ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Система поражения войн

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

"Бездна неизреченного"...

Мое кредо:

http://militera.lib.ru/science/kamenev3/index.html

Г. Шавельский

СИСТЕМА ПОРАЖЕНИЯ ВОЙНЫ

В сентябре 1913 года обер-прокурор Св. Синода В. К. Саблер сообщил мне о желании Государя поручить мне освящение храма-памятника, сооруженного в Лейпциге в память русских воинов, погибших в Битве народов 5 октября 1813 года.

Освящение назначалось на день столетнего юбилея.

Предполагалось, что на торжестве будут присутствовать Император Вильгельм и др. высочайшие особы.

Мне очень приятно было это поручение, дававшее возможность познакомиться с Германией, границу которой до того времени не переступала моя нога. Я высказал обер-прокурору, что для достойной для России торжественности следовало бы вместе со мною командировать лучшего нашего протодиакона Константина Васильевича Розова (Московского Успенского собора) и синодальный хор. Саблеру понравилась эта мысль.

Вскоре я получил официальное сообщение, что, по повелению Государя, я с протодиаконом Розовым и Синодальным хором командируюсь в Лейпциг для освящения храма-памятника. Мы должны были выехать вместе с русской военной миссией, отправляемой для представительства России на торжествах.

Во главе миссии стоял великий князь Кирилл Владимирович. В составе ее были: начальник Генерального Штаба генерал от кавалерии Я. Г. Жилинский, Генерального Штаба отставной генерал-лейтенант Воронов, командиры полков: лейб-гвардии Павловского, генерал-майор Некрасов, лейб-гвардии Казачьего -- генерал-майор Пономарев и другие, всего, кажется, 14 человек.

1 октября мы выехали из Петербурга.

Наши духовные лица, путешествуя заграницей, обыкновенно носят штатскую одежду, но я убедил протодиакона Розова не менять костюма. Потом я и сам бывал не рад своему решению оставаться в рясе, при длинных волосах.

Наш вид везде привлекал особенное внимание немцев, не видевших раньше русских священников в их настоящем одеянии. Где бы мы ни появились: на вокзале ли, на улице, в ресторане, -- везде собиралась толпа, то с удивлением, то с усмешкой разглядывавшая нас.

Особенное внимание немцев привлекал протодиакон Розов.

Красавец-брюнет, с прекрасными, падающими на плечи кудрями, огромный ростом -- 2 аршина 14 вершков, весом, как уверяли, чуть не 12 пудов, -- он действительно представлял фигуру, на которую с удивлением могли заглядываться и русские.

Немцы же у меня спрашивали:

-- Это у вас самый большой человек?

-- У нас много гораздо больших, -- отвечал я.

-- О! о! -- удивлялись немцы.

Но для большего любопытства немцев с нами почти неразлучно появлялся генерал Некрасов -- очень типичная фигура с чрезвычайно быстрыми глазами и огромной, широкой, придававшей ему необыкновенно свирепый вид, бородой, в которой, как в большом кусте, пряталось его маленькое лицо.

По улицам Лейпцига нам почти нельзя было ходить, ибо с появлением нашего "трио" движение публики останавливалось (это факт), и матери пальцами указывали своим детям на протодиакона Розова.

В Лейпциге наша миссия, в том числе и я с Розовым, пользовались особенным покровительством лейпцигского богача, коммерсанта Доделя, взявшего на себя хлопоты по всем нашим нуждам, а раньше принимавшего большое участие в постройке храма. Кажется, 3 октября, вся наша миссия во главе с великим князем обедала у него.

Конечно, Додель не посрамил себя.

Что заставило его проявить такое внимание и к нам, и к храму, -- затрудняюсь сказать. Одни говорили: любовь к России; другие -- желание получить большой русский орден. Может быть, первое не мешало второму. А может быть, к этому присоединялись еще и коммерческие расчеты.

Торжество началось 4 октября.

В этот день в кирхе, любезно предоставленной нам лютеранами, перед гробами с останками наших героев, в присутствии всех членов миссии и чинов русского посольства в Берлине, русских, живущих в Лейпциге и множества немцев, была отслужена панихида, а затем с крестным ходом останки торжественно были перенесены в усыпальницу нашего храма.

