ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Оружие немедленного действия"...

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

"Бездна неизреченного"...

0x01 graphic

А.С. Пушкин.

Художник Ге Николай Николаевич

М. Бурцев

ПРОЗРЕНИЕ

"Оружие немедленного действия"...

... "Куда вы бежите, итальянцы?!": до Италии 4000 километров, и даже бегом до нее не скоро добраться, к тому же кругом немцы, и они повернут вас обратно, снова и снова подставляя вас под удар. Единственно разумный выход в этих условиях -- отречься от тех, кто предал вас, и переходить в плен. Плен -- самый быстрый и безопасный путь домой, в Италию, тем более что лагеря для итальянцев расположены в южных районах СССР, а не в Сибири, крепкими морозами которой вас запугивали ваши неверные союзники.

Почти у каждого итальянца на руках были эти листовки, служившие им пропуском в плен, докладывал по прямому проводу начальник седьмого отдела политуправления Юго-Западного фронта полковник А. Д. Питерский. Отметил он и размах устной агитации в 1-й гвардейской армии, действовавшей на главном направлении прорыва, в частях которой Д. Н. Шевлягин подготовил 130 рупористов, довольно сносно выкрикивавших в минуты затишья: "Компаньерос, переходи сюда, к своим русским компаньерос!", "Русские -- твои друзья, немцы -- твои враги, переходи к нам!", "Бросай оружие -- будешь жить и вернешься на родину!". Заслышав столь безыскусное и доверительное обращение, старательно и не без акцента выговариваемое, итальянские компаньерос, подготовленные к такому шагу всем ходом боев, охотно откликались на призывы русских компаньерос: на счету каждого рупориста было по нескольку десятков перебежчиков. А подготовленные Д. Н. Шевлягиным агитаторы-добровольцы из пленных, отпущенные в разбитые итальянские части, приводили с собой целые подразделения -- взвод, а то и роту деморализованных. В районе Журавки и Черткова, где дислоцировались итальянские дивизии "Тридентино" и "Пазубио", после первого же танкового и артиллерийского удара капитуляция стала массовой и организованной.

Только за 10 дней наступления было пленено 48 000 итальянских, свыше 7000 румынских и 5000 немецких солдат и офицеров. Признаюсь, мы в Главном политическом управлении не без гордости читали донесения, в которых отмечались результаты работы политорганов среди войск противника. Начальник политуправления Воронежского фронта генерал С. С. Шатилов докладывал: "Все пленные итальянцы имеют наши листовки. Можно сказать, что итальянцы политически разложены с помощью нашей длительной агитации. Нанесенный нашими войсками удар завершил это разложение и встретил безусловно подготовленную к сдаче в плен итальянскую армию". Должное пропагандистам отдавал и начальник политуправления Юго-Западного фронта генерал М. В. Рудаков. Их работа "по разложению и подрыву боеспособности войск противника, -- доносил он, -- сыграла свою роль в общем успехе декабрьского удара, нанесенного частями фронта, в организации декабрьской победы, в пленении 60 тысяч вражеских солдат и офицеров".

Да, оружие пропаганды все более и более завоевывало признание как оружие боевое, пренебрегать которым было бы непростительно. Не случайно еще Пушкин отмечал, что никакая власть не может устоять против всеразрушительного "действия типографского снаряда"!

Я хочу обратить внимание на два слова из донесения генерала С. С. Шатилова: он указывает на политическое разложение как результат "длительной агитации". Конечно, по сравнению с воздействием противника на свои собственные войска наша агитация по времени была непродолжительной. И тем не менее она достигла цели. Пропаганда -- оружие замедленного действия, и только многократное воздействие на противника одних и тех же идей, тезисов и аргументов способно дать свои плоды. И мы не сбавляли темпа. Напротив -- наращивали свои усилия.

28 декабря, когда войска деблокирования были уже разбиты, командующие Сталинградским и Донским фронтами А. И. Еременко и К. К. Рокоссовский еще раз обратились "К солдатам и офицерам немецкой армии, окруженным в районе Сталинграда". Это новое обращение также было санкционировано Ставкой. "Вы надеялись на помощь войск, поспешно собранных Гитлером севернее Котельниково, -- рассеивали иллюзии окруженных советские военачальники. -- Но и эти немецкие войска нами разбиты!" (Убито 17000, остальные отброшены на 60-85 км.) "Вы надеялись, что вас освободят войска, которые Гитлер в спешке нагреб в районе Тормосина. И эти войска полностью разбиты и уничтожены нами!" (С 16 по 27 декабря здесь, на Среднем Дону, убиты 58 000 и пленены 56 000.) "Наконец, вы надеялись на то, что вам поможет транспортная авиация... Но и эти ваши надежды... рухнули". (С 25 ноября по 27 декабря сбито 765 немецких самолетов, в том числе 473 транспортных Ю-52, кроме того, на аэродроме Тацинская захвачено 350 самолетов.) Итак, "...все ваши надежды на выход из котла окончательно лопнули". Обращение апеллировало и к немецким офицерам: "Вы можете спасти себя и ваших солдат, сдавшись в плен. Вы не смеете гнать на смерть немецких солдат, окруженных в Сталинграде. Подумайте о том: если вы не сдадитесь в плен, тогда вся ответственность за гибель десятков тысяч солдат падет на вас!"

Это обращение -- еще одна попытка спасти жизнь огромного числа немцев. Командующие войсками двух фронтов предостерегали: "Кто не сдастся в плен сейчас, тот не может рассчитывать на снисхождение, тот будет уничтожен нашими войсками. Того ждет только одна судьба: смерть в ближайшие дни! Сдавайтесь в плен, пока еще не поздно!"

Я не случайно подробно процитировал этот документ: в нем прослеживается подлинно гуманное отношение к судьбе окруженных немецких солдат. Чем же ответило германское командование на это обращение? Приказом Гитлера "сопротивляться до конца"!

В окруженной группировке гитлеровские офицеры убеждали солдат, что такое сопротивление -якобы позволит фюреру спасти весь южный фронт от разгрома, поскольку армия Паулюса "приковывает большие силы русских". (Этот аргумент в какой-то мере действовал до середины января, пока наши войска не отбросили группу армий "Б" с Кавказа за Ростов.) Всякое отступление, отказ от сопротивления, попытка перейти к русским расценивались как предательство и карались расстрелом. Одновременно геббельсовская пропаганда инсценировала кампанию по укреплению "связи родины с фронтовиками под Сталинградом". Радиостанция "Густав" вела ежедневные передачи для обреченных захватчиков, назвав их "героями Сталинградской крепости". Выступать в этих передачах принуждали престарелых родителей, жен и детей, призывавших под диктовку нацистов "держаться", как повелел фюрер. В том же роде были составлены и письма, захлестнувшие котел. В самой же окруженной группировке была создана атмосфера взаимной слежки и всеобщей подозрительности. Отдавались приказы о борьбе с "файндпропагандой" (вражеской пропагандой). Словом, все было брошено на то, чтобы дезавуировать новое обращение А. И. Еременко и К. К. Рокоссовского.
**

Широко и настойчиво продолжали вести идеологическое наступление на противника политорганы трек фронтов. В помощь им Главное политическое управление направило в те дни 216 политработников, окончивших специальные курсы; было отгружено около 10 000 агитснарядов и винтовочных агитгранат, заряженных листовками, но самое главное -- было принято решение послать на Сталинградский, а также на Калининский (к Великим Лукам) фронты группы агитаторов из пленных немецких офицеров-антифашистов. Это была первая пропандистская акция такого рода, и, естественно, ей предшествовали немалые сомнения. Как-то поведут себя наши вчерашние противники на переднем крае? Не даст ли себя знать былая закваска? Не вызовет ли она брожения вблизи тех окопов, от которых тянет знакомым дымком? Что ни говори, а вчерашние противники впервые объединялись для решения общей задачи. Но сомнения постепенно преодолевались, крепла уверенность, росло доверие друг к другу. Отзывы о немецких офицерах, окончивших антифашистскую школу, были самые положительные.

