ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Кольцов Игорь
Осколки

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 5.16*42  Ваша оценка:

  

"Человек состоит из осколков..."

Варлам Шаламов

Лейтенанту Александру Калинину,

Старшему прапорщику Иосифу Глушкевичу

и 177-ому ООСпН ГРУ ГШ

ПОСВЯЩАЕТСЯ

ОСКОЛКИ

Пролог

   Ребенок, только что родившийся на земле, согреваемый нежными руками матери, сотворившей чудо появления на свет новой жизни, еще не может зваться человеком. Его хрупкое, беззащитное тельце во время первого в своей жизни плача впустило в себя душу, как пускают на постой ищущего странника-пилигрима в ночную грозу, дав ему кров и пищу, не спросив ни о чем, не прося ни чего. Первые шаги, первое агуканье, первое слово, над которыми умиляются родители, тетушки, бабушки - не есть проявление человеческой сути.
   Душа ребенка подобна пустой магнитофонной кассете, которую еще предстоит заполнить нужной информацией. Душу ребенка нужно направить в верное русло, открыть ему глаза на добро и зло, на светлое и темное, вложить ему в сердце тепло. А если заполнить эту кассету не человеческими качествами, а звериными хищными помыслами, то и вырастет не человек, а зверь, несущий лишь печаль людям и алчную, завистливую радость таким же, как он животным.
   Взрослея, тело развивает в себе душу, превращая ее из ранимой в твердую и уверенную в себе. Постепенно что-то в нем твердеет, черствеет и отмирает за ненадобностью, а что-то, напротив, расцветает, приобретая новые черты, грани характера. В каких-то глубоких дальних уголках сердца растут колючки обид и недоверия, в каких-то наперекор всему распускаются радужные цветы веры, любви и надежды.
   Человек состоит из осколков, как в калейдоскопе, цветных и черно-белых, ярких и тусклых, радующих глаз и отталкивающе неприятных. Человек состоит из мыслей, дел, воспоминаний, поступков. Зверь состоит из страха, зла, зависти и желания нести смерть.
   И лишь после того, как переполненная душа покинет уставшее тело, можно сказать, судя по поступкам и помыслам, кто это был - человек или зверь.
  
  
  
  

Часть первая

Глава первая

Иосиф

   - ...старший лейтенант медицинской службы Зароков Вадим Алексеевич, лейтенант Конкин Сергей Павлович, старший прапорщик Дадонов Андрей Андреевич... В общем, чего я перед вами распинаюсь, - тряхнул стопкой печатных листов замполит майор Шашков. - Передайте по рядам, да прочтите сами весь список. У кого какие вопросы возникнут, - спрашивайте.
   По рядам загомонили. Каждый пытался найти свою фамилию. И было у всех непонятное чувство - то ли страх, то ли надежда. Уже неделю по телевизору показывали бои в Чечне, танцующих по кругу чеченцев, распевающих боевые песни, выступления Дудаева и его ближайших сподвижников, обвиняющих Россию в агрессии против мирных граждан, пытающихся добиться суверенитета для своей республики.
   Из прошлых командировок спецназовцы усвоили одну истину, что средства массовой информации не отражают в репортажах и половины правды и полагаться надо не на газеты и телепередачи, а на собственную разведку. Поэтому они и не знали, что происходит на самом деле: может, настоящая война, а может, так себе, полицейская акция, направленная на усмирение непокорных.
   - Виноват, товарищ майор, - поднял руку старший лейтенант Будько. - Почему вычеркнули прапорщика Доню и вписали Коротича. Доня, что - особенный?
   - Видимо особенный.
   - И чем же, если не военная тайна?
   - Тем, что во-первых: ни кто не хочет брать его в свою группу, а во-вторых: он сам попросил вычеркнуть его из списков по причине-де неподготовленности его к ведению боевых действий. Он так и сказал, мол, не готов еще на войну ехать. Вот ты бы взял такого к себе в группу?
   - На кой он мне нужен бестолочь! Коротича возьму. И с удовольствием. А этого и вовсе из спецназа гнать надо сраной метлой. Только группу угробит. Идиот. Идиот и трус.
   - Ну, ты уж поаккуратней в выражениях, Будько. Хотя я лично с тобой согласен. С такими надо прощаться. И будем. Потому и вычеркнули из списка. Ты то сам, Иосиф, что скажешь.
   Молчавший до этого Коротич встал, оправил форму и окинул ожидающих его мнения сослуживцев серьезным взглядом.
   - А что я могу сказать. Я не для того погоны одевал, чтобы в тылу с бабами на кухне отсиживаться и присягу не складу продовольственному давал. И, вообще, куда вы без меня любимого, - пропадете ведь. Конечно, поеду.
   По рядам пронесся гул одобрения. Иосиф Коротич, как и все спецназовцы, не умел, да и не любил много и долго говорить. Что он замполит что ли? Коротко, но в цель.
  

