ArtOfWar. Карелин Александр Петрович. "Кругом песок, песок, песок..."

"Кругом песок, песок, песок..."

"Вокруг пустыня Регистан,

Кругом песок, песок, песок...

Жара. Июль. Афганистан.

От смерти я на волосок".

/Игорь Россихин/

Глава первая

...Мерно позвякивая колокольчиками, привязанными по бокам верблюдов, караван как бы нехотя переваливает с одного бархана на другой. Ещё только утро, но уже невыносимо жарко, застывший воздух кажется вполне осязаемым на ощупь. Вдруг над горизонтом показалась еле заметная пелена, но опытный глаз уже увидел её и с тревогой всматривается в слегка потемневший горизонт. Через некоторое время мутно-жёлтая дымка уже заволакивает полнеба. Кричат погонщики, сбивая верблюдов в кучу и укладывая их на песок. Только успели натянуть шатры и тенты, как всех накрывает песчаная буря. Мириады песчинок, как дождь, обрушиваются на палатки. Больно секут открытые участки тела, забиваются в самые мелкие поры.

Неискушённому человеку ещё несколько минут назад могло показаться, что ветер лишь подхватывает пыль, поднятую проходящим караваном. Но уже через несколько минут оказывается, что земля "задымилась" повсюду. У поверхности пыль дрожит и дергается из стороны в сторону. Создаётся впечатление, будто какой-то великан вздумал выбить ковёр, и с каждым его ударом пыли становится всё больше.

Вот уже закружились волчком песчаные воронки, потом они вдруг все разом подпрыгнули и, как по команде, вытянулись параллельно земле в огромные струи. Песок больно хлещет по лицу и рукам, и нельзя разобрать, что причиняет больше страдание - сами удары или обжигающая температура песчинок. Жёлтая муть поднимается выше установленных шатров и тентов, и средь бела дня все они погружаются в песчаный туман.

А ещё всё труднее и труднее становится дышать. Сердце страшно стучит, голова болит немилосердно, рот и глотка высохли, и кажется, что ещё час - и смерть от удушения песком неизбежна.

Вадим закричал, судорожно пытаясь сделать глубокий вздох. И ... проснулся. Наверняка, именно эти картины вызвали удушье. Почему один и тот же сон снится ему по несколько раз? Однажды он вычитал, что сны - это нечто вроде кино, которое развлекает наше сознание, пока мы спим. Ничего себе "развлекалочка". Ещё несколько таких "киношек", и он просто задохнётся во сне, так и не проснувшись. Но, с другой стороны, он хоть стал по ночам спать, а не мучиться бессонницей, проклиная всё вокруг.

А может быть, думал Вадим, это вещий сон. Ведь снятся же людям такие сны, и он видит свою скорую гибель. Он тряс головой, отгоняя такие мысли и пытался найти другое объяснение.

На память приходила история, вычитанная им однажды о случае из жизни великого полководца древности Александра Македонского. Однажды в одном из походов был тяжело ранен отравленной стрелой его друг Птолемей. Полководец, не зная чем помочь другу, днями ходил в глубокой задумчивости. Тем более что и лучшие врачи не знали, как спасти Птолемея. И вот как-то Македонскому приснился дракон, который, держа во рту какую-то траву, произнёс человеческим голосом, что этой травой можно излечить его друга. На другой день Александр, в точности описав форму, цвет и место, где эта трава растёт, послал своих солдат на её поиски. И вскоре нашли траву, благодаря которой выздоровел не только Птолемей, но и другие воины, которые получили раны отравленными стрелами.

Значит, делал вывод Вадим, он просто ещё не расшифровал это послание, а стало быть, нет причин для тревоги. И он снова погружался в чтение или воспоминания.

Вечера были долгими, как дороги Афганистана, по которым сержант Вадим Семенович ходил и колесил в течение своей службы. Они, эти дороги, только и остались в его притушенной ранением памяти. Да ещё ноябрьский 86-го бой вблизи Кандагара, где их подразделение попало в засаду. В том бою и нашла его душманская очередь.

Почти год в госпиталях. Сложнейшие операции, сделанные в Кабуле, Ташкенте и Ленинграде: пуля, пробив Вадиму правую руку и грудь, застряла в сердце. А ещё ранение в голову и тяжелая контузия. Любого из этих ранений хватило бы с избытком. Он долго не мог говорить, по буквам учился произносить слова - сначала в госпитале, потом дома.

Первое время, приехав в начале осени 87-го в родной город Каменск-Уральский, Вадим жил у бабушки - родители развелись, были в других городах. Ещё в Афганистане Семенович получил одно за другим два письма от отца и матери. Каждый из родителей сообщал, что решили они развестись. Никогда не унывающий, энергичный, Вадим стал вялым, безразличным ко всему. Нетрудно представить, какую бурю чувств вызвали письма в душе солдата. А ведь от такого состояния до беды - один шаг. Немалого труда стоило командирам, товарищам вывести Вадима из состояния душевной депрессии...

Вскоре ему дали собственную однокомнатную квартиру. Казалось бы, радость, но Вадим её не испытывал: работать не мог, боль часто приковывала его к постели, и если днём навещала бабушка, то вечера он коротал в глухом одиночестве. После ранения в голову и контузии Вадим не мог спокойно спать - по ночам приходили кошмары, надвигался стеной ужас, чувство страха. Человек не видел перед собой никакой перспективы - вся будущая жизнь заслонилась этими кошмарами. А ещё остались постоянные головные боли. Парень не мог находиться среди людей - часто просто терял сознание. И он заливал этот страх водкой, хоть и знал, что это обернётся ещё более ужасной головной болью.

Ещё Вадиму казалось, что он вернулся не в тот город, из которого призывался, не на те улицы, по которым ходил подростком, и даже не на тот завод, откуда ушёл служить в армию и куда наведался в первую очередь после возвращения. Он замечал, что люди вокруг чересчур мирные, до странности неторопливые, до неприличия заняты самими собой. Он чувствовал себя неприкаянно в этой удивительной для него, вчерашнего солдата, атмосфере. Он никак не мог найти своё место в этой до головной боли мирной обстановке. Ему не давала покоя мысль, что многим окружающим в повседневной житейской суете, не всегда вспоминаются слова "Родина", "долг", "взаимопомощь", что они совершенно не ценят в жизни каждый день, час, каждую минуту... Так тянулись недели, месяцы, годы.

Через два года таких мучений Вадим Семенович был направлен в Свердловск в психоневрологический госпиталь для ветеранов войн. Дни, проведённые среди пациентов Спектра С.И., изменили бывшего солдата. Он научился справляться со своими чувствами, снимать страх, неуверенность, смог впервые спокойно заснуть. Именно в этом госпитале, считает Вадим, он стал постепенно приходить в себя - сначала он просто сидел в сторонке, глядя на ребят, занимающихся в лечебной группе, потом стал повторять несложные упражнения. Вернул себе прежнюю уверенную походку, вновь хорошо смог владеть руками. Домой он ехал в переполненной электричке. Когда почувствовал, что вот-вот потеряет сознание - применил то, чему научился в госпитале. Методы саморегуляции позволяли почти мгновенно входить в так называемое "фазовое состояние" - выполнять любую установку, нужную для преодоления нежелательных симптомов. Находясь в кругу таких же "афганцев", в особой атмосфере взаимопонимания и взаимопомощи, столь знакомой ему по Афганистану, Вадим поверил в себя, стал поправляться.

Теперь во сне к нему приходили гости, ребята, с которыми служил вместе в Афгане или лечился в госпитале ветеранов. Эти сны - сказка о сбывшихся ожиданиях. Но со временем "гости" перестали приходить. Теперь он снова и снова колесил по дорогам Афгана, стрелял сам и укрывался от свинцовых трасс врагов, а ещё укрывался от песчаной бури. Это стало прямо навязчивым и нескончаемым сном.

Безжалостно и неумолимо надвигается песчаная буря... Бурая мгла всё гуще и гуще заволакивает небо. Солнце становится багрово-красным. В воздухе - давящая тёплая тишина. Всё труднее дышать, сохнут губы. Быстро темнеет, кажется, что кровавое солнце меркнет. С запада несётся тёплая пыль, смешанная с песком... Песчаный ураган. Он как спички ломает деревья и столбы, с лязгом срывает крыши домом и сараев. Все в плену всепроникающей песчаной пыли, теплого иссушающего ветра. На родной город Вадима как бы опускается глубокая ночь...

Сквозь дымку светит дымно-красное солнце. На землю садится лёгкий охристый налёт... Пыльный буран уходит величественно и постепенно. Сначала небо из жжёно-шоколадного делается кофейным, затем пепельным; далее оно сереет, и сквозь мутную завесу бегущих туч показывается тёмный диск солнца. Идут часы, стихает самум. Солнце становится бордовым, затем красным, мрачно-оранжевым и, наконец, обретает всё великолепие своего ослепительного блеска... Хорошо, если Вадим просыпался именно в начале бури, а не в её яростном проявлении, вызывающем удушье во сне.

За три года к Семеновичу никто не зашёл, за исключением друга-"афганца" Владислава Суворова. Влад узнал о Семеновиче в начале 90-го. Встретились они, подружились. Суворов часто бывал у Вадима, приводил товарищей. И тормошил, тормошил парня, чтобы тот чувствовал: он нужен людям. Однажды сказал Инге, жене:

-Собирай сына, идём к Вадиму, поможем с ремонтом.

Вскоре Семенович устроился в часовую мастерскую. Работа была не тяжёлая, но требовалось напряжение. У Вадима снова появились головные боли.