По пути шествия были выстроены немецкие войска с оркестром музыки, исполнившим "Коль Славен". 5 октября предстояло освящение храма, литургия и молебен. По церемониалу, в конце литургии на молебен должен был прибыть, после открытия своего немецкого памятника, Император Вильгельм со всеми высочайшими особами, съехавшимися на торжество.

Накануне у меня с генералом Жилинским и другими членами миссии происходило совещание о деталях завтрашнего торжества. Ген. Жилинского очень беспокоило, как бы протодиакон Розов своим могучим басом не оглушил Вильгельма.

-- Скажите Розову, -- просил меня Жилинский, -- чтобы он не кричал. У Вильгельма больные уши. Не дай Бог, лопнет барабанная перепонка, -- беда будет.

Я передал это Розову. Тот обиделся.

-- Зачем же тогда меня взяли. Что ж, шепотом мне служить, что ли? Какая же это служба? -- ворчал он. А что мне может быть, если я действительно оглушу Вильгельма? Из Германии вышлют? Так наплевать, -- я и так должен буду уехать. Нет, уж, о. протопресвитер, благословите послужить по-настоящему, по-российскому.

-- Валяй, Константин Васильевич. Вильгельм не повесит, если и оглушишь его, -- утешил я Розова.

Утром 5 октября перед службой я говорю нашему послу в Германии, Свербееву:

-- Ген. Жилинский боится, как бы Розов своим басом не повредил Вильгельму уши.

-- Ничего не станет этой дубине, -- выдержит, -- ответил Свербеев.

А стоявший тут же свиты его величества ген-майор Илья П. Татищев (Убитый вместе с Государем в Екатеринбурге в ночь с 3 на 4 июля (ст. ст.) 1918 г.), бывший при особе Вильгельма, добавил:

-- Оглохнет, так и лучше.

Рано утром 18 октября началось Лейпцигское торжество.

Никогда не забыть мне этого 18 октября.

Приехав в церковь задолго до начала службы, я с высокой паперти (Церковь -- из двух этажей, причем площадь нижнего гораздо больше площади верхнего. В нижнем этаже усыпальница, в верхнем -- храм.

Храм, таким образом, стоит как бы на пьедестале, а остаток поверхности этого пьедестала, не занятый храмом, является папертью-площадкою для крестных ходов.) наблюдал бесконечно тянувшуюся мимо церкви к немецкому памятнику, пеструю как разноцветный ковер, менявшуюся, как в кинематографе, ленту идущих войск, процессий и разных организаций.

Прошли войска: пехота, кавалерия, артиллерия.

Пошли студенты. Они шли по корпорациям, со знаменами и значками, каждая корпорация -- в своих костюмах, красивых, иногда вычурных. Студенты шли стройными рядами, как хорошо выученные полки. Порядок не нарушался нигде и ни в чем. Народ чинно следовал по бокам дороги, как бы окаймляя красивую, пышную ленту войск и студенческих корпораций...

У меня замерло сердце: вот она, Германия!

Стройная, сплоченная, дисциплинированная, патриотическая!

Когда национальный праздник, -- тут все, как солдаты; у всех одна идея, одна мысль, одна цель, и всюду стройность и порядок.

А у нас всё говорят о борьбе с нею...

Трудно нам, разрозненным, распропагандированным тягаться с нею...

Эта мысль всё росла у меня по мере того, как я всматривался в дальнейший ход торжества.

Литургию я совершал в сослужении заграничных протоиереев: Берлинского -- А. П. Мальцева и Дрезденского -- Д. Н. Якшича.

В самом конце литургии, когда певчие начали петь "Благочестивейшего", в церковь вошли король Саксонский (как хозяин, он всегда и везде на торжествах занимал первое место, Вильгельм же второе), Император Вильгельм, Австрийский эрц-герцог Франц-Фердинанд, Шведский принц и пр.

Всего, как говорили, 33 высочайших особы при многолюдной свите.