Эту цель преследовали и те пропагандистские материалы, с которыми уезжали на фронт пленные немецкие офицеры-антифашисты и с которыми внимательно знакомились они в тот вечер. С неподдельным интересом листали они подготовленную нашим отделом "Памятку немецкому солдату", обмениваясь между собой короткими фразами и одобрительно кивая. Памятка открывалась склишированными положениями из Гаагской конвенции 1907 года о военнопленных и условиях их содержания, затем шли выдержки из Постановления Совнаркома СССР от 1 июля 1941 года и Приказа N 55 народного комиссара обороны об отношении к военнопленным. Официальные документы дополняли тексты и фотографии о жизни [150] пленных в СССР. Цитировался даже отрывок из одного немецкого военного учебника, в котором утверждалось, что сдача в плен не является позорной, "если жертва собственной жизнью уже бесполезна для отечества". (Именно в таком положении находились немецкие солдаты и офицеры в Сталинграде.) Привлек внимание офицеров-антифашистов и документ, раскрывавший правовое положение пленных в СССР, -- специальное удостоверение для перехода в плен, идея которого также родилась в Сталинграде; теперь немецким военнослужащим точно становилось известно, на что они могли рассчитывать, если капитулируют. Привожу этот документ дословно:

"Удостоверение для перехода в плен

Предъявители сего офицеры и солдаты немецкой армии в количестве ............ чел. во главе с ....................... убедившись в бессмысленности дальнейшего сопротивления, сложили оружие и поставили себя под защиту законов Советской России. В соответствии с приказом наркома обороны СССР Сталина N 55 и согласно законам Советской страны им обеспечиваются: теплое помещение; шестьсот граммов хлеба в день и три раза в день горячая нища, причем два раза мясное и рыбное блюдо; лечение раненым и больным; переписка с родными.

Настоящее удостоверение действительно не только для группы, но и для отдельного немецкого солдата и офицера.

Командование Красной Армии".

С приездом на фронт полковника Самойлова и трех немецких офицеров-антифашистов работа по разложению группировки Паулюса расширилась, главным образом за счет агитации изнутри: 439 распропагандированных пленных, добровольно согласившихся вернуться в котел, привели с собой из опорных пунктов 1955 солдат.

Слух о личных контактах агитаторов-немцев, бывших еще вчера "защитниками Сталинградской крепости", а сегодня действующих против Гитлера и его войны, как и слух об "Удостоверениях для перехода в плен", которые рассматривались в качестве официального документа, а не простой "вражеской листовки", наконец, слух о тех, кто уже внял призывам "комиссаров" и, пользуясь удобным случаем, переметнулся в плен Красной Армии, -- все это с молниеносной быстротой переходило из одного опорного пункта в другой, и ОКВ объявляло слухам настоящую войну. "Слух -- это великая сила, -- говорилось в том же "Сообщении". -- Ничто не распространяется так быстро, как слух, особенно когда он плохой. Распространяемые слухи подобны ядовитым бактериям в теле".

"Бактерии" оказывали сильное воздействие на солдат, угрожая в целом группировке войск. Именно под влиянием слухов, навеянных нашей агитацией, в январе покинули свои опорные пункты еще несколько сот немецких солдат. Трудно переоценить значение этих теперь уже организованных и сравнительно массовых переходов в плен. Ведь немецким солдатам приходилось преодолевать невообразимые препятствия, возведенные гитлеровцами из лжи, клеветы и террора, перешагивать через собственный страх, который ежедневно нагнетался приказами офицеров и генералов окруженной группировки. Их, этих приказов, к нам попало немало, но я процитирую только один -- самый главный, подписанный генерал-полковником Паулюсом:

"Солдаты моей армии! Все нападения врага на нашу крепость до сих пор были безрезультатны. Так как русский знает, что оружием он ничего не достигнет, он пытается воздействовать на вас пропагандой через листовки, чтобы сломить нашу волю к сопротивлению". "И т. д. и т. п. Как видим, уже первая его строка лжива насквозь. Лживыми были и все остальные доводы и "аргументы" -- вроде тех, что якобы "русские мучают и убивают пленных" или "близится помощь фюрера".

Планируя последний штурм окруженной группировки Паулюса, Ставка разрешила командующему Донским фронтом и своему представителю обратиться к немецкому командованию с ультиматумом. История этого ультиматума подробно описана в воспоминаниях главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова. Кстати, инициатором ультиматума был именно он, в то время генерал-полковник артиллерии и представитель Ставки на фронте. Моя же задача -- передать некоторые подробности, связанные с той работой, которая проводилась политорганами вокруг ультиматума, адресованного "командующему 6-й германской армией генерал-полковнику Паулюсу или его заместителю и всему офицерскому и рядовому составу окруженных германских войск в Сталинграде".

Парламентерская группа майора А. М. Смыслова вручила ультиматум в штаб Паулюса. В составе этой группы в качестве переводчика находился старший инструктор седьмого отдела политуправления фронта капитан Н. Д. Дятленко. Он успешно выполнил задание. Позднее Дятленко будет переводить допрос Паулюса командующим фронтом К. К. Рокоссовским и не раз побывает в стане врага.

В ультиматуме противнику предлагалось прекратить сопротивление, сдать "весь личный состав, вооружение, всю боевую технику и военное имущество в исправном состоянии"; прекратившим сопротивление офицерам и солдатам гарантировались "жизнь и безопасность, а после окончания войны возвращение в Германию или выезд в любую страну, куда изъявят желание военнопленные"; кроме того, сохранялись "военная форма, знаки различия и ордена, личные вещи, ценности, а высшему офицерскому составу и холодное оружие"; всем гарантировалось "нормальное питание", а "раненым, больным и обмороженным медицинская помощь".

Итак, все международные условия были соблюдены -- даже сверх того: офицерам сохранялось холодное оружие, и тем не менее, как известно, Паулюс, выполняя категорическое требование Гитлера, отклонил ультиматум. Больше того, он попытался умолчать о нем перед обреченными, которым ультиматум давал единственный шанс на спасение и нормальную жизнь в плену.

Отклонение ультиматума еще больше обострило противоречия внутри котла, усилило позиции тех генералов и офицеров, которые склонны были прекратить сопротивление (теперь появились и такие), я уже не говорю о солдатах: они потеряли всякую надежду иным путем вырваться из "ада".

Иного пути и не существовало. Об этом еще раз было сказано в обращении командующего войсками Донского фронта генерала К. К. Рокоссовского и представителя Ставки генерала Н. Н. Воронова "К офицерам, унтер-офицерам и солдатам окруженной немецкой группировки". "Ультиматум, -- говорилось в обращении, -- был последним шансом на спасение. Отвергнув его, немецкое командование взяло на себя всю полноту ответственности. Значит, оно не дорожит вашей жизнью, счастьем ваших детей и жен, мечтающих снова увидеться с вами... Сейчас ваша судьба находится в ваших собственных руках... Сейчас от вашего благоразумия зависит ваша жизнь. Решайте!"

Понятно, что столь настойчивое стремление советского командования использовать все мирные средства при решении судеб многих тысяч немецких солдат проистекало не от слабости Красной Армии -- это было высочайшим актом социалистической гуманности. Увы, командование окруженной немецкой группировки было глухо к голосу благоразумия.

Истины ради отмечу, что Паулюс, как он впоследствии признавался, понимал всю безнадежность сопротивления и сознавал ответственность за судьбу сотен тысяч солдат и офицеров. Еще 24 января он телеграфировал Гитлеру: "Поражение неизбежно. Чтобы спасти оставшихся, армия просит немедленного разрешения капитулировать". Ответ пришел без проволочек: "Капитуляция исключается. 6-я армия выполняет свою историческую миссию, сражаясь до последнего патрона". Паулюс повиновался и приказа о капитуляции не издавал. Больше того, в годовщину установления фашистской диктатуры он послал Гитлеру две верноподданнические телеграммы, заверяя, что армия "до последнего патрона удерживает позиции за фюрера и отечество" и "не капитулирует даже в безнадежном положении". Гитлер высоко оценил этот глубоко безнравственный поступок своего генерала: в ночь на 31 января он произвел его в генерал-фельдмаршалы. Надо отдать должное Паулюсу: он верно оценил ход фюрера. "Несомненно, Гитлер ожидает, что я покончу с собой", -- сказал он в ту же ночь своему адъютанту В. Адаму.

Самоубийство или плен? Смерть или капитуляция? Вопросы эти встали перед всеми, кто пережил "ужасы Сталинградской крепости" последней недели: 25 января -- 2 февраля. "Нелегко было сделать выбор, -- писал уже после войны в своих мемуарах Отто Рюле, в прошлом офицер 6-й армии. -- Тут были и страх перед колючей проволокой лагеря для военнопленных, и боязнь унижения, и глубокое разочарование в обещаниях фюрера, и горькая ирония по поводу его приказа держаться до последнего. Нельзя было без содрогания думать о судьбе родины, родных, близких и всего народа". Это -- мысли, характерные едва ли не для каждого офицера. И каждый по-своему отвечал на них.

