ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Удар По "Логовицу" Глупцов

ИСТОРИЧЕСКАЯ АНАЛИТИКА

"ПРОКУРСТОВО ЛОЖЕ" РУССКОЙ ЭЛИТЫ (избранное из исторической "Священной книги русского офицера")

0x01 graphic

Спящий страж. Художник Карел Фабрициус

Анатолий Каменев

УДАР ПО "ЛОГОВИЦУ" ГЛУПЦОВ

Того, кто способен извлекать корысть из общественных дел, почитай готовым на святотатство, на окрадывание могил, на хищение у друзей, на предательство, на лжесвидетельство; подавая совет, он вероломен, творя суд -- нарушитель присяги, исполняя должность -- лихоимец, а если сказать все в одном слове, нет такого рода неправды, от которого он был бы чист. (Плутарх)

Задумывая и уже создавая "Историю одного города", Салтыков размышляет о смысле и назначении сатиры. ... "То была сатира по преимуществу поучающая и вразумляющая. ... Это был золотой век русской сатиры; ибо в продолжение его сатира воздействовала не только на порочную волю русского человека, но и на порочное его тело". ...

Принцип сатирического "вменения", сатирического осмеяния и разоблачения может быть применен со смыслом и пониманием высокой цели лишь к таким общественным явлениям и положениям, которые представляют целый строй жизни, в которых воплотилась "сила вещей". ... Однако объектом сатирического осмеяния, разумеется, становится не сама по себе народная жизнь, а враждебный этой жизни исторический порядок вещей, исказивший и изуродовавший народный образ, народное сознание, повседневный народный быт, тот порядок вещей, который обрек народную жизнь на "вечный мрак и застой". ...

Два "моровых поветрия", две кровоточащие "язвы" русской жизни с особой ясностью открылись Салтыкову за десятилетия его службы; язва насилия и язва "начальстволюбия"; язва произвола и язва приниженности, бессловесности и послушливости перед лицом произвола. ... Язва неукротимого, не сдерживаемого даже теми законами, которые есть, насилия; язва славословящего начальстволюбия и рабской послушливости не были, конечно, чем-то новым в исторической жизни самодержавной России. В них как бы "фокусировался" закон этой жизни. ...

Все эти публицистические суждения Салтыкова постоянно перекрещивались с той художественной картиной, которую он рисовал в это же время средствами сатиры в "Истории города Глупова".

(Губернатор) Угрюм-Бурчеев символизирует идею самовластия... Портрет Угрюм-Бурчеева: "Это мужчина среднего роста, с каким-то деревянным лицом, очевидно, никогда не освещавшимся улыбкой. Густые, остриженные под гребенку и как смоль черные волосы покрывают конический череп и плотно, как ермолка, обрамливают узкий и покатый лоб. Глаза серые, впавшие, осененные несколько припухшими веками; взгляд чистый, без колебаний; нос сухой, спускающийся от лба почти в прямом направлении книзу; губы тонкие, бледные, опушенные подстриженною щетиной усов; челюсти развитые, но без выдающегося выражения плотоядности, а с каким-то необъяснимым букетом готовности раздробить или перекусить пополам. Вся фигура сухощавая с узкими плечами, приподнятыми кверху, с искусственно выпяченною вперед грудью и с длинными, мускулистыми руками. Одет в военного покроя сюртук, застегнутый на все пуговицы... Кругом -- пейзаж, изображающий пустыню, посреди которой стоит острог; сверху, вместо неба, нависла серая солдатская шинель... Портрет этот производит впечатление очень тяжелое. Перед глазами зрителя восстает чистейший тип идиота, принявшего какое-то мрачное решение и давшего себе клятву привести его в исполнение". ...

Идеальный город представлялся Угрюм-Бурчееву в таком систематизированно-регламентированном виде, где "не должно быть ни реки, ни ручья, ни оврага, ни пригорка, ничего, нарушающего идею прямизны и единообразия. Посредине этого города -- "площадь, от которой радиусами разбегаются улицы, или, как он мысленно называл их, роты". ... "Дети, которые при рождении оказываются необещающими быть твердыми в бедствиях, умерщвляются; люди крайне престарелые и негодные для работ тоже могут быть умерщвляемы, но только в том случае, если, по соображениям околоточных надзирателей, в общей экономии наличных сил города чувствуется излишек".

Предусмотрены всякие манежи для обучения гимнастике, фехтованию и пехотному строю, для совместного принятия пищи и т. д., но школ не полагается. ... "В этом фантастическом мире нет ни страстей, ни увлечений, ни привязанностей. Все живут каждую минуту вместе, и всякий чувствует себя одиноким. Жизнь ни на мгновенье не отвлекается от исполнения бесчисленного множества дурацких обязанностей, из которых каждая рассчитана заранее и над каждым человеком тяготеет как рок. Женщины имеют право рожать детей только зимой, потому что нарушение этого правила может воспрепятствовать успешному ходу летних работ. Союзы между молодыми людьми устраиваются не иначе, как сообразно росту и телосложению"... Он, поборник мертвой прямой линии, решился окончательно погубить не только человеческое, он поднял свой топор не только на жилища, души и тела глуповцев, но и на жизнь вообще.

Символом этой жизни была река. Огромными кучами строительного материала, земли и мусора тщились глуповцы во главе со своим градоначальником остановить ее живое, бурлящее движение. И казалось, в какой-то миг счастье улыбнулось идиоту: река подалась, начала разливаться по луговине. "К вечеру разлив был так велик, что не видно было пределов его, а вода между тем все прибывала и прибывала. Откуда-то слышался гул; казалось, что где-то рушатся целые деревни, и там раздаются вопли, стопы и проклятия". Идиот торжествовал. В такие минуты идиотское возбужденное воображение "сбрасывает с себя всякое иго действительности и начинает рисовать своему обладателю предприятия самые грандиозные. Погасить солнце, провертеть в земле дыру, через которую можно было бы наблюдать за тем, что делается в аду, -- вот единственные цели, которые истинный прохвост признает достойными своих усилий". И в этом случае Угрюм-Бурчеев уже представлял, что у него будет собственное море...