Начался молебен. Своим могучим сочным, бархатным басом, протодиакон Розов точно отчеканивал слова прошений; дивно пели синодальные певчие. Эффект увеличивался от великолепия храма и священных облачений, от красивых древнерусских одеяний синодальных певчих.

Церковь замерла.

Но вот началось многолетие. Первое -- Государю Императору, Императрицам, Наследнику и царствующему дому. Второе -- королю Саксонскому, императору Германскому, императору Австрийскому и королю Шведскому. Третье -- воинству. Розов превзошел себя. Его могучий голос заполнил весь храм; его раскаты, качаясь и переливаясь, замирали в высоком куполе. И этим раскатам могуче вторили певчие.

Богослужение наше очаровало иностранцев.

Вильгельм, -- рассказывали потом, -- в течение этого дня несколько раз начинал разговор о русской церкви, о Розове и хоре. "Он бредит Розовым", -- говорили у нас (Возвращаясь из Лейпцига, Синодальный хор дал духовный концерт в Берлине. Вильгельм не только сам приехал на концерт, но и привез капельмейстера своей капеллы. Когда Вильгельм входил в концертный зал, он прежде всего спросил: "А будет ли петь протод. Розов?" Так передавали мне.).

Днем был завтрак в городской ратуше, а вечером обед во дворце Саксонского короля. Все высочайшие особы были на том и другом. Была там и вся наша миссия. После обеда во дворце короля все обедавшие вышли в большую залу. Тут я мог рассмотреть весь цвет германских верхов: короли, владетельные герцоги и принцы, генералитет, министры и пр.

Хорошо помню огромную фигуру Мольтке, суровую адмирала Тирпица, приземистую, полную Саксонского военного министра и др.

Вильгельм начал обходить присутствующих.

Я не спускал с него глаз. Как сейчас, помню его пристальный, испытывающий, как бы пронизывающий взгляд. Он как будто впивался в каждого, стараясь выпытать, выжать от него всё, что можно. Решительностью, смелостью, задором, даже, пожалуй, надменностью и дерзостью веяло от него. Видно было, что этот человек всё хочет знать, всем в свое время воспользоваться и всё крепко держать в своей руке.

Невольно вспомнился наш Государь -- робкий, стесняющийся, точно боящийся, как бы разговаривающий с ним не вышел из рамок придворного этикета, не сказал лишнего, не заставил его лишний раз задуматься, не вызвал его на тяжелые переживания.

Эрцгерцог Франц-Фердинанд неотступно следовал за Вильгельмом, отстраняя его от русских. Когда члены нашей миссии попросили в. кн. Кирилла Владимировича представить их Вильгельму, князь раздраженно сказал: "Видите: этот австрийский нахал никого не подпускает к нему".

Действительно, Франц-Фердинанд слишком уж бесцеремонно не скрывал своей ненависти к нам, русским.

Когда мы возвращались из дворца, улицы были запружены народом; наши автомобили продвигались со скоростью черепахи, и мы до своей гостиницы ехали более получаса, когда можно было пешком дойти за 10-15 минут.

Но везде был большой порядок: ни пьяных, ни бесчинствующих, а лишь густая, как стена, непроницаемая, празднующая толпа. Нас, русских, толпа шумно приветствовала.

Возвращаясь из Лейпцига, мы делились впечатлениями.

Большинство сходилось в том, что Германия представляет могучую своей стройностью, порядком и единодушием силу, страшную для нас.

Ген. Некрасов был другого мнения.

-- Вы, господа, не понимаете немца, -- говорил он, -- у него всё держится на правиле, порядке, системе, шаблоне. Но тут-то и есть слабая его сторона. Начни противник действовать, вопреки правилу, системе, -- немец растерялся -- и пропало дело. Так мы и будем воевать и разобьем, господа, немца.

"Система" ген. Некрасова, к несчастью, очень часто применялась нашими генералами (думаю, что независимо от его совета), но, к сожалению, чаще давала очень плохие результаты. Удачно ли применял сам ген. Некрасов свою систему, -- не знаю. Но об успехах его в этой войне не было слышно, а в начале революции он был убит солдатами.

