ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Традиция, которую не обсуждают, а соблюдают"...

"Традиция, которую не обсуждают, а соблюдают"...

Дуэль А. С. Пушкина с Дантесом.

Рисунок П. П. Соколова. 1890 г.

ИНТЕРЕСНЫЕ ПРАВИЛА КАЖДОМУ РУССКОМУ

О.С. Муравьева

(Фрагменты)

Правило "служить верно" входило в кодекс дворянской чести и, таким образом, имело статус этической ценности, нравственного закона. Этот закон признавался безоговорочно многими поколениями дворян, принадлежавшими к разным кругам дворянского общества.

Чувство собственного достоинства четко проводило грань между государевой службой и лакейским прислуживанием.

Одним из принципов дворянской идеологии было убеждение, что высокое положение дворянина в обществе обязывает его быть образцом высоких нравственных качеств. Решающая установка в воспитании дворянского ребенка состояла в том, что его ориентировали не на успех, а на идеал. Быть храбрым, честным, образованным ему следовало не для того, чтобы достичь чего бы то ни было (славы, богатства, высокого чина), а потому что он дворянин, потому что ему многое дано, потому что он должен быть именно таким.

Едва ли не главной сословной добродетелью считалась дворянская честь. Согласно дворянской этике, "честь" не дает человеку никаких привилегий, а напротив, делает его более уязвимым, чем другие. В идеале честь являлась основным законом поведения дворянина, безусловно и безоговорочно преобладающим над любыми другими соображениями, будь это выгода, успех, безопасность и просто рассудительность.

Готовность рисковать жизнь для того, чтобы не быть обесчещенным, требовала немалой храбрости, а также честности, выработки привычки отвечать за свои слова. Демонстрировать обиду и не предпринимать ничего, чтобы одернуть обидчика или просто выяснить с ним отношения _ считалось признаком дурного воспитания и сомнительных нравственных принципов.

Постоянно присутствующая угроза смертельного поединка очень повышала цену слов и, в особенности, " честного слово ". Публичное оскорбление неизбежно влекло за собой дуэль. Нарушить данное слово _ значит раз и навсегда погубить свою репутацию.

Дуэль как способ защиты, несла еще и особую функцию: утверждала некое дворянское равенство, не зависящее от чиновничьей и придворной иерархии.

Если стимулом всей жизни является честь, совершенно очевидно, что ориентиром в поведении человека становятся не результаты, а принципы. Думать об этическом значении поступка, а не о его практических результатах _ традиционная установка российского дворянства, отличающая его от западных дворян.

Обостренное чувство собственного достоинства воспитывалось и вырабатывалось в ребенке целой системой разных, внешне порой никак не связанных между собой требований.

Храбрость и выносливость, которые безусловно требовались от дворянина, были почти невозможны без соответствующей физической силы и ловкости. Не удивительно, что эти качества высоко ценились и старательно прививались детям. К примеру, в Царскосельском лицее каждый день для физической закалки уделялось несколько часов: лицеисты обучались верховой езде, фехтованию, плаванью, гребле. Этой же цели служили прогулки в любую погоду.

Физические нагрузки не просто укрепляли здоровье, но и способствовали формированию личности. В общем контексте этических и мировоззренческих принципов физические испытания как бы уравнивались с нравственными. Уравнивались в том смысле, что любые трудности и удары судьбы должно было переносить мужественно, не падая духом и не теряя собственного достоинства.

Этические нормы тесно соприкасались с этикетными: демонстрировать чувства, не вписывающиеся в принятую норму поведения, было не только недостойно, но и неприлично. Умение скрывать от посторонних глаз мелкие досады и огорчения считалось обязательной чертой дворянского воспитания. Считалось неприличным обременять окружающих своими личными неприятностями. Не менее важным считалось и другое _ защита своего внутреннего мира от непрошеных свидетелей.

Дворянские дети, прежде всего, приучались к правилам гигиены.

Отношение к одежде носило не только эстетический, но и философский характер. Это был культ прекрасного, стремление найти изящную форму для всех проявлений жизни. Правила хорошего тона требовали, чтобы самый дорогой и изысканный наряд выглядел просто.

Умение нравиться было одной из отличительных черт людей света.

Не удивительно, что обучение искусству нравиться людям становилось важнейшим моментом в воспитании дворянского ребенка.

Особенная изысканность манер состояла в том, чтобы со всеми людьми, независимо от их происхождения и положения, уметь держаться одинаково, без чванства и заносчивости.

Готовясь к жизни в свете, дворянский ребенок должен был приучиться выражать любые чувства в сдержанной и корректной форме. При выяснении отношений в свете допустимы были выражения резкие и по существу оскорбительные; однако по форме они должны были быть безукоризненно вежливыми. Это требовало особого искусства владения языком, знания всех принятых клише светской речи, обязательных вежливых формул.

Царскосельский лицей.

Рисунок А. С. Пушкина

Сильной стороной дворянства было то, что дворянин постоянно жил в общении с простым народом. Перед ним не вставали проблемы общения с людьми, которые имели интеллигенты, предпринимавшие "походы в народ". Подавляющее большинство дворянских семей жило в своих поместьях или же в течение года неоднократно посещало их. Они разбирались в крестьянской жизни, знали проблемы деревни, вместе справляли обряды, были одной веры с крестьянами. Они же являлись их воинскими начальниками и потому пользовались среди солдат авторитетом знающего и справедливого человека. Уважение к крестьянам и крестьянскому труду воспитывалось в дворянских детях с малого возраста.

Чтобы уверенно играть свою роль _ держаться свободно, уверенно и непринужденно _ светскому человеку нужно было уметь хорошо владеть своим телом. В этом отношении особое значение имели уроки танцев.

Танцам обучали всех дворянских детей без исключения, это был обязательный элемент воспитания. Молодому человеку, не умеющему танцевать, было бы нечего делать на бале; а бал в жизни дворянина _ это не вечер танцев, а своеобразное общественное действо, форма социальной организации дворянского сословия. Танцы же являлись организующим моментом бального ритуала, оппределяя и стиль общения, и манеру разговора.

Отказ от участия в танцах имел значение общественного и даже политического поступка, определенного вызова общественному мнению.

Сложные танцы того времени требовали хорошей хореографической подготовки, и поэтому обучение танцам начиналось рано, а учителя были очень требовательны.