Оказавшись отрезанным от других частей и опасаясь окончательного разгрома, командир 297-й пехотной дивизии генерал-майор фон Дреббер без промедления послал своего переводчика с белым флагом к командиру нашей части -- просил ознакомить его с условиями капитуляции. Ознакомить с условиями капитуляции -- это лишь формальность: как и все солдаты дивизии, генерал имел ультиматум на руках. Возражений у фон Дреббера не было никаких, и он сразу же написал приказ о капитуляции всех его подразделений. Политработники не упустили возможности предложить генералу написать личное письмо Паулюсу, и оно было написано тут же. "Приняли русские хорошо, -- словно бы докладывал он. -- Обращение корректное. Мы убедились, что были жертвой ложной пропаганды о русском плене". Бывший подчиненный, он советовал своему непосредственному начальнику последовать его примеру -- возглавить капитуляцию всей армии.

Как свидетельствует в своих мемуарах В. Адам, получив письмо фон Дреббера, Паулюс был поражен настолько, что смог произнести всего два слова: "Это невероятно!"

Тем временем напряженно работали походные типографии и звуковещательные станции политорганов: теснимые к центру города вражеские войска получали исчерпывающую информацию о том, какая немецкая часть, где и когда, каким образом и во главе с кем капитулировала. И это массированное наступление -- военное и идеологическое -- подталкивало тех командиров вражеских частей, которые медлили с приказом о прекращении сопротивления.

Но лед тронулся: еще 25 января капитулировала 20-я румынская пехотная дивизия -- бригадный генерал Димитриу прислал своего парламентера, привел 2500 солдат и офицеров; 26 января сообщил о готовности капитулировать командир полка связи 6-й армии; вместе с ним сложили оружие 800 связистов -- нерв управления войсками, и это окончательно изолировало Паулюса; 27 января так же поступил генерал Дюбуа, командир отсеченной 44-й танковой дивизии, получивший накануне Рыцарский крест; в тот же день полковник Л. Штейдле сговорился с другим полковником, и они послали общего делегата к командиру нашей части.

Генерал фон Даниельс собрал в помещении городской тюрьмы офицеров своей (и не только своей) дивизии, разъяснил им условия капитуляции, объявил о своем решении капитулировать и призвал всех последовать его примеру. О Гитлере, его приказе, о клятве, данной ему, не было произнесено ни слова. Можно ли было расценивать действия генерала как явную демонстрацию решительной оппозиции фюреру? Несколько позже, когда Даниельс стал активным антифашистом, я спросил его, с каких пор он считает себя противником Гитлера и его режима? Он ответил: "С момента, когда я капитулировал. Сталинград навсегда разделил нас". В дальнейшем мы как-то еще раз возвратились к этой теме, и он уточнил: "В Сталинграде, согласившись на капитуляцию, я тем самым выразил свой протест Гитлеру за предательство национальных интересов, а уже в плену стал сознательным антифашистом".

Цепную реакцию капитуляции уже ничто не могло остановить. Не мог ее остановить и Геббельс. А уж как он распинался перед солдатами и офицерами, гибнущими под Сталинградом! "Мы из нашего словаря навсегда вычеркнули слово "капитуляция", -- льстил он им, выступая по радио 30 января. Он уже не заклинал именем фюрера, как делал это раньше, нет, он взывал к "законам чести" -- традиционным, многовековым, милитаристским, пытаясь предотвратить опаснейшую для фашистского престижа капитуляцию 6-й армии.

Но чаша терпения переполнилась. Пленные рассказывали, что эта речь Геббельса, которую они слушали по радио в котле, сопровождалась выкриками: "Сталинград -- не Германия!", "Приезжай сюда сам!", "Фюрер предал нас!"... Они ждали нового похода за их освобождение, но об этом он не сказал ни слова! Многие поняли: "Это конец!" Последняя телеграмма Паулюса в Берлин была лаконичной: "Идем навстречу катастрофе!", а его призыв сформировать офицерские батальоны для последнего боя остался гласом вопиющего в пустыне: добровольцев не нашлось.

Зато нашлись добровольцы парламентеры, бросившиеся устанавливать связь с командованием войск Красной Армии. Капитуляция становилась массовой, организованной, а германское радио, как ни странно, продолжало рассказывать побасенки: "Генералы и гренадеры в Сталинграде борются плечом к плечу и ведут последний отчаянный бой", затем у них иссякли боеприпасы, и "они с холодным оружием бросаются на врага", наконец, "фельдмаршал Паулюс со своими доверенными взорвал цитадель и взлетел на воздух".

На самом деле все обстояло иначе. 31 января Паулюс окончательно отказался от мысли покончить жизнь самоубийством и дал согласие на пленение. При капитуляции Паулюса и начальника штаба 6-й армии генерала Шмидта присутствовал писатель-коммунист В. Бредель. Он-то и рассказал мне о всех ее подробностях.

Любопытно, что Шмидт -- ярый нацист и самый строптивый из окружения Паулюса, еще два дня назад требовавший расстреливать каждого за попытку сдаться в плен, -- теперь сам стал инициатором переговоров о капитуляции. Он нервничал, стремясь тщательно завершить все формальности, связанные с пленением, схватить туго набитые чемоданы, стоящие рядом, чтобы поскорее опуститься на сиденье машины и оказаться под надежной охраной красноармейцев. "Сын купца, -- разводит руками Вилли Бредель, -- он хорошо сохранил в себе родительские повадки ловкача". На столе Шмидта не только листовка с ультиматумом, но и многие другие наши листовки, в том числе и обращения немецких антифашистов. Характерно, что все штабные документы были сожжены, а листовки сохранились. Больше того, они обстоятельно изучались -- настолько, что в разговоре с командованием Красной Армии высшие офицеры вермахта пользуются их терминологией, их аргументами, их гарантиями. Но Шмидту всего этого мало -- у него есть еще просьбы. Он просит разрешить ему и Паулюсу взять с собой ординарцев и личное продовольствие. И получает согласие. Он просит перед их машиной пустить машину с красноармейской охраной. И снова получает согласие. Он просит считать в плену генерал-фельдмаршала Паулюса "личной персоной", то есть лицом частным, не связанным со своей прежней служебной должностью командующего армией. И получает отказ: желание незаконное. Впрочем, отказ не очень его удручает. Главное -- забота о собственных удобствах, собственной безопасности.

При сдаче в плен Шмидт ни слова не проронил о десятках тысяч голодных солдат, больных и раненых. О них, немецких солдатах, позаботилось командование Красной Армии: все, обещанное в ультиматуме, было выполнено, несмотря на невероятно трудные условия, созданные вторжением фашистов в нашу страну.

2 февраля советское радио сообщило о капитуляции последней воинской части, окруженной в северном районе Сталинграда. Берлинское агентство Трансоцеан пыталось опровергнуть и этот факт: "Генералы не сдались живыми противнику, который никогда не оставляет живыми пленных. Генерал-фельдмаршал Паулюс, находясь в Сталинграде, носил с собой два револьвера и яд. Попал ли он в советские руки, будучи в бессознательном состоянии (поскольку он несколько дней как тяжело ранен) или мертвым -- еще неизвестно".

В этой связи Главное политическое управление Красной Армии издало две листовки, которые были разбросаны над окопами противника всего советско-германского фронта и над территорией Германии. В первой листовке-обращении "К немецкому народу!" кратко излагалось содержание сообщения Совинформбюро о ликвидации 6-й полевой и 4-й танковой армий под Сталинградом, разоблачалось неуклюжее опровержение Трансоцеана: "Генерал-фельдмаршал Паулюс не был ранен, не застрелился и не отравился, он предпочел смерти советский плен". Фотография, изображающая допрос Паулюса советскими военачальниками, подтверждала это. "Немецкий народ должен знать правду, которую скрывает от него геббельсовская пропаганда, -- говорилось в обращении. -- В результате ликвидации окруженной под Сталинградом более чем 330-тысячной армии бессмысленной смертью погибли 240 тысяч немецких солдат и офицеров, 91 тысяча солдат и офицеров сложили оружие и находятся в безопасности в русском плену".

Вторая листовка -- "Что произошло под Сталинградом?" -- как бы конкретизировала содержание цервой. Среди пленных -- 2725 офицеров, в том числе 200 полковников, 24 генерала (последние названы поименно с указанием теперь уже бывших служебных должностей). Перечислены все разбитые пли капитулировавшие дивизии и части, а также взятые трофеи. Сообщалось и о новых успехах Красной Армии: очищен от врага Кавказ, ее части подошли к Ростову и Харькову, прорвали блокаду Ленинграда. Листовка заканчивалась выводом: "Положение гитлеровской армии безнадежно. Генералы и офицеры, сдавшиеся в плен под Сталинградом, убедились, что война проиграна Гитлером. Они сдались в плен. Тем больше оснований у вас сделать это... Рвите с Гитлером и его кликой! Гитлер -- это не Германия. Гитлеры уйдут, а Германия останется. Это поняли генералы, офицеры и солдаты, сдавшиеся в плен русским под Сталинградом"...

