ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Каменев Анатолий Иванович
Жизненные задачи русского офицера

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Опыт исторического исследования

А.И. Каменев

  

ЖИЗНЕННЫЕ ЗАДАЧИ РУССКОГО ОФИЦЕРА

  
   В далеком 1907-м году простой русский офицер Л.Л. Толстой, однофамилец известного писателя опубликовал в журнале "Русский Инвалид" статью, в которой попытался очертить миссию русского офицера.
   Для него, офицера Русской армии, было вполне очевидно, что он, и такие же, как он, русские офицеры, призваны были охранять как интересы русского общества, так и русского государства.
   "В социальной борьбе военное сословие призвано защищать то, что благо, что разумно для развития общества, в государственной - то, что благо и разумно для развития государства", - писал он.
   *
   Другими словами, перед русским офицером всегда стояла двуединая задача - внутренняя (защита общенациональных интересов) и внешняя (защита государственного суверенитета).
   *
   Из задачи внутренней вполне логично следовал вывод о том, что вооруженная сила государства Российского не должна являться вотчиной какой-либо одной силы в государстве, а призвана стоять на страже общенациональных интересов, т.е. служить всему отечеству, но никак не отдельным лицам или политическим партиям.
   *
   Сложность исполнения внутренней миссии армии состояла в том, что правящий слой всегда пытался подчинить своему духовному и административному влиянию военный организм страны и заставить его быть слепым орудием чиновников, которые не всегда были с ладах с общенациональными интересами, но служили своему личному или корпоративному интересу.
   С другой стороны, вооруженные силы не могли и не должны были быть самостоятельной силой, "государством в государстве", выступая инициатором дворцовых переворотов, источником революционного брожения (декабристы) или же орудием разных политических сил во время революции-смуты.
   *
   Чтобы поставить вооруженные силы государства в положение надежного стража интересов нации и государственности, необходимо, по крайней мере, соблюдение нескольких условий, среди которых следующие:
  
      -- Офицер должен быть сознательным слугой своему Отечеству, ясно и точно понимать свою благородную миссию, а также, в полной мере соответствовать ей (этой миссии).
      -- Общество должно признавать необходимость защиты общенациональных интересов силой оружия в том случае, если кто-то пытается незаконным (неконституционным) путем завладеть властью.
      -- Защита силой оружия конституционной власти от всяких внутренних посягательств (дворцовых переворотов, революций, опасных общественных брожений и инспирированных народных волнений) - дело тонкое и ответственное, склонное переродиться в опричнину, а потому требующее определенной процедуры, последовательности, воли и максимально суровой ответственности за нарушение нормы необходимости.
  
   *
   Исторический опыт нашей страны свидетельствует о том, что все три названные условия постоянно сознательно нарушались:
  
  -- Власть все делала для того, чтобы офицеры служили за страх, но не за совесть.
  -- Наша "доблестная" интеллигенция все делала для того, чтобы принизить в сознании общества нашего роль и значение офицерства.
  -- Партии пытались привлечь на свою сторону генералитет и офицерство, тем самым внося раскол в ряды командного состава, разрушая священное отношение к Закону, конституции, присяге и т.д.
  -- В период смуты, когда требовалось действовать решительно и мужественно, законная власть колебалась, нервничала, принимала неверные решения, в силу которых военная сила либо дискредитировалась, либо ставилась в положение двусмысленное, не имея ни четких и однозначных приказов, ни оперативного руководства.
  
   Насколько сложен и противоречив этот опыт, свидетельствует полемика, которая имела место в начале ХХ века в русском обществе.
  
  

Л.Л. Толстой против Л.Н. Толстого

   Не случайно после революции 1905-1907 гг. двое Толстых - один из них простой офицер, другой - знаменитый писатель - заочно полемизируют друг с другом.
  