Владислав вместе с Вадимом обратился к чиновникам, просили помочь найти новую работу. Обещали, но, видимо, забыли...

Вадим сам подыскал себе место. На родном заводе, где Семенович теперь трудился слесарем, вышла многотиражка с заметкой о нём. Как она поддержала парня!

Вадим, порой появляясь в горвоенкомате, на дежурный вопрос "Как дела?" упрямо вздергивал плечи: "Нормально". Но ведь у того, кто познал мужество, стойкость в бою, своё представление о гордости и достоинстве. Что же касается квартиры и телефона - верно, дали, поставили. Но, может, в конкретном случае справедливо сказать, что без тепла душ, участия в судьбе парня было холодно в его квартире? И что телефонная связь не заменит связи иной - той, что не догадались проложить к Вадиму даже в дни, когда он был прикован к постели. Собеседников ему заменяли книги. Включив радио, Вадим повторял за диктором - учился разговаривать. А за окнами шумел многотысячный город, и где-то шуршали страницы превосходных планов работы с такими, как Вадим, покалеченными молодыми ветеранами войн.

Вадим Семенович невысок ростом, крепок. О таких, как он, говорят "сколочен добротно" - есть в его фигуре некая надёжность; во взгляде тоже есть надёжность: глаза у Вадима светлые, твёрдые, лицо простое, открытое.

На десантной куртке - колодочка двух боевых орденов. В Афганистане солдат не очень-то жаловали орденами, всё больше медалями, да и то в тех случаях, когда не награждать нельзя, но если уж вдруг награждают орденом, то...

Движения у Семеновича мягкие, спокойные, и ходит он мягко, почти неслышно, будто охотник, - собственно, по своей воинской профессии он и есть охотник, для которого первое дело - добыть языка, добыть нужные сведения, - он разведчик, глаза и уши воинского подразделения.

Вадим Семенович находился в той самой группе, которая одной из первых взяла "блоупайп" - "голубую трубку", зенитную ракету английского образца.

Надо было понять, что это за ракеты, откуда доставлены, как можно защищаться от их ударов, есть ли возможность ставить блок, применяя волейбольный термин, - в общем, разобраться. Одно дело узнать об этих ракетах из газет (а газеты и советские, и афганские, и пакистанские своевременно сообщили о том, что на территории Пакистана появились "стингеры" и "блоупайпы", предназначенные для отправки в Афганистан), другое - пощупать самому. Необходимо уяснить, с чем ракету "едят", какая она, какой электроникой начинена. В общем, перед разведчиками встала одна задача - добыть.

"Стингер" добыли довольно быстро, а с "блоупайпом" пришлось повозиться: этих ракет в Афганистан поступило меньше, да и душманы их почему-то недолюбливали - может быть, за то, что у "блоупайпа" скорость без малого в два раза ниже, чем у "осиного жала". Но скорость скоростью, а всё равно эта ракета была опасной, жестокой.

Весною, когда скалы Гиндукуша ожили, покрылись романтической сиреневой дымкой, а где-то внутри, под камнями, начал раздаваться тихий звон воды, Семенович вылетел с десантной группой в район Куфи-Сахи и был направлен в дозор. Командир группы старший лейтенант Владимир Мимка из дозора также выделил дозор - подвижную группу, которая шла впереди, подыскивала места для блоков, засекала всё происходящее в горах. Блок - это небольшой пост на вершине, некая застава, контролирующая местность. Блоки, необходимо заметить, выбирать надо умело, с толком и чтобы высота была подходящей. Во всех случаях выигрывает тот, у кого этот блок надёжнее, защищённее, и, главное - выше.

В группе Семеновича, кроме него самого, были ещё двое: ефрейтор Алпас Бейсембаев, который, как говорил Семенович, "ходил за снайпера", и сержант Игорь Убийко - разведчик.

Горная тропка быстро втянула группу в извилистое, с голыми холодными камнями ущелье, продуваемое насквозь, - в ущелье гуляло семь ветров. Через полчаса дозорные увидели дувал - низкий, довольно давно сложенный. Дувал надо было проверить - в зоне боевых действий обязательно проверяется каждый камень, яма и уж тем более дувалы, сараи, помещения.

Убийко остался прикрывать, а Семенович и Бейсембаев бесшумно вошли в дувал. Это был обычный загон для скота, пропахший кизяками, дымом, грязью и пОтом - неистребимый запах этот долго потом снится тем, кто когда-то имел дело с отарой овец или табуном лошадей. В дувале разведчики увидели небольшую копёшку золы, ещё тёплую, кругом неё валялись обглоданные кости, куски лепёшек. Лепёшки были мягкими, значит, испекли их недавно.

Семенович поднял такой кусок, помял его в пальцах: была лепёшка не только мягкой, но и вязкой, каким обычно бывает недопечённый хлеб, - на брошенном куске остался кривоватый прикус зубов. Раз лепёшка недозревшая, значит, пекли её второпях, в полевых условиях. А кто может печь хлеб второпях? Не чабаны же! У чабанов всегда есть время для того, чтобы испечь хлеб как надо.

Что ещё было в дувале? На гвозде, вбитом прямо в глину, висела старая мужская рубаха. За перегородкой Вадим увидел большой бутылкоподобный футляр, очень похожий на фанерный чехол из-под музыкального инструмента. Только вот из-под какого инструмента футлярчик?

Футляр был здоровым, в человеческий рост. Невысокий Семенович прикинул взглядом: примерно сто шестьдесят сантиметров. А может, это не музыка вовсе, а новый ПЗРК - пусковой зенитно-реактивный комплект? Сегодня утром в шести километрах отсюда был сбит советский вертолёт. Командир вертолёта только сумел сказать: "Я - трёхсотый, сбит пезеэрка, падаю!" - всё. Больше ничего лётчик не успел произнести - в скалах раздался взрыв. Семенович подумал о вертолёте, в ушах у него зазвучал далёкий, словно бы с того света, очень спокойный голос: "Я - трёхсотый..." Он случайно услышал этот голос, записанный на магнитофонную ленту, и внутренне содрогнулся от жалости и обиды. В том вертолёте находились четверо - три лётчика и начальник ГСМ полка. Все четверо погибли.

Семенович оглянулся на Убийко, стоявшего у боковых ворот: всё ли тихо? Всё было тихо, но что такое тишина на войне? Она рождает тревогу, ощущение того, что за ней последует. Но пока стоит тишина, надо действовать, время ещё есть. Хотя сколько его, этого времени? Дувал был пуст. Вадим сделал знак Бейсембаеву - оттягивайся назад, к Убийко. Алпас вопросительно поднял брови: зачем? - потом кивнул головой - ясно.

Надо было исследовать футляр, попытаться понять, что это за чудо-юдо, - может быть, действительно какой-нибудь музыкальный инструмент? И не заминирована ли эта "музыка"? По правилам к "бутылке" нельзя было подходить.

Время, увы, не ждало. Его просто не было, времени. Обычно, когда подозревают, что предмет заминирован, забрасывают за него "кошку" - обязательно надо иметь хорошую железную "кошку", - раскачивают заминированный предмет - если там действительно есть мина, она обязательно взорвётся. У Семеновича "кошки" не было, он согнулся, словно от этого что-то зависело, бесшумно приблизился к футляру и, внимательно оглядев его - нет ли где проводков, нитей, блестких спиралей и пружинок, - осторожно приподнял футляр.

Он оказался тяжёлым, состоял из двух половинок, аккуратно сработанных. На современной застёжке-липучке. Внутри было действительно что-то очень похожее на бутылку. Как потом выяснилось - реактивная труба, в трубе - ракета. В тело ракеты впереди был вставлен холодный стеклянный глаз, блестевший остро, безжалостно. Таких ракет Семенович ещё не видел, он аккуратно закрыл футляр и оттянулся назад, к ребятам, которые страховали.

-Что там? - спросил Бейсембаев.

-Пока не знаю. Похоже на самогонный аппарат и ещё на что-то... На обратном пути заберём.

Разведчики прошли чуть вперёд, тщательно ощупывая глазами каждый клочок земли: вдруг попадётся сдвинутый с места камень, царапина, свежий срез, просто выковырина, небрежно брошенная бумажка, шоколадная обёртка, гильза, ещё что-нибудь. Вот такие предметы, на первый взгляд, могут рассказать внимательному солдату не меньше, чем взятый в плен душман. Но всё кругом было чисто, даже слишком чисто - ничего лишнего, ничего подозрительного. И то, что кругом нет ничего лишнего, ничего подозрительного, уже само по себе было подозрительно.

Ведь совсем недавно здесь были душманы, точно были! Куда они подевались? Исчезли так стремительно, что едва успели потушить костёр, один из них даже забыл на гвозде свою рубаху.

Тихо вокруг. Так тихо, что ни одна былинка не шелохнётся. Ни ветерка, ни движения - даже птиц нет, и романтическая горная дымка куда-то пропала - растаяла, словно бы её никогда не существовало.

-Возвращаемся! - неожиданно скомандовал Семенович. - Доставим то, что нашли за дувалом, к своим, а потом снова прочешем местность!

Семенович понял вдруг, что, пока они ходят, ищут то, что нельзя найти, душманы могут устроить им засаду и утащить свою "музыку".

-Ох, плохая примета - ни с того ни с сего возвращаться, - помрачнел Бейсембаев.

Они отнесли найденный футляр с начинкой старшему лейтенанту Мимка, поинтересовались, знает ли он, что это такое. Старший лейтенант отрицательно покачал головой:

-В первый раз вижу!

