ArtOfWar. Карелин Александр Петрович. "Просто в кайф мне играть со смертью..."

"Просто в кайф мне играть со смертью..."

"Я не шут, не циркач, поверьте,

Не потомок лихих команчей,

Просто в кайф мне играть со смертью,

Да и выигрыш - жизнь - заманчив..."

/Алексей Порошин/

Предисловие от автора

Пожалуй, все, кому довелось служить в Афганистане, хоть раз, но испытывали это чувство. Жара. Кажется, глоток воды - самое главное в жизни. Жажда. Солнце, выжженные камни, раскалённые пески. Только бы один глоток воды...

Мы ушли из Афганистана более двадцати лет назад. Нас уже нет на той земле. Но разве вырвешь из сердца те годы. Конечно же, нет... И мы будем вновь и вновь возвращаться к той боевой афганской поре, чтобы быть мудрее и сильнее в будущем, мы нет-нет, но будем вспоминать это чувство жажды, чтобы понимать, как красива наша Родина, с наслаждением выпивая кружку воды из чистых родников, разбросанных по всей стране.

Время спрямляет воспоминания, стирает некоторые события. Но оно не в силах избавить полностью "афганцев" от их памяти, от испытанной когда-то жажды...

Это история жизни одного из "афганцев". Он сам позаботился, чтобы его воспоминания не канули в вечность, оставил свои записи...

-Саша, ты сегодня за дежурного врача? - в приоткрытую комнату заглянул фельдшер приёмного отделения кандагарской медроты.

-Угу. Уже заканчиваю приём. А что стряслось? - старший лейтенант Невский поднял голову, автоматически дописывая что-то в журнал.

-Там боец прибежал из танкового батальона. Кто-то "очухаться" никак не может: крепко спит или потерял сознание, они ничего понять не могут.

-Всё понял. Бегу. Где этот посыльный?

-Ждёт на улице.

Александр поспешно снял белый халат, подхватил сумку с набором для первой помощи и выбежал из комнаты дежурного врача.

-Пошли, - кивнул он встревоженному танкисту и направился к палаткам батальона.

По дороге сержант коротко давал пояснения: только недавно вернулся их экипаж из боевого сопровождения. Ребята помылись и буквально, "валясь от усталости", прилегли отдохнуть перед ужином. Через час они собрались перекусить, а механика-водителя не могут поднять. Танк наскочил на мину, экипаж сбросило с брони, а тот парень единственный получил хороший "сотряс", но отказался от помощи, участвовал в ремонте гусеницы. А потом ещё нормально довёл танк до парка. А теперь вот "отрубился"...

В прорезиненной палатке было душно, хотя там почти никого не было - ушли на ужин, лишь на одной кровати, вытянувшись во весь рост и запрокинув голову, с закрытыми глазами лежал худощавый белобрысый паренёк, лицо его хранило глубокую отрешённость. Рядом с ним сидел другой солдат.

При появлении врача он быстро вскочил и указал рукой на пострадавшего:

-Вот, товарищ старший лейтенант, наш механик. Очередное сотрясение он сегодня получил при подрыве. Но я его первым осматривал - никаких видимых ран не нашёл, а теперь Юрка не шевелится.

-Коля, он не приходил в себя, пока я ходил?

-Нет, Ибрагим. "Глухо" всё...

Невский присел на кровать, померил давление, нащупал нитевидный пульс, послушал сердце. Потом сделал пару уколов. Минут через десять контуженный открыл глаза. Он не сразу смог сфокусировать взгляд, наконец, осмысленно посмотрел на товарищей и на врача.

-Ну, Юрик, ты даёшь. Мы уж не знали, что думать: не можем разбудить тебя. Хорошо товарищ старший лейтенант помог.

-Кажется, Дмитриев?

Невский посмотрел на сержанта, а потом на лежащего солдата.

-Он самый.

Юрий тоже кивнул и тихо прошептал:

-Здравия желаю, товарищ старший лейтенант. Ваш недавний пациент, рядовой Дмитриев.

-Здравствуй-здравствуй, Юра. Я тебя сразу узнал: как-никак трижды лечил тебя за последние полгода. Это не считая двух твоих лечений в госпитале. Помню, удрал ты в прошлый раз от нас, не долечился. Кажется, прошло меньше месяца. А ведь я предупреждал, что добром это для тебя не кончится. Голова, это, брат, очень капризная часть тела, а внутри, если ты слышал, мозги находятся. А они очень не любят всякие сотрясения. Вот и выкидывают "фокусы". Так что теперь ты поступаешь в наше полное распоряжение, а я уж позабочусь, чтобы весь курс лечения ты отлежал "от и до".

Так, хлопцы, я сейчас пришлю санитаров с носилками, поможете Юрия на них переложить. Конечно, госпитализируем его минимум на десять дней, а-то и на пару недель. Пока не могу точно сказать. Но вашему механику-водителю нужен строгий постельный режим. Так и скажите своему начальству. Парня и в прошлый раз к нам на носилках принесли. Так он же, паршивец, не долечился до конца, "слинял". Но теперь за ним будет строгий надзор. Иначе ему просто "крышка" может наступить, никакая медицина не спасёт. Усекли?

-Понятно, товарищ старший лейтенант. Всё сделаем, всё командиру передадим.

Невский кивнул головой и вышел из палатки. Быстро темнело, а вместе с этим и спадала невыносимая августовская жара.