Но... проснувшись на другое утро и приблизившись к реке, он стал как вкопанный. "Произошел новый бред. Луга обнажились; остатки монументальной плотины в беспорядке уплывали вниз по течению, а река журчала и двигалась в своих берегах, точь-в-точь как за день тому назад". Природа не покорилась даже самому непреклонному идиотизму.

А что же глуповцы? Однажды, уже после того как на новом месте был построен новый Глупов, всегда неутомимый, но на этот раз измученный "непреклонностью", Угрюм-Бурчеев вдруг "повалился на землю и захрапел, не сделав даже распоряжения о назначении новых шпионов".

"Изнуренные, обруганные и уничтоженные, глуповцы, после долгого перерыва, в первый раз вздохнули свободно. Они взглянули друг на друга и устыдились". Это было едва ла не первое появление Стыда на страницах произведений Салтыкова. Стыд очищает, Стыд дает силы на подвиг протеста и освобождения. "Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о бесславном идиоте, который, с топором в руке, пришел неведомо отколь и с неисповедимой наглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему и будущему..." ..

Еще не закончив "Историю одного города", Салтыков, идя, так сказать, по горячим следам, сводит свои наблюдения над современным хищничеством в очерк "Господа ташкентцы. Из воспоминаний одного просветителя" ("Отечественные записки", 1869, N 10; позднее очерк будет назван "Ташкентцы-цивилизаторы"). ...

"Ташкентцы" -- имя собирательное. И главное их качество и определение -- безграничная способность к "безазбучному просветительству". С убийственным сарказмом Салтыков приравнивает такое "просветительство" к насилию над теми, кто так или иначе стоит ниже, кто зависим, кто не может дать отпора. Градация тех, на кого обрушивается "безазбучная цивилизация", бесконечна, "лишь бы она кончалась человеком, "который ест лебеду" <то есть русским мужиком>. Это тот самый человек, на котором окончательно обрушивается ташкентство всевозможных родов и видов". ...

Наш Ташкент, о котором мы ведем здесь речь, находится там, где дерутся и бьют", где каждую минуту можно услышать сакраментальное словечко "фюить!" (эзопово обозначение политической ссылки). В сущности, это тот же город Глупов, но "усовершенствованный" новым хищничеством -- не крепостнически-патриархальным, а буржуазно-нахрапистым. ... Ташкент заразил собой, своим зубодробительством и насилием, не только ниву настоящего, но и ниву столь желанного будущего. "Я вижу людей, работающих в пользу идей несомненно скверных и опасных и сопровождающих свою работу возгласом: "Пади! задавлю!"...

"Что такое "ташкентцы"?" стал теоретическим вступлением к циклу, который наверняка должен был перерасти в общественный роман о гибельном "воздействии" "ташкентства" на русское общество вообще и на "человека, питающегося лебедой" по преимуществу. ... Смелость и проницательность сатирической мысли Салтыкова, режущей как бритва, рассекающей самые главные нервы общественно-политической жизни России, беспримерны, они вызывают неудержимый смех и нестерпимую боль. ...

В нескольких письмах к матери 1873 года, в самый разгар раздора по поводу заозерского наследства, Салтыков создает выразительнейший, почти сатирический портрет Дмитрия как своего "злого демона, который раздельным актом расстроил меня со всем семейством". Рассказывая матери о тягостных для него перипетиях заозерского дела, Салтыков вновь вспоминает брата: "...злой дух, обитающий в Дмитрии Евграфовиче, неутомим и, вероятно, отравит остаток моей жизни". ... Очень скоро Салтыков напишет, что в лице Иудушки Головлева он изобразил именно Дмитрия Евграфовича... И Салтыков заключает свою характеристику словами, прямо предваряющими и подготовляющими черты облика Иудушки: "Ужели, наконец, не противно это лицемерие, эта вечная маска, надевши которую этот человек одною рукою богу молится, а другою делает всякие кляузы?" ...

В первой же книжке "Отечественных записок" за 1874 год появляется рассказ о новоявленном "столпе" -- Осипе Ивановиче Дерунове. Властный, самоуверенный, нахрапистый предстает он перед рассказчиком, знавшим его когда-то, в свои детские и юношеские годы. Два облика Дерунова -- содержателя грязного постоялого двора в уездном городишке еще в крепостнические времена и оборотистого дельца, раскинувшего теперь, после падения крепостного права, свои сети на весь уезд, -- как бы накладываясь друг на друга и в то же время контрастируя, представляют историю рождения и последующего "столпования" новой социальной силы -- российского буржуа. Вытесняя "ветхих людей" -- дворян из их помещичьих гнезд, Осип Иваныч претендует теперь и на их роль охранителей "краеугольных камней" и "обуздателей" "неблагонамеренности" -- роль политическую. ...

Возможно, уже в декабре 1874 года писал Салтыков рассказ о приспособившейся к новым жизненным обстоятельствам (тоже своего рода "столп") хозяйке дворянского имения -- "Кузина Машенька". И тогда-то он получил телеграмму о смерти 3 декабря в имении брата Ильи Евграфовича -- селе Цедилове матери Ольги Михайловны Салтыковой ... Смерть матери не могла не вызвать, особенно в его состоянии, и других нерадостных раздумий, особенно нерадостных, если вдруг с болезненной растерянностью ощущаешь, как неотвратимо быстро движется к концу жизнь. Ведь пока жива мать, она как бы заслоняет детей своих от надвигающейся неизбежности. ...

Выехав из Петербурга по железной дороге, Салтыков, как всегда, доехал до Твери, откуда уж приходилось добираться лошадьми. ..."Вы оставили блестящий, быстро мчащийся железнодорожный поезд и сразу окунулись в самую глубину мерзости запустения". В состоянии такой тяжелой тоски Салтыков и приехал на место. Но мать уже была погребена... Обратный путь был не менее легким, и, может, уже тогда зимняя дорога в жестокую, лютую стужу, когда, казалось, кругом все умерло под ледяным дыханием не щадящей ничего живого зимы, а если что и слышится, то только какие-то щемящие стоны, -- эта зимняя дорога навеяла тот символический образ русской деревни, которым Салтыков открыл рассказ "Кузина Машенька"...