Первый бал _ это первый официальный раут, в котором молодой человек впервые участвовал на правах взрослого. На уроках танцев дети учились не только танцевать. Учителя считали, что вместе с выправкой тела выправляется и душа.

Дворянское воспитание _ это не просто педагогическая система, не особая методика и не свод правил. Это _ образ жизни, стиль поведения, усваиваемый отчасти сознательно, отчасти бессознательно: путем привычки и подражания.

Сила этого воспитания _ в неуклонном соблюдении традиций.

...Традиция, которую не обсуждают, а соблюдают.

Поэтому важны не столько теоретические предписания, сколько те принципы, которые реально проявлялись в быте, поведении, живом общении. Следовательно, полезнее обращаться не к учебникам хорошего тона, а к мемуарам, письмам, дневникам, художественной литературе.

Понятие "дворянский тип поведения", конечно, крайне условно; как и любой обобщенный образ, образ "русского дворянина" не может вместить в себя все многообразие человеческих индивидуальностей. Однако можно отобрать из всего этого многообразия черты наиболее характерные и исторически значимые.

Говоря словами Пушкина, у каждого сословия были свои "пороки и слабости", были они, конечно, и у русского дворянства, идеализировать его не нужно. Но о "пороках" в предыдущие десятилетия сказано более чем достаточно, сегодня стоит вспомнить и о том хорошем, что было в русском дворянстве. В дворянских обычаях и дворянском воспитании многое неразрывно связано с бытом ушедшей эпохи; определенные утраты в любом случае были бы естественны и неизбежны.

А. С. Грибоедов.

Гравюра Н. Уткина с портрета Е. Эстеррейха. 1829 г.

Когда Чацкий из комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума" с вызовом заявляет: "Служить бы рад, прислуживаться тошно" -- он имеет в виду, что в реальности служба Отечеству часто подменялась службой "лицам", вельможам и высокопоставленным чиновникам. Но заметим, что даже независимый и своевольный Чацкий в принципе против службы не выступает, а лишь возмущается тем, что это благородное дело дискредитируется корыстными и недалекими людьми.

Несмотря на то, что государственной службе часто противопоставлялась приватная деятельность независимых людей (подобную позицию в той или иной форме отстаивали Новиков, Державин, Карамзин), глубокого противоречия здесь не было. Во-первых, разногласия касались, в сущности, того, на каком поприще можно принести больше пользы Отечеству; самое же стремление приносить ему пользу под сомнение не ставилось. Во-вторых, даже не состоящий на государственной службе дворянин не был в полном смысле этого слова частным лицом: он был вынужден заниматься делами своего имения и своих крестьян.

Один на пушкинских героев по этому поводу заметил: "Звание помещика есть та же служба. Заниматься управлением трех тысяч душ, коих все благосостояние зависит совершенно от нас, важнее, чем командовать взводом или переписывать дипломатические депеши".

Разумеется, далеко не каждый помещик столь ясно осознавал свой гражданский долг, но несоответствие этим идеалам воспринималось как поведение недостойное, заслуживающее общественного порицания, что и внушалось сызмальства дворянским детям.

Правило "служить верно" входило в кодекс дворянской чести и, таким образом, имело статус этической ценности, нравственного закона. Этот закон признавался на протяжении многих десятилетий людьми, принадлежавшими к разным кругам дворянского общества. Обратим внимание на то, что такие разные люди, как небогатый помещик Андрей Петрович Гринев, не читающий ничего, кроме Придворного календаря, и европейски образованный аристократ князь Николай Андреевич Болконский, провожая своих сыновей в армию, дают им, в общем, похожие напутствия.

"Батюшка сказал мне: Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду". (А. С. Пушкин. Капитанская дочка.)

Дворянское чувство долга было замешано на чувстве собственного достоинства, и служба Отечеству являлась не только обязанностью, но и правом. В этом отношении очень показательна сцена из романа "Война и мир", где князь Андрей приходит в бешенство от развязных шуток Жеркова по адресу генерала Мака -- командующего армией союзников, только что потерпевшей сокрушительное поражение.

-- "Да ты пойми, что мы -- или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела".

Разница между службой дворянской и службой лакейской усматривается в том, что первая предполагает личную и живую заинтересованность в делах государственной важности. Дворянин служит царю, как вассал сюзерену, но делает общее с ним дело, неся свою долю ответственности за все, происходящее в государстве.

Известная фраза Грибоедова из письма к С. Бегичеву: "...а ты, надеюсь, как нынче всякий честный человек, служишь из чинов, а не из чести" -- носит, конечно, демонстративно вызывающий, эпатирующий характер.

Эта позиция была популярна среди молодежи 1810-х годов, у которой резкое недовольство государственным устройством России рождало убеждение, что долг чести -- не служить такому государству, а стремиться его переделать. Именно такие настроения во многом предопределили движение декабристов. Однако они не стали характерной чертой дворянского мировоззрения вообще.

Заметим, что и сам Грибоедов, как известно, не отказался в свое время от важного государственного поста и погиб, исполняя свой долг.

Нужно подчеркнуть, что ревностное отношение к службе не имело ничего общего с верноподданичеством или карьеризмом. Выразительный пример в этом отношении являл собой адмирал Николай Семенович Мордвинов. Адмирал славился смелостью и независимостью суждений и поступков; он был единственным из членов следственной комиссии по делу декабристов, выступившим против смертного приговора.

Пушкин писал, что Мордвинов "заключает в себе одном всю русскую оппозицию", а К. Рылеев посвятил ему оду "Гражданское мужество". Мордвинов не раз попадал в опалу, но никогда не отказывался от предложения занять тот или иной государственный пост. Он говорил, что "каждый честный человек не должен уклоняться от обязанности, которую на него возлагает Верховная власть или выбор граждан".

Одним из принципов дворянской идеологии было убеждение, что высокое положение обязывает его быть образцом высоких нравственных качеств. Рациональная схема иерархии социальных и моральных ценностей, обосновывавшая такое убеждение, сохраняла актуальность в XVIII веке, затем на смену ей пришли более сложные концепции общественного устройства, и постулат о нравственной высоте дворянина постепенно преобразовался в чисто этическое требование: "Кому много дано, с того много и спросится".