...Через полчаса в стационаре медроты появился новый пациент - механик-водитель командирского танка с сильным сотрясением головного мозга. Впрочем, он был хорошо знаком врачам и медсёстрам, ибо это была его не первая, а очередная госпитализация...

"Учебка". "Сорок пять секунд - подъём! Сорок пять секунд - отбой!" Почему именно сорок пять - Юрий так и не понял, хотя на веру сразу принял, что именно так и надо. Не понял он и того, почему у сержантов к курсантам было этакое холодно-пренебрежительное отношение. Неприятный осадок от этого долго ещё на душе оставался.

Попал Юрий Дмитриев в танкисты. Он сразу понял, что ему здорово повезло. Ведь до службы ПТУ по тракторному профилю закончил.

Сказали: "Будешь учиться на наводчика". Юра хотел намекнуть, что механиком-водителем ему сподручнее. Но погоны к тому времени он уже пятый день носил и кое-что в порядках армейских начинал понимать. Уже знал, что службу солдату выбирать не положено. Трудно сказать почему, но различные эти "положено" и "не положено" усваивались с самого начала как-то сами собой. Ему интересно было находить в уставах железную логику справедливости. Тогда же пришлось понять, что справедливость, как данность какая-то не существует. Её чаще всего надо отстаивать, защищать, как хрупкую девчонку.

Однажды он чистил оружие после учебных стрельб.

-Доведёшь до полного блеска, Дмитриев! - Замкомвзвода с деловым видом привычно положил рядом с автоматом Юрия свой.

-Не понял... - в общем-то смекнув всё сразу, с трудом заставил он себя поднять взгляд на сержанта.

Желваки на его скулах красноречиво обозначились. Прошипел, чтобы только Дмитриеву было слышно:

- Погодь, молодой, понимать научишься.

Обещание выполнил он добросовестно. По нарядам походить Юрию пришлось, что называется, под завязку. И всё равно, драил он места общего пользования или до полуночи картошку чистил, а чувствовал, что его взяла.

Дело к выпуску шло. Солдатский телеграф всё настойчивее уже открытым текстом передавал: из их роты будут отбирать специалистов в Афганистан. Само это слово щекотало нервы. С одной стороны, льстило - доверяют им. С другой - каждый в меру своей понятливости смекал: не кирпичи перебирать придётся - война. С кровью, страхом, смертью.

Но с юных лет Юрий любил "пощекотать" себе нервы - гонял на мотоцикле на предельной скорости, словно испытывая свою судьбу. Как он любил повторять: "Это мне в кайф, словно со смертью играю в прятки". Правда, дважды пришлось лечить переломы после падений. Но это всё происходило в мирной жизни. А там... Сумеет ли? Хватит ли духу?

Конечно, всю суть войны пришлось познать позже, там, за Гиндукушем. И оказалось, что черновой работы на войне значительно больше, нежели высокого порыва. Но это потом понять им всем выпало. А тогда, под занавес учебной поры, они сами себе представлялись этакими героями, готовыми в огонь и воду.

Однажды построил командир роты их взвод, скомандовал зычно. Выдержал паузу. Взглядом не скользящим, а с вопросительной зацепкой на каждом лице обвёл их и вдруг непривычно мягким голосом сказал:

-Такое, значит, дело. Туда поедут только те, кто сам решит это. В общем, построение через двадцать минут. У кого нет твёрдого желания служить в Афганистане или ещё какие-нибудь причины - пусть в строй не становится. - И снова после весьма красноречивой паузы голосом, которому они все привыкли подчиняться почти автоматически, внятно прогремел: - Р-р-разойдись!

Строй рассыпался, и каждый постарался найти себе уединение. Не для раздумий, конечно, сто раз передумано всё было. Сейчас наступал лишь обряд принятия взрослого, мужского решения, и уединение придавало этому обряду некую торжественность. Сам же ротный сел под чинарой на скамейку и принялся смолить беломорины. В то время до демократизации в армии ещё разговоров не было, и их капитан, как все понимали, мог попасть в щекотливую ситуацию. Только напрасно переживал ротный за итог своего психологического эксперимента. Один только и не стал через двадцать минут в строй. Здоровяк с виду, а по характеру - нытик и слабак. Всех разговоров от него только и слышали, что о развесёлом житье в столице у родителей за пазухой. Чуть до дела доходило - то "не умею", то "не получается", то "приболел малость". Юрий тогда подумал, что этот парень верно всё-таки поступил. Не приведи случай с таким афганскую горбушку на двоих делить.

Первую неделю Юрий вёл себя в медроте тихо: выполнял все назначения лечащего врача, покорно подставлял сестричкам "мягкую часть тела" под многочисленные уколы, выдерживал постельный режим.

Свободного времени у него было предостаточно. Поначалу он просто отсыпался "впрок", как он любил говорить. Потом стал думать. Много и сосредоточенно, пока не начинала болеть голова. Тогда он снова пытался уснуть или просто лежал с "пустой головой".

Что знал он об Афганистане в пятнадцать лет, когда это всё началось? Что где-то на юге есть такая страна, что народ её для защиты своей революции позвал советских солдат. Ограниченный контингент. Ещё приходилось слышать, как наши подразделения там ремонтируют дороги, строят мосты, проводят воскресники и высаживают "аллеи дружбы". А ещё иногда организуют показательные тактические учения для афганской армии.

