"О самовольно живот свой скончавших..."
"Носите бремена друг друга,
И таким образом исполнится
-А-а-а-а, - этот нескончаемый крик, казалось, всегда будет в голове, проникая даже уже не через уши, а сквозь саму кожу. Кричал смертельно раненый человек, хотя по этим звукам, скорее мог кричать раненый зверь...
Этого солдата только что принесли на одеяле, держа за четыре конца, осторожно положили прямо на пол в приемном отделении Отдельной Кандагарской Медроты. Кровавая дорожка осталась по всему коридору, а теперь лужа крови все увеличивалась на полу. Четверо сослуживцев, принесшие тяжелораненого, были бледны не меньше его самого.
В комнате дежурного врача в этот момент находились три врача-хирурга, готовились в это раннее, августовское утро отправиться в стационар на обычный рабочий день, забежали к дежурному врачу-терапевту "почесать языком". А тут такое...
Все сразу бросились к раненому, пытаясь определить порядок помощи. Судя по большому пятну на "хэбэ" в левой половине груди, это было повреждение в области сердца. Если он до сих пор жив, значит, само сердце или не задето, или задето по касательной. Спасти могло только чудо.
Даже, если удастся положить на операционный стол через 5-10 минут, спасти такого раненого будет сложно. Если бы в госпиталь переправить - там опытные хирурги, способные выходить из таких ситуаций - можно рассчитывать на возможность спасения. Но здесь, в Медроте, таких операций просто не делали (да и запрещено было по правилам военно-полевой хирургии). Эти мысли пронеслись, видимо, в головах всех врачей. Но, тем не менее, они предприняли попытки помощи.
Один уже срезал ножом одежду с груди, другой кинулся определять группу крови, третий - начал проводить катетеризацию подключичной артерии, чтобы наладить переливание кровезамещающих растворов, а потом и крови. Дежурный врач убежал за операционной сестрой.
Вообще-то таких раненых врачи между собой именовали "убитые, не успевшие умереть". Если подобное случалось на поле боя, то до врачей пострадавшие не успевали дожить, умирая на руках санитаров или санитарных инструкторов.
Между тем, один из солдат, что принесли умирающего, прокашлявшись, заговорил глухим голосом:
- Это он сам в себя стрельнул... Прямо в караульном помещении... Только-только его смена на посту закончилась. Мы даже не сразу поняли, что произошло. Вбежали в комнату на выстрел, а он уже лежит. Прямо к вам и принесли сразу.
Да, в области сердца виднелась маленькое входное отверстие с обуглившимися краями - выстрел в упор. Из отверстия продолжала сочиться кровь. Старший ординатор операционно-перевязочного отделения капитан Сергей Лузин уже накладывал давящую повязку на рану, пытаясь остановить кровь. Другой хирург, капитан Александр Зыков, смог-таки поставить катетер в подключичную вену и уже налаживал капельницу с кровезамещающим раствором (полиглюкин). Фельдшер приемного отделения поставил наркотик в качестве обезболивающего.
Крик раненого постепенно затих - как будто выключили звук. Это смотрелось еще более зловеще: рот продолжал открываться и закрываться, но в тишине.
Ординатор операционно-перевязочного отделения старший лейтенант Александр Невский закончил с определением группы крови - четвертая, резус "плюс" (IVАВ Rh+). Срочно требовались доноры с этой редкой группой. Среди присутствующих такой ни у кого не было. Один из солдат, принесших пострадавшего, побежал в свою вторую роту, надеясь быстро найти там доноров. Остальные понуро стояли в комнате.
Зыков приказал всем посторонним выйти. Солдаты молча подчинились. Дверь за ними не успела закрыться, как вбежала старшая операционная сестра Татьяна и дежурный врач старший лейтенант Владимир Бурбанюк.
- Готовлю операционную? - переводя дух, спросила Таня.
- Погоди. По-моему, до операционной он не дотянет.- Зыков помолчал.- Будем пока здесь. Если удастся остановить кровотечение и справиться с шоком, тогда будем думать и об операции.
Но солдат угасал на глазах. Он больше не открывал рот. Но глаза его по-прежнему были открыты, правда, взгляд "блуждал".
Дежурный врач взял в руки разрезанную куртку "хэбэ", сунул руку во внутренний карман.
