ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Священная книга русского народа

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

СВЯЩЕННАЯ КНИГА РУССКОГО НАРОДА

(фрагменты из "Истории государства Российского")

Н.М. Карамзин

История в некотором смысле есть священная книга народов:

- главная, необходимая;

- зерцало их бытия и деятельности;

- скрижаль откровений и правил;

- завет предков к потомству;

- дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего.

Правители, законодатели действуют по указаниям истории и смотрят на ее листы, как мореплаватели на чертежи морей.

Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна.

Должно знать, как искони мятежные страсти волновали гражданское общество и какими способами благотворная власть ума обуздывала их бурное стремление, чтобы учредить порядок, согласить выгоды людей и даровать им возможное на земле счастие.

Но и простой гражданин должен читать историю.

Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и государство не разрушалось; она питает нравственное чувство и праведным судом своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества.

Вот польза: сколько же удовольствий для сердца и разума!

Любопытство сродно человеку, и просвещенному и дикому.

На славных играх Олимпийских умолкал шум, и толпы безмолвствовали вокруг Геродота, читающего предания веков. Еще не зная употребления букв, народы уже любят историю: старец указывает юноше на высокую могилу и повествует о делах лежащего в ней Героя.

0x01 graphic

Первые опыты наших предков в искусстве грамоты были посвящены Вере и дееписанию; омраченный густой сению невежества, народ с жадностию внимал сказаниям летописцев. И вымыслы нравятся; но для полного удовольствия должно обманывать себя и думать, что они истина.

История, отверзая гробы, поднимая мертвых, влагая им жизнь в сердце и слово в уста, из тления вновь созидая царства и представляя воображению ряд веков с их отличными страстями, нравами, деяниями, расширяет пределы нашего собственного бытия; ее творческою силою мы живем с людьми всех времен, видим и слышим их, любим и ненавидим; еще не думая о пользе, уже наслаждаемся созерцанием многообразных случаев и характеров, которые занимают ум или питают чувствительность.

Если всякая история, даже и неискусно писанная, бывает приятна, как говорит Плиний: тем более отечественная.

Истинный космополит есть существо метафизическое или столь необыкновенное явление, что нет нужды говорить об нем, ни хвалить, ни осуждать его.

Мы все граждане, в Европе и в Индии, в Мексике и в Абиссинии; личность каждого тесно связана с отечеством: любим его, ибо любим себя.

Пусть греки, римляне пленяют воображение: они принадлежат к семейству рода человеческого и нам не чужие по своим добродетелям и слабостям, славе и бедствиям; но имя русское имеет для нас особенную прелесть: сердце мое еще сильнее бьется за Пожарского, нежели за Фемистокла или Сципиона.

Всемирная история великими воспоминаниями украшает мир для ума, а российская украшает отечество, где живем и чувствуем.

Сколь привлекательны берега Волхова, Днепра, Дона, когда знаем, что в глубокой древности на них происходило! Не только Новгород, Киев, Владимир, но и хижины Ельца, Козельска, Галича делаются любопытными памятниками и немые предметы красноречивыми.

Тени минувших столетий везде рисуют картины перед нами.

Кроме особенного достоинства для нас, сынов России, ее летописи имеют общее.

Взглянем на пространство сей единственной державы: мысль цепенеет; никогда Рим в своем величии не мог равняться с нею, господствуя от Тибра до Кавказа, Эльбы и песков африканских.

Не удивительно ли, как земли, разделенные вечными преградами естества, неизмеримыми пустынями и лесами непроходимыми, хладными и жаркими климатами, как Астрахань и Лапландия, Сибирь и Бессарабия, могли составить одну державу с Москвою?

Менее ли чудесна и смесь ее жителей, разноплеменных, разновидных и столь удаленных друг от друга в степенях образования?

Подобно Америке, Россия имеет своих диких; подобно другим странам Европы, являет плоды долговременной гражданской жизни.

Не надобно быть русским: надобно только мыслить, чтобы с любопытством читать предания народа, который смелостию и мужеством снискал господство над девятою частию мира, открыл страны, никому дотоле неизвестные, внеся их в общую систему географии, истории, и просветил Божественною Верою, без насилия, без злодейств, употребленных другими ревнителями христианства в Европе и в Америке, но единственно примером лучшего.

Согласимся, что деяния, описанные Геродотом, Фукидидом, Ливнем, для всякого не русского вообще занимательнее, представляя более душевной силы и живейшую игру страстей: ибо Греция и Рим были народными державами и просвещеннее России; однако ж смело можем сказать, что некоторые случаи, картины, характеры нашей истории любопытны не менее древних.

0x01 graphic

Великий князь Святослав, целующий мать и детей своих по возвращении с Дуная в Киев.

Художник Акимов Иван Акимович (1754-1814)

Таковы суть подвиги Святослава, гроза Батыева, восстание россиян при Донском, падение Новагорода, взятие Казани, торжество народных добродетелей во время междуцарствия.

Великаны сумрака, Олег и сын Игорев; простосердечный витязь, слепец Василько; друг отечества, влаголюбивый Мономах; Мстиславы Храбрые, ужасные в битвах и пример незлобия в мире; Михаил Тверской, столь знаменитый великодушною смсртию, злополучный, истинно мужественный, Александр Невский; Герой юноша, победитель Мамаев, в самом легком начертании сильно действуют на воображение и сердце.

0x01 graphic

Иоанн III свергает татарское иго, разорвав изображение хана и приказав умертвить послов" 1862

Художник Шустов Николай Семенович (1835--1869)

Одно государствование Иоанна III есть редкое богатство для истории: по крайней мере не знаю монарха достойнейшего жить и сиять в ее святилище.

Лучи его славы падают на колыбель Петра и между сими двумя самодержцами удивительный Иоанн IV, Годунов, достойный своего счастия и несчастия, странный Лжедимитрий, и за сонмом добрейших патриотов, бояр и граждан, наставник трона, первосвятитель Филарет с державным сыном, светоносцем во тьме наших государственных бедствий, и царь Алексий, мудрый отец императора, коего назвала Великим Европа.

Или вся новая история должна безмолвствовать, или российская иметь право на внимание.

Знаю, что битвы нашего удельного междоусобия, гремящие без умолку в пространстве пяти веков, маловажны для разума; что сей предмет не богат ни мыслями для прагматика, ни красотами для живописца; но история не роман, и мир не сад, где все должно быть приятно: она изображает действительный мир.