Спустя несколько дней разведчики узнали, что в старом дувале они взяли "блоупайп".

В семью погибшего земляка, с которым служил бок о бок целый год и был ранен в том же бою, Вадим пришёл сразу, как только смог более-менее отчётливо научиться говорить, правда, в минуту сильного волнения приступы заикания делались очень тяжёлыми. Но его терпеливо слушали родители погибшего Юрия.

Отец прикуривал одну сигарету от другой, а мать непрерывно промокала платочком покрасневшие глаза.

После Вадима заговорил отец Юры.

"Недавно с женой смотрели кинокартину "Кто войдёт в последний вагон". В её конце показано, как сильно переживают и плачут бездетные супруги по причине исчезновения их старой любимой собаки, горе их было безутешно.

А каково нам, родителям, полтора года не видеть своего сына и - невидимого, в запаянном цинковом гробу - смотреть, как закапывают его в землю!

Когда я по радио 13 ноября 86-го услышал, что в районе Кандагара 12 ноября афганские вооружённые силы разгромили крупную вооружённую банду душманов, у меня больно сжалось сердце за сына.

Моё нехорошее предчувствие подтвердилось: наш сын погиб именно 12 ноября. Командир взвода сообщил позже, в письме: "Юрий был смертельно ранен... Когда я его доставал из люка машины, он сказал мне, что хочет жить, то же он говорил и ребятам, которые сопровождали его в госпиталь, но доставить его не успели. Юра скончался".

18 ноября мы получили от Юры два письма. Во всех письмах (их из ДРА от него было почти пятьдесят штук) он всегда писал, что у него всё в порядке, и никогда ни на что не жаловался.

Прочитав эти письма, мы и не подозревали, что он уже шесть дней как мёртвый.

20 ноября к подъезду дома, где мы живём, подъехала неожиданно вереница автомашин из горисполкома, "скорой помощи", милиции. Солидная группа людей вошла в квартиру. Они известили нас о большом горе... Пока врачи оказывали помощь бившейся в истерике жене, военком и зам. председателя горисполкома приступили со мной к разрешению вопросов организации похорон. На всё отводилось не более полутора суток. Непонятно только, зачем прибыли представители милиции. Гроб с телом сына решено было поместить в клубе строительного управления, где я работал.

Пришли проститься с нашим сыном тысячи людей города. Похороны состоялись с воинскими почестями. Я искренне благодарен людям города и властям за похороны сына с почестями.

В дни похорон я обратился к городским властям, чтобы в районной газете был помещён некролог о сыне.

-Не положено о таких погибших, как ваш сын, писать в газете, - сказал мне по телефону тогдашний первый секретарь горкома партии, - ваш сын уже не первый погибший, так что, о каждом писать в газете?

Но в таком случае я не могу понять, за что же тогда погиб мой сын? Командование части написало нам: "Ваш сын Юрий Анатольевич с честью и достоинством выполнил свой интернациональный долг. За мужество и отвагу" и т. д. Но почему же нельзя об этом сообщить в нашей газете? Выразили глубокое соболезнование по поводу тяжёлой утраты - преждевременной смерти сына... Но ведь наш сын не умер - он погиб в бою...

После похорон обратился в горисполком, чтобы посодействовали в оборудовании оградки вокруг могилы. Зампредгорисполкома заявление взял, но помочь не торопился. Вышло так, что я ему позвонил через несколько дней домой в семь часов вечера и напомнил об ограде. "А вы не могли позже позвонить? Я отдыхаю...", - и бросил трубку. На следующий день звоню в военкомат. Трубку взял исполняющий тогда обязанности военкома офицер. Прошу помощи, а в ответ слышу: "Ты получил деньги на похороны? Вот и делай своему сыну ограду сам. Никто за тебя её делать не будет"... Но ведь я и не просил, чтобы кто-то за меня её сделал.

На День Советской Армии никто, кроме родных, не пришёл на могилу нашего Юры. А ведь он учился в двух школах города, окончил школу ДОСААФ, где воспитывали его на военно-патриотических традициях народа, работал он на заводе. А не оттого ли это, что на надгробной плите у сына простая запись: дата рождения и дата смерти (можно подумать, пострадал в пьяной драке)... Почему же нельзя написать, что он погиб, выполняя интернациональный долг в Афганистане? Чего мы стыдимся?"

После этого посещения Вадим снова запил, хотя знал, чем всё это для него обернётся. Только через неделю встревоженная бабушка смогла прервать "огненный полёт" внука, которому небо казалось в овчинку. Бабушка посоветовала взять отпуск на работе и съездить к матери в гости, развеяться в Свердловске. Она поняла, как маетно Вадиму дома. Ведь всё вокруг - и тихая жалость соседей, и благополучие бывших одноклассников - напоминало: ты калека. Хоть и на месте руки-ноги, но с головой проблемы остаются...

Глава вторая

Большой город жил своей жизнью. Очень скоро Вадиму надоели бесцельные блуждания по осеннему, малознакомому городу, в котором редко до армии приходилось бывать (вспоминались лишь поездки с классом в цирк или театр). Мать с утра до вечера пропадала на работе, поэтому Вадим решил снова проводить время в обществе книг - библиотека в доме матери была собрана хорошая. Читал всё подряд, но потом особо увлёкся специальной литературой. Его интересовали песчаные бури, которые упорно преследовали его во снах. Много интересного узнал он об этом.

Песчаные бури - самумы - с давних пор были овеяны мрачной известностью. Недаром они носят название: самум - значит "ядовитый", "отравленный". Самумы действительно губили целые караваны. Так, ещё в начале XIX века самум засыпал песком две тысячи человек и тысячу восемьсот верблюдов.

Самум очень опасен. Мелкая песчаная пыль, которую поднимает сильный ветер, проникает в уши, глаза, носоглотку, в лёгкие. Потоки сухого воздуха воспаляют кожу, вызывают мучительную жажду. Спасая жизнь, люди ложатся на землю и плотно закрывают голову одеждой. Случается, что от удушения и высокой температуры, доходящей нередко до пятидесяти градусов, они теряют сознание.

Вадим даже сделал выписки из путевых записок венгерского исследователя Средней Азии А. Вамбери: "Утром мы остановились на станции, носящей милое название Адамкирилган ("место гибели людей"), и нам достаточно было взглянуть вокруг, чтобы увидеть, что название это дано недаром. Представьте себе море песка, идущее во все стороны, насколько хватит глаз, изрытое ветрами и представляющее собою, с одной стороны, ряд высоких холмов, лежащих грядами, подобно волнам, а с другой - как бы поверхность озера, ровную и покрытую морщинами ряби. Ни одной птицы в воздухе, ни одного животного на земле, ни даже червяка или кузнечика.

Никаких признаков жизни, кроме костей, побелевших на солнце, собираемых каждым прохожим и укладываемых в тропинку, чтобы легче было идти... Несмотря на томительную жару, мы принуждены были идти днём и ночью, по пять-шесть часов кряду. Приходилось спешить: чем скорее мы выйдем из песков, тем меньше опасности попасть под теббад (лихорадочный ветер), который может засыпать нас песком, если застанет на дюнах... Когда мы подошли к холмам, то караван - баши и проводники указали нам на приближающееся облако пыли, предупреждая, что надо спешиться. Бедные наши верблюды, более опытные, чем мы сами, уже чувствовали приближение теббада, отчаянно ревели и падали на колени, протягивая головы по земле, и старались зарыть их в песок. За ними, как за прикрытием, спрятались и мы. Ветер налетел с глухим шумом и скоро покрыл нас слоем песка. Первые песчинки, коснувшиеся моей кожи, производили впечатления огненного дождя..."

Особенно опасны в пустынях Азии песчаные вихри. Они достигают порой огромных размеров. Горячий песок нагревает воздух до 50 градусов и более. Воздух с силой устремляется вверх. Если при этом соседние участки по какой-то причине окажутся нагретыми в меньшей степени, то здесь образуются завихрения. Поднимаясь по спирали вверх, вихрь увлекает за собой массы песка. Над землёй образуется вращающийся песчаный столб. Сметая всё, он несётся вперёд, увеличиваясь в размерах. Бывало, что за одним таким вихрем следуют несколько других. Много часов кружат они по пустыне, сталкиваются, рассыпаются, рождаются вновь.

За час-полтора до того, как поднимется беспощадная буря, яркое солнце тускнеет, заволакивается мутной пеленой. На горизонте появляется маленькое тёмное облако. Оно быстро увеличивается, закрывая голубое небо. Вот налетел первый яростный порыв жаркого, колючего ветра. И уже через минуту меркнет день. Тучи жгучего песка нещадно секут всё живое, закрывают полуденное солнце. В вое и свисте ветра пропадают все остальные звуки. "Задыхались и люди, и животные. Не хватало самого воздуха, который словно поднялся кверху и улетел вместе с красноватой, бурой мглой, уже совершенно покрывшей горизонт". Так русский путешественник XIX века А.В. Елисеев описывал бурю в пустынях.

Незаметно для себя Вадим перешёл к личным воспоминаниям. В Афганистане ему не раз пришлось испытать, что такое песчаная буря.