- Здесь записка или письмо. Все предусмотрительно в целлофановый пакет завернуто. Довольно много написано. А вот и его документ. Отряхивая потеки крови с пленки, он вынул и открыл "Военный билет". Громко прочитал: "Финк Семен Сергеевич, 1 июня, 1963-го рождения. Призван Октябрьским РВК г. Новосибирска".
Больше он не успел ничего прочитать. Дверь резко отворилась. Вбежал майор, пропагандист политотдела Кандагарской Бригады, Георгий Бабакин.
- Где Семушка? - Он бросился прямо к умирающему, стал хлопать его по щекам. Тот лишь немного сфокусировал на нем взгляд.- Это мой племянник. Что я скажу своей сестре, его одинокой матери?! Без мужа парня растила.
- Вы его так задавите! Не надо его трясти. Он и так чуть жив,- сестра Татьяна буквально силой оторвала майора от родного тела.
-Но, что-что случилось?! Я только вчера с ним разговаривал. Все было нормально. Почему он стрелял в себя?!
- Вот тут он записку оставил. Мы еще не успели прочитать. Я только первые строчки глянул. - Бурбанюк протянул листочки Бабакину.
Тот схватил их, как спасательный круг. Трясущимися руками стал разворачивать листочки из тетрадки в линейку. Он отошел в сторонку и стал молча читать.
2
-Ничего не понимаю, - вскоре раздался его возглас.- Вот послушайте: "Я не достоин, может быть, твоей любви: не мне судить; но ты обманом наградила мои надежды и мечты, и я скажу, что ты несправедливо поступила. Ты не коварна, как змея, лишь часто новым впечатленьям душа вверяется твоя. Она увлечена мгновеньям; ей милы многие, вполне еще никто, но это мне служить не может утешеньям. В те дни, когда, любим тобой, я мог доволен быть судьбой, прощальный поцелуй однажды я сорвал с нежных уст твоих; но в зной, среди степей сухих, не утоляет капля жажды...", - майор прервал чтение и обвел всех непонимающим взглядом.
- Да, это же стихотворение Лермонтова, не помню названия, - Невский пытался определить давление у тяжелораненого, оно почти не определялось.- А дальше там должно быть так: "Дай Бог, чтоб ты нашла опять, что не боялась потерять. Но женщина забыть не может того, кто так любил, как я; и в час блаженнейший тебя воспоминание встревожит! Тебя раскаяние кольнет, когда с насмешкой проклянет ничтожный мир мое названье! И побоишься защитить, чтобы в преступном состраданье вновь обвиняемой не быть!" - Он проговорил это быстрой скороговоркой, продолжая считать пульс у раненого.
- Все точно!- Майор показал всем текст, написанный от руки.- А зачем он это написал?
- Может быть, этот текст написан для какой-то девушки?- подала голос Татьяна.
- Боже мой! Это же все для Эвелины он написал! Я сам ему два дня назад рассказал все по ее просьбе. Эвелина Водянова. Это его девушка. Он с ней учился в одном классе, все ее портфели носил. Из-за нее он и в техникум связи поступил после 8-го класса. Учились в разных группах, но продолжал за ней ухаживать. А потом она его "отшила" после 3-го курса. Он даже травился таблетками. Врачи его выходили. Я сам просил ее навещать парня в больнице. Лина, так мы ее все звали, у его постели просидела все самые тяжелые дни. Семка поправился. Они снова продолжали встречаться. Но Лина с ним была из жалости. Я это знал. Я очень любил своего племянника, он был мне, как сын (у меня только дочь есть). Знали мы, что после окончания учебы заберут Семена в армию, я снова попросил Лину, поэтому с ним не порывать. Осенью прошлого 82-го года его и призвали. Как уж он с ней прощался - не знаю. Но она ему изредка письма писала. Сначала он в Союзе служил, но вот уже пятый месяц в Афгане. Хотел я племянника в штаб перевести на должность писаря, но он наотрез отказался. Гордый. В рейды вместе со всеми выезжал.