Путешествие Аввакума по Сибири. 1898.

Художник Милорадович Сергей Дмитриевич (1851-1943)

Видим на земле величественные горы и водопады, цветущие луга и долины; но сколько песков бесплодных и степей унылых!

Однако ж путешествие вообще любезно человеку с живым чувством и воображением; в самых пустынях встречаются виды прелестные.

Не будем суеверны в нашем высоком понятии о дееписаниях древности.

Если исключить из бессмертного творения Фукидидова вымышленные речи, что останется?

Голый рассказ о междоусобии греческих городов: толпы злодействуют, режутся за честь Афин или Спарты, как у нас за честь Мономахова или Олегова дома.

Не много разности, если забудем, что сии полутигры изъяснялись языком Гомера, имели Софокловы трагедии и статуи Фидиасовы.

Глубокомысленный живописец Тацит всегда ли представляет нам великое, разительное?

С умилением смотрим на Агриппину, несущую пепел Германика; с жалостию на рассеянные в лесу кости и доспехи легиона Варова; с ужасом на кровавый пир неистовых римлян, освещаемых пламенем Капитолия; с омерзением на чудовище тиранства, пожирающее остатки республиканских добродетелей в столице мира: но скучные тяжбы городов о праве иметь жреца в том или другом храме и сухой некролог римских чиновников занимают много листов в Таците. Он завидовал Титу Ливию в богатстве предмета; а Ливии, плавный, красноречивый, иногда целые книги наполняет известиями о сшибках и разбоях, которые едва ли важнее половецких набегов.

Одним словом, чтение всех историй требует некоторого терпения, более или менее награждаемого удовольствием.

Историк России мог бы, конечно, сказав несколько слов о происхождении ее главного народа, о составе государства, представить важные, достопамятнейшие черты древности в искусной картине и начать обстоятельное повествование с Иоаннова времени или с XV века, когда совершилось одно из величайших государственных творений в мире: он написал бы легко 200 или 300 красноречивых, приятных страниц, вместо многих книг, трудных для автора, утомительных для читателя.

"Карл V в окружении поверженных врагов"

Художник Джулио Кловио (1498-1578)

Но сии обозрения, сии картины не заменяют летописей, и кто читал единственно Робертсоново введение в историю Карла V, тот еще не имеет основательного, истинного понятия о Европе средних времен.

Мало, что умный человек, окинув глазами памятники веков, скажет нам свои примечания: мы должны сами видеть действия и действующих -- тогда знаем историю.

Хвастливость авторского красноречия и нега читателей осудят ли на вечное забвение дела и судьбу наших предков?

Они страдали, и своими бедствиями изготовили наше величие, а мы не захотим и слушать о том, ни знать, кого они любили, кого обвиняли в своих несчастиях?

Иноземцы могут пропустить скучное для них в нашей древней истории; но добрые россияне не обязаны ли иметь более терпения, следуя правилу государственной нравственности, которая ставит уважение к предкам в достоинство гражданину образованному?..

Так я мыслил, и писал об Игорях, о Всеволодах, как современник, смотря на них в тусклое зеркало древней летописи с неутомимым вниманием, с искренним почтением; и если, вместо живых, целых образов представлял единственно тени, в отрывках, то не моя вина: у не мог дополнять летописи!

Есть три рода истории:

- первая -- современная, например, Фукидидова, где очевидный свидетель говорит о происшествиях;

- вторая, как Тацитова, основывается на свежих словесных преданиях в близкое к описываемым действиям время;

- третья извлекается только из памятников, как наша до самого XVIII века.

В первой и второй блистает ум, воображение дееписателя, который избирает любопытнейшее, цветит, украшает, иногда творит, не боясь обличения; скажет: я так видел, так слышал -- и безмолвная критика не мешает читателю наслаждаться прекрасными описаниями.

Третий род есть самый ограниченный для таланта:

-- нельзя прибавить ни одной черты к известному;

-- нельзя вопрошать мертвых;

-- говорим, что предали нам современники;

-- молчим, если они умолчали,-- или справедливая критика заградит уста легкомысленному историку, обязанному представлять единственно то, что сохранилось от веков в летописях, в архивах.

Древние имели право вымышлять речи согласно с характером людей, с обстоятельствами: право, неоцененное для истинных дарований, и Ливии, пользуясь им, обогатил свои книги силою ума, красноречия, мудрых наставлений.

Но мы, вопреки мнению аббата Мабли, не можем ныне витийствовать в истории.

Новые успехи разума дали нам яснейшее понятие о свойстве и цели ее; здравый вкус уставил неизмененные правила и навсегда отлучил дееписание от поэмы, от цветников красноречия, оставив в удел первому быть верным зерцалом минувшего, верным отзывом слов, действительно сказанных героями веков.

Самая прекрасная выдуманная речь безобразит историю, посвященную не славе писателя, не удовольствию читателей и даже не мудрости нравоучительной, но только истине, которая уже сама собою делается источником удовольствия и пользы.

Как естественная, так и гражданская история не терпит вымыслов, изображая, что есть или было, а не что быть могло.

Но история, говорят, наполнена ложью: скажем, лучше, что в ней, как в деле человеческом, бывает примесь лжи, однако ж характер истины всегда более или менее сохраняется; и сего довольно для нас, чтобы составить себе общее понятие о людях и деяниях.

Тем взыскательнее и строже критика; тем непозволительнее историку, для выгод его дарования, обманывать добросовестных читателей, мыслить и говорить за Героев, которые уже давно безмолвствуют в могилах.

0x01 graphic

Путешествие в кибитке,

Художник Александр Орловский 1819 год, литография.

Что ж остается ему, прикованному, так сказать,

к сухим хартиям древности?

Порядок, ясность, сила, живопись.

Он творит из данного вещества: не произведет золота на меди, но должен очистить и медь; должен знать всего цену и свойство; открывать великое, где оно таится, и малому не давать прав великого.

Нет предмета столь бедного, чтобы искусство уже не могло в нем ознаменовать себя приятным для ума образом.

Доселе древние служат нам образцами.

Никто не превзошел Ливия в красоте повествования, Тацита в силе: вот главное!

Знание всех прав на свете, ученость немецкая, остроумие Вольтерово, ни самое глубокомыслие Макиавелево в историке не заменяют таланта изображать действия.