Едва ли не главной сословной добродетелью считалась дворянская честь, point d'honneur.

Согласно дворянской этике, "честь" не дает человеку никаких привилегий, а напротив, делает его более уязвимым, чем другие.

В идеале честь являлась основным законом поведения дворянина, безусловно и безоговорочно преобладающим над любыми другими соображениями, будь это выгода, успех, безопасность и просто рассудительность.

Граница между честью и бесчестием порой была чисто условной.

Пушкин даже определял честь как "готовность жертвовать всем для поддержания какого-нибудь условного правила".

В другом месте он писал: "Люди светские имеют свой образ мыслей, свои предрассудки, непонятные для другой касты. Каким образом растолкуете вы мирному алеуту поединок двух французских офицеров? Щекотливость их покажется ему чрезвычайно странною, и он чуть ли не будет прав".

Не только с точки зрения "мирного алеута", но и с позиции здравого смысла дуэль была чистым безумием, ибо цена, которую приходилось платить обидчику, была слишком высока. Тем более, что часто дворянина толкали на дуэль соображения достаточно суетные: боязнь осуждения, оглядка на "общественное мнение", которое Пушкин называл "пружиной чести".

Если на таком поединке человеку случалось убить своего соперника, к которому он не испытывал, в сущности, никаких злых чувств, невольный убийца переживал тяжелое потрясение. Хрестоматийный пример подобной ситуации -- дуэль Владимира Ленского и Евгения Онегина.

Тем не менее, в этом "безумии", безусловно, был свой "блеск": готовность рисковать жизнью для того, чтобы не стать обесчещенным, требовала немалой храбрости, а также честности и перед другими, и перед самим собой. Человек должен был привыкать отвечать за свои слова; "оскорблять и не драться" (по выражению Пушкина) -- считалось пределом низости. Это диктовало и определенный стиль поведения: необходимо было избегать как излишней мнительности, так и недостаточной требовательности.

Честерфилд в своих "Письмах к сыну" дает юноше четкие рекомендации на этот счет: "Помни, что для джентльмена и человека талантливого есть только два precedes: либо быть со своим врагом подчеркнуто вежливым, либо сбивать его с ног. Если человек нарочито и преднамеренно оскорбляет и грубо тебя унижает, ударь его, но если он только задевает тебя, лучший способ отомстить -- это быть изысканно вежливым с ним внешне и в то же время противодействовать ему и возвращать его колкости, может быть, даже с процентами". Честерфилд поясняет сыну, почему необходимо владеть собой настолько, чтобы быть приветливым и учтивым даже с тем, кто точно не любит тебя и старается тебе навредить: если своим поведением ты дашь почувствовать окружающим, что задет и оскорблен, ты обязан будешь надлежащим образом отплатить за обиду. Но требовать сатисфакции из-за каждого косого взгляда -- ставить себя в смешное положение.

Итак, демонстрировать обиду и не предпринимать ничего, чтобы одернуть обидчика или просто выяснить с ним отношения -- считалось признаком дурного воспитания и сомнительных нравственных принципов. "Люди порядочные, -- утверждал Честерфилд, -- никогда не дуются друг на друга".

Н. М. Карамзин

Искусство общения для человека, щепетильного в вопросах чести, состояло, в частности, в том, чтобы избегать ситуаций, чреватых возможностью попасть в уязвимое положение. Ироническая фраза Карамзина: "И ne faut pas qu'un honnete homme merite d'etre pendu".( "Честному человеку не должно подвергать себя виселице" (франц.) имеет не только политический, но и нравственный аспект.

Когда в повести Гарина-Михайловского мать отчитывает сына, бросившего камень в мясника, мальчик оправдывает себя тем, что мясник мог бы вывести его за руку, а не за ухо! Но мать парирует: "Зачем ставишь себя в такое положение, что тебя могут взять за ухо?" Параллель между тонкой сентенцией Карамзина и нравоучением для Темы выглядит несерьезно, но в основе этих столь далеких друг от друга рассуждений лежит близкое по типу мироощущение.

Постоянно присутствующая угроза смертельного поединка очень повышала цену слов и, в особенности, "честного слова". Публичное оскорбление неизбежно влекло за собой дуэль, но публичное же извинение делало конфликт исчерпанным. Нарушить данное слово -- значило раз и навсегда погубить свою репутацию, потому поручительство под честное слово было абсолютно надежным. Известны случаи, когда человек, признавая свою непоправимую вину, давал честное слово застрелиться -- и выполнял обещание.

П. К. Мартьянов в своей книге "Дела и люди века" рассказывает, что адмирал И. Ф. Крузенштерн, директор морского корпуса в начале 1840-х годов, прощал воспитаннику любое прегрешение, если тот являлся с повинной. Однажды кадет признался в действительно серьезном проступке, и его батальонный командир настаивал на наказании. Но Крузенштерн был неумолим: "Я дал слово, что наказания не будет, и слово мое сдержу! Я доложу моему государю, что я слово дал! Пусть взыскивает с меня! А вы уж оставьте, я вас прошу!"

Дуэль как способ защиты чести несла еще и особую функцию: утверждала некое дворянское равенство, не зависящее от чиновничьей и придворной иерархии. Классический пример такого рода: предложение великого князя Михаила Павловича принести удовлетворение любому из семеновских офицеров, коль скоро они считают, что он задел честь их полка. Будущий декабрист Михаил Лунин выразил тогда готовность стреляться с братом императора. Менее известный, но аналогичный, в сущности, случай, о котором сообщает в своих воспоминаниях П. К. Мартьянов, произошел уже в 1840-х годах.

Один из батальонных командиров морского корпуса, барон А. А. де Ридель, услышал, как один из старших гардемаринов выругался по адресу начальства, не разрешающего заниматься в классе ранее определенного часа. Поскольку это распоряжение исходило именно от Риделя, барон счел себя оскорбленным и заявил воспитаннику, что наказывать его не станет и жаловаться начальству не пойдет, но за оскорбление своей чести требует сатисфакции. Воспитанник решительно отрицал, что имел в виду оскорбить лично Риделя, но при этом не преминул поблагодарить командира за честь, которую он оказал ему своим вызовом.