В начале 1914 года у меня явилась мысль собрать в Петербурге представителей военного духовенства от всех военных округов и от флота, чтобы сообща обсудить ряд вопросов, касающихся жизни и деятельности военного священника и, в частности, вопрос о служении священника на войне.

Последний вопрос имел огромное значение, а между тем, как это ни странно, не только для общества, но и для военного духовенства он был совершенно неясен и, как я лично убедился в Русско-японскую войну, каждым священником решался по-своему, иногда неразумно и дико.

В 1913 году я, на основании своего опыта и наблюдений на Русско-японской войне, попытался разрешить этот вопрос в своей брошюре: "Служение священника на войне".

Тут на каких-то 40 страницах небольшого формата я просто и бесхитростно рассказал, что и как может делать священник на войне. Свою брошюру я писал исключительно для военного духовенства и был искренне удивлен, когда на нее обратила серьезное внимание светская печать, признавшая, что я осветил деятельность военного священника с совершенно новой, до того времени неизвестной обществу, точки [80] зрения (В. В. Розанов посвятил моей брошюре целый восторженный фельетон в "Новом времени".

Казалось бы, совершенно простой вопрос: что делать священнику на войне? -- на самом деле далеко не для всех был прост. Это служение можно свести к минимуму, но можно (и должно) расширять до бесконечности. Так, многие полковые священники во время боя просиживали в обозах, госпитальные ограничивали свои обязанности напутствием умирающим и погребением умерших и т. д.).

Теперь мне хотелось, чтобы Съезд, составленный из выборных, лучших военных и морских священников, проверил мой взгляд и выработал определенный план для духовной работы священника на поле брани. Намечено было и много других вопросов, по которым должен был высказаться Съезд.

Военный министр одобрил мою мысль, и вопрос о созыве Съезда, таким образом, был решен. Сначала я хотел собрать Съезд по окончании лагерного времени, т. е. в августе, но потом передумал и объявил днем открытия Съезда I июля.

На июнь же месяц я впервые за три года службы в должности протопресвитера уехал в отпуск, в деревню.

Во время своего отпуска я навестил своего школьного товарища Павлина Мурашкина, священствовавшего в с. Иванове, Витебской губ., Невельского уезда. Это село находится в 7-8 в. от города Невеля и представляет чудный уголок. С одной стороны к нему примыкает большой (5 десятин) парк с деревьями самых разнообразных пород; с двух других сторон -- село окружено живописными озерами. Чудной архитектуры церковь и остатки большой барской усадьбы дополняют исключительную красоту села.

Когда-то это было имение одного из богатейших вельмож Екатерининского века, генерала Ив. Ив. Михельсона, усмирителя Пугачевского бунта. Когда-то генералу Михельсону принадлежал почти весь Невельский уезд. Местное предание сохранило множество самых разнообразных воспоминаний о генерале и его неудачном наследнике, в которых возможная историческая правда причудливо сплеталась с явным неправдоподобием.

Рассказывали, например, будто ген. Михельсон несколько раз ловил Пугачева и опять отпускал его, отняв предварительно у него всё награбленное, и что так, именно, главным образом, составилось огромное Михельсоновское богатство.

После смерти Михельсона (1801 г.) всё его богатство скоро пошло прахом. Единственный сын Михельсона оказался беспутным кутилой и самодуром. Летом он иногда приказывал засыпать солью весь путь от с. Иваново до г. Невеля, чтобы ему можно было прокатиться на санках. Самодурство кончилось тем, что он умер почти бедняком.

Ген. Михельсон был протестантом, но чувствовал большое тяготение к православной церкви. Он выстроил и украсил в с. Иванове чудный храм, достойный по своей, художественности быть помещенным в любой из столиц, и завещал похоронить себя в этом храме. Незадолго до кончины ген. Михельсон принял православие. После Михельсона невежественные, лишенные всякого художественного вкуса, усердные не по разуму, настоятели и ктиторы храма успели значительно обезобразить его, навесив икон кустарной работы, аляповатых, совсем не гармонировавших со стилем (рококо) и всем первоначальным убранством храма.