Потом, через пару лет всё настойчивее стали поговаривать, дескать, наших ребят там и калечат, и убивают. И всё равно войной это никто не называл. Очень редко, но приходилось разговаривать с ребятами, которые там служили. Да и те ребята, "афганцы", тоже в своих рассказах уходили от определённости.

Раздавались иногда уж совсем невероятные предложения, мол, пора предоставить льготы тем, кто вернулся из этой страны и чуть ли не приравнять их к ветеранам Великой Отечественной. Юрий считал, что это просто "пустые разговоры", не стоящие внимания. Но даже "эти голоса" не называли происходящее в южной стране войной.

Сейчас Юрий был абсолютно убеждён, что это и есть самая настоящая война, которая ворвалась в судьбы и оставляет в душе и на теле его поколения отметины. Она вошла в биографию тысяч парней, определяя, кто чего стоит.

Однажды с ним заговорил замполит батальона, мол, почему до сих пор не вступил в партию. Больной вопрос. Полгода в кармане Юрия пролежало заявление: "...прошу принять меня кандидатом в члены КПСС". Всё это время служил у них в батальоне один офицер. Он считал себя очень партийным человеком. Слова всегда говорил правильные, задумываться особо не любил. Правоту в себе ощущал непоколебимую и потому в окружающих больше всего ценил подтверждение своих достоинств и безгласную исполнительность. Случилось так, что именно этот офицер первым завёл с Юрием разговор о вступлении в партию.

-Такие как ты, Дмитриев, - гордость батальона, - без дальних заходов начал он. - Парторганизация к тебе давно присматривается как к пополнению наших рядов.

Вроде похвалил солдата, доверие выразил, а у Юрия на душе кошки скребут. Ведь не секретарь парторганизации, чего за всех высказываться. Да и говорилось всё это таким тоном, вроде он парню одолжение делает. Юрий был уверен, их ротный или комбат, командир его взвода или любой другой коммунист батальона по-другому речь бы об этом повели. К тому же он знал, что этот "правильный партиец" не так давно сам себе наградной лист накатал, а потом ещё и проталкивал его настойчиво. В общем, обидным ему показалось тогда такое покровительство". А заявление он накануне сам написал. Так оно при нём и осталось на полгода. Решил, что окончательное решение примет, когда вернётся после службы на Родину. Если, конечно, вернётся. Около года прослужил Дмитриев на афганской земле, не раз "играл со смертью в жмурки", не без азарта, надо сказать. Но в конечном результате: "кто кого" уже не был уверен на сто процентов...

Сколько раз душной афганской ночью видел он во сне берёзовый колок на краю просторного, зеленеющего майской порослью поля! А запах сенокоса? Вспомнит его, бывало, у солярного костра - вроде как дома побывал. Другой раз присмотрится Юрий к зелёной зоне: сады как сады, поля как поля, а всё не то, чужое, раздолья не хватает, простора.

Юрий уносился мысленно в родные края. Вот он, бескрайний простор полей, тот самый берёзовый колок в жёлтой шапке осенней листвы...

Через неделю лечащий врач Невский всё чаще видел Юрия, активно разгуливающего по коридору или сидящим на лавочке перед стационаром. А ещё Дмитриев постоянно что-то записывал в "серой в клеточку" толстой тетрадке. "Наверное, стихи сочиняет",- улыбался старший лейтенант и делал вид, что не замечает возросшей активности выздоравливающего солдата.

А иногда, в минуты отдыха, офицер подсаживался к Юрию на лавочке и вёл с ним неспешные разговоры, во время которых парень тоже начинал рассказывать о себе. А вспомнить им вместе было что: Юрий был родом из Чебаркуля, небольшого уральского городка на Южном Урале. Именно там было последнее место службы старшего лейтенанта Невского до Афганистана. Именно там его ждала семья: жена и маленькая дочка...

Если бы кто-нибудь сказал Юрию на финише "учебки", что через полгода после призыва, в сентябре 82-го, он будет смахивать на солдата первого дня службы, обиде бы его конца-краю не было...

Кабул. Аэродром. Новый самолёт. Новый аэродром. Кандагар. Горячий ветер. Растерянность. Смотрел Дмитриев на своих ребят и не узнавал вчерашних храбрецов. Словно сам воздух этой страны снимает с людей всё наносное, наигранное, искусственное. Перед отлётом они все постриглись "под ноль". Знатоки присоветовали, дескать, жара, пыль, да и вообще так удобнее. Что это абсолютная правда - поняли много позже, а пока их причёски, словно от жары провисшие поля панам, боязнь шаг сделать без команды - всё выдавало в них новичков. Где-то вдалеке громыхнул взрыв, и они, как по команде, повернули головы на звук.

-Ничего, к этой музыке ещё привыкните, даже спать под неё научитесь, - встретил их на аэродроме офицер с медно-красным отливом лица и по-доброму улыбнулся.

Позднее Юрий много раз пытался восстановить в памяти первые дни афганской службы. Ничего из этого не выходило. Так, отдельные разрозненные эпизоды. Удивление от самой настоящей бани, куда их отвели с дороги, сотни раз звучавший в первые дни вопрос: "Откуда будешь, земеля?". Почти часовой разговор с командиром танка сержантом Никитой Конкретным. Юрий всё никак не мог привыкнуть отвечать на его вопросы не вставая, замечал, как морщится он на его "выканье". Слушал его казалось, внимательно, но ничего не запомнил из того разговора, кроме, пожалуй, одного: "Будет худо, не молчи, подходи, вместе что-нибудь надумаем..."