Напомним, что дуэль была официально запрещена и уголовно наказуема; согласно известному парадоксу, офицер мог быть изгнанным из полка "за дуэль или за отказу. В первом случае он попадал под суд и нес наказание, во втором -- офицеры полка предлагали ему подать в отставку. Таким образом, соблюдение норм дворянской этики приходило в противоречие с государственными установлениями и влекло за собой всякого рода неприятности.

Л. Н. Толстой.

Фотография. Москва. 1868 г.

Сын Льва Толстого Сергей утверждал, что девизом его отца была французская поговорка: "Fais ce que dois, advienne que pourra". ("Делай что должно, и будь что будет"). "Он всегда считал, что долг выше всего и что в своих поступках не следует руководствоваться предполагаемыми последствиями их". Как известно, Лев Толстой вкладывал в понятие долга свой, подчас неожиданный для общества смысл. Но самая установка; думать об этическом значении поступка, а не о его практических последствиях -- традиционна для дворянского кодекса чести.

Н. А. Тучкова-Огарева приводит в своих воспоминаниях случай, бывший с ее отцом, тогда еще совсем молодым офицером, Алексеем Тучковым. Он "стоял на крыльце станционного дома, когда подъехала кибитка, в которой сидел генерал (впоследствии узнали, что это был генерал Нейдгарт.) Он стал звать пальцем отца моего. , -- Эй, ты, поди сюда! -- кричал генерал.

-- Сам подойди, коли тебе надо, -- отвечал отец, не двигаясь с места.

-- Однако, кто ты? -- спрашивает сердито генерал.

-- Офицер, посланный по казенной надобности, -- отвечал ему отец.

-- А ты не видишь, кто я? -- вскричал генерал.

-- Вижу, -- отвечал отец, -- человек дурного воспитания.

-- Как вы смеете так дерзко говорить? Ваше имя? -- кипятился генерал.

-- Генерального штаба поручик Тучков, чтобы ты не думал, что я скрываю, -- отвечал отец.

Эта неприятная история могла бы кончиться очень нехорошо, но к счастию, Нейдгардт был хорошо знаком со стариками Тучковыми, потому и промолчал, -- едва ли не потому, что сам был виноват".

В романе (Л.Н. Толстого) "Война и мир" описана близкая по духу сцена.

"-- Ка-а-ак стоишь? Где нога? Нога где? -- закричал полковой командир с выражением

страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.

Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.

-- Зачем синяя шинель? Долой!.. Фельдфебель! Переодеть его... дря... Он не успел договорить.

-- Генерал, я обязан исполнить приказания, но не обязан переносить... -- Поспешно сказал Долохов.

-- Во фронте не разговаривать!.. Не разговаривать, не разговаривать!..

-- Не обязан переносить оскорбления, -- громко, звучно договорил Долохов.

Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.

-- Извольте переодеться, прошу вас, -- сказал он отходя".

Пушкин отметил в своих записях ("Table-Talk") одно из наставлений князя Потемкина своему племяннику Н. Н. Раевскому (будущему генералу, герою войны 1812 года): "Во-первых, старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врожденную смелость частым обхождением с неприятелем".

Кс. Полевой вспоминал: "Разумеется, -- заметил, между прочим, Грибоедов, -- если бы я захотел, чтобы у меня был нос короче или длиннее, это было бы глупо потому, что невозможно. Но в нравственном отношении, которое бывает иногда обманчиво физическим для чувств, можно делать из себя все. Говорю так потому, что многое испытал над самим собою.

Например, в последнюю Персидскую кампанию, во время одного сражения, мне случилось быть вместе с князем Суворовым. Ядро с неприятельской батареи ударилось подле князя, осыпало его землей, и в первый миг я подумал, что он убит. Это разлило во мне такое содрогание, что я задрожал. Князя только оконтузило, но я чувствовал невольный трепет и не мог прогнать гадкого чувства робости. Это ужасно оскорбило меня самого. Стало быть, я трус в душе? Мысль нестерпимая для порядочного человека, и я решился, чего бы то ни стоило, вылечить себя от робости, которую, пожалуй, припишите физическому составу, организму, врожденному чувству. Но я хотел не дрожать перед ядрами, в виду смерти, и при случае стал в таком месте, куда доставали выстрелы с неприятельской батареи. Там сосчитал я назначенное мною самим число выстрелов и потом, тихо поворотив лошадь, спокойно отъехал прочь. Знаете ли, что это прогнало мою робость? После я не робел ни от какой военной опасности. Но поддайся чувству страха, оно усилится и утвердится".

Храбрость и выносливость, которые, безусловно, требовались от дворянина, были почти невозможны без соответствующей физической силы и ловкости. Не удивительно, что эти качества высоко ценились и старательно прививались детям. В Царскосельском лицее, где учился Пушкин, каждый день выделялось время для "гимнастических упражнений"; лицеисты обучались верховой езде, фехтованию, плаванью и гребле.
Прибавим к этому ежедневный подъем в 7 утра, прогулки в любую погоду и обычно простую пищу.

Добрейший старик адмирал И. Ф. Крузенштерн, в бытность свою директором морского корпуса, трогательно опекал воспитанников и упрекал офицеров, что "дети слишком устают", чем приводил в замешательство батальонных командиров.

Усиленная физическая закалка детей отчасти диктовалась условиями жизни; многих мальчиков в будущем ожидала военная служба, любой мужчина рисковал быть вызванным на дуэль. (Выразительный пример: Пушкин во время своих продолжительных пеших прогулок носил трость, полость которой была залита свинцом, и при этом периодически подкидывал и ловил ее в воздухе. Так он тренировал правую руку, чтобы она не дрожала, наводя пистолет.) Требовали физической подготовки и такие общепринятые развлечения как охота и верховая езда. Вместе с тем, в демонстрации физической выносливости был и особый шик.

М. Ю. Лермонтов.

Автопортрет. Акварель. 1837--1838.