Салтыков жестоко в дороге простудился, и ревматизм и порок сердца обострились до опасной степени. ... Надо серьезно лечиться, и не где-нибудь, а на хорошем европейском курорте, но положение Салтыкова таково, что врачи опасаются послать его за границу. Тем не менее такая поездка все-таки была решена.

Салтыков впервые покидал пределы России и не без оснований опасался, что вряд ли сумеет там освоиться так, как освоились Тургенев или Анненков. Он был воистину "русский мужик", как однажды сказал о себе, да к тому же болезненно-раздражительный и нелюдимый. "Меня, дикого человека, -- пишет он в марте Анненкову, -- доктора шлют на год с лишком за границу..." И в том же письме: "Я еду с большим ожесточением..." И это "ожесточение" сохранялось у него, в сущности, в течение всего того года с лишним, что прожил он за границей. Первым заграничным пунктом, где Салтыков собирался остановиться на некоторое время для лечения, был популярный тогда курортный городок в южной Германии. Баден-Баден, где бывали многие русские люди, и среди них Тургенев, Анненков, Писемский. ... Такая вынужденная бездеятельность -- "насильственное бездействие" -- была невыносима для деятельного и беспокойного Салтыкова. ...

Гневное возмущение Салтыкова обрушивается на "русских гулящих людей", бывших помещиков, устремившихся за границу после реформы, "на русских откормленных идиотов, здесь живущих". Ему отвратительны их напыщенность и чванливость. Потом, уже переехав в Париж и вспоминая баденские встречи, он напишет: "Такого совершеннейшего сборища всесветных хлыщей я до сих пор еще не видал и вынес из Бадена еще более глубокую ненависть к так называемому русскому культурному слою, чем та, которую я питал, живя в России. В России я знаком был только с обрывками этого слоя, обрывками, живущими уединенно и не показывающимися на улице. В Бадене я увидел целый букет людей, довольных своей праздностью, глупостью и чванством". Так рождается у Салтыкова замысел цикла "Культурные люди"...

Приближалось время отъезда Салтыкова из Бадена, "благовонной дыры", чтобы по совету врачей провести предстоящую зиму на другом европейском курорте, на берегу Средиземного моря -- в Ницце, другой "благовонной дыре". Только жестокая необходимость заставляла его скитаться по этим "дырам", хотя и благовонным, испытывая гнетущее беспокойство о делах журнала, о судьбе своих произведений, преследуемых цензурой (именно в это время им сказаны знаменитые слова: "Я Езоп и воспитанник цензурного ведомства"). Он рвался в Россию, хотя бы для того, прибавлял он, чтобы умереть там. ...

Среди других замыслов и других произведений этого времени все больше кристаллизуется, оставаясь пока в рамках "Благонамеренных речей", другой, новый замысел -- о "выморочном" семействе помещиков еще старых времен, беспощадным ходом самой жизни обреченных на неминуемую гибель. Первое упоминание об этом семействе -- господах Головлевых -- встречалось уже в рассказе "Кузина Машенька". ...

Распад, разложение, крах дворянского семейства -- такова главная тема, основной сюжетный стержень романа "Господа Головлевы". Вспомним, что как эпизод эта тема разработана и Гоголем в "Мертвых душах", в рассказе о гибели семейства Плюшкина. Именно в этом эпизоде звучит не столько смех, как ни смешон Плюшкин. Трагический пафос гоголевского повествования о падении человека скрадывает, заглушает сатирическое осмеяние. Но Плюшкин еще не был поражен "язвой праздномыслия" и пустословия -- той болезнью, которая губит Иудушку -- Порфирия Головлева. ...

Страшный символ этого упадка и смерти -- Порфирий Владимирович Головлев, Иудушка. ... Мир головлевской усадьбы, когда в нем верховодит Арина Петровна, -- это мир единоличного произвола, мир "властности", исходящей от одного лица, властности, не подчиняющейся никакому закону, заключенной лишь в одном принципе -- принципе самодержавия. ... Другие же члены головлевского мира начисто лишены этой привилегии. На одном полюсе, в лице самодержицы Арины Петровны, сосредоточены власть, деятельность, "творчество". На другом -- безропотность, пассивность, апатия. ...

Это скопидомство, накопительство русской помещицы, возможное лишь в условиях крепостнического хозяйства. Ведь мерой богатства Арины Петровны служат не десятины принадлежащей ей земли и даже не деньги, а крестьянские "души", которыми она владеет и правит как безграничная самодержица. ... Что скрепляло головлевскую семью, помимо кровного родства? В сущности говоря, ничего. "Творчество" на ниве скопидомства и накопительства разрушало естественные, нормальные семейные связи, заменяло их связями искусственными, внешними. "Катастрофа" порвала и эти искусственные связи. Арина Петровна, ослепленная своим привычным и, казалось, непоколебимым властолюбием, сама содействовала разрушению семейного клана, передав власть Порфирию Головлеву. В нем, в Иудушке, теперь олицетворились силы гибели и распада. ...

... Деятельность Иудушки, богатого помещика, владельца большого имения, все больше и больше становится "деловым бездельничеством", в духе которого он воспитывался, будучи петербургским чиновником. ... Стелет и стелет он "свою бесконечную паутину, по временам переходя в какую-то неистовую фантастическую оргию", оргию пустословия и праздномыслия. ...

...Сатира Салтыкова руководствуется принципом "въедчивости порока", пониманием зависимости порока от "положения", от всей сложной, многоразличной, часто неуловимой совокупности условий, влияний, общений, создающей "порочную" личность. ...

В 1869 году Салтыков создает первые свои сказки. ... Сказки Салтыкова иносказательны, аллегоричны, в них всегда есть подтекст, "мораль", которая в иных случаях высказывается с полной определенностью, в иных же -- только подразумевается и требует от читателя умелой расшифровки. В этом отношении сказки Салтыкова сходны с русской народной сказкой, прежде всего сказкой о животных. Народная фантазия, создавая сказки, в которых действуют герои-животные, видит за ними, за их действиями и поведением -- человека, его характерные черты, особенности человеческих отношений. За каждым из животных закреплена какая-то своя, свойственная именно ему черта, и этой чертой определяются его поступки, его поведение. Круг этих животных обычно более или менее ограничен (медведь, волк, лиса, заяц, баран). ...

