ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Вечный воин

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

"Бездна неизреченного"...

0x01 graphic

"Валькирия над сражённым воином".

Художник Васильев Константин Алексеевич.

"Вечный воин"

( miles perpetuus)

(фрагменты из кн. "Итоги Второй мировой войны.

Выводы побеждённых")

Идеи и силы, господствовавшие в период между двумя мировыми войнами

Какие идеи и силы господствовали в период между 1918 и войной 1939-1945 годов? Теми, кому судьба повелела сознательно прожить этот период истории и все-таки остаться в живых, завладела главным образом одна неведомая Сила, которая начиная с 1914 года. вероятно по каким-то высшим законам метафизики, подчинила себе и отдельных людей и народы и до сих пор вызывает одно потрясение за другим. Тот, кто в ходе событий этих десятилетий сохранил способность здраво мыслить или только приобрел ее, чувствует, что эта сила навлекала и будет навлекать на нас одну катастрофу за другой до тех пор, пока и людям и народам, может быть, все же удастся постигнуть и конкретно представить себе то, что заставляет действовать эту силу.

Что же порождает эту страшную силу? Некоторые пытаются утверждать: новая идея. Но это утверждение нуждается в уточнении, чтобы ясно понять ответственность человека перед историей. Как раз об этом здесь и пойдет речь. Внутренним стимулом такой силы, вызывающей целый ураган событий, является не идея, а ее зародыш -- открытый призыв или намек на призыв к переустройству мира. А идею как таковую в ее понятном для всех виде люди и народы должны отыскать сами. Удастся им найти эту идею и жить, руководствуясь ею. значит, духовные силы народа не исчезнут, а будут сообщены прежней сущности в новой найденной форме. Итак, либо люди и все народы -- а может быть, и какой-то отдельный народ -- найдут сдерживающую идею, либо эта потрясающая сила будет продолжать свое разрушительное дело.

К чему же призывает господствующая в наше время сила? К созданию нового порядка вещей, потому что старый европейский порядок уже на протяжении нескольких столетий не является больше настоящим порядком. Но такой призыв возникает не внезапно. Нельзя сказать, что он возник, скажем, летом 1914 года, когда храбрый серб бросил свою бомбу. Нужны более глубокие трещины для того, чтобы господствующая сила привела к землетрясению. То, что сегодня вылилось в окончательное требование, зрело в Европе на протяжении нескольких столетий, еще с конца средневековья. Проблема заключается в том, чтобы опять во всех сферах жизни найти новую форму для выражения принципа существования Европы -- комплекса свободы и единения. Согласно законам противоположностей, определяющим жизнь, освобождение одних ведет к закабалению других. В понятие порядка входит все; туда же входят и бог и человек, потому что определенная связанность, обусловленная по-настоящему только свободой, может привести к порядку народ, государство, труд и экономические связи между народами и отдельными странами только одним-единственным путем. На протяжении последних веков развитие европейского духа во всех народах Европы шло своими особыми путями. Возникли всевозможные идеи и течения: протестантизм, просвещение, рационализм, романтизм, либерализм, естествознание и техника... Но ни внутри самого общества, ни в его мировоззрении, ни в социальном строе, ни в определении понятия денег, ни в организации экономики, ни в самой жизни и вере не возникло нового единого порядка.

Произошло страшное отчуждение от бога, от природы, от принципов порядка, дошедшее до разрушительной философии материализма и до осознания политической классовой идеи. Это отчуждение не смогли сдержать никакие силы противной стороны, ибо они также не имели определенной системы. В связи с мировым господством, которого Европа добилась как раз за эти столетия, и в особенности за последние десятилетия, предшествовавшие 1914 году, это ниспровержение старых принципов начало распространяться по всему миру.

По этим причинам, по-видимому, одной брошенной сербом бомбы было достаточно, чтобы возникла эта неизвестная сила с ее призывом к установлению нового порядка вещей. И до тех пор, пока она не будет осознана, старая система будет сотрясаться и даже разрушаться. При этом -- и каждый из нас испытал это на себе -- существующие еще в душе человека устои постепенно слабеют, таящиеся в глубине социального строя силы или демонически вырываются из старой системы в виде безудержного насилия и только увеличивают сотрясения, или они способствуют брожениям и увеличивают тягу к изменению существующего порядка и призыв к созданию нового строя.

Попытка придать новые формы нашему мировому и жизненному порядку, ставшему особенно неустойчивым в период июльского кризиса 1914 года, посредством мирного решения всех европейских вопросов не удалась, несмотря на ту угрозу, которую представляли для Европы и ее дальнейшего существования армии, флоты, железо, огонь и динамит.

Ответственность за это лежала тогда не на самих народах, а лишь на немногих лицах: на князьях, министрах и дипломатах. Все они, будь то Грей, Бетман-Хольвег, Сазонов, Пуанкаре, Берхтольд, Тисо, царь, кайзер, оказались слишком слабыми для действительного разрешения этой задачи.

Что представляла собой для них Европа как очаг угрозы, как возможность создания нового? Хотя такие великие государственные деятели и мыслители Европы, как Лейбниц, Меттерних, Штейн или, наконец, Бисмарк, в известной мере и чувствовали себя ответственными за судьбу Европы, но и они воспринимали опасность войны вовсе не как призыв к новому, а как угрозу для существующего строя.

Для того чтобы еще в 1914 году, в период кризиса, по-настоящему увидеть это новое и еще до начала войны разобраться в нем, требовался человек, который, занимая решающий пост. обладал бы исключительной творческой силой и высочайшим чувством ответственности. Такого человека не оказалось. При этом Европа хотя и была на протяжении десятилетий полна глубоких трещин и противоречий и, не имея сил, чтобы справиться с собой, была далека от определенного метафизического центра какого-либо порядка, она все же "не пришла к концу". Напротив, в ней появились новые силы, которые пришли в движение еще задолго до начала войны, силы, которые стремились к новой культуре и к новому полному единству внутреннего и внешнего мира. Достаточно напомнить такие имена, как Франц Марк и Кандинский, Рильке и Георге, Планк и Эйнштейн.

Может быть, именно по этой причине зов великой судьбы был дан лишь в 1914 году. в первые часы зарождения нового. Если не между народами, то внутри самих народов было достигнуто единство, длившееся в течение нескольких месяцев. Переживания, возникшие в результате раскола европейской семьи народов и из сознания того, что "народ стал армией", что теперь по-новому понимаются и долг, и достоинства, и авторитеты, что, участвуя в эпоху цивилизации, на грани двух столетий в насыщенных техникой сражениях, человек стал неуверенным в самом себе, -- породили чувство возможности приблизиться к разрешению стоящей перед народами исторической задачи.

Но, как бы там ни было, эти сражения не привели к рождению идеи о новом порядке. Чувство не перешло в ясное, определяющее, критическое сознание. И ведущие войну, то есть те, которые не сумели увидеть в возникающих войнах призыв к новому и разобраться в обстановке, не смогли также понять и того, что в сознании многих людей стихийно возникло нечто пока еще не ясное, но имеющее большую силу. Все предпринятое для отыскания новой идеи оказалось лишь неудачной попыткой.

Однако возникшие силы превратились в насилие. Россия -- и, следовательно, половина Европы -- лопнула и попала (не без трагической вины Германии) во власть идей диалектического материализма, во власть полного разрушения и искоренения старого социального строя, старого понимания экономических отношений и веры в единство народов.