Англичане славятся Юмом, немцы Иоанном Мюллером, и справедливо: оба суть достойные совместники древних, не подражатели: ибо каждый век, каждый народ дает особенные краски искусному бытописателю.

"Не подражай Тациту, но пиши, как писал бы он на твоем месте!" есть правило Гения.

Хотел ли Мюллер, часто вставляя в рассказ нравственные апофегмы, уподобиться Тациту?

Не знаю; но сие желание блистать умом, или казаться глубокомысленным, едва ли не противно истинному вкусу.

Историк рассуждает только в объяснение дел, там, где мысли его как бы дополняют описание.

Заметим, что сии апофтегмы бывают для основательных умов или полуштинами, или весьма обыкновенными истинами, которые не имеют большой цены в истории, где ищем действий и характеров.

Искусное повествование есть долг бытописателя, а хорошая отдельная мысль дар: читатель требует первого и благодарит за второе, когда уже требование его исполнено.

Не так ли думал и благоразумный Юм, иногда весьма плодовитый в изъяснении причин, но до скупости умеренный в размышлениях?

Историк, коего мы назвали бы совершеннейшим из новых, если бы он не излишне чуждался Англии, не излишне хвалился беспристрастием и тем не охладил своего изящного творения!

В Фукидиде видим всегда афинского грека, в Ливии всегда римлянина, и пленяемся ими, и верим им.

Чувство: мы, наше оживляет повествование и как грубое пристрастие, следствие ума слабого или души слабой, несносно в историке, так любовь к отечеству дает его кисти жар, силу, прелесть.

Где нет любви, нет и души.

0x01 graphic

"Аллегорическое изображение зимы в виде старика, греющего руки у огня" 1804.

Художник Боровиковский Владимир Лукич.

Обращаюсь к труду

"История государства Российского"

Не дозволяя себе никакого изобретения,

- я искал выражений в уме своем, а мыслей единственно в памятниках;

- искал духа и жизни в тлеющих хартиях;

- желал преданное нам веками соединить в систему, ясную стройным сближением частей;

- изображал не только бедствия и славу войны, но и все, что входит в состав гражданского, бытия людей: успехи разума, искусства, обычаи, законы, промышленность;

- не боялся с важностию говорить о том, что уважалось предками;

- хотел, не изменяя своему веку, без гордости и насмешек описывать веки душевного младенчества, легковерия, баснословия;

- хотел представить и характер времени и характер летописцев: ибо одно казалось мне нужным для другого.

Чем менее находил я известий, тем более дорожил и пользовался находимыми; тем менее выбирал: ибо не бедные, а богатые избирают.

Надлежало или не сказать ничего, или сказать все о таком-то князе, дабы он жил в нашей памяти не одним сухим именем, но с некоторою нравственною физиогномиею.

Прилежно истощая материалы древнейшей российской истории, я ободрял себя мыслию, что в повествовании о временах отдаленных есть какая-то неизъяснимая прелесть для нашего воображения: там источники Поэзии!

Взор наш, в созерцании великого пространства, не стремится ли обыкновенно -- мимо всего близкого, ясного -- к концу горизонта, где густеют, меркнут тени и начинается непроницаемость?

Читатель заметит, что описываю деяния не врознь, по годам и дням, но совокупляю их для удобнейшего впечатления в памяти.

Историк не летописец: последний смотрит единственно на время, а первый на свойство и связь деяний: может ошибиться в распределении мест, но должен всему указать свое место.

Множество сделанных мною примечаний и выписок устрашает меня самого.

Счастливы древние: они не ведали сего мелочного труда, в коем теряется половина времени, скучает ум, вянет воображение: тягостная жертва, приносимая достоверности, однако ж необходимая!

Если бы все материалы были у нас собраны, изданы, очищены критикою, то мне оставалось бы единственно ссылаться; но когда большая часть их в рукописях, в темноте; когда едва ли что обработано, изъяснено, соглашено надобно вооружиться терпением.

В воле читателя заглядывать в сию пеструю смесь, которая служит иногда свидетельством, иногда объяснением или дополнением.

Для охотников все бывает любопытно: старое имя, слово; малейшая черта древности дает повод к соображениям. С XV века уже менее выписываю: источники размножаются и делаются яснее.

Муж ученый и славный, Шлецер, сказал, что наша история имеет пять главных периодов; что Россия от 862 года до Святополка должна быть названа рождающеюся, от Ярослава до моголов разделенною, от Батыя до Иоанна III угнетенною, от Иоанна до Петра Великого победоносною, от Петра до Екатерины II процветающею.

Сия мысль кажется мне более остроумною, нежели основательною.

1) Век Св. Владимира был уже веком могущества и славы, а не рождения.

2) Государство делилось и прежде 1015 года.

3) Если по внутреннему состоянию и внешним действиям России надобно означать периоды, то можно ли смешать в один время великого князя Димитрия Александровича и Донского, безмолвное рабство с победою и славою?

4) Век самозванцев ознаменован более злосчастием, нежели победою. Гораздо лучше, истиннее, скромнее история наша делится на древнейшую от Рюрика до Иоанна III, на среднюю от Иоанна до Петра и новую от Петра до Александра. Система уделов была характером первой эпохи, единовластие--второй, изменение гражданских обычаев--третьей. Впрочем, нет нужды ставить грани там, где места служат живым урочищем.

С охотою и ревностию посвятив двенадцать лет, и лучшее время моей жизни, на сочинение сих осьми или девяти томов, могу по слабости желать хвалы и бояться осуждения; но смею сказать, что это для меня не главное.

Одно славолюбие не могло бы дать мне твердости постоянной, долговременной, необходимой в таком деле, если бы не находил я истинного удовольствия в самом труде и не имел надежды быть полезным, то есть сделать российскую историю известнее для многих, даже и для строгих моих судей.

Благодаря всех, и живых и мертвых, коих ум, знания, таланты, искусен, служили мне руководством, поручаю себя снисходительности добрых сограждан.

Мы одно любим, одного желаем:

- любим отечество;

- желаем ему благоденствия еще более, нежели славы;

- желаем, да не изменится никогда твердое основание нашего величия;

- да правила мудрого самодержавия и Святой Веры более и более укрепляют союз частей;

- да цветет Россия... по крайней мер долго, долго, если на земле нет ничего бессмертного, кроме души человеческой!