Так, заяц у него не просто трусливый, но и самоотверженный, и здравомысленный. Волк не только жестокий, но и -- неожиданно -- бедный. Пискарь оказывается премудрым, вобла -- вяленой, баран -- непомнящим. Медведь -- сильный, добродушный и часто недалекий -- выполняет в сказке "Медведь на воеводстве" роль воеводы, то есть, как это хорошо понимали современники, градоначальника или вообще всякого начальственного лица, правление которого, как оказывается, не может обойтись без злодейств -- будь то злодейства "срамные", "крупные" или "натуральные". ...

Обращается Салтыков и к былинному эпосу, переосмысливая его в духе своей политической идеи, намекая на исторические судьбы русского самодержавия. ... Но главное, чем сказки Салтыкова близки басне, -- это социальный и нравственный пафос, явная идейная тенденция, именно то, что в басне и принято называть "моралью". Конечно, "мораль" сказки Салтыкова совсем не обязательно формулируется в завершающей басню концовке-сентенции, как это чаще всего бывало у Крылова (например, в басне "Квартет": "А вы, друзья, как ни садитесь, Всё в музыканты не годитесь"). Но эту "мораль", этот сокровенный смысл сказки читатель-друг всегда умел угадать, даже если она прямо и не высказывалась. ...

Салтыков, конечно, не мог не видеть главного исторического греха русского мужика -- его забитости, безропотности, "бедности сознанием собственной бедности". И в этом смысле мужик -- тоже объект сатиры. В таком двойственном свете предстает мужик уже в "Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил". Умелец, мастер на все руки, истинный созидатель и кормилец земли русской, он позволяет помыкать собою генералам, которые и "слов-то никаких не знали", не говоря уже о способности к какому-нибудь делу. Столь же покорной и на все согласной оказывается крестьянская масса и в сказке "Орел-меценат". "Ворона -- птица плодущая, -- сказано здесь, -- и на все согласная. Главным же образом тем она хороша, что сословие "мужиков" представлять мастерица". В сказке "Коняга" каторжный, безысходный труд коняги -- это, конечно, труд русского мужика. Трагический пафос, в целом характерный для щедринских сказок восьмидесятых годов, достигает здесь необыкновенной высоты. И сколь ничтожными выглядят на фоне этого трагического образа труженика-коняги пустоплясы, пытающиеся, так сказать, узаконить своими пустопорожними рассуждениями тяжкое конягино житье. Именно пустоплясы -- объект салтыковской сатиры в этой сказке.

Салтыков, конечно, видит в русском крестьянстве отнюдь не только бессловесную, бездуховную массу. Живет в русском мужике тяга к вольной жизни, к какому-то иному, осмысленному существованию. "Баран-непомнящий" вдруг стал видеть во сне что-то неясное, что-то такое, что мешало ему делать его "баранье" дело. В словах овчара Никиты скрыта "мораль" сказки: "Стало быть, "вольного барана" во сне увидел... увидать-то во сне увидал, а сообразить настоящим манером не мог... Вот он сначала затосковал, а со временем и издох. Все равно, как из нашего брата бывает..."

Жаждет русский мужик "сыскать правду" ("Путем-дорогою"), высылает ходоков-челобитчиков за этой своей мужицкой Правдой ("Ворон-челобитчик"). Но слишком далека суровая реальность крестьянской жизни, жизни коняги или Ивана Бедного, "коренного, задавленного русского мужика" ("Соседи"), от того идеала Правды, которую хотел бы сыскать этот задавленный, со всех сторон опутанный сетью неумолимых обстоятельств коренной русский крестьянин. "Кто одолеет, тот и прав" -- вот правда жизни, "которую, по нынешнему времени, всякий в расчет принимать должен", втолковывает ястреб старому ворону-челобитчику. "Кабы вы были сильнее -- вы бы нас ели, а мы сильнее -- мы вас едим. Ведь это тоже правда. Ты мне свою правду объявил, а я тебе -- свою; только моя правда воочию совершается, а твоя за облаками летает". ... Салтыков верит в то, что в конце концов победит именно та Правда, которая "за облаками летает", а не та, которая ныне "воочию совершается", верит в то, что "не смерть должна разрешить узы, а восстановленный человеческий образ, просветленный и очищенный от тех посрамлений, которые наслоили на нем века подъяремной неволи" (сказка-элегия "Приключение с Крамольниковым"). Именно эта вера в высокую и единую человеческую Правду, которая "придет и весь мир осияет" ("Ворон-челобитчик"), делала столь беспощадным щедринское сатирическое обличение всех эгоистических, "личных" будто бы правд -- "правд" современного общественного бытия ("правд" волка, воеводы-медведя, орла-мецената, ястреба, предельно обобщенно, сатирически представляющих силы социального угнетения)...

Выводы-тезисы воинствующей истории (где же находится Правда?)

Шли путем-дорогою два мужика: Иван Бодров да Федор Голубкин рассказали им интересные вещи: "будто она на дне колодца сидит спрятана". "Они и без Правды проживут. А нам Неправда-то оскомину набила". "Одолела нас Неправда, надо Правды искать". Еремея не слушают. Кому нынче Правда нужна? И на сходке, и в кабаке"-- везде нонче легость"... Вот так легость! Нет, ты скажи, где же Правду искать? -- У бога она, должно быть. Бог ее на небо взял и не пущает. ... Но Федор не мог уж угомониться и все бормотал: "Сыщу я Правду, сыщу!" Иван: нет Правды для нас: время, вишь, не наступило! -- Намеднись начетчик один в Москве говорил мне: "Правда -- у нас в сердцах. Живите по правде -- и вам, и всем хорошо будет". В это время навстречу путникам мелькнул полусгнивший верстовой столб, на котором едва можно было прочитать: "От Москвы 18, от станции Рудаки 3 версты".-- Что ж, в поле отдохнем? -- спросил Иван. -- Вон и стожок близко. -- Известно, в поле, а то где ж? в деревне, что ли, харчиться? Товарищи свернули с дороги и сели под тенью старого, накренившегося стога. -- Есть же люди, -- заметил Иван, снимая лапти, -- у которых еще старое сено осталось. У нас и солому-то с крыш по весне коровы приели. Начали полдничать: добыли воды да хлеб из мешков вынули -- вот и еда готова. Потом вытащили из стога по охапке сена и улеглись. -- Смотри, Федя, -- молвил Иван, укладываясь и позевывая, -- во все стороны сколько простору! Всем место есть, а нам... Ист.: Салтыков-Щедрин М.Е. Путем-дорогою (Сказка) (пересказ - А.К.)