На вооружении опыт Сталинграда

Сталинградская битва, в ходе которой, по выражению Л. И. Брежнева, "выдохся наступательный порыв, был сломлен моральный дух фашизма, создала благоприятные условия для более глубокого идеологического воздействия на войска и население противника. Наша пропаганда велась с еще большим размахом в общем зимнем наступлении Красной Армии, в котором участвовало 11 фронтов. На главных направлениях противник откатился на запад на 600-700 километров. Его потери зимой 1942/43 года составили около 1,7 миллиона человек.

Политорганы все чаще стали практиковать агитоперации -- так мы называли целенаправленное массированное идеологическое воздействие на определенную часть или соединение противника, осуществляемое одновременно всеми возможными формами и техническими средствами агитации и пропаганды. Примером может служить агитоперация, проведенная политорганами Калининского фронта, по разложению немецкого гарнизона в Великих Луках. В этом городе еще в конце ноября 1942 года были окружены более 10 тысяч немецких солдат и офицеров во главе с командиром 277-й пехотной дивизии подполковником фон Зассом. Гитлер приказал ему ни при каких обстоятельствах города не сдавать, пообещав прорвать окружение пятью дивизиями; фон Зассу он вручил Рыцарский крест и сказал, что назовет город его именем; каждого солдата наградил Железным крестом и даровал право на внеочередной отпуск сразу же после вызволения. Гарнизон свирепо сопротивлялся. Усилия наших пропагандистов в первое время не давали должных результатов отчасти и потому, что они не находили тех аргументов, которые помогли бы командованию склонить окруженных к капитуляции. К тому же был допущен досадный промах: отклонение ультиматума советского командования не было доведено до сведения вражеских солдат и офицеров.

Как и чем помочь политорганам Калининского фронта? Этот вопрос стал предметом специального обсуждения у Д. З. Мануильского. Дмитрий Захарович предложил послать под Великие Луки пропагандистскую бригаду ГлавПУ РККА. Он тут же позвонил А. С. Щербакову. Согласие было получено, и мы стали подбирать кандидатуры. Условились, что бригаду возглавит полковник И. С. Брагинский. В состав бригады вошли немецкий писатель коммунист Альфред Курелла и четверо выпускников Центральной антифашистской школы.

Пропагандистская бригада начала с того, что усилила устную агитацию -- каждую ночь в передачах по громкоговорящим установкам выступало не менее 40 пленных немцев. Всего же в агитоперации участвовало 80 агитаторов. Одновременно в окруженный гарнизон были посланы прибывшие из Москвы антифашисты, а также добровольцы из числа пленных. Они склоняли немецких солдат к капитуляции. Посланцы имели при себе письма и обращения от немецких пленных в СССР. И такой массированный агитштурм, как показали новые пленные, сильно взбудоражил солдат и офицеров гарнизона, расколов их на противников и сторонников капитуляции. За 3-4 дня в плен перешло более 2500 солдат и офицеров. Именем немецкого народа антифашисты решили склонить к сдаче в плен самого фон Засса. И хотя они не добрались до него, результаты их смелого рейда не замедлили сказаться: процесс разложения гарнизона ускорился -- ежедневно немецкие солдаты переходили в плен группами. Это, естественно, привело к ослаблению гарнизона, и наши войска принудили оставшихся к капитуляции. 16 января под угрозой окончательного уничтожения 50 немецких офицеров вместе с их последними солдатами сдались. "Успех этой боевой операции, -- докладывал начальник политуправления Калининского фронта генерал-майор М. Ф. Дребеднев, -- сопровождавшейся большим количеством пленных и перебежчиков, укрепил среди наших командиров и политработников веру в силу и эффективность пропаганды как оружия, и доверие к этому оружию значительно поднялось в глазах рядовых и начальствующего состава частей и соединений".

Опыт "внешней политработы", приобретенный в Сталинградской битве и в последующих наступательных боях, представлял собой исключительную ценность. Главное политическое управление делало все для того, чтобы вооружить этим опытом кадры пропагандистов. Этой теме был посвящен издававшийся нашим отделом бюллетень. Кроме того, было решено, используя весеннее затишье на фронтах, провести Всеармейское совещание начальников седьмых отделов политуправлений.

...Мы сделали и другой вывод: весьма действенным средством воздействия на вражеские войска стала пропаганда изнутри. К этому выводу приходили также В. Ульбрихт и Э. Вайнерт, много сделавшие для того, чтобы с помощью военнопленных, антифашистская настроенность которых не вызывала сомнений, устанавливать постоянную живую связь с окруженными вражескими частями. "Засылка новых идей и нового духа" -- так, точно и метко, назвал Э. Вайнерт агитацию пленных-антифашистов в своих частях.

Позднее, уже после войны, я ознакомился в архиве с донесением об этой "войне слов". Политработники гарнизона Ханко -- военный комиссар А. Л. Раскин и начальник политотдела П. И. Власов -- привлекли к разработке листовок талантливых литераторов, в том числе известного ныне поэта Героя Социалистического Труда Михаила Дудина, и не менее известного художника Бориса Пророкова, работавших в редакции гарнизонной газеты "Красный Гангут". Всю силу своего таланта они вкладывали в слова и рисунки, изобличавшие фашистских правителей Германии и их финских прихвостней.

* * *

Некоторые пропагандисты не проявляли должной инициативы и активности, притерпелись к шаблону, не использовали новых форм и приемов работы в соответствии с изменениями обстановки. В частности, политорганы Брянского фронта, распространив за ноябрь-декабрь 3 миллиона листовок и проведя 3 тысячи агитпередач, получили в результате всего лишь 8 перебежчиков. Мне могут возразить: дескать, о результатах пропаганды нельзя судить только по количеству перебежчиков. Что ж, тут есть доля истины. Действительно, пропаганда -- оружие дальнего действия. Но верно и другое: в условиях войны время не ждет. Да и объективные причины (удары по врагу оружием) создают благоприятные возможности для пропаганды. Очень важно при этом, чтобы пропаганда была острой, конкретной, ее аргументы -- убедительны. Но именно этого и не хватало многим листовкам, изданным политорганами Брянского фронта.

Вызревают элементы разложения и в вермахте. Но чтобы дать им созреть, надо применять дополнительные, новые, более живые формы пропаганды и агитации.

Надо стремиться разлагать немецкую армию немецкими же руками -- это как бы второй план нашей работы. Он более сложен. Он требует инициативы, активности, мастерства.

Но прежде всего мы должны преодолеть консерватизм и косность в нашей собственной среде.

Получив исчерпывающие указания об организации нового идеологического наступления на противника, пропагандисты разъехались по своим фронтам и армиям. Мы же, сотрудники седьмого отдела ГлавПУ РККА, продолжали разрабатывать меры по обеспечению его эффективности. Так, обобщив предложения участников совещания, мы внесли представление о дополнительных льготах для перебежчиков. Вскоре Генеральным штабом была издана директива N 1470.

Теперь солдаты и офицеры противника, добровольно перешедшие в плен Красной Армии, получали:

-- повышенную норму питания;

-- 2) размещение в лагерях, расположенных в особо благоприятных климатических условиях;

-- 3) преимущество в выборе работы по специальности;

-- 4) преимущество в отправке писем родным в Германию;

-- 5) внеочередное возвращение в Германию или, по желанию, в любую другую страну немедленно после окончания войны.

Этот документ стал сильным и убедительным доводом в агитации за плен.

В мае мы направили в политорганы рекомендации, связанные с положениями приказа N 195 Верховного Главнокомандующего от 1 мая 1943 года.

Были определены следующие направления пропаганды среди вражеских войск:

-- итоги зимнего наступления Красной Армии предопределяют неотвратимое поражение Гитлера;

-- Германия стала театром войны с воздуха, а в ближайшем будущем станет и с моря и с суши;

-- гитлеровская клика переживает кризис, пугает немецкий народ катастрофой, следовательно, сама признает неизбежность своей гибели;

-- тотальная мобилизация в Германии -- яркое проявление кризиса, это не спасение от него, а истощение Германии, она может оттянуть поражение, но не предотвратить его;

-- иностранные рабочие в Германии -- горючий революционный материал в немецком тылу.

Работники нашего отдела готовились к выездам на фронты и в армии.