Но всё же и после всего этого храм представлял редкий для захолустной деревни памятник церковного искусства.

В притворе стоял прекрасно исполненный мраморный бюст ген. Михельсона, а в подвальном помещении через окно (дверей в этом помещении не было) виднелись два закрытых гроба: в одном из них покоились останки ген. Михельсона, умершего в 1801 г. в Силистрии (во время войны с турками, в которой он был Главнокомандующим) от холеры, в другом -- его сына.

О. Павлин предложил мне осмотреть гробы, если я соглашусь пробраться в подвальное помещение через окошко. Я с охотой принял предложение. Без особых удобств, но и без большого труда мы проникли к гробам. Крышки гробов не были приколочены. О. Павлин поднял крышку первого гроба, и я увидел генерала Михельсона совершенно сохранившимся. Сходство с бюстом его поразительное, только цвет лица был темнее, чем на бюсте. Зеленоватого сукна генеральский мундир и ботфорты были совершенно целы. Потом о. Павлин поднял вторую крышку. Сын сохранился хуже отца: провалились глаза и нос, но всё же и тут можно было отличить черты лица. Мундир и сапоги и тут были целы.

Вернувшись из отпуска, я посетил как-то войска Первого армейского корпуса, стоявшие в Красносельском лагере.

Командир корпуса представил мне старших начальников корпуса. Среди них оказался Ген. Штаба ген. Михельсон, тогда занимавший должность командира бригады 37 пех. дивизии.

-- Вы не состоите в родстве со знаменитым генералом И. И. Михельсоном? -- спросил я его.

-- Я его внучатый племянник, -- ответил мне генерал.

-- А я недели две тому назад видел вашего дедушку, -- сказал я. Ген. Михельсон и все присутствующие с удивлением посмотрели на меня.

-- Как же вы могли видеть его, когда он умер более ста лет тому назад? -- с усмешкой возразил генерал.

-- Да, недели две тому назад я его видел, -- подтвердил я.

Все смотрели на меня с недоумением. Кто-нибудь, вероятно, подумал: "Не рехнулся ли он?". Тогда я рассказал о своем посещении села Иванова, в котором, как оказалось, этот потомок ген. Михельсона ни разу не был и ничего не знал о стоящих под церковью гробах его предков.

1-го июля открылся Съезд.

Все округа, не исключая и окраинных, прислали своих представителей. Собралось всего 49 священников -- 40 военных и 9 морских. Это был первый Съезд военного и морского духовенства за, всё существование ведомства. А существовало оно более ста лет.

Съезд работал, разбившись на 9 секций: 1-ая -- о составлении памятки военному священнику, 2-ая -- о богослужении, 3-я -- об учительстве военного пастыря, 4-ая -- о библиотеках, 5-я -- о миссии в войсках, 6-ая -- о правовом положении военного священника, 7-я -- о благотворительной деятельности ведомства, 8-ая -- об организации церковно-свечного дела в ведомстве, 9-я -- о положении морского духовенства.

Президиум Съезда избран в таком составе: председатель -- протопресвитер; его заместитель -- настоятель Ташкентского военного собора прот. К. Ф. Богородицкий; товарищ председателя -- настоятель Николаевского Адмиралтейского собора прот. Доримед Твердый; секретарь -- настоятель Севастопольского Адмиралтейского собора прот. Ром. Медведь; помощники секретаря -- протоиерей лейб-гвардии 3-го стр. полка Всеволод Окунев и настоятель Киевского военного собора С. Троицкий.

11 июля, после десятидневной беспрерывной работы, Съезд закончил свои занятия. А 15-го июля, за четыре дня до объявления войны, все члены Съезда в Петергофском дворце представлялись Государю. При открытии Съезда и мысли ни у кого не было о возможности близкой войны.

15-го уже все твердили о надвигающейся грозе. "Быть войне: вишь, попов сколько собралось", -- расслышал я замечание одного грубого остряка, когда мы садились в вагоны на Петербургском вокзале.