А. М. Меринский, однокашник Лермонтова по юнкерской школе, вспоминал: "Лермонтов был довольно силен, в особенности имел большую силу в руках, и любил состязаться в том с юнкером Карачинским, который известен был по всей школе как замечательный силач -- он гнул шомполы и делал узлы, как из веревок. Много пришлось за испорченные шомполы гусарских карабинов переплатить ему денег унтер-офицерам, которым поручено было сбережение казенного оружия. Однажды оба они в зале забавлялись подобными tours de force (Проявлениями силы (франц.), вдруг вошел туда директор школы, генерал Шлиппенбах. Каково было его удивление, когда он увидал подобные занятия юнкеров. Разгорячась, он начал делать им замечания: "Ну, не стыдно ли вам так ребячиться! Дети, что ли, вы, чтобы так шалить!.. Ступайте под арест". Их арестовали на одни сутки. После того Лермонтов презабавно рассказывал нам про выговор, полученный им и Карачинским. "Хороши дети, -- повторял on, -- которые могут из железных шомполов вяаать узлы", -- 'и при этом от души заливался громким смехом".

С. Н. Глинка, обучавшийся в кадетском корпусе в 80-х годах XVIII в., вспоминал: "В малолетнем возрасте нас приучали ко всем воздушным переменам и, для укрепления телесных наших сил, заставляли перепрыгивать через рвы, влезать и карабкаться на высокие столбы, прыгать через деревянную лошадь, подниматься на высоты". Получив такую закалку, молодые люди любили ею бравировать. По выходе из корпуса Глинка и его товарищ поступили в адъютанты к князю Ю. В. Долгорукову. Однажды в январский мороз, когда все кутались в шубы, они отправились сопровождать князя в щегольских обтянутых мундирах. Долгоруков с одобрением заметил: "Это могут вытерпеть только кадеты да черти!" Впрочем, подобным "молодечеством" славились не только кадеты.

Сам император Александр I на свою знаменитую ежедневную прогулку, le tour imperial, в любую погоду (а в Петербурге она редко бывает теплой) отправлялся в одном сюртуке с серебряными эполетами и в треугольной шляпе с султаном. Соответственно воспитывали и царских детей.

Наследник престола, будущий император Александр II, так же, как и его ровесники, каждый день, не исключая праздники, не менее часа занимался гимнастикой, обучался верховой езде, плаванью, гребле и владенью оружием. Царевич участвовал в лагерных сборах кадетского корпуса, и для него почти не делалось поблажек, хотя учения были весьма изнурительны: длительные пешие марши в любую погоду с полной выкладкой, грубая солдатская пища. Наследник, очевидно, гордился своей выносливостью и даже зимой постоянно гулял без перчаток, в легкой одежде.

А. П. Керн воспитывалась вместе со своей двоюродной сестрой А. Н. Вульф. В своих воспоминаниях о детстве Керн отмечает, что каждый день после завтрака их вели гулять в парк "несмотря ни на какую погоду", гувернантка заставляла их лежать на полу, чтобы "спины были ровные", а одежда была так "легка и бедна", что Анна Петровна навсегда запомнила, как мерзла в карете во время поездки к дяде из Владимира в Тамбов.

Молодые женщины гордились своим умением хорошо ездить верхом; сестры Натальи Николаевны Пушкиной, великолепно владевшие этим искусством, со всем основанием рассчитывали произвести тем самым впечатление на столичных кавалеров. В сцене охоты в "Войне и мире" Наташа Ростова, которая "ловко и уверенно" сидит на своем вороном Арапчике, своей неутомимостью вызывает безусловное одобрение окружающих. "Вот так графиня молодая, -- с восхищением замечает дядюшка, -- день отъездила, хоть мужчине впору, и как ни в чем не бывало!"

В русской армии XVIII -- начала XIX веков был распространен обычай, по которому старшие офицеры, выступая в поход, везли в армейском обозе свои семьи. При этом женщины и дети подвергались известной опасности и несомненно испытывали немалые тяготы бивуачной жизни. В общем, русские дворянки были и психологически, и физически подготовлены к трудностям жизни куда лучше, чем это может показаться.)

Там, где честь являлась основным стимулом жизни, самообладание было просто необходимо. Например, следовало уметь подавлять в себе эгоистические интересы (даже вполне понятные и оправданные), если они приходили в противоречие с требованиями долга.

Отец Петруши Гринева, прощаясь со своим обливающимся слезами недорослем, наверное, беспокоится за него, но не считает возможным это показать. Подобная слабость допускается лишь для женщины: "Матушка в слезах наказывала мне беречь мое здоровье"..

Старик Болконский, провожая сына на войну, позволяет себе только такие слова: "Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет... Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: -- а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет... стыдно!"

Павел I в 1781 г.

С гравюры Скородумова

В духе ... требований дворянского ребенка воспитывали с раннего детства, настойчиво и порой жестко.

Подобный эпизод отмечен в записках Порошина, наставника будущего императора Павла I. Десятилетний Павел так хотел пораньше лечь спать перед завтрашним маскарадом, что почти плакал от нетерпения. Его воспитатель Никита Панин проводил мальчика в спальню, но строго отчитал его за несдержанность и рекомендовал сделать то же другим наставникам. Порошин наутро постарался показать великому князю всю "непристойность его поступка", с чем мальчик виновато согласился.

Лев Толстой употреблял выражение "лак высшего тона", полагая, что он скрывает особенности характера человека так же, как хороший лак скрывает качество дерева.

К. Головин вспоминал о петербургском свете 1860--70-х годов: "Все было проще в обстановке и более условно в людских отношениях. Предания той эпохи, когда все было точно определено: и как кланяться, и кому в особенности, и как разговаривать, и даже как влюбляться, -- эти предания еще тяготели над тогдашним обществом. Напрасно, впрочем, попалось мне под перо слово "тяготеет". В сущности, для человека бывалого -- много было свободы под этой корою приличий. Ведь и классическую музыку можно наигрывать легко..".

Умение "нравиться" было одной из отличительных черт людей света.

В. А. Жуковский отметил в своем дневнике следующий эпизод. "В. к. (Великий князь -- А.К.) недослушал чтения; это было неприлично. Чтение не могло долго продолжаться. Если бы он дал мне его докончить, то доказал, что слушал с удовольствием. Такого рода принуждение необходимо: не подобно употреблять других только для себя: надобно к ним иметь внимание. А ко мне и подавно. Избави Бог от привычки видеть одного себя центром всего и считать других только принадлежностью, искать собственного удовольствия и собственной выгоды, не заботясь о том, что это стоит для других: в этом есть какое-то сибаритство, самовольство, эгоизм, весьма унизительный для души и весьма для нее вредный".