Ещё в Термезе, где находилось их подразделение перед отправкой в ОКСВА, у самой границы уже чувствовалось дыхание Афганистана. Оттуда в любое время года, иногда по несколько дней кряду, дул жгучий ветер "афганец", особенно ощутимый летом. Возникал он незаметно. Прозрачный горячий воздух постепенно мутнел и желтел, солнце, как при затмении, покрывалось тёмной густой пеленой из мельчайшей серо-жёлтой пыли, сорванной с полей и пустынь Афганистана. С трудом можно было различить ладонь своей вытянутой руки. Сёк лицо мелкий раскалённый песок. Ветер дул так добросовестно, что пыль проникала даже сквозь плотно закрытые окна жилищ.

Песчаные бури порой начинались незаметно, и картина до их наступления могла выглядеть весьма идиллической. В первый раз это случилось вскоре после прибытия на постоянное место службы в Афган: прямо на территории военного городка Семенович, шагающий в свою палатку, попал под внезапно налетевший песчаный вихрь. Это продолжалось несколько минут, но Вадим просто заблудился. Оказалось, что он ушёл в сторону на несколько сот метров. От таких "фокусов" он просто растерялся, а потом даже рассердился на себя - растяпа! А как же он будет воевать, если эти "сюрпризы природы" застанут в разгар боя?!

Последующая служба подтвердила - надо быть начеку, ведь песчаная буря может и жизни лишить зазевавшегося человека. Год прошёл в этом отношении для Семеновича более-менее нормально.

В середине следующего знойного лета часто случались дни, когда не сильный, но не прекращающийся ни на минуту ветер поднимал с земли массу мельчайшей пыли. Прозрачный горячий воздух постепенно превращался в молочно-жёлтую дымку, средь бела дня наступали сумерки, и в автомобилях включали фары.

В то июльское утро сборы были не долги: бронежилет на себя, в "лифчик" на бронежилете - четыре гранаты и три магазина, четвёртый - пристегивается к автомату. Подразделение разведчиков вылетело на очередное задание. Раннее утро. В сумеречном свете все лица солдат кажутся по-особому мужественными и суровыми. Легко понять их состояние. Предстоит не прогулка за город, а выход в район предстоящей засады, правда, сначала надо выяснить это место, встретившись с одним из полевых командиров, перешедшим на сторону правительства. Задача не из лёгких... А ведь это - повседневность службы разведчиков.

Мужество, непременное свойство мужчины, приходит к молодому человеку не сразу. Да и не каждый обретает его - стоит откровенно это признать. Для иных на многие годы затягивается процесс возмужания. В Афганистане же на это уходит несколько месяцев, а порой и недель. Потому лишь, что опасно? Да нет, не только в этом дело. Робость перед реальным боевым испытанием для человека естественна, но она проходит после первого же удачно проведённого боя. И приходит опьяняющее, а потому и коварное на первых порах чувство бесстрашия оттого, что проверил себя: не трус, не хуже других.

Но это ещё далеко не мужество. Оно же явится само, исподволь, потом, когда солдат начинает постигать бой не только как острое ощущение, но и как работу, где нужна спокойная сметка, выносливость, внимание и дисциплина, умение точно выполнить любой командирский приказ. Явится как сумма выстраданных и обретённых нравственных качеств, как некий неписаный кодекс, сообразно которому человек научился думать, чувствовать, поступать. Примеры тому просты.

В Афганистане разведчикам часто приходилось ходить в горы. Не на экскурсию, а с боями, причём альпинистской подготовки у многих нет. Но даже в острокритических ситуациях не было случая, чтобы оставили в горах раненого. Такой незыблемый закон мужской воинской чести. Наибольшее наказание по этому, навсегда уже вошедшему в сознание закону - не взять человека на боевые действия. Это переживается особенно тяжело, словно, на день, сняв с человеческих плеч равномерно поделённую ношу опасности, его лишают доверия.

За год в разведроте сросся, сдышался, сплотился коллектив, стал семьёй, в общую боевую жизнь которой, как патрон в обойму, вкладывалась каждая отдельная жизнь. И стала афганская земля со всеми её бедами и радостями - частицей, личным делом каждого разведчика.

Вертолёт вибрировал, и, казалось, мелко сотрясал весь этот настороженный, лишь на малое время затаившийся в тишине мир. Рассвело быстро. Край плодородной долины с линейной геометрией дувалов и дехканских полей начал загибаться вверх, переходя в безводное бурое плоскогорье. Ни человека, ни деревца, ни дороги не удавалось разглядеть на нём. Но люди, видимо, там были, и лётчики обоих вертолётов знали это, ведя попеременный отстрел ракет, чтобы обезопасить машины от душманских "подарков" класса "земля - воздух". Потом перед глазами, на сколько только хватал взор, открылась безжизненная на первый взгляд пустыня.

Неожиданно заговорил бортовой пулемёт в кабине, глиссада снижения стала неимоверно крутой, мир стремительно повернулся набок, промелькнула петля дороги, на обочине которой валялась покрытая копотью техника, и разведчики, распушив винтами облако жёлтой пыли, буквально рухнули с небес на небольшую глинистую площадку. Справа на небольшом плато виднелись развалины кишлака, кое-где оттененные деревьями.

Высадив разведчиков, не останавливая винтов, вертолёты тут же взлетели. И сквозь оседающую пыль проступили два "бэтээра", от которых навстречу разведчикам поспешили два афганских офицера. Поздоровались, назвали себя, крепко пожимая руку командиру группы разведчиков капитану Денису Казачок. Махнули рукой, приглашая прилетевших разведчиков занимать место на броне. БТРы, выпустив клубы чёрного дыма, помчались к видневшемуся вдалеке кишлаку. Через несколько минут уже въезжали в кишлак. Несмотря на раннюю пору, лавки-дуканы - уже были распахнуты. Бедно на их витринах, всё больше брелки, зажигалки, безделицы, но как пестрит в глазах от заморских наклеек. Седобородые старцы в ветхих одеждах сидят возле дуканов: похоже, они и вчера были на этом месте, словно и не покидали на ночь свой пост.

Блеск безделушек и нищета этих старцев. Машина, идущая навстречу "бэтээрам", тормозит у дукана, из неё выскакивает молодой афганский офицер, суёт старцам буханку хлеба. Машина трогает, старики сидят в ожидании следующего подарка от сердобольных земляков.

Из переулка выкатывает гурьба мальчишек. "Бачата", как называют их тут, бегут за "бронёй", машут.

-Бакшиш... Бакшиш, - доносятся их слова.

Это они клянчат презент, подарок.

А в памяти Вадима вспыхивают рассказы, слышанные здесь от старослужащих. Сколько раз бачата, мышью шмыгнув к стоящим машинам, прикрепляли к бензобакам "липучку"; проходит время, и она зажигает, рвёт бензобаки. Они делают это не со зла, а за бакшиш, обещанный им душманами, но разве от этого легче?

Женщины в парандже... Торговцы арбузами, похожими на российские тыквы... Восточные краски, незнакомая речь. И вдруг - крик петуха. Будто домом пахнуло. Сердце Вадима сжимается от нахлынувших чувств. Значит, всё у них будет нормально - говорят, добрая это примета, если петух поёт на дорогу.

Расступилась последними чахлыми деревьями улочка, отстала от бронетранспортёров. Перед взором открылась долина, окаймлённая зубчатой стеной далёких гор.

Виноградники, виноградники... Широко разметались они по долине. Благословенна лоза, только солнцем пахла она, символом радушия, гостеприимства были её тяжёлые гроздья. Виноград здесь - хлеб насущный, жизнь. Но ворвалась война в эту жизнь, и настороженно, хмуро смотрят сейчас виноградники, не солнцем пахнут их ягоды - они с привкусом пороха.

Семенович с капитаном Казачок сидят на броне головной машины. Командир с переводчиком старшим сержантом Рамилем Тилеповым у первого люка, Вадим - за башней. На броне безопасней. Если ударят из гранатомёта, можно скатиться с неё, занять оборону. А возможность обстрела тут...

Поворот, и два БТР пошли по прямой, как стволы пулемётов, дороге.

Молчаливо вокруг, пустынно. Всё будто оглохло от настороженной тишины. Из шагнувшей к асфальту "зелёнки" затаённо глядят пустыми глазницами окна покинутых караван-сараев. Ещё недавно здесь полыхали бои - душманы насмерть держали каждый из них. Но и сегодня стрелковым огнём оживают стены, ощетиниваются гранатомётами. Зачастую это делает отряд, с главарём которого у разведчиков назначена встреча.

Впереди что-то темнеет. Это сидит на обочине человек. Он, завидев бронетранспортёры, встаёт, подпускает их метров на пятьдесят и машет рукой. В другой руке автомат.

Подъехали к нему, остановились. Моторы машин продолжают работать. Вадим выхватил взглядом вмиг изменившуюся картину: на броне БТРов только они с капитаном да переводчик. Шевельнулись башни, поводя пулемётами, в открытых бойницах - глазки автоматов. Разведчики сработали без команды, заняв свои позиции. Но каждой клеточкой, каждым нервом своим ощущал Семенович, как и на них уставились пулемёты, они наверняка на прицеле не одного гранатомётчика. Вот такая она тут, дипломатия.

Капитан Казачок с переводчиком спрыгивают с БТРа, идут к связнику. Оружие капитан не берёт. Минуты две-три они о чём-то толкуют. Связник молод, плечист, на голову выше ростом советского офицера, держит АКМ за цевьё, как пушинку. Он резко вскидывает автомат и делает три одиночных выстрела. Из "зелёнки" звучит отзыв - дважды стреляют тоже одиночными выстрелами.