   Л.Л. Толстой утверждает, что "во всех культурных странах армия сознательно исполняет свое великое назначение, и, чем выше и сознательнее эта армия, тем легче и правильнее она обеспечивает своему государству естественное и спокойное развитие".
   Однако, известный писатель пишет в своих обращениях-прокламациях совершенно иное.
   Еще в "Войне и мире", а также в ряде статей Л.Н.Толстой выдвинул ошеломляющие идеи, которые способные были нанести колоссальный урон идее защиты Отечества, званию солдата и офицера.
   В частности, в "Солдатской памятке", обращаясь к солдату, он писал: "...Если ты, действительно, хочешь поступить по-божески, то тебе надо сделать одно: свергнуть с себя постыдное и безбожное звание солдата и быть готовым перенести все страдания, которые будут налагать на тебя за это"
   .
   В "Письме к фельдфебелю" он утверждал, что армия нужна не народу, а правительству и всем тем лицам высших сословий, примыкающим к правительству, чтобы иметь средство для властвования над рабочим народом, а защита от внешних врагов - только отговорка.
   Статья "Патриотизм или мир?" учила: "...Надо понимать, что до тех пор, пока мы будем восхвалять патриотизм и воспитывать его в молодых поколениях, у нас будут вооружения, губящие и физическую и духовную жизнь народов, будут и войны, ужасные, страшные войны...".
   *
   Л.Н. Толстой в своих заблуждениях относительно места и роли армии в общественной жизни, не ставит цели внедрить в сознание мыслящих людей мысль о том, что русский офицер должен быть просвещен, что он должен стоять над солдатской массой и действовать не по наитию, ни по воле судьбы, ни в силу благородного побуждения, а в результате особого воспитания и образования, четкого и ясного жизненного и служебного ориентира, заданного домашним и общественным воспитанием, а также основополагающим актом для каждого военного человека - Присягой.
  

Благородство ли князя Андрея?

  
   В приложении к данной статье дан фрагмент из "Войны и мира" Л.Н. Толстого, который повествует о подвиге артиллерийского капитана Тушина.
   В этом характерном эпизоде представлен истинный боевой герой, который меркнет на фоне героев парадных, который не умеет постоять за себя и лишь чудом из героя не превращается в офицера, подлежащего суду военного трибунала. "Благородный" князь Андрей Болконский вызволяет бедолагу капитана из лап скорого "правосудия". И сам капитан Тушин, герой прошедшего боя, с искренней признательностью и униженностью благодарит князя за заступничество.
   *
   Думаю, наш прославленный писатель не захотел правильно расставить акценты: возвышая благородного князя Андрея, он унизил безродного капитана Тушина.
   А надо было бы воспеть благородство простого русского офицера.
   И не только поднять его на щит, но и поставить вполне закономерный вопрос: "Отчего так происходит, что подлинный герой войны не может постоять сам за себя?"
  

Не в отдельных талантах дело

  
   Не буду гадать о побудительных мотивах Л.Н. Толстого. Оставлю это специальным исследователям его жизни и творчества.
   Скажу главное: нам давно пора задуматься над вопросом о том, что не отдельные личности (герои, вожди), не элита, а основная масса рядовых офицеров сегодня, как говорится, делает погоду.
   Понимая важность Лидеров, нельзя, непростительно забывать об общей массе офицерства.
   *
   Как прозорливо сегодня звучат слова написанные русским генералом Н.А. Морозовым в книге "Воспитание генерала и офицера, как основа побед и поражений. (Исторический очерк из жизни русской армии эпохи наполеоновских войн и времен плацпарада), написанной в 1909 г.:
  