0x01 graphic

"Крестный ход на водоосвящение в деревне" 1858. Художник Иван Петрович Трутнев (1827-1912)

"ЖАЖДА ПРАВДЫ, НО НЕУТОЛЕННОЙ" (Достоевский о России)

Достоевский знал образованную Россию -- она прошлась по нему эшафотом и каторгой, и солдатскими истязаньями и чуть не замучила насмерть. Достоевский знал темную Россию, он вместе с мужиком валялся в пропасти человеческого горя. И тут-то, "на дне" жизни, в каторжном остроге, он еще раз пленился народом и уже навсегда преклонился перед ним. ...

Достоевский в спокойные минуты утверждал, что "народ всегда и везде умен и добр", но часто кричал со стоном, что народ -- варвар, что "загноился народ в пьянстве", что весь он "предан мраку и разврату", что "в народе началось какое-то неслыханное извращение идей с повсеместным поклонением материализму" ... Наблюдая ужасы зверства, которые вносит в народ водка, писатель не только кричал -- во весь свой голос, -- что водка "скотинит и зверит человека, ожесточает его и отвлекает от светлых мыслей", но в безнадежном отчаянии пускался даже на смешные проекты. ...

"Ведь иссякает, -- вопил Достоевский, -- народная сила, глохнет источник будущих богатств, беднеет ум и развитие -- и что вынесут в уме и сердце своем современные дети народа, взросшие в скверне отцов своих? Загорелось село и в селе церковь; вышел целовальник и крикнул народу, что если бросят отстаивать церковь, а отстоят кабак, то выкатит народу бочку. Церковь сгорела, а кабак отстояли". ...

"Но народ сохранил, -- кричит он, -- и красоту своего образа. Кто истинный друг человечества, у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймет и извинит всю непроходимую наносную грязь, в которую погружен народ наш, и сумеет найти в этой грязи брильянты. Повторяют, судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает. ...

Как впоследствии Лев Толстой, так в 1876 году Достоевский восхищался и принимал целиком известную формулу Константина Аксакова -- ту, что народ наш давно уже просвещен и образован. Эта формула, как "дикий парадокс", возмущала либеральное общество, но надо понять мысль славянофилов, встать на их точку зрения. Если Христос есть действительно "истинный свет", если есть в Нем и в самом деле спасающее начало, то просвещены, конечно, те классы населения, которые действительно верят в Христа и которые не имеют иной мудрости, кроме этой. Пусть народ совсем не сведущ в тех знаниях, которые составляют и для нас роскошь, пусть он не письмен и не книжен и совсем не силен в умствованиях человеческих. Но зато он просвещен в главном, что "единое на потребу" Он обладает познанием добра и зла более верным, чем мы, ибо оно от Бога, тогда как наше -- от людей. В то время как наш свет льется нам как бы сквозь узорные и цветные стекла, мужику сияет солнце прямо из вечности небесной. Подобно тому, как, не зная состава воздуха, мужик дышит лучшим воздухом, чем мы, знающие его состав, так, не умея формулировать нужных для жизни условий, мужик безотчетно вливает свою жизнь в эти формулы и крепко их держится. Оттого крестьяне одновременно поражают и крайним своим невежеством, и глубокою мудростью, и эту именно мудрость -- чистоту сердца и здравый смысл -- славянофилы считали образованностью нашего народа. Его нищета, его глубокая беспомощность -- не от незнания, как жить, а от причин внешних. Народ знает, как жить, и это знание доподлинное, философское, Христово и потому священное, но давление ложной цивилизации мнет и увечит жизнь.

По мнению Достоевского, во всем виноваты "мы", интеллигенция, оторвавшиеся от народа классы и предавшие его. Всей меры презрения к интеллигенции у Достоевского нельзя измерить -- к интеллигенции либеральной, к "белым жилетам", к "либеральным Копейкиным", и тут он доходил до явной несправедливости. Достоевский утверждал, что наш культурный класс выродился в "маленький чужой народик", сидящий на шее у огромного и командующий им без всякого права.

Он требовал, чтобы образованные классы "преклонились перед народом" и приняли у народа его правду, хотя при условии, что и народ должен принять нечто наше. Во всяком случае, для Достоевского не было и тени сомнения, что истинное знание государственное, истинный разум жизни принадлежит не нам, а простому мужику. На эту тему написан и предсмертный "Дневник Писателя". Читаешь эти знаменитые страницы и просто диву даешься: совершенно будто вчера они написаны, будто еще сыра бумага, вышедшая из печатного станка. (А.К. - пишу об этом и я...) ...

Достоевский думал, что наша интеллигенция, "замкнувшаяся в своем чухонском болоте", теряющая с каждым поколением кровное родство с народом, совершенно не в курсе общенародного дела, что она затормошена вихрем ежедневных бюрократических задач и прямо не знает, в чем главный корень. Главный корень, говорит он, это мужик, "мозольные рабочие руки". Это звучало, конечно, не ново и тогда, но раз банальную истину говорит великий человек -- ясно, что он сейчас прибавит что-то важное, даст ей новый неожиданный смысл. "Я разумею, -- говорит Достоевский, -- лишь духовное оздоровление этого великого корня, который есть начало всему. Да, он духовно болен -- о, несмертельно, -- главная мощная сердцевина его души здорова, но все-таки болезнь жестока. Какая же она, как называется?" ...