К. Головин, вспоминая о графе М. Ю. Виельгорском, в доме которого "получали крещение" все знаменитости Петербурга, отмечает: "Одно его отличало -- полная одинаковость обращения со всеми. Великого князя он принимал совершенно на равной ноге с самым невзрачным из простых смертных, если только этот простой смертный был от природы не глуп. В противном случае не принимали вовсе".

"Если бы даже тебе пришлось разговаривать с самим королем, ты должен держать себя столь же легко и непринужденно, как и с собственным камердинером", -- требовал от сына Честерфилд.

В. А. Жуковский, внимательно анализируя поведение юного наследника престола, счел нужным отметить в своем дневнике такой эпизод: "Во время чтения, при котором присутствовал Паткуль, великий князь забылся: он, лежа, протянул ноги и положил их на колени Паткуля. Я взглянул на эти ноги; великий князь почувствовал неприличие и переменил положение". Этот промах его воспитанника опять-таки делается для Жуковского поводом к весьма далеко идущим рассуждениям: "Не подвергайте тех, кто вас окружает, чему-либо такому, что может их унизить; вы их оскорбляете и отдаляете от себя, и вы унижаете самих себя этими проявлениями ложного превосходства, которое должно заключаться не в том, чтобы давать чувствовать другим их ничтожество, но в том, чтобы внушать им вашим присутствием чувство вашего и их достоинства".

В записках Порошина, одного из наставников великого князя Павла, относящихся к куда более раннему времени, мы встречаем аналогичные примеры. Хотя даже в личном дневнике Порошин пишет о царственном воспитаннике исключительно в витиевато-почтительных выражениях ("Вставши из-за стола изволил Его Высочество выкушавши чашку кофе пой-тить со мною в опочивальню и там попрыгивать"), это вовсе не означает, что десятилетний наследник престола мог позволить себе барственное отношение к своему наставнику. Когда однажды великий князь "изволил" поговорить с Порошиным дерзко и сердито, тот, не колеблясь, решил "дать ему почувствовать мое справедливое негодование и произвести в нем раскаянье". С этой целью он отвечал "лаконически" на все попытки мальчика с ним заговорить, а сам к нему не обращался. Несмотря на то, что Павел явно чувствовал себя виноватым и то и дело смущенно говорил: "Долго ли нам так жить, пора помириться", -- воспитатель отвечал лишь, что очень обижен. Наконец, уже на третий день после размолвки, мальчик со слезами бросился Порошину на шею, целовал его и просил прощения. Только тогда и был заключен мир.

Характерна в этом отношении и сцена из повести Пушкина "Выстрел", где бедный провинциальный дворянин является с визитом к богатому и знатному соседу. "Отвыкнув от роскоши в бедном углу моем и уже давно не видав чужого богатства, я оробел и ждал графа с каким-то трепетом, как проситель из провинции ждет выхода министра. Двери отворились, и вошел мужчина лет тридцати двух, прекрасный собою. Граф приблизился ко мне с видом открытым и дружелюбным; я старался ободриться и начал было себя рекомендовать, но он предупредил меня. Мы сели. Разговор его, свободный и любезный, вскоре рассеял мою одичалую застенчивость; я уже начинал входить в обыкновенное мое положение, как вдруг вошла графиня, и смущение овладело мною пуще прежнего. В самом деле, она была красавица. Граф представил меня; я хотел казаться развязным, но чем больше старался взять на себя вид непринужденности, тем более чувствовал себя неловким. Они, чтоб дать мне время оправиться и привыкнуть к новому знакомству, стали говорить между собою, обходясь со мною как с добрым соседом и без церемоний".

В. А. Соллогуб, говоря о русской знати 1830-х годов, которая "строго чуждалась наводнивших ее впоследствии всякого рода проходимцев", выделяет все те же черты: "Ко всем и каждому соблюдалась вежливость самая утонченная, гостеприимство самое широкое". Таким запомнился Соллогубу и его отец, один из ярких представителей той знати: "Чванства в отце моем не проявлялось никакого. Он был со всеми обходителен и прост, весел и любезен, щедр и благотворителен, добрый товарищ, приятный собеседник, отличный рассказчик, всегда готовый на доброе дело и резкий, остроумный ответ".

Одно из замечаний Пушкина косвенным образом затрагивает тот же вопрос: "Чем более мы холодны, расчетливы, осмотрительны, тем менее подвергаемся нападениям насмешки. Эгоизм может быть отвратителен, но он не смешон, ибо отменно благоразумен. Однако есть люди, которые любят себя с такою нежностию, удивляются своему гению с таким восторгом, думают о своем благосостоянии с таким умилением, о своих неудовольствиях с таким состраданием, что в них и эгоизм имеет всю смешную сторону энтузиазма и чувствительности".

Пушкин, рассуждая о пользе придворного этикета, сравнивал его с законом, определяющим обязанности, которые следует выполнять, и границы, которые нельзя преступать. "Где нет этикета, -- писал он, -- там придворные в поминутном опасении сделать что-нибудь неприличное. Нехорошо прослыть невежею; неприятно казаться и под служливым выскочкою".

Готовясь к жизни в свете, дворянский ребенок должен был приучаться выражать любые чувства в сдержанной и корректной форме. Сергей Львович Толстой вспоминал, что самыми серьезными проступками детей в глазах их отца были "ложь и грубость", независимо от того, по отношению к кому они допускались -- к матери, воспитателям или прислуге. Столь же недопустимой Толстой считал и грубую фамильярность в отношениях между друзьями, "амикошонство" (т. е. свинская дружба, дружба свиней). "Есть приятели, -- объяснял он детям, -- которые хлопают друг друга по ляжке и приговаривают: "Подлец ты, мой любезный!" или "Ах ты, милая моя каналья!"

Историки (в частности, Е. Курчанов) обращают внимание на то, что в России в дворянский салонный быт, при всей его ориентированности на европейский стиль поведения, проникали народные, фольклорные традиции дурачества и гаерства. Так, например, в облике и поведении рафинированного аристократа и блестящего вельможи графа Ф. В. Ростопчина явственно проглядывали черты шута и балагура. Любовь к шутке, резко нарушающей строгость этикета своей подчеркнутой просто-душностью, -- характерная черта русского дворянского быта. Вспомним известный анекдот об И. А. Крылове. "Однажды приглашен он был на обед к императрице Марии Федоровне в Павловске. Гостей за столом было немного. Жуковский сидел возле него. Крылов не отказывался ни от одного блюда. "Да откажись хоть раз, Иван Андреевич, -- шепнул ему Жуковский, -- дай императрице возможность попотчевать тебя". -- "Ну а как не попотчует! -- отвечал он и продолжал накладывать себе на тарелку".

