ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Тот почитается счастливым, кто умрет в сражении"...

"Тот почитается счастливым, кто умрет в сражении"...

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

0x01 graphic

"У храма (Идиллия)" 1881

Художник Семирадский Генрих Ипполитович (1843-1902)

259

Нравственная подготовка АхалтекинскОЙ экспедициИ. 1880 - 1881 гг.

Проследив состояние обеих сторон перед началом похода и необходимость принятия особых мер для нравственного воздействия на обе стороны, мы постараемся теперь указать на те меры и средства, которыми удалось поколебать самоуверенность противника и уронить его в глазах наших войск. Первое, что обращает на себя внимание, это особенная заботливость начальника экспедиции выказанная им еще до начала кампании и затем еще больше развившаяся и осуществившаяся, о численности и составе артиллерии в отряде, предназначенном для экспедиции. Вообще артиллерия в Азии имеет громадное значение и пользуется преувеличенным почетом. Способность ее, кроме сильного материального действия - оказывать большое нравственное давление на впечатление азиатского противника, заставляет изменять те нормы ее численности в составе отрядов, с которыми мы привыкли встречаться на других театрах военных действий. Понятие о силе противника связывается в Азии непосредственно с числом орудий, до того, что сила отряда определяется ими не по числу батальонов и эскадронов, а по числу орудий. Так, текинцы определили нас в 100 орудий, и Тыкма-сердар для их успокоения объяснил им, что мы имеем лишь 12 орудий, но только таких же скорозарядных, как ружья, что и делает впечатление большого числа пушек. Сами азиатцы выдвигают в бой всю артиллерию и особенно дорожат ее сохранением. Замечено даже, что боязнь потерять орудия заставляет их быть менее упорными в сопротивлении на занятой позиции. Благодаря этому, например, действия таких воинов, как Шамиль и Абделькадер, становятся менее решительными со времени появления в их отрядах орудий. В бухарском же уставе говорится об артиллерии следующее: "Если приходится стрелять из орудий, то фас (батальонного каре) несколько раздается, смыкаясь немедленно после каждого выстрела, чтобы закрыть пушку, так как неприятель может навести свой выстрел прямо на нее. Вообще пушки надо очень беречь, памятуя, что сила одной пушки равняется силе 1.000 солдат". <...> Скобелев же, основываясь на словах победить - значит удивить, решил двести число орудий в своем отряде до 10 - 12 на 1.000 состава, делая при этом удивить неприятеля не только числом орудий, деятельностью и силою удара их, но и разнообразием их и формой. В составе его отряда мы видим подвижные батареи, сформированные их четырех и девяти фунтовых медных пушек, дальнобойные батареи полевой артиллерии, горные батареи, морские картечницы, ракетные станки и даже гладкие полупудовые мортиры. Против последних орудий высказывалось даже артиллерийское ведомство, но начальник отряда, зная незаменимое нравственное впечатление навесного огня, не только настоял на их назначении первоначально, но даже после рекогносцировки Геок-тепе 6-го июля 1880 года, когда он лично убедился в высоких боевых качествах неприятеля, просил о присылке в отряд еще десяти полупудовых гладких мортир. Таковая масса орудий казалась ему нужною не с целью вооружения ими этапных пунктов, обеспечивающих наши коммуникационные линии. а для увеличения процента артиллерии в составе действующих отрядов... <...> Вслед за прибытием своим на восточный берег Каспия, Скобелев осмотрел до мельчайших подробностей войска, там расположенные, причем обратил особенное внимание и принял немедленные меры для улучшения размещения людей и улучшения их пищи. Вообще на пищу было обращено особое и строгое внимание. Старый солдат все исполнит. Достаточно сказать, что среди степи, не могущей ничего дать, люди за все время похода получали всегда не только полную дачу довольствия, но даже такие виды его, на которые можно рассчитывать лишь в мирное время и которые для военного времени, да еще в степном походе, составляли просто предметы роскоши. Так, люди получали печеный хлеб, чай, сахар, капусту, квас и т.д. Такую же полную чашу мы видим и в снаряжении и размещении людей: "Люди были снаряжены для зимнего похода, как ни на одну войну. Каждый нижний чин имел, сверх положенного обмундирования, полушубок, фуфайку и суконные портянки, новую запасную пару сапог и кусок новой подстилочной кошмы. В части войск были выданы юламейки (кибитки), средним числом по одной на 11 нижних чинов". Нам скажут, может быть, что все эти меры были необходимы в виду особых климатических условий театра действий. Да, конечно! Но в других экспедициях, при таковых же климатических условиях, мы далеко не видим подобных забот. Там неминуемая болезненность пополнялась, по-видимому, количеством войск, тут же она предупреждалась особыми заботами по снаряжению. Но не при одном первом объезде начальник экспедиции входил во все мелочи продовольствия и быта войск; каждый раз, когда дела вызывали его присутствие в тылу, он, проезжая по коммуникационным линиям, осматривал в подробности войска на этапных пунктах. Все замечания свои по осмотрам, в назидание прочим, были объявляемы в приказах. <...> В приказе N 219 читаем: "Ходжа-Кала. Несмотря на то, что лес в избытке, нары не устроены, люди лежат на плетнях на четверть от земли, что нисколько не обеспечивает их от пыли. Вообще мало заботливости об людях. Между тем офицеры построили себе отличные землянки в несколько комнат. Я ничего лично не имею против постройки землянок для офицеров, но требую, чтобы забота офицера о солдате была на первом плане, т.е. чтобы офицеры строили себе землянки после того, как нижние чины действительно, по возможности, вполне обеспечены". <...> Из замечаний начальника экспедиции на санитарный отчет, составленный в июне 1880 г.: "...7) По опыту минувшей войны знаю все разрушающее действие на войско продолжительных сидений на одном месте. В таком положении одно - неусыпная сердечная заботливость непосредственного ближайшего строевого начальства. Солдата нужно бодрить, веселить и не киснуть с ним вместе". <...> В приказе от 13-го ноября 1880 г., за N 445-м, читаем: "Начальник атрекской военной дороги представил мне телеграмму терсаканского этапного коменданта, от 10-го ноября, следующего содержания: "В ночь шел дождь, дорогу разгрязнил, транспорт по этому случаю сегодня не выступает". Странно слышать и читать, что обыкновенный дождь может остановить движение военного транспорта. За остановку транспорта по такой ничтожной причине, отрешаю капитана N от должности, с арестованием домашним арестом на три дня. Майору N., допустившему подобную преступную в военное время несообразность, объявляю выговор. Объявляю войскам, что, если бы даже шел необыкновенный дождь, то транспортов остановить нельзя; они все-таки пройдут; остановить исполнение Высочайшей Государя Императора воли не могут ни невзгоды зимнего похода, ни усиленные болезни, ни кровопролитные столкновения с неприятелем. Сильная решимость геройски исполнить предначертания обожаемого Монарха, вверенные мне войска перенесут вес, покорят все... ибо с нами Бог и Царь!" "Еще есть время, - пусть по честному убеждению все, недостаточно сильные духом и телом, оставят доблестные ряды наши! Боевое наше дело будет покончено во что бы то ни стало; без них, слабых энергией, мы станем еще дружнее, еще крепче и вновь прославим отечественные знамена, вверенные Государем Императором нашей стальной русской выносливости, нашему русскому мужеству".

С. Гершельман.

Нравственный элемент в руках М.Д. Скобелева. -

Гродно, 1902.

0x01 graphic

Пейзаж 1886.

Художник Альберт Бирштадт

260

Нравственная подготовка войск в мирное время.

[По опыту Русско-японской войны 1904-1905 гг.]. Для доказательства необходимости отступления русских войск от Хайчена к Аншаньчжану, Куропаткин ссылается в своем всеподданнейшем донесении, между прочим, и на "чрезвычайное возвышение патриотизма японцев", которому следует противопоставить "недостаточность единомыслия" в русских войсках. Подобное признание русского полководца, в то время, когда окончательное решение еще не было произнесено, не оставляет никакого сомнения относительно того, что нравственное превосходство японского солдата над русским не только действительно существовало, но и сознавалось всеми. С другой стороны оно доказывает также громадное влияние этого чисто духовного фактора на решение полководца, а, следовательно, и на судьбу всей кампании. В последующих строках мы, прежде всего, затронем вопрос, в чем собственно состояло нравственное превосходство японского солдата над русским, так как на этом определении должно быть простроено исследование причин указанного превосходства, которые мы обязаны принять в соображение при нравственном воспитании наших солдат. Сделать общую характеристику японского солдата только на основании множества его описаний, преувеличенных под влиянием успеха, также трудно, как, с другой стороны,