Декабря 7, 1815.

0x01 graphic

Кадм, убивающий дракона (между 1600 и 1617)

Художник Хендрик Гольциус.

312

Пиррова победа.

[В лице Пирра римлянам предстояло столкнуться с одним из наиболее блестящих полководцев эпохи эллинизма. Пирр начал воевать очень рано, еще при жизни Антигона Одноглазого. т.е. до 301 г. до н.э. Следовательно, его полководческий стаж насчитывает без малого 30 лет. Пирр имел феноменальные психофизические данные, активное использование которых было одним из важнейших слагаемых его полководческого искусства. В каждом бою он атаковал противника первым и руководил армией находясь постоянно на самых опасных участках. Если сюда добавить страсть Пирра к поединкам, то становится понятным, что профессиональный риск, которому он подвергал себя, был значительно выше, нежели у других полководцев. Не случайно один из сподвижников Александра Македонского отмечал выдающийся полководческий талант Пирра. Но, если Пирр был выдающимся полководцем, то как политического деятеля его не приходится ставить слишком высоко. Его обширные планы носили на себе печать недостаточной продуманности и авантюризма, его военные таланты не были дополнены дальновидностью осторожного и зрелого политика]. (Плутарх). (Сокр). <...> О его познаниях и способностях в военном деле можно судить по сочинениям на эту тему, которые он оставил. Рассказывают, что на вопрос, кого он считает лучшим полководцем, Антигон ответил (говоря лишь о своих современниках): "Пирра, если он доживет до старости". А Ганнибал утверждал, что опытом и талантом Пирр превосходит вообще всех полководцев, второе место отводил Сципиону, а третье - себе... Судя по всему, Пирр занимался одним военным делом и только в него углублялся, считая, что лишь это пристало знать царю, и совершенно не ценя всякую иную образованность. Говорят, что как-то на пиру ему задали вопрос: какой флейтист, кажется, ему лучше, Пифон или Кафисий? Он же отвечал: "Полководец Полисперхонт, ибо царю пристойно знать и рассуждать только о ратном искусстве". <...> ... Пирр, которого обстоятельства заставляли искать нового сражения, выступил и встретился с римлянами близ города Аскула, но неприятель оттеснил его в места, непроходимые для конницы, к лесистым берегам быстрой реки, откуда слоны не могли напасть на вражеский строй. Много воинов было ранено и убито в этом сражении, пока ночь не прервала его. На следующий день, задумав перенести битву на равнину и бросить в бой слонов, Пирр заранее укрепил наиболее уязвимые позиции караульными отрядами и, расставив между слонами множество метателей дротиков и стрелков из лука, стремительно двинул на врага плотно сомкнутый строй. Римляне не могли уклониться в сторону и ударить с фланга, как в предыдущем сражении, и встретили противника на равнине лицом к лицу, стремясь скорее отбросить тяжелую пехоту, пока не подошли слоны. Римские воины упорно бились мечами против сарисс и, не щадя себя, не обращая внимания на раны, думали только о том, как бы поразить и уничтожить побольше врагов. Говорят, что много времени прошло, прежде чем они начали отступать, и именно там, где их теснил сам Пирр. Но и ему принес успех, главным образом, мощный натиск слонов, ибо против них воинская доблесть была бессильна и римляне считали, что перед этой силой, словно перед прибывающей водой или разрушительным землетрясением, следует отступить, а не упорствовать и гибнуть понапрасну самой страшной смертью там, где нельзя помочь делу. Римляне бежали в свой лагерь, который был неподалеку. Иероним говорит, что погибло шесть тысяч римлян, а воинов Пирра, как сказано в царских записках, было убито три тысячи пятьсот человек. Дионисий же отрицает, что под Аскулом было два сражения, и пишет, что римляне не признавали себя побежденными; по его словам, все произошло в течение одного дня, битва продолжалась до захода солнца, и враги разошлись лишь после того, как Пирр был ранен дротиком в руку, а самниты разграбили его обоз, причем и из войска Пирра, и у римлян погибло более чем по пятнадцати тысяч человек. Сигнал к отступлению подали обе стороны, и говорят, что Пирр заметил какому-то человеку, радовавшемуся победе: "Если мы одержим еще одну победу над римлянами, то окончательно погибнем". Погибла большая часть войска, которое он привез с собой, и почти все его приближенные и полководцы, других воинов, которых можно было бы вызвать в Италию, у него уже не было, а, кроме того, он видел, что пыл его местных союзников остыл, в то время как вражеский лагерь быстро пополняется людьми, словно они притекают из какого-то бьющего в Риме неиссякаемого источника, и что после всех поражений римляне не пали духом, но гнев лишь приумножил их упорство. <...>

Плутарх.