Написала мне Лина письмо еще неделю назад, мол, замуж выходит за хорошего парня. Совета спрашивала - как быть с Семкой. Сама боится об этом писать. Я ей ответил, что сам все расскажу парню. Два дня назад это и случилось. Мне показалось, что Семен это спокойно воспринял. Вчера с ним встретился - он в наряд заступал. Веселый такой был. Все шутил со мной. Я и обрадовался, что все страшное позади. Боже - Боже мой! Это я его погубил! Что я наделал?!- майор схватился за голову, стал метаться по комнате, уронив все листочки бумаги.
- Кажется, вы не все прочитали, тут много листков исписанных,- Татьяна собрала их и протянула Бабакину.
- Нет, я больше не могу читать! Давайте вы.
Таня кивнула головой. Взяла первый попавшийся листок. Начала читать, голос ее дрожал: "Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания. Но я не причиню тебе горя. Я ухожу один, молча, так угодно было Богу и судьбе. "Да святится имя твое". А вот еще из моего любимого Куприна: "Легенда говорит, что Бог создал сначала всех людей целыми, а потом почему-то разбил каждого на две части и разбросал по свету. И вот ищут целые века одна половинка другую - и все не находят. Мы с тобой - эти две половинки; у нас все общее: и любимое, и нелюбимое, и мысли, и сны, и желания. Мы понимаем друг друга с полунамека, с полуслова, даже без слов, одной душой. И вот я должен отказаться от тебя... Прощай, мое счастье, мое недолгое счастье... Прощаю всех, умираю по доброй воле, жизнь так тяжела и печальна! Сообщите поосторожнее матери о моей смерти". Я мог бы все это написать своими словами, но эти цитаты так подходят для моего случая. Если противно читать - не читай. Еще цитата, все из того же Куприна: "Успокойся, дорогая, успокойся, успокойся. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Ты ведь моя единая и последняя любовь. Успокойся, я с тобой. Подумай обо мне, и я буду с тобой, потому что мы с тобой любили друг друга только одно мгновение, но навеки. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Помнишь? Вот я чувствую твои слезы. Успокойся. Мне спать так сладко, сладко, сладко". Татьяна шмыгнула носом и сложила листочек бумаги.
- Тут еще есть другие записи.
В комнате воцарилась тишина, раздавалось только шумное дыхание умирающего. И совершенно неожиданно прозвучали его тихие, но отчетливые слова:
- Простите меня, дядя Жора! Я так подвел вас, подвел всех своих командиров. Но у меня нет больше сил жить. "Ведь я не для жизни... Я ободранный человек, а вы все в броне. У всех вас: искусство, общественность, дружба, развлечения, семья, долг, армия, наконец. У меня, на глубину, НИ-ЧЕГО. Все спадает, как кожа, а под кожей - живое мясо или огонь". Это опять не мои слова, кажется, так написала перед самоубийством Марина Цветаева. Лучше и не скажешь.
- Что ты говоришь?! Семушка, тебе ведь уже лучше. Все будет хорошо. Ты поправишься. Ты уже пришел в себя! - майор бросился на колени перед племянником, стал покрывать его голову поцелуями.
- Нет, дядя Жора. Это конец, я чувствую. Передайте маме... Впрочем, вы сами найдете, что сказать. А Лине отдайте все эти мои записи. Там много всяких выписок, есть и мои стихи... Хотя, можете и их не отдавать. Как хотите. Мне теперь все равно. Состав прочности в моем организме уже исчерпан... Проща...- Семен не договорил. Его голова откинулась, изо рта потекла струйка крови.
- Он умирает! Сделайте что-нибудь!
Врачи уже наложили ему ручной аппарат для дыхания, пытаясь раздувать его легкие.
- Это агония! Мы ничем не сможем помочь! Пожалуйста, отойдите от парня,- Зыков силой поднял убитого горем офицера.
Да, это была агония. Организм выбрасывает все свои оставшиеся резервы, больные или пострадавшие даже приходят в себя, говорят. Производят на непосвященных благоприятное впечатление, даря надежду. Но это обман. Как свеча, прежде чем погаснуть, ярко вспыхивает, так и жизнь человеческая - затухает со всплеском сознания.
3
Дверь резко распахнулась. Вбежал среднего роста, крепко сбитый человек с черным от загара лицом. Это был новый командир прославленной 70 ОМСБ (отдельной мотострелковой бригады). Подполковник возглавил эту боевую часть чуть более месяца назад, сменив на посту снятого с должности предшественника - молодого полковника. Последние пару месяцев все чаще прибывали комиссии из Союза и из Кабула. Как итог - снятие командира. Впрочем, его наказали своеобразно - отправили служить в Союз на...генеральскую должность. Вмешался высокопоставленный родственник из Генерального Штаба ВС СССР.