В активе отдела была и устная газета для немецких солдат, стоявших у Ильмень-озера, -- записанные на грампластинки выступления немецких пленных об условиях их жизни в советском плену удачно сочетались с признанием их соотечественника -- солдата, который перед смертью записал в своем дневнике: "Лучше 10 походов во Францию, чем один на Россию..." Все средства, которыми располагал отдел, были задействованы в полную силу: хорошо оснащенная передвижная типография, мощная громкоговорящая установка, спецмашина для записи выступлений на пластинки и их воспроизведения, походная фотолаборатория и т. д.

Действовали курсы подготовки дикторов для "звуковок", которыми, кстати, руководил В. Б. Герцек, впоследствии известный диктор Всесоюзного радио.

Артиллеристы придумали прицельные "листометы", разбрасывавшие листовки среди тех солдат, которым они были адресованы. Одним словом, дело свое здесь любили, занимались им увлеченно, и это наглядно показал фронтовой сбор пропагандистов. Прошел он на высоком уровне, подтвердившем готовность пропагандистов скрестить оружие с врагом.

Запомнился волевой и энергичный начальник седьмого отделения политотдела одной из армий майор П. Г. Пшебильский, наладивший регулярный выпуск оперативных листовок и агитпередач для противостоящих вражеских частей. Приятное впечатление произвела небольшого росточка, но очень складная и боевая Галина Хромушина, инструктор политотдела 53-й армии, отлично знавшая немецкий язык и ратовавшая за то, чтобы "смелее вторгаться в самое логово врага". Впоследствии, как я не раз узнавал из донесений, она неоднократно доказывала, что слова у нее не расходятся с делом...

Слушая выступления на этом сборе, я испытывал чувство признательности к своим товарищам по оружию, о чем и сказал им. Но одновременно сказал и о том, о чем не мог умолчать: некоторые листовки, изданные политуправлением Северо-Западного фронта, явно грешили литературщиной. Тема порой раскрывалась со стороны какой-нибудь остроумно подхваченной, но маловажной и случайной детали. Выдумка сковывала автора, мешала ому подойти к теме всесторонне вооруженным, снижала убедительность аргументов. Так, в листовке "Король гол" лишь пересказывалось содержание известной сказки Андерсена и разоблачения Гитлера не получилось, хотя именно это, вероятно, и было задумано. Другая "невинная шалость" -- кроссворд в форме свастики -- больше подходила для развлечения немецких солдат, нежели для их разложения. Пишу об этом потому, что каждая листовка -- это своего рода заряд, и если заряд начинен не порохом, а трухой -- пусть даже в хорошей упаковке, -- он, понятно, не взрывается.

Возвращался я с Северо-Западного фронта обогащенный как наблюдениями и встречами с пропагандистами, так и опытом политорганов. Думал о том, как использовать те сведения о противнике, которые почерпнул здесь из трофейных документов и рассказов пропагандистов.

В июне, когда с фронтов вернулись и другие сотрудники отдела, мы занялись изучением данных о противнике, добытых из различных источников. Очень кстати, естественно, оказались и те сведения, которыми интересовались работники отдела по совету Д. З. Мануильского.

Постепенно складывалась такая картина.

-- Несмотря на поражение зимой 1942/43 года, враг по-прежнему обладал большой военной мощью.

-- Тотальная мобилизация в Германии, а также в оккупированных странах позволила Гитлеру сосредоточить на советско-германском фронте огромную армию, оснастить ее новейшим оружием и боевой техникой.

-- Пользуясь отсутствием второго фронта в Европе, немецкое командование усиленно готовилось к новому летнему наступлению.

-- Но в то же время сведения, которыми мы располагали, указывали, что вермахт -- это далеко не монолит. В нем наряду с теми, кто рвался в бой с безумной мыслью о реванше, немало солдат, проявляющих известную осторожность.

-- Они не прочь взять реванш, но "к шансам на победу Германии" относятся скептически: "У русских много резервов, у немцев же их не хватает" (многие пленные оказались из дивизий, переброшенных на Восток с Запада!). Другие же недовольны пополнением: "Если уж мы, старые фронтовики, не смогли ничего добиться, то все эти тыловые крысы ничего нового не дадут".

-- Была, наконец, и такая часть солдат, которая поняла, что "не нуждается в жизненном пространстве на Востоке". (Еще бы! Сотни тысяч немецких солдат уже получили свои три аршина "пространства"...)

-- Заметна и неприязнь к насильно мобилизованным ненемцам, которыми разбавляют роты, батальоны и даже полки, -- на них нет никакой надежды, так как они не обладают "патриотическим настроением".

Но обольщаться, безусловно, не приходилось.

Фашистская пропаганда обладала достаточным опытом оболванивания, чтобы, играя на любви к родине, на устрашении гибелью Германии, бросить немецких солдат на новый штурм. Один пленный, утверждая, что его показания выражают настроения фронтового большинства, заявил на допросе: "У солдат теперь нет моральной убежденности, 50 процентов из них не верит в победу Германии, но большая часть боится и поражения".

Таков едва ли не первый результат обработки немецких солдат, которым стали открыто говорить о нависшей угрозе. "Германия, пробудись!" -- верещал Геббельс. Война вступила в критический этап, требующий чрезвычайных усилий нации, "священного фанатизма", "новых жертв". И снова ложь, клевета, запугивание: "За Красной Армией идут карательные отряды, за ними следует массовый террор, а затем начнется ад".

Ложная посылка -- ложное и следствие: "Вместе воевали -- вместе и отвечать будем". А потому выход у всех один: победить или погибнуть.

Гитлеровская клика с маниакальной настойчивостью тащила за собой в пропасть немецких солдат -- страх перед местью и уничтожением, автоматизм повиновения, заложенный десятилетиями пруссачеством, и на этот раз сделали свое дело.

Нет, говорили солдатам вермахта наши листовки, новое наступление Гитлера не изменит хода войны, оно принесет немцам лишь новые жертвы, еще большие, чем на Волге (этот тезис выражал одно из направлений в нашей пропаганде летом 1943 года).

Помните, "что произошло под Сталинградом", помните "уроки Сталинграда" (так называлась серия листовок) -- все это может повториться.

Мы издали иллюстрированную документальными фотографиями листовку "Мертвые обращаются к живым": "тени Сталинграда" напоминали тем, кто готовился к новому наступлению, -- и они в свое время были обмануты, и они стали жертвами этого обмана. "Не верьте тому, чему верили мы!" -- призывали мертвые живых и предупреждали: "Летом вам предстоит пережить еще более ужасные неожиданности, чем те, которые пережили мы прошлым летом".

Цифры, факты, расчеты, Сравнения, соотношение экономического потенциала СССР и антигитлеровской коалиции, с одной стороны, и гитлеровской Германии, с другой, -- все это было призвано доказать немецким солдатам, что "победит тот, кто сильнее (еще одно направление в пропаганде). "Неумолимый закон войны гласит: побеждает тот, кто сохраняет свои силы и достигает превосходства к ее развязке", -- говорилось в листовке, изданной Главным политическим управлением Красной Армии.

Между тем "тотальная мобилизация" Гитлера, истощающая последние резервы Германии, приведет лишь к его "тотальному поражению", поскольку развязка еще впереди.

Вывод: "Гитлер -- банкрот" (третье направление в пропаганде), а банкроты во главе государства -- дело гибельное. Спасение -- в свержении банкрота! Его поражение -- не гибель Германии, а ее благо. Истинные сыны отечества должны не бояться военного поражения Гитлера, а способствовать этому...

Несрезанная дуга

5 июля 1943 года две группы немецких армий -- "Центр" и "Юг", а это 50 дивизий, из них Станковых, оснащенных тяжелыми машинами "пантера" и "тигр", штурмовыми орудиями "фердинанд", обрушились на наш Центральный фронт с севера и на Воронежский с юга. Фланги советских войск прикрывали. Западный, Брянский и Юго-Западный фронты, а Степной фронт держал глубоко эшелонированную оборону в центре Курской дуги.

С первого же часа наши войска оказали врагу исключительно упорное сопротивление. Ход сражения не только задавал темп в работе политорганов, но и определял стиль, тональность их пропагандистских выступлений. Надо было давить на противника оперативной информацией о срыве его атак, об уничтожении "пантер", "тигров" и "фердинандов", о потерях в живой силе. Такая информация, воздействуя на немецких солдат и офицеров, ослабляла их напор, подрывала у них уверенность в успехе прорыва обороны Красной Армии.

