ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Карелин Александр Петрович
"Не обо мне ли слезы льют дожди..."

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
  • Аннотация:
    Неотправленное письмо.Крохотная страничка афганской войны...

"Не обо мне ли слёзы льют дожди..."

"Иду. И что там впереди?

Удача, радость, боль или утрата?

Не обо мне ли слёзы льют дожди,

Предвидя гибель скорую солдата?"

(Виктор Тарасов)

  
   Предисловие от автора
  
   Никак не могу отрешиться от ощущения, что перечитываю строки этого письма, не извлечённого из своего личного архива, а написанное совсем недавно... Веет уже, тем не менее, от этих строк духом истории. Памятной, живой, неостывающей. Что пробуждает в душе такое ощущение, что придаёт этим пожелтевшим листочкам такую силу? Видимо, трагичность судьбы человека, их написавшего. А может быть, и то, что эти искренние и взволнованные строки, написанные между боями на афганской земле, - почти единственное свидетельство молодой, так быстро завершившейся жизни. Последние слова солдата, можно сказать, его завещание.
   Как отнесёмся к ним, расслышим ли их, будет говорить о нашей памятливости, чуткости, культуре, человечности...
  
  
  
  

1

  
   "Женька, мой дорогой друг, здравствуй! Спасибо тебе за письмо, очень рад был его получить. Удивляюсь, как ты меня разыскал. Не виделись мы с тобой с конца марта, как закончили занятия в нашем учебном подразделении и разъехались по разным частям.
   В Кабул я прилетел самолётом. Летел и думал: может, встречу кого-нибудь из нашего взвода. Вот и о тебе я ничего не знал, а ты, оказывается, направлен служить в ТуркВО. Вот и не пришлось тебе исполнять интернациональный долг. Но не переживай, может ещё и тебе выпадет послужить в этой стране.
   Из Кабула в расположение части, а это очень в высоких горах, добирался по ущельям на вертолёте. Тоже мечтал, может, встречу кого из сослуживцев на новом месте. Не довелось.
   Мы здесь выполняем долг интернационалистов. Помогаем афганским подразделениям огнём и бронёй. Когда бываем в горах, действуем боевыми тройками. Тройками надёжнее. В тройке каждый отвечает за двоих, а двое - за одного. В боевой тройке один обязательно молодой. Я иногда мысленно вижу тебя то на месте молодого, то на месте того, кому осталось два-три боевых выхода - и домой. На том и другом месте ты хорош.
   Естественно, вначале я был в тройке молодым. Молодому всегда тяжелее, это я говорю определённо, потому что уже вышел из того возраста. Но как мне тут помогали! У нас ведь так: даже самую ответственную задачу молодой солдат выполняет в качестве стажёра, рядом всегда тот, на чьё место ты прибыл. Он, как родной дядька, с тобой возится: рассказывает, показывает, берёт на себя самое тяжёлое и опасное, только бы ты всему научился, что знает он. Моим шефом был сержант Геннадий Далёкий. Он тоже учился когда-то в нашем учебном подразделении. Сейчас он в Омске, работает электросварщиком.