У нового командира было среди прочих одно важнейшее качество - он берег солдатские жизни. Строго требовал это и от всех подчиненных. Боролся за жизнь каждого бойца. При прежнем руководстве подобного не было. Почти каждый рейд обходился не малыми потерями. Командиры батальонов и подразделений сразу по достоинству оценили своего комбрига, авторитет его рос не по дням, а по часам.
- Прекратите спасать этого самоубийцу!- С места "в карьер" закричал подполковник, обегая вокруг окровавленное тело на полу, чуть не сбив стойку с капельницей. - Что теперь нам сообщать его родным?! Я оплакиваю каждого солдата и офицера, погибших в бою, а этот сам на себя руки наложил. Засранец! Мать бы свою пожалел! Ну, если "кишка тонка", то в бою высунь глупую голову - тебя и "укоротят" на нее. Или сам застрелись, но молча! Молча! Чтобы не видели твою трусость. Да, порой нужна изрядная смелость, чтобы удары судьбы принимать, выдерживать их, характер закалять. А не отступать при первых трудностях. Тогда, может, и сойдешь за погибшего в бою. Похоронят, как героя. А сейчас что?!
Он еще долго метался по комнате, наконец, остановился.
- Товарищ подполковник, мы сделали все, что в наших силах, но спасти уже не сможем. Он и так умирает. Пожалуйста, не надо так кричать при его кончине,- Зыков проговорил все это спокойным, твердым голосом.
Комбриг мгновенно успокоился, обвел всех пристальным взглядом. Только теперь он заметил майора из политотдела.
- Георгий Иванович, а вы что тут делаете?
-Это мой племянник. Он мне, как сын...
-Прошу прощения за мою несдержанность. Мне очень жаль. Я не знал. Мне доложили, что опять самострел. Я прямо вспылил. Мальчишки совсем не дорожат своими жизнями. Идет война, гибнут люди... А эти сами себя убивают. Прав был Антон Павлович, когда говорил, что "русский человек не любит жить". Где логика?! Небось, "духи" не стреляются по всяким жизненным невзгодам. Устал я... Пойдемте в коридор, обсудим, как сообщить его родителям о трагедии. Есть у него семья?
- Только мать, сестра моя. Ее единственный сын...
- Товарищ майор, - остановил его уже на выходе капитан Лузин,- можно мы пока его записи почитаем, а потом вам вернем?
Бабакин кивнул и вышел вслед за комбригом.
Зыков прекратил накачивать воздух в легкие Семена. Все внимательно смотрели на самоубийцу. Он больше не подавал признаков жизни.
- Таня, я думаю, тебе пора проводить парня в иной мир,- начальник отделения посмотрел на операционную сестру.- Его душа сейчас покидает это бренное тело. Помоги ей.
- Но он же самоубийца?! - в один голос проговорили два других хирурга.
- Ничего. Мы ведь не в церкви его будем провожать, а келейно. Есть у меня и такие молитвы для самоубийц, тем более что он сам прощения попросил, раскаялся. - Татьяна подошла к умершему, опустилась перед ним на колени, поцеловала в остывающий лоб, сразу запачкав свой белый халат его кровью на груди, но не замечала этого.- " Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего. Всемилостивый Господи, помилуй мя по милости Твоей, пети Тебе начинающа и молитися о убившемся дерзко, да не в суд мне сие будет, ни в осуждение, Судие Праведнейший. Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего. Да не будет молитва моя во грех, яко кроткий Давид глаголет: ниже во отягощение души самовольной смерти предавшемуся; но мученик мольбами оставление прегрешений наших даруй нам. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу".
Вернулся майор Бабакин, снял головной убор, молча встал рядом с телом умершего парня. Татьяна продолжала:
"Взыщи, Господи, погибшую душу Семеона, аще возможно. Не исследимы судьбы есть, помилуй! Не постави мне в грех сей молитвы моей. Но будет святая воля Твоя".