313

ПИСЬМО генерал-адъютанта Ростовцева

фельдмаршалу-лейтенанту австрийской службы Гауслабу от 14 февраля 1853 года. Текст (Сокр). Люди, мало знакомые с целью и устройством наших военно-учебных заведений, полагали и полагают: не много ли у нас предметов учения? Рассматривая безотносительно, замечание это совершенно справедливое. Долго и постоянно эта мысль тревожила и тревожит главное начальство военно-учебных заведений, которое, после долгих колебаний и размышлений и после нескольких лет обсуждения этого вопроса, глубоко убедилось, что если некоторые, и весьма важные неудобства от такого объемистого курса учения действительно и существуют, то неудобства эти устранить невозможно без вреда, по применению к России, еще несравненно большего. В науках администрации и в педагогии нет ни одной истины, которая была бы безусловною для всех государств и народов. Вряд ли на чем-либо справедливость этого выводы оправдывается с такой очевидностью, как на изложенном выше замечании. Образование и просвещение открылись для России только около ста лет тому назад, не потребностью нации, а самодержавною волею. Император Петр I насильно принудил нас учиться. Его указанию следовали неуклонно и Его преемники. Правительство есть и доныне представитель и единственный двигатель просвещения и науки в России. Ученые и учебные заведения, правительством основанные, и только им, с огромными пожертвованиями, поддерживаемые, суть единственные рассадники образования. Просвещение у нас в массы еще не проникло и общественной жажды, к сожалению, еще не составляет. От того домашнее воспитание еще и доселе весьма у нас не совершенно, даже и в таких, нередко, семействах, материальные средства которых способствовали бы вполне вести его правильно. Знание и образованность поддерживаются у нас и доселе строгими научными требованиями Правительство от вступающих на службу, и щедрыми пенсиями ученым. Ослабьте эти требования и эти пенсии и просвещение пойдет у нас назад. Воспитанники наших военно-учебных заведений, будучи все дворяне, на основании Высочайше дарованных им прав, занимают, по окончании курса, самые разнообразные положения в обществе; из среды их Правительство назначаются, впоследствии лица, для замещения самых разнородных, не только важных, но и самых высших государственных мест, по всем без изъятия отраслям управления военного и гражданского; выходя из государственной службы, они остаются землевладельцами, помещиками и избираются своим сословием в судебные и административные должности, по местному самоуправлению. Сверх того, несправедливо думают иные, что офицер или генерал должен быть только военным специалистом; нет, он должен быть и человеком и гражданином, т.е. иметь развитие нравственное и знать современный быт, законы и историю своего отечества. Сообразив все это, нельзя не убедиться, что размер учебного курса наших кадетских корпусов необходимо обусловливается и степенью просвещения России, и нашим общественным и политическим положением. Воспитанники поступают у нас в кадетские корпуса 6-ти, 7-ми, 9*, 10-ти и 11*; оканчивают курс 18-ти, 19-ти и 20-ти лет. Девять или десять лет школьного учения есть, у нас, для огромного большинства, единственное в целой жизни врем, посвященное наукам. При поступлении в заведения, большая часть воспитанников едва умеет читать; по выходе из кадетского корпуса, большая часть расстается навсегда с книгами и даже редко слышит о науке потому, что образование в нашем обществе развилось мало. И так мальчика, поступившего в корпус, необходимо обучить почти всему, начиная часто с азбуки. В корпусе он должен получить образование и общее и специально-военное; здесь необходимо дать ему основные понятий о многих общих науках и рациональные по наукам военным. Понятия в общих науках дать только основные надобно потому, что выучить им вполне, в таковом сжатом объеме времени, и в таком незрелом возрасте, невозможно; а эти понятия дать ему необходимо, дабы, оставив военную службу и избрав другое поприще, или почувствовав расположение к какой бы то ни было науке, бывший кадет мог учиться самостоятельно и строить нужное ему здание на фундаменте уже готовом, необходимом при его новых занятиях. Сверх того, кадетские корпуса служат рассадником для комплектования трех высших специальных военно-учебных заведений: училищ Артиллерийского, Инженерного и Военной Академии - и потому весь курс их должен быть приноровлен ко вступительному экзамену в офицерские классы этих заведений; следовательно требует больших сведений и математических, и политических, и военных. Вот причины, почему курс наших военно-учебных заведений должен быть, к сожалению, разносторонен. Часто и долго главное начальство задавало себе вопрос: что именно можно было бы из этого курса исключить, - и не находило ничего. Не находило потому, что науки военной нельзя исключить ни одной; общие же науки, в кадетских корпусах преподаваемые, необходимы все для целей изложенных выше. Если же из общих наук исключить некоторые для того, чтобы остальные преподавались и глубже и обширнее, то это было бы важною ошибкою, во-первых, крайне вредною для Армии, потому что у нас почти всякий односторонний ученый специалист оставляет военную службу и делается индивидуумом, собственно для Армии потерянным; во-вторых, что военно-учебные заведения, суть, к сожалению, училища закрытые, т.е. воспитательные и организованные в огромных, неестественных массах, - училища, где молодые люди оканчивают все свое образование не старее 18-ти и 19-ти лет; усилить этот возраст в школах закрытых и многолюдных невозможно, без совершенного растления нравственности; следственно 18-летнего юношу обучить окончательно и глубоко какой бы то ни было науке - невозможно. Почему же, скажут, не раздробить военно-учебные заведения на школы менее многолюдные или не обратить их в школы открытые? Первое потребовало бы от Правительства новых громадных издержек, а от последнего обмелела бы Армия. Конечно, весьма неестественно, что мальчика десятилетнего уже предопределяют быть воином; но эта нерациональная мера - есть вывод необходимости: недостаточные родители с радостью отдают детей своих на воспитание и полное содержание их во все время их детства и отрочества; но те же самые родители, не имея возможности воспитать детей своих собственными средствами, не довели бы их умственного развития до возраста зрелого для поступления их в высшие, чисто специальные классы - и Армия не получила бы, может быть, и четвертой части офицеров, которых ныне она получает; хотя и ныне воспитанники военно-учебных заведений наполняют только Гвардию, Артиллерию, Инженерный корпус и Генеральный Штаб, а собственно в полках армейских они составляют только одну десятую часть. Кроме этих административных причин есть еще и причина педагогическая, почему в наших кадетских корпусах уделить много времени для повторения уроков и для самостоятельных занятий воспитанников невозможно. Причина эта - недостаток в искусных педагогах. В наших военно-учебных заведениях, состоящих из двухсот, четырехсот, шестисот, а недавно еще и из тысячи воспитанников, вовсе не подготовленных к самостоятельному труду воспитанием домашним, свободные от классов часы проводились в праздности и шалостях, сначала невинных, потом предосудительных, а наконец и вредных, как для умственного так и для нравственного образования. - Чтобы отвратить это зло, было бы одно верное средство: поручить воспитанников, вне классов, надзору опытных и просвещенных педагогов, которые могли бы руководить детей при повторении ими уроков, при их чтениях и при других умственных занятиях; могли бы дать им полезный совет и удерживать их (нравственным авторитетом) от дурных наклонностей и шалостей. При таких педагогах свободные часы заменили бы с великою пользою уроки классные и были бы во всех отношениях истинным для кадетских корпусов благодеянием. Но где взять таких педагогов? Педагогия еще во младенчестве не только у нас, но и во всей Европе. В военно-учебных заведениях воспитывается слишком 8 т. детей. Предположив, что на 10 или хотя на 15 кадет нужен, по крайней мере, один такой педагог, выходит, что для одного этого ведомства потребно 700 или 800 особых гувернеров, кроме учителей и офицеров фронтовых, из которых весьма немногие на это способны. Цифра недостижимая. За недостатком таких педагогов нужно было, по необходимости, сосредоточить учение и повторение преимущественно в классах и назначить менее часов для самостоятельного (по теории, и для безотчетного по практике) труда кадет, и всю программу кадетского дня распределять так, чтобы воспитанник был в беспрерывном отчетистом занятии, - то умственном, то физическом. Со всем тем, не смотря на все эти условия, учебный курс наших кадетских корпусов был бы не только обширен, но укладывался бы просторно в данное время, если б были в точности применены к практике общие начала преподавания, выраженные в Высочайше утвержденном 24 декабря 1848 года наставлении для образования воспитанников военно-учебных заведений. В этом основном законоположении для учебной части кадетских корпусов указаны, как общие направления преподавания, так и главные руководительные начала по каждой науке в особенности. Ко вреду науки и учения не только в России, но даже и везде, преподавание не успело еще сбросить с себя схоластических вериг и не высвободилось еще из средневековой рутины. Мелочные подробности, бесполезные факты, педантические требования профессоров, отымают еще и до сих пор от рационального преподавания чрезвычайно много времени, памяти и труда, в ущерб сведениям, составляющих основу науки. Подобное преподавание, может быть и полезное, чтобы приготовить одностронне-ученого, очень вредно в школах, имеющих целью не специальную ученость, а образование общее. Ныне главное старание начальства военно-учебных заведений состоит в том, чтобы на основании вышеозначенного Наставления, упрощать самое преподавание и мы, слава Богу, в этом отношении, мало-помалу подвигаемся. Пока преобразование это не совершится вполне, пока мы не приучим учителей к более очищенному от схоластики взгляду на преподавание, до тех пор, разумеется, главные препятствия не будут устранены. Но если, верные этой цели и неуклонно и настойчиво к ней стремящиеся, мы этого достигнем, то результаты усиленных трудов наших будут изумительно для нас благотворны. Итак, проявлялось стремление к упрощению преподавания и к устранению всего схоластического; к желанию установить преподавание на более реальной почве, по предметам общего образования; в равной мере преследовалась и другая цель - дополнить и развить образование специальное военное. <...> (Лит.: Столетие Военного министерства. 1802 - 1902. т.Х, ч.1. Главное управление военно-учебных заведений. Исторический очерк. Сост.п.В. Петров. - СП б., 1902).