С поражением Германии и, следовательно, с поражением самого сердца Европы, с уничтожением ее военной силы в лице немецкого народа, с разрушением старых европейских традиций, с разложением всей Юго-Восточной Европы, с ликвидацией австрийской монархии и с возникновением в России большевизма, враждебного всей старой Европе, задача создания в ней нового порядка была теперь поставлена перед Францией и Англией, перед Западом.

Для ее решения, даже в том случае, когда не все имевшиеся возможности оказывались использованными, все же представлялась исключительная возможность: мир! Мир мог быть установлен, конечно, в зависимости от исхода войны, исключительно этими державами. Против справедливого мира, который потребовал бы совершенно нового содержания для таких вещей, как взаимопонимание народов, разоружение, право наций на самоопределение, со стороны бывших противников не выступил бы ни один народ, ни одна партия. Такой мир был бы воспринят с исключительной готовностью.

Политика ближайших лет была направлена не на ревизию, а на сохранение и упрочение в корне подорванного мирового порядка. На Востоке была прекращена поддержка белогвардейской армии, боровшейся против революции, и, наконец, дело дошло до заключения пактов с Советским Союзом.

Любой мирный договор должен полностью разрешать все проблемы, которые привели к войне и которые возникли в ходе самой войны, ибо в противном случае он вместо охраняющей силы сам становится возбудителем новой войны. Версальский же мир не разрешил ни одной проблемы.

Таким образом, для народов Европы, для Европы в целом и в некотором смысле для всего мира оставался нерешенным вопрос большой жизненной важности: родилась ли или хотя бы наметилась ли в общих чертах у народов Европы идея нового порядка после пережитой ими войны, поражения и после создания крайне непрочной мировой системы?

Поскольку и победители оставили проблему нового порядка неразрешенной, она снова встала перед побежденными. Найдут ли они теперь необходимую точку опоры, несмотря на все выпады и угрозы по их адресу?

Официальные круги Германии, правительство и партии той точки опоры не нашли.

Идя навстречу требованиям Америки, они внутри страны придали своему поражению форму переворота. Но никогда в сознании германского народа этот переворот не будет считаться настоящей революцией, то есть полной реорганизацией старых и созданием новых форм жизни, ибо он ничего не создал, а только породил постоянное брожение умов и послужил больше процессу углубления противоречий, чем разрешению насущных проблем.

Так получилось не благодаря широкому размаху этой революции, а вследствие ее половинчатости. Она была вызвана главным образом сознательной волей марксистски настроенного рабочего класса создать новый социальный строй. Но сама социал-демократическая партия не чувствовала себя способной возглавить его. Рабочий класс, который в течение десятилетий находился под влиянием марксистской пропаганды, распространяемой социал-демократами, теперь разочаровался в ней и стал все больше и больше тянуться к коммунизму. Партия революции 1918 года потеряла свою силу.

Время, однако, все равно потребовало бы наверстать то, что было упущено в течение нескольких веков, потребовало бы не сохранения всего существующего, а преобразования его. Одна лишь проблема безработицы, никогда по существу не находившая разрешения, указывала уже на имевшиеся внутренние беспокойства и волнения.

Эта внутренняя опасность угрожала не только немецкому народу; эту угрозу чувствовали также Италия и Испания. Свое наступление на большевизм Европа начала именно в этих странах.

Но в силу традиций и особого понимания исторического момента в Италии возник фашизм, искавший новую связующую идею.

В центре его внимания лежало государство и авторитарная дисциплина.

Идея фашизма быстро перенеслась и в Испанию. В обеих странах фашистам удалось изолировать народы от большевизма и этим спасти значительную часть Европы. Охватила ли, однако, эта фашистская идея государства все пришедшие в движение внутренние силы и способствовала ли она созданию комплекса свободы и единения?

В такой обстановке огромное значение и силу приобрело то, что в различных социальных слоях немецкого народа, пережившего свое военное поражение и теперь искавшего путей к новому, возникли контуры идеи нового порядка, гораздо более глубокой, чем идея фашизма, идеи о народе как обществе и народном сотрудничестве.

Благодаря огромному влиянию немецкой романтики понятие народа как общества стало центральным исходным пунктом для создания нового порядка. Это понятие было воспринято не только как органическое, созданное природой единство, но толковалось многими как явление, изначально присущее природе и имеющее в своей основе духовное начало и идейные взаимосвязи. То, что во время войны у солдат и в различных социальных группах, а также в быту молодежи было принято считать чувством коллективизма, нашло теперь в этой идее народа-общества свое конкретное выражение.

Казалось, была найдена та отправная точка, исходя из которой можно было вывести руководящие принципы для множества частных вопросов и областей жизни в их совокупности и взаимосвязи. Казалось, что два появившихся в течение последних десятилетий и находившихся в крайнем противоречии жизненных явления -- национализм и социализм -- могут быть окончательно приведены к разумному единству и взаимопроникновению. Это же, по-видимому, давало силу и для упорядочения проблем, касающихся таких вещей, как экономика, капитал, труд, коренных вопросов взаимоотношений отдельного индивидуума и общества и определения функций государства в рамках нации и для нации.

Эта идея народа-общества, возникшая в результате серьезного национального бедствия, но своими корнями уходившая в богатое прошлое немецкой романтики, несла в себе зародыш будущей мирной организации европейских народов. Идея о народе как обществе, понятая таким образом, предполагал а уважение к каждому народу, как созданному непосредственно богом, и. таким образом, означала отказ от всякого империализма.

Казалось, была затронута проблема огромного исторического значения. Казалось, что сила, толкающая к войнам, может быть скована.

Но скована она не была. Наоборот, судьба позволила только что возникшему внутреннему движению, собиравшемуся из многих источников и находившемуся на пути к созданию политической силы, попасть в руки Гитлера, который, конечно, был далек от осознания этого внутреннего движения. В период его власти мысли о народе-обществе и о положении человека в нем утратили свой подлинный характер. Чисто метафизическую мысль о народе как обществе он превратил в открытый национализм, а борьбу за настоящий порядок в Европе -- в борьбу против Версальского договора.

Из метафизического признания каждого народа в отдельности он создал теорию о праве на неограниченное господство одного какого-либо народа. Гитлер допустил превращение здоровой политики подчинения расовых элементов в расизм, который разлагал на составные части даже собственную нацию. Вместо органически-метафизического мышления он ввел биологически-материалистическое. Этим самым он устранил всякую реальную возможность сближения борьбы за создание нового порядка с христианством.

Он отверг такие чувства, как уважение и почтение, заменив их грубой покорностью физической силе, отрицающей и человека, и душу, и традиции, и все новое, что стремится пробить себе дорогу. Вместе с тем Гитлер пренебрег необходимостью создать подкованную в идейном отношении прослойку политических руководителей. Он предпочел назначить на решающие посты людей своего стиля, а подобных ему, то есть таких, которые в сущности были выброшены за борт нового демократического строя, было больше чем достаточно. К политическому руководству пришли демонические силы.

Объявленная вначале готовность служить народу и общей задаче создания нового строя превратилась в эгоцентрическое использование власти.

-- Как могло случиться, что Гитлеру удалось захватить власть?

-- Как стало возможным то, что движение к новому порядку изменялось из года в год до тех пор, пока, наконец, его. первоначальные формы не превратились в свою разрушительную противоположность?

Это стало возможным потому, что как раз те идеалы, достоинства и добродетели, которые в ту эпоху глубоко волновали каждого немца, были сделаны политическими лозунгами, используемыми для вербовки людей.