Работа, общение членов Съезда, состоявшего преимущественно из благочинных, главное же -- обстоятельное, всестороннее обсуждение Съездом вопроса, что, где и как должен делать священник на войне, имели большое значение для всего последующего служения военного и морского духовенства в Великой войне.

Могу смело сказать, что, с тех пор, как существует военное духовенство, оно впервые только теперь отправилось на войну с совершенно определенным планом работы и с точным понятием обязанностей священника в разных положениях и случаях при военной обстановке: в бою и вне боя, в госпитале, в санитарном поезде и пр. Несомненно, этим объясняется то обстоятельство, что, по общему признанию, в эту войну духовенство работало, как никогда раньше.

Не успели еще разъехаться члены Съезда, как 18 июля была объявлена мобилизация. А 19-го поздно вечером я получил из военного министерства телеграмму, что Германия объявила войну России, 20-го же, кажется, утром, другую, что объявила войну России и Австрия.

20 июля, в 4 часа дня, в Зимнем Дворце, в Белом Зале совершался молебен.

Государь и все члены императорской фамилии, министры, генералитет, члены Государственного Совета и Думы, множество офицеров заполняли огромный зал.

Внимание всех было устремлено на Государя и вел. кн. Николая Николаевича: все ждали, что последний будет Верховным Главнокомандующим.

Перед молебном был прочитан манифест об объявлении войны.

После молебна Государь сказал краткую речь. Особенно торжественно прозвучали твердо, громко и мужественно произнесенные Государем слова: "Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей".

Дрожь пробежала по толпе. Присутствующие, как один человек, опустились на колени. Потом раздалось громовое "ура". Многие плакали.

Перед Зимним Дворцом в это время собралась многотысячная толпа народу, главным образом -- рабочих.

Когда Государь с Наследником показался на балконе, восторгу толпы не было границ.

Война сразу стала популярной, ибо Германия и Австрия подняли меч на Россию, заступившуюся за сербов. Русскому народу всегда были по сердцу освободительные войны. Когда еще только говорили о возможности войны, в военных кругах были уверены, что вел. кн. Николай Николаевич является единственным кандидатом в Верховные Главнокомандующие. Вышло, однако, немного иначе.

Сначала сам Государь захотел стать во главе армии и уже избрал себе помощников, назначив начальником своего Штаба генерал-лейтенанта H. H. Янушкевича -- начальника Генерального Штаба, а генерал-квартирмейстером -- генерал-лейтенанта Ю. H. Данилова -- генерал-квартирмейстера Генерального Штаба.

Великий князь Николай Николаевич принял в командование 6-ю армию, на обязанности которой лежала защита Петрограда. Он перенес свой штаб в свое имение под Стрельной.

Мне было поведено состоять при Главной Квартире Верховного Главнокомандующего. Но потом Совет Министров, -- кажется, при содействии Императрицы Александры Феодоровны, -- убедил Государя отказаться от своего решения, и тогда только вел. кн. Николай Николаевич был назначен Верховным Главнокомандующим.

Вел. кн. хотел привлечь генералов Палицына и Алексеева на наиболее ответственные посты Ставки, но Государь после того, как вел. кн. изъявил свое согласие, просил принять штаб уже в сформированном составе. Вел. князь подчинился желанию Государя.

Шли разговоры и догадки, кто будет главнокомандующими и командующими армиями.

Помнится, на одном из заседаний Главного Управления Красного Креста, членом которого я состоял, А. И. Гучков спросил меня, не знаю ли я, кто назначен на высшие командные должности в Действующей Армии.

-- А вы кого из генералов хотели бы видеть в числе командующих? -- спросил я. [86]

Он в первую голову назвал ген. Клюева (Командир XIII корпуса, попавший в плен под Сольдау.). Потом стали называть определенные имена: генерал-адъютант Н. И. Иванов -- главнокомандующий Южным фронтом; генерал Я. Г. Жилинский -- главнокомандующий Северо-западным фронтом; генерал-адъютант П. К. Рененкампф, ген. П. К. Плеве, А. В. Самсонов, Н. В. Рузский, А. А. Брусилов -- командующие армиями. Генерал-лейтенант М. В. Алексеев -- начальник штаба Южного фронта.