Я.И. Ростовцев.

0x01 graphic

"Портрет поэта Гавриила Романовича Державина" 1795.

Художник Боровиковский Владимир Лукич

314

Письмо Державина к Мелисино.

В архиве 2-го Кадетского Корпуса сохранилось собственноручное письмо Г.Р. Державина к Мелисино [директору Сухопутного кадетского корпуса], написанное знаменитым поэтом нашим, по случаю посещения им Артиллерийского и Инженерного Кадетского Корпуса, в марте месяце 1792 года. Хотя по письму этому и нельзя определительно судить о состоянии Корпуса, но оно показывает, что Мелисино, за неусыпные труды его об устройстве Корпуса, имел утешение пользоваться уважением одного из замечательнейших люде века Екатерины II. Вот что писал, между прочим, к Мелисино певец Фелицы: "По истине я почти не видал никогда толь приятного позорища для сердца и разума и особенно любя отечество. Вы ему приуготовляете достойных сынов для споспешествования к его благоденствию и для его защиты. Я, кажется, видел и Спарту и Афины. У меня и теперь в голове порядок, везде предуготовительный, исполнение везде с пристойностью и расторопностью. Хотя и недостойный ценитель дел, похвалы достойных, и не мое дело, однако, от чистого сердца справедливость непременным образом должна везде наружу изливаться. Я ничего не могу другого говорить, как превозносить вас, сотрудников ваших и самое толь любезное вами управляемое юношество, на которое и благоволение Монаршее и ваше попечение не тщетно простираются. Это такой рассадник, на который не даром падают семена" и проч. (Лит.: Н. Мельницкой. Сборник сведений о военно-учебных заведениях в России. (Сухопутного ведомства). Т. 1, ч. 1. - СП б., 1857).

Г.Р. Державин.

0x01 graphic

Л.Н. Толстой 1884.

Художник Ге Николай Николаевич

315

Письмо Л.Н. Толстого к фельдфебелю (о церковно-государственном обмане). 1898 г.

[Написание "Письма к фельдфебелю" было вызвано письмом к Толстому Михаила Петровича Шалагинова, фельдфебеля в отставке, писавшего 18 декабря 1898 г. из Каменского Завода Пермской губернии. Шалагинов спрашивал: совместимо ли христианское учение с военной службой и войной?]. Текст. Вы удивляетесь на то, что солдат учат там, что людей можно убивать в известных случаях и на войне, тогда как в писании, которое признается священными теми, которые так учат, - нет ничего подобного на такое разрешение, а сеть наоборот: запрещение не только всякого убийства людей, но и всякого оскорбления других людей, запрещение делать другим то, чего себе не хочешь; вы спрашиваете: не обман ли это? и если это обман, то в угоду кого он сделан? Да, это обман, сделанный в угоду тех, которые привыкли жить потом кровью других людей, и которые для этой цели извратили и извращают учение Христа... Произошло это таким образом. Правительству и всем тем лицам высших сословий, примыкающих к правительству, нужно иметь средство для властвования над рабочим народом; средство для этого есть войско. Защита от внешних врагов - только отговорка. Немецкое правительство пугает свой народ русскими и французами, французское - пугает немцами, русское правительство пугает свой - французами и немцами, и так все правительства: а ни немцы, ни русские, ни французы не только не желают воевать с соседями и другими народами, пуще всего на свете они боятся войны. <...> В сущности же война только неизбежное последствие существования войск; войска же нужны правительствам только для властвования над своим рабочим классом. Дело это преступное, но хуже всего в нем то, что правительства для того, чтобы иметь разумное основание своей власти над народом, должны делать вид, что они исповедуют самое высшее, известное людям религиозное учение, т.е. христианское... <...> Но тут является вопрос: каким образом могут свободомыслящие люди, часто грамотные и даже образованные, верить такой наглядной лжи? <...> Ответ на этот вопрос в том, что обманываются люди не одним этим обманом, а с детства приготавливаются к тому целым рядом обманов, целой системой обманов, которые навязываются православной верой и которая есть не что иное, как самое грубое идолопоклонство. <...>...Не нужно ни икон, ни мощей, ни церквей, ни служб, ни попов, ни священны историй, ни катехизисов, ни правительств, а, напротив, нужна совершенная свобода от всего этого... Только тогда будет человек в состоянии исполнять волю не свою, ни других людей, а волю Бога. Воля же Бога состоит не в том, чтобы мы воевали и угнетали слабых, а в том, чтобы мы признавали всех людей братьями и служили друг другу. Вот те мысли, которые во мне вызвали ваше письмо. Очень рад буду, если они будут содействовать уяснению занимающих вас вопросов. (Текст письма опубликован в т.72 ПСС Л.Н. Толстого).