проверить основательность критических отзывов о русском солдате, сложившемся, отчасти, под влиянием неудач. Во всяком случае, японский солдат, в высшей степени, обладал мужеством, презрением к смерти и самопожертвованием. Но и русский солдат во многих местах сражался храбро. Такие битвы, как на высоте 203, делают одинаковую честь, как нападающим, так и обороняющимся. Однако эти, необходимые для каждого солдата, добродетели должны сопровождаться еще особыми специальными военными качествами: беспристрастным, простирающимся не только на войска но и на весь состав армии, единомыслием; безусловным, твердым доверием к полководцам, непоколебимой внутренней дисциплиной, никогда и ни в чем не ослабевающей в продолжение всей войны, и при всем этом той безусловной, вдохновенной любовью к отечеству, корень которой лежит в сознании великой будущности этого отечества. Что в этих пунктах японский солдат далеко превосходил русского, в этом сознался сам Куропаткин. Причины же этого превосходства следует искать как в организации, так и в области физического и духовного воспитания японцев. Достаточно сравнить хотя бы только организацию японских дивизий, их твердую спайку и в мирное время, с организацией V-го и VI-го сибирских армейских корпусов, которые, состоя почти сплошь из вновь сформированных частей, из 26-30-летних людей, должны были выступить в поход с только что набранным корпусом офицеров; сюда надо еще добавить недостаточную подготовку русских к горной войне, что действовало на сражавшихся в горах войсках прямо-таки угнетающим образом. Правда, военная история насчитывает, не мало случаев, когда войска, несмотря на недостатки в организации и вооружении, достигали победы, так что вышесказанному не может быть придаваемо то значение, которое должно быть признано за предводительством, особенно в войне между Россией и Японией, по отношению к его влиянию на дух войск. Русские полководцы не сумели так обставить первые сражения, имеющие такое решающее влияние на состояние духа в войсках, чтобы обеспечить себе успех или, хотя бы по возможности, гарантировать себя от неудачи (Ялу), никоим образом не допуская сражения с превосходящими их силами (Вафангоу). Они утомляли солдат бесцельными, непонятными для них походами и систематически приучали их к оставлению "позиций" без серьезного сопротивления, в виду наступающего врага. Как на доказательство малодушия полководцев, отсутствия в них твердости, что несомненно придается войску, можно указать на факты, когда в конце июня по одному только непроверенному сообщению Романова, Келлер оставляет важнейший Феншулинский перевал, или когда Стессель просит о выручке, между тем, как 2-я японская армия находилась еще в 60-ти километрах от Порт-Артура перед укрепленными позициями Наншаня, или когда в середине июля Кашталинский открыто высказывается за безнадежность русских наступательных действий. Сколько раз неудачи являлись прямым последствием приказаний русских военачальников. Так, например, когда 17-го июля Куропаткин приказывает Келлеру, желающему снова овладеть оставленным перевалом: "Не ставьте себе задачей обратное овладение перевалом, а действуйте сообразно с силой сопротивления врага". <...> Таким образом, русские военачальники, сами разрушившие дух русского войска, довели его до того, что еще до Ляояна из 14-ти русских дивизий почти 9 * уже успели показать тыл неприятелю. После всего этого, конечно, нельзя не придти к выводу, что в русской армии от высшего начальника до последнего солдата, еще в первой половине войны, никто уже не верил в возможность победы. Стремление уничтожить врага, сбросить его в море, исчезло по вине высшего командования. В противоположность этому, едва ли можно отрицать наличие благотворного влияния на дух войск японского командного состава. Японцам удалось повести первые сражения при Ялу и Наншане с полной уверенностью в успехе. В критические моменты японские военачальники не оставляли желать лучшего в смысле решительности и желания одержать победу. Так, например, 24-го июня при Дашичао, Оку отдает приказание генерал-лейтенанту Неда: "Дивизия должна идти вперед, если бы она при этом погибла"; начальники дивизий армии Куроки приказывают своим солдатам "одеть саван" (генерал-лейтенанты Инуйэ и Ниши, 26-го августа в бою под Дяояном). Связь между постановкой высшего командования и настроением войск легко доказать. Хороший начальник возбуждает в подчиненных доверие, уверенность в поддержке, энергию. Высокий дух войск дает начальнику силы и вдохновение для принятия смелых решений. Создание необходимых для этого условий - дело подготовки в мирное время. Что этой подготовкой, на сколько она касается духа войск и нравственного воспитания рекрут как будущих воинов, в Японии занимаются глубже и основательнее, чем в России, утверждается всеми. Нельзя не признать и того, что поучения таких людей, как Драгомиров, также являются весьма подходящими для пробуждения и укрепления солдатских добродетелей. Таким образом, если нравственное превосходство японского солдата над русским существовало еще до начала войны, то это зависело от более глубоких причин, чем одна только разница в обучении во время отбывания военной службы. Эти причины, несомненно, следует искать в воспитании всего народа для войны, что в России совершенно отсутствует; в стране же Восходящего Солнца работа в этом направлении очень велика. Русские и японские солдаты набираются большей частью из крестьянского сословия, т.е. в общем из очень пригодного для военной службы материала. Но русский крестьянин не понимал тех целей, к которым стремилась война. Он знал только, что противник не угрожал бедствием его собственному домашнему очагу. Идейные цели этой войны были ему чужды. Самое ведение войны, поскольку ему вообще приходилось об этом слышать, представлялось ему как что-то бессмысленное и варварское. Русский народ был совершенно не подготовлен к войне своими интеллигентными классами, в среде которых считалось признаком культуры относиться к войне как к чему-то недостойному. Блиох очень почитался в России; его произведения распространялись в виде народных изданий. Куропаткин жалуется на то, что именно образованные классы неохотно посвящали своих сыновей военной карьере. К этому можно прибавить, что именно эти классы поэтому часто оказывались самыми злейшими врагами государства и ослабляли его способность к защите. Совсем другое мы видим в Японии. Корейский вопрос, господство В Тихом океане, занимали все умы. Значение удачного разрешения этих вопросов для величия и будущности государства было признано всем японским народом. Правительство и народ работали сознательно и в полном согласии над подготовкой национальной войны. Древние традиции, свято хранимые в каждой семье, требовали развития военных доблестей и высокого их почитания. Любовь к отечеству считалась чем-то совершенно необходимым и возвышалась иногда до полного экстаза - до самоубийства. В поощрении этих качеств объединились все, кто имел имя и звание. В противоположность России, где общество принимало мало личного участия в войне, в Японии все классы общества непрерывно жертвовали жизнью лучших сынов для славы отчества. Итак, причину нравственного превосходства японского солдата над русским следует искать в участии всего народа в подготовке успеха, в стремлении к одержанию победы. У японцев это участие было проведено в жизнь в более широком и глубоком смысле и обеспечило им право на победу. Создать фундамент для победы, посредством воспитания всего народа, составляет таким образом одну из главнейших задач успешной подготовки к войне. Эта задача, которая в те времена, когда в войска шли люди по призванию и оставлялись на службе почти всю жизнь, не имела того значения, которое выпадает на ее долю теперь, при всеобщей краткосрочной воинской повинности, не может быть разрешена одним войском. Для успешного разрешения этой задачи оно должно иметь союзников во всех слоях народа. Лучшие силы всех профессий и званий должны быть привлечены к этому. Если в настоящее время уже проникло в сознание всех, что война требует крайнего напряжения сил всего государства, то необходимо твердо помнить, что самой войне предшествуют целые десятилетия подготовительной борьбы государств, и что и эту борьбу должно вести нравственными и материальными силами всего народа. Эту истину японцы поняли и провели в жизнь в непременно большем объеме, чем русские. Их победы доказывают, что будущность принадлежит тому народу, который воспитывается семьей, школой, прессой и всеми направлениями современной жизни, хорошо организованной, сознательной проповедью великих политических целей; они доказывают, что будущность принадлежит тому народу, который верит в величие и будущность отечества, который отожествляет свое собственное благо с общим благом, который способен к искреннему самопожертвованию, который исполнен доблестного воинственного духа.

(Капитан Легар.

Нравственная подготовка войск в мирное время.

По опыту Русско-японской войны

// Военный сборник. - 1911. - N4).

0x01 graphic

Пейзаж с горным ручьем.

Художник Орловский Владимир Донатович (1842-1914)

261

НРАВСТВЕННЫЕ СИЛЫ БОЙЦА.