23 или 24 июля я встретил на улице своего старого знакомого, бывшего начальника Академии Генерального Штаба, а тогда члена Государственного Совета, генерала от кавалерии Н. Н. Сухотина (умер в июле 1918 г.) и назвал ему имена главнокомандующих и командующих.

-- Вы думаете, что они закончат войну? Много еще переменится и кончат новые... -- с какой-то скорбью сказал он мне.

Начались приготовления к отъезду.

Я должен был набрать себе сослуживцев: священника для штабной церкви, диакона, псаломщика, певчих, секретаря и заготовить походную церковь. Оказалось, что последняя была уже заготовлена в Царском Селе полк. Ломаном. Мне осталось лишь воспользоваться ею.

Патриотическое настроение в народе росло, как и ненависть к немцам.

В Петербурге, на Морской, толпа разгромила здание немецкого посольства. Германский посол уехал из России. Жена его, бывшая в хороших отношениях со многими русскими, оставила свои драгоценности в Эрмитаже. Ее знакомые рассказывали мне, что перед отъездом у нее в разговоре с одной из фрейлин Двора вырвались слова: "Бедный Государь! Он не подозревает, какой конец ожидает его". Она была уверена, что Германия разгромит Россию, что затем начнется в России революция, во время которой погибнет Государь. Но она надеялась, что во время революции Зимний Дворец, как необитаемый, и Эрмитаж, как сокровищница, не пострадают.

Воинственный пыл и какой-то радостный подъем, охватившие в ту пору весь наш народ, могли бы послужить типичным примером массового легкомыслия в отношении самых серьезных вопросов.

В то время не хотели думать о могуществе врага, о собственной неподготовленности, о разнообразных и бесчисленных жертвах, которых потребует от народа война, о потоках крови и миллионах смертей, наконец, -- о разного рода случайностях, которые всегда возможны и которые иногда играют решающую роль в войне.

Тогда все -- и молодые и старые, и легкомысленные и мудрые -- неистово рвались в это страшное, неизвестное будущее, как будто только в потоке страданий и крови могли обрести счастье свое.

Такое настроение не ослабевало в течение нескольких месяцев войны, пока не обнаружились на фронте потребовавшие множества жертв недочеты наши. Месяца через два-три после начала войны, когда фронт, особенно Северо-западный, уже перенес много испытаний, когда обнаружилась и мощь противника, и наша неподготовленность, когда будущее войны перестало представляться безоблачным, -- вдруг в это время по фронту пронесся слух, будто Императрица склоняется к миру с немцами.

И этот слух смутил всех гораздо более, чем предшествовавшие ему страшные неудачи на фронте. Под влиянием общего настроения я должен был написать Вырубовой письмо, где просил ее всеми силами влиять на Императрицу, чтобы отклонить ее от мысли о преждевременном мире.

Получив назначение, великий князь Николай Николаевич принял уже сделанное Государем назначение ближайших его помощников: начальника штаба и генерал-квартирмейстера.

В тот же день он дал ген. Янушкевичу ряд распоряжений и среди них, -- чтобы я был при Ставке. Ген. Янушкевич объяснил великому князю, что распоряжение об этом уже сделано Государем.

На 25 и 26 июля я был вызван в загородный дворец великого князя Петра Николаевича, чтобы совершить богослужение по случаю 25-летия со дня его бракосочетания с великой княгиней Милицей Николаевной.

Великий князь Николай Николаевич в этот день находился на заседании, происходившем в Петербурге, под председательством Государя, поэтому не присутствовал на богослужении и опоздал к завтраку.

Конечно, до его приезда не сели к столу.

Великий князь приехал радостный, сияющий. Увидев меня, он быстро ко мне подошел, и, обняв, расцеловал.

-- Я очень, очень, рад, что вместе будем служить, -- сказал он, пожимая мне руку.

Подошедшая в это время великая княгиня Анастасия Николаевна прибавила:

-- А помните наш разговор, когда вы в первый раз были у нас?