Л.Н. Толстой.

0x01 graphic

Старик с книгой.

Художник Анна Билинская-Богданович (1857 -- 1893)

ЗАПИСКИ ВЕЧНОГО УЗНИКА

(размышления о "крестном" пути и офицерском долге)

Анатолий Каменев

Историк Н.М. Карамзин поражает мудрым откровением:

"Одно славолюбие не могло бы дать мне твердости постоянной, долговременной, необходимой в таком деле, если бы не находил я истинного удовольствия в самом труде и не имел надежды быть полезным, то есть сделать российскую историю известнее для многих, даже и для строгих моих судей".

Он, Н.М. Карамзин, влюблен в Россию, понимает значение исторического опыта, сетует на то, что мало нам, русским, известно, о своей стране, в то время, как "некоторые случаи, картины, характеры нашей истории любопытны не менее древних", т.е. древнегреческих, древнеримских и т.д.

У него в "Истории" есть все: "искусное повествование и хорошо выраженная мысль", искание "духа и жизни в тлеющих хартиях", "тягостная жертва, приносимая в дар достоверности", уважительное отношение к предкам, "без гордости и насмешек" при описании века душевного младенчества"

0x01 graphic

Гравюра Л. А. Серякова с иллюстрации из книги А. Т. Болотова.

Подпись под картиной: "Точное изображение, той комнаты и места, где писана сия книга в 1789 и 1790 году."

Не менее мудрое откровение дал Андрей Тимофеевич Болотов - русский писатель, мемуарист, философ-моралист, учёный, ботаник и лесовод, - один из основателей агрономии, который знаменит благодаря своему многотомному труду, который он писал около тридцати лет, с 1789 по 1816 года.

Это труд -- его "Записки", носящие название "Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков".

Он ярко изобразил внутренний быт русского общества за всё XVIII столетие, начиная с 1738 года, касаясь самых разных его сторон.

Касаясь, своей жизни, он писал следующее:

"Не тщеславие и не иные какие намерения побудили меня написать сию историю моей жизни; в ней нет никаких чрезвычайных и таких достопамятных и важных происшествий, которые бы достойны были переданы быть свету, а следующее обстоятельство было тому причиною.

Мне во всю жизнь мою досадно было, что предки мои были так нерадивы, что не оставили после себя ни малейших письменных о себе известий и чрез то лишили нас, потомков своих, того приятного удовольствия, чтоб иметь о них и о том, как они жили, и что с ними в жизни их случалось и происходило, хотя некоторое небольшое сведение и понятие.

Я тысячу раз сожалел о том и дорого бы заплатил за каждый лоскуток бумажки с таковыми известиями, если б только мог отыскать что-нибудь тому подобное.

Я винил предков моих за таковое небрежение, и, не хотя и сам сделать подобную их и непростительную погрешность и таковые же жалобы навлечь со временем и на себя от моих потомков, рассудил употребить некоторые праздные и от прочих дел остающиеся часы на Описание всего того, что случилось со мною во все время продолжения моей жизни; равно как и того, что мне о предках моих по преданиям от престарелых родственников моих, которых я застал при жизни, и по некоторым немногим запискам отца моего и дяди, дошедших до моих рук, было известно, дабы сохранить, по крайней мере, и сие немногое от забвения всегдашнего, а о себе оставить потомкам моим незабвенную память".

Так, в середине ХVIII века, писал в предисловии к своим воспоминаниям простой армейский майор Андрей Болотов.

Слова Андрея Болотова поразили меня своей искренностью и правдой жизни.

Ведь, как многие мои современники, я, не имел ни точных родословных, ни семейных жизнеописаний.

И вот, будучи уже человеком немолодым, решил я начать свое жизнеописание, не сетуя на то, что предки мои не удосужились этого сделать сами за себя.

Пусть мои заметки начнут нашу родословную

и потомки наши будут иметь возможность читать и знать,

как жили их предки, что думали и к чему стремились.

При всем понимании важности бытовых описаний и характеристик, я все же постарался быть в них краток.

Мне хотелось понять и описать все главное и основное, что двигало мною на том или ином участке жизни.

Важно было соблюсти определенную последовательность и логику поступков и поведения, не идеализируя себя и не слишком придираясь к другим.

Ясно, что не только друзья встречались на моем пути.

Были и недруги. Встречались враги.

Стоит ли, однако, красочно описывать их каверзы и злодеяния?

Для этого у меня не хватит ни фантазии, ни фактов, ни опыта, ибо злоба, хитрость, злодеяние - это наука и искусство и без знания их азов трудно описать хитросплетения обстоятельств и фактов, которые побуждают злонравного человека нести другим людям боль, огорчение, досаду и обиду.

Мне очень хотелось сделать так, чтобы читающий эту повесть мог живо представить себе картину происходящего, понять суть переживаемого момента и осознать ту или иную важную для меня жизненную или профессиональную идею, извлеченную из прожитого.

Главное дело моей жизни - служение Отечеству моему

в воинских рядах и в офицерских погонах.

Дело это трудное и благородное. Оно не дает богатств и не сулит скорой признательности. Но это - "крест", который нужно нести по всей жизни.

Эта скромная, повседневная работа офицера подобна работе трудовой пчеле, которая трудится изо дня в день, от зари до зари, собирая нектар с цветов и приносит его в улей, для того, чтобы люди смогли воспользоваться результатами ее труда.

Она не ждет благодарности, а летит за новой толикой меда и так поступает каждый день, вплоть до смерти.

Это инстинкт заставляет ее так поступать. Но образ трудолюбивой пчелы очень подходит для сравнения с работой скромного труженика на военной ниве - офицера.

Точно так же, как пчела, трудится и офицер. Он работает не покладая рук, ибо знает, что нет более важной профессии, нежели офицерская... В отличие от пчелы, его действия осознаны, а поступки и действия логичны и последовательны.

В государстве много людей разных профессий, но только офицерская профессия велика и почетна, а "тягость ее не всякому под силу" (М.И. Драгомиров).

