ArtOfWar. Карелин Александр Петрович. "Ты душа моя косолапая..."

"Ты, душа моя, косолапая..."

"Ты, душа моя, - косолапая,

Что болишь ты у меня,

Кровью капая?

Кровью капая, в пыль дорожную,

Не случилось бы со мной

Невозможное..."

(Из песни Рады Рай "Душа")

Предисловие от автора

26 января. Очередная дата "второго рождения". 28 лет... Медики госпиталя в Кандагаре совершили невозможное и вернули жизнь. Но для того, чтобы подобное произошло, нужна была срочная эвакуация. И здесь своё слово сказали вертолётчики, обеспечив эту самую экстренную переброску из боевых порядков в лечебное учреждение. Такое не забывается. Разве можно найти слова, чтобы выразить им свою благодарность...

За годы афганской войны отважные авиаторы спасли тысячи и тысячи раненых. Мне кажется, что очень многие из спасённых готовы присоединиться к искренним словам благодарности нашим лётчикам. Но спасая других, они рисковали и своими жизнями, а порой, и теряли эти жизни. За годы войны в Афганистане было сбито (по неуточнённым данным) 174 вертолёта МИ-8 и 127 - Ми-24. И в каждой винтокрылой машине были люди. Экипаж. Кому-то удавалось спастись, а кому-то и нет...

Автору не раз приходилось "пересекаться" во время лечения в госпиталях с авиаторами, искалеченными в ходе опасных полётов. В данном художественно-публицистическом повествовании автор, не будучи специалистом, попытался рассказать об особенностях и трудностях службы вертолётчиков. В качестве иллюстрации взята судьба одного из офицеров, летавших в афганском небе, с которым судьба однажды свела в травматологическом отделении Окружного госпиталя в Свердловске. Фамилии всех действующих персонажей изменены.

Андрей Леонов решительно встал с койки и сделал шаг вперёд. От боли, пронзившей каждую клеточку тела, потемнело в глазах, перехватило дыхание. Он едва не упал. Но нашёл силы, чтобы мысленно скомандовать себе: "Стоять! Тебе надо, во что бы то ни стало устоять на ногах!"

-Больной, кто вам разрешил? Что вы делаете? - пронзительный крик Зиночки, дежурной медсестры, вывел капитана из болевого шока. Сквозь пот и непроизвольно выступившие слёзы он увидел метнувшуюся от двери к нему фигурку в белом халате. - Немедленно в кровать, больной!

-Я сам, сестричка, - прохрипел Андрей. - Я сам. Вот только один шажок. Ведь я столько ждал этого дня!

И он сделал ещё один шаг, после чего в изнеможении опустился на койку. Его трясло от нервного и физического напряжения, огнём горела культя. А душа пела: он может ходить!

-Ну, ты даёшь, авиация! - в голосе соседа, майора Ивана Шурок, слышалось явное восхищение. - Не успел протез примерить, а уже бегать задумал.

-И бегать буду. И служить...

Леонов достал из-под подушки письмо:

-Видишь, Иван? Министр обороны разрешил мне остаться в Вооружённых Силах.

Иван с удовлетворением кивнул. Он успел хорошо подружиться с этим мужественным парнем, с которым судьба свела вместе в офицерской палате травматологического отделения 354 Окружного военного госпиталя в Свердловске. Майор Шурок, командир батальона, как и Леонов, получил ранение в Афганистане, лечил искалеченную руку в Кабуле, Ташкенте, а за два месяца до нового 1985 года был перевезён на Урал. И вот в первой половине января Андрей его порадовал - впервые стал на ноги, одну из которых заменил протез.

За неполных три месяца знакомства они знают друг о друге всё - долгими вечерами каждый делился своими воспоминаниями о наболевшем. Майор Шурок уверен - без ошибки сможет всё рассказать о своём товарище по несчастью. Словно проверяя себя, он погрузился в воспоминания, стараясь припомнить даже мелочи из рассказа Андрея.

...Ребята в полку ходили в светлых выгоревших комбинезонах, жили в дощаниках и в палатках, по ночам гоняли змей и скорпионов, курили "солдатские" сигареты, которые называются "Донские", по шесть копеек пачка - эти сигареты в полку выдавали вместо махорки.

Капитану Леонову Андрею Кузьмичу было тогда двадцать семь лет, он, замкомэска, в Афганистане находился уже около года.

Вторым пилотом у Леонова был Максим Барсук, лейтенант. Леонов еще в Афганистане был награждён орденом Красной Звезды, второй орден ему был вручён сразу после наступления 1985-го, на днях, прямо в госпитале. Барсук был награждён медалью "За отвагу". Максима в эскадрилье звали Соловьём. Много треплется, говорит красиво, потому и Соловей. Андрей Леонов - из Костромы, Максим Барсук - с Кубани.

Однажды были в провинции Кунар. Губернатор провинции дал нашим лётчикам деликатное поручение - высадить в горах, в одном из нуристанских племён, афганского офицера с письмом правительства, в котором племени предлагались помощь, продукты, оружие, одежда. Содержалась в письме и просьба - вернуться на землю, которую год назад племя покинуло вместе со скотом - всё забрали с собою люди, оставили только разбитые дома.

Горы, куда бежало племя, были совсем не приспособлены для жизни - лёд, ветер, холод, никакой растительности, только камни, высота приличная - без малого три тысячи метров, летать на такой высоте тяжело, воздух жидкий, разрежённый, плотность малая, вертолёт в нём то проседает, то падает. У племени не то что хлеба - даже соли не было.

Вертолёт загрузили хлебом, крупой, сахаром, солью, взяли сто винтовок, гранаты и полетели. Отыскали в горах племя. Зашли на посадку. Сбросили обороты винтов и неожиданно начали падать - подвёл жиденький, лишённый нормальной плотности воздух.