   "....Настоящая, истинная сила армии заключается прежде всего не в степени образования, не в талантах отдельных лиц, а в воспитании такой общей самоотверженной рядовой массы командного состава, которая бы не гонялась за блестящими эффектами, не искала красивых лавров, а смело и твердо шла в бой, гордая своим высоким призванием и крепкая своим поня­тием о долге и истинном благородстве.
   Вожди, вышедшие из такой массы, зачастую и не блещут своими особыми талантами, в одиночку не могут тягаться не только с гениями, но и со многими талантами фейерверочного типа, зато общая масса таких вождей в совокупности грозна и непобедима даже для гения.
   И счастье той армии, которая силу свою основывает не на отборе особых талантов, которая не ищет в мирное время "вы­дающихся" начальников, не верит в призрачные таланты мир­ного времени, а заботится только о безжалостном удалении негодных элементов, основывает свою силу на одинаково хоро­шем подборе и воспитании всего своего командного состава, без заблаговременного подразделения на "талантов" и простых смертных
   История показывает нам, как часто пресловутые таланты и гении мирного времени оказываются полными бездарностями на войне, история показывает нам, что, вообще, появление талан­тов и гениев есть только случайность, на которую нельзя рас­считывать, история, наконец, утешает нас, что и без гениев и первоклассных талантов велика и могуча, даже против гения, армия в руках многих, просто способных начальников, воспи­танных в рядах самих войск, когда полки армии являются вос­питателями офицеров, а не департаментами, местами службы, когда начальник создается, как создавались лучшие вожди эпо­хи -- строевой службой, а не сваливается из канцелярий, кон­тор, кадетских корпусов и т.п. учреждений, якобы весьма по­лезных для выработки военных людей".
  

Возродить бы древний Закон - "служить верно!"

   Как и во времена Н.А. Морозова, так и сейчас, спустя 100 лет, страна наша нуждается в образованных, умных, все понимающих и сознательно избравших военный путь офицерах.
   Надо возродить древний закон русской военной службы - "служить верно", который много веков служил путеводной звездой для истинных защитников Отечества.
   Этот закон признавался безоговорочно многими поколениями, принадлежавшими к разным кругам нашего общества.
   Показателен в этом отношении эпизод, запечатленный А.С. Пушкиным его "Капитанской дочке", когда Андрей Петрович Гринев дает наставление сыну:
  
   "Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их ласкою не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду".
  
  
   *
   В основе этого древнерусского закона (служить верно) лежит чувство собственного достоинства, которое четко проводит грань между государевой службой и лакейским прислуживанием.
   Грань эта проходит там, где ясно сознают, что несут тяжелые воинские повинности не в угоду каким бы то ни было лицам, а стоят на страже общих интересов, где воинские уставы, присяга, действия начальствующих лиц являют примеры радения за общее благо.
  

О клятве эфеба и приказе Петра Великого

  
   Из военной истории нам известны поучительные слова клятвы эфеба, в которой есть такие поучительные слова:
  
   "Я не оскверню этого священного оружия и не покину в рядах моего товарища. Я буду защищать не только то, что свято, но и то, что не свято, как один, так и вместе с другими. Я передам потомкам отечество не униженным или уменьшенным, но возросшим и в положении улучшенном сравнительно с тем в каком я его наследовал. Я буду почитать решения мудрых. Я буду повиноваться законам, которые были или будут народом приняты, и если кто вздумает нарушить их, я не должен того допускать, и стану защищать их, все равно придется ли мне делать это одному или будут со мною другие. Я буду чтить верования".
  
   Не менее знаменательны слова благословенного Петра Великого, которые он произнес перед войсками, которые были готовы к Полтавской битве:
  
   "Воины. Вот пришел час, который решит судьбу отечества. И так не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за отечество, за православную веру и церковь. Не должна вас также смущать слава неприятеля, будто бы непобедимого, которой ложь вы сами своими победами над ним неоднократно доказывали. Имейте в сражении пред очами вашими правду и Бога, поборающего по вас. А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе, для благосостояния вашего".
  
   Осознание великой миссии защитника Отечества поднимает и укрепляет все духовные силы человека, вселяет в него решимость с честью исполнить свой воинский долг.
   И совсем иное отношение к войне, военному делу и воинскому долгу наблюдается там, где ведется проповедь в стиле Л.Н. Толстого.
  