Вопрос о нравственных силах бойца есть вопрос самый животрепещущий, но в то же время и самый мудрый в тактике. Уже Шарнгорст в свое время жаловался на то, что психологическая часть теории военного искусства так мало разработана, что "главная польза изучения истории, т.е. познания человеческого сердца, почти совсем теряется". С тех пор внимание к нравственным вопросам не раз пробуждалось в военной литературе, но оно ограничивалось указанием на их важность и разработкою приемов, могущих или возбудить, или поддержать в войсках высокий нравственный дух. Систематического же исследования военной нравственности нам до сих пор не встречалось. Причина отсутствия таких исследований, надо полагать, заключалась в чрезвычайной их трудности. Один из великих мыслителей нашего века, Гизо, вот в каких выражениях замечает о трудности изучения нравственных вопросов: "Факты нравственные с одной стороны более обширные, а с другой - более глубоко сокрыты, чем факты материальные. Поэтому их наблюдение, классификация, научная постановка значительно труднее". "Чтобы их хорошо познать, научно изучить, нужны все умение, вся проницательность, вся осторожность самого опытного разума". <...> Все, что содействует более сознательному отношению к нравственным вопросам, не может не быть драгоценным, так как в нравственном преуспеянии лежит верный залог наших боевых успехов. Вполне согласен с Вл. Соловьевым, что "наша истинная патриотическая обязанность - желать и стремиться, чтобы наше отечество было не только материально, но главное - нравственно и духовно сильным". <...> Преобладающее значение нравственных сил бойца. Их существо. Разделение нравственных чувств бойца. Главные нравственные типы бойца. Необходимость возможного развития каждой из трех внутренних сил бойца... не обусловливает одинаковости их влияния на проявление войсками боевую силу. Вникая же в значение этих сил, мы неизбежно должны признать первенствующую роль за нравственными силами. Прежде всего, таково мнение всех великих военных авторитетов. Наполеон I высказал, что победа на * зависит от нравственного и только на * от материального элемента. Еще более ценил нравственный дух в солдатах наш Суворов, который прилагал все старания к поднятию его во вверенных ему войсках. Суворовская "Наука побеждать" вся состоит из приемов нравственно укрепляющих войска. А что этот великий военный педагог не ошибался, видно из того, что предводительствуемые им войска не знали поражений. Один из лучших военных теоретиков, Клаузевиц, пишет, что "нравственные силы принадлежат к самым важнейшим на войне". Шарнгорст, говоря о режиме, установившемся в прусских войсках перед 1806 годом, сказал, верно предупреждая события: "Мы начали ценить искусство войны более нежели военные доблести; это во все времена было гибелью народов". <...> Военная история всех времен свидетельствует о необычайно высоком значении в бойце нравственной энергии. Мы можем проследить это на описании чуть ли не каждого сражения. <...> Во время штурма Измаила в 1790 году один из батальонов Полоцкого полка, двинувшись в штыки на неприятеля, теряет своего командира; солдаты колеблются и приходят в расстройство; видя это "полковой священник воспламеняется мужеством, поднимает крест с изображением Искупителя, обещает им верную победу и, указывая путь к ней, бросается на сабли турок. Воспламененному этим мужеством солдатам уже ничто не может противиться: неудержимо стремятся они вперед и все падает под их штыками". <...> Если таким образом случайный подъем нравственных сил стал серьезно влиять на исход боя, то понятно, насколько успех войск может быть обеспечен тогда, когда их необыкновенное нравственное превосходство является плодом воспитания или следствием ряда предшествовавших подвигов. <...> Наиболее завоевательные расы во все периоды истории выделялись перед другими необыкновенною нравственною энергией. Этот факт признан социологами. "Превосходство типа, говорит Спенсер, не было общею чертою завоевательных рас. Так, из трех главных таковых рас: татарской, завоевавшей Китай и страны, лежащие между Китаем и Индией, и посылавшей последовательные волны вторжения не только в эти страны, но от времени до времени также и на запад; арийской, наводнившей собой Индию и проложившей себе путь в Европу, и семитической, получившей господство в северной Африке и покорившей некоторые части Европы - первая и последняя принадлежат к типам низшего порядка". "Вообще все эти расы, продолжает Спенсер, очень несходны между собой, имея лишь одну общую черту, заключавшуюся в энергии". <...> Тацит с глубокой скорбью смотрит на римское общество и с пророческим предвидением указывает на время, когда развращение римских нравов приведет к распадению римского общества и на развалинах римского колосса утвердятся неиспорченные, полные силы германские племена. События подтвердили предсказания Тацита: когда в римском населении были подорваны все нравственные принципы; когда патриотизм сменился полным равнодушием к судьбе отечества, к народной славе, к человеческому величию; когда одна страсть к наживе во что бы то ни стало начала царить всюду; тогда некогда страшный Рим, несмотря на свое наружное величие и блеск сделался до того слаб и дряхл, что не мог сопротивляться несвязным ударам варваров. Он пал, потому что все нравственные основы государственного здания, были в нем подточены. Так падает старый, величественный дуб, подточенный червями. Благодаря этой преимущественной зависимости возраста нации от нравственных сил ее защитников и вообще ее населения, история всех народов до поразительности повторяется, конечно в общих чертах. "Первоначально, говорит Иловайский, персы отличались мужеством и простотою своих нравов; сыновей своих учили в особенности трем предметам: ездить верхом, стрелять из лука и говорить правду. Но покорив мидян, персы переняли у них многие обычаи, роскошь в одежде и в образе жизни и привыкли к обманам". <...> Нет высшей заботы для нации, как возможное развитие нравственных добродетелей в своих членах и затем охранение этих добродетелей от разложения. Обычаи, нравы, правовые положения и сама религия идут навстречу этим заботам. Что варварские и полу цивилизованные народы всеми средствами стремились поднять и поддержать геройский и чисто военный дух населения - едва ли кем-либо будет оспариваться. Издавна известно, что варварские народы ревниво охраняли свой суровый воинственный быт, чтобы не подвергнуться расслабляющему влиянию роскоши, изнеженных нравов, вытекающих из торговли и из накопления богатств. Рассказывая, например, о нервиях, самом могучем племени белгов, Цезарь говорит, что "нет к ним входа купцам, строжайше запрещен ввоз вина и прочих к роскоши служащих предметов: этим они желают предупредить расслабление нравственности и ослабление военной доблести". <...> Величайший из законодателей древнего мира Ликург, после продолжительного странствования и знакомства с бытом и нравами различных народов остановился, как известно, на законодательстве, которое превратило спартанскую республику в военный лагерь, где весь быт граждан и все, начиная от обеда и кончая семейными отношениями, было направлено к выработке в гражданине военных добродетелей. И как громадно было значение этого законодательства для могущества республики. Дельфийский оракул был прав: Спарта была великою и могучею, пока законы Ликурга были священны для ее граждан. Религия варварских народов была направлена к возбуждению тех воинственных нравственных начал, которые они наиболее ценили. Раем у норманна, как и у всех германских племен, была Валгала, куда поступали только души храбрых, павших в бою. Смерть в бою считалась высшим счастьем; ее искал норманн, как награды; неустрашимый, он бледнел при мысли умереть не на поле битвы. Даже самоубийство уважалось норманнами, как средство избавиться от позора умереть не в сражении. В ад же, ниффильгейм, или трусы, клятвоотступники, прелюбодеи и изменники. Изменников вешали, а трусов и развратников топили в болотах. <...> Культ древних греков и римлян лучше всего виден в их героических сказаниях. Вера в героев продолжается у греков гораздо дольше веры в их богов. Зевс, Аполлон, Гера и Аоина сделались уже сомнительными предметами почитания, когда подвиги Тезея, Пелонидов, Ахиллеса, Одиссея еще считались идеальными нравственными образцами. Даже Александр Македонский воспитывался на тех же нравственных идеалах и, как известно, не расставался с Илиадою Гомера. <...> Обращаясь к народам цивилизованным, мы найдем у них то же стремление к упрочению в населении нравственных идеалов, хотя меняются значительно и идеалы, и средства для их укрепления. <...> Воин-дикарь (эпоха чистого единоборства). Многие путешественники рисуют дикаря как бы лишенным всякого понятия о нравственности. Действительно, с точки зрения современного цивилизованного человека дикарь вовсе не обладает нравственными добродетелями, ибо у него нет понятия о добре и зле, о семейной и племенной любви, о справедливости, законности и т.п. Гальберт, живший несколько лет в Северной Америке, между племенем Сиу, говорит, что воровство, убийство у них считаются средством отличиться. Молодые индейцы с детства приучаются видеть в убийстве высшую из добродетелей. В плясках и песнях припоминаются и высчитываются различные случаи грабежа и убийства, как главные заслуги; высшее стремление юноши - получить перо, которое выдается за убийство человека. Чем славнее воин, тем больше перьев в его головном уборе. <...> Человеческий дух вообще не мог быть особенно высоким у дикаря. Царем природы, несомненно, человек стал считать себя гораздо позже, когда победа над диким зверем для него сделалась лишь приятною забавою. Дикарь не видел ничего более могучего, более величественного, как лев, тигр, змей, орел и т.п. В них он не только находил идеал материальной силы и ловкости, но также и идеал индивидуальной энергии, неустрашимости, хитрости, коварства, непреклонности воли и проч. Немудрено после этого, что он старался во всем походить на дикого зверя и сравнение с последним было для него в высшей степени лестным. Это очевидно из тех прозвищ, которыми всюду у дикарей раздаются лицам, выдвинувшимся необыкновенною силой, храбростью, энергией. По рассказам Хименеса, вот пример прозвища, которыми особенно дорожат жители Гватемалы: "Смеющийся тигр", "Тигр лесов", "Орел-притеснитель", "Могучий змей". <...> У древних европейских народов, вероятно, тоже существовало стремление походить на дикого зверя. Известная легенда по поводу рождения Ромула, сказочного основателя Рима, свидетельствует о том, какое было уважение у древних римлян к качествам волчицы, бывшей матерью их легендарного героя. Ясный след того что и у новейших европейских народов в младенческом состоянии существовал тот же низкий идеал, остался на гербах благороднейших фамилий этих народов. На каждом таком гербе находится изображение или льва, или тигра, или медведя, или волка, или какого-нибудь чудовищного дракона. Тем не менее, согласно нашему определению существа нравственных сил, воину-дикарю нельзя отказать в выработке первого нравственного чувства, а именно, неустрашимости. Не только трусость (виновных в которой топили в болотах) была презираема у древних германцев, но, по свидетельству Тацита, оставить на поле сражения свой щит считалось верхом бесчестия; такое лицо не допускалось к участию нив жертвоприношениях, ни в народных собраниях и многие кончали подобное воинское бесчестие петлею. По словам того же историка, древние германцы выбирали своих вождей из тех, кто отличался доблестью Аммиан Марцелин говорит что у алланов тот почитается счастливым, кто умрет в сражении: состарившиеся преследуются жестокими оскорблениями, как трусы и презренные люди; нет лучшей похвалы, как сказать, что такой-то убит в сражении. <...> Неустрашимость воина-дикаря была чисто материальная и вытекала из привычки к опасности. Преодолевая ее с раннего детства и, так сказать, ежеминутно, он свыкался с нею и даже наслаждался ею. Как известно, жажда боевых приключений свойственна всем варварам. Впрочем, на храброе поведение его толкала нужда, так каждый кусок пищи доставался ему с более или менее серьезного боя. Плодами победы он пользовался немедленно, ибо убитое им животное и даже человека он съедал. Таким образом, победа доставляла ему троякое удовлетворение: она, как и всякая победа, возбуждала в нем приятное расположение духа, она насыщала его кровожадность и утоляла голод. Все три потребности, чисто материального свойства, действовали на дикаря с непреодолимою силою и он с необыкновенным пылом бросался на добычу, предвкушая наслаждение победы. <...> Такая борьба вырабатывала в бойце чрезвычайную пылкость в нападении и смелость до дерзости. <...> Итак, в нравственной натуре патриархального воина мы находим уже не одну неустрашимость, но также и упорство и многие чувства, дающие ему способность вести борьбу за существование целою семейною и родовою группою. Цельность и независимость родственной группы были настолько насущным интересом ее членов, что каждый из них готов был отдать за него свою жизнь. Появление религиозного культа, освящающего семейные начала и направленного к скреплению семьи и рода, усиливало их могучесть. Верховное главенство в этих зародышевых общественных организмах установилось необыкновенно прочно и надежно обеспечивало единодушную боевую работу всех членов семьи, тем более, что отец или родоначальник совмещал в себе все виды власти: вождя, политического главы и патриарха. Полное, почти рабское подчинение вырабатывалось легко, благодаря естественному происхождению власти отца и родоначальника. Столь же естественно, т.