Леонов добавил обороты - не помогло, вертолёт продолжал падать. Заходили они на небольшой пупырёк, рассчитывая над ним зависнуть, а сейчас получалось, что они вот-вот грохнутся о пупырь, потом сорвутся с него и повалятся в пропасть. Еле-еле удалось Андрею отклонить вертолёт от пупыря, машина ушла вниз, ударилась колёсами о костную насыпь ("Хорошо, что колёсами, а не винтом", - мелькнула в голове командира мысль), потом вертолёт, отброшенный насыпью, словно бы приподнялся над самим собой и начал набирать высоту.

Леонов стёр пот со лба.

Для того чтобы сесть на такую площадку, надо было освободиться от лишнего веса - гружёнными им никак не приземлиться. Параллельно у вертолёта была ещё одна задача, боевая - нанести удар по трём точкам, где находились душманы, - к подвесам вертолёта были прикреплены два блока по тридцать две ракеты каждый. Капитан хотел нанести удар на обратном пути, чтобы не засвечиваться - ведь если он нанесёт удар сейчас, то на обратной дороге его бы встречали и пулемётами, и "ред-аями", и горными зенитными установками - стреляли бы из всего, из чего только можно было стрелять.

Леонов развернулся, ушёл на боевое задание, нанёс удар по душманским точкам - и всё равно вес оставался большим, не сесть, поэтому он начал скачивать топливо - оставил ровно столько, сколько требовалось, чтобы добраться до дома, тютелька в тютельку. Мешки с сахаром и солью решили сбрасывать на скорости 120 километров в час - если скорость будет меньше, вертолёт опять начнёт падать, следом сбросили ящики с чаем и только потом сели.

Племя пришло к площадке, где опустился вертолёт, с оружием, хотя договорились, что придёт невооружённым. Люди были голодны, оборваны - одеты в старые афганские шинели, дышащие на ладан, к вертолёту подползали на карачках - боялись, но с ещё большей боязнью посматривали не на сидящий вертолёт, а на машину ведомого Бориса Ветр, который страховал подходы к площадке и ходил кругами над вертолётом Леонова.

Стали выгружать длинноствольные винтовки. Воины племени поглядывали на оружие с уважением - знают, что это такое, здесь мальцу девяти лет от роду уже дают винтовку, женщины в племени стреляют не хуже мужчин.

В вертолёте находился майор из дивизионной разведки. Видя, что воины племени с завистью поглядывают на "буры", но приближаться не приближаются, майор выбрал один, пальцами попробовал ствол, сам канал. Улыбнулся, протянул воину, находившемуся к нему ближе других. Тот прижал руку к сердцу, поклонился. Только после этого воины начали выбирать себе оружие.

Потом к вертолёту подошёл вождь - сухотелый, с тяжёлым взглядом и белой бородой, в дырявой чалме, сквозь которую проглядывала лысина. Поклонился майору. Тот пожал вождю руку. Так фактически был создан отряд самообороны, и главное, где создан - в горном неприступном чужом районе. Когда возвращались, майор заглянул в кабину к лётчикам.

-Ребята, вы такое дело сделали, такое... Сегодня я ставлю вам 0,5. Напиток чистейший - девяносто шесть градусов!

-Извини, но у нас до семи вечера работа, - сказал Андрей Леонов.

На бомбёжку вертолёты ходят парами - количество машин всегда чётное, иногда летают вместе с афганскими разведчиками-наводчиками, знающими, где что и где какая банда находится. Такие полёты - самые результативные. Очень важно, какого наводчика подсаживает разведка в вертолёт. Одни работают за деньги, другие мстят за убитых родственников, за отца или брата либо расплачиваются с обидчиками, третьи - за идею, третьих деньги не интересуют - и это самые верные люди. Летать в Афгане трудно. И воевать трудно. Собственно, красивых и лёгких войн вообще не бывает.

Полетели как-то за ранеными, сели на крохотной площадочке в восьми километрах от Ургуна, южнее городка, сели и чуть не "поджарились" - угодили прямо в центр боя; справа залегли наши, слева, в чёрной форме, - душманы, пришедшие из Пакистана. Стрельба, когда появилась вертолёты, естественно, усилилась - на виду у всех вертолёты забирали раненых, потом стали грузить убитых, наши прикрывают, душманы напирают, один бронетранспортёр подошёл к Леонову прямо под винт, начал разворачивать ствол крупнокалиберного пулемёта, готовясь к стрельбе. Максим закричал во весь голос:

-Пусть "бэтээр" - триста шестнадцать уйдёт! Винт нам срубит.

Авианаводчик, корректирующий действия неба и земли, ничего не услышал в грохоте боя, прокричал в микрофон своё:

-Взлетайте скорее!

А взлетать нельзя - из каньона трассы идут так густо, что вертолёт в полминуты обратится в сплошную дырку. Слышно, как матерятся миномётчики - в общем, бой есть бой. Горючее было на исходе, поэтому вертолёт поднялся легко, по нему со всех сторон начали садить толстые кручёные струи - работали крупнокалиберные ДШК, подключились две горные зенитные установки - ночь уже стояла, а светло сделалось, как днём.