  
   Еще хуже, когда воспитание рядовой массы офицерства ведется формально, без опоры на достойные отечественные примеры.
   А ведь эти примеры есть.
  

Жизненное кредо Петра Великого

   Я уже привел в качестве иллюстрации благородства побуждений и мыслей приказ Петра перед Полтавской битвой.
   Но человек, мало знакомый с жизнью и деятельностью этого государя может усомниться в искренности названного обращения.
   Более сведущие люди знают, что это не эпизод, а подлинная философия жизни великого человека. С раннего детства он явился провозвестником идеи, редкой гостьи русской земли, идеи, по которой личное счастье может быть вполне достигнуто только вместе с общим.
   "Государственная польза", "всенародная польза", "всеобщее благо", -- вот цели, достойные по взглядам Петра лучших, благородных человеческих стремлений.
   Что же именно должно было по его понятиям со­ставить благо народа?
   Прежде всего, доставление ему политического значения в среди других наций, силы и уменья постоять за себя в минуты столкновений, а для предупреждения последних -- сближение с другими национальностями чрез возможно большее расширение мирных сношений с ними.
   Хотя Петр и полагал, что воинское дело -- первое из мирских дел, хотя он хотел сам быть и других видеть солдатами, но он все-таки не способен был от­даться только политическим соображениям, а тем более завоевательным планам. Внутреннее спокойное развитие народа было постоянно предметом его желаний.
  

Павел I А.В. Суворову: "Веди войну по-своему"...

  
   Известно, что Суворов резко отрицательно отнесся к нововведениям Павла I, за что 6 февраля 1797 года получил указ, в котором говорилось: "Фельдмаршал граф Суворов, отнесясь к его императорскому величеству, что так как войны нет и ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы".
   А через несколько дней последовало уточнение: "без права ношения мундира и орденов, без пенсии с местонахождением в селе Кончанское".
   *
   Девять месяцев продолжалась ссылка опального фельдмаршала. 12 февраля 1798 года Павел вызвал флигель-адъютанта, девятнадцатилетнего князя А. И. Горчакова, племянника Суворова, и сказал ему: "Ехать вам, князь, к графу Суворову, сказать ему от меня, что, если было что от него мне, я сего не помню; может он ехать сюда, где, надеюсь, не будет подавать повода своим поведением к нынешнему недоразумению".
   *
   Встреча Суворова с нетерпеливым Павлом состоялась утром следующего дня. Она продолжалась более часа, и император, к изумлению придворных, впервые опоздал на развод гвардии. Павел вел себя как гостеприимный хозяин, но Суворов делал вид, что не понимает, чего от него хотят, и паясничал. Садясь в карету, он зацепился за шпагу, потом неловко снял шляпу, ходил перебежками, шепча молитвы и крестясь. На вопрос Павла, что все это значит, отвечал: "Читаю молитву". -- "Да будет воля твоя", -- говорил Павел. Время шло, а Суворов не просился на службу. Недовольный этой комедией, Павел вызвал Горчакова. "Что значит все это? -- сурово спросил он юношу и, не слушая объяснений, продолжал: -- Я говорю ему об услугах, которые он может оказать отечеству, веду к тому, чтоб он попросился на службу, а он в ответ рассказывает мне о штурме Измаила. Я слушаю, пока кончит, снова навожу разговор на свое, -- гляжу, а мы опять в Очакове либо в Варшаве. Извольте, сударь, ехать к нему и просить объяснений сих действий и как можно скорее везите ответ; до тех пор я за стол не сяду". Горчаков поспешил к Суворову. "Инспектором я уже был в генерал-майорском чине, -- ответил фельдмаршал, -- теперь мне поздно в инспекторы. Вот если предложат главнокомандующим и дадут прежний мой штаб да прежние права, тогда, пожалуй, пойду на службу. А нет -- поеду назад в деревню".
   *
   Прошел почти год, и 6 февраля 1799 года полковник Толбухин с именным рескриптом императора подлетел к господскому дому. Суворов нетерпеливо сломал печать:
   "Граф Александр Васильевич! Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого Бог простит. Римский император требует вас в начальники своей армии и вручает вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на сие согласиться, а ваше спасти их. Поспешите приездом сюда и не отнимайте у славы вашей времени, а у меня удовольствия вас видеть. П а в е л". Сборы были недолги, в тот же день Суворов выехал в Петербург. 9 февраля он был принят Павлом. "Веди войну по-своему, воюй, как умеешь", -- сказал он фельдмаршалу, давая этим понять, что не будет вмешиваться.
   Что тут сказать: в рассказанном Суворов, хоть и дерзок, но благороден; да и Павел, хоть и самодур, да к человеку достойному отнесся по-государственному.
  