Листовка политуправления Центрального фронта "Рекламный "тигр" доктора Геббельса", проиллюстрированная эффектным снимком, рассеивала иллюзии, связанные с "новым оружием". "Счет Адольфу Гитлеру" (так называлась другая листовка) предъявили солдаты 167-й немецкой пехотной дивизии: в первой же атаке они потеряли 800 своих .товарищей и откатились назад. "Пример для подражания" -- листовка политуправления Воронежского фронта, облетевшая передовые позиции врага, -- объясняла, почему обер-ефрейтор Иоганн (320-я немецкая пехотная дивизия) во время атаки перешел в плен с солдатами своего отделения. "Спасти жизнь товарищей -- высший товарищеский долг", -- заявил обер-ефрейтор. На обороте листовки фото: советский офицер вручает перешедшим в плен немецким солдатам удостоверение на льготы, предусмотренные директивой N 1470. "Мы не можем больше молчать, -- обращались пятеро пленных танкистов к солдатам и офицерам 4-й танковой армии. -- Отстранить Гитлера от власти -- единственное средство избавить немцев от бесплодных жертв".

В листовке "Потери -- чудовищные, результатов -- никаких!" мы привели впечатляющее сравнение: летом 1942 года вермахт терял за сутки 37 танков, 44 самолета, 5000 солдат и офицеров, теперь же, под Курском, суточные потери составляют до 300 танков, 100 самолетов, 10 тысяч солдат и офицеров.

Вывод: "Нынешнее наступление Гитлера закончится еще более ужасной катастрофой, чем разгром под Москвой и Сталинградом".

Так оно и было. 12 июля в Курской битве наступил перелом. Истощенные немецкие армии перешли к обороне, а с 16 июля, не выдержав натиска Брянского, Западного и Степного фронтов, стали отступать, преследуемые Красной Армией. "Почему провалилось наступление Гитлера?" -- этой теме была посвящена серия наших листовок, разъяснявших солдатам разбитых дивизий вермахта простые истины: и сил у Советского Союза больше, чем у гитлеровской Германии, и качественный состав Красной Армии значительно выше, чем у вермахта, и боевой техники у нас больше, чем у Гитлера. "Короче говоря, теперь Россия более сильная сторона, а бог, как говорил Наполеон, на стороне сильнейших батальонов".

В листовках и агитпередачах напоминалось о тяжелом положении полуокруженных немецких частей, об их потерях, о захвате пленных, о перебежчиках; говорилось и о бесперспективности в целом группы армий "Центр"; разъяснялись льготы для перебежчиков, добровольно сдавшихся в плен. Непрерывная агитация в конце концов достигла цели: от деревни Кзин-Колядцы, а затем и от деревни Хопрево потянулись группы добровольцев. На сборном пункте армии скопилось 1980 пленных, в том числе 409 унтер-офицеров, до 30 капитанов и лейтенантов. Характерно, что 627 немцев сдались в ходе боев без сопротивления. Анкетирование показало, что 98 процентов солдат и офицеров читали советские листовки и слушали агитпередачи.

Разумеется, помимо конкретной, оперативной агитации военные советы и политорганы вели и общеполитическую пропаганду, связывая ее с боевыми действиями войск. Политуправление Степного фронта выпустило удачную иллюстрированную листовку "Гитлеровская стратегия поражения". Рисунок изображал три могилы с крестами, а внутри этого треугольника -- Гитлора с планом взятия Курска. Под каждым крестом были похоронены мифы: о "блицкриге", о "непобедимости немецкой армии", о "летнем немецком наступлении".

К месту и остроумно использована ирония: "Гитлер, бесспорно, самый крупный стратег поражений во всей мировой истории -- после Москвы и Сталинграда Курск стал третьим шедевром стратегии поражений фюрера". Вывод не представляло труда сделать самим солдатам и офицерам. На том же Степном, как, впрочем, и на других фронтах, в июльские дни над окопами противника была разбросана листовка -- письмо красноармейцев к немецким солдатам. "Сейчас мы наступаем, сила на нашей стороне, -- говорилось в этом письме, -- но мы сами солдаты и знаем цену человеческой жизни. Нам не нужны ваши трупы, нам нужна наша родная земля. По-солдатски мы предупреждаем: будете сопротивляться -- не будет вам пощады. Перебьем вас как воров, забравшихся в чужой дом. Сложите оружие -- примем вас, отсидитесь в плену, пока не кончится война!"

Листовки адресовались и офицерам.

Пожалуй, именно в это время были найдены особые аргументы: должен ли офицер, руководствуясь лишь чувством повиновения, но вопреки своему разуму и совести, обрекать на уничтожение доверенных ему сыновей своей нации? Только ложное, слишком узкое и кастово ограниченное понимание чести может привести к утвердительному ответу. "Подлинная честь офицера состоит не в безрассудном повиновении фюреру, а исключительно и единственно в преданности своей нации. Если фашистские правители наносят своими действиями ущерб существованию и чести народа, то каждый офицер, так же как и всякий другой любящий свою родину человек, обязан выступить против таких правителей и стать на защиту интересов и чести своей нации".

Другими словами, подлинная честь офицера не в верности клятве фюреру, а в защите интересов и чести нации -- вот тот аргумент, который был выдвинут и пленными немецкими офицерами-антифашистами в их агитации среди офицерского корпуса вермахта. "Следуйте зову немецкого народа, а не приказу авантюриста Гитлера!" -- призывали офицеры-антифашисты, выехавшие на фронт.

Возрастающее влияние советской пропаганды пугало гитлеровцев. Об этом мы могли судить по показаниям пленных и трофейным документам. К нам попало письмо обер-ефрейтора из 9-й армии, адресованное своему другу Францу. "Развитие событий, -- писал обер-ефрейтор, -- не сулит нам ничего хорошего. Больше половины солдат не имеют представления, почему мы должны воевать... Доклады, проводимые часто неспособными лицами из роты пропаганды, затуманивают мозги немецкому солдату и накапливают в нем злобу. Солдат читает русские листовки, и от этого яда у него в голове зарождаются тайные мысли... Какие могут быть последствия, если он сойдет с пути истинного... Он выслушивает их пропаганду, и, если рядом нет устойчивого, он изменит... Каждая лавина сначала катится медленно. Многие обманывают себя, если думают, что это не так, как было в 1918 году..." Цензура задержала письмо обер-ефрейтора -- этого убежденного гитлеровца -- и доложила о нем командующему армией генералу Харпе. Тот размножил и разослал письмо всем командирам своих частей, сопроводив его приказом, в котором сделал вывод, "что люди ощущают потребность в духовном руководстве", потребовал принятия строгих мер.

Среди трофейных документов оказался и приказ командира 86-й немецкой пехотной дивизии генерала Вейдлинга. Он признавал "участившиеся случаи перехода солдат на сторону противника" и делал вывод: "Нет никакого сомнения, что эти случаи являются следствием вражеской пропаганды". Похоже, что это всерьез обеспокоило и верхи вермахта -- во всяком случае 7 ноября 1943 года начальник штаба оперативного руководства ОКВ генерал Йодль, выступая перед рейхсляйтерами, заявил: "Из конца в конец по стране шествует призрак разложения".

Что ж, страх ОКВ за глубокий тыл вермахта -- это ведь тоже следствие великих побед Красной Армии под Сталинградом и на Курской дуге.

В боевом содружестве

Коренной перелом в ходе войны не мог не сказаться на сознании немцев. Правда, в самой Германии в условиях фашистского режима, как и в частях вермахта, противники войны и нацизма не имели какой-либо возможности выступать широко и открыто. Зато процесс пробуждения политического сознания глубоко захватил немецких военнопленных, свобода волеизлияния которых в СССР ничем не была стеснена. Примечательно, что именно в дни Курской битвы был образован Национальный комитет "Свободная Германия" (НКСГ),сыгравший весьма положительную роль в борьбе против фашизма.

Политическая активность военнопленных оживилась с новой силой, когда в лагерях появились немецкие коммунисты-политэмигранты. Они стали работать инструкторами по массово-политической работе. В течение 1942 года только в 11 лагерях состоялось 250 собраний и митингов; было прочитано свыше 1000 лекций и докладов. С пленными беседовали немецкие коммунисты, писатели. Они помогали пленным определить свое отношение к войне, понять, почему назрела необходимость свержения гитлеровского режима. Происходило все это, конечно, не просто. В лагерях шла ожесточенная идейно-политическая борьба, в ходе которой все больше пленных вырывались из-под влияния рьяных нацистов, нередко провоцировавших даже физические столкновения.

Но джин уже был выпущен из бутылки, и не было такой силы, которая смогла бы загнать его обратно. Больше того, 2 января 1943 года пленные немецкие солдаты из лагеря N 78 приняли на собрании письмо к Сталину, в котором просили разрешить им создать "антифашистский корпус" для "открытого боя с гитлеровской военной машиной, чтобы восстановить честь немецкого народа".