е. первородством, определялось в них иерархическое положение каждого лица. Подчинение смягчалось родственными отношениями, не подавляло личность бойца и он настолько считал себя самостоятельным, что чувство независимости билось в нем почти с такой же силой, как и в дикаре. Наконец, на стадии развития боец умерил пылкость и сумасбродство своей натуры, доставшейся патриархальному бойцу в наследие от воина-дикаря, отчего стал годен на суммарную боевую работу. <...> Воины героического быта (конец переходной эпохи). Народный эпос вполне заслуженно воспел богатырей, вышедших из дружин. Эти богатыри настолько превосходили в бою обыкновенных людей, что толпа не могла не приписывать им чудесного рождения и не видеть в них полубогов. Даже в наше время нельзя не восхищаться величием нравственной натуры средневекового рыцаря. Устрашить последнего не было возможности и для него не было середины между победой и гибелью. Мало того, не всякая победа была ему дорога, а только такая, которая была добыта без обмана и коварства. В этом отношении он стоит неизмеримо выше не только воина-дикаря, но даже и полу цивилизованного воина, не прошедшего через продолжительный дружинный быт. Не менее симпатичны честь, верность клятве и слову и гордое сознание неприкосновенности своей личности. Словом, кодекс благородного поведения, создаваясь в героические эпохи жизни народов, был почти завершен средневековым рыцарем. С того времени духовное развитие много шагнуло вперед, а кодекс благородного поведения по существу остался почти тот же, только стал применяться к более обширном смысле и распространяться на массы. <...> Великое влияние чести на проявляемую человеком боевую силу объясняется тем внутренним светом, которым она озаряет бойца и который делает его во всяком положении твердым как скала. Как бы ни был смел человек, у него всегда может закрасться сомнение в успехе и вот тут-то у истинно благородного человека есть могущественнейшая поддержка в чести, которая и при неудаче позволяет ему вести себя с такой же энергией, как и при полной уверенности в победе, ибо "мертвые сраму не имут". А понятно, что в борьбе двух человеческих волей та и берет верх, которая более настойчива... <...> Что касается до связности в действиях воина героической эпохи..., то во всяком случае она дала свету новые великие связные начала, а именно начала, которыми связывались неродственные бойцы. <...> В дружину бойцы вступали добровольно и на равных правах. Сам вождь, даже после того, как он стал пожизненным князем, или королем всего племени, был между дружинниками старшим из равных. Если дружинники после приобретения вождем значения политического главы клялись ему в верности, то и князь клялся в верности дружине, обещая во всем блюсти ее интересы и равное распределение добычи. Поэтому связь в дружине покоилась на иных началах, чем в семьях и в роде. Она образовывалась между неродственными бойцами и держалась, во-первых, на сознании ее членами выгоды тесной кооперативной работы и на вытекающей отсюда преданности дружине; во-вторых, на сознании необходимости подчинения всех членов группы ее вождю, в-третьих, на взаимном доверии к клятве и к слову боевых товарищей и на дружбе между ними. Правда, все эти новые суммарные добродетели оказались недостаточными для создания крепкого боевого организма. Очевидно, что для полного повиновения начальникам и без верховного вождя не могло образоваться в войсках единства в действиях. Кроме того, оно распространялось лишь на тесный кружок. <...> Кастовый воин (Суммарный воин). Кастовый воин впервые разрешил самый трудный вопрос в деле образования суммарных войск, а именно вопрос о передаче воли бойца в руки начальника. Перед царем-божеством и перед всесильной администрацией, проведенной от верха до низа с полной систематичностью, все лица в государстве являлись послушными орудиями, можно сказать частями одного великого государственного механизма. Установившиеся в древних царствах рабские отношения между низшим бойцом и высшим были необходимы для образования беспрекословного повиновения последнему и для того, чтобы воля вождя с точностью и без замедления исполнялась всем войском. До упорядочения этих отношений в последствии законом иначе и не могло быть. Означенные отношения существуют и ныне у многих полу цивилизованных воинственных народов, что и дало повод Герберту Спенсеру утверждать, что они присущи нациям, поглощенным одними военными успехами. Если обобщение это и не вполне верно, ибо, как было указано, подобные отношения при нынешних условиях вредны не только для промышленности, но и для чисто военного общества, то на известной стадии общественного развития они вполне естественны и целесообразны. Благодаря им, в руках верховного вождя впервые сосредоточивались все силы государства, как материальные, так и духовные. В командовании войсками является еще трудный вопрос, состоящий в том, чтобы во всех случаях они не оставались без вождя, пользующегося бесспорным авторитетом и полной мощью. При деспотически монархическом режиме правления новый вопрос разрешался капитальнее, чем первый, так как монарх или лицо, поставленное от него и заменяющее его в армии, бесспорно вмещает в себе и верховенство над всеми ее чинами, и полную мощь. Величавое аристократическое сословие воинов, посвящающее себя исключительно военному делу, бесспорно споспешествовало совершенствованию как натуры бойца, так и боевой техники. С другой стороны, существенный и непоправимый недостаток кастового режима состоит в исключительности военного сословия, в его совершенной замкнутости, в чрезвычайно малой распространенности его в населении, а впоследствии, - когда монархическая власть сравняла военное сословие с другими сословиями, уничтожив его привилегированное положение, - в окончательно обезличении бойца, в превращении его в раба. Раз младший отдается на полный произвол старшего начальника, неизбежно является страшный гнет над личностью, который рано или поздно убивает в человеке всякую нравственную энергию и возбуждает в нем одни рабские наклонности. То обычное ничтожество, в которое обращаются все государства, основанные на кастовом начале, свидетельствует нам, с одной стороны, что это -неизбежное явление для подобных государственных организмов, а с другой - что и суммарный воин, которому так необходимы дисциплина и подчиненность начальникам, не может ограничиться одними этими добродетелями. Воин-гражданин (Суммарный воин). Воин-гражданин дал свету новый величавый тип суммарного воина. Связь между воинами и в фаланге и в легионе достигла небывалой крепости и сделанное нами сравнение твердости этих войсковых тел с алмазом вполне верно, ибо они свободно разрезали как массивные войсковые построения древних восточных народов, так и сомкнутые толпы варваров. Такая крепость фаланги и легиона по преимуществу основывались на суровой и сознательной дисциплине, необходимость которой понималась всеми воинами. Утверждению дисциплины содействовала сильно развитая законность в членах городских общин. Несмотря на беспрестанную перемену вождей армии, несмотря на гражданское равенство всех воинов, войсковые начальники пользовались мощью в армии и последняя свято исполняла малейшие приказания своего главнокомандующего. Подчинение вождю у воинов-граждан было наиболее обеспеченное, так как базировалось на сознании каждого бойца и на общем контроле всех товарищей, контроле, повторяем, наиболее действенном. Суровая дисциплина и крепкий внутренний порядок в войсках не подрывали в рассматриваемом типе бойца нравственную энергию, инициативу, даже стремление к героизму. Скромною ролью простого легионера... не гнушались сами сенаторы, которые мнили себя равными царям. В этот-то сочетании высокой личной энергии бойцов с их относительно великими суммарными добродетелями и надо искать причины необыкновенного могущества этих миниатюрных государств-городов. Все эти прекрасные качества воина-гражданина, как суммарного бойца, зиждились на гражданских добродетелях членов гражданских обществ и на их величественном духе. Между гражданскими добродетелями на могущество общества имели наибольшее влияние патриотизм, законность и честное, бескорыстное исполнение общественного долга. Но гражданский альтруизм распространялся на очень малый кружок людей, а именно на полноправных граждан, владеющих известным имущественным цензом. Правда, в этом кружке каждый мужчина, способный носить оружие, был вполне готовым воином: тем не менее отдельные города, уже вскоре после выступления их на политическую сцену, почувствовали надобность в соединении своих сил с силами других городов для обеспечения своего существования. При таком-то сплачивании городов и выказалось, что нравственная натура гражданина не была в состоянии приспособиться вполне к новым условиям жизни, вызываемым значительно более обширным обществом. Каждый город эгоистически стремился уничтожить промышленность, торговлю и политическое значение другого города, особенно ближайших к себе городов, в которых он видел своих главных соперников. Самая ожесточенная война ведется между Спартой, Афинами и Фивами, несмотря на их одноплеменность. <...> Вот почему гражданское общество, в том виде, как оно создано было античными городами, не могло значительно распространиться в объеме и по одному этому такие общества обязательно должны были пасть или переустроиться. <...> Словом, воин-гражданин показал свету, во-первых, до какой высокой степени может дойти маленькое общество, и, во-вторых, какими для того нравственными побуждениями должны обладать члены такого общества. <...> Национальный воин. Национальный воин принес с собою новое великое нравственное начало - национальный патриотизм в связи с национальною религией и национальной королевской властью. Эти три нововведения, во-первых, образовали крепкую духовную связь между поданными независимо от их сословия, благодаря которой, сражаясь за государство, каждый вместе с тем сражался и за себя, что неизбежно увеличивало его энергию при отстаивании государственных интересов; во-вторых, они придавали государству обширные размеры и, в-третьих, уничтожили в нем гражданские сословия, столь многочисленные в развитых кастовых и гражданских обществах. <...> Быстрое увеличение количества воинов в государстве должно неизбежно было отозваться, и действительно отозвалось, на понижении нравственных среднего бойца. Боец из черни, конечно, не мог иметь мужество и стойкости бывшего дружинника. Не надеясь на свои личные силы, он искал опоры в массе и в связности своих действий с другими бойцами, которая постепенно им и приобреталась через развитие в нем суммарных добродетелей. Лично же простой воин остался слабым по своим нравственным силам. Вообще, раз воин перестал избираться исключительно из высшего сословия, иначе сказать, раз он демократизировался, его обаяние и окружавший его до тех пор ореол, зависящий от его некогда выдающегося положения, должны были померкнуть. Полному падению личности бойца в Европе препятствовало, однако, образование в ней двух видов национального бойца. Первый всецело принадлежал к благородному классу людей, из бывших дружинников, второй к низшему классу, из простонародья. Так как благородный воин, сначала естественно, а затем законно становился всюду во главе простонародных воинов, то он не затерялся в народной массе. Занятое им начальническое положение также удовлетворяло гордое дворянское чувство и потому он мог уже вступать в ряды простонародный войск, не унижая своего достоинства. Словом, появление двух видов национального бойца составляло весьма выгодную сделку между количеством и качеством воинов и имело весьма важные последствия для европейского военного дела. Верховенство у национальных бойцов, столь обязательное для практического объединения их национальных стремлений, проявляется двояким образом: в республиках - на началах гражданственности и в монархии - при посредстве неограниченной королевской власти. Первое верховенство, основанное на гражданских чувствах, вначале как бы побеждает второе, ибо так тесно сплачивает столь малые силы государства, как Швейцария и Нидерланды, что дает им силу отстоять свою независимость в борьбе с обширнейшими монархиями. Но вскоре затем военная гегемония в Европе переходит заметно к государствам, сильно централизованным монархическими чувствами; эти государства и до нашего времени остаются первоклассными. Поэтому великое значение верноподданнического чувства для могущества страны никогда так резко не высказывалась, как в эпоху зарождения национального воина. Дисциплина и подчиненность у национального бойца также имеет двойственное начало. У одних она держится на верноподданническом чувстве, у других - на сознательном подчинении закону. Ни тут, ни там они еще не получили должного развития в рассматриваемую нами эпоху. Одновременное существование в европейских войсках и той и другой дисциплины имело важное значение, потому что, как мы увидим, вело к обмену в них хороших сторон. Унизительная подчиненность, установившаяся из отношений барина к холопу, была естественна, чем много умалялось ее вредное влияние. <...