Кутузову дорого было решиться на эту жертву

  
   Бородино показало Кутузову, что войска, хотя и горят желанием сражаться с французами, еще не оправились от последствий прошлых поражений. Отступление с боями, потери и поражения не могли не вселить в сознание массы и их командиров и военачальников мысль о силе французских войск и гениальности их предводителя, Наполеона. Да, обиженное самолюбие и народная гордость требовали реванша.
   Но жажда скорого реванша, не подкрепленная восстановленной силой духа и не укрепленное умением побеждать, вела к авантюре, грозящей потерять не только армию, но и окончательно сгубить дух народный, т.е. ту силу, обладая которой, даже побежденные армии, не утрачивают желания бороться дальше.
   Вечером (1 сентября 1812 г.) в подмосковной деревне Фили в крестьянской избе созван был воен­ный совет, который должен был решить участь Москвы.
   Главнокомандую­щий предложил на обсуждение вопрос:
   "Ожидать ли неприятеля в невыгод­ной позиции или уступить ему Москву?"
   Мнения разделились.
   Члены совета Барклай-де-Толли, Дохтуров, Остерман, Ермолов, Раевский, Коновницын и другие начали спорить.
   Кутузов прекратил споры, сказав:
   "С потерею Моск­вы еще не потеряна Россия, доколе сохранена будет армия. Приказываю от­ступать. Знаю, что вся ответственность падет на меня, но жертвую собою для блага Отечества".
   По свидетельству очевидца, Кутузову дорого стоило решиться на подобную жертву.
   Он не спал всю ночь и несколько раз пла­кал.
   В своем труднейшем решении фельдмаршал, фактически остался в одиночестве.
   Немало было и среди русских генералов и государственных деятелей лиц, связывавших оставление Москвы с окончательным поражением в войне. Об этом свидетельствовали выступления генералов на Военном совете в Филях, постановление комитета министров, обвинявшие Ку­тузова в самовольном оставлении Москвы без всякой на то "определитель­ности и полного изображения причин, кои в делах столь величайшей важ­ности необходимы".
   Об этом же свидетельствует и угрожающий рес­крипт Александра: "Князь Михаил Ларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от Вас. Между тем от 1-го сентября получил я чрез Ярославль от московского главнокомандующего печальное известие, что Вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело сие известие, а молчание Ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал-адъютанта князя Волконского, дабы узнать от Вас о положении армии и о побудивших Вас причинах к столь несчастной решимости. Александр. С. - Петербург. Сентября 7 дня 1812 года".
   *
   Закончим на этом длинный ряд повествований о том, как служили верно своему Отечеству лучшие ее сыны и сделаем некоторые обобщения.
   *

Офицерство - это своего рода апостольство и подвижничество

  
   Офицер - профессия идейная.
   Настоящий офицер служит не ради денег и наживы, а ради высокой идеи защиты Отечества, понимая, что кто-то должен жертвовать своим земным благополучием ради того, чтобы остальные чувствовали себя спокойно и уверенно.
   Девиз такого офицера: "Достойно жить, достойно служить и достойно умереть".
   Важно, чтобы в обществе нашем ценили миссию офицера, а в память о боевых заслугах наших воинов уподобились спартанцам, которые на памятнике погибшим в неравном бою у Фермопил начертали:
  
   "Путник, коли придешь в Спарту, оповести там, что видел ты нас здесь полегшими, как того требует Закон".
  