Характерный пример традиционного дворянского отношения к родне приводит В. А. Соллогуб, вспоминая об Екатерине Александровне Архаровой. Бывало, к ней яв-лялсяс просьбой какой-нибудь помещик из захолустья, которого она видела впервые ж жизни. Гостя встречали словами: "Чем, батюшка, могу услужить? Мы с тобой не чужие. Твой дед был внучатым моему покойному Ивану Петровичу по первой его жене. Стало быть, свои". Часто такой визитер обращался к Архаровой с просьбой пристроить детей в какое-нибудь учебное заведение и присмотреть за ними, на что она охотно соглашалась. "И на другой день помещик приезжал с детками, и через несколько дней деток уже звали Сашей, Катей, Дуней и журили их, если они тыкали себе пальцы в нос, и похваливали их умницами, если они вели себя добропорядочно. Затем они рассовывались по разным воспитательным заведениям и помещик уезжал восвояси, благодарный и твердо уверенный, что Архарова не морочила его пустыми словами и светскими любезностями и что она действительно будет наблюдать за его детьми". Так оно и было; дети неукоснительно являлись к старухе по воскресеньям и праздникам, сама Архарова регулярно наносила визиты в учебные заведения, где обучались ее подшефные и расспрашивала начальников об их успехах и поведении. Отличившихся она хвалила, виновным делала выговоры; таким образом и вдали от родителей дети находились под опекой и присмотром.

Особой диете их не подвергали, да и самое дело воспитания в значительной степени предоставляли наставникам и наставницам, следя лишь за общим ходом его, а непосредственно вмешиваясь в детскую жизнь лишь в сравнительно экстренных случаях". Аналогичные свидетельства дошли до нас и в мемуарах В. А. Соллогуба. "Жизнь наша шла отдельно от жизни родителей. Нас водили здороваться и прощаться, благодарить за обед, причем мы целовали руки родителей, держались почтительно и никогда не смели говорить "ты" ни отцу, ни матери.

Отношение к детям в дворянской семье с сегодняшних позиций может показаться излишне строгим, даже жестким. Но эту строгость не нужно принимать за недостаток любви. Высокий уровень требовательности к дворянскому ребенку определялся тем, что его воспитание было строго ориентировано на норму, зафиксированную в традиции, в дворянском кодексе чести, в правилах хорошего тона.

Хотя многие дети учились дома, день их бил строго расписан, с неизменно ранним подъемом, уроками и разнообразными занятиями. За соблюдением порядка неотступно следили гувернеры. "Родители не жалели денег и устроили нам целую гимназию, -- вспоминал К. С. Станиславский. -- С раннего утра и до позднего вечера один учитель сменял другого; в перерывах между классами умственная работа сменялась уроками фехтования, танцев, катанья на коньках и с гор, прогулками и разными физическими упражнениями".

Завтраки, обеды и ужины проходили в кругу всей семьи, всегда в определенные часы. Н. В. Давыдов вспоминает: "Хорошие манеры были обязательны; нарушение этикета, правил вежливости, внешнего почета к старшим не допускалось и наказывалось строго. Дети и подростки никогда не опаздывали к завтраку и обеду, за столом сидели смирно и корректно, не смея громко разговаривать и отказываться от какого-нибудь блюда. Это, впрочем, нисколько не мешало процветанию шалостей, вроде тайной перестрелки хлебными шариками, толчков ногами и т. п".

За сколько-нибудь серьезные проступки детей строго наказывали. "Во многих вполне почтенных семьях розга применялась к детям младшего возраста, -- вспоминает Н. В. Давыдов, -- а затем была в ходу вся лестница обычных наказаний: без сладкого, без прогулки, ставление в угол и на колени, устранение от общей игры и т. п". Но при этом он добавляет: "Если попадались хорошие наставники (что было нередко), то детям жилось, несмотря на воспрещение шуметь при старших, вмешиваться в их разговоры и приучение к порядку и хорошим манерам, легко и весело".

Старший из пяти братьев Бестужевых, Николай, человек редких душевных качеств, был у родителей любимцем. "Но эта горячая любовь, -- вспоминал он впоследствии, -- не ослепила отца до той степени, чтобы повредить мне баловством и потворством. В отце я увидел друга, но друга, строго поверяющего мои поступки. Я и теперь не могу дать себе полного отчета, какими путями он довел меня до таких близких отношений. Я чувствовал себя под властью любви, уважения к отцу, без страха, без боязни непокорности, с полною свободой в мыслях и действиях, и вместе с тем, под обаянием такой непреклонной логики здравого смысла, столь положительно точной, как военная команда, так что если бы отец скомандовал мне: "направо", я бы не простил себе, если бы ошибся на пол-дюйма".

В доказательство "всесильного влияния этой дружбы" Николай приводит следующий случай. Став кадетом морского корпуса, мальчик быстро сообразил, что тесные связи его отца с его начальниками дают возможность пренебрегать общими правилами. Постепенно Николай запустил занятия до такой степени, что скрывать это от отца стало невозможным. "Вместо упреков и наказаний, он мне просто сказал: "Ты недостоин моей дружбы, я от тебя отступлюсь -- живи сам собой, как знаешь". Эти простые слова, сказанные без гнева, спокойно, но твердо, так на меня подействовали, что я совсем переродился: стал во всех классах первым..".

Сын Льва Толстого Сергей вспоминал: "Отец очень редко наказывал нас, не ставил в угол, редко бранил, даже редко упрекал, никогда не бил, не драл за уши и т. п., но, по разным признакам, мы чувствовали, как он к нам относится. Наказание его было -- немилость: не обращает внимания, не возьмет с собою, скажет что-нибудь ироническое. (...) Он делал замечания, намекал на наши недостатки, иронизировал, шуточкой давал понять, что мы ведем себя не так, как следует, или рассказывал какой-нибудь анекдот или случай, в котором легко было усмотреть намек".