"Зелёнка" расчерчена на квадраты дувалами. Два дувала идут параллельно, как коридор, выходят к дороге. Через несколько томительных минут ожидания из этого коридора бесшумно, как тени, появляется группа вооружённых людей. Их шестеро: кто в чалме, кто в папахе, лицо каждого закутано цадаром - покрывалом, которое афганцы носят, перекинув через плечо. Они окружают капитана, говорят с ним. Наконец он зовёт Вадима. Тот быстро подходит. После успешного захвата группой Семеновича английского "блоупайпа" около трёх месяцев назад, капитан теперь всегда берёт Вадима в наиболее ответственные выходы. Вот и сегодня он поручил находиться при нём неотлучно. Вадим очень старался оправдать доверие своего командира роты.

Как выясняется, один из людей в группе - помощник главаря. Одежда на нём новее, богаче, чем у остальных душманов, цадар - шёлковый, шапка, поверх которой повязана чалма, - шита золотом.

Их ведут к проходу между дувалами. Остаются позади БТРы, остаётся дорога, которая сейчас кажется полосой безопасности и надёжности. Один БТР даже немного проезжает вслед - может, им помощь нужна? Нет, не нужна, больше того, продолжи он ещё немного движение - и могут испуганно заговорить автоматы. Трое "шурави" прибавляют шаг, стараясь не отставать от афганцев. Впереди - тёмный тоннель коридора. Раскидистые кроны деревьев укрыли сверху высокие глиняные стены.

Здесь снова встреча. Трое перегородили тропинку.

-Он, - коротко говорит капитан.

Один из незнакомцев, среднего роста, в богатой чалме и кроссовках, обутых на босую ногу, открывает лицо. Этот молодой, красивый афганец с жидкой чёрной бородкой и длинными, до плеч, волосами и есть главарь отряда. Вадим представлял его почтенным, седым.

-Проходите, - говорит афганец после приветствия.

И снова шаги в неизвестность. Наконец их вожатый останавливается у круглого проёма в дувале. Прибывшие "шурави" ныряют в него, как в омут.

Они сели в винограднике, на земле, под усиленной охраной душманов. У главаря трое телохранителей, у его помощника - двое. Да ещё человека четыре бесшумно, как падают опадающие листья, отступили к дувалу. А Вадим - только один телохранитель своего командира, правда, есть ещё переводчик. Не равноценный расклад. Но они сами пошли на эту встречу.

Говорят, что по здешним обычаям, если главарь подал тебе обе руки и трижды прикоснулся с тобой щекой к щеке, то никто из членов отряда законов гостеприимства не нарушит. Но зачем тогда такая охрана, они-то свои автоматы оставили в БТРе? Вадим сказал это главарю. Тот широко улыбается, а его телохранитель, тот, что всё время "пасет" Семеновича с правой руки, смеётся глазами. Глаза у него чёрные, маслянистые, большие, как сливы. Он смотрит на кармашки "разгрузки" на бронежилете Вадима. Там гранаты. А он про них совсем забыл.

Другой телохранитель, видимо, по знаку главаря кладёт подле Семеновича свой автомат и беззаботно отходит в сторону. Что ж, и за такое доверие ташакур - спасибо.

Вадим вспомнил, что знакомые десантники, которые бывали высоко в горах, рассказывали про овринги - "висячие тропы". Висит овринг над бездонной пропастью, этот мосток в одно бревно шириною, держится на сухих арчовых ветках да на колышках. И нужно пройти по нему от одной отвесной скалы до другой да ещё с полной выкладкой. "Будь осторожен, путник! Ты здесь как слеза на реснице", - говорят тем, кто ступает на "висячую тропу".

Вот и их разговор с руководителем банды, будто ходьба по оврингу. Чувствуешь себя, как слеза на реснице. Вадим заметил: чуть-чуть проявляет недовольство главарь, вспыхивает подозрительностью, и тут же напрягаются телохранители, крепче сжимают оружие.

Но капитан Казачок словно не видит этого. Говорит спокойно, с достоинством, взвешенно. Он не уступчив, когда главарь принимается торговаться: ладно, мол, мы не будем трогать ваших людей и машины на дорогах, если вы дадите человек пятьдесят, чтобы они помогли нам расправиться с соседней, враждующей с нами бандой, расширить зону нашего влияния. Так, дескать, не пойдёт, качает головой советский офицер, мы не воевать сюда пришли и не временных поблажек себе просить, а разговаривать серьёзно, найти язык взаимного понимания на долгое время вперёд.

Разговор ведётся у закройки огромной деляны. Она очерчена дувалами, образующими букву "П". В случае чего разведчики окажутся меж четырёх огней. Справа, слева и сзади из-за дувалов ударят душманы. В лицо - наши с бронетранспортёров. Вот тебе и молодой главарь, позицию-то он выбрал выгодную для себя.

Главарю двадцать пять лет, руководит отрядом два года. Помощник на три года младше его, в Пакистане он подготовлен для проведения террористических акций исключительно против советских офицеров. Сейчас он не в форме: во время недавней перестрелки пуля ударила рядом, и каменной крошкой ему поранило правый глаз. Глаз слезится, он часто промокает его краешком цадара. На тяжёлом, прыщеватом лице у него страдание и покорность. У главаря же - любопытство: он впервые вот так говорит с "шурави".

Их отряд воюет восьмой год. Вооружены хорошо, есть автоматы, крупнокалиберные пулемёты, гранатомёты. Об остальном оружии они говорят уклончиво: мол, слава Аллаху, всего в достатке.

-А правда, - спросил Вадим, - что того, кто промахнётся из "Стингера", убивают?

-Не сразу, - отвечает помощник главаря. - Если по неопытности промахнулся, на первый раз прощаем.

-Как у вас наказывают провинившихся?

-В тюрьму сажаем, меньше платим.

Но эти вопросы попутные. Бразды правления разговором находятся у командира разведроты. Он сообщает: кстати, мол, выполнили вашу просьбу, приготовили тетради и ручки для детей членов отряда, что живут в кишлаках, скрытых в "зелёнке". И медикаментами, как просил на прошлой встрече связник, им помогут.

-За тетради спасибо, - кивает главарь. - Мы нашли учителя, откроем школу. И лекарства позарез нужны. А то у нас доктор есть, но без лекарств он как без рук.

Его губы трогает лёгкая улыбка.

-Сказали бы мне полгода назад, что я буду сидеть с "шурави" и говорить о школе - не поверил, - качает он головой.

-А разве это плохо? - спрашивает капитан Казачок.

-Да нет... Когда люди думают о школах, им некогда думать о войне.

Дальше - разговор о предстоящей встрече с командованием части, о связи, о том, что до этой встречи отряд не сделает ни одной вылазки.

Вадим очень гордился своим капитаном. Тот глубоко знает традиции, религию местного населения. Да и как иначе. Если не знать их, то можно даже на проявлении самых искренних чувств шею свернуть. Он сам убедился в этом. Спросил, например, помощника главаря о здоровье его жены (главарь холост). Переводчик Тилепов не переводит, говорит:

-Нельзя о жене, обида кровная.

Он во многом неуловимо похож на капитана, старший сержант Тилепов. Смелый, выдержанный, хладнокровный. Капитан всегда говорит о нём, как о брате: все тяготы и опасности его трудной службы с ним делит, случалось, и сержант прикрывал собою капитана от пуль.

Рамиль родом из Душанбе. Награждён орденом Красной Звезды. Мечтает после армии поступить в институт военных переводчиков, выучиться и вернуться в Афганистан новую жизнь строить.

...Главарь банды, очевидно, проникся к разведчикам доверием. Они и не заметили, как постепенно исчезла охрана. Неизвестно, что происходило у него на душе, но он долго колебался, наконец, попросил карту.

-Здесь завтра ночью будет идти караван из Пакистана, - сказал он, ногтём отмечая тропу. - Большой караван, с оружием. Поторопитесь. А сейчас вам надо быстро уходить - не забывайте посматривать на небо. Приближается песчаная буря. Это очень опасно.

Душманы быстро, будто призраки, растворились в "зелёнке".

Действительно, в последний час наступила особенно утомительная жара и духота. На небе чёрные тучи сбивались в плотный облачный покров, скрывающий солнце. Порывы бешеного ветра поднимали тучи пыли и разный мелкий мусор. Ненадолго показался просвет на небе, и солдат обдало горячим воздухом, словно из жерла домны. Затем со свистом и воем подул порывистый ветер, неся прохладу, но не надолго, только минут на пять, а потом опять появился горячий поток воздуха.

Удивительно, но даже сверкали молнии, грохотал гром, но на землю так и не излилось ни капли дождя, и это не приносило людям никакого облегчения...

Глава третья

Они только и успели выбраться из зоны виноградников, но до оставленных бронетранспортёров добежать не смогли. Да и где они, эти "бэтээры"? С каждым мгновением видимость ухудшалась, темнело прямо на глазах. Капитан быстро достал из многочисленных карманов моток тонкого и прочного шнура, приказал Семеновичу и Тилепову крепко держаться за оставленный длинный конец верёвки, другой конец он привязал к своему ремню. Казачок прокричал, что поведёт их к сушилке, которую видел на краю виноградника, там они и постараются пережать это "светопреставление".

Бежать в таких условиях, не видя земли под ногами, было невозможно, поэтому они, согнувшись буквально "пополам", начала двигаться за капитаном, уверенно ведущим их к сушилке. Сколько продолжался такой "черепаший ход", Вадим не мог точно определить. Казалось, время остановилось, небо и земля перестали существовать, люди просто плыли в бескрайних просторах космоса, а их со всех сторон обтекала звёздная пыль.