-- Прекрасно помню, -- ответил я.

За завтраком я узнал, что с великим князем Николаем Николаевичем выезжает на войну и великий князь Петр Николаевич. Завтрак прошел чрезвычайно оживленно. Видно было, что все переживают радость назначения великого князя на высокий пост, и никто не хотел думать об ужасах войны, об ожидающих его самого переживаниях.

Сам великий князь безусловно был рад своему назначению. Ему льстила выпавшая на его долю честь возглавлять нашу армию в великой войне; радовало его и сказавшееся в этом назначении внимание к нему Государя, которым он всегда очень дорожил.

Кроме же и того, и другого, великий князь, несомненно, был сторонником войны с немцами, которую он считал неизбежной, и для России необходимой.

27-го, в день рождения великого князя Николая Николаевича, я совершал богослужение, а потом завтракал в его пригородном имении.

И тут настроение у всех было оживленно-радостное.

На другой день я получил извещение, что отъезд на войну назначен на 31 июля, в 11 ч. вечера, и что я должен к этому времени приехать в Петергоф, откуда отходит поезд великого князя, штабной же поезд, где поместится и "мой штаб", уйдет раньше из Петербурга.

К назначенному времени я прибыл в Петергоф.

Великого князя еще не было, но вся свита была в сборе. Комендант Ставки Главнокомандующего генерал-майор Саханский указал мне мое помещение в поезде -- двухместное купе I класса. Моими соседями по купе оказались заведывающий двором великого князя генерал-лейтенант Матвей Егорович Крупенский и старший адъютант великого князя полк. кн. Пав. Бор. Щербатов.

Свита волновалась: приедет или не приедет Государь провожать великого князя? Большинство думало: должен приехать.

Вот приехали великие князья Николай и Петр Николаевичи с великими княгинями и детьми. Меня пригласили в парадные комнаты, где уже были великие князья и княгини, а из посторонних только генералы Янушкевич и Данилов. Видно было, что все с нетерпением ждут, когда же приедет Государь.

Но... Государь прислал своего дворцового коменданта, ген. Воейкова, приветствовать отъезжающего великого князя.

Разочарование было большое...

Помолились перед иконой.

Кончилось трогательное прощание с великими княгинями и детьми. Отъезжающие направились в поезд.

Я хотел уйти в числе первых, но великий князь Николай Николаевич удержал меня за руку и так, не выпуская моей руки, поднялся на площадку вагона.

Раздался свисток кондуктора. Поезд начал отходить тихо и плавно.

Великий князь правую руку держал у козырька, а левой крепко сжимал мою руку. [90] Когда поезд отошел от станции, великий князь крепко обнял меня, после чего сказал: "Ну, теперь идите спать".

Мы двинулись в путь на великое, но полное неизвестности дело.

Г.И. Шавельский

Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота. -- Нью-Йорк: изд. им. Чехова, 1954.

См. далее...

Информация к размышлению

См. ст. (А.К.):

"Мертвая" наука и живые реалии 190k "Фрагмент" Политика. Размещен: 13/04/2015, изменен: 13/04/2015. 190k. Статистика.

Подлинная наука - это величайшая сила. Не случайно ведь арабы так высоко ценили науку, что пришли к заключению: "Чернила ученого должны цениться наравне с кровью мученика".

Иллюстрации/приложения: 8 шт.

http://artofwar.ru/editors/k/kamenew_anatolij_iwanowich/mertwajanaukaizhiwyerealii.shtml

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 04/07/2015, изменен: 04/07/2015. 36k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 2 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: Система ген. Некрасова: "Вы, господа, не понимаете немца, - говорил он, - у него всё держится на правиле, порядке, системе, шаблоне. Но тут-то и есть слабая его сторона. Начни противник действовать, вопреки правилу, системе, - немец растерялся - и пропало дело". Так мы и будем воевать и разобьем, господа, немца"... В начале революции он был убит солдатами...

Каменев Анатолий Иванович Система поражения войн

Каменев Анатолий Иванович
Система поражения войн