Это стало возможным потому, что часто образованные немцы были слишком аполитичными и слишком пассивными, чтобы взять на себя руководство в области политики.

Данный факт является важным историческим открытием.

Это стало возможным -- и это тоже является важным историческим открытием -- также и потому, что условия и программа Версальского договора осуществлялись слишком бесперспективно и безыдейно (французская политика финансовых уступок Германии, торпедирования моратория Гувера, препятствий в создании таможенного союза и т. д.).

Наконец, это стало возможным -- и в этом самое важное и предостерегающее историческое открытие, -- потому, что остальные идеологические и политические силы: церковь, партии Веймарской республики и профессиональные союзы -- были недостаточно активными, чтобы остановить натиск грубой силы и бороться за новое развитие Германии.

Гитлер сумел захватить власть потому, что угроза Германии со стороны большевизма в связи с усилением влияния коммунистов внутри страны стала настолько непосредственной, что за спасение от этого влияния, субъективно оцененного многими как разрушение, началось настоящее соревнование. Не менее веской причиной явилось и то, что большинство бывших сторонников национального движения, переходивших теперь на сторону Гитлера, обладало слишком примитивным мышлением, не позволявшим ему выделить хорошее из его совокупности с плохим.

Политическое лицо Германии после 1933 года характеризовалось большим разнообразием и противоречивостью тех сил, которые, собираясь из разных источников, устремлялись в широкое русло нового движения. Поэтому, конечно, и само оно не имело единых форм.

С одной стороны, был сделан шаг вперед: ликвидирована безработица, в основу движения положена коммунистическая идея порядка, которая подняла сознание людей до готовности служить обществу и вселила в них новую надежду на улучшение жизни; возродились вооруженные силы, и Центральная Европа была защищена от дальнейшего раскола. Присоединение Судетской области и Мюнхенское соглашение 1938 года явились, по-видимому, кульминационным пунктом процесса формирования территории Германии.

Но, с другой стороны, параллельно с этим процессом действовали и элементы зла и насилия:

-- создавались концентрационные лагери,

-- вводились формы унизительного принуждения,

-- уничтожались хорошие традиции,

-- началась антирелигиозная борьба,

-- старые идеи переводились на рельсы материализма,

-- право узурпировалось в интересах партии,

-- развернулось преследование политически инакомыслящих и, наконец,

-- усилилась направленная против человека расовая ненависть.

Аннексия Чехословакии означала, что кульминационный пункт пройден.

Возможность без новой войны объединить всех немцев в одно общее государство, чтобы способствовать мирному сближению стран Центральной Европы и тем исторически преодолеть Версальский договор, была упущена.

Надеть ярмо империалистического гнета на любую нацию, которая видела и Ренессанс, и Просвещение, и Французскую революцию и прошла через многовековое формирование национального государства, в наши дни уже невозможно.

Поэтому вместе с актом захвата Чехословакии стрелки часов европейской истории были опять отведены назад, к эпохе абсолютизма, который всегда и неизбежно порождал европейские братские войны.

Доказательством тому было незамедлительное начало второй мировой войны.

Таким образом, демоническая, неограниченная власть победила.

Историческая ценность всех этих статей заключается в том, что в них признается возможность объединения усилий только в том случае, когда все участники чувствуют, что их объединяет одна идея, одна цель, когда они одинаково понимают важность исторического момента и умеют правильно разобраться в окружающем.

Исторический опыт последних десятилетий показывает, что, во-первых, до сих пор никому не удалось понять задачу, выполнявшуюся стихийной силой, и, во-вторых, остается неясным. в какой степени народы Европы, в том числе и немецкий, оказались не в состоянии бороться с ней. Борьба с этой силой охватила весь мир, но и по сей день вопрос о создании в Европе нового порядка ждет своего разрешения.

Для немецкого народа и его подрастающего поколения, несмотря на сильнее потрясение и громадную катастрофу, которые они пережили, еще не все потеряно. Большая доля вины не лишает их права на существование.

Надо серьезно подумать над тем, могли ли они заранее предугадать свою судьбу.

Нельзя говорить, что у немецкого народа нет будущего, пока судьба не предпримет все попытки найти необходимое решение, ибо то, что уже испробовано, не могло дать правильного ответа. Необходимы новые попытки, чтобы результат снова не оказался половинчатым.

Большое значение имеет то, что из всего приобретенного им немецкий народ, несмотря на разрушения, не потерял ничего: ни своей храбрости, ни действительных идеалов. В дальнейшем даже при смене поколений не должно пропасть ничего из того, что было достигнуто в идеологическом отношении за эти десятилетия с 1914 года. Не следует забывать ни плохого, демонического, потому что в будущем необходимо познать причины его появления и сделать так, чтобы оно больше не повторилось, ни хорошего, ибо потом оно может завладеть людьми настолько, что в конце концов действительно исчерпывающая идея окажется потерянной. Новая Европа начинается нес 1945, а с 1914 года, и пусть ее не мучают опрометчивые выводы.

Нельзя также сказать с уверенностью, что немецкий народ не сможет уже внести свой вклад в дело отыскания подлинной связующей идеи и создания в Европе нового внутреннего и внешнего порядка. От географического положения нельзя освободиться, Европа не должна быть только "западной" или только "восточной" и не должна оставаться расчлененной. Новая Европа должна стать единой и, следовательно, после того, как она справится с большевизмом, и в зависимости от того, как она с ним справится, должна включать также и Россию как равноправную составную часть. В противном случае Россия будет только предметом аннексии и ее внутренние и внешние позиции будут окончательно потеряны. Но для этого необходимо, чтобы большевизм, с которым связан вопрос о порядке, доведенном до крайности, преодолевался так успешно, чтобы из него, наконец, могла родиться идея настоящего порядка, то есть организации новой Европы по принципу единства и различия и на основе урегулирования экономики, установления порядка в отношениях между отдельным человеком и обществом, укрепления денег, поднятия роли труда и соединения жизни и веры.

Если это удастся, то Европа не потеряет своих мировых позиций. Подобно тому как беспорядок возник из духовного разлада и до сих пор приводит мир в волнение, новый мирный порядок может успокаивающе подействовать на возбужденные народы и континенты. Результатом этого может и должно стать не новое империалистическое господство Европы, а новая политика, направленная на разрешение данной метафизической проблемы.

Но такое разрешение невозможно без идеологического и политического участия немецкого народа в делах Европы -- в этом и. состоит исторический опыт не только последних десятилетий, но и всей истории Европы начиная с раннего средневековья. Разрешение вопроса будет зависеть толь ко от самого немецкого народа, и прежде всего от того, способен он на сильные моральные переживания или нет. Некоторую надежду на то. что он способен на подобное, дают опыт второй мировой войны, а также последующие годы глубоких страданий.

*******

Вернер Пихт
Немецкий солдат

У вдумчивого читателя может возникнуть вопрос: почему в книге, в которой должны излагаться итоги и опыт второй мировой войны, приводятся рассуждения о немецком солдате? Разве недостаточно наглядно показан он на страницах самой истории? Разве в памяти старых солдат нет таких глубоких впечатлений, что им достаточно только порыться в них, чтобы в полных блеска, страданий и позора воспоминаниях увидеть отражение солдатской действительности, о которой печатное слово может дать лишь весьма слабое представление?