Вадим, шедший последним, споткнулся, упал, выронив хвост шнура. Тотчас его товарищ, идущий впереди, буквально растворился в плотной стене из песка и пыли. Семенович попытался закричать, но у него ничего не получилось - песок лишь забил его рот и нос, вызвав приступ кашля.

Что было потом, он плохо помнил. Он вставал, падал, полз, снова вставал, опять падал. Последняя мысль, которая вспыхнула в его угасающем сознании, была: "Это и есть смерть".

Очнулся Семенович, почувствовав, что кто-то вливает ему в рот воду из фляги, хлопает по щекам. Как из-под воды он услышал человеческие голоса. Он сел и ошалело начал трясти головой. Кругом было темно, лишь луч фонарика выхватывал отдельные картины: шершавая стена, деревянная дверь, каменистый пол.

-Ну, как ты, сержант?

Узнал он голос своего командира

-Нормально. Где мы, товарищ капитан?

-В сушилке. Я всё-таки довёл туда Рамиля. Потом уже он сидел в сушилке и держал конец верёвки, а я пошёл за тобой. Еле-еле нашёл, даже запнулся за тебя, это и помогло - совсем тебя песочком присыпало, и фонарь не помогал разглядеть твоё бренное тело. Как хорошо нас выручил этот шнур, без него бы точно все потерялись. Ну и погодка! Никогда не видел такой бури. Похоже, это ещё не предел, всё только начинается. Надеюсь, наши в "бронниках" не пострадают. Делать нечего, будем ждать. Жалко, что мы совершенно безоружные. Ничего, есть гранаты. Не будем отчаиваться, парни!

То, что произошло дальше, с трудом поддаётся описанию. Никто из них не видел зрелища разыгравшейся стихии, так как никто не смел взглянуть на него. Но если бы кто-нибудь и осмелился, он всё равно ничего не увидел бы...

Завывания ветра были так оглушительны, что казалось, все трубы Эола возвещают о появлении Короля Бурь.

Всё окутал мрак, ничего не было слышно, кроме свиста ветра и его глухого рёва, когда он налетал на стены домика - помещения для сушки винограда. Голоса людей, взволнованно разговаривающих в сушилке, заглушались воем бури.

Все щели в стенах были закрыты кусками брезента, люди же укрылись большим куском какой-то ткани, плотно прижавшись друг к другу, потому что стоило только высунуться из-под полотняного навеса, как можно было задохнуться. Воздух был весь насыщен песком, поднятым бушующим ветром с пустынных земель и превращённым в смертоносную мельчайшую пыль.

На открытом пространстве был настоящий ад... Огромные чёрные столбы то стояли неподвижно, то скользили по песчаной земле, как великаны на коньках, изгибаясь и наклоняясь, друг к другу, словно в фантастических фигурах какого-то странного танца. Можно было представить себе легендарных титанов, которые ожили на афганской земле и плясали в неистовой вакханалии.

Над афганским селением в это время висели косматые свинцовые тучи. Ровно в два часа дня стремительный вихрь, подобно сказочному дракону, пронёсся над кишлаком. Он заглатывал в свою пасть всё, что попадалось на пути. Вихрь сопровождался таким красным заревом, что казалось, будто тысячи взвившихся в небо ракет осветили "поле боя"...

Часа через полтора шум за стенами сушилки стал стихать, уже можно было разговаривать, не стараясь перекричать грохот бури.

Капитан первым осторожно попытался приоткрыть дверь - хорошо, что она открывалась внутрь - перед входом предстала огромная куча песка. Ветер ещё кружил песчаные столбы, но они уже удалились на приличное расстояние. Главное, что видимость раздвинулась. И, о радость, до оставленных бронетранспортёров было не более сотни метров. Бронированные "кони" по самое "брюхо" были засыпаны песком, но на броне уже копошились солдаты.

Офицер и сержанты, окинув взглядом сушилку, покинули спасительное убежище. Даже не хотелось думать, что с ними было бы в противном случае, не найди они сюда дороги.

Разведчики встретили командира и двух своих товарищей радостными криками - их уже считали погибшими. После бурных приветствий, объятий, быстро занялись делом - надо было откопать колёса бронетранспортёров. Механики-афганцы проверяли двигатели, им помогали "шурави".

Через полчаса маленькая колонна двинулась среди горок, принесённых песчаной бурей. Бронетранспортёры долго плыли среди барханов, как два горба одинокого верблюда. И въезд в кишлак, куда они добрались, открылся взору тоже между двумя могучими песчаными буграми. Не было вокруг ни кустика, ни деревца, ни травинки, не говоря уже о колодце или какой-то луже.

Картина открылась взору не радостная.

Многие сараи и загоны для скота были абсолютно разрушены. Только на въезде они увидели несколько мёртвых животных - шесть лошадей были убиты на месте...Куры, совершенно ощипанные и мёртвые, были разбросаны по территории всего кишлака.

И кругом мухи, мухи, мухи... Живучие и беспрестанно жужжащие, они рядом со смертью, заодно со смертью высасывали остатки сил и крови у павших животных и птиц.

В другой раз разведчики бы непременно помогли жителям кишлака в разборе завалов и разрушений, но сейчас время работало против них - срочно требовалось выдвигаться на место засады. Впрочем, показалось несколько машин с афганскими солдатами - они были присланы на помощь из близлежащего военного гарнизона.

Капитан Казачок попрощался с афганскими офицерами, предоставившими им бронетранспортёры, и повёл свою группу через пустыню к горной гряде.

Русла пересохших речек и все подозрительные горушки "щупали" очередями. Было несколько ложных тревог. Повсюду были видны признаки пронесшейся недавно песчаной бури - расположение многих, казалось бы, знакомых прежде барханов, сильно изменилось. Неожиданно группа попала в зону вязкого песка и чтобы не застрять накрепко, вынуждены были искать обходной путь.

Пришлось столкнуться и с другой загадкой, о которой Вадим раньше слышал, но сам никогда не встречал.

Порой пески способны издавать самые неожиданные звуки. То под ногами идущего человека слышится что-то вроде лая собак, то звон натянутой струны, а то и рокот авиационных моторов.

Во время привала Алпас Бейсембаев, с которым рядом шёл Вадим Семенович, задумчиво проговорил:

-Сразу видно, Вадик, что ты не знаком с пустыней. Так удивляешься, что пески могут "петь". А для нас это обычное дело. Например, на правом берегу реки Или, что примерно в ста восьмидесяти километрах от Алма-Аты, находится знаменитый Поющий бархан. Мне там приходилось много раз бывать. И с семьёй всей ездили, и когда я постарше стал, с друзьями ездил. Длина бархана достигает около двух километров, ширина - полукилометра, а высота - ста пятидесяти метров. Потрясающий вид! Сложен он из чистого жёлтого песка, отливающего золотом. Венчает бархан острый гребень. Песок тут звучит, когда начинает осыпаться. Звук то усиливается, то ослабевает, напоминая рокот моторов самолёта. А иной раз он похож на звук идущего по реке колёсного парохода. В безветренную и в дождливую погоду, а также зимой, бархан молчит. Но когда сухо, его нетрудно заставить звучать - надо лишь подняться на вершину и быстро сбежать вниз по крутому склону. При этом возникает громкий звук, будто бархан выражает своё недовольство вторжением человека.

Он улыбнулся, явно радуясь нахлынувшим воспоминаниям. Потом, помолчав, Бейсембаев опять заговорил.

"Хорошо помню, как мы несёмся вниз по горе, как на салазках, и с нами катится лавина песка. Песчаная гора громко гудит и содрогается в такт своей странной музыке. Увлечённые необыкновенным спуском, буйством ревущего песка, хлопая по нему ладонями и отталкиваясь от него руками, мы ускоряем спуск, и гора трясётся, как в лихорадке, гул всё ширится и растёт, дрожание горы всё сильнее и сильнее.

Когда дует сильный ветер, холм издаёт гул, напоминающий звучание органа - как-то отец водил меня в Москве на такой концерт, очень это музыка меня поразила. Об этом гуле сложены легенды: старики из казахских селений рассказывают, что внутри бархана воет шайтан, упрятанный туда Аллахом. Я ещё в детстве спрашивал отца, мол, что же заставляет пески звучать? Как он объяснял, некоторые учёные считают, что звук рождается при трении множества песчинок друг о друга. Если правильно помню, песчинки покрыты тонким налётом соединений кальция и магния. И звуки возникают наподобие того, как если по струнам скрипки проводят смычком, натёртым канифолью. А другие исследователи вроде бы полагают, что основная причина заключена в движении воздуха в промежутках между песчинками. Когда бархан осыпается, промежутки между песчинками то увеличиваются, то уменьшаются, воздух то проникает в них, то выходит из них. При этом возникают звуковые колебания. Всё понял, неуч?"

-Спасибо, Алпас. Научил неучёного. Теперь буду экскурсии у вашего бархана поющего водить, ты только меня на первый раз туда отвези.

-Замётано, сержант. После Афгана буду ждать тебя в гости. Кстати, Ванька Горлышкин как-то рассказывал, что километрах в тридцати пяти от Кабула есть гора Рег-Реван, по-русски - Колеблющаяся гора. Она покрыта пластом белого песчаника. Когда несколько человек сходят с неё, раздаётся звук, похожий на барабанный бой. Он хорошо знает, ведь прежде там служил, а к нам его, если помнишь, перевели несколько месяцев назад.

Прозвучала команда, и разведчики двинулись дальше. До ночи оставалось мало времени, поэтому приходилось спешить.