   Кстати, тебе, наверное, неизвестно, что такое для солдат отделения сержант здесь, в боевой обстановке? Представь себе поле, на котором в ряд стоят яркие, "большеголовые" подсолнухи. Раннее утро. Восходит жёлтое солнце. Куда повёрнуты те яркие и кудрявые головы? Как по самой строгой команде - на солнце. И весь день они будут следить за ним, поворачиваясь вслед. Вот так, в боевой обстановке, у нас смотрят солдаты на сержанта. Они ловят каждое его слово, каждый взгляд, малейшую смену выражения лица. Почему так? Потому что для солдат слово сержанта, его действия, каждый его шаг - это его собственное осмысление того, что он сейчас совершит в бою, только свершилось оно, это осмысление, раньше в голове сержанта. Сержант в бою видит каждого своего солдата, но все солдаты в бою смотрят в первую очередь на своего сержанта, на самого ближайшего своего командира. Двинулся сержант вперёд - и солдаты за ним, показал сержант солдату глазами на выступ скалы - и он перебежками туда...
   А помнишь, в нашем клубе был показательный суд, с утра до обеда заседал военный трибунал. Судили рядового Юрия Шестёркина. Он избил молодого солдата Кучаева. Но ему не дали мы особенно разгуляться. Дружная была у нас рота. Всегда с хорошим чувством вспоминаю нашего комсорга Иванова, агитатора Богданова, умели они своим примером вдохновить нас на добрые дела. В этом смысле я уж не говорю про нашего командира роты капитана Белоногого, замполита старшего лейтенанта Володина. Эти до сих пор живут во мне образами, с которыми я делаю свою жизнь здесь. Ничтожество был этот Шестёркин, всё пытался втихомолку увильнуть от работы, сачкануть за счёт товарища.
   Я иногда думаю, что, может, и мы в чём-то бывали не всегда, как говорится, на высоте, общаясь с этой "Шестёркой", как мы его звали между собой. Приходилось с ним жить рядом. Где-то мы доверили ему больше, чем надо. А может, поперва все его художества посчитали мелочами, которые со временем сами собой исчезнут? Но, видно, само собой ничего плохое не исчезает. С ним надо бороться. Как вспомню этого Шестёркина, так настроение портится на весь день. Ведь он был рядом с нами, и мы его, может, проглядели в чём-то.
   Помнишь, за неделю до суда в полк приехали родители Шестёркина. Хотели чем-то помочь ему, думали, напраслину возвели на их сына. А когда узнали, как всё было, поплакали и уехали, не стали дожидаться приговора. Я тогда стоял дневальным на КПП. Когда мать Юрки проходила мимо меня, слышал, как она произнесла:
   -Приговорил нас сынок к вечному позору...
   Ты знаешь, как потом Шестёркин чуть ли не каждую неделю бомбил нас покаянными письмами. "Парни, неужели вы никогда-никогда не простите меня? Я ведь такой же солдат, как и вы..."
   Не простили, потому что он не такой, как все. Никто не ответил ему ни на одно из его писем.
   Сейчас здесь, в горах, я часто думаю, какие хорошие были ребята у нас в подразделении!
  