Кто задает подобные вопросы, тот не признает исчезновения солдатских традиций из сознания немцев. Главные события прусско-немецкой истории уже давно перестали быть для нас современностью. Хуже того, в нашем сознании они совершенно изменили свой образ. Их вытеснили другие. Разговоры о ремилитаризации пробуждают сейчас сохранившееся у нас в душе чувство обиды за собственное солдатское прошлое, и часто даже старые солдаты теряют основные понятия о войне. Говорят, что немцу надоела солдатчина. Это не является следствием тотального поражения, понесенного хотя и на поле боя, но не в результате плохой боеспособности войск. Нормальной реакцией народа на неудачный исход войны, вызвавшей такие колоссальные жертвы, является то, что он чувствует себя усталым от всего, что напоминает ему о войне. Это -- факт. Но здесь речь идет о другом.

Национал-социалистское перенесение военных форм на все области жизни привело к опошлению военной идеи. Армия не оправдала тех надежд, которые многими возлагались на нее, как на единственно возможного противника, способного оказать сопротивление силам зла внутри Третьей империи. На генералитет ложится ответственность за то, что он не препятствовал развязыванию войны, которую он не одобрял. Те рассуждения об ответственности и судьбе, в которых запутались немецкие генералы, мало интересуют общественное мнение и не влияют на его приговор. Уважение к человеку зависит от того, как он действует в роковой для него час. Если у него не хватает сил, то над ним ломается шпага, даже если он может привести в свое оправдание самые веские доводы. Систематически осуществлявшийся верховным командованием подрыв вооруженных сил, правда, встречал в войсках удивительно сильное моральное сопротивление, но не мог не вызвать и определенных последствий. Немногие оставшиеся в живых из тех, что когда-то носили военную форму, по своему опыту хорошо знают, как безупречно несли солдаты свою службу.

Выводом из всего этого является то, что немец начал сомневаться в полезности своей военной службы. Она стала для него сомнительной! Это не так странно, как может показаться на первый взгляд. История говорит, что в мирное время вооруженные силы никогда не имели за собой сомкнутых рядов немецкого народа. В период абсолютной монархии этого вообще не могло быть. А то, что в освободительных войнах народ "поднимался" и "спешил к знаменам", является только легендой.

С тех пор как буржуазия и рабочий класс выросли в политические силы, армия стала не только объединяющим союзом, но одновременно и яблоком раздора немецкой нации, которую на славу и позор не без оснований называли "солдатской".

Но отнюдь не все слои населения относились с почтением к военной службе. Особенную антипатию к пруссачеству питали немцы южных и юго-западных районов, называвшие его "милитаризмом".

Это не удивительно.

Ведь вся Пруссия представлялась населению южных густо населенных провинций с их более мягким климатом как бы одетой в военный мундир. Но на поле битвы новая империя под прусским командованием нашла свое место. Во дворе казармы все непрусское -- будь то по происхождению или по складу мыслей -- противопоставлялось прусскому, причем в самой вызывающей форме. Конечно, не следует думать, что военная служба за пределами прусских провинций была непопулярной. Склонность к военной службе и одаренность в этом отношении не были только прусским качеством. Но на военной службе, как в фокусе, сходилось все то противоречивое. что скрывалось в этом неприятном и неудобном образе жизни.

В военной службе -- иначе не может и быть -- ярче, чем в любой другой области, выступает основное внутреннее противоречие Германии -- отсутствие единства немецкого народа.

К внутригерманским проблемам прибавляется еще одна, имеющая всемирно-исторический характер, которая отчуждает наших современников от военной службы и заключается в том, что война в собственном смысле этого слова, как военный конфликт между вооруженными силами соперничающих держав, благодаря технике не только претерпевает изменения, но уже стала жертвой техники. Этим самым солдатская служба в той форме, в которой мы ее понимаем, ставится под вопрос. Становится понятным, почему поражение германских вооруженных сил совпадает с уменьшением роли солдата на поле боя, а также с концом эпохи национального государства, "в котором современная военная служба выполняет одну из функций.

Начертанный судьбой путь немецкого солдата во второй мировой войне приводит к совершенно неизбежному концу, и поэтому он должен рассматриваться только в целом. Немецкая военная история, продолжавшаяся в течение двух тысячелетий, прервана. Это не значит, однако, что немец, если он опять возьмется за оружие, освободится от своих исторических устоев и традиций. Если даже он займется созданием новой формы борьбы, не связанной с его историческим опытом, то все равно он вынужден будет во всем придерживаться уроков истории. В незначительной степени пострадают и внутренние законы солдатской службы. И все же воин будущего принадлежит к новой эре военной истории. Если такой воин действительно появится, то он придет не как простой носитель оружия, а как прямой наследник современного солдата, и это может осуществиться только в результате творческого акта, в котором наиболее жизнеспособные элементы прошлого соединятся с силами, творящими современную историю.

На грани между вчерашним и завтрашним необходимо попытаться понять те события, свидетелями которых мы были, сопоставляя их с опытом прошлого. Лишенные прав на солдатскую службу и отстраненные от борьбы за власть, мы стоим сейчас в положении созерцателя, и эта позиция дает нам возможность уже сегодня видеть в правильных пропорциях те события, в которых, действуя и страдая, мы принимали участие.

В противоположность воину солдат является частью точного механизма, который служит для выполнения определенной функции в определенном месте и подчиняется нажатию центрального рычага. Как miles perpetuus (вечный воин), каким он приходит на смену ландскнехта и открывает эру регулярных армий, он не вырастает из своей первоначальной формы, то есть из воина, а является строго целенаправленным типом, созданным княжеской волей. Как отдельная личность, он поступает в подчинение своему полководцу, а в его отсутствие -- военным начальникам. Не подвергаясь влиянию никаких других сил, кроме военных, он представляет собой пригодный для обработки сырьевой материал, в мастерской военного аппарата, что вполне отвечает требованиям абсолютной монархии. Внешне этот радикальный военно-исторический акт подчеркивается введением военной формы, которая становится отличительным признаком вечного воина.

Прусское государство по своей природе и истории является творением вопреки воле творца. То же самое можно сказать и о его военной организации.

Когда великий курфюрст создал регулярную армию, это произошло вопреки интересам германской империи, войска которой подвели его в борьбе против шведов и которая при заключении мира в Сен-Жермене гнусно изменила ему. Когда его правнук Фридрих "Единственный", как его называли современники, при помощи этой армии поднял Пруссию до положения великой державы, он сделал это как отъявленный враг империи, против которого Габсбург даже заключил союз со своим заклятым врагом Бурбоном. Но в то время как во Франции, чью, по выражению Мейнеке, "почти совершенную структуру власти" Фридрих заимствовал в качестве идеального образца для своего государства, нация и государство взаимно перекрывались, прусский король решил влить государство в нацию и завоевать ему место внутри нации. В этом и только в этом смысле справедливо изречение Мирабо: "La Prusse n'est pas un Etat qui possede une armee, c'est une armee qui a conquis une nation".

Прусское государство является военным, потому что оно было создано и утверждено только путем вооруженного насилия. Открытое со всех сторон и окруженное врагами, оно держалось на штыках.

Отделение гражданских функций государства от военной службы -- великое государственно-правовое достижение немецкой нации эпохи реформации -- не прекратилось с развитием прусской военщины. Ведь ее второй опорой в государстве было чиновничество с его "глубоко античным пониманием государства" (Дилти). К тому же в принципы Фридриха Великого, как явствует из его "Lettres sur 1'amour de la Patrie", входит строгое разделение функций каждого сословия.

Солдатское сословие стало таким же сословием, как и все другие.