- Кое-как ушли, - вспоминал Леонов. Лицо у него делается при этом жёстким - видать, тяжёл был тот полёт, куда тяжелее других полётов, раз вспоминается до сих пор.- На борту двадцать четыре человека - живые и мёртвые. Прилетели в Газни, а там нас не сажают - непогода. "Идите, говорят, в Кабул". В Кабуле, мы знаем, пыльная буря. Но ребята в Газни хитрые, говорят - после ухода вашего, минут через десять, позвоним в Кабул. Скажем, что два "Ми-восьмых" идут с ранеными - обязательно примут! - Леонов понимает, что Кабул, конечно же, лучше, чем Газни, в Кабуле всё-таки госпиталь, а ребятам надо как можно скорее попасть в госпиталь, только госпиталь их спасёт, на последних крохах горючего летит в Кабул. - Кабул меня на чём свет костерит - продолжает рассказ Леонов, - и так и сяк поливает, но делать нечего - надо принимать, хотя и ветер больше нормы, и пыль такая, что в метре ничего не видно. Сели. Вскоре пришли санитарные машины. Ребят спасли.

Госпиталь в Кабуле золотой, врачи толковые, палец к носу пришить могут, не то, что восстановить перебитую осколком ногу.

Но случается, идёт вертолёт такой, как машина Андрея Леонова, на честном слове, на последних каплях керосина, прорывается сквозь огонь и пыль, на ощупь протискивается в ущелья, погибает, идёт ради одного - ради Кабульского госпиталя, чтобы сдать раненых, находящихся на борту, ради двух десятков человек, ради двух десятков жизней...

Садится на аэродроме в Кабуле, ждёт полчаса санитарную машину, час, полтора часа, два, три, и из двух десятков в живых остаются десять, да и те, случается, погибают от слабости и бескровия. Такое, увы, тоже было.

Не дай Бог когда-нибудь столкнуться с подобным, не дай Бог вообще познать такое, хотя об афганской войне следует знать всё, какими бы горькими ни были её детали...

Бессонными ночами Андрея давили страшные от безысходности мысли: как жить, что делать дальше ему, лётчику-инженеру, которому в сентябре прошлого года, вскоре после дня рождения, в двадцать восемь лет, ампутировали раздробленную ногу? Ведь душа кровью обливалась, рвалась в родное подразделение, к друзьям - вертолётчикам, к напряжённой армейской службе. К тому, без чего он не мыслил себя. Но разве он теперь армии нужен?

Как мог, Иван Шурок успокаивал своего соседа по палате, "развлекал" его своими рассказами об афганской службе, хотя твёрдо был уверен, что он-то сам ничего героического не совершал - просто старался служить достойно.

-Я уверен, Андрюша, всё у тебя сложится нормально. Ты ещё послужишь в рядах нашей армии, с которой так крепко тебя связала судьба. Вот и раненый доктор, наш сосед из палаты напротив, тебе много раз об этом говорил. На днях он получил ответ от Министра обороны, ему разрешили остаться в армии даже с такими последствиями после ранения. Так что не вешай нос, получишь и ты положительное решение на свой рапорт.

Трудно сказать, как сложилась бы судьба капитана Леонова, если бы не письма сослуживцев, рассказывающие о делах и жизни их закавказского гарнизона, куда вернулся полк после Афганистана, пронизанные оптимизмом, они невольно вселяли в Андрея веру в возвращение в армейский строй. А тут ещё приезд в госпиталь майора Мозгового, других товарищей по службе в Афганистане. Они убедили Леонова написать рапорт на имя Министра обороны с просьбой предоставить возможность продолжить службу в армии.

С тревогой ждал офицер ответа. И не терял даром времени, часами проделывая различные физические упражнения, точно выполнял предписания врачей. А доброжелательность военных медиков, тёплые письма сослуживцев и надёжность семейного тыла - жена Татьяна тоже верила в возвращение мужа в строй - укрепляли силу духа. И когда пришёл долгожданный ответ, он с новой силой понял цену войсковому товариществу, вновь ощутил притяжение армейского строя, без которого не смог бы жить...

Под вертолётом прямая, словно стрела, асфальтовая лента шоссе. Где-то впереди колонна - свыше пятисот грузовиков везут собранный в провинции хлопок. Часть его пойдёт на экспорт, другая - будет обработана на местных фабриках.

Время тревожное: налетят душманы, и прахом пойдёт труд тысяч крестьян. Вот почему афганские власти попросили советских лётчиков обеспечить проводку колонны. Сейчас над ней барражировала пара вертолётов. Андрей Леонов со своим ведомым Виктором Белкиным должен был их сменить.

Время ещё было. Леонов перекинулся несколькими фразами со своим правым лётчиком. Затем, неизвестно уж по какой ассоциации, вспомнил свои солдатские годы. Служил в воздушно-десантных войсках.

Работая слесарем в Костромском локомотивном депо, ещё до призыва в местном аэроклубе прыгал с парашютом, в автошколе ДОСААФ получил права водителя.

...До точки встречи с патрулирующей парой оставалось порядка восьми километров, когда Леонов впереди по курсу увидел на каменистом грунте оранжевые всполохи разрывов. Не мешкая, он потянул на себя рычаг шаг-газа и почти тотчас же плавно отжал ручку управления. Набирая скорость, вертолёт перешёл в пикирование, а в наушниках уже слышался голос, командира сменяемой пары:

-Напоролись на засаду. Бронники ведут бой. Мы вынуждены уходить, кончается горючее.

-Сменяем.

Леонов был опытным воздушным бойцом. Каждый раз, поднимаясь в небо, он не только по карте изучал местность, над которой возможно, придётся вести боевые действия, но и беседовал с товарищами, уже проходившими этим маршрутом. На коленях под плексигласом планшета - карта. Но теперь рассматривать её не было времени. Офицер представил себе лежащую впереди местность, прикинул возможные варианты. Засада - значит неожиданно, значит, была у душманов возможность скрытно подпустить колонну.