Он прямо назвал эту основную болезнь народную: "Жажда правды, но неутоленная". "Ищет народ, -- говорит Достоевский, -- правды и выхода к ней беспрерывно и все не находит... С самого освобождения от крепостной зависимости явилась в народе потребность и жажда чего-то нового, уже не прежнего, жажда правды, но уже полной правды, полного гражданского воскресения своего в новую жизнь после великого освобождения его". ...

И если он, ясновидящий, утверждает, что народ остался разочарованным реформой, то это истина, которой надо верить. Что народ ринулся было к правде Божьей, к полному гражданскому воскресению своему и не нашел его -- этому нужно верить. Что же дальше? "Явилось, -- пишет Достоевский, -- бесшабашное пьянство, пьяное море как бы разлилось по России, и хоть свирепствует оно и теперь, но все-таки жажды нового, правды новой, правды уже полной народ не утратил, упиваясь даже и вином". ...

Нет сомнения, что Достоевский, как и Лев Толстой, живя долго вблизи к народу, оба омужичились -- в благородном понятии этого слова. Они вобрали в себя всем нам родной, но многими отрекаемый дух народный, его нравственное миросознание, его идеалы. И я думаю, когда об этих идеалах говорит человек такого размера, как Достоевский, ему поверить можно. Достоевский говорит, что основной идеал народа -- православие, хотя совсем не то, что мы понимаем под этим словом. Православие -- как "всенародная и вселенская церковь", как осуществление царства Божия и правды его. В народе нашем горит "неустанная жажда, всегда в нем присущая, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово". ...

Надо внедрить в душу народа, что правда есть в русской земле и что высоко стоит ее знамя. Но внедрить, конечно, нужно было истину, а не ложь.

Достоевский умирал в тяжелых предчувствиях. Народ -- это "море-океан", по его выражению, казался неспокойным, и Достоевский открыто, по-мужицки ставил вопрос: "Как успокоить море-океан, чтобы не случилось в нем большого волнения?" Старому писателю казалось, что он нашел магическое слово, которое все примиряет: "Оказать доверие". Вот формула, вот итог многострадальной жизни. Оказать доверие народу -- вот и все.

"Да, -- говорит Достоевский, -- нашему народу можно оказать доверие, ибо он достоин его. Позовите серые зипуны и спросите их самих об их нуждах, о том, что им надо, и они скажут вам правду, и мы все в первый раз, может быть, услышим настоящую правду. И не нужно никаких великих подъемов и сборов, народ можно спросить по местам, по уездам, по хижинам. Ибо народ наш, и по местам сидя, скажет точь-в-точь все то же, что сказал бы и весь вкупе, ибо дух его един... Надо только соблюсти, чтобы высказался пока именно только мужик, один только заправский мужик".

Интеллигенцию Достоевский приглашает встать пока к сторонке и "поучиться уму-разуму". Вот мысль. Она, конечно, никогда не была осуществлена. ...

Читая Достоевского, видишь, что и он уже неясно видел, в чем дело, и угадывал скорее пророчески. "Оказать доверие, опросить народ"... Но перед крестьянской реформой не приходило в голову расспрашивать его и собирать голоса. Все чувствовали две вещи: что народ страстно хочет свободы и что необходимо дать ее. Коротко и просто. 1903

Ист.: Меньшиков М. О. ПРАВДА ЕСТЬ В РУССКОЙ ЗЕМЛЕ ( http://artofwar.ru/k/kamenew_anatolij_iwanowich/cerkowxsgorelaakabakotstojali-1.shtml). Михаил Осипович Меньшиков (25 сентября 1859 год, Новоржев, Российская империя) -- русский мыслитель, публицист и общественный деятель. Убит 20 сентября 1918 год, близ озера Валдай. С "кафедры" крупнейшей газеты начала века, знаменитого "Нового Времени", Меньшиков вещал на всю Россию, оставляя большой и глубокий след. Шестнадцать лет вел он рубрику "Письма к ближним"; около двух с половиной тысяч "посланий" отразили все главные грани российского бытия...

Послесловие для размышлению интеллигенции - "поучиться уму-разуму" - у Дени ДИДРО (1713 -- 1784) -- французского философа-просветителя:

-- Истина любит критику, от нее она только выигрывает; ложь боится критики, ибо проигрывает от нее. -- Что такое истина? Соответствие наших суждений созданиям природы. -- Необъятную сферу наук я себе представляю как широкое поле, одни части которого темны, а другие освещены. Наши труды имеют своей целью или расширить границы освещенных мест, или приумножить на поле источники света. Одно свойственно творческому гению, другое -- проницательному уму, вносящему улучшения. -- Глубокие мысли -- это железные гвозди, вогнанные в ум так, что ничем не вырвать их. -- Даже согласившись, что люди гениальные обычно бывают странны, или, как говорится, нет великого ума без капельки безумия, мы не отречемся от них; мы будем презирать те века, которые не создали ни одного гения. -- Перелистайте историю всех народов земли: везде религия превращает невинность в преступление, а преступление объявляет невинным. -- Расплата в этом мире наступает всегда. Есть два генеральных прокурора: один -- тот, кто стоит у ваших дверей и наказывает за проступки против общества, другой -- сама природа. Ей известны все пороки, ускользающие от законов...

0x01 graphic

Уроборос.

(Символическое "принесение в жертву", то есть укус за хвост змеи, означает приобщение к вечности в конце Великого делания).

Гравюра Л. Дженниса из книги алхимических эмблем "Философский камень". 1625.

ПРИКОПАТЬСЯ МОЖНО И К ТЕЛЕГРАФНОМУ СТОЛБУ ...(Умение постоять за себя) (Факты из книги "Записки Вечного Узника")

Низложение личности, унижение личного достоинства человека в военной форме - явление историческое и прискорбное. Бывали в нашей военной истории достойные примеры, но их было не так-то много. Примерно, спустя год после назначения моего в Калининградское инженерное, довелось мне попасть в ситуацию, когда возникла альтернатива: либо молча проглотить все поношения в мой адрес, либо активно воспротивиться попытке старшего начальника унизить меня и подвергнуть неверной оценке все то, что было сделано за этот период.