Приложение

Л.Н. Толстой

Капитан Тушин

(отрывок из романа "Война и мир")

  
   Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб-офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему-то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
   Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
   -- Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым-то! Ловко! Важно! Дым-то, дым-то! -- заговорила прислуга, оживляясь.
   Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: "Ловко! Вот так-так! Ишь, ты... Важно!" Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
   Из-за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
   Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это, как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из-под маленькой ручки смотрел на французов.
   -- Круши, ребята! -- приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
   В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
   Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
   Из-за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из-за свиста и ударов снарядов неприятелей, из-за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из-за вида крови людей и лошадей, из-за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из-за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
   -- Вишь, пыхнул опять, -- проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, -- теперь мячик жди -- отсылать назад.
   -- Что прикажете, ваше благородие? -- спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что-то.
   -- Ничего, гранату... -- отвечал он.
   "Ну-ка, наша Матвевна", говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим-то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
   -- Ишь, задышала опять, задышала, -- говорил он про себя.
   Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
   -- Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! -- говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
   -- Капитан Тушин! Капитан!
   Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб-офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
   -- Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы...
   "Ну, за что они меня?..." думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
   -- Я... ничего... -- проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. -- Я...
   Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что-то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
   -- Отступать! Все отступать! -- прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
   Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. "Я не могу бояться", подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
   -- А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, -- сказал фейерверкер князю Андрею, -- не так, как ваше благородие.
   Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
   -- Ну, до свидания, -- сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
   -- До свидания, голубчик, -- сказал Тушин, -- милая душа! прощайте, голубчик, -- сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.
   <...>
   В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
   -- Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: "пропущу этих и встречу батальным огнем"; так и сделал.
   Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
   -- Причем должен заметить, ваше сиятельство, -- продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, -- что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
   -- Здесь-то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, -- беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. -- Смяли два каре, ваше сиятельство.
   На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку-полковнику.
   -- Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? -- спросил он, ища кого-то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) -- Я вас, кажется, просил, -- обратился он к дежурному штаб-офицеру.
   -- Одно было подбито, -- отвечал дежурный штаб-офицер, -- а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал... Жарко было, правда, -- прибавил он скромно.
   Кто-то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
   -- Да вот вы были, -- сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
   -- Как же, мы вместе немного не съехались, -- сказал дежурный штаб-офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
   -- Я не имел удовольствия вас видеть, -- холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
   Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из-за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
   -- Каким образом орудие оставлено? -- спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
   Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
   -- Не знаю... ваше сиятельство... людей не было, ваше сиятельство.
   -- Вы бы могли из прикрытия взять!
   Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
   Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
   -- Ваше сиятельство, -- прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, -- вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
   Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
   -- И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, -- продолжал он, -- то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, -- сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
   Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
   -- Вот спасибо: выручил, голубчик, -- сказал ему Тушин.
   Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.
  
  
   Литература
  
   Морозов Н. Воспитание генерала и офицера, как основа побед и поражений. (Исторический очерк из жизни русской армии эпохи наполеоновских войн и времен плацпарада ). - Вильно, 1909.
   Соколовский И.В. Петр Великий как воспитатель и учитель народа. - Казань, 1873.
   Толстой Л. Л. Жизненные задачи русского офицера // Русский Инвалид. - 1907. - N13. - 17 января.
   Толстой Л.Н. Солдатская памятка. - СП б., 1906.
   Толстой Л.Н. Письмо к фельдфебелю (о церковно-государственном обмане). Изд. 2-е. - М., 1919.
   Толстой Л.Н. Патриотизм или мир? .- В кн.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. - т.90. - М., 1958.
   Уссинг. Воспитание и обучение у греков и римлян. - СП б., 1878.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023