Но история не забывает ничего: за это непрусское действие она отплатила линией Одер -- Нейсе. Для такого выдающегося прусского государственного деятеля, как Бисмарк, соблюдение меры являлось по государственным и этическим соображениям само собой разумеющимся делом. Но когда Гитлер -- ликвидатор Пруссии -- нарушил свое обещание ограничиться воссоединением нации, он привел империю к разгрому.

Характер прусской армии соответствовал той ситуации, исходя из которой и для которой она была создана. Армия не выросла из народа и не зиждилась на нации, она являлась единственно творением государства, или, точнее, воли к созданию государства, потому что военная организация Пруссии предвосхищала власть порядка, установлению которого она была призвана служить. Вооруженные силы строились не из органических сил народа, а параллельно им и уж никак не из самых порядочных элементов народа. В этом государстве гражданское и военное противостояли друг другу, "как два чужеродных тела". В соответствии с этим сила военной организации заключалась не в ее убеждениях -- последнее было в известной степени привилегией офицерского корпуса, -- а в ее дисциплине.

Суровость, аскетизм и духовное единообразие людей, Да и сами географические особенности страны, лежащей восточное Эльбы, создали основные отличительные признаки прусской солдатчины во всех ее проявлениях. Подобно тому как возникла профессиональная солдатская организация, была создана и профессиональная мораль, в которую вошел весь набор качеств, считающихся с тех пор "прусскими". Тут и дух порядка, и чувство долга, и приверженность к организации, и пунктуальность, и деловитость. Но в то время как о милитаризации народа не могло быть и речи, прусская мораль -- чувство долга -- распространилась на весь народ, благодаря чему ее благороднейший носитель, армия, стала образцом нравственности и примером единства народа, где каждый, какое бы место он ни занимал, должен был выполнять "свой проклятый долг и повинность".

Таким образом, армия, непосредственной и главной основой существования которой было не что иное, как потребность в надежном инструменте власти, превратилась в потенциальную моральную силу, хотя властители, создавшие ее, исходили из более глубоких социальных причин. Вместе с тем она была наполнена определенным глубоким идейным содержанием и теперь являлась уже не только инструментом для ведения войны, но и органом, который был в состоянии поднять в глазах других и наперекор другим достоинство простого человека. Тот, кто наделен высокой нравственностью, не принадлежит к категории людей, используемых в качестве человеческого материала или пушечного мяса. Изменить это положение средствами насилия и муштры невозможно, как невозможно в английских средних школах поколебать путем палочных наказаний идеал джентльмена. Тем не менее Фридрих Вильгельм I в лице прусской военщины, в ее несколько доморощенной форме, создал лишь внешнюю оболочку этой военной службы. Для того чтобы наполнить ее идейным содержанием, потребовался гений его сына, как для французской военной организации был нужен гений Наполеона, чтобы это "цезарево явление", выражающее господство совершенно другого рода, приобрело тот высокий смысл, который оно сохраняет и до сих пор. В этом даре истории и заключается тайна германской военной службы, сделавшая ее для окружающего мира непонятной, подозрительной и в основных чертах даже невидимой.

0x01 graphic

Фридрих II играет на флейте.

Фрагмент картины Адольфа фон Менцеля

Фридрих Великий

То, что Фридрих Великий стал носителем огромной исторической силы, определить размеры которой нельзя исходя из одной лишь государственной и военной истории Пруссии, свидетельствует его влияние на Гёте, который был "сторонником Фрица", хотя "Пруссия его нисколько не касалась". Гёте утверждал, что благодаря Фридриху Великому "в немецкую поэзию впервые вошло правдивое и высокое жизненное содержание", причем и в настоящее время мы дорожим этим определением поэзии как формы действительного выражения высокой сущности, которое оставил нам Гёте.

Великий король являет собой удивительный пример стройного сочетания господина и слуги.

-- Те, кому случалось войти в соприкосновение с ним, становились благодаря послушанию частицей власти, как и сам король -- "первый служитель государства", который с момента вступления на трон подчинил все свое существование строгому закону миссии властителя.

-- Он стал символом власти как определенной исторической силы, которая узаконивается благодаря своей способности к созданию устойчивого государственного строя. Эта творческая формирующая сила действует изнутри. Она группирует элементы своего силового поля вокруг центра.

-- Она имеет иную сущность, нежели величественное, но эгоистическое господство "короля солнца", принцип которого "L'Etat c'est Moi" отрицает наличие каких бы то ни было обязательств, не имеющих прямого отношения к собственной персоне короля.

-- Сравнение "грабительских войн" Людовика XIV с военными походами Фридриха Великого резко подчеркивает противоположность между законом и произволом.

Анализ принципов правления Фридриха делает очевидным то, что приказание и повиновение здесь представляют собой две стороны одного итого же дела, причем стремление повиноваться может иметь большую силу. чем сам приказ.

Но именно это и является внутренним законом иерархической структуры военного сословия.

Поскольку на данном этапе истории этот закон укоренился в прусско-немецкой военной организации в своей самой действительной форме в качестве стимулирующего принципа, то и немецкая военная организация в свете основного закона истории о силах порядка стала военщиной "kat exochen".

Такое "крещение солдата" в духе Фридриха продолжается и теперь, подобно тому как Пруссия на протяжении всей своей истории оставалась верной принципам своего короля и не могла потерять их из поля зрения, не изменив при этом себе самой. Если человек, одаренный сверхъестественной силой гения, накладывает свою печать на какое-либо историческое явление, как, например, император Август на Римскую империю, то оно -- на радость или горе -- остается верным ему и его закону.

Таким образом, понятие "дисциплина" превратилось в лозунг немецкой военной системы и продолжало быть им вплоть до явления рабского повиновения, когда сила законного авторитета вытеснила систему приказов и распоряжений, а повиновение было низведено до механической реакции. Таким образом, офицерский корпус никогда не терял полностью ни характера ордена, который придал ему Фридрих, ни своего аскетического, а во времена Фридриха даже монашеского образа жизни, оставшегося в силе как идеальное требование и как основной принцип воспитания молодежи (кадетские учебные заведения) и нашедшего через сто лет в лице Мольтке воплощение всех индивидуальных особенностей такого типа солдата.

Каста командиров получила свою образцовую форму: "Люди, которые умеют быть молчаливыми и решительными и умеют в одиночестве довольствоваться незаметной деятельностью и быть постоянными" (Ницше).

Эти качества достигают своего трагического предела у генерал-полковника барона фон Фрича, последнего главнокомандующего сухопутной армией перед войной, смещенного по воле Гитлера. Обусловленная временем слабость фридриховской военной организации заключалась в том, что в непосредственных отношениях с королем мог быть только офицер, а остальные были отданы муштре, другими словами, она заключалась, во-первых, в пренебрежении к личности рядового солдата, что вполне соответствовало как общему понятию miles perpetuus, так и скептицизму "философа Сансуси", и, во-вторых, в принципиальном разделении армии и народа.

Таким образом, армия, стоявшая на глиняных ногах, должна была разрушиться, когда в период правления слабого монарха она подверглась испытанию на прочность со стороны более сильного противника. Но именно эта катастрофа открыла людям глаза на то, что фридриховская система военной организации способствует объединению всех духовных сил, которые не допускают ломки старых внешних форм, а создают возможность для их внутреннего обновления.

Такое возрождение -- поистине чудо феникса -- является тем более замечательным, что Германии пришлось пережить не только военное поражение, но одновременно политический и моральный крах.