Он почти вплотную "прижал" вертолёт к земле и, обходя колонну справа, маневрируя курсом, - не подставляться же крупнокалиберным пулемётам! - устремился к каньону. Так и есть. Отсюда бандиты подбили головной бронетранспортёр, отсюда вели огонь по колонне. До земли оставалось метров тридцать, когда он произвёл первый пуск. Ракеты угодили в цель. Тут же на головы врага полетели бомбы. По этим разрывам сориентировался лётчик ведомого вертолёта Виктор Белкин. Ещё один заход - и снова прицельный пуск...

За этот бой первым представление на награждение Леонова сделал общевойсковой начальник, чьи бронетранспортёры сопровождали колонну. Он, правда, не указал, какой конкретно награды достоин лётчик. Это уже определял старший авиационный командир. Несомненно, были учтены мужество и самоотверженность, проявленные Леоновым в предыдущих боях. Прошло время, и на груди офицера засиял орден Красной Звезды. Это была его первая награда за участие в этой войне.

Тогда судьба хранила его, но иначе было через пару месяцев. Пока летели на задание, Леонов думал о том, что хорошо, наверное, военному человеку жить без семьи, семья сковывает, это всё равно, что медлительный, обрюзгший от скарба обоз, пристроенный к современной, привыкшей к скорости армии, - с обозом армия превращается в некий медлительный передвижной колхоз. Вот и сейчас мысли о жене отвлекали его, беспокоился, как она там одна с маленьким пятилетним сынишкой. Иное дело его правый летчик. Максим не успел ещё жениться, о чём любил позубоскалить, "потрепаться" о своих многочисленных романах в курсантские и первые офицерские годы.

Второй пилот Максим Барсук поглядывал на Леонова искоса, поблёскивал глазами, но заговорить не решался - считал, что командир не в духе.

У Максима брови чёрные, густые, сросшиеся на переносье - настоящие янычарские, а глаза какие-то беззащитно-доверчивые, очень яркие, по-девчоночьи синие, наверняка красивой казачке должны были достаться, а достались мужчине. Барсук родом с Кубани, хлеб, реки и кубанское небо ему снилось по ночам, он тосковал по дому и домашним, но никогда в этом не признавался, хотя яростная синь его глаз в минуты печали угасала, возникало там что-то горькое, далёкое.

-Я думаю о том, что ни в одном учебнике не расписаны такие полёты, как бывали у нас.

-Ни в одном учебнике не расписаны и войны, которые никто никогда никому не объявлял.

-Вы говорите так, будто со мною политзанятия проводите.

Слева возник тёмный страшновато-голый огромный каменный выступ, перегораживающий ущелье, по которому шли вертолёты, чуть не пополам, свободного пространства было мало. Барсуку показалось, что они сейчас врежутся в выступ. Леонов не сбавил скорость и поднимать машину над выступом не стал, он её только чуть подвернул, приподнял брюхо и опустил винт и так, боком, на скорости вогнал вертолёт в щель.

Барсук был с Леоновым на "вы" - штука на войне редкая, здесь все на "ты", и понятно, почему на "ты". А вот своего командира он очень уважал и наотрез отказывался обращаться без "церемоний", как неоднократно предлагал капитан.

Леонов неопределённо поднял плечи, склонил голову набок. В следующий миг сбросил скорость, прижал вертолёт ко дну ущелья - показалось, что с ближайшей гряды полоснуло жёлтым резким огнём, сейчас раздастся грохот, по обшивке секанёт металл, в кабине запахнет дымом и окалиной, но было тихо. Видать, на гряде действительно находились люди и наблюдали за вертолётами - солнце огнём отразилось в стеклах бинокля, - но машины не тронули, пропустили. Сворачивать с курса и атаковать наблюдателей Леонов не имел права - у него была другая задача. Но вот только засечь яркий секущий свет, поставить на штурманской карте точку - и всё.

Он бросил Барсуку:

-Приметь место!

Солнечную горную проплешину миновали быстро, промелькнула она щемяще-светлым, очищающим душу пятном и исчезла - двойка вертолётов вошла в тёмное, промозглое и бесконечно длинное ущелье. За одним ущельем последовало другое, как две капли воды похожее на первое, потом третье, четвёртое, и через двадцать минут вертолёты пришли на место. Каменная площадка, где десантники держали оборону, была крохотной, поэтому приземлялись по очереди, вначале Ленов - напарник его в это время висел в воздухе, страховал командира, - потом напарник, а Леонов страховал его.

Взяли десантников и, благополучно миновав заслон огня, нырнули в ущелье.

-Ну, кажется, всё.- Барсук облегчённо поддел пальцами шлем вверх и вытер со лба мелкий искристый пот, потом оттянул горловину комбинезона и потряс ею, остужая тело.

-Ещё не всё, - жестко проговорил Леонов.

-Всё, - упрямо мотнул головой Барсук, чёрные янычарские брови кустисто приподнялись. "Будто лесопосадка, - подумал Леонов. - Как растут! Мичурин никак руку приложил". - У нас трюм под загрузку.

Им осталось лететь совсем немного, когда вдруг из-за камней в упор по леоновскому вертолёту ударил "дэшэка" - так тут называют все крупнокалиберные пулемёты, послышался треск лопающегося металла, потом резкий, вышибающий мурашки на коже грохот, Барсук подшиблено вскрикнул. Отзываясь на этот вскрик, заохал один из десантников. Леонов даже не шевельнулся в своём командирском сиденье. Уходя от очередей, он резко повёл вертолёт вверх.

Что-то, видать, случилось в мудрой машине, что-то надсеклось, вертолёт перестал слушаться Леонова, но командир, напрягаясь, мокрый и враз сбросивший в весе (у него даже шея сделалась худой, как у голодного школяра, жилы на ней вздулись, кожа туго обтянула крутые монгольские скулы), продолжал вести вертолёт вверх.