Первое сопровождение колонны. В белый свет палил, как в копеечку. Никита повздыхал немного, посочувствовал:

-И на старуху бывает проруха, тем более, когда на обочине "наливник" горит...

А механик-водитель их, Борис Ентус, масла в огонь подливает:

-В целях экономии боезапасов, командир, предлагаю переучить нашего наводчика на механика-водителя.

И надо же так случиться - шутка эта пророческой оказалась. Подходит к Юрию как-то старший техник роты прапорщик Власов:

-Говорят, Дмитриев, ты тракторист классный?

Юра растерялся. Решил, что это Борькины проделки. Опять подколоть решил. Только при чём здесь техник? Нет, решил он, не станет Ентус в свои шуточки Сергея Аркадьевича вовлекать, больно уж уважает он его.

-Да уж не знаю, как насчёт классного, но на тракториста учился и около года трактористом работал, товарищ прапорщик, - ответил Юра.

-То-то, смотрю, Ентус все уши мне прожужжал: "За рычаги Дмитриева сажать надо, душа у него к машине лежит".

"Ну, Боря, даёт! - восхитился Юрий. - Всего-то один раз за техобслуживанием танка мы с ним на эту тему и говорили. И надо же, как он меня понял!"

-Ну что, Дмитриев, готов танк принять? - Голос у старшего техника был вполне серьёзный, и это развеяло все последние сомнения. Он чуть было не выпалил: "Служу Советскому Союзу!" Но вовремя сообразил и севшим в самый неподходящий момент голосом прохрипел:

- Так точно!

Новым командиром Юрия стал Виктор Лысых, наводчик - Миша Мусаев. Рассказали о предшественнике Дмитриева, для которого пределом мечтаний была служба в подразделении обеспечения, до которой он таки дорвался.

-Завтра сам увидишь плоды его стараний, - сказал Виктор.

Пришли с утра в парк.

-Принимай, Юрик, танк! - широким жестом Мусаев повёл рукой в сторону их машины.

-Не танк, а гора металла, - поправил его командир.

В шесть рук чистили они нутро своего "слонёнка". Другие экипажи уходили на боевые задания - они работали. Они возвращались пропылённые и продымлённые - они виновато прятали глаза: опасность ребята делили меж собой без них. Лысых каждый вечер заводил одну и ту же песню:

-Скоро траки у нас с землёй срастутся. Надо, братцы, поторопиться.

Потом началось главное, к чему они так стремились, - боевая работа. Колонны. Большие и маленькие, всего в две-три транспортные машины. Под гусеницами их "слонёнка" - бетонка, горный базальт, выжженная до белизны земля долин. Скоро Юрий привык к цоканью пуль по броне, научился по тону работы двигателя определять высоту местности. Понял, что в кишлаках живут не только ожидающие их помощи крестьяне, но и жаждущие их погибели люди. И вообще, каждый населённый пункт становился для них практическим занятием по политпотготовке. Пятна крови на белом дувале - след ночного разбоя в предгорном кишлаке - напоминали о бдительности лучше любого боевого листка.

О своих записях Юрий Дмитриев сам заговорил с доктором Невским. Смущаясь, он протянул тетрадку офицеру, присевшему рядом на лавочку:

-Вот, товарищ старший лейтенант, мои записки о войне, о своей службе здесь в Кандагаре. Однажды проснулся ночью от страшного сна, а потом задумался: если меня не станет, то ничего от меня на этой земле не останется. Захотелось вдруг рассказать о себе немного. Знаю, что плохо написано, да и безграмотно до безобразия. Я и правил по русскому не помню никаких. Пишу так, как считаю правильным. Что вы хотите - учился я плохо, еле-еле до восьмого класса дотянул. Потом училище. Немного поработал, а там и призвали долг Родине отдать. Но Афганистан меня здорово изменил. Я даже книжки здесь полюбил читать. Особенно про исторических личностей люблю. Недавно вот про Екатерину Великую читал. Оказывается, она тоже плохо русский язык знала, писала с огромным числом ошибок. Даже в слове "ёще" она, например, делала четыре ошибки!

-Это как это, Юра?

-Она писала "исчо".

Юрий весело рассмеялся.

-Да, забавный пример. Но ты не забывай, что императрица была немкой, а уж на своём-то языке она писала без ошибок. Но этот пример должен тебе придать уверенности. Так что пиши смело и не стесняйся об этом говорить. А что до ошибок, то почерк у тебя понятный и иногда по смыслу можно догадаться, о чём идёт речь. Лично я вот всё понял при беглом просмотре записей, а ошибки никогда не поздно исправить, на это и существуют всякие там "спецы". А это ты здорово придумал - начать писать. Хочется надеяться, что когда-нибудь по твоим записям и будут судить об этой войне. Я рад, что ты поправляешься. А что пишешь - это ещё одно подтверждение, что голова твоя "хорошо варит".

-Спасибо вам, товарищ старший лейтенант. Очень вы меня успокоили. Честно говоря, вы первый, кому в этом сознался. Да и потому только, что мы ведь с вами земляки, а это очень важно для меня.

-Всё нормально, Юра. Дерзай дальше. Если надумаешь, то я готов тебе помочь в редактировании твоих записей. Можем ещё кого-то из сестричек подключить. Тебе, я уверен, никто не откажет...