> А так как для высшего государственного организма война перестает быть нормальным явлением и внутри его господство грубой силы заменяется законом, то воинственный дух и нравственная энергия в национальном бойце очень не прочны. Теряя скоро эти качества, национальный боец делается слабым и непригодным для надежной защиты общества. Но началу обязательного военного воспитания уже положено было в рассматриваемую эпоху и на последующих типах бойцов мы увидим, какое великое влияние оно имело на нравственную натуру воина. <...> Солдат-наемник. Под солдатом-наемником мы будем разуметь воина тех отрядов, которые в целом составе нанимались на службу государства. В таких отрядах держались свои собственные порядки, свой быт и свои способы действий. Связь их с правительством, которому они служили, бала чисто договорная. Качества войск, нанимаемых целыми частями..., вполне зависят от состояния военного дела у народа, где эти войска наняты. Поэтому нравственные качества солдата далеко не одинаковы. <...> Грубые военные банды, все более и более выделяясь из общества, образовали как бы особое общество, для которого существовали свои законы, свои идеалы, своя нравственность. Все это не мешало прямо боевому успеху банды, все в ней дозволялось. Таким образом, пьянство, азартные игры, богохульство, самое циничное и безнравственное отношение с женщинами и тому подобные пороки не только допускались, но и поощрялись товарищеским кружком. В своей среде у них строго преследовалось воровство, грабеж и насилие, но по отношению гражданского общества, хотя и собственного отечества и эти пороки одобрялись массою и признавались как бы удальством. Понятно, что общество, которое чувствовало на себе все невыгоды такого положения военного класса людей, отвернулось от солдата и смотрело на него, как на пропащего. Сам наемник сознавал это и считал себя как бы обреченным дьяволу. Если это не могло не унизить нравственно личности бойца, то все-таки указанное раздвоение нравственности на гражданскую и солдатскую имело в будущем свою хорошую сторону. Оно постоянно напоминало солдату низость его нравственных воззрений и грозило ему Божьей карой, что, как ниже увидим, содействовало улучшению этих воззрений. Но в эпоху господства наемника низость солдатского идеала опошляла бойца и притупляла его энергию. Наемные банды, увеличивая свою сплоченность через обращение в постоянные войска, несомненно брали верх над национальными ополчениями. В солдате-наемнике появились зачатки солдатских добродетелей и суммарной подготовки воинов, которые развились в следующей разновидности солдата. <...> Вербовочный солдат. По существу вербовочный солдат остается наемником, но процесс его найма и условия его быта на службе радикально меняются, что видоизменяет и нравственную его натуру. Раз воины нанимаются поодиночке, не целыми бандами, они, входя в известную войсковую часть, принимают от нее все традиции, уставы и законоположения. На все последнее правительства могут уже иметь более или менее серьезное влияние, вследствие чего наемные войска сначала переходят в прямую зависимость от правительства, а затем окончательно делаются правительственными. Прерогативы полковых и ротных командиров, которым, как посредникам между правительством и бойцами, поручалась самая вербовка, постепенно уничтожались и в конце концов как офицерские, так и нижние чины стали вполне зависеть от государства, сделавшегося верховным вождем постоянной армии. Появились обучение и воспитание солдата, которые, по мере того, как в них все более и более вмешивалось правительство, приобретали все большую и большую систематичность и стройность. Само вооружение, а также и снаряжение начали доставляться от правительства и явилась возможность уничтожить разнообразие и того и другого в одних и тех же частях войск. От короны стали устанавливаться внутренний быт, дисциплинарные и уголовные законы. <...> Самое военное воспитание совершалось чисто опытным путем, т.е. посредством беспрерывных военных экспедиций, сначала незначительных, а потому все более и более возрастающих в размерах. В этих экспедициях боец закаливался и в трудах походной и боевой жизни, и в дисциплине, и в подчинении начальнику; в них же он проникался священным уважением к установленным в войсках порядкам и к верховному вождю армии. И так как такое воспитание, начавшееся при Амилькаре Барке, продолжалось при Аздрубале и завершилось при Аннибале, то духовное скрепление этой армии ко времени ее великого похода в Италию достигло необычайной крепости. У ее бойцов не было другого отечества, кроме самой армии, и не было другой власти, кроме власти, исходящей от ее верховного вождя. Немудрено, поэтому, что все в армии преклонялись перед Аннибалом... <...> Приступая к указанию общих нравственных качеств вербовочного солдата, мы прежде всего замечаем, что во время вербовки постоянные войска хотя и не превратились в национальные, однако сделались государевыми. Это было совершено, во-первых, назначением офицеров непосредственно от государя и, во-вторых, принятием солдат на службу государя, а не на службу командиру полка. Бывшее верховное значение командиров в их полках исчезло: не они давали государю известную войсковую часть, а, наоборот, правитель, сделавшийся верховным вождем армии, стал вверять эти части полковым командирам. Это сразу уничтожило претензию последних на политическую самостоятельность и превратило их в покорных и преданных слуг верховного вождя. Важно также было и то, что как офицеры, так и солдаты стали считать себя не просто наемниками, а государевыми слугами. С одной стороны, это возвышало их в своих собственных глазах и с другой - придавало их службе национальный оттенок. Насколько вербовочная армия являлась покорным орудием короны, всего лучше видно на судьбе Валленштейна. Известно, какими громадными полномочиями он был снабжен от австрийского императора для образования новой вербовочной армии... Все лица в армии, от солдата до высшего генерала, были избраны и наняты на службу самим графом; от него же зависело их содержание и повышение; он направлял армию по своему произволу, не давая никому в том отчета; им же были устанавливаемы в ней все порядки. Словом, граф был в своей армии всемогущим и мог возмечтать, что она принадлежит лично ему, а не государю; в полной преданности себе всех ее членов он тем более мог не сомневаться, что засыпал их наградами и денежными подарками. И пока он не выказал явного намерения изменить императору, он, действительно, обладал преданностью всех членов армии, которые в одно и то же время и трепетали перед ним, и боготворили его. Но с того момента, как обнаруживается его измена, большинство от него отворачивается. Лучшие воины, наиболее талантливые начальники отказываются следовать за ним, из покорных слуг делаются его врагами, и он погибает от рук своих собственных воинов. <...> Приведем слова талантливого писателя Ллойда о вербовочной армии Фридриха Великого: "Эта армия составлена из иноземцев всех стран, различных между собою и по нравам, и по религии, но связанных крепкою цепью военной дисциплины; цепь эта поддерживает огромную и правильную машину, так что прусская армия, воодушевленная смелым и могучим гением своего короля, может по справедливости занять одно из почетных мест между войсками Европы". Кроме выработки солдатских добродетелей, высшей суммарности, вербовочные войска оказали и другую величайшую услугу человечеству. Не в них ли зародилось и развилось, хотя одностороннее, систематическое правительственное воспитание и обучение солдата, которое дало возможность в мирное время образовать воина; не эти ли нововведения позволили чисто мирному обществу, поглощенному культурной работой и идущему во главе цивилизации, сохранить свою боевую готовность и не только не терпеть от диких, вечно воюющих народов, но и покорять их своей воле. Конечно, зачатки суммарного воспитания и обучения мы найдем и в кастовом и в гражданском обществе; но было замечено..., что общественное воспитание делало народ воинственным и сплоченные лишь при господстве простых, суровых нравов, когда каждый член общества прежде всего приготовлялся к войне. Теперь вопрос, как мирную, высоко культурную нацию сделать могучей, решался радикально. Нет спора, что как первая правительственная система воспитания и обучения солдата, так и усовершенствованная Леопольдом Дессауским система были во многих отношениях неудовлетворительны. В них было много излишней болезненной ломки личности, увлечения однообразием, словом, дрессировка в самом узком смысле. Тем не менее, она достигала главной цели, к которой стремилась. Суммарные добродетели, если не сознательно, то от механического втирания вошли в плоть и кровь солдата и благодаря им вербовочные войска, в смысле подчинения и легкости управления, были идеальны в лучших своих представителях. Можно смело сказать, что трудная задача передачи воли бойцов целой армии в руки одного человека была вполне разрешена на рассмотренной стадии развития бойца. Если же мы подумаем о том сброде, который вступал в вербовочные армии, то мы поймем, как трудно было добиться вышеупомянутой цели и как много были обязаны европейской армии гению Вильгельма Оранского, издавшего первый воинский устав. Теперь, когда большинство излишних жестокостей и вредных увлечения плац-парадом отброшено, мы можем с полной благодарностью отнестись к создателям систематического воспитания и обучения солдата. Но эпоха вербовочного солдата была эпохой полного увлечения суммарностью, а следовательно и солдатскими добродетелями. Сами последние были понятны в очень узком смысле, почти исключительно с внешней стороны. Даже исполнительность приказания начальника и подчиненность истекали не из чувства долга и сознания необходимости точного выполнения воли начальника, а из боязни жестокого взыскания. Только то и выполнялось, что совершалось на глазах начальника и его агентов. Так же относились и к стройности, и к порядку. Заботились лишь о наружной стройности, а не о душевной связи единиц. Всякий порыв и героизм в солдате душились ради общего нивелирования личности, для однообразия массы. Словом, воображали, что строй должен быть бездушным механизмом, а солдат - живым автоматом. Вместе с тем, положение простого воина никогда не падало столь низко, как при вербовочном солдате. Войска составлялись из нищих и поддонков общества и те набирались при помощи наглого обмана вербовщиков. Они удерживались в рядах опять-таки через строгий надзор и страхом безжалостного наказания за побег (обыкновенно виновного наказывали шпицрутенами). Но и эти меры не достигали цели, особенно в военное время; годичное число бежавших доходило до 25% списочного состава войск. Нельзя сказать, чтобы народ утратил национальные, религиозные и верноподданнические чувства, приобретенные еще во время господства национального бойца, но и на эти чувства спроса в вербовочных войсках не было. Если они, как мы видели на гибели Валленштейна, иногда проявлялись, то чисто случайно. При таких условиях раздвоение солдатского типа воина на офицерский и солдатский (к которому относились нижние чины) было в высшей степени важно. Оно давало возможность привлечь в войсковые ряды дворянство, этих хранителей высших нравственных стимулов бойца. По мере нравственного упадка личности нижнего чина, офицерский корпус все более и более выделяется из общего войскового состава. И надо отдать справедливость этому корпусу. В рядах его мы встречаем членов царских фамилий и знатное дворянство. Если вербовочные солдаты были автоматами, зато их офицеры выказывали высокую нравственную энергию. Они являли пример храбрости и самоотверженности массам, которые шли за ними, несмотря на свою инертность. Гражданских чувств у офицеров-дворян не могло зародиться, но, не теряя своего индивидуализма и энергии, они приобрели необходимую для суммарного строя подчиненность высшим начальникам. На офицерском корпусе всего лучше и доказывается, что высота личности не препятствует установлению высшей сознательной дисциплины. Что касается до распространения солдатского типа воина в массе населения, то оно и в эпоху господства вербовочного солдата было все еще не велико, хотя и более значительно, чем в предыдущую эпоху (при наемнике). Худо еще то, что население чуждалось своих войск и равнодушно относилось к обороне страны, отчего могущество государство было хрупким. Обращение с мирным населением и с пленными до появления вполне постоянных вербовочных войск, содержимых и воспитываемых правительствами, было очень жестоким и война имела характер опустошительный. Войска грабили, жгли и проделывали самые возмутительные насилия даже в стране ими защищаемой. Когда же совершилась указанная перемена в устройстве вербовочных войск, последние были сильно стеснены в своих варварских похождениях. Таким образом, вообще говоря, вербовочный солдат далеко не совмещал в себе всех высших нравственных побуждений уже проявившихся в предыдущих типах бойцов; однако, нельзя не признать, что он был не только полезною, но и необходимою стадией в развитии новейшего европейского суммарного воина. Он вынес на себе всю тяжесть примитивного солдатского режима, оставив нам в наследие сильные его стороны, образующие небывалую сплоченность всего организма армии. Солдат по набору. Первая разновидность национального солдата. Суммарный воин новой разновидности, солдат по набору, уже не служит добровольно, не из-за денег, а ради обязанности, долга. Нижние чины насильно привлекаются к службе правительством; хотя они и получаю жалованье, но оно крайне ничтожно и хватает солдату лишь на его содержание, так что меркантильного характера в его службе не остается и следа.