Пулемётная очередь ещё раз настигла их, встряхнула вертолёт, переднее стекло неожиданно заволокло дымом, хотя не должно было заволочь, даже если бы вертолёт полыхал целиком, металлическая крошка выбила кровь на леоновской щеке, но он и на это никак не среагировал, всё продолжал тянуть машину вверх.

Вертолёт начало трясти, лопасти как-то расхристано, словно бы и в них тоже что-то разладилось, взбивали воздух, вспарывали задымленную синь, будто ткань - с дребезжанием и хряском. Пулями отсекло кусок колеса, и бесформенная железка эта, с которой так и не слетела резина, блеснув седой истёртой поверхностью покрышки, нырнула вниз и исчезла. Леонов спокойно, с окаменелым, окроплённым кровью лицом, ни на что не реагируя, продолжал тянуть вертолёт вверх, к срезу старой, до дыр изъеденной ветром и дождями скалы.

Откуда-то сбоку ударил ещё один пулемёт, дымная светлая струя опасно вспорола пространство, и у Леонова мелькнуло тревожное, холодное: "Всё, в капкан влезли". Но пулемёт бил неприцельно, он простреливал другое ущелье, стыкующееся с этим километрах в двух, и Леонов враз вырубил белесую струю второго пулемёта из сознания. Он тянул и тянул вертолёт вверх, уходя от первого пулемёта. А тот всё продолжал грохотать где-то сзади, крупные пули вышибали огонь из камней, плясали, щёлкали об обшивку машины. Вертолёт хрипел болезненно, трясся - он словно бы смерть собственную чуял. Леонов в свою очередь понимал, что чует машина - этот "живой неживой" механизм, и щурил глаза холодно, жёстко: сейчас было не до жалости.

Даже до собственной крови и до той не было дела - в горле у него что-то болезненно сжалось, глотка обварилась холодом, на глазах выступили слёзы. В следующий миг холод медленно пополз вниз.

Вертолёт снова сильно тряхнуло - опять попали! - из трюма вторично донёсся крик, педали управления ушли из-под леоновских ног, и он, страшась того, что может произойти, хотел немедленно что-то предпринять, но не успел, и слава Богу, что не успел - педали вернулись обратно. Леонов зажал зубами стон, с благодарностью подумал о вертолёте и о тех неведомых людях, создавших его - всё-таки прочно и надёжно сделана машина; хоть и трещит в полёте, и трясётся, и пули отвести от себя не может, а всё живёт, до последнего живёт, дышит, дымит, стремится вызволить себя и человека из беды.

В момент опасности время растягивается: сколько минут Леонов потратил на мысль о вертолёте - одну, две, три? Не минуты он потратил, а секунды - жалкие, краткие миги, которые ничего не значат в жизни человеческой, а на самом деле значат всё.

Пулемёт ещё раз смог достать до них, прежде чем вертолёт дотянул до выщербленной скалы, прикрылся ею, а оттуда по скользящей уже пошёл вниз, в пёстрое, с редкими, пьяно растущими во все стороны деревцами ущелье.

Машина тянула еле-еле, дымила, хрипела, кашляла - видать, несколько пуль попали в мотор, и Леонов, внешне спокойный, уверенный в себе и в своём вертолёте, а внутренне напряжённый, настороженный, до звона в висках стискивал зубы, сопротивлялся боли и слабости, молил неведомого бога, машину и самого себя, не давал ей клюнуть носом вниз, проскрести пузом по камням, обессилить окончательно.

Леонова ещё раз обстреляли из "дэшека", но не достали - капитан вёл вертолёт слишком низко, пулемётчики не могли бить себе под ноги, а потом их отвлёк ведомый Белкин, вывернулся из прожаренной тени ущелья и с угрожающим грохотом пошёл на пулемётное гнездо. Пулемётчики бросились врассыпную, стремясь побыстрее забиться в щели и выбоины, - им показалось, что вертолёт ударит сейчас "НУРСами". Но "НУРСов" на машине Белкина не было, старший лейтенант брал душманов на испуг.

-Молодец, Белкин, молодец, Витя - немо зашевелил губами Леонов, чувствуя, как боль и слабость наваливаются на него, подминают, стараются согнуть, сплющить в лепёшку, и, сопротивляясь, он замотал резко головой, вытряхивая из себя слабость и боль, и напрасно он это сделал - боль стала нестерпимой.

Впереди, в длинном опасном разрезе ущелья, засветилась задымленная, глубокая розовина: там начиналось чистое пространство, зажатая горами спокойная долина, в которой находился Кабул. Тянуть осталось немного, совсем немного, но Леонов чувствовал, что он доходит. Стеклянная крошка посекла ему не только лицо, в его теле, похоже, сидели осколки. Вначале, в горячке полёта, он их не чувствовал - те вошли в тело безбольно, стремительно, ничем не дав о себе знать, хотя должны были бы дать, ибо металл не поражает без боли. Леонов их не чувствовал, а сейчас чувствует, бок его намок, во рту сделалось кисло, в голове звон, во всех мышцах - слабость, словно бы через каждый порез, через каждую малую пробоину из него вытекала жизнь.

Вертолёт вновь тряхнула пулемётная очередь. Он своим железным телом взял половину свинца, выпущенного в него, зачадил, засипел, сбиваясь в движении, чиркнул покалеченным колесом, затем снова прошёлся целым, взбил облако мелкой каменной крошки, и Леонов, собрав последнее, что у него было, всю мочь, приподнял вертолёт над землёй.

-Барсук, помоги! - просипел он.

Но Максим не двигался. Кровь на его лице запеклась, сделалась чёрной, под цвет янычарских бровей.