Зыков махнул всем врачам рукой и тихонько пошел к двери. Офицеры поспешили за ним. Все вышли в коридор, чтобы не мешать Тане и родному дяде проводить душу погибшего. Хотя все офицеры, включая майора из политотдела были коммунистами, ни у кого этот обряд прощания не вызвал никаких неудобств. Многое на войне подлежало переосмыслению. Даже, если приходилось менять мировоззрение...
4
Офицеры прошли в курилку у входа в приемное отделение. Задымили сигаретами. Сергей Лузин раскладывал на коленях прихваченные с собой исписанные листочки из тетрадки.
- Мужики, давайте я вам еще что-то из записей Семена прочту? - На молчаливые кивки товарищей, он выбрал одну страничку. Прокашлялся:
"Уж если ты разлюбишь,- так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!
И если скорбь дано мне превозмочь,
Не наноси удары из засады.
Пусть бурная не разрешится ночь
Дождливым утром-утром без отрады.
Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
Что это горе всех невзгод больнее,
Что нет невзгод, а есть одна беда-
Твоей любви лишиться навсегда" / Это "Сонет90", У. Шекспира/. Увы, Лина, чтобы стать твоей любовью - это надо заслужить. Мне это не удалось..."
- Видать, он любил ее по-настоящему. - Задумчиво проговорил Зыков.- Смотрите, какие строчки для нее пишет. Это, скорей всего, он писал на память. А может, раньше выписывал еще. Парень умный, ранимый. Таким тяжело в жизни приходится... Читай дальше.
- Пусть Володька почитает. У меня что-то в горле пересохло.- Лузин протянул Бурбанюку листочки.
- Ладно, слушайте.- Владимир долго выбирал, что прочитать.- Вот:
"Как случилось, не заметил, что в тебя я так влюбился.
Как случилось, что, целуя, оторваться не могу...
Как случилось, дорогая, что ты стала всех дороже,
Как случилось, что другая потеряла красоту...
Если сердце ошибется, пусть его любовь накажет.
Но не верю я, чтоб сердце ошибалось хоть на миг...
Если разум ошибется, пусть его затмит измена.
Но не верю я, чтоб разум был плохим поводырем...
Почему, как Прометея,
И меня ты приковала.
Неужели я похитил
Пламень сердца твоего?" /Это В. Федоров. Очень нравятся его стихи. Я так сказать не умею. Лина, я отдам тебе все, что могу: свою любовь, свою жизнь, всего себя. Все равно мне не будет жизни без тебя. Я не хочу, чтобы ты меня жалела, я хочу любви, и большой, твоей настоящей любви, чтобы я мог чувствовать себя человеком!/ А вот еще стихотворение Федорова:
"В наше счастье веры больше нету. Мне обидно, что в чужом краю, принял я за чистую монету легкую привязанность твою. И не то мне жаль, что, пламенея, я тебя и нежил и ласкал. Жаль мне то, что от тебя, пьянея, я своей любимой не искал. Поглядеть бы на любовь-потерю, тронуть кудри ласковой рукой... В мире есть такая. Я не верю, чтобы в мире не было такой. Может, поздно? В муках угрызений сердце бьется в поисках порук. В мире было столько потрясений, столько было горестей... А вдруг? Может быть, в надежде тосковала, все ждала и уставала ждать? Может, ей меня не доставало, чтобы жить и в жизни устоять? Есть такая! Каторжной работой сто каналов к ней готов прорыть... Если сердце бьется для кого-то, значит, этот кто-то должен быть".
Но нет, Лина, " я создан весь, чтобы тебя любить. Когда ты есть, я не могу не быть".
Из приоткрытой двери комнаты дежурного врача раздался телефонный звонок. Бурбанюк, сунув исписанные листочки рядом сидящему Невскому, убежал к телефону. Служба - есть служба.
Офицеры помолчали. Снова закурили уже по второй сигарете.
- Кто-то из больших писателей сказал: "Мужчина, которого не ранит любовь к женщине, только наполовину мужчина".- Александр Невский задумчиво перебирал листочки.- Он говорил, что есть и его стихи. Вот, нашел вроде. Послушайте:
" Эти стихи я писал в разное время. Часть их них - еще в Союзе. Конечно, они не совершенны. Я ведь не поэт, но пытался выразить все, что на душе у меня. Не суди строго, Лина. А после прочтения (если захочешь вообще читать), лучше уничтожь. Твой Семчик (как ты меня называла). Итак, мои "творения"(*):
" Я жизнь любил, но руку сжать в кулак не смог. И протекла вся жизнь сквозь пальцы. Осталось на ладони лишь маленькая капля влаги - на черный день воспоминание..."