  
  
  

2

  
   Время быстро бежит. Расскажу тебе про свой первый боевой выход в горы. Бои были потом, а тогда - просто выход в горы. Хотя тут каждый выход в горы, как бой, даже если не случилось столкнуться с душманами.
   Мы забрались на высоту за три тысячи метров. На каждом из нас снаряжения и прочего - общим весом за сорок килограммов. Борщевскому стало плохо. Что-то с сердцем. Здесь такое случается с теми, кто спортом мало занимался. А вокруг стояли такие горы, куда ни один вертолёт не мог сесть. И несли мы Борщевского на руках. Попадали на такие тропы, где приходилось кому-то из нас брать Борщевского на закорки.
   Хорошо, что здесь не было Шестёркина.
   Хорошо, что его тогда приговорили, и он теперь не с нами. Я помню, как в одном из писем он хныкал, что его бросила невеста-студентка какого-то института, вышла замуж за другого. Не пожелала связать свою жизнь с этим ничтожеством. Правильно сделала! Есть случаи, равные жизни. У нас на стенке висит портрет Александра Матросова. Куда ни повернись - всюду его глаза. На руках мы несли Борщевского, но разве это идёт в сравнение с тем, что сделал для своих ребят Матросов! Я так думаю про Шестёркина: трус, он всегда храбрый против слабого, нет геройства - победить слабого, к тому же, если это твой однополчанин, тут совсем худо, всё равно, как обидеть родного брата младшего, доверчивого и преданного.
   Вспоминаю ещё письмо Шестёркина, много тех писем было. Тоже - слезливое и чтобы разжалобить, мол, бригада, в которой он работал до армии, как узнала, что натворил он в полку, исключила его из своего состава. Для него они держали место, ждали, когда вернётся после службы. Честно скажу, я - с теми ребятами из бригады. Я их понимаю и поддерживаю. Если он против нас в казарме, если он такой в самой рядовой, как говорится, не экстремальной обстановке, то, как же он поведёт себя по отношению к товарищам, когда наступят обстоятельства критические?
   В горах нет фронта и тыла в общепринятом смысле. В горах, если случится бой, это, значит, кругом фронт, а тыл - это твой товарищ, который тебя прикрывает, а ты прикрываешь его. И получается, что, заботясь о товарище, ты остаёшься целым и невредимым сам. Так ведь стал бессмертным и Александр Матросов и другие Герои Великой Отечественной. Все мы здесь об этом часто думаем, говорим, порой заново осмысливаем.
   Сейчас вечер, я продолжаю писать тебе письмо, несколько дней был перерыв - не до писем было...
   Где-то постреливают. Когда наступит ночь, стрельба, возможно, усилится. Может, нас поднимут по тревоге, это называется боевым выходом в горы. Может быть, не поднимут. Но мы ждём этого каждую минуту и готовы к этому. Порой вот на таком, как говорится, фоне и живём. Даже когда кинофильм смотрим, и тогда ждём подъёма по тревоге. Недавно смотрели фильм о Сталинградской битве. Задумались: какие люди были! Вспомнились чьи-то слова, недавно вычитанные: "Никогда не поредеет это племя богатырей, потому что самый слух о герое родит героев". Мы с ребятами, конечно же, вели разговор после фильма о сержанте Якове Павлове. Он был командиром отделения, как и наши сержанты. В энциклопедию вошёл, портрет его там. Герой Советского Союза.
   Героически держал со своим отделением сержант Павлов очень важную точку в обороне Сталинграда. И не отдал. Дом, который был этой точкой, теперь называют "Домом сержанта Павлова". Я радуюсь, что и наш командир отделения оказался настоящим нашим командиром. Ведь кто такой наш сержант? Он, можно сказать, символ. Да, символ! Разве сержант Павлов был для своих солдат в том доме, в том адовом бою просто Яшкой с соседней улицы? Он для своих солдат был символом командира, Родины. Потому-то они и слушались его, потому-то они и оказались такими богатырями. Но быть назначенными на должность командира отделения и стать на этой должности для солдат, для подчинённых символом Родины, чтобы от имени Родины отдавать приказы, чтобы твои приказы воспринимались как приказы Родины, скажу тебе, Женя, - это далеко не одно и то же. Думаю, я имею право так писать, ибо уже не раз побывал со своим сержантом в схватке с душманами.
  
  
  
  