Один из уроков Афганистана: танковый экипаж во время движения находится на броне. Кроме, естественно, механика-водителя. Правильно говорится: пуля - дура. Может зацепить, а может и мимо просвистеть. Другое дело мина или фугас. Окажись экипаж при подрыве внутри танка - не позавидуешь ребятам. А так, тряхнёт только да на землю сбросит. Механику же деваться некуда, его место в утробе машины. Подрыв для него - беда. Но Юрию с этим везло. Первый раз наскочил на противотанковую мину под Кандагаром, когда доставляли продукты на отдалённый пост. Дорога была как дорога. Буквально перед ними пропылили по ней две афганские "барбухайки" - старые, расписанные грузовики водителей-частников. Вдруг под их катками - взрыв. У Юрия мелькнула мысль: "Гранатомёт... Кумулятивным... Боеукладка сейчас рванёт..." О броню приложило здорово, аж все кости заныли. В ушах звон противный. Ощупал себя - вроде цел, из люка выбрался, а ребята, на ходу пыль с себя стряхивая, к нему бегут.

-Что с тобой, Юрка? - кричит Лысых.

А он его словно сквозь стену слышит. Вытащили ребята механика-водителя и тоже давай ощупывать.

-Да бросьте вы меня тискать, цел я, сказал им Дмитриев и почувствовал, что улыбку не может сдержать.

-Контузило, наверное, Юрку-то, - озабоченно протянул Миша Мусаев.

Но больше всех досталось их "слонёнку". Взрывом вырвало третий каток справа, разметало гусеницу. На такой случай они с собой полтора десятка траков запасных возили. Кувалду в руки - и пошёл. Весит она восемь кг. Загнать стальной палец в сцепление траков - это раз двадцать тюкать надо. В общем, вернули они ход танку. И продовольствие тогда довезли до цели.

Скоро Юрий стал старшим механиком-водителем взвода. На совести - танк командира и в общем-то остальные машины взвода. Как сказал сержант Ибрагим Абдрахимов: "Выше голову, Дмитриев, ты выбился в зампотехи целого взвода!"

И снова, как считал Юра, ему чертовски повезло с экипажем. Командир взвода - старший лейтенант Григорий Брандобовский. Говорит - будто слова на вес пробует. В суждениях не скор, но точен. В каждом из подчинённых до сути старался добраться. Громких слов от него никогда не слышали. Но было как-то принято в батальоне, что на трудное дело посылали именно Брандобовского. И он его делал с какой-то удивительной простотой и спокойствием. И почти без потерь. О таком командире может мечтать любой солдат, а о старшем брате - любой парень. Взводный для всех для них стал и тем и другим.

Ибрагим Абдрахимов - их наводчик и замкомвзвода в одном лице, был ко всему прочему и мастером подначек. И рассмешить мог, и самолюбие царапнуть. И песней под гитарный перебор способен был за душу взять. Заряжающий Николай Мужичков - неприметный вроде бы паренёк. Только именно он первым всегда оказывался у наскочившего на мину БТР или танка, его перевязочный пакет первым закрывал рану попавшего в беду товарища. Был в нём какой-то талант на отзывчивость, что ли. На войне это очень много значит, чтобы рядом с тобой были близкие по душе люди. Такие, которым ты веришь как самому себе. Они становятся твоей смелостью, когда в страшную минуту хочется попятиться назад, твоей совестью, если вдруг пытаешься оправдать своё малодушие или покривить душой, твоей уверенностью в том, что раненым в беспамятстве ты не будешь захвачен в плен. Они не позволят, если будут сами способны двигаться. Но чтобы так было, надо научиться чувствовать боль и радость другого человека, делами доказав своё право называться боевым побратимом.

Через две недели, в конце августа, Юрий Дмитриев был выписан из медицинской роты. С выздоровлением, как было написано лечащим врачом в выписном эпикризе. Но Невский прекрасно понимал: не дай бог, новое сотрясение, и мозг танкиста может серьёзно пострадать. Выдержит ли он новые травмы? Эта повторяющаяся травма, как хроническое сотрясение, именуемое у боксёров "грогги" - неизменно приводит к глубокой инвалидности человека. Но что мог сделать доктор - порекомендовать: больше не участвовать в боевых выходах или отправить дослуживать на Родину? Вряд ли солдат принял бы такое решение медиков, даже под страхом смерти. Похоже, эта "игра", где ставка - жизнь, пришлась по душе молодому человеку.

Последние два дня Юрий непрерывно писал. Ему взялась помочь сестра-анестезистка Марина Задунайская. В штате она была второй и частенько её "в затишье" использовали то в качестве перевязочной, то постовой сестры, впрочем, девушка была не в обиде. Вот и сейчас она с радостью взялась помочь "солдатику" (как она называла всех раненых и больных в стационаре медроты) в его "литературных опытах". Сама Марина любила литературу, прекрасно разбиралась в поэзии и, кажется, пописывала свои стихи.

Похоже, их "творческий союз" оказался успешным и плодотворным: описание своей "кандагарской эпопеи" Юрий довёл до реального времени. Впрочем, простое общение молодым людям нравилось само по себе: часто попеременно звучал их смех. Невский радовался за парня - он "ожил" и от личной драмы, о которой тот поделился с офицером, а не только от "отметин войны".