Небо задрожало, покраснело над Леоновым, в густой кровяной красоте его образовались тёмные пятна - дыры, что-то в этих дырах копошилось, двигалось, перемещалось с места на место, а что именно - не поймёшь. Леонов тряхнул головой: сгинь, нечисть! Но нечисть не исчезала, и он невольно застонал. От бессилия, от того, что остался без помощи, один на один с машиной, даже бортмеханика нет рядом - тот сейчас явно с ракетницей в руках в салоне караулит горы, оберегает подбитый вертолёт от зенитных ракет.

"Лишь бы не потерять сознание, лишь бы не потерять сознание, - забилось в голове. - И лишь бы не сдох движок... Сдохнет - тогда и я сдохну!"

Леонов дотянул до Кабула, в густом красном мареве почти вслепую нащупал пыльный пятак площадки и, взбив винтами плотное высокое облако, опустил на него вертолёт.

Почувствовав, что напряжение рукоятки шаг-газа ослабло, вырубил двигатель.

Наступила тишина, полая, сухая, в которой не было ни одного звука - ничего не было слышно, кроме звона в висках да надсаженного хриплого стука покалеченного двигателя, продолжавшего работать в голове. Леонов попробовал оторвать руки от шаг-газа и не смог - они были тяжёлыми, страшно тяжёлыми, словно бы отлитыми из чугуна, и плотно припаялись к голове шаг-газа. Леонов напрягся, краснота перед его глазами сделалась ещё гуще и ярче, в густой красноте этой заполыхало что-то, ещё более красное и более яркое, нестерпимое, ударившее по глазам. Леонов застонал и повалился на бок. Попытался ухватиться за брезентовый ремень, привинченный к узкому проёму кабины, удержаться, но не удержался и грохнулся на пол, не ощущая уже ничего - ни боли, ни слабости.

Больше месяца пролежал он в госпитале и снова вернулся в часть. Вместе с ним вернулся и Барсук. Максима так же, как и Леонова, посекли осколки, он потерял много крови, ещё в вертолёте были ранены двое десантников и один убит. Остальные остались живы.

-Ну и везунчик же ты, Леонов, - сказал капитану замполит полка, когда тот переступил ворота небольшого лётного городка, сработанного из дощаников и палаток, и поздоровался с часовым, знавшим его в лицо. - Ох, и везунчик! - Замполит восхищённо покрутил головой.

-Почему вы так говорите, товарищ майор?

-Две лопасти были пробиты, одна крупной пулей, - замполит приподнял правую руку, сжал большой и указательный пальцы в кольцо, - вот такая дырка. А вторая лопасть вообще еле держалась, её из гранатомёта просекли.

Леонов невольно прищурил глаза: даже представить себе невозможно, что будет, если в полёте сорвётся одна перешибленная лопасть - просто мокрое место останется, рваные куски металла, перепачканные кровью. Выходит, и правда повезло.

Через полчаса Леонов взял у техника лестницу и приставил её к вертолёту. Вскарабкался наверх, к винту, долго осматривал каждую лопасть, потом удовлетворённо поцокал языком - молодцы техники, всё заделали так, что комар носа не подточит: и лопасти новенькие свежим лаком поблёскивают, и в корпусе ни одной дырки - залатаны добротно. Медленно спустился на землю, взглянул в сторону задымленного перевала.

А где то ущелье, из которого он вывалился, когда тянул на подбитом вертолёте в Кабул? Ущелья не было видно.

Куда ему придётся лететь завтра? Проходить над Баграмским перевалом в горы, а потом по косой линии вниз, в долину к Джелалабаду или нырять в то ущелье, где он был подбит? Леонов задержал в себе дыхание: показалось, что при мысли об ущелье, где по нему били из "дэшека", что-то дрогнуло, сердце будто бы споткнулось о невидимый порог, участило свой бег - так это или не так? Он прислушался к самому себе: кто он - малый человек или большой? От чего зависит - быть малым или большим, от самого себя или от движения... ну, допустим, звёзд, от внешних примет, от находок и потерь, от того, выдан кем-то неведомым, непознанным на руки счастливый билет или не выдан? Леонов невольно усмехнулся - не надо быть философом, теоретиком, не его это дело - надо быть практиком, кем, собственно, он и является. Главное - человек, и только он. Будет человек - будет и удача...

Страшный по силе удар сотряс винтокрылую машину, и кабина моментально заполнилась дымом.

-Ноль тридцать седьмой, прямое попадание! Прыжок!

Звенящий от напряжения голос капитана Леонова вывел Максима Барсука, второго лётчика, из оцепенения, заставил быстро расстегнуть привязной ремень и спешно выполнять полученный приказ. Экипаж, включая бортмеханика, покинул вертолёт за несколько секунд до попадания в него второго "Стингера" и взрыва. Андрей Леонов видел, как в разные стороны полетели горящие обломки их машины.

"Жив! - бешено колотилось сердце, отдаваясь в висках: - Жив!" Но по мере приближения к земле эта радость у Андрея сменялась тревогой: кто внизу? При прыжке с такой высоты его вполне могло снести на территорию, занятую мятежниками. Почему не видно бортмеханика Чижикаса? Неужели Ромас не смог раскрыть парашют? Вдалеке белел купол парашюта Максима. Будучи опытным парашютистом, Барсук раскрыл купол после большой "затяжки", со скольжением ушёл в сторону позиций советских и афганских войск. Похоже, его приземление будет неподалёку от позиций артиллеристов. Почему не видно ведомого Белкина?

Тогда он, конечно, не мог знать, что по приказу командного пункта их ведомый снизился до предельно малой высоты и теперь на последних каплях топлива тянет домой. Но Андрей свято верил в родившийся в годы Великой Отечественной войны и с новой силой проявившийся в Афганистане закон: друзей в беде не бросать.