Наконец, в сгущающихся сумерках показались, словно призраки, горы. В темноте даже стало казаться, что где-то журчит ручей. Разведчики, действительно, проходили через русло, но воды в нём не было. Язык не умещался во рту, губы пересохли. Горло стянуло обручем. И тут Вадим услышал от капитана долгожданное:

-Пришли!

Разведчики заняли оборону и стали ждать. Напряжение с каждой минутой возрастало. Ощущение было такое, словно к тебе подключили электричество и забыли выключить рубильник. Ещё на первом году службы у Семеновича под впечатлением рассказов бывалых разведчиков, после посещения раненых товарищей в госпитале, внутри что-то натянулось и уже не отпускало до последнего дня пребывания в Афгане: не наступить бы на мину, не попасть бы снайперу на мушку, не подорваться на фугасе...

На рассвете показались машины. Они шли без огней, поднимая клубы пыли. Первым по дороге нёсся мотоциклист - дозор. За ним - "Тойота", ещё дальше - метрах в двухстах - "Симург". Машины шли, покачиваясь, словно катера на волнах. В них обычно по десять-пятнадцать человек охраны. Примерно через две минуты они вошли на участок дороги, который полностью покрывался огнём. И земное время для тех, кто был на дороге, по сути, остановилось. Они были обречены. Шансов у них почти не осталось.

... Длинная очередь капитана - сигнал. И началось. "Шквал огня". Осколками от мин направленного действия вышибло лобовое стекло у "Тойоты". Водитель и сидевший рядом с ним погибли, видно, мгновенно. "Тойота" врезалась в придорожные дюны. Пять, шесть "духов" все же выскочили из машины. Песок вокруг беглецов тут же закипел от пуль. Они не сделали и пяти шагов. Все оглохли от бешеной стрельбы.

Из раскалившихся стволов шёл дым. Было даже слышно, как в моторах у растерзанных машин что-то щёлкало, шипело. Всего несколько минут....Страшное время.

Конечно, тот, кто едет в караванах, никак уж не рассчитывает, что с ним расправятся вот так, за десять-пятнадцать минут. Охранники обучены прекрасно, могут с ходу заложить пулю точно в ухо. Смерти не боятся, в плен не сдаются, если шансов вырваться не остаётся - подрывают себя. Дать таким опомниться - себя обречь. А было и такое. Поэтому - огня! Обычно бой длится по два, три часа. В тот раз повезло.

Машины были разбиты, иссечены пулями. Вокруг пробоин краска облупилась. В машине обнаружили ещё троих. Никто из охранников, судя по автоматам, не успел разрядить магазина. В кузове "Тойоты" были ящики, в них - автоматы совсем новые, ещё в смазке. "Симург" выглядел так, будто в нём специально кто-то насверлил сотни дырок. Вырежи лист металла - готовое сито. Беда, которую нёс его смертельный груз, обернулась против самих душманов.

-Всё, вызывай вертолёт, - сказал командир группы Казачок радисту.

В вертолёте уже никто не думал об опасности. Надоело думать об этом. Стараясь перекричать шум двигателя, шутили, смеялись, рассказывали анекдоты.

Разгорался новый день. Стояла тихая и ясная погода. А яркое солнце придавало всему светлый, праздничный вид.

Около четырёх недель, проведённых в доме матери, пошли на пользу. Вадим почувствовал, что может снова работать, общаться с товарищами, а. главное, ему перестали сниться эти ужасные "песчаные сны", так он их называл.

В начале октября Семенович вернулся в родной город. Жаль было расставаться с матерью, но он обещал теперь чаще её навещать. А ещё он собирался съездить и к отцу, в Асбест. При мысли, что их некогда дружная семья разбилась вдребезги, больно сжималось сердце. Он-таки смог однажды разговорить мать о причинах развода. Увы, виновата была новая пассия отца, которая была младше его на много лет. Как с горечью сказала ему мать, "на молоденьких потянуло твоего папку". Пока Вадим лечился в Ленинграде отец часто приезжал к нему, но откровенного разговора у них не получалось. Вадиму было не до того, а отец не лез с откровенными объяснениями.

Бабушка Надя искренне обрадовалась возвращению внука. Она по-прежнему осуждала мать Вадима, свою дочь, которая решилась на развод. Она считала, что та была обязана побороться за сохранение семьи, а не бежать сразу в ЗАГС за разводом. Жизнь есть жизнь, чего не бывает за долгие годы. Ну "сходил мужик налево", такое сплошь и рядом случается. Что же после этого трагедию устраивать? Но у Галины Павловны было иное мнение на поступок Сергея Михайловича...

Понемногу Вадим опять втянулся в трудовой ритм. Вечерами, как и раньше, много читал. Книги он брал в библиотеке при заводском Доме культуры. С милой девушкой, скромной, с наивными глазами, по фамилии Снежная, работающей там, он был знаком уже не один год. Сначала, когда ещё из-за заикания не мог нормально говорить, он писал ей свои заявки на бумаге. Она сама предложила так сделать однажды. Эта же девушка подобрала ему интересные книги о пустынях и песчаных бурях, для чего ей пришлось позаимствовать их из городской библиотеки. А ещё именно Людислава, так звали девушку, посоветовала ему тренироваться в произношении, повторяя за дикторами радио. Это и, правда, помогло. Позднее, когда парень мог уже более-менее нормально говорить, он начал отваживаться на недолгие беседы с голубоглазой красавицей с гладко зачёсанными назад русыми волосами, собранными в шикарную длинную косу до пояса.

Девушка как-то со смехом рассказала, откуда у неё такое необычное имя. Папа её хотел сына и придумал уже имя Слава, а мать предлагала назвать дочь, если она родится, Людой. В итоге и появилась Людислава. Впрочем, в семье её звали то Люда, то Слава. Она уже привыкла.

Даже себе не хотел признаться Вадим, что скучал в Свердловске по Людочке, как он мысленно её называл. Отправляясь в первый раз после возвращения в библиотеку, Вадим заметно волновался. А вдруг девушка уже не работает там или, того хуже, даже не заметила его долгого отсутствия...

-Наконец-то, Вадим, ты появился. Я уже волноваться начала, что тебя долго не было.

Это была первая фраза, которой его встретила Людислава Снежная. И на душе парня запели соловьи.

Он старался виду не показать, как был рад, но глаза выдавали. А ещё он ясно видел, что и Людочка ему рада.

Получив стопочку заказанных книг, Вадим, как бы, между прочим, поинтересовался её планами на вечер, попросил разрешения проводить её после работы. "Ведь темно и страшно одной домой идти".

Людислава улыбнулась и разрешила проводить, а-то "и правда, страшно"...

Через месяц Вадим и Людислава подали заявление в ЗАГС. А ещё через пару месяцев, в конце января 91-го, на свет появилась новая семья. Свадьба отгремела-отшумела в одном из молодёжных кафе. Кроме родителей и родственников молодожёнов было много молодёжи с завода Вадима, с работы Людиславы и его и её школьных друзей.

Сразу после свадьбы бабушка Надя настояла, чтобы молодые поселились в её уютной двухкомнатной квартире, а она переехала в холостяцкое жилище внука. Ничего, ей и однокомнатная подойдёт.

Впервые после нескольких лет мытарств и мучений Вадим был счастлив. Счастлив по-настоящему, а не на словах, как он некогда отвечал на докучливые вопросы знакомых. Свою молодую жену Вадим очень любил, готов был за неё и умереть. Но странное дело, он часто ловил себя на мысли, что хочется обратно. В Афганистан. Удивительное дело, он чуть не погиб в этой стране, но ему хотелось вновь там оказаться. И это была не поза, не "блажь" ради красного словца.

Однажды в разговоре с близким другом Владиславом Суворовым он заговорил об этом. И очень удивился, что тот думает также. Позже Семенович специально спрашивал знакомых ребят, служивших в Афгане, и многие из них тоже хотели вернуться ещё бы "на годик". Снова в обстановку горячего дела. Просто очень хотелось вновь ощутить чувство опасности, мобилизующее всё твоё существо, просто очень хотелось почувствовать локоть товарища, за которого готов умереть. Просто очень хотелось услышать голос командира, приказ которого отбросил бы, как ненужное барахло, все сомнения и вопросы, одолевающие тебя в этой новой, мирной жизни.

Но нет дороги назад. И тогда пришла другая мысль: а нельзя ли хотя бы часть того, к чему так рвётся душа, воссоздать здесь, дома, на родном заводе?

Так у Вадима родилась идея организации ветеранов Афганистана. Сначала на первое заседание совета воинов-интернационалистов собрал ребят с завода. Около двух десятков человек. Никто не знал, что и как надо делать. После бурных дебатов решили всё-таки начать с себя, со своих в прямом смысле слова завоёванных прав. Их на заводе не так много, о них и забыть можно. К тому же один человек не всегда может даже напомнить о том, что ему положено, и добиться чего-либо от администрации. И совсем другое дело, когда за каждого "афганца" встаёт весь совет воинов-интернационалистов!

Порой фраза "мы вас ждём, воины-интернационалисты" произносилась только для красного словца. В этом Вадим убедился очень быстро. Изучив проблемы ребят-"афганцев" с завода, Семенович даже оторопел на первых порах. Он не ожидал такого результата, что каждый третий воин остро нуждался в жилье. И иной раз только потому, что вопрос с выделением ордера волокитился в исполкоме или "афганца" обходили, несмотря на положенные ему льготы, на заводе. С таким положением Вадим мириться не собирался.