3

  
   Расскажу тебе об одном бое, в котором мне довелось участвовать. Тогда тяжело ранило рядового Пятачкова - хуже не придумаешь. Опять высочайшие горы, опять на такой высоте, куда не может залететь вертолёт, опять для него нет маломальской площадки, хотя бы на одно колесо, вертолётчики умеют и на одно колесо, если дело идёт о раненом.
   Виталик истекал кровью. Мы, как говорится, в душманской зоне, наши батальоны совместно с афганскими рушат "духовские" склады, перевалочные базы, места стоянок, пристрелянные огневые позиции. Душманы защищают всё это с яростью.
   Чтобы Виталий Пятачков остался жить, командиру надо срочно выделить пятерых: четверых нести носилки, одного - прикрывать, горы ведь. Я думаю, Женька, ты понимаешь, что означает снять в такой ситуации пятерых, вывести их из боя... На правом фланге пулемётчик Сазонов. Может, его снять? Но мы своими глазами видим, как душманы в чёрных чалмах перебегают от камня к камню, всё ближе и ближе. Может, снять с левого фланга, там пулемётчик Магометшин? Но и на левом фланге тоже того и гляди душманы поднимутся в открытую для решительного броска. Может, снайпера Лепко? Но он своим метким огнём по центру прижал "духов" к щебёнке носом, не даёт им поднять головы.
   А Пятачков исходил кровью. Его и надо-то было снести вниз всего метров на пятьсот- шестьсот. Там уже вертолёт мог принять его.
   Не дай бог, Женя, увидеть тебе, как истекает кровью твой товарищ. Мы здесь, на далёкой земле, но Родина наша в наших сердцах. Это всех нас делает стойкими, способными переносить тяготы и лишения. О Родине, наверное, чаще вспоминают и думают, когда вдали от неё, когда выполняют особо ответственное дело, особо тяжёлое задание. Мы здесь постоянно думаем о нашей Родине. Стараемся ни в чём не уронить её чести, а лишь возвысить и прославить её.
   Командир наш, товарищ лейтенант Водько, выделил носильщиков и прикрытие. В числе носильщиков - и я. А ещё - молоденький солдат Иволгин, десять дней, как в Афганистане.
   Не буду тебе описывать, что есть спуск с высочайших вершин с носилками на плечах. Ты только представь на минутку немного наклонённую, очень шершавую стену и нас на ней. На каждом шагу мы могли сорваться в тартарары. Попади сюда Шестёркин (я всё о нём да о нём вспоминаю, не могу успокоиться до сих пор), он бы увидел самолично, что жизнь его целиком и полностью теперь зависела от молоденького солдата Иволгина, такого же молоденького, каким был Равиль Кучаев, которого он избил, от других ребят. Иволгин настоял идти впереди, а там тяжелее всего.
   Да, в судьбе каждого солдата обязательно случаются рано или поздно обстоятельства, когда жизнь его целиком и полностью может зависеть от товарища по оружию, который рядом, который выполняет с тобой одну и ту же задачу. Такова, как говорится, специфика нашей с тобой, Женя, службы, где бы она ни проходила. И тут никому нельзя нарушать священный закон нашего войскового товарищества: "Сам погибай, а товарища выручай".
   У нас разрывались сердца, но не от близости бездонной пропасти и тропы узкой и сыпучей - наверху бой ожесточился, там наши стволы были нужны, не знаю как.
   А Пятачков уже всё чаще и чаще терял сознание. Как успеть донести его?
   У нас был шанс. Через двести метров спуска, заметь, двести метров спуска в горах - это не двести метров пути, а гораздо больше - тропа там раздваивалась: направо одна из них уходила по пологому склону - до вертолётной площадки рукой подать, не больше пятидесяти шагов, а та, что сворачивала налево, кружилась по отвесной скале, и по ней до вертолётной площадки получалось раз в десять дальше. Однако по правой те пятьдесят метров мы не могли сделать, потому что весь склон был заминирован. Представляешь, мины были видны невооружённым глазом, они стояли стоймя, круглые, в рубчик. Противопехотные. Итальянские. Это мы тут научились определять сразу.
   Пятачков Виталий уже дышал прерывисто. Не донесём мы его по той чистой тропе. И тогда мы решили идти на минное поле.
   Нет, я всё-таки рад, что Шестёркин сейчас не с нами. Рад, что тогда на минном поле его не было с нами. Я не знаю, как бы повёл себя там, а в таком деле, какое выпало нам, если не знаешь, как поведёт себя человек, который рядом, - это, может, похуже врага, который против тебя. Ведь про врага всё ясно. Ну, скажи, кто из нас тогда в учебном подразделении мог представить, что Шестёркин такой вот.
   Строже и требовательнее мы должны относиться друг к другу. Не проходить мимо проступков товарища. Иначе в решительный момент будет во сто крат тяжелее и сложнее. Здесь я понял: дружба, войсковое товарищество - это в бою такое же оружие, как наш безотказный, лучший в мире автомат Калашникова.
   Каждый шаг по минному полю, мы делали, как в замедленной киносъёмке. Неверный шаг кого-то был смертью моей, неверный шаг мой был смертью нас всех. На минном поле мы четверо, здоровых и не раненных, от смерти были на равном расстоянии, что и наш товарищ Пятачков. Я никогда не забуду, как искал, куда поставить ногу, и как страшно желал, чтобы на пятках моих выросли на это время крылья. А мины торчали в сорока сантиметрах от наших каблуков.
  