"Предъявите для проверки"... Однажды в училище с проверкой приехала комиссия из политуправления Прибалтийского военного округа, которую возглавлял заместитель начальника политуправления, начальник отдела агитации и пропаганды полковник А. Сидоренко (Сидоренко, в прошлом комсомольский работник высокого ранга, обладал хваткой проверяющего, который даже в самом благополучном учреждении при желании найдет массу недостатков). Вместе с собой он прихватил подполковник С. (фамилию этого человека память моя не сохранила), совсем недавно исполнявший должность преподавателя одного из Рижских военных училищ (как впоследствии выяснилось, преподавателем он был и никудышным, но, видимо, обладал некими иными качествами, которые были востребованы в политическом управлении округа).

Сделаю небольшое отступление. Как-то, еще в Красноярске, ко мне в политотдел спецчастей прибыл для проверки инструктор отдела комсомольской работы из политуправления округа. Его направили с целью изучить меня как кандидата на должность инструктора в данное политическое управление. Моей работой он был доволен и уже готов был сделать заключение о том, что меня следует рекомендовать на открывшуюся вакансию, но тут он, неожиданно для меня, задал вопрос: - Анатолий, как у вас тут с девочками? Я, конечно, знал, что ребята из ПУ любят ходить по девочкам, но никак не ожидал, что приезжий чиновник предложит мне роль сводни. Поняв это, я не постеснялся и предложил ему самому поискать девочку... - Да, Анатолий, - многозначительно протянул мой несостоявшийся "благодетель", - ты нам, к сожалению, не подходишь. Меня, впрочем, это заявление не расстроило, так как я знал, что окружные комсомольские работники высокой нравственностью не отличались, а мне не по душе было бы видеть их похождения и еще труднее было бы стать в положение борца за нравственность там, где уже давно сложились иные нравы и обычаи. Так, видимо, было и с назначением в ПУ округа названного подполковника.

Сам Сидоренко, вместо того, чтобы самому разобраться в положении дел на кафедре, бросился терзать училищное начальство (ранг к тому обязывал!), а по мою душу оставил новоиспеченного инструктора. Тот же, как часто бывает, присмотревшись к своим коллегам по политуправлению, сразу же приобрел сановный вид и бесцеремонную напористость проверяющего.

- Товарищ подполковник, - с гонором обратился он ко мне. - Покажите мне ваши личные записи по марксистско-ленинской подготовке.

Его поведение и требования настолько возмутили меня, что я отказал ему в показе некоторых рабочих материалов. В обычной ситуации я бы сдержался. Но тут был тот случай, когда надо было сразу дать по носу визитеру.

- Товарищ подполковник, - в унисон ему ответил я. - На то они записи личные, чтобы не всякий совал в них нос!

Проверяющий не ожидал такого ответа и уже был настроен копаться в моих тетрадях, выискивая какую-то крамолу. Тогда было принято копаться в бумагах, в том числе личных. Покопается такой проверяющий в личной тетради, отыщет какую-то запись или недостойную реплику и начинает кричать на всех углах о политической незрелости человека и т.п. Прикопаться, ведь, можно и к телеграфному столбу...

Вместо копания в моих личных тетрадях я предложил ему побеседовать по любым политическим, военным или иным темам. Без всяких записей. Сидя друг против друга. Тот отказался от моего предложения и пошел жаловаться своему начальнику.

Сидоренко не заставил себя долго ждать. Взъерошенный, недовольный от того, что его отвлекли от более важной работы, он с порога грозно спросил:

- Товарищ подполковник, почему вы не выполняете указаний проверяющего?

- Потому, товарищ полковник, что требование проверяющего неправомерны и для меня оскорбительны, - твердо ответил я.

Сидоренко проигнорировал мою аргументации и перешел в решительное наступление:

- Вы знаете, что ваш поступок может привести к отстранению от должности?

Он применил известный прием устрашения, перед которым многие теряются, так как боятся потерять насиженное место. Мне же, по правде говоря, место начальника не было дорого. Я вынужден был исполнять начальственные функции, а душа моя тянулась к научной работе. Мало того: должность настоящего начальника требует умения вникать в суть и нужды работы подчиненных. И потому приходилось много времени тратить на улаживание всякого рода конфликтов служебных и даже семейных.

Угроза Сидоренко отстранить меня от должности меня потому не испугала, а скорее обрадовала. Вот почему я сказал ему прямо:

- Товарищ полковник. Меня нисколько не пугает отстранение от должности. Я, скорее, буду рад, чем огорчен. И потому готов хоть сейчас пересесть в кресло простого преподавателя.

Мой ответ очень раздосадовал разгоряченного начальника. Но он не стал дальше нагнетать обстановки, а, забрав своего незадачливого помощника, удалился для проверки других кафедр. Его подопечный, подполковник, все же вернулся для проверки кафедры. Но в мой кабинет он уже не приходил. Сидоренко тоже не принял моего предложения побеседовать по актуальным и историческим проблемам, видимо, чувствуя свою неподготовленность к такому разговору со специалистом.

Контрдоклад. Обычно такого рода проверки заканчивались разбором и закреплялись решением партийного собрания. Недовольство проверяющих обязывало меня быть бдительным и побудило к упреждающим действиям. Результаты проверки кафедры мне были неизвестны. Преподаватели, которых проверял подполковник, не могли определить характера выводов и обобщений. Оставалось ждать.

Ситуация могла сложиться для меня и кафедры не лучшим образом. Выводы могли быть негативными, хотя оснований к тому не было. Но ведь дело не в том, что и как делается, а в том, как на это посмотрят и оценят "старшие товарищи". По существовавшей тогда традиции выступать против мнения начальства, что писать против ветра... Вот почему мне пришлось готовить альтернативный доклад и на разбор и на партийное собрание. В случае негативной, предвзятой оценки кафедры со стороны проверяющих, я намеревался предложить изменить повестку собрания и потребовать заслушать еще и мой доклад.

Такого в практике работы проверяющих не было. Даже, если кто-то был не согласен с мнением членов комиссии, он все равно безропотно и безгласно слушал все, что говорится с трибуны. Оправдываться и приводить контраргументы мало кто пытался. Да это было и бесполезно.

В день разбора я был в крайнем напряжении. Никто на кафедре не знал о моем намерении представить контрдоклад и потому преподаватели готовились проглотить горькую пилюлю, зная о моем конфликте с проверяющими.