Как прав был еще в январе 1774 года граф С. Воронцов в "Инструкции ротным командирам", определяя место офицерской профессии среди прочих:

"Если положение военного человека в государстве считается сравнительно с другими людьми беспокойным, трудным и опасным, то в то же время оно отличается от них неоспоримою честью и славою, ибо воин превозмогает труды часто несносные и, не щадя своей жизни, обеспечивает своих сограждан, защищает их от врагов, обороняет отечество и святую церковь от порабощения неверных и этим заслуживает признательность и милость государя, благодарность земляков, благодарность и молитвы чинов духовных"...

Офицерство - профессия идейная.

Настоящий офицер служит не ради денег и наживы, а ради высокой идеи защиты Отечества, понимая, что кто-то должен жертвовать своим земным благополучием ради того, чтобы остальные чувствовали себя спокойно и уверенно.

Для офицера особенно близки слова философа Сенеки, определившего стратегию жизни порядочного и честного человека: "Достойно умереть это значит избежать опасности недостойно жить".

Рыцарь без страха и упрека - вот идеал настоящего офицера.

Одним из принципов офицерской идеологии есть и было убеждение в том, что высокое положение офицера в обществе обязывает его быть образцом высоких нравственных качеств.

Быть храбрым, честным, образованным ему следует быть не для того, чтобы достичь чего бы то ни было (славы, богатства, высокого чина), а потому что он офицер, потому что ему многое дано, потому что он должен быть именно таким, ибо таково было требование офицерской чести.

Подвижничество - особая черта нашего русского офицерства

Подвижничество есть непрерывный самоконтроль, борьба с низшими, греховными сторонами своего "я", аскеза духа.

Нормой поведения является ровность течения, "мерность", выдержка, неослабная самодисциплина, терпение и выносливость, верное исполнение своего долга, безропотное несение каждым своего "креста".

Всякого рода театральные эффекты, поза, лицемерие, тщеславие - противны духу подвижничества.

Лучшие начальные люди земли Русской всегда были подвижниками.

"Записки вечного узника" - это размышления о многих сторонах моей жизни и офицерской профессии. Это то, чему я посвятил всю свою сознательную жизнь - от вступления на стезю офицера и после вручения мне пенсионного удостоверения. Это повествование не обмеренного узами человека, а рассказ лица, сознательно взявшего на себя обязанности служения своему Отечеству.

Узы эти заставляют служить интересам офицерской профессии не только при погонах, но и вне строя, без погон на плечах. В этой постоянной и непоколебимой привязанности к проблемам офицерской корпорации и есть то неистребимое стремление принести пользу своему Отечеству и тем, кто готовится стать офицером или уже носит офицерские погоны.

Жизнь сталкивала меня со многими людьми:

обычными и выдающимися, скромными и тщеславными, рядовыми и начальствующими.

Наяву пришлось мне быть свидетелем многих важных событий середины и конца ХХ века. "Вживую" я, так или иначе, контактировал с теми, кто в 90-е годы прошлого столетия определил направление жизни сегодняшней. Следовательно, у меня есть собственное мнение по поводу того, что и почему случилось в нашей стране. А это очень важно.

Мне не надо читать никаких воспоминаний действующих в то время главных и второстепенных лиц для того, чтобы понять, кто и как действовал во благо моей стране, а кто ей вредил явно или тайно.

Суждения мои, выводы и оценки опираются не только на личное восприятие действительности, но и на богатый фактический материал, собранный в течение последних сорока с лишним лет. Имея в своем распоряжении самый обширный исторический материал, нет нужды замыкаться в рамках личного и отечественного опыта, но можно опереться и на мировую историю.

Но ближе всего, роднее и понятнее мне, конечно, опыт отечественный.

В нем я черпаю вдохновение и оптимизм. В нем нахожу примеры, достойные восхищения и преклонения. Я влюблен в моих предков, находя их достойнейшими и благороднейшими.

Каждый раз, беря в руки старую книгу, я мысленно благодарю того человека, который оставил для нас это рукописное наследие.

Мне бесконечно дорого все, что написали когда-то и Владимир Мономах, и митрополит Илларион, и сочинители "Домостроя", а также незабвенный Н.М. Карамзин и многие другие писатели и историки.

Как известно, и Квинт Максим и Публий Сципион, и другие знаменитые мужи Рима часто повторяли, что, когда они глядят на изображения предков, дух зажигается неудержимою тягою к доблести.

Безусловно, неблагодарное это дело писать о том, что только что происходило на наших глазах. Некоторые осторожные люди советуют повременить эдак лет 15-20, а потом уж приниматься за дело.

Но есть ли у меня эти 15-20 лет в запасе?

Жизнь человеческая очень коротка и может оборваться в любой момент.

Есть, однако, и плюс в том, что повесть пишется, как говорится, "по горячим следам".

Современник не даст возможности солгать, исказить факты. Если нужно - поправит и подправит. И, если эти поправки и подправки не противоречат истине, а дополняют и обогащают картину происшедшего, то и хорошо.

Да и критика и несогласие помогут прояснить истину или же посмотреть на события и явления с другой стороны. И это - благо.

Повесть моя насыщена фактами и лицами, к которым я старался относиться предельно бережно и осторожно, проверяя и перепроверяя факты и не давая эмоциями исказить рисуемые события и лица. Факты и цифры, фамилии и события нужны были мне для того, чтобы лучше и полнее прояснять суть происходящего. Ведь одна цифра или один факт могут все поставить на свое место и придать картине происходящего законченный вид.

Я не стремился без оснований называть ответственных лиц и на них возлагать вину за те деструктивные события, которые до основания потрясли СССР. Не пользовался я и "подсказками" иных людей, старающихся исказить суть происшедшего.

Мой жизненный опыт, исторические знания, собранные факты и доказательства служили мне надежным инструментом в оценке. Конечно, в чем-то я мог быть и не точен и даже субъективен.

На то он человек, а не машина, чтобы быть пристрастным.

Но мне не хотелось выпячивать свои пристрастия в ущерб логике и фактам.

Как на самом деле получилось, судить не мне...

0x01 graphic

"Путешествия Гулливера"

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 13/04/2014, изменен: 13/04/2014. 66k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 16 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА (из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Каменев Анатолий Иванович Священная книга русского народа

Каменев Анатолий Иванович
Священная книга русского народа