***

   А дома жена в слезы.
   - Ну, началось!.. Чего ревешь, дуреха. Ты, что уже похоронку на меня получила?
   - Типун тебе на язык, - всхлипывая, запричитала Марина.
   - Да, ладно, тебе. Как бабка старая. Ты бы еще платочком утерлась. Все едут, и я поеду. Надо.
   - Тебе всегда больше других надо. Лидка Тетерникова сказала, что тебя вместо Степки Дони вписали, а его, этого прощелыгу - вычеркнули.
   Он гонял по тарелке борщ - есть, совсем не хотелось. Ну, как ей, дурочке любимой, объяснить?
   - Больно много твоя Лидка знает. Она, что на совещании была? А Колька, муж ее, трепло, хуже бабы, сама знаешь, вечно все переврет. Я вот ему как-нибудь язык вырву и на дверях его склада прибью. Помнишь, как ему Лида банкой тушенки в лоб зарядила за трепотню, - он потом неделю ходил и весь отряд читал по отметине срок годности. А ты нюни распустила. Эх, ты.
   Борщ не лез в горло. Он встал из за стола, вытер руки о камуфляж, по привычке, с которой так безуспешно боролась Марина, и подошел к ней.
   - Пойми, сахарочек, у меня опыт. Я профессионал. А если вместо меня пошлют не опытного мальчишку? Он запалится на чем-нибудь и группу подведет под монастырь. Из-за глупости одного олуха могут погибнуть десятки, а то и сотни людей. Есть и прецеденты. Потому и берут только опытных офицеров и прапорщиков, да старослужащих солдат. И, кстати, ты случайно не забыла, что являешься женой спецназовца. И должна пример во всем показывать детям и соседям.
   - Соседи, между прочим, тоже в спецназе служат, - уже более спокойно, вытирая покрасневшие глаза, ответила Марина. - А дети с утра до вечера в войнушку играют. Десантниками себя видят. Вы ж тут все помешанные.
   - Ну, уж скажешь тоже, помешанные. Просто у нас, сахарочек, работа такая.
   Вечером Марина протянула Иосифу дневник сына с вложенной в него запиской от директора школы.
   - Полюбуйся.
   Записка больше напоминала по объему письмо:
   "Уважаемые Иосиф Леонидович и Марина Борисовна.
   Настоятельно прошу Вас обратить внимание на дисциплину Вашего сына Константина. Точнее на ее отсутствие. Он систематически срывает уроки, устраивая на них целые представления с дебошем и потасовками.
   Например, сегодня он выбил стекло в классном помещении, толкнув своего одноклассника. Хорошо, что ни кто не пострадал. Мотивировал он свой проступок тем, что оппонент назвал десантский берет чепчиком..."
   - Я бы вообще зашиб за такое утверждение, - хмыкнул Иосиф. - И ее за одно, за то, что она не знает, что берет не десантский, а десантный.
   - Да, ты что говоришь? - возмутилась Марина. - Он хулиганом растет.
   - Не хулиганом, а патриотом.
   - Вечно ты его защищаешь.
   - Я и тебя защищаю. Потому и погоны надел, чтобы Родину защищать и семью свою. Ты встань на его место - как он мог не вступиться за честь берета, если знает ему цену. Он сын спецназовца и должен расти спецназовцем.
   - Ага! Ты дальше читай.
   Иосиф улыбнулся и продолжил чтение:
   "За два дня до этого Константин сорвал урок истории, заявив, что все сказанное учителем (цитирую) полная туфта. А на уроке химии попросил рецепт изготовления взрывчатки. На литературе заслуженному учителю РСФСР он сказал, что самая лучшая в мире книга - это устав вооруженных сил"
   - Так! - крякнул Коротич. - Где этот литературовед? Давай его сюда.
   Через минуту Костя, опустив голову, выслушивал нравоучения отца.
   - Скажи, пожалуйста, чем тебе Пушкин не угодил? - говорил Иосиф.
   - Да, ну его, - ответствовал сын. - Стишки всякие.
   - А чем тебе стихи не нравятся? Ты любишь песни? А пени пишутся на стихи. Вон Сергей Осокин пишет песни, они же тебе нравятся.
   - У дяди Сережи песни правдивые, а нас заставляют учить всякую туфту, типа, "Унылая пора очей очарованья".
   - Ну, и что тут не правдивого?
   - Ему осень нравилась, а мы должны учить то, что он насочинял.
   - А тебе осень не нравится?
   - А что тут может нравиться? Дождь без конца, туманы, слякоть?
   - А ты взгляни на дождь туман глазами разведчика. Дождь и туман - это лучшие друзья диверсанта. Часовых всегда тянет укрыться подальше от дождя, чтобы не намокнуть. А в тумане не видно ни зги и звуки вязнут. А тебе осень не нравится. Осенью маскироваться легче. Ты, Костик, думай как разведчик и все будет лучше. А если тебе придется маскироваться под интеллигентного человека, знающего и любящего русскую литературу, а ты ни одного стихотворения не знаешь? Что тогда? Провал. Всегда думай как разведчик.
   Видно было, что сын не предвидел такого поворота. Он наморщил лоб, в глазах появилось удивление.
   - Ты кем стать-то хочешь, когда вырастешь? - спросил отец. - Только давай без громких слов, наподобие, я хочу быть таким же, как ты. Просто скажи, кем ты хочешь стать в будущем.
   - Папа, но я действительно хочу стать таким как ты.
   - Не надо, таким как я. Нужно стать лучше, чем я. Человек должен совершенствоваться. В противном случае все бессмысленно. У меня, например, нет образования, а ты должен стремиться к тому, чтобы получить это самое образование. Хочешь стать разведчиком - стань им, но научись большему, чем я. Раньше от разведчика требовалось, чтобы он умел пробраться в тыл, пересчитать врага и его технику, взять языка и вернуться домой по возможности целым. Теперь применяют компьютеры, спутники, всевозможные технологии. И разведчик обязан знать и применять такое, о чем наши деды и не мечтали. Есть Служба внешней разведки, Федеральная служба безопасности, Главное разведывательное управление. На выбор. Необязательно, как я бегать с автоматом по лесам, да по горам. Но для того, чтобы стать современным специалистом, для начала надо окончить школу и желательно на "отлично".
   - Пап, а ты в школе хорошо учился?
   - По крайней мере, я не ругал Пушкина, - улыбнулся Иосиф. - К стати! Чем тебе историчка не угодила? Что это