В тот сентябрьский день пара МИ-8, ведомая капитаном Андреем Леоновым, возвращалась с задания по доставке грузов на советскую заставу. Тут и получили они команду забрать по пути раненых. Хорошо, что не успели это сделать - иначе все раненые бы погибли. Вместе с "восьмёрками" возвращались и прикрывавшие их вертолёты огневой поддержки. Медный пятак солнца ещё катился над частоколом гор, окрашивая вершины в кровавые цвета, а в глубоком ущелье было уже сумеречно. Несмотря на приближающуюся темноту, эфир был забит докладами, командами. И вдруг в его разноголосице и прозвучал этот позывной:

-Ноль тридцать седьмой, прямое попадание! Прыжок!

От этого доклада многих, находящихся на командном пункте, бросило в пот: позывной принадлежал заместителю командира их эскадрильи. Особенно взволнован был этим сообщением лейтенант Орлов. Он даже закричал:

-Там же Максимка! Максим Барсук!

О дружбе лейтенантов Орлова и Барсука в полку знали все. Она началась ещё во время учёбы в Саратовском высшем военном авиационном училище лётчиков. После училища молодые офицеры служили вместе на Дальнем Востоке, а затем попросились в Афганистан.

-Командир, надо идти им на помощь, - от волнения Орлов не говорил, а кричал. - Они же где-то рядом! Спасатели до темноты могут не успеть!

Руководитель полётов, хмуро глянув на встревоженного лейтенанта, отдал необходимые распоряжения экипажам, назвав район предполагаемого поиска...

Леонова относило к "зелёнке", а это опасность. Перед приземлением Андрей приготовил к бою автомат и пистолет. И пожалел, что не прихватил с собой в полёт парочку "лимонок", как на старый лад называли вертолётчики гранаты Ф-1.

Земля встретила лётчика жёстко - он упал на камни, в какие-то колючки. Не обращая внимания на боль, капитан вскочил, освободился от подвесной системы и, держа автомат наизготовку, осмотрелся. Вокруг было всё спокойно. Лишь где-то в стороне ухали пушки. Но вскоре Андрей уловил ещё один звук. Он не мог ошибиться. Так гудят, сопровождаемые характерным похлопыванием лопастей, вертолётные двигатели. Это же за ними летят!

Леонов едва сдержался, чтобы не закричать: "Я здесь, ребята! Я здесь!" Быстро включил аварийную радиостанцию.

Сначала он увидел вертолёт огневой поддержки. Выскочив на поляну, капитан стал размахивать руками. О сигнальном патроне он в тот момент забыл. Но потому, как вертолёт сразу после прохода над ним сделал вираж, Андрей понял: его заметили. А вскоре над ним завис уже МИ-8. Однако деревья и крутой склон не позволили ему произвести посадку, и появившийся в проёме входной двери борттехник в песочного цвета комбинезоне махнул рукой в сторону вершины. Леонов догадался, что там, на вершине горушки, есть подходящая площадка, и ему следует идти туда.

"Восьмёрка", подняв с земли тучу пыли и мелких камешков, больно хлестнувших по лицу, взмыла в небо. А Леонов, продираясь сквозь густой и колючий кустарник и обходя большие валуны, стал подниматься в гору.

Сейчас, вспоминая эту историю в госпитальной палате, Леонову трудно сказать, что насторожило его тогда - треснувшая ветка или человеческий голос. Но Андрей инстинктивно присел за обломок скалы и снял с предохранителя автомат.

Неужели показалось? Просидев на корточках ещё с минуту и не заметив ничего подозрительного, Андрей уже хотел было продолжить движение, как услышал голоса. Гортанные, возбуждённые...

"К вершине! Бегом!" - скомандовал себе Леонов. И, поднявшись, рывком устремился вперёд. Но пробежал лишь несколько метров: вокруг зацокали пули, посыпались сбитые очередями ветки и листья. Упав, Андрей дал очередь по мелькнувшей в кустарнике фигуре в халате и чалме. Броском преодолел ещё несколько метров и вновь выпустил по противнику несколько очередей.

На какое-то время всё стихло. А затем лётчик услышал треск ломающихся ветвей. Приподняв голову, Андрей осмотрелся. От увиденного сжалось сердце: верхушки кустарника колыхались практически по всему склону. "В кольцо хотят взять! Сколько же их? Где наши?"

Вертолётов не было слышно.

"Неужели улетели? Нет, не может быть! Они же видели меня!"

За спиной зашуршал мелкий камень, и на поляне возник заросший мужчина в грязном рваном халате и широких шароварах. Завидев советского офицера, он вскинул автомат. Но первым выстрелил Леонов. И, перепрыгнув через упавшего, ринулся в образовавшуюся в цепи противника брешь. Порой капитану казалось, что он слышит позади тяжёлое дыхание погони, стук стронутых человеком камней. И тогда Леонов, не останавливаясь, бил на звук короткими, расчётливыми очередями.

Стреляли и по нему. Пули срезали ветви и листья, высекали искры из обломков скал. Бежать вверх становилось всё тяжелей и тяжелей. Чувствуя, что задыхается, Андрей упал на землю, отполз к корявому дереву. Заменил ещё один "рожок" автомата, зафиксировав, что их осталось всего два. Да пистолет с двумя обоймами. Но где же вертолёты?

Вспомнив об аварийной радиостанции, капитан переключил её из положения радиомаяка на "радио". Но внизу вновь зашевелились кусты. И Андрей выпустил по ним очередь.

Над головой пророкотал вертолёт. Проводив его взглядом, лётчик подумал, что скоро стемнеет. И это на руку преследователям. Поэтому на вершину надо добраться засветло. Но как заставить себя встать и бежать под огнём?