Десятки тысяч немецких солдат, побывавших в сталинградском котле, оказались особенно восприимчивы к антифашистской агитации. Они дали новый стимул развитию антифашистского движения в лагерях военнопленных, выступили ярыми противниками войны. Они считали Гитлера виновником гибели свыше 200 тысяч немцев, павших под Сталинградом. В "Обращении ко всем немецким пленным в СССР", опубликованном в издававшейся нами газете "Дас фрайе ворт", пленные, взятые под Сталинградом, писали: "Товарищи в лагерях! Объединяйтесь на борьбу против Гитлера. Кто сегодня стоит в стороне, тот предает родину".

В лагерях стали возникать различные "комитеты борьбы", "инициативные группы", призывавшие пленных к объединению. На массовом митинге в Красногорском лагере, проведенном по инициативе руководителей Коммунистической партии Германии, был избран Подготовительный комитет из активных пленных-антифашистов и коммунистов-политэмигрантов. Комитет направил во все лагеря своих представителей для разъяснения идей объединения антифашистов и организации выборов делегатов на учредительную конференцию. Председатель Подготовительного комитета поэт коммунист Эрих Вайнерт пригласил на учредительную конференцию в качестве гостей и представителей Главного политического управления Красной Армии.

Всплывает в памяти залитый ярким светом клуб одного из заводов под Москвой, близ станции Павшино. Здесь 12-13 июля 1943 года состоялась конференция немецких офицеров и солдат совместно с немецкими общественными и профсоюзными деятелями, бывшими депутатами рейхстага. Гудящее, как улей, фойе, заполненное людьми в темно-зеленых мундирах, нередко весьма поношенных и в заплатах, но чистых и аккуратно выглаженных. Делегаты из разных лагерей оживленно беседуют с германскими коммунистами -- Вильгельмом Пиком, Вальтером Ульбрихтом, Вильгельмом Флорином. Узнаю знакомые лица уже прошедших боевое крещение в антифашистской борьбе на фронте Ф. Гольда, Г. Кесслера, Э. Хадермана, Э. Каризиуса, Ф. Райера -- они тоже окружены плотным кольцом возбужденных и радостных делегатов. Кто-то рассматривает стенды выставки, кто-то читает стенные газеты. У многих в руках свежий номер "Дас фрайе ворт". Делегаты движутся по кругу из конца в конец фойе. Жужжит кинокамера: операторы снимают хронику конференции. А в стороне от этого живого и бурного потока напряженно застыла в углу небольшая группа высших офицеров вермахта, полковников и подполковников, некоторые из них с Рыцарскими крестами. Это гости с непроницаемыми лицами, еще не присоединившиеся к новому движению.

Летчик, бывший эсэсовец, рассказав о своем нелегком пути к прозрению, публично отрекся от фашизма и его военной организации. Пастор призвал делегатов "загореться бурей страстей и идти на смелое дело против Гитлера, за свободную и независимую Германию".

НКСГ получил возможность иметь в Москве и под Москвой свои штаб-квартиры, свой радиопередатчик "Фрайес Дойчланд" и издавать газету того же названия. Он мог печатать официальные воззвания, брошюры, другую массовую литературу, мог посылать своих представителей и уполномоченных на фронт и в лагеря военнопленных для ведения антифашистской агитации. Разумеется, вся эта деятельность НКСГ проходила при содействии и всемерной помощи командования и политорганов Красной Армии. Главному политическому управлению было поручено поддерживать постоянный контакт с НКСГ, помогать ему в пропаганде, за которую он принялся энергично и сразу же: менее чем за полгода по заказам НКСГ было издано 85 пропагандистских материалов общим тиражом свыше 50 миллионов экземпляров; в действующую армию по его направлению выехали 17 фронтовых и более 50 армейских уполномоченных и доверенных НКСГ, вокруг которых сплачивался многочисленный антифашистский актив.

Но прежде чем поведать о боевом содружестве представителей НКСГ с командирами и политработниками Красной Армии, я должен рассказать о том, как возникла другая антифашистская организация немецких военнопленных, действовавшая на первых порах независимо от НКСГ, а затем примкнувшая к нему. Речь идет о Союзе немецких офицеров (СНО). Я уже упоминал о группе высших немецких офицеров, настроенных оппозиционно и к Гитлеру, и к нацистскому режиму, но державшихся особняком на учредительной конференции, где они были в качестве гостей. А между тем участие офицеров в антифашистском движении немецкие коммунисты считали крайне необходимым. С этой целью еще 18 июня в Суздаль, где находился их лагерь, выезжал председатель ЦК КПГ Вильгельм Пик. Мне довелось сопровождать его.

Информацию о настроениях пленных немецких генералов и высших офицеров мы получили от профессора А. А. Гуральского, советского ученого-историка, талантливого педагога и пропагандиста, уже несколько дней находившегося в этом лагере. По его оценке, к моменту нашего приезда всех пленных немецких генералов и высших офицеров можно было бы разделить на две группы.

К первой он относил тех, кто видел бесперспективность продолжения войны, считал, что ее нужно кончать и после войны ориентироваться на близкие отношения с Советской Россией. Такие настроения характеризовали, в частности, генерал-фельдмаршала Паулюса и его адъютанта полковника Адама, генералов фон Зейдлица, Корфеса, Латмана, фон Даниельса, полковников Штейдле, Ван Гувена, Бехлера...

Диаметрально противоположных взглядов придерживалась вторая группа: генералы Шмидт, Гейтц, Роденбург, Сикст фон Арним и другие. Они стояли за продолжение войны, яро защищали Гитлера, превозносили нацизм. Однако полярность точек зрения не мешала обеим группам занимать в одном вопросе одинаковую позицию:

-- на сотрудничество с коммунистами не идти,

-- против своей армии не выступать,

-- ухудшению военного положения Германии не способствовать.

Первая группа была, как выразился профессор Гуральский, "благоприятной и перспективной, но...".

В этом "но" мы убедились в тот же день, беседуя с Паулюсом. Впрочем, беседы, как таковой, не получилось: генерал-фельдмаршал на откровенность не пошел.

Лагерь размещался в средневековом монастыре-крепости, и Паулюс занимал келью в деревянной сторожевой башне, можно сказать, по традиции: в ней содержались некогда опальные высокопоставленные священнослужители.

За небольшим столом у оконца теперь сидели друг против друга два человека, родившиеся на одной земле, говорившие на одном языке, но во всем остальном совершенно разные. Хозяин был аристократически гостеприимен: в меру любезен, холодно-вежлив, но без эмоций. Он старался казаться спокойным, выдержанным, но частый тик на левой щеке выдавал внутреннее волнение. Адам внимательно наблюдал за ним и выражал готовность в любую минуту прийти на помощь, но в разговор не вступал, хотя по-своему реагировал на вопросы, которые В. Пик задавал Паулюсу.

А вопросы -- один к одному: острые, наступательные, обвинительные.

-- Почему выполняли преступный приказ Гитлера и загубили сотни тысяч вверенных вам немецких жизней?

-- Почему отклонили условия капитуляции и обрекли на смерть тысячи солдат и офицеров?

-- И вообще, почему вы, генералы вермахта, гнали на гибель миллионы немцев, чтобы завоевать Советскую страну для германских фашистов и империалистов?..

Паулюс отвечал лаконично и уклончиво: "Я солдат и политикой не занимался", "Выполнял приказы высшего командования", "Верил Гитлеру, как и все, не задумываясь, прав он или нет"...

Но В. Пика нельзя было обезоружить или обескуражить такими ответами.

Он знал, кто такой Паулюс.

Не солдафон и не выскочка из ефрейторов. Военная косточка, профессор академии, один из самых образованных генералов вермахта. Генштабист, которому Гитлер доверил участвовать в разработке "Барбароссы".

И он "вне политики"? "Над схваткой"?

Ну нет!

Разве коммунисты не говорили, что Гитлер -- это позор для Германии? Разве они не предупреждали, что Гитлер -- это война? Разве война не ввергла Германию в катастрофу, о которой также предупреждали коммунисты?! Есть только один путь спасти родину: бороться за свержение Гитлера и его фашистского режима, за прекращение войны, за создание свободной, миролюбивой, демократической Германии.

Это -- путь подлинно немецких патриотов, трудный, но благородный путь, и он, Вильгельм Пик, приглашает его, фельдмаршала Паулюса, не убояться стать на этот путь-Паулюс не принял в тот день протянутой ему руки. Но кто знает, почему он так поступил, чего стоило ему это решение, что творилось в его душе?