А это я написал еще, когда мы встречались, учась в техникуме. Представляешь, мы были вместе!!
" Не могу я без тебя! Не могу. Не могу я без щеки твоей, без голоса. Не могу я без тебя, не могу. Подари мне хоть следы на снегу, колокольца перезвон да посвист полозка. Только нет уже ни троек, ни саней - все автобусы, такси да троллейбусы. Все сильней меня берет, все сильней "Не могу я без тебя" до нелепости. На провисших проводах - воронье, семь чернеющих скрипучих нот севера. Не могу я без тебя. - "Бред. Вранье,- говорит мне с проводов разом семеро.- Почему это теперь? Ведь раньше мог?" Подари хоть телефонный звонок да такой, чтобы щеки захолонули. Почему это теперь? Ведь раньше мог не высматривать в метро под колоннами. Ведь не думал же об этом вчера? Не могу я без тебя! И так с утра до вечера. Какая-то мания..."
А это я написал утром, после нашей прощальной ночи при уходе в армию:
" К чему теперь слова?
Что нужно мы уже сказали.
От слов порой болит так голова.
Мы все от них порядочно устали.
Стена из слов - стена молчания.
Они не смогут нам помочь.
Мы и без слов добились понимания.
Но понимание - есть любовь!" Это был самый счастливый день в моей жизни, Лина. Я верил в наше будущее...
К приемному отделению бегом приблизились три солдата. Один из них, переводя дух, проговорил:
- Вот я нашел двух доноров с четвертой группой. Долго пришлось провозиться, извините!
- Спасибо вам ребята,- Зыков поднялся и по очереди пожал всем руки.- Но поздно уже. Семен умер. Слишком тяжелое было ранение. Возвращайтесь в свою роту.
Сослуживцы потоптались на месте, потом, понурив головы, побрели обратно.
5
-Сашка, ты все его стихи прочел? - Зыков опустился на скамейку рядом с товарищем, заглянул в исписанный листок.
- Нет еще. Немного осталось. Что-то долго Татьяна проводит свой ритуал прощания. Ладно, слушайте:
" Я целостный свой облик потерял, разбился вдруг на тысячи кусочков. И каждый из кусочков и плакал и кричал: "Я целостный свой облик потерял!"
Я целостный свой облик потерял, вдруг растворился в разлитом эфире. Себя со стороны вдруг увидал, и понял, как я странен в этом мире.
Я целостный свой облик потерял, и та любовь, что для меня была единой - рассыпалась. И каждый из кусочков уверял, что любит он тебя сильнее, чем другие".
Лина, я заканчиваю. Опять привожу не свои слова. Не помню только автора: "Сегодня ты любовь отвергла, но также в свой черед тебя отвергнет кто-нибудь, когда твой час придет". И самое последнее - слова К. Симонова: "Раз так стряслось, что женщина не любит, ты с дружбой лишь натерпишься стыда; и счастлив тот, кто разом все отрубит, уйдет, чтоб не вернуться никогда". Поэтому я ухожу, Лина. Прощай!"
Невский сложил аккуратно все исписанные листочки из тетрадки. Офицеры молчали, обдумывая произошедшее. Всем уже стало понятно, что перед глазами промелькнула история о настоящей любви. Такой любви, о которой слагают поэмы, пишут романы. Любви, о которой мечтают. И не каждому в жизни выпадает такое чувство.
Из приемного отделения вышел майор Бабакин. Он обвел всех медиков не видящим взглядом. Опустился на скамейку, закурил. После недолгого молчания он глухо произнес:
- Татьяна закончила проводы его души. Надеюсь, Бог его помилует... Она мне перепишет этот канон "За самовольно жизнь свою прервавшего". Требуется читать это в течение 40 дней. Я это буду делать. Комбриг разрешил мне самому повести тело племянника на родину, в Новосибирск. Завтра и отправлюсь. Официальная версия будет - смерть от неосторожного обращения с оружием. А его матери, сестре моей, разрешил сказать о гибели в бою. Пусть эта святая ложь будет во спасение матери. Принять такую причину смерти сына каждой матери будет легче, чем неосторожная смерть, а тем более самоубийство... Пусть хоть у нее останется чувство гордости за единственного сына, который мог стать опорой в жизни. Но жестокая война его отняла. А его девушке Лине я решу, что говорить. Посмотрю на месте. Может, и не буду отдавать эти записи Семы. Вы прочитали? Что там?