Страшно. "Эх, душа ты моя, душа-душенька! Растерзанная и растрёпанная. Неужели пропадать мне на этой горушке?! Выход один - вперёд и только вперёд".

Приказав самому себе, Леонов снова поспешил на вершину. Пот застилал глаза, не хватало воздуха. Порой огонь врага был так плотен, что приходилось передвигаться лишь по-пластунски, обдирая об острые камни тело. Вершина, до которой поначалу, казалось, рукой подать, приближалась медленно. Таяли силы. Кончались патроны. И приходило отчаяние: "Неужели с воздуха не видно, какую охоту на меня устроили здесь?!"

"Восьмёрка" в очередной раз пророкотала над горушкой. Экипаж, всматриваясь в курчавые заросли на склоне, Леонова не обнаружил.

-Куда же он запропастился? - волновался командир вертолёта.

Он посмотрел на бортовые часы: вертолёты кружили над этим занятым мятежниками районом почти двадцать минут, каждая из которых могла стать последней. Двадцать минут, которые для Леонова на земле казались вечностью.

Первым увидел преследователей на склоне горы старший лейтенант Скрябин. Теперь вертолётчики поняли, какая опасность грозит их товарищу.

-Атакую!- передал в эфир капитан Семаев, переводя свою грозную машину МИ-24 в пикирование. Стал строить маневр для нанесения удара и второй вертолёт огневой поддержки.

Закинув за спину ставший ненужным автомат с пустым магазином, Андрей достал пистолет, приготовил его к бою. И вновь полез вверх. Перед глазами вспыхивали разноцветные круги. До вершины оставалось совсем немного, когда Андрей скорее почувствовал, чем увидел грозящую ему опасность. Быстро обернулся и несколько раз выстрелил в тёмные силуэты, а затем из последних сил рванулся сквозь кусты за скалу. Ухнувший сзади взрыв гранаты лётчик не услышал, лишь ощутил, как тело пронзили десятки иголок. И тут почувствовал, как тяжелеет, словно наливается свинцом, левая нога.

Первый же залп с воздуха сбросил мятежников со склона. Но боевые вертолёты, сверкая в последних лучах солнца веером лопастей, строили заход для новой атаки.

"Ещё не хватало от своих ракет погибнуть!" - Андрей, оставляя на песке и камнях кровавый след, пополз к вершине. Увидев заходящий на посадку МИ-8, Леонов достал сигнальный патрон, дернул шнур и потерял сознание...

Позднее, в госпитале Кабула, ему ампутировали выше колена искалеченную ногу. Вот и случилось с ним невозможное. Непоправимое! Его душа обливалась кровью, не могла успокоиться. Как он теперь будет летать?! Как он будет теперь жить?! Но еще больше металась и страдала его душа, когда он узнал о судьбе своего экипажа: его второй пилот лейтенант Максим Барсук, приземлившись прямо на минное поле, пытался выйти с него, но погиб при взрыве мины-"растяжки". Бортмеханик Ромас Чижикас погиб от осколка в воздухе при взрыве их вертолёта, не успев даже раскрыть парашют. Выходит, теперь он, Леонов, должен жить и за своих погибших боевых товарищей, не позволяя забыть их бессмертные имена... И он должен жить с честью! Для этого он обязательно вернётся в армию.

...Через пару месяцев, пройдя военно-врачебную комиссию, капитан Леонов убыл для дальнейшего прохождения воинской службы в одном из областных военкоматов Урала. Но он не скрывал, что мечтает вернуться в авиацию: с его опытом ей можно быть полезным и на земле. И майор Иван Шурок, тоже готовящийся к выписке и продолжению службы, обнимая на прощание Андрея, очень хотел, чтобы сбылась и эта мечта мужественного Офицера и Человека...

Вместо послесловия:

"Когда я вернусь,

Накуплю сыну кучу игрушек,

Но лишь автомат

На прилавке забуду и танк.

Я очень устал от войны

На камнях Гиндукуша,

Приснился бы дом -

Да всё вижу ночами Саланг.

Когда я вернусь,

Если только, конечно, сумею.

Пойдём погуляем,

Сынишка мой будет так рад.

Но только не там

Я один посижу на аллее,

Кладбищенской, той,

У которой ребята лежат.

Когда я вернусь,

За столом среди шума и гама,

Средь радостных лиц

И залитых вином скатертей,

Увижу, наверно,

Зелёные флаги ислама,

Сожжённый кишлак

И убитых афганских детей.

Когда я вернусь,

Мы с женою наластимся вволю,

Потом закурю,

И нахлынет щемящая боль.

За что ж ты, страна,

Наградила нас этою долей?!

Когда я вернусь,

Если только, конечно, вернусь..."

/Александр Розенбаум/

Использованные материалы:

-Поволяев В. "Сарычев, который...", журнал "Советский воин", 1987 - N5;

-Артамонов В. "Гренада, Гренада...", газета "Советский патриот", ноябрь 1987г.;

-Усольцев В. "Люди долга и чести", газета "Красная звезда", май 1988г.;

-Поволяев В. "Из афганского дневника", газета "Красная звезда", февраль 1990г.

***

Комментарии: 9, последний от 06/02/2012. © Copyright Карелин Александр Петрович (alexkar1955@mail.ru) Размещен: 26/01/2012, изменен: 13/02/2012. 45k. Статистика. Рассказ: Афганистан Годы событий: 1983-1985	Оценка: *8.514** Ваша оценка:
Аннотация: Отважным вертолётчикам, летавшим в афганском небе, посвящается.

Карелин Александр Петрович "Ты душа моя косолапая..."

Карелин Александр Петрович
"Ты душа моя косолапая..."