<...> Коренная перемена в устройстве, обучении и воспитании русских войск, совершенная Петром I, не только видоизменила их наружно, но и произвела нравственное их перерождение. <...> Между воином поместных войск и регулярным солдатом разница была громадная, чтобы не сказать неизмеримая. Приобреталась же она через изменение всей жизни войск. Эта жизни ни в чем не уступала жизни европейского солдата, а в смысле нравственного воспитания, что ниже будет выяснено, даже значительно превосходила последнюю. Благодаря новому солдатскому складу жизни, русский воин приобретал и высокую подчиненность и небывалую у нас дисциплину, и неизвестные нам до того времени солдатские добродетели. Уверенность в себе, развившиеся вследствие постоянного систематического обучения, подняла в русском бойце храбрость, твердость и энергию, свойственные русскому человеку. В боевом перевесе наших регулярных войск над народными ополчениями или милициями соседних народов, конечно, играло не малую роль и механическое совершенство в их боевых действиях, но один механизм не дал бы нам указанного тактического превосходства. В отношении же иностранных регулярных армий в боевом механизма мы не только не имели превосходства, но до Екатерининского времени положительно заметно уступали им. Выучка наших войск особенно была низка в сравнении с тщательно дрессировкой прусских войск, которые с этой точки зрения справедливо были первыми в Европе. Кроме того русской армии в первую половину ХVIII столетия недоставало хорошего руководства и сколько-нибудь сносного устройства продовольственной части. Все этой высказалось в Семилетнюю войну с полной очевидностью. Если тем не менее все главные сражения Семилетней войны... были нами выиграны, то эти победы всецело должны быть отнесены к нравственному превосходству нашего солдата. Положение наших войск в этих битвах было нередко решительно отчаянное, но их упорство спасло нас и сломить его не могли никакие усилия гениального Фридриха II. Что же касается до войск суворовской эпохи, то кому же неизвестно, что они выдавались необыкновенно высоким нравственным духом войск, а не каким-либо механическим совершенством. Довести войска до того, чтобы они не знали отступления, не считали врага перед атакой и лезли на штыки, не обращая внимания на неприятельский огонь, конечно, невозможно посредством механической выучки; необходимо было для этого закалить сердце солдата и обратить его в героя, для которого не было середины между победой и смертью. Даже после смерти Суворова его дух, его закалка еще господствовали в наших войсках, придавая им нравственную крепость. Следовательно, мы вправе предполагать, что наше боевое преобладание коренилось в нравственном превосходстве наших войск. Вникнем же, из чего оно составлялось. Контингент людей, попадавших по рекрутским наборам в армию, хотя и состоял из низших классов населения и хотя в него нередко поступали даже люди, совершенно не пригодные на какое-либо занятие в гражданскому быту и даже заведомо опозоренные, однако, в среднем результате контингент этот заметно улучшился. В состав войск стали входить по преимуществу сельские жители, крестьяне, а не авантюристы, жаждущие наживы и грабежа. Если крестьянская среда зачастую невежественна и цинична, то все-таки в ней господствуют семейные и национальные добродетели; она, вообще говоря. религиозна и с мужеством несет свой крест, как бы он ни был тяжел. Крестьянин-солдат отличается твердой волей, вытекающей из трудной жизни среды, в которой он вращается до поступления на службу. Крепкие нервы, необыкновенная выносливость натуры тоже являются важными обстоятельствами в том отношении, что дух его не смутится ни перед какою обстановкою. Особенно хорошо заправлен русский крестьянин и образуемая им солдатская среда в общем заслуживает похвалы. По крайней мере все, кому приходилось близко стоять к русскому солдату, невольно приобретали к нему уважение и даже неподдельную любовь. Один из талантливых биографов Суворова, А. Петрушевский, чтобы объяснить, каким образом такой образованный и гениальный человек, как Суворов, мог втянуться солдатскую среду и совершенно с нею сродниться, говорит о ней следующее: "В русской солдатской среде много привлекательного. Здравый смысл в связи с безобидным юмором; мужество и храбрость спокойные, естественные, без поз и театральных эффектов, но с подбоем самого искреннего добродушия; умение безропотно довольствоваться малым, выносить невзгоды и беды так же просто, как обыденные мелочные неудобства". Сознание в воине обязательности его службы не могло вредить делу, ибо оно становилось его священным долгом перед родиной, государем и религиею. Служба царская или государева, не могла казаться низкою в глазах податного класса людей, а тем более крепостных. Напротив, солдат гордился своей службой, так как и дворяне служили тому же государю. Служба эта освящалась религиею и поэтому невольно делалась не только обязанностью перед монархом, но и религиозным долгом. Обязательность же службы скорее возвышала энергию бойца, чем ослабляла, ибо в трудных положениях поддерживала его и вела на героическое поведение. Напротив, наем на службу позволял солдату думать, что он несет ее лишь за свое жалованье и волен признавать ее непомерно тяжелой, не соответствующей получаемому вознаграждению. Чтобы защита была надежной, защитник должен смотреть на нее, как на свое дело, и самое важное, священное, а потому укреплению этого чувства необходимо содействовать всеми мерами. Самая любовь к родине растет в населении по мере того, как он с большим самопожертвованием ей служит, подобно тому, как любимым детищем матери обыкновенно бывает ребенок, на выращивание которого потребовались большие хлопоты, высшие усилия. Мы же приводили факты, показывающие, что патриотизм крепнет в народе в трудные минуты его жизни. Наконец, на личность солдата мало-помалу у нас начали смотреть иными глазами, чем в европейских вербовочных войсках. В екатерининской "Инструкции пехотного (кавалерийского) полка" предписывалось между прочим внушать рекруту, что он у же "не крестьянин, а солдат, который именем и чином от всех его прежних званий преимущественен". Потемкин прибавляет от себя: "Солдат есть название честное, которым и первые чины именуются". В воронцовской "Инструкции ротным командирам" предлагается развивать в массе нижних чинов вполне сознательное отношение к высокому призванию солдата. Положение солдата, говорится в ней "отличается неоспоримою честью и славою"... (так как он)... не щадя своей жизни, обеспечивает своих сограждан..., обороняет отечество и святую Церковь". <...> Отсюда видно, как переменился взгляд солдата на регулярного воина со времени перехода к национальному солдату. Его не пугают палкою капрала, а говорят ему о славе и равняют с богатырями. Поэтому немудрено, что наш солдат выдвинулся своей нравственною энергией и стойкостью. Орлов, оканчивая описание донельзя сурового и грандиозного похода Суворова 1799 года, вот в каких выражениях характеризует русского солдата данной эпохи, в лучшей его фазе: "Оставаясь по несколько дней без продовольствия, солдаты добродушно и по-братски делились со своими начальниками крохами, какие находили в ранцах убитых французов. При всем этом ни ропота, ни жалоб, ни уныния. Как и всегда, русский солдат был преисполнен до самозабвения чувством долга. Французы были лучше снаряжены и больше имели опыта в горной войне, зато русские брали отвагой и штыками, которыми работали на славу, хотя и на голодный желудок". Упорство и энергия русского солдата уже со времен Петра I приобрели громкую славу. И, действительно, как только было сказано, в течение всей Семилетней войны мы выигрываем ряд решительных сражений над лучшими вербочными войсками. " В русских войсках, - говорит Ллойд, к покорности, послушанию и терпеливости австрийских войск присоединяются еще: неограниченная преданность их государям и особенного рода энтузиазм, в котором они превосходят все другие войска и который заключается именно в неукротимой храбрости, даровавшей им победы, несмотря на все трудные обстоятельства, в которых они часть были поставлены". Во времена Екатерины II и Павла Петровича, когда победа неотступно следовала за нашими знаменами, очень часто успехом своим мы были обязаны этому высокому качеству бойца. Сражение при Требии... служить тому отличным подтверждением. Борьба с Наполеоном I тоже полна примерами необыкновенной стойкости русского солдата. Уже после сражения под Шенграбеном, где горсть русских грудью заслонила путь в несколько раз превосходному неприятелю и выдерживала его напор в течение целого дня, Император Александр I писал: "Наши сражаются героически. Горжусь честью стоять во главе такого народа". О геройском поведении русских войск в течение Отечественной войны свидетельствуют сами враги. Наполеон I высказывался, что из всех сражений, им данных, самое ужасное было сражение под Москвою: "Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми". Бородинское побоище, в котором около 40% наличного состава было выбито из русских рядов, не сломило мощи наших войск, и на следующий день они просились в новую битву. Условия столетней войны на Кавказе представляют не мало блестящих страниц высокого мужества русского солдата по набору. <...> Мы далеки оттого, чтобы видеть в солдате по набору совершенство. В нем не было ни высоких рыцарских побуждений, ни законности, ни честности, свойственных высокому гражданскому строю. Но он, бесспорно, нравственно превосходил вербовочного воина, в особенности по своим религиозным, национальным и верноподданническим чувствам, о которых мы особо говорим ниже. Было говорено, что подчинение и дисциплина относительно легко устанавливаются там, где в населении господствуют верноподданнические чувства. А так как русский народ проникнут этими чувствами, то и подчиненность и дисциплина, составляющие краеугольный камень единства и порядка в армии, относительно легко и прочно установились в войсках. Конечно, важно также, что создатель русской регулярной армии свои постановления о дисциплине и повиновении начальникам заимствовал из военного кодекса Густава-Адольфа (о почитании высших и низших офицеров, о повиновении команде и о должно послушании рядовых), лучшего для данного времени. Жестокость наказаний, установленных военным "Артикулом" Петра I, бесспорно была все еще непомерна; но она отчасти объясняется грубостью нравов тогдашнего общества, а отчасти подражанием тому, что существовало в других государствах Западной Европы. В начале ХVIII столетия в последних везде преступления против воинской дисциплины были смешаны с преступлением против величества и карались законом неимоверно жестоко. Должно заметить еще, что хотя по составу своему русские войска в общем и были много лучше вербовочных войск других европейских государств, однако гражданский быт в русском обществе начала ХVIII столетия был еще очень мало развит и правильных понятий о законности почти не существовало, так что военному законодательству нередко приходилось насаждать в воинах и первые понятия о законности, что и могло быть достигнуто неумолимостью взысканий за противозаконные поступки. Правильный взгляд на дисциплину и подчинение прочно утвердился в русской армии. Потемкин, предписывая вверенным ему войскам в 1787 году, чтобы наказания были легкие, прибавляет: "Но если бы кто дерзнул перед командиром быть ослушным, то я накажу равным смертным наказанием". <...> Благодаря такому сознательному отношению к дисциплине, она твердо привилась в нашей армии. Нечего и говорить о полной мощи главнокомандующего над войсками: ею пользовались даже небольшие начальники, как только получали право самостоятельно распоряжаться своей частью. Мы, конечно, не в состоянии на примерах дать понятие о том, насколько в рассматриваемую эпоху все наши войска оказывались безропотно послушными своим командирам, но известно, что эта черта составляла со времени образования нашей регулярной армии отличительную черту наших войск. По словам известного партизана Дениса Давыдова "чинопочитание и строгая дисциплина, соблюдаемые нашими войсками, так известны что вошли в пословицу. Они ждут веления начальства и исполняют не только без ропота и с ревностью, но с каким-то особенным, неподражаемым удальством, даже тогда, когда они ясно видят бесполезность усилий и верную гибель". Достойно внимания, что уже Петр I стремился умалить произвол начальника и определить законные отношения между офицерами и нижними чинами. Требуя безусловного повиновения со стороны младших чинов высшим, хотя бы последние принадлежали к чужой команде, законодатель в то же время охранял первых от употребления против них угроз, брани и вообще от нарушения их чести под опасением отставления от должности "весьма и ли на несколько времени". Он также требовал, чтобы все лица, составляющие войско, жили между собою в добром согласии, мире и "неразорванной любви", почитали друг друга и оказывали должное уважение (респект) каждому по его званию или чину (рангу). Наконец, обиженному было предоставлено право искать удовлетворения в военном суде, которому повелевается "чинить удовлетворение каждому - хотя офицеру, драгуну, солдату и кто бы ни был в войске - по свойству причиненной ему обиды". Екатерина II в "Инструкции пехотного (кавалерийского) полка" старалась поставить известные пределы власти полковника. Эти мудрые законодательные меры не могли, однако, сразу переродить нравы и обычаи русского общества и так как офицеры по преимуществу выходили из дворян, а нижние чины из крепостных, то отношение первых к последним были, естественно, такие же, какие существуют между барином и холопом. Изменить в корне эти отношения едва ли было возможно не только в начале ХVIII века, но даже и в ХIХ веке, вплоть до освобождения крестьян. Нельзя отрицать, что такие отношения были вредны и для офицеров, ибо поддерживали в них чувство барского произвола, и для нижних чинов, вследствие унизительного с ними обращения. Единственное обстоятельство, уменьшающее вред подобных отношений, состояло в том, что солдат, привыкший в гражданском быту к такому положению, не приходил от него в ужас и, так сказать, не тяготился им. Он почитал своего офицера и ухаживал за ним, как за барином; мало того, при малейшем внимании со стороны последнего он привязывался к нему и нередко просто обожал его. Самое обращение с нижними чинами сделалось у нас более человечным. Петру I мы обязаны созданием у нас солдатского воспитания, соответствующего современным требованиям. Для этой цели первоначально поневоле Петр I должен был привлекать в русскую службу иностранцев, знакомых с порядками регулярных войск; но он как под Азовом, так особенно под Нарвой наглядно убедился, с одной стороны, в низких качествах большинства иноземных офицеров, жаждавших лишь обогащения, в, с другой - в нелюбви и недоверии к ним русских солдат. И здесь гениальный законодатель принял самые радикальные и в то же время весьма плодотворные меры. И прежде дворяне за получаемые от государя вотчины несли военную повинность, являлись по призыву царскому вместе со своими слугами для войны; но когда для последней понадобились воины, подготовленные к суммарному бою, т.е. дисциплинированные и вышколенные еще в мирное время по особому рекрутскому уставу, тогда, с одной стороны, отечество перестало нуждаться в поместной военной силе, составленной из дворян, а, с другой - дворяне по гордости и чванству не соглашались вступать в солдатские ряды и обучаться в мирное время непонятной для них солдатской науке. Нужен был для них пример, и вот сам Царь делается солдатом, и не в шутку, а в действительности. Наравне с прочими нижними чинами он спит в палатке, стоит на часах и возит землю. То он является в роли простого барабанщика потешной роты, то в роли сержанта Преображенского полка, то в роли простого бомбардира бомбардирской роты. Раз Царь становится в ряды, то и дворянам не совестно поступать в них, и уже в 1684 году число таких охотников из дворян достигает до 300, а через четыре года после того до 1.000 человек и Петр вынужден образовать из Преображенского полка еще новый, Семеновский полк. С тех пор, как Петр сделался единственным самодержцем России, почти все главные приближенные его и все занимавшие наиболее высокие государственные посты, были люди, прошедшие солдатскую школу. В 1714 году вышел даже указ, запрещавший производить в офицеры дворян, не служивших в гвардии солдатами, "понеже сделалось известным, что многие производят своих сродников в офицеры из молодых, которые с фундаменту не знают солдатского дела, ибо не служили в нижних чинах". Последние слова показывают, что Царь сознательно требовал прохождения дворянами солдатской школы и, конечно, он был прав. Благодаря такой мере, в русской регулярной армии не было особенных дрессировщиков, а сами офицеры занимались обучением солдат. Пожизненная военная служба, установившаяся при Петре I, при всех своих недостатках имела и хорошую сторону. Хотя и вербовочный солдат привыкал к своему полку и роднился с ним, в солдате по обязательной повинности эта привязанность стала еще сильнее, так как он был навсегда связан со своею частью и еще более дорожил корпоративным своим кружком; привычка же к массе и к своим рядам делалась в нем жизненной и можно было смело поручиться, что большинство солдат не покинут своих рядов при самых трудных обстоятельствах. Конечно, и в наших национальных войсках встречалось не мало негодяев, которые ради грабежа, мародерства бросали полки; но масса срасталась со своею часть. <...> Самым важным приобретением в нравственной натуре солдата по набору было проявление в ней патриотизма, верноподданнического чувства и религиозности. <...> О высокой преданности вере, царю и отечеству русского человека... уже говорено. Этой-то преданностью был велик и русский солдат. Из нее он черпал свое необыкновенное упорство, свою несокрушимую энергию в критические минуты боя. <...>