Но было бы неверно думать, что вопросы материального благополучия - это единственное, чем занимался совет. Их, бывших солдат, волновал и вопрос о военно-патриотическом воспитании юношей, их подготовке к воинской службе. Был создан патриотический клуб "Ермак". Спустя короткое время о клубе заговорили во всём городе. Двести пацанов, в числе которых было немало "трудных", Вадим буквально вытащил из подвалов, оторвал от видюшников, порнографии и вина. Все дни напролёт Семенович возился с пацанами, оборудование и форму для клуба достал. Даже на генерала с Уральского округа выходил. В региональных соревнованиях по атлетической гимнастике "Ермак" принял участие.

За 110 рублей парень вёз такой воз (к тому времени он уже уволился с завода, полностью переключившись на работу с подростками). Хорошо, что Людислава с пониманием отнеслась к заботам мужа, не только терпела это, но и морально поддерживала своего мужа-бессребреника.

...Через год в семье Вадима и Людиславы родился малыш. Сына назвали Андреем. Примерно в эти же дни Семенович возглавил городской совет воинов-интернационалистов. Это было тяжелейшее время всеобщего дефицита и экономической нестабильности. Больше не существовало страны под названием СССР.

Об афганской войне к тому времени было написано немало. И объективно, и с конъюнктурными измышлениями. Но все пишущие сходились в одном: эта война легла тяжким бременем на плечи народа, вошла трагедией и горем в тысячи советских семей. В некоторых газетных публикациях вина руководителей партии и государства за девятилетнюю войну распространялась и на военнослужащих, выполнявших в Афганистане свой воинский долг. Это было, по меньшей мере, безнравственно. Не может быть коллективной ответственности там, где коллектив не имел права на решение.

Именно государство бросило в огонь афганской войны молодых парней. И это государственные средства массовой информации, скрывая правду от народа, рисовали данное пребывание в Афганистане чуть ли не как миротворческую миссию: мы там строим школы, сажаем деревья, прокладываем арыки, проводим встречи дружбы. Да, было и это. Но была и страшная реальность войны: смерть и кровь, искалеченные тела и души, слёзы бессилия и гнева, самолёты, увозившие на Родину скорбный груз.

И кто, как не государство, должно было компенсировать морально и материально урон, нанесённый войной нашим людям, встать на защиту социальных прав семей погибших, инвалидов, раненых и контуженных, всех, кто вернулся домой живым. Ни для кого из тех, кто прошёл огненными дорогами Афганистана, эта война не прошла бесследно. Она нанесла им глубочайшую психологическую, душевную травму. Не все из тех, кто изломан Афганом, сумели справиться с этим. Кто-то нашёл утешение в алкоголе, наркотиках, а то и кончил жизнь самоубийством. "Постафганский синдром" стучался ещё долго в двери многих семей. Сделать его проявления менее разрушительными, помочь обрести "афганцам" нормальную, достойную жизнь - в этом была задача государства, общества.

К сожалению полноценной государственной программы социальной помощи "афганцам" так и не было принято, а те частичные решения, что были приняты, на местах реализовались крайне плохо.

Раз государство расписалось в собственном бессилии, помочь социальной адаптации воинов-интернационалистов был призван Союз ветеранов Афганистана. Комитеты СВА были созданы и в Свердловской области, и их отделения появились во многих крупных городах региона, в том числе и в городе, где жил Вадим Семенович.

Важно было, что организациям СВА было дано право заниматься хозяйственной деятельностью, причём на льготных условиях. Главная цель этой деятельности - накопление средств, направляемых на повышение уровня жизни "афганцев", и в первую очередь инвалидов, членов семей погибших через единовременное оказание материальной помощи, а также доплаты к пенсиям, стипендиям.

Городские и районные организации СВА во многом взяли на себя вопросы медицинской адаптации и реабилитации инвалидов, раненых и контуженых, протезирование и лечение, в том числе и за границей. Хозяйственная деятельность приносила доходы, которые сразу же направлялись на нужды милосердия.

Скучать Вадиму было некогда. Он исходил своими ногами множество организаций в родном городе и в областном центре. Однажды он побывал и в Областном совете депутатов, где познакомился с подполковником Невским, который представлял всех "афганцев" области в законодательном собрании. Удалось с ним решить много важных вопросов. Это знакомство окрепло и растянулось на долгие годы.

Афганское движение в области к тому времени уже имело примеры заинтересованного решения многих вопросов Областным советом, Областным исполкомом. Появился фонд, который позволил открыть специализированные магазины или отделы во многих городах и районах области для обеспечения воинов-"афганцев" промышленными и продовольственными товарами. Был решён вопрос о выделении помещений для предприятий СВА и земельных участков под строительство жилья и коллективные сады. Большую помощь в лечении "афганцев" оказывал госпиталь для ветеранов войн.

Трудно сказать, как удалось бы выжить в начале этих "лихих девяностых", если бы не объединение "афганцев". Вадим был рад и счастлив, что в этом была и его заслуга. Пусть не столь большая, как он считал, но всё же...

В периоды наибольших тревог и трудностей он опять видел "афганские сны", и в них погибали его друзья по оружию. А ещё он снова оказывался в центре песчаной бури, которая душила его, стараясь отнять жизнь. И он просыпался с криком, но каждый раз чувствовал на лбу прохладную ладошку жены, которая ласково гладила его и шептала: "Всё хорошо, мой милый. Это только сон, сон..."

Послесловие автора

Афганистан проверял всех на прочность не только войной, но и "сюрпризами" природы, не последнюю роль среди которых занимали песчаные бури. Прошли десятилетия, давно нет в Афганистане советских солдат. Но что осталось неизменным в этой стране - всё те же песчаные бури.

Из сообщения РИА Новости (Андрей Грешнов) от 26 июня 2011 года:

"Песчаная буря со штормовым ветром, разразившаяся на юго-западе Афганистана, практически парализовала жизнь афганской провинции Нимруз, сообщил директор провинциального управления сельского хозяйства и ирригации Мохаммад Акбар Шарифи.

По словам чиновника, в окрестностях города Зарандж, административного центра провинции, двадцать жилых домов оказались полностью погребены под слоем песка, однако их обитателям удалось спастись. Песчаная буря уничтожила урожай овощей и фруктов, погибло большое число сельскохозяйственных животных.

Буря началась в Нимрузе в пять утра, скорость ветра, несшего раскалённый от жары песок, достигал ста метров в секунду, а температура воздуха в тени превышала пятьдесят градусов по Цельсию. Аэропорт города Зарандж был закрыт, так как прямая видимость составляла не более двадцати метров. Все магазины и торговые лавки города были закрыты.

В период с мая по август в Афганистане традиционно проходят песчаные бури. Этот пыльный ветер, получивший в мире название "афганец", часто приводит к разрушениям, ломает деревья и наносит урон человеческому здоровью. В этот период люди, пострадавшие от "афганца", обычно заболевают воспалением лёгких, гриппом и острыми респираторными заболеваниями. В период пыльных бурь от мелкой дисперсной пыли, которая пропитывает воздух, особенно страдают астматики.

Песчаная буря произошла и в Кабуле. И хотя скорость ветра не превышала здесь пятнадцать метров в секунду, столицу заволокло пыльной мглой, которая окутывала город с полудня до позднего вечера..."

"Язык колючий, как наждак,

Скребёт распухшую десну.

Не думал, что придётся так

Встречать двадцатую весну.

Вокруг пустыня Регистан,

Кругом песок, песок, песок...

Жара. Июль. Афганистан.

Наш взвод уходит в марш-бросок.

Грохочут выстрелы вокруг,

И взводный рухнул вниз лицом.

И наземь оседает друг,

И "духи" нас берут в кольцо.

Вокруг пустыня Регистан,

Кругом песок, песок, песок...

Жара. Июль. Афганистан.

И всех ребят свинец посёк.

Два магазина. Пять гранат...

А сколько "духов"? - Не считал.

Нет взводного и нет ребят,

А я о доме так мечтал...

Вокруг пустыня Регистан,

Кругом песок, песок, песок...

Жара, Июль. Афганистан.

От смерти я на волосок.

Ура!!! - Как музыка звучит.

"Вертушки" рокот, как бальзам.

"Я буду жить!" - душа кричит.

И по щеке бежит слеза.

Жара. Июль. Афганистан.

Кругом песок, песок, песок...

И по пустыне Регистан

Идут другие в марш-бросок"

/Игорь Россихин, стихотворение "Пустыня Регистан"/

Использованный материал:

- Ионина Н., Кубеев М. "Сто великих катастроф", М. 1999г.;

- Непомнящий Н.Н. "Сто великих рекордов стихий", М. 2007г.;

- Белан Н. "На земле Афганистана", газета "Красная звезда", июнь 1987г.;

-Поволяев В. "Всё не так просто", газета "Красная звезда", май 1989г.;

-Тихонов О. "Боль и память Афгана", газета "Уральский рабочий, декабрь 1990г.

***

Комментарии: 12, последний от 10/04/2012. © Copyright Карелин Александр Петрович (alexkar1955@mail.ru) Размещен: 10/04/2012, изменен: 10/04/2012. 78k. Статистика. Глава: Афганистан Годы событий: 1986-1992	Оценка: *9.897** Ваша оценка:
Аннотация: Афганистан проверял всех на прочность не только войной, но и сюрпризами природы...В основу повествования положены реальные истории. Все фамилии действующих персонажей изменены.

Карелин Александр Петрович "Кругом песок, песок, песок..."

Карелин Александр Петрович
"Кругом песок, песок, песок..."