Но ситуация, неожиданно для меня приняла иной оборот. Наша кафедра была названа в числе лучших училища, а отдельные, незначительные, замечания были уже не в счет. Контрдоклад так и остался лежать в моем портфеле и не был обнародован.

Что мне придавало такую уверенность? По всей вероятности то, что деятельность кафедры заметно улучшилась. В каких-то крупных упущениях меня обвинить было нельзя. Как начальник я старался показывать пример и в учебной, и в научной, и в методической работе. Я просто был уверен в том, что все делаю правильно и в полном объеме. Не злоупотребляю своим положением. Не кичусь званием. Не притесняю людей. Не ограничиваю их возможностей. За короткий промежуток времени все преподаватели получили благодарности за те или иные свои достижения. Много было новизны в работе кафедры. Лучшие люди получали продвижение по службе, а нерадивые оставались в числе ожидающих вакансии...

Ист.: Каменев А.И. Прикопаться можно и к телеграфному столбу... http://artofwar.ru/editors/k/kamenew_anatolij_iwanowich/prikopatxsjamozhnoiktelegrafnomustolbu.shtml

Послесловие для размышлению (События в Семеновском полку 1820 г.)

Отечественная война 1812 г. и заграничные походы Русской Армии 1813-1814 гг., по замечанию декабриста Завалишина, пробудили у солдат и офицеров чувство собственного достоинства. Боевые офицеры перестали рассматривать солдат как худший элемент общества и стали по-иному строить отношения с ними. Так, в корпусе Воронцова телесное наказание не применялось, обращение с солдатами стало мягче. Распространение в войсках школ взаимного обучения (ланкастерских) также много содействовало подъему среди солдат сознательности и чувства собственного достоинства.

Особенно выделялся во всех этих отношениях Семеновский полк. Офицеры его, в большей своей части будущие декабристы, учили солдат по ланкастерской методе, уничтожили в полку телесное наказание, установили прекрасные отношения между начальством и солдатами. При этом и служба в полку шла вполне исправно. Командир полка генерал Потемкин содействовал новой постановке дела, всячески ее поддерживал. Но иначе смотрел на то, что происходило в Семеновском полку, командир той гвардейской бригады, к которой принадлежал полк, великий князь Михаил Павлович: фронтовик, который настоял на замене Потемкина полковником Шварцем, назначенным 11 апреля 1820 г. для "исправления" крамольного полка.

Шварц был человек крайне жестокий, замучивший до смерти многих солдат в полку, которым он раньше командовал. То же он начал практиковать и с Семеновцами: недовольный учением, он обращал одну шеренгу лицом к другой и заставлял солдат плевать в лицо друг другу, истязал в полном смысле слова отдельные группы солдат; обучая их особо у себя на квартире, бил палками, понижал заслуженных старых гренадеров, ветеранов войн, не отпускал солдат на работы, разоряя их этим, наконец, сам своими руками бил их и дергал за усы.

16 октября 1820 года первая рота первого батальона Семеновского полка, вернувшись с ученья, где Шварц особо неистовствовал, вызвала своего ротного командира и принесла жалобу на Шварца. Ротный командир уговорил солдат успокоиться и доложил обо всем начальству. Посланному для расследования генералу Бенкендорфу рота повторила свои жалобы на Шварца и отказалась принести раскаяние в своем поведении. Тогда, по приказанию командира гвардейского корпуса генерала Васильчикова, вся рота была отправлена в Петропавловскую крепость. Тогда с первой ротой солидаризировались, другие роты полка и потребовали ее освобождения.

Напрасно пытались уговорить их петербургский генерал-губернатор граф Милорадович и любимый ими бывший командир полка Потемкин. Все взбунтовавшиеся роты последовали в крепость вслед за первой ротой. Полк был раскассирован, распределен по разным армейским полкам, и набран новый состав Семеновского полка 600 семеновцев наказаны шпицрутенами и плетьми. Так печально закончилась попытка офицеров и солдат внедрить нормальные, человеческие отношения в полку.

За всю свою службу мне неоднократно приходилось встречаться с фактами унижения офицеров. Как правило, более всего перепадало тем командирам и начальника, которые цепко держались за свое кресло и готовы были стерпеть всякое унижение со стороны старшего в обмен за дозволение оставаться в положении начальствующего лица. Эти люди, готовые терпеть унижение со стороны старшего, сами были склонны унижать своих подчиненных, мстя им за свои унижения перед начальствующими лицами...

Ист.: Карцов П.П. События в лейб-гвардии Семеновском полку в 1820 г // Русская Старина. - 1885

Продолжение следует в статьях о военных министрах России ( "ИСТОРИЧЕСКАЯ АНАЛИТИКА" в "Священной книги русского офицера")

0x01 graphic

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 16/02/2018, изменен: 16/02/2018. 68k. Статистика. Глава: История Иллюстрации: 4 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: Выводы-тезисы воинствующей истории (где же находится Правда?): "Правда -- у нас в сердцах. Живите по правде -- и вам, и всем хорошо будет"."ЖАЖДА ПРАВДЫ, НО НЕУТОЛЕННОЙ" (Достоевский о России) ( ист.: Меньшиков М. О.). Послесловие для размышлению интеллигенции - "поучиться уму-разуму" - у Дени ДИДРО. ПРИКОПАТЬСЯ МОЖНО И К ТЕЛЕГРАФНОМУ СТОЛБУ ...(Умение постоять за себя) (Факты из книги "Записки Вечного Узника" о контрдокладе против глупости начальства Прибалтийского военного округа. Послесловие для размышлению (События в Семеновском полку 1820 г.): полковник Шварц, назначенным 11 апреля 1820 г. для "исправления" крамольного полка... (ист.: Карцов П.П. Русская Старина. - 1885) (ИСТОРИЧЕСКАЯ АНАЛИТИКА: (избранное из исторической "Священной книги русского офицера")). Продолжение следует...

Каменев Анатолий Иванович Удар По "Логовицу" Глупцов

Каменев Анатолий Иванович
Удар По "Логовицу" Глупцов