Военная реформа Шарнгорста

В результате акта, имевшего революционизирующий характер, армии освободилась как от профессиональных, так и от сословных уз. Государственная армия, абсолютной монархии превратилась в патриотическую армию национального государства.

Этим начинается вторая фаза истории немецкого солдата.

Постепенно человеческое и солдатское начинают взаимно проникать друг в друга. Немец открывает в себе некие солдатские, по общему признанию, врожденные черты. В одном общем хоре сливаются звуки военных оркестров и пение борцов за свободу. Если раньше человеческий материал поставлялся армии из низших слоев народа, то новый солдат является уже представителем образованных кругов общества. Военная служба становится частью духовной жизни нации.

Свою задачу Шарнгорст и его сторонники видели в том, чтобы "сделать солдатами весь народ" и таким образом вернуть ему свободу. Так родилась мысль о создании народной армии, основной принцип которой -- всеобщая воинская повинность -- одновременно является правом свободного человека, находящегося на службе отечеству, носить оружие.

Долг и право, по словам Гегеля, являются идентичными всеобщей и частной воле.

В фридриховской эпохе были заложены и элементы будущего. В самом конце ее возникла идея всеобщей, воинской повинности, и оказалось, что она только и ждала сигнала, чтобы выступить на исторической сцене. Если Фридрих Великий не считал военную службу низкого по происхождению человека делом чести (еще в эдикте от 1780 года он охарактеризовал ее как наказание), то теперь "смерть за отечество" воспевалась под впечатлением силезских войн поэтами Клоп Штоком и Эвальдом фон Клейстом и восхвалялась Томасом Аббтом, восторженным поклонником "короля-героя". в его знаменитом сочинении, где он открыто говорил о каждом прусском верноподданном. А разве не была идея всеобщей воинской повинности облагорожена уже тем, что во время битвы король -был вместе с солдатами? "Идол гренадеров" жил в каждом солдате, воевавшем под его знаменами.

Солдаты принадлежали ему и, следовательно, принадлежали "империи гения". Это являлось их "социальной" привилегией и не было дозволено ни одному бюргеру. Фридрих II в опубликованных после его смерти в 1796 году "Lettres sur l'Education" пророчески возвестил, что отныне национальное воспитание и подготовка каждого к полезной государственной деятельности являются главнейшей задачей и, означают нравственное совершенствование каждого человека, а следовательно, и солдата.

Тем не менее народная армия нового времени оставалась все же королевской армией, ее правовое положение только теперь приведено в полное соответствие с понятием народной армии. Солдатские традиции были сохранены, и немецкая армия продолжала существовать в форме императорской армии вплоть до первой мировой войны. Отношение к монарху стало лейтмотивом всей истории прусско-немецкого военного права на протяжении целого столетия.

Военная реформа Шарнгорста осталась незавершенной. Время для создания народной армии тогда еще не назрело. Патриотические лозунги, выдвигавшиеся реформаторами, не успели еще сделаться всеобщими. Идея о национальном государстве находилась лишь в стадии зарождения, к тому же монархия упорно сопротивлялась этой идее. Однако народная армия и народное государство взаимно обусловливали друг друга. Отсюда и возникло "противоречие между военными и гражданскими учреждениями" (барон фон Штейн), а также внутреннее противоречие в системе военной организации. По словам депутата Мюллер-Мейнингена, выступавшего по поводу конфликта в Цаберне (1914 год), армия всеобщей воинской повинности оставалась "в известной мере государством в государстве", хотя и с меняющейся ориентацией.

Вначале система военной организации в противоположность абсолютистскому государственному аппарату воплощала революционный принцип государства, основанного на национальной общности духа; позднее она превратилась в орудие защиты монархистского государства от попыток ограничить его власть парламентом.

Этот парадокс возник в результате внутренней необходимости. После того как исторический момент для создания такого народного государства, каким его представляли себе Штейн и Шарнгорст, был упущен, армия в конфликте королевской власти с революционерами 1848 года была вынуждена стать на сторону королевской власти. Вопрос о том. должна ли армия остаться "королевской" или стать "парламентской", был, само собой разумеется, решен в пользу короля. Правда, в кайзеровской империи парламент имел более широкие законодательные полномочия в военной области, однако сохранение за императором права неограниченно распоряжаться армией говорит за то, что основной принцип монархической армии отброшен не был.

Дальнейшее развитие империи, и особенно в период Бисмарка, привело к структурным изменениям в устройстве государства. Усиление буржуазно-конституционного строя, с одной стороны, и узаконенное господство короля во всех военных вопросах -- с другой, привели к расколу государства на два лагеря. Ценой ограничения сфер влияния вооруженным силам удалось сохранить свою автономию. Армия, формируемая на основе всеобщей воинской повинности, все больше теряла органическую связь с нацией и государством. Вынужденный быть одновременно и солдатом и гражданином, немец находился в постоянном конфликте с самим собой.

Первая мировая война

В таком же положении немецкий солдат вступил и в первую мировую войну.

Немецкая нация осталась в долгу перед своими солдатами за то, что их четырехлетняя борьба и заслуги не получили должного отражения в печати. Величие и непостижимость боевых подвигов немецких солдат становятся наиболее понятными при рассмотрении двух основных моментов.

Во-первых, немецкая военная организация c момента своего зарождения всегда была монархической. Попытка распространить эту организацию на всю нацию существенных изменений не вызвала. Армия не колебалась в своем намерении защищать под предводительством монарха ту государственную систему, которая противоречила всей ее сущности как народной армии. Но в решающий момент она оказалась брошенной своим верховным вождем на произвол судьбы. "Серьезный случай" заставил кайзера отказаться от военного и политического руководства. Оказалось, что господство монарха над армией, этот "фундамент вооруженных сил", давно уже стало фикцией.

Во-вторых, военная служба в патриотической армии, строящаяся на сознательности, нуждается в направляющей идее, которая оправдывала бы самопожертвование солдат и придавала бы ему определенный смысл. В борьбе за освобождение от наполеоновского гнета движущей силой был пафос стремления к свободе. В 1870-1871 годах через армию лежал путь к объединению немецкого народа, а вознаграждением за ее победы было осуществление мечты о возрождении Германской империи. В 1914 году солдат вступил в войну, не имея никакой другой цели, кроме защиты своего отечества.

Когда в ноябре 1916 года соединения немецкой гвардии проходили через Бранденбургские ворота, рейхсканцлер Эберт, которого никак нельзя заподозрить в милитаризме или пустословии, приветствовал в их лице армию, возвратившуюся с фронта непобежденной. Этим самым он укрепил в войсках, поскольку они остались невредимыми, справедливое чувство несломленной гордости. Позднее противники увидели, что ошиблись, предоставив немецкой армии возможность свободного отхода и избавив ее таким образом от созерцания собственного поражения.

Эта ошибка была исправлена "нокаутом" во второй мировой войне.

Отвод армии означал, что основная моральная сила, предохранившая Германию, а с ней вместе и всю Центральную Европу от хаоса разрушения, осталась несломленной. Правда, полки старой армии быстро исчезли, но некоторые решительные командиры сумели создать из остатков армии крепкие добровольческие отряды. Из них-то и вырос новый рейхсвер, который до поры до времени был чем-то вроде "прусской военизированной полиции" или вооруженного исполнительного органа прусского правительства. При помощи этих отрядов правительству удалось навести порядок и спасти единство Германии. Пруссия в последний раз выполнила свою историческую миссию, своим существованием Веймарская республика обязана ее армии.