Маслов И.

Научные исследования по тактике. Вып. II.

Анализ нравственных сил бойца. -

СП б., 1896.

0x01 graphic

СКИФСКИЕ УРОКИ

Анатолий Каменев

С момента выхода скифов в VII в. до Р.Х. на арену мировой истории, они выступают как мощное военное объединение, принимающее самое активное участие в важнейших исторических процессах той поры, происходящих на огромных пространствах от Северного Причерноморья и до глубин Востока.

Скифское владычество обеспечило мир для Западной Евразии в течение трех столетий.

Скифский мир имел колоссальное значение в поддержании торговли и благосостояния не только самих скифов, но также и других племен, контролируемых ими.

Именно греки воспользовались в наибольшей степени благоприятными торговыми условиями.

Скифы и родственные им племена выступили в истории одновременно как разрушители культуры, сокрушавшие царства и города, и как носители цивилизации и прогресса, принесшие передовые технологии и культурные достижения в глухие лесные уголки Восточной и Центральной Европы. Они также выступали торговыми посредниками между самыми отдалёнными районами не только Европы, но и всей Евразии.

По своей природе мобильные, они перемещали товары и идеи на огромные расстояния, послужив мостиком между Китаем, Сибирью, Европой и Ближним Востоком.

Именно иранские племена Средней Азии и примыкающих степных регионов построили в позднеантичную эпоху "Великий шёлковый путь", вплоть до эпохи Великих географических открытий бывший средоточием мировой торговли и экономики. Они также заложили военную основу Средневековья, создав условия, породившие тяжеловооружённого конного воина-профессионала, на котором держался весь средневековый миропорядок.

Историческую роль скифов хорошо понимали древние авторы.

Так, Юстин писал, что подвиги скифов были достаточно велики и важны и что начало их истории было не менее славно, чем их владычество .

По мнению ряда исследователей, именно о скифах писал пророк Исаия, предупреждая жителей Иерусалима о той каре Господней за их отложение от Бога:

"И поднимет знамя народам дальним, и даст знак живущему на краю земли, - и вот он легко и скоро придет.

Не будет у него ни усталого, ни изнемогающего; ни один не задремлет и не заснет, и не снимется пояс с чресел его, и не разорвется ремень у обуви его.

Стрелы его заострены, и все луки его натянуты; копыта коней его подобны камню, и колеса его как вихрь.

Рев его, как рев львицы; он рыкает подобно скимнам, и заревет, и схватит добычу, и унесет, и никто не отнимет.

И заревет на него в тот день как бы рев разъяренного моря; и взглянет на землю, и вот тьма, горе и свет померк в облаках. (Ис., 5, 26-30).

Безусловно, было бы неправильно утверждать о том, что именно о скифах говорил Исаия. Тем не менее, ясно другое: скифы периода своего могущества были, действительно, такой силой, о которой писал пророк Исаия.

Это был сильный, воинственный народ, перед которым останавливались даже такие могущественные государи, как персидские цари - Кир Великий и Дарий I.

Сломав сопротивление киммерийцев и оккупировав зону степей от Волги до реки Дунай, скифы проявили интерес к укреплению связей с прилегающими странами, в особенности на юге.

Греческие города на северном побережье Черного моря процветали из-за скифской торговли; большинство из них, однако, должны были платить определенную дань скифам, которые предложили в ответ свою защиту.

Главной проблемой внутренней политики скифских царей было, возможно, распределение пастбищных районов между главной ордой и второстепенными, с тем чтобы достаточно защитить интересы каждой орды в разведении лошадей и скота.

Геродот, Гиппократ, Страбон, Аристотель, другие греческие и римские историки и писатели сообщают нам сведения об истории о происхождении скифов.

Справка:

-- Геродот собрал и опубликовал информацию о современном ему скифском государстве и обществе, об обычаях и нравах скифов, об их борьбе с персами, а также о тех народах, которые окружали этот народ.

-- Врач древности Гиппократ (р. 460 - ум. ок. 377 г. до Р.Х.) называет савроматов скифским народом, живущим около Мэотиды, рассказывает о воинственности их женщин.

-- Греческий географ Страбон (около 62-63 гг. до н.э.) широко использовал как повествования Геродота, так и иные источники о скифах, утерянные с тех пор.

-- Аристотель в своей "Политике" также дал характеристику одному из характерных обычаев скифов. "... У всех негреческих племен, достаточно сильных, чтобы иметь превосходство над другими, военная мощь имеет большое значение, например у скифов, персов, фракийцев, кельтов. У некоторых имеются определенные законы, поощряющие эту добродетель, например в Карфагене, где, говорят; считается знаком отличия украшение, состоящее из колец по числу проделанных походов. И в Македонии был в старину закон, в силу которого человек, не убивший ни одного неприятеля, должен был подпоясываться недоуздком. У скифов такой человек не имел права во время одного праздника пить из круговой чаши".

Обратимся к характеристике скифов и для этого используем сведения русского историка С.М. Соловьева:

-- "Относительно наружности скифы представляются у древних белокожими, краснолицыми, голубоглазыми, с мягкими, длинными, жидкими, искрасна-желтыми волосами.

-- Скифы были очень похожи друг на друга, толсты, мясисты; браки их не отличались плодовитостию; нравы их - нравы всех младенчествующих народов; они были страстны, вспыльчивы, ленивы; их обычаи - обычаи всех кочевых народов, каких еще и теперь много питают степи Средней Азии; мужчины на лошадях, женщины и дети в кибитках, запряженных волами, перекочевывали с одного пастбища на другое; пища их - лошадиное молоко и мясо.

-- Как все варварские народы, скифы любили опьяняться дымом пахучих трав, потом полюбили привозное из Греции вино и пили его чистое, мужчины и женщины; пили и мед".

Разведение лошадей было фундаментом их образа жизни.

Они жили в кибитках на колесах. Такая подвижная телега имела четыре или шесть колес и приводилась в движение двумя или тремя парами быков. Вареное мясо и кобылье молоко составляли основу их рациона питания.

Что касается религиозных верований скифов, то они представляли смесь иранских и алародианских культов.

Высший мужской бог скифов соответствует персидскому Ахуромазде; он обычно изображался на коне.

С другой стороны объектом почитания было женское божество - Великая Богиня или Мать Богов.

Геродот также упоминает скифский культ меча.

Скифское государство было скорее конфедерацией сильных кочевых родов.

Как социально, так и по легальному статусу оно соответствовало государству, базировавшемуся на родовом законе. Кажется вероятным, что скифское государство находилось под предводительством не одного, а двух царей - как это случилось с хьюнг-ну и тюрками - или же даже большего количества.

Описывая скифскую подготовку для защиты своей страны против Дария, Геродот упоминает трех скифских правителей (Скопасиса, Иданфирса и Таксакиса). Каждый из них управлял своей собственной ордой, в то время как каждая орда в свою очередь состояла из нескольких частей (ср. тюркский улус) и кланов (ср. тюркский йурт), возглавляемых племенными и родовыми князьями и предводителями. Эта сложная аристократическая система была спаяна авторитетом царского дома, о котором мы можем судить по тщательности, с которой сохранялись царские могилы.

0x01 graphic

Обстрел скифов македонянами на берегу р. Яксарт

Правящая скифская орда была, возможно, иранского происхождения; некоторые второстепенные орды могли состоять из угров и монголов; и таким же образом не исключено, что другие группы, известные под именем скифов - как, например, скифы-пахари - были протославянского происхождения.

Основная орда была известна как царские скифы.

Геродот говорит, что это были лучшие и сильнейшие и что они рассматривали других как своих рабов. Имена скифских царей, цитированные Геродотом и некоторыми другими писателями, очевидно, иранского происхождения. Авторитет царя главной орды признавался предводителями более мелких орд, но царь не был абсолютным правителем.

Война считалась почетнейшим занятием; купцы уважались меньше, чем воины.

По словам древнего историка Юстина, "это был народ в трудах неутомимый, в войнах неукротимый, а крепость телесных тел его была чрезвычайная. Они ничего не приобрели, что можно было бы потерять, в победах не искали ничего, кроме одной славы". Каждый скиф являлся воином, его принадлежность к тому или иному роду войск определялась его имущественным положением.

На войне скифы отличались храбростью и жестокостью: сдирали кожу с убитых врагов, пили из черепов их, снимали скальпы, привязывая их затем к уздечкам своих коней.

В VII веке до н. э. у скифских племен имелись уже органы военной демократии: собрание племен, вожди племен и совет племенных вождей.

Одной из главных задач такой общественной организации было ведение войны.

Скифия разделялась на округи, в каждом округе был особый начальник, для общего собрания, веча, назначалось особое место.

0x01 graphic

Бой славян со скифами

Художник В. М. Васнецов

"Армия" скифов имела три рода войск: тяжелую конницу, легкую конницу, пехоту. Кавалерия была главным оружием скифской военной организации.

Скифский воин - это конный лучник.

Сила его, по словам Овидия, заключалась "в стреле, в полном колчане и в быстром, не знающем устали коне". Скифские всадники использовали седло, которое давало им очевидное преимущество над западной кавалерией, поскольку ни греки, ни римляне не использовали седел.

Кроме лука и копья, скифы имели короткий меч, арканы и доспехи, боевые пояса.

Стратегия скифов характеризуется правильной оценкой соотношения сил и стремлением изменить его в свою пользу. При наличии численного превосходства врага скифы не вступали в бой, а преднамеренно отступали в глубь своей территории.