Много лет спустя полковник В. Адам -- а он был не только адъютантом, но и близким Паулюсу человеком, другом, советчиком, -- напишет в своих мемуарах: "Разговор с Вильгельмом Пиком дал Паулюсу и мне сильные импульсы для переоценки наших взглядов. Эта беседа впервые ясно показала нам необходимость активного сопротивления Гитлеру и продолжению войны".

Да и сам Паулюс со временем будет вынужден признать, что беседы с В. Пиком побудили его выйти за узкие рамки военного мышления и задуматься, хотя и очень поверхностно на первых порах, над общими политическими взаимосвязями.

Так почему же Паулюс не сразу принял предложение В. Пика?

Быть может, разгадка этого кроется в ответе генерал-фельдмаршала на мой вопрос: как он расценивает перспективы Гитлера после Сталинграда? "Военных средств у Гитлера вряд ли достаточно не только для победы, но и для заключения почетного мира, -- сказал он и тут же добавил: -- У фюрера есть козыри, и он пойдет на все, чтобы их использовать, а эти козыри -- ваши союзники..."

Человек осторожный и расчетливый, Паулюс, видимо, выжидал и только через год с лишним, в августе 1944-го, открыто присоединился к НКСГ. Но за это время он стал во многом другим.

Покидая после войны Советский Союз, он 24 октября 1953 года писал в газету "Правда": "Я хотел бы сказать советским людям, что некогда я пришел в их страну в слепом послушании как враг, теперь же я покидаю эту страну как ее друг".

Слово свое он сдержал.

Работа с пленными продолжалась, разумеется, и после нашего отъезда из лагеря. Медленно, но верно приносила она свои плоды. Так, немецкие офицеры и генералы выразили желание послушать лекции советских командиров и политработников по ряду военно-политических вопросов, проявляли на этих лекциях активность, задавали вопросы, порой язвительные, хотя и в корректной форме. Принципиальные расхождения, конечно, оставались, но солнечные лучи делали свое дело -- лед оттаивай. Я почувствовал это уже в следующий приезд, в конце июля, в беседе с генералом фон Зейдлицем. Выходец из прусской семьи, из поколения в поколение поставлявшей германским правителям военачальников, фон Зейдлиц в Восточном походе был известен тем, что сумел обеспечить отход из мешка немецких соединений в районе Демянска. Он был не столь широко образован, как Паулюс, но более энергичен, инициативен, скорее, даже импульсивен. Первым из генералов он потребовал от Паулюса отказаться выполнять приказ Гитлера, обрекавший на уничтожение две немецкие армии, и подал официальную записку с предложением оставить Сталинград и идти на прорыв кольца, за что и попал в опалу. Как и другие пленные генералы, осуждающие Гитлера, он продолжал оставаться противником организационного сближения с НКСГ. Но в беседе я почувствовал: у фон Зейдлица шла внутренняя борьба -- растущее осознание необходимости участвовать в антифашистском движении сталкивалось с "законом чести".

Среди сочувствующих Национальному комитету "Свободная Германия" наметилось размежевание: влиятельные высшие офицеры во главе с полковниками Л. Штейдле и Ван Гувеном, возглавившими капитуляцию своих полков под Сталинградом, высказались за присоединение к НКСГ. Они усиленно склоняли Зейдлица и других генералов к активной антифашистской деятельности. Так появились группы поддержки НКСГ, члены которых влияли на других. Действовал и пример соседей: румынские, итальянские, венгерские солдаты и офицеры уже объединились в антифашистские организации, которые находились под руководством компартий своих стран.

Генералы и высшие офицеры бывшей 6-й армии писали: "Вся Германия знает, что такое Сталинград. Мы испытали все муки ада. В Германии нас заживо похоронили, но мы воскресли для новой жизни. Мы не можем больше молчать. Как никто другой, мы имеем право говорить не только от своего имени, но и от имени наших павших товарищей, от имени всех жертв Сталинграда".

И то, что они сказали, имело действительно большое значение, поскольку говорили крупные военные специалисты. А они доказывали немцам, что положение Германии безнадежно, она терпит одно поражение за другим. Уже вышла из войны Италия, на пути к этому и другие союзники -- Финляндия, Венгрия, Румыния, и каждый мыслящий немец, говорили генералы, понимает, что настала очередь и Германии. Как политик, Гитлер привел к созданию направленной против нее непреодолимой коалиции, как полководец -- к жесточайшим поражениям армии. И сейчас "со стороны Германии война продолжается исключительно в интересах Гитлера и его режима, вопреки интересам народа и отечества. Продолжение ее может со дня на день привести к национальной катастрофе.

Предотвратить ее -- национальное дело каждого немца". Союз немецких офицеров объявлял войну губительному режиму Гитлера, требовал немедленной отставки его правительства, начинал борьбу "за свободную, мирную и независимую Германию". Итак, по главным положениям политическая платформа СНО совпадала с НКСГ, хотя в обращении и не были намечены пути и формы борьбы, но это, вероятно, дело уже недалекого будущего. СНО стал внушительной антифашистской организацией: к концу войны он объединил 52 пленных генерала и около 4000 офицеров. Помимо листовок и обращений к соотечественникам в Германии и на фронте СНО вместе с НКСГ вел радиопередачи -- 8 раз в сутки на 15 волнах.

Последняя оборонительная иллюзия немецких солдат лопнула, и мы им предлагали: "Немедленно уходите к себе в Германию или переходите в плен!" Той же теме была посвящена листовка НКСГ "Указание N 1", но в ней свои аргументы: немецкая армия неспособна удержать завоеванные области и обороняться, поэтому -- в интересах сохранения живой силы немецкого народа -- надо организованно уходить на немецкие границы еще до наступления новой ужасной зимы. Отсюда "указание": "Против воли Гитлера отвести войска на имперские границы!" -- НКСГ призывал своих соотечественников создавать группы и комитеты "Свободная Германия", устанавливать связь с уполномоченными НКСГ на фронтах, брать инициативу в свои руки...

...Исповедь Ганса Госсенса о том, как он стал антифашистом. Я постараюсь воспроизвести его рассказ -- так, как услышал.

-- В армию, -- начал он, -- я попал девятнадцатилетним юнцом, прямо из гимназии, и был взят в плен 28 июля 1941 года под Великими Луками. В расположении 22-й советской армии, где находился сборный пункт военнопленных, нас было немного, но все мы были из гитлерюгенд... Советской России не знали, и это белое пятно взялся восполнить русский комиссар с хорошим немецким языком, говорили, что это "советский немец"... Он рассказывал о Советской России все, что знал, рассказывал об ее истории и жизни, о причинах и перспективах войны, мы дискутировали обо всем, даже о боге... Спали под открытым небом, как и русские солдаты... Что меня тогда удивило, -- задумавшись, продолжал Госсенс, -- как это так, чтобы старший офицер, можно сказать, по душам разговаривал с солдатами вражеской армии и не предлагал им при этом стать шпионами или диверсантами? В вермахте даже фельдфебель не будет вести задушевные беседы с рядовым. Такое расположение комиссара к себе и отношение других русских к нам возбуждали много новых мыслей, в которых я еще не мог разобраться и которые никак не мог сформулировать для себя, сколько ни старался... Потом меня поразил пересыльный фронтовой лагерь: строгая дисциплина, обязательная стрижка волос, неблагоустроенность, но... большая библиотека с немецкими книгами, в том числе и такими классиками, о которых мы даже не подозревали Многие пленные бравировали своими нацистскими убеждениями и бойкотировали советские книги. Но я решил прочитать, -- Госсенс горько усмехнулся, -- чтобы возражать комиссарам. Взял "Государство и революцию" Ленина. Полистал. Заинтересовался. Прочел. Начал читать другие книги. Увлекся. Я сказал себе: "Надо быть честным, Ганс. Все это -- обоснованное доказательство, и отвергать его невозможно..."

Потом был большой лагерь далеко от фронта, в Елабуге. Здесь...

Но здесь я прерву, пожалуй, рассказ Ганса Госсенса: о жизни пленных в лагерях я уже рассказывал читателям.

Скажу только, что, раз уже встав на путь прозрения, Госсенс, как и многие другие, не сходил с него, как ни трудно ему приходилось: его избегали бывшие сослуживцы, избивали нацисты (случалось и такое!), но он продолжал антифашистскую агитацию, одержимый стремлением сбросить пелену с глаз немецких солдат ...

М. И. Бурцев

Прозрение. -- М.: Воениздат, 1981

См. далее...

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 19/06/2014, изменен: 19/06/2014. 73k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 2 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: Не случайно еще Пушкин отмечал, что никакая власть не может устоять против всеразрушительного "действия типографского снаряда"!

Каменев Анатолий Иванович "Оружие немедленного действия"...

Каменев Анатолий Иванович
"Оружие немедленного действия"...