В день выписки Юрий постучался в ординаторскую. Они со старшим лейтенантом Невским обнялись на прощание, Александр просил Юрия заходить к нему в гости в Чебаркуле, оставил свой адрес. Сам Юрий, сославшись на возможную перемену адреса, так и не оставил своих координатов в "мирной жизни". Впрочем, позднее вскрывшиеся обстоятельства всё прояснили.

А ещё Дмитриев передал Невскому на сохранение "свой труд", как он назвал свои записи.

-Товарищ старший лейтенант, пусть это полежит у вас. Так надёжнее, что сохранится, а перед "дембелем" я у вас это заберу. Можно?

-О чём разговор, Юра. Сохраню в наилучшем виде. А можно я прочитаю твой труд?

-Конечно, читайте. Мы с Мариной вроде самые грубые ошибки исправили, но надо бы ещё подработать текст. Это она сама сказала.

Дмитриев пожал протянутую руку Невского.

-До свидания, товарищ старший лейтенант.

-Будь здоров, Юра. И постарайся больше не попадать к нам.

-Постараюсь...

Когда солдату бывало страшно на той войне? Первый душманский обстрел. Что пули умеют так противно повизгивать, Юрий понял потом, когда всё стихло. Но испугаться по-настоящему не успел. Растерялся - это было. Другой раз - расстрелянная в упор колонна афганских грузовиков на обочине. Душманы покуражились зверски: тела водителей и сопровождающих были искромсаны с какой-то садистской методикой. Юрия кольнула мысль, что с любым их них такое может случиться. Мурашки по спине пробежали. Но это тоже нельзя было назвать страхом.

Испуг ощутил он совсем неожиданно. Пришла почта. Четыре дня не могли дождаться её: "вертушки" прижала к земле весенняя непогода. Дмитриеву передали очередной конверт. От девчонки, которую вся улица считала его невестой. Да что там, и он тоже так думал. В конверте - листок со школьным почерком: "...в жизни, Юрочка, всё сложнее, чем на словах. В общем, пишу тебе последнее письмо. Скоро, наверное, выхожу замуж".

Вот тогда-то Дмитриев испугался. "Последнее письмо"? Как так? Он же жил этими листочками. Когда валила усталость, стояли перед глазами выученные наизусть строки. Твёрдо верил, что никакой фугас не может его убить, ведь он ещё не прочитал те её письма, что принесёт очередная почта. Стопка конвертов, плотно упакованная в полиэтилен, стала его талисманом. И вдруг - нет талисмана, нет слов, которыми жил почти год, нет долгожданного конверта в завтрашней почте. Стало страшно. И этот страх жил в нём почти месяц. Ребята расспросами не донимали, знали - наболит, сам выговорится. Да и не он первый через такое проходил. Другим куда страшней было подобные письма в госпиталях получать, чувствуя в них подтверждение своему инвалидскому приговору...

Из пяти подрывов Юрия четвёртый, в июле месяце, был самый страшный. Они тогда прикрывали хвост колонны. Семь автомобилей и два БТР прошли по колее, но мина сработала только под гусеницей их танка. Вместе с этой миной был установлен и самодельный фугас. Взрыв получился внушительный. Их "слонёнку" вырвало днище, осколками посекло все внутренности, даже приборную панель покорёжило. Юрию же снова повезло: только оглушило. Даже толком понять ничего не успел. Ребят из экипажа - кого металлом пометило, кого взрывная волна примяла - срочно в госпиталь отправили. Дмитриев ремонтников дождался, отбуксировали они танк в батальон. До палатки Юрий дошёл, хотел прилечь, отдохнуть: что-то усталость будто кости ломать начала... Очнулся уже в медицинской роте. Доктор Невский сказал:

-По науке, брат, тебя из танка должны были уже беспамятного вытащить, а ты ещё и "погулять" успел вволю. При такой контузии это на пользу не идёт.

С медициной Дмитриев спорить не стал. Да и трудно было что-то говорить: в голове шумело здорово, и язык словно распух, тело, будто ватой набито.

В стационаре медицинской роты Юрий пролежал около недели. Хватились, а он уже сбежал снова к своему экипажу. Весь остальной коллектив гораздо быстрее в строй вернулся, чем их механик-водитель. С танком дело обстояло хуже - списать его решили подчистую. Танкисту не надо объяснять, что такое машина, к которой успел привыкнуть. Да что там привыкнуть - сродниться с ней. По звуку двигателя определять её самочувствие, по вибрации металла всем телом ощущать её старание и напряжение в работе. В общем, прощаться с танком, который на дорогах и в горах поровну делил с тобой риск и удачу, прикрывая тебя от пуль и осколков, это всё равно, что прощаться с боевым другом. Так и экипаж прощался со своим "слонёнком".

Новый танк Юра выбрал... по цвету. Он был чуть светлее двух других, пригнанных в их батальон в подмену. Это, как потом, оказалось, было чудо, а не машина. С выбором Дмитриев не промахнулся.

Первая боевая работа на новой машине. Тридцать километров дороги осталось позади. По рации звучит голос старшего колонны:

-Всем - стоп! Сапёры, вперёд!

Ясненько, пошёл "винегрет по-итальянски", как говорили сапёры, работая с пластиковыми минами, которыми снабжали душманов земляки Адриано Челентано. Сапёры справились за час. Сняли восемь "итальянок", два американских фугаса и несколько "самопалов" - начинённых взрывчаткой обрезков труб со взрывателями. Колонна медленно тронулась. А Юрия - как замкнуло: кнопку воздухозапуска не может пальцем нащупать. Чувствует, мелко так начинает его трясти. Откинулся, насколько теснота отсека позволила, расслабился, подумал, мол, всё пройдёт. В шлемофоне нетерпеливый голос Абдрахимова:

-Уснул, что ли, Юра? Давай, трогай!