Однако судьба готовила ей новые испытания.

Рейхсвер

Характер новой армии, рейхсвера, был предопределен всем процессом развития вооруженных сил в ходе войны, той ролью, которую она была призвана сыграть в новом государстве, и теми рамками, которыми ее ограничили страны-победительницы. По Версальскому договору Германия могла иметь профессиональную армию численностью не более 100 тыс. человек. Тем самым, по оценке создателя новой армии фон Зекта, предполагалось, между прочим, изолировать армию от народа.

Новая армия строилась на принципах, прямо противоположных принципам народной армии. Этому -планомерно и постоянно противодействовало командование новой армии. Оно надеялось на то, что в лице рейхсвера продолжает существовать императорская армия. В результате того что кадровые воинские части перешли целиком из старой армии в добровольческие корпуса, а оттуда в рейхсвер. многие из прежних полков были представлены в рейхсвере в том виде, в каком они существовали и при кайзере. Там, где этого не было, старые части устанавливали в новых формированиях прежние порядки. Таким образом, охранялись и поддерживались не только солдатские традиции и добродетели, но и народность солдатской службы. Армия, которая, по мнению победителей, была полностью ликвидирована, приняла лишь другие формы, позволившие ей преодолеть все трудности и проникнуться уверенностью, что в скором времени она опять сможет развернуться.

Однако противник не видел подобных возможностей. Не подумал он и о другом. Изоляция немецкого солдата, к которой стремился противник, означала его отделение не только от немецкого народа, но одновременно и от той формы государства, которую после свержения монархии требовала западная демократия и которую она собиралась поддерживать.

Ликвидировать старую армию не удалось. А изоляция и старые натянутые отношения между государством и армией способствовали развитию у солдат антипатии к республиканской системе. Во время войны армия в связи с поражением монархии стала учреждением, предоставленным целиком и полностью самому себе. То, что тогда обусловливалось необходимостью, теперь поднялось до положения добродетели. По воле Зекта армия должна была держаться на определенной дистанции от государства Веймарской республики. Таким образом, военная система приобрела свой прежний вид, не претерпев почти никаких изменений и только усилившись в результате строгого подбора кадров и максимального повышения требований. Несмотря на вынос всех армейских дел на рассмотрение в парламент, армию все же удалось изолировать от влияния каких бы то ни было партий. Итак, армия, как и во времена Бисмарка, стала государством в государстве. Но если тогда это расценивалось как слабость, то теперь подобное состояние армии было сознательно превращено в выгодную стратегическую позицию.

Военная реформа национал-социалистов

Следствием политики отгораживания была неспособность армии разгадать сущность национал-социализма. До сих пор остается непонятным то, что даже инстинкт самосохранения не предостерег это прочно скрепленное и единое по духу общество от явления, противоречащего всему его существу.

Но национал-социализм расставил свои сети с дьявольским искусством.

"Ефрейтор первой мировой войны" предстал перед миром как политический солдат, имевший якобы историческую миссию

-- ликвидировать раздор, посеянный Версальским договором,

-- обновить нацию, вселив в нее боевой дух,

-- приобщить к политике армию, отделенную от государства,

-- привести всё гражданское и военное к одному военному знаменателю и таким образом сделать возможным всеохватывающее народное сотрудничество.

Возвращение к всеобщей воинской повинности (16 марта 1935 года) принесло стотысячной армии осуществление ее заветной мечты. Чтобы как-то оправдать свои действия, фюрер сделал поистине гениальный ход, обратившись к посредничеству генерал-фельдмаршала Гинденбурга, олицетворявшего традиции старой армии, и призвав на помощь дух Фридриха Великого. Заклинания на его могиле свидетельствуют о том, что противник пруссачества более правильно оценил значение Фридриха как гения немецкой военной организации, чем сам немецкий солдат, в сознании которого великий король был лишь достойным уважения экспонатом из музея восковых фигур.

То, что произошло в Потсдаме 21 марта 1933 года, напоминает не пропагандистскую комедию -- наша эпоха предпочитает банальные толкования, -- а низвержение духа прусско-немецкой военной службы ее демоническим противником. В дальнейшем события, вплоть до окончательной победы Гитлера над армией и отставки генерал-полковника фон Фрича, развивались автоматически. Тот факт, что сам фон Фрич, этот солдат sans peur et sans reproche, в котором еще раз воплотился идеальный тип немецкого офицера, стоящего во главе армии, оказался столь же слепым, как и бессильным перед силами и методами национал-социализма, говорит о том, что судьба немецкого рейхсвера была решена. Башня из слоновой кости, в которую он отступил, была достаточной защитой от проникающего влияния "передовых" идей. Однако устоять перед натиском новой стихии эта башня не смогла, потому что находившаяся в ней армия потеряла свои корни в народе, а ее безупречная выучка оказалась бесполезной.

В возвращении к принципу всеобщей воинской повинности армейцы видели лишь restitutio in integrum военной службы, что вполне соответствовало их консервативному, хотя и не реакционному, мышлению. Лишь позднее они поняли коренное различие между народной армией государства фюрера и армией патриотов XIX века. Правда, нельзя сказать, что в тотальной армии третьего рейха отсутствовал элемент сознательности, но эта сознательность была коллективной.

Шарнгорст, Гнейзенау и Мольтке целиком посвятили себя служению своему отечеству. Они представляют в этом отношении идеальное воплощение прусского характера, но это является качеством, присущим только им. Они -- патриоты, потому что, по выражению Стеффенса, взяли на себя миссию "хранить в своей душе судьбу того государства, которому они отдали свою любовь". Добровольцы периода освободительных войн внесли в немецкую военную историю новый тип солдата армии патриотов, которому присущи элементы моральной свободы, наложившие, несмотря на закон о всеобщей воинской повинности, отпечаток на все дальнейшее развитие армии. Об этом же свидетельствуют и моральные качества добровольцев первой мировой войны. Но в тоталитарном государстве все отношения между законом и свободой основаны на принципе: "свобода -- для фюрера, закон -- для общества". Иными словами, государство ставит перед личностью такие проблемы, которые исключают возможность какой бы то ни было субъективной оценки.

Взгляд на народ, как на тотальное военное общество, вполне соответствует исторической логике. Она вытекает из той формы, которую приняли современные войны. Необходимой предпосылкой для ведения современной войны является объединение фронта и тыла в единый военный лагерь. Такие понятия, как "тотальная война" и "воюющий народ", являются идентичными и означают новую ступень военно-исторического развития. В то время как Запад стремился как можно скорее укрыться за барьером мирных договоров, руководители национал-социалистского государства разрабатывали принципы ведения будущей войны. Это и обусловило превосходство немецких войск на начальном этапе войны.

Вторая мировая война

Новые вооруженные силы Германии приняли первое боевое крещение раньше, чем закончился процесс их до предела ускоренного создания. Вопреки воле и убеждению немецких военных руководителей на них опять была возложена задача ведения мировой войны.

Парадоксальное положение, в котором оказался немецкий солдат в период второй мировой войны, было беспрецедентным. Если в первую мировую войну монархическая армия оказалась лишенной своего монархического руководства, то теперь народная армия тоталитарного государства была отдана в руки "фюрера и главнокомандующего вооруженными силами", для которого солдат ввиду его замкнутости и своеобразной профессиональной морали по отношению к нацистскому мировоззрению был не чем иным, как чуждым и подозрительным инструментом, и который злоупотребил им до такой степени, что этот инструмент оказался полностью разрушенным. Для фюрера боец был лишь частью техники, неким подобием моторизованного оружия. Как к солдату, так и к технике в этой войне, ведшейся без всякого учета сил и средств, предъявлялись чрезмерные требования, выполнить которые они были не в состоянии. Цель войны ввиду ее необъятности вполне соответствовала склонности военных руководителей к гигантомании. Стратегия и тактика приняли формы "мировоззрения". Гибкость была подменена догматизмом. Учет возможных неудач -- это основное правило в руководстве боевыми действиями войск -- был запрещен.