У молодых людей, "вступающих на житейское поприще" в России 1830--40-х годов, были широкие возможности последовать таким советам, посещая блестящие салоны, которыми славились обе столицы. Вспоминая об этих салонах, К. Д. Кавелин писал, что, помимо прочего, они были очень важны "именно как школа для начинающих молодых людей: здесь они воспитывались и приготовлялись к последующей литературной и научной деятельности. Вводимые в замечательно образованные семейства добротой и радушием хозяев, юноши, только что сошедшие со студенческой скамейки, получали доступ в лучшее общество, где им было хорошо и свободно, благодаря удивительной простоте и непринужденности, царившей в доме и на вечерах". Кавелин писал эти строки в 1887 году и горестно добавлял: "Теперь не слышно более о таких салонах, и оттого теперь молодым людям гораздо труднее воспитываться к интеллигентной жизни...".

Н. В. Давыдов в своих воспоминаниях отмечает, что уроки танцев проходили, как правило, вместе с детьми из других семей, и "подростки обоего пола заблаговременно обучались не только хорошим манерам и грации, но и искусству флирта".

0x01 graphic

Деревенская улица

РУССКИЕ В ПОСЛОВИЦАХ И ПОГОВОРКАХ

Иван Снегирев

Древнее русское войско, или рать, разделялось на полки, каждым из оных предводительствовал воевода, над всеми полками был главный воевода, который чередил войско:

Крепка рать воеводою.

Пословицей иносказательно выражается сие постановление: Отрезанный ломоть к хлебу не пристанет, -- ибо вещь оставленная обращается в ничто: отделенный сын и дочь, выданная замуж с приданым, делаются ничто в прежнем семействе.

Также согласно с законами гласит о наследстве матери при сыне другая пословица: Мать при сыне не наследница.

Жид крещеный, а недруг примиренный (не надежны,). -- Пословица сия основывается на глубоком познании сердца человеческого, так как и согласное с нею повеление Петра I: не принимать в свидетели не только врагов, но и примирившихся врагов; потому что, пишет он в "Воинском Процессе": "Хотя они и примирились, но юристы отвергают, предлагая, что будто оные в сердце своем ненависть имеют, которая сущую правду признать не допускает".

Другу дружи, а недругу не груби (не вреди).

Как судебная формула, сделавшаяся народной пословицей, она встречается у римских писателей, особливо у Плавта и Теренция, содержащих в себе источники для римской юриспруденции. Решено -- вершено, -- говорится по праву гражданскому, в коем предписывается, чтобы никто решенного дела в суде не возобновлял.

На правду мало слов, также: На одну строку правды миллион лжи.

Написано пером -- не вырубишь топором. -- В таком часто смысле принимается (говоря о важности и твердости актов, подписи и скрепе), как и: Где рука, там и голова.

Повинную голову и меч не сечет. -- "Повинную голову" означает добровольное признание, которое уменьшает или совсем уничтожает наказание.

В этом правиле часто соединяется благо человечества с пользою государства, ибо признание -- половина исправления, и повинившийся в своем преступлении за милосердие суда иногда открывает соучастников и злоумышленников.

Посему правосудие останавливает взмах топора над головою раскаявшегося и лежачего не бьет.

Этою пословицей Петр I прощал виновных, принесших чистосердечное признание и раскаяние.

Немудрено голову срубить -- мудрено приставить, -- или, как пишет потомок того Искры, который Петру I открыл измену Мазепы: "Голова не карниз -- не приставишь".

Лежачего не бьют. -- Сей устав, относившийся к судебным поединкам, касается и до кулачных боев, о коих в указе 21 июля 1726 года сказано: "Кто упадет, лежащих никого не били бы".

Также запрещались бои "в коих бойцы с ножами гонялись друг за дружкою, кидали песком в глаза, а иные, положив в рукавицы ядра, каменья и кистени били своих многих без милости смертными побоями, от коих причинялась смерть, что и в грех не вменялось простолюдинами.

Семь бед -- один ответ. -- Старинная поговорка отчаянных и закоснелых разбойников и злодеев, которые под бедами разумели свои злодейства, а под ответом -- пытку и казнь, ибо все преступления довершаются одним наказанием.

Лучше умереть, а креста не целовать. -- Так говорит русский богобоязненный народ, для которого лучше умереть или потерпеть всякий убыток и беду, чем идти к присяге очистительной, совершаемой в церкви с колокольным звоном, при всем мире.

Бехистунекий рельеф, изображающий триумф Дария над магом.

Конец 6 в. до н. э.

ВЕЛИКИЕ МЫСЛИ

(Афоризмы древней Греции)

Демокрит

-- Постыдно чужие недостатки тщательно примечать, а на свои не обращать внимания.

-- Забвение своих собственных прегрешений порождает бесстыдство.

-- Желающий учить того, кто высокого мнения о своем уме, попусту тратит время.

-- Завистливый человек причиняет огорчение самому себе, словно своему врагу.

-- Зависть полагает начало раздору среди людей.

-- Жадность до денег, если она ненасытна, гораздо тягостней нужды, ибо чем больше растут желания, тем больше потребности они порождают.

-- Все говорить и ничего не желать слушать есть признак гордости.

-- Если перейдешь меру, то самое приятное станет самым неприятным.

-- Наихудшее, чему может научиться молодежь, - легкомыслие. Ибо последнее порождает те удовольствия, из которых развивается порок.

-- Если не можешь признать похвал заслуженными, то считай их лестью.

-- Лучше, чтобы хвалил нас кто-нибудь другой, чем хвалить самого себя.

-- Счастлив тот, кто при малых средствах пользуется хорошим расположением духа, несчастлив тот, кто при больших средствах не имеет душевного веселья.

-- Благоразумен тот, кто не печалится о том, чего не имеет, и, напротив, рад тому, что имеет.

-- Подобно тому, как бывает болезнь тела, бывает также болезнь образа жизни.

-- Приятен старик, который приветлив и серьезен.

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 27/02/2011, изменен: 27/02/2011. 62k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 9 штук.	Ваша оценка:

Каменев Анатолий Иванович "Традиция, которую не обсуждают, а соблюдают"...

Каменев Анатолий Иванович
"Традиция, которую не обсуждают, а соблюдают"...