А он ему и ответить ничего не может. Будто парализовало. Мерзкое такое ощущение, словно внутрь его страх забрался и разрастается там всё больше и больше. Юрий стал ругать себя, на чём свет стоит. А перед глазами - обезбашенный, обгоревший танк, который как-то на обочине видел. Разорвало его собственным боекомплектом, сдетонировавшим при подрыве на душманской мине. Об экипаже в таком случае и спрашивать не принято... Трудно сказать как, но "слонёнка" Юра с места стронул. Прекрасно понимал, что надо оборотов прибавить, но не может. Каждой клеткой тела он ждал взрыва. Страх в ужас перерастает, вот-вот доконает механика-водителя. И тут Ибрагим начал ругаться. Забористо так, с коленцами. Прорвало Юрия смехом. Прибавил он газу, танк пару раз фыркнул, вроде, как и его замкомвзводовские "коленца" из оцепенения вывели, загудел деловито, набирая обороты, и пошёл догонять колонну. В тот день ещё раза три страх возвращался. Ему всё казалось подозрительным на дороге: то выемка какая-то неестественная, то бугорок больно уж на рукотворный смахивает. Так и подмывало рычаги на себя до упора рвануть, остановиться. Каждый раз еле сдерживался. И здесь другой страх помог. Больше всего боялся, что ребята засмеют или вообще презирать станут. Потом обо всём этом он рассказал Николаю Мужичкову и Ибрагиму Абдрахимову - долго в себе такое не утаишь. Ибрагим долгим взглядом посмотрел в сторону затянутых дымкой гор, задумчиво произнёс:

-Это, наверное, как детская болезнь, например, корь: однажды переболеть надо, чтобы потом не повторялось.

-Пожалуй, всем нам через это суждено было пройти, - негромко, словно размышляя с самим собой, добавил Николай.

Больше не требовалось слов. Пережитое научило их общаться и одними чувствами.

Юрий убеждён, что люди, рассказывающие, будто им на войне неведом был страх, либо не до конца честны, либо их просто подводит память.

Испытать страх - не так уж и опасно, куда хуже поддаться ему, подчинить свою волю. Бояться сделать решительный шаг можно, нельзя не сделать этого шага...

У каждого, кто воевал в Кандагаре (да и во всех других местах Афгана), остались навсегда свои памятные места. Командир танкового взвода старший лейтенант Григорий Брандобовский до мельчайших подробностей запомнил тот день, когда в середине декабря 83-го под Кишкинахудом его взвод действовал в составе группы под общим командованием капитана Якова Рибоковаса. Им без сопровождения мотострелков пришлось шестью танками наступать на базу мятежников: два танка вскоре подорвались на фугасах, оба экипажа погибли, четыре прорвались к базе, но вынуждены были остановиться перед обрывом и отбивать атаки с двух сторон. К концу боя у танкистов не было ни одной ручной гранаты, по два снаряда осталось на пушку.

Выручили авиаторы - звено "грачей" очень своевременно "свалилось с небес" и поддержало "огоньком". Когда штурмовики, сделав свою работу, улетали, танкисты не удержались от криков восторга. Бой закончился, пора было возвращаться. Экипажи вновь заняли место на броне - лишь механики-водители находились в "чреве" своих "железных коней". Тут и прозвучал новый мощный взрыв. Танк Брандобовского наскочил на противотанковую мину. Танкисты "посыпались" с брони. К счастью, для них это обошлось лишь небольшими травмами. Юрий Дмитриев, механик-водитель, получил тяжелейшую травму головы и ног.

Коля Мужичков, сам едва оправившись от удара о землю, бросился к товарищу, оказал ему необходимую первую помощь. Через полчаса вызванный вертолёт уносил раненого танкиста в госпиталь Кандагара.

Именно в тот день за ранеными на аэродром выехал на санитарном автобусе старший лейтенант Невский, заменив занятого неотложными делами фельдшера приёмного отделения. С трудом, не сразу, но Юрия Александр узнал. Он же перевёс его в госпиталь, проводил до операционной, где хирурги начали борьбу за спасение паренька.

Сестра-хозяйка, которая занималась личными вещами раненого, передала Невскому незапечатанное письмо. С первых строк стало понятно: его парень писал своей маме. Решено было отправить послание, оставалось лишь вписать адрес матери. Старший лейтенант решил узнать его у сослуживцев танкиста.

Каково же было изумление Невского, когда он через пару дней узнал от командира взвода Брандобовского: Юрий Дмитриев детдомовец. Он никогда не знал своего отца, как и мать, которая его "подкинула" в детский дом. Воспитательница, которая нашла закутанного в пелёнки ребёнка, сама дала ему имя, свою фамилию, своё отчество (так он стал Юрием Константиновичем), а также "на глазок" определила день его рождения. Впрочем, все годы, что Юра жил в детском доме, Наталья Викторовна, так звали воспитательницу, мать трёх своих детей, питала к пареньку тёплые чувства, а он "за глаза" звал её "мамой".