Лишь после того, как враг был деморализован и ослаблен, скифы стремились отрезать ему пути отступления, а затем окружить и уничтожить. Таким образом, скифы одни из первых приметили стратегическое отступление для изменения соотношения сил в свою пользу.

Скифы широко применяли такие способы ведения войны, которые древние греко-римские авторы называли "малой войной".

Они устраивали засады, заманивали врага, внезапно нападали на него днем и ночью и быстро исчезали. Мелкими неожиданными нападениями они постоянно держали в напряжении все вражеское войско, а сами были неуловимы.

Характеризуя военное искусство скифов, Геродот писал: "В этом наиболее важном отношении они устраиваются так, что никакой враг, вторгшийся в их страну, не может уже спастись оттуда бегством, не может и настигнуть их, если только они сами не пожелают быть открытыми, потому что скифы не имеют ни городов, ни укреплений, но передвигают свои жилища с собой, и все они - конные стрелки из луков; пропитание себе скифы добывают не земледелием, а скотоводством, и жилища свои устраивают на повозке. Как же им не быть непобедимыми и неприступными?"

По словам Геродота, скифы часто совершали свои походы зимой по льду.

0x01 graphic

Скифы также разработали военную тактику, основанную на массовом применении конницы.

В дальнейшем именно она неоднократно приносила кочевникам победы над соседними народами. Боевой порядок скифов состоял из отдельных ватаг (родовых отрядов), которые выстраивались в одну линию. Несколько отрядов высылалось вперед для засад и в резерв для поддержки частей боевого порядка, теснимых противником. Глубина боевого порядка была неопределенной; большое внимание уделялось равнению по фронту и сомкнутости строя, часто имевшего форму клина. Бой вели в конном строю и никогда не спешивались.

Нередко скифы старались победить своего противника не силой, а военной хитростью.

Бой обычно начинали вечером действиями дальних засад, обходами противника и притворным отступлением с неожиданным переходом в контратаки.

При успешном исходе боя скифы преследовали противника до полного его уничтожения или рассеивания.

Потерпев поражение, они не отказывались от борьбы, а продолжали ее до тех пор, пока окончательно не были разбиты наголову или не добивались перелома в свою пользу.

Методы ведения скифами боевых действий также имели свои особенности.

Скифы первые разделили войско на два взаимодействующих отряда: один отряд находился перед фронтом наступавшего врага, другой - в постоянной готовности нанести удар во фланг и тыл врага, если он начнет отступать. Во время своего отступления в глубь страны скифы систематически нападали на врага, уничтожали запасы продовольствия, угоняли стада скота и выжигали растительность, оставляя противника без продовольствия, а его лошадей без подножного корма.

С точки зрения военного искусства, интересен опыт войны европейских скифов с персидским войском Дария I в 512 г. до Р.Х.

Надеясь использовать разногласия скифских племен, у которых не было единства, персидские военачальники начали поход на Скифию.

Но скифские вожди на своем совете приняли решение дать отпор персам.

С этой целью был выработан план ведения войны: в бой не вступать и отступать на территорию тех скифских племен, которые отказались воевать с персами, чтобы те, которые, по словам Геродота, "добровольно не пожелали вести войну с персами, должны были воевать хоть поневоле".

0x01 graphic

Скифские вожди решили "отступать со своими стадами, засыпать попадавшиеся на пути колодцы и источники и истреблять повсюду растительность".

Мелкими нападениями предполагалось истреблять персидское войско. Все это было направлено на изматывание сил врага и изменение соотношения сил в пользу скифов. Навстречу персидскому войску скифы выслали отряд из лучших всадников, который напал на персов на расстоянии трех дней пути от Истра (Дуная).

Наконец Дарий послал к скифскому царю Иданфирсу своего посла, который предложил или сражаться, или покориться. Царь скифов ответил, что раньше времени скифы в бой не вступят, раз это им невыгодно.

В персидском войске стали раздаваться требования о возвращении в Персию. "Чтобы подольше удержать персов в Скифии и заставить их все это время терпеть нужду во всем, - писал Геродот, - скифы несколько раз подбрасывали часть своего скота вместе с пастухами, а сами медленно переходили на другой пункт, тогда персы делали набег, уводили скот с собой и ликовали по случаю каждой такой добычи".

Но задержка в Скифии лишь ухудшала стратегическое положение персидского войска.

Наконец скифы послали персидскому царю "подарок": птицу, мышь, лягушку и пять стрел.

Персидский маг так разъяснил Дарию смысл этого "подарка":

"Я вижу, - оказал он, - что скифы над нами издеваются... Смысл даров таков: если вы, персы, не улетите, как небесные птицы, или подобно мышам не скроетесь в землю, или подобно лягушкам не ускачете в озеро, то не вернетесь назад и падете под ударами этих стрел".

Дарий вынужден был подчиниться ультиматуму скифов и двинул свое войско к Истру. После изнурительного похода, понеся большие потери, персидское войско возвратилось в пределы своей страны.

Могущество скифов начало ослабевать со времен Филиппа Македонского, который, по словам одного древнего историка, одержал над ними решительную победу не превосходством мужества, а хитростию воинскою, и не нашел в стане у врагов своих ни серебра, ни золота, но только жен, детей и старцев.

Митридат Эвпатор, господствуя на южных берегах Черного моря и завладев Боспорским царством, утеснил и скифов: последние их силы были истощены в жестоких его войнах с Римом, коего орлы приближались тогда к нынешним кавказским странам России. Геты, народ фракийский, побежденный Александром Великим на Дунае, но страшный для Рима во время царя своего, Беребиста Храброго, за несколько лет до Рождества Христова отнял у скифов всю землю между Истром и Борисфеном, т.е. Дунаем и Днепром.

Наконец сарматы, обитавшие в Азии близ Дона, вступили в Скифию и, по известию Диодора Сицилийского, истребили ее жителей или присоединили к своему народу, так что особенное бытие скифов исчезло для истории; осталось только их славное имя, коим несведущие греки и римляне долго еще называли все народы малоизвестные и живущие в странах отдаленных.

Если верить историческим преданиям, то не роскошество и изнеженность послужили причиной гибели скифов.

Скиф-кочевник, богатый после набегов, никогда не жалел и не копил богатства, и не грустил, когда его терял.

Слава и честь скифа, добытая воинской доблестью в битвах, была ценнее всякого богатства.

Если же принять во внимание тот факт, что кочевой и боевой образ жизни заставлял его довольствоваться малым и, как говорится, ловить момент удачи и не заботиться о будущем, то становится понятным пренебрежение к роскоши и отсутствие опасности впасть в изнеженность, чем неизбежно страдали некогда воинственные народы, получившие в свое распоряжение богатства завоеванных народов и стремящиеся как можно лучше устроить свой быт, в ущерб воздержанности, умеренности и т.п.

Возникает вопрос: что же явилось причиной поражения скифов и их исчезновения как народности?

Думается, тому были два обстоятельства:

-- во-первых, неспособность скифских царей совладать со своим собственным народом, в силу отсутствия либо умения, либо желания и способности управлять кочевым, воинственным, самолюбивым и свободолюбивым народом;

-- во-вторых, скифы "растворились" среди других народов в силу слабости их религии.

Надо признать тот факт, что только "сильная религия" в состоянии сплачивать и объединять народ, даже разобщенный временем и расстоянием.

0x01 graphic

Один из уроков скифской истории гласит: высший руководитель государства должен быть достоин своего высокого положения.

Он должен быть не только прозорливым политиком, но и сведущим военным деятелем.

Скифия преподнесла нам и другой поучительный урок:

отечественная религия должна быть "сильной", ибо только такая религия в состоянии объединять и сплачивать народ и поднимать его дух в минуты военных испытаний...

См.: Вернадский Г.В. Указ. соч. - С. 98.

См.: Соловьев С.М. Соч. В 18 кн. - Кн. 1-2. -М. : Мысль, 1988. - С.79-80.

В состав пантеона, по данным Геродота, входило семь божеств, что отражает древнюю индоиранскую традицию. На высшей ступени иерархии находится Табити, на средней - Папай и Апи, на низшей - Ойтосир (Гойтосир), Аргимпаса (Артимпаса) и два божества, скифские имена которых Геродотом не названы. Все эти боги отождествлены у Геродота соответственно с Гестией, Зевсом и Геей, Аполлоном, Афродитой Уранией, Гераклом и Аресом.

См.: Вернадский Г.В. Указ. соч. - С. 112.

См.: Там же.

См.: Разин Е.А. История военного искусства. В 5-т. Т.1. Военное искусство рабовладельческого периода войны. - М.: Воениздат, 1955. - С. 76.

Лук был самым опасным оружием скифских всадников. Короткий (около 2,5 фута), с двойным искривлением скифский лук, был хорошо приспособлен для стрельбы с коня. Стрелы изготовлялись из дерева или тростника; наконечники стрел были бронзовыми, хотя иногда в курганах обнаруживаются каменные, костяные и железные наконечники. Дальность полета стрел составляла около 400 футов.

Основным средством личной защиты воина был панцирь. Панцири скифов очень разнообразны. Многие из них индивидуальны. Обычно металлическим набором защищалась только часть доспеха, примыкавшая к горлу, грудь или вся передняя часть. Известны экземпляры и со сплошным металлическим покрытием. Панцири различались разнообразным покроем. Обычно они имели вид рубахи с короткими и длинными рукавами. По мере того, как стал все больше применяться ближний бой, в котором всадники рубились длинными мечами, возникла необходимость дополнительного усиления плечей воинов, на которые обрушивался мощный рубящий удар. Поэтому начали изготовлять панцири, у которых на плечах пластины набора лежали не в 2-3 слоя, а побольше. Это были панцири с оплечьями. Для украшения панцирного набора использовались бронзовые литые бляхи, выполненные в характерном скифском зверином стиле. - См.: Черненко Е.В. Рыцари великой Скифии. - М., 2001. - С.16.

Типично скифскими были боевые пояса, кожаная основа которых покрывалась металлическим набором, близким по способу крепления панцирному. Эти пояса использовались лишь для ношения мечей и кинжалов, горитов и боевых топоров, другого воинского снаряжения. Боевые пояса удачно дополняли панцири. В том месте панциря, где поверх него располагался пояс, нередко кожа набора не имела и ширина разрыва в системе набора панциря совпадала с шириной пояса. Известна серия широких боевых поясов периода скифской архаики, которые при использовании короткого панциря защищали нижнюю часть корпуса воина. Позднее подобные боевые пояса вошли в состав панциря, составив с ним одно целое. - См.: Черненко Е.В. Указ. соч. - С.19.

См.: Разин Е.А. Указ. соч. - С. 81.

В хрестоматии представлен фрагмент "Истории" Геродота об этом событии.

Карамзин Н.М. История государства Российского. в 12-ти. - Т.I-IV. - М., 1993. - С. 19.

"Сильная религия" - это глубоко укоренившаяся традиция веры в существование Некой Силы (Бога), опекающей и оберегающей каждого благопорядочного человека, чтущего и соблюдающего обычаи, правила, обряды, традиционные для данного народа. Сила религии - в ее постоянстве, неизменности, обязательности, чистоте ее канонов, праведности пастырей и т.д.

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 16/03/2014, изменен: 16/03/2014. 105k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 11 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА (из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Каменев Анатолий Иванович "Тот почитается счастливым, кто умрет в сражении"...

Каменев Анатолий Иванович
"Тот почитается счастливым, кто умрет в сражении"...