Жертвы, принесенные, например, в Сталинграде, где упорно удерживались по сути дела уже потерянные позиции, были бессмысленными. Высокие качества войсковых командиров не нашли себе применения, потому что их сковывала воля дилетанта и фанатика, стремящегося к безраздельной власти. Одновременно с этим нацистская партия бессознательно работала над моральным разложением солдат, дух сопротивления которых был ослаблен в результате превращения армии в многомиллионную.

Сомнение в победе считалось достойным смерти, вера в непогрешимость фюрера -- высшим законом. Стремление к сохранению своего уже почти потерянного престижа привело командование к принятию роковых ошибочных решений. Двойной натиск, изнутри и извне, угнетал мыслящих людей сверх всякой меры. Широко разветвленная система террора душила всякие оппозиционные настроения в самом их зародыше. И все же среди представителей офицерского корпуса, которые разбирались в событиях, а также в невоенных кругах возникла мысль о сопротивлении. В конфликте между долгом и разумом зрело решение о покушении на главу вооруженных сил. Это был акт, посредством которого немецкая военная система могла одновременно поднять себя в глазах других и ликвидировать. В нем, помимо личной опасности, заключалось последнее величие жертвы. Однако предотвратить то. что было предначертано судьбой, этот акт уже не смог.

Единственная в своем роде катастрофа, поглотившая германские вооруженные силы, отличается большой резкостью контрастов. Армия Фридриха Великого, которая погибла под Иеной и Ауэрштадтом, будучи вверенной неспособному командованию с устаревшими взглядами, была лишь тенью самой себя. Ее слава целиком утонула в жалком поражении. Но в период второй мировой войны тотальный разгром армии последовал непосредственно за ее блестящими историческими победами. В своем последнем походе немецкая армия располагала командирами самых необыкновенных способностей. Разложение формы и духа армии совпадает по времени с ее наибольшими военными успехами.

Несчастье, которое постигло Германию, преступления, в которые ее вооруженные силы были втянуты помимо их воли, а также победы союзников, планомерно развенчивавшие немецкого солдата, стерли память о славных походах армии сквозь ад второй мировой войны.

Действия армии стали предметом политических и идейных споров, и этим была ликвидирована возможность правильно анализировать их сущность. О них вспоминают со стыдом, и теперь считается неприличным говорить о победах армии, которая воевала под фальшивыми знаменами. Но существуют события, которые становятся понятными только как целое и открываются только для внутреннего анализа. Величие и бессилие, слава и позор неразрывно связаны между собой в этом походе немецкой армии к своей гибели. Понять трагедию поверженной армии может только тот, кто вместе с ней смог пережить и ее триумф, и ее унижение.

Дело в том, что и тот головокружительный успех, который армия пережила в начале войны, является существенной частью этой драмы. Конечно, в первую мировую войну армия также вела победоносные наступления, например в Сербии и Румынии. Но они лежали на периферии событий. Наступление же на решающем фронте во Франции уже через несколько месяцев дало уверенной в победе немецкой армии первый урок отступления, отступления, которое явилось началом бесконечного бедствия позиционной войны. Танненберг был единственным случаем "славной победы", но ведь это было оборонительное сражение. В целом же немецкая армия в течение четырех лет воевала "под мрачным небом". Поскольку с немецкой стороны война велась без зажигающих лозунгов, постольку и успехи на фронте не имели того, что окрыляет человеческую фантазию.

Вторая мировая война имела совсем другой характер. Армия вступила в войну без того наивного воодушевления, которое наблюдалось в августе 1914 года. Ни народ, ни армия войну не одобряли, ибо она в противоположность предшествовавшим войнам противоречила принципам народной армии, созданной только для обороны.

Но уже начало войны с Польшей в сентябре 1939 года принесло солдату неожиданную для него славу. Вместо затяжной войны с применением большого количества техники получилась война молниеносная. В безудержном продвижении вперед, как например при "штурме Львова", солдат испытал ни с чем не сравнимую радость победы. На карте военных действий вырисовывалась картина безукоризненно проведенной операции больших масштабов. В течение трех недель была захвачена вся Польша, уничтожена вся польская армия. Количество пленных достигло сотен тысяч. Собственные потери оказались самыми незначительными. Если до начала этой войны у кого-нибудь еще и были сомнения в отношении ее справедливости, то уже в первые дни они полностью рассеялись под впечатлением зверств, совершаемых поляками над польскими немцами, как это было, например, в "кровавое воскресенье" в Бромберге (3 сентября 1939 года).

Рог изобилия, давший немцам столько успехов, еще не иссяк, но то, что в действительности это был ящик Пандоры, понимали немногие.

В то время, когда в Норвегии еще продолжались бои, немецкая армия Западного фронта начала наступление, и в течение четырех недель Франция оказалась разгромленной наголову. Бельгия и Голландия были оккупированы, а англичане выбиты с материка. То, что в предыдущих кампаниях только ощущалось, теперь стало вполне очевидным: победы немецкой армии были достигнуты в конечном счете благодаря ее высокому моральному духу, существенно отличавшемуся от морального духа противника. Дипломат и писатель Жиродо прекрасно передал отношение французской буржуазии к войне, когда он -- я не пытаюсь иронизировать -- как начальник службы пропаганды заявил в декабре 1939 года в Американском клубе в Париже: "Золото находится в глубочайших подвалах, армия -- за бетонными стенами укрепленных линий. Это те клады, которые следует хранить неприкосновенными как можно дольше и только тогда поставить на карту, когда все будет казаться потерянным".

Это "безумие Мажино" стоило французской армии ее морального духа и привело Францию к военному поражению. Да и как могла подобная склонность народа и правительства к "апатичной войне" заставить свою армию оказать сопротивление той революционной динамике, с которой немецкие вооруженные силы, смело используя новые тактические возможности, открывшиеся в связи с появлением авиации, танков и моторизованных соединений, в одно мгновение прорвали пояс укреплений, считавшийся доселе неприступным, и разбили самую славную -- наряду с немецкой -- армию Европы нынешнего века.

Сочетание фантазии, военного искусства и солдатского энтузиазма совершило чудо. Количество пленных, насчитывающее почти два миллиона, дает представление о масштабе операции. Тот факт, что кампания велась "против Версаля", и то, что войска проходили по местам боев первой мировой войны, воспринималось немцами как избавление от позора за прошлое поражение. И это окончательно решило ее исход. То был один из редких случаев в истории войн, когда армия завоевывала себе столь пышные лавры. Вспоминается троянский Гектор, которому Зевс перед концом битвы дал еще один глоток из сосуда славы.

См. далее...

Итоги Второй мировой войны. Выводы побеждённых.

-- СПб.: Полигон; М.: АСТ, 1998

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 06/07/2014, изменен: 06/07/2014. 71k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 3 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: "Идол гренадеров" жил в каждом солдате, воевавшем под его знаменами.

Каменев Анатолий Иванович Вечный воин

Каменев Анатолий Иванович
Вечный воин