Однажды он рассказал о своей мечте Коле Мужичкову, с которым особенно близко сошёлся - найти свою настоящую мать и узнать день своего рождения. А тогда, сразу после окончания восьмилетки, Юра переехал из детдома в общежитие профтехучилища, где и жил до армии. Выходит, у него никогда не было своего дома, поэтому он и не назвал Невскому адрес в Чебаркуле, видать, постеснялся.

Дмитриев не любил рассказывать о своей "гражданской жизни", даже не все из его боевых товарищей знали, что он "один как перст" на всём белом свете... Командир взвода же знал его тайну из документов, сам Юрий никогда с офицером об этом не говорил.

...Операция в госпитале прошла успешно - искалеченный танкист выжил, правда, одну ногу всё же пришлось ампутировать на уровне колена. Поговорить с Дмитриевым Невскому так и не удалось - все дни пребывания в госпитале парень находился без сознания. Через несколько дней, накануне Нового 84-го года, Юрия Дмитриева прямым самолётом эвакуировали в Ташкент. Выжил ли он? Этот вопрос остался открытым. Правда, радовало, что через несколько лет, в Книге Памяти погибших "афганцев" его найти не удалось...

Спустя менее месяца старший лейтенант Невский сам получил в рейде тяжёлое ранение и "открыл новую страницу жизни" - более года кочевал по госпиталям Афганистана и Союза. Позднее среди личных вещей, заботливо собранных сослуживцами и отправленными вместе с раненым доктором, Александр нашёл тетрадь с записками Юрия Дмитриева, а также его письмо, написанное придуманной матери. С небольшими сокращениями и поправками это письмо публикуется ниже...

"Здравствуйте, моя дорогая и любимая Мама! Ваши письма подолгу ищут меня, но, слава богу, всегда находят. Поздравляю вас с праздником нашей революции. Здесь её осознаёшь по-особому! Мы ведь тоже очень причастны к ней.

Мама, как тесно всё переплетено в жизни. Вот сейчас читаю книгу об Андрее Рублёве. Вглядываюсь в репродукции, каждая картина - воплощение доброты и возвышенных мыслей. Может, оттого, что сам художник перенёс немало испытаний? Оттого, что его юность совпала с событием величайшим - началом освобождения Руси от монголо-татарского ига? Его мечта о свободе, мире, гармонии, она и сейчас близка нам. Тем же ребятам из нашего взвода. Хоть они, конечно, не все осознают это. Мы тоже присутствуем при величайшем историческом событии, участвуем в нём. Но, наверное, много ещё воды утечёт, прежде чем афганский народ вздохнёт свободно.

А книги я полюбил. Через них узнал так много нового и интересного. Выдаются минуты, чаще прямо в танке читаю ребятам. Вчера, например, читал Жуковского. Раздобыл нежданно томик баллад.

Ну, как у вас, Мама, дела? Смешной вы наказ мне сделали в прошлом письме, мол: "пора нынче зимняя, ноги старайся не студить..." Это у вас на Урале ноябрь - зимняя почти пора, а у нас здесь по-прежнему тепло, стоит до тридцати градусов. Но для нас это уже хорошо, почти прохладно. В летние месяцы доходило до шестидесяти и даже больше. Но я держусь хорошо. Я крепкий. Хорошо, что вы, Мама, заставляли меня с детства заниматься спортом. Мне здесь ох как пригодилось это. Иногда приходится и без танка - по горам, по песочку, по беспощадной жаре... Кто-то даже падает в обморок.

Как вы там, Мама? Ещё раз с праздником 7 ноября, моя родная! Скучаю, скучаю, скучаю! Помогает от этого только служба. Как в песне поётся, солдатская жизнь далека от родимого края. На подарки скупа, на заботы щедра... Забот, действительно, хватает. Сейчас после выхода пополняем боекомплект, приводим в порядок технику (я ведь теперь стал зампотехом целого взвода - парни наши так шутят), но ответственности стало всё же больше - следить за танком командира взвода, да и остальные машины взвода на мне. Но я всё выдержу, чтобы по окончании службы смог обнять тебя, дорогая моя Мама!

Хочу порадовать вас, дорогая Мама. Недавно меня наградили значком ЦК ВЛКСМ "Воинская доблесть", а ещё послали представление на медаль "За отвагу". Только вы не думайте чего страшного. У нас, в общем-то, тихо. С выхода я иногда привожу, Мама, букетик цветов для вас. Ставлю на самое видное место. Посылаю вам несколько лепестков этих афганских роз. Может, сохранят, донесут запах здешней горячей осени.

Желаю, чтобы настроение у вас было, как у меня, - бодрое и весёлое. До свидания. Целую. Ваш сын Юра. Ноябрь 1983 г."

Использованные материалы:

-Сосницкий В. "Время выбрало нас", журнал "Советский воин", май 1987г.;

-Студеникин П. "Там, за Гиндукушем", газета "Красная звезда", март 1988г.

***

Комментарии: 15, последний от 24/12/2012. © Copyright Карелин Александр Петрович (alexkar1955@mail.ru) Размещен: 25/06/2012, изменен: 28/06/2012. 44k. Статистика. Рассказ: Афганистан Годы событий: 1982-1983	Оценка: *8.9511** Ваша оценка:
Аннотация: Танкистам, воевавшим в Афганистане, посвящается.

Карелин Александр Петрович "Просто в кайф мне играть со смертью..."

Карелин Александр Петрович
"Просто в кайф мне играть со смертью..."