Невский протянул все листочки, неопределенно махнул рукой. Майор кивнул головой:
- Ладно, я сам прочту позднее. Пойду, мне еще надо столько дел переделать перед отъездом. Там фельдшер приемного отделения начал уже заниматься телом Семена. Я вечером к вам зайду.
Он кивнул всем головой и, опустив плечи, пошел по направлению к штабу Бригады.
- Я сейчас, парни, больше всего боюсь одного. Чего? Закона парных случаев. Это самый "сильный закон" после "закона бутерброда", который всегда падает маслом вниз. Так и с этим законом. Ждите еще самоубийцу. Ладно, нам пора по рабочим местам. "По коням",- Зыков первым поднялся и пошел к стационару. Все офицеры потянулись за ним.
6
Весь рабочий день Невский обдумывал прочитанное, пытался вновь и вновь "прокрутить в голове" историю жизни и смерти молодого парня. Сложилось стойкое мнение. Нет, Семен не был сумасшедшим или трусом. Он совершил свой последний шаг обдуманно. Конечно, православная вера против подобных действий, всегда осуждала и осуждает самоубийц. В прошлые времена даже их запрещалось хоронить со всеми, а погребали за церковной оградой. Правда, последние десятилетия произошло некоторое "смягчение" со стороны церкви. Вот и канон разрешается читать, правда, не в церкви. Хотелось верить, что душа этого новопреставленного обретет покой.
Возможно, к месту будут слова Л. Жуховицкого: "Жажда полного и бескорыстного самосожжения в любви свойственна как раз людям душевно здоровым и щедрым. Наверное, по-настоящему счастливы именно они, а не те, кто, страшась любви без взаимности, благоразумно довольствуется взаимностью без любви"...
...В двенадцатом часу ночи в комнату, где жили медики из Кандагарской Медроты, прибежал дежурный санитарный инструктор. Его послал дежурный врач - только что принесли солдата - самоубийцу, срочно требовалась помощь хирургов. Закон "парных случаев" сработал на все сто процентов.
Хирурги Зыков, Лузин и Невский, прихватив с собой анестезиолога Акбарова, поспешили на вызов.
Солдат из музыкального взвода стрелял наверняка - пуля буквально "разнесла" всю голову. Произошел самый настоящий "гидродинамический взрыв", разорвавший все кости головы. Зрелище было просто жуткое: кровь текла изо рта, носа, ушей и даже из глаз. Именно эти "кровавые слезы" и вызывали ужас.
Спасти, конечно, было невозможно. Впрочем, он уже и умер прямо на месте - стрелялся неподалеку от своей палатки.
Была найдена и "посмертная записка", в которой Дмитрий Горб (так звали парня) обвинял в самоубийстве свою маму (?!), которая не захотела "вытащить сына из Афгана, как обещала". Всех офицеров просто потрясла эта причина гибели - стрелялся, потому что "боялся быть убитым на этой войне". Это было тем более странно, ведь музыканты, как правило, в рейды не выезжали.
Как и утром, послали за Таней, которая "провожала ребят в вечность". Девушка и на этот раз выполнила свою миссию с честью. Вот еще один груз 200 будет отправлен на родину, на горе родителей...
***
Примечание от автора.
Кто-то, прочитав рассказ, решит, что в Афгане солдаты только и делали, что убивали сами себя. Конечно, это не так. Но, к сожалению, случаи самоубийств были не редки. Причин подобного решения было много. Я лишь описал две из них. И уж, конечно, автор не одобряет подобного выхода из жизненных трудностей. Но самое поразительное, что закон "парных случаев" действительно существует и действует. И не только в медицинской среде...
(*) Автор использовал стихи своего друга юности Р. Денисова. Стихи убившего себя парня существовали, но забыты за давностью лет.
***