  
  
  

4

  
  
  
   Опять пришлось сделать перерыв в написании письма. Продолжаю.
   Ты пишешь, Женька, что вам сейчас много говорят командиры о дисциплине, что борьба у вас за неё, самую высокую, идёт непримиримая. Поверь мне из Афганистана, не раз побывавшему в боевых выходах, - правильно говорят вам ваши командиры, правильно делают, что насаждают её, а ваша, скажу прямо, патриотическая задача - помогать им в этом всячески и изо всех сил, потому что теперь хорошо знаю, каким должен быть человек в бою. Он должен предельно любить и предельно ненавидеть: любить своего, того, кто рядом, ненавидеть врага, который перед тобой. Он должен быть непременно дисциплинированным.
   Мы не подорвались и вручили вертолётчикам нашего Виталика Пятачкова. И он выжил - мы позднее справлялись о нём.
   Я, дорогой мой друг Женя, в составе Ограниченного контингента наших войск в Афганистане уже шестой месяц. Столько же сидит в дисбате Шестёркин. Меня представили на орден Красной Звезды. Закончит свой срок и эта "Шестёрка".
   И вот я думаю иногда о встрече: он выйдет из дисбата, я вернусь из Афганистана - и вдруг мы встретимся. Чем чёрт не шутит. Он же, как и мы с тобой, из Кирова. Я как-то случайно узнал, что он даже учился в соседней школе. Мысленно я эту встречу представляю очень отчётливо, где-нибудь в городском парке, в автобусе, на стадионе или просто на улице. Я отчётливо вижу его бесстыжие глаза. Я отчётливо вижу его кривую ухмылку. Но у меня для него давно заготовлен один вопрос, и я ему его задам: "Ну, как помог тебе дисбат стать человеком?"
   Вертолёт унёс в большую жизнь нашего раненого Виталия, а нам надо было назад, наверх, продолжать бой. И снова мы оказались перед выбором - или быстро или медленно, в обход или напрямик? В обход - гарантирована жизнь. Напрямую - сам понимаешь - гарантии никакой. А бой доносился до нас, злой, кажется уже на пределе. Душман не дурак, он уже засёк, что стволов на нашей стороне поубавилось. Гадам это придаст нахрапистости. Могут ведь, и смять наших в такой обстановке. И мы, сплюнув себе под ноги, пошли по старому следу.
   И снова мы были к смерти даже ближе, чем наши товарищи наверху, схлестнувшиеся с душманами грудь в грудь. И кажется мне, никогда я не любил так моих боевых товарищей, Пятачкова, как в те минуты.
   Вот почему, дорогой мой друг Евгений, мне так хочется спросить уже сейчас у Шестёркина, отсюда, из Афганистана: "Осознал ли ты свой проступок?" Спросить каждого, кто сегодня на гауптвахте или дисбате, но особенно того, кто нарушает дисциплину и может попасть туда завтра. Можно кивать на кого угодно, но правда состоит в том, что у каждого из нас есть якорь, с которого, если мы не захотим сами, никогда и, ни при каких условиях, не сорвёмся.
   А к тебе, дорогой мой друг и бывший одношкольник, одна такая просьба, выполни её. Если ты раньше меня встретишь Шестёркина, передай ему всё, что я думаю о нём...
   Заканчиваю своё письмо через пару дней. Мы сидим со своими товарищами прямо на земле, пыльной и горячей, облокотившись на свои тяжёлые вещмешки, ждём вертолёта, который должен вот-вот подлететь, забрать нас и выбросить десантом на горный хребет в двадцати километрах отсюда в тыл душманам...
   Сразу по возвращению я отправлю тебе это письмо. Много нацарапал, даже перечитывать долго получается. Ничего, на досуге почитаешь. Пока. Пиши. До свидания. Твой друг Виктор Белка. 29.08.1983г."
  
  
  
   Послесловие от автора
  
   В конце августа - начале сентября 1983 года полк из Газни, в котором служил Виктор, был задействован в боевой операции в провинции Кандагар. 30 августа он был ранен пулей в живот, в тот же день прооперирован в госпитале Кандагара (автору довелось ассистировать на этой операции). Несмотря на усилия врачей, 31 августа Виктор скончался от развившегося послеоперационного осложнения. Среди личных вещей было найдено два письма: своим родителям - его отправили вместе с телом по адресу и письмо другу. Адрес установить не удалось, как и фамилию Евгения. Решено было письмо уничтожить, но автор упросил его для себя.
   Текст письма публикуется с небольшими сокращениями и исправлениями (орфографическими, пунктуационными и стилистическими). Чтобы ненароком не навредить родным и близким Виктора, его фамилия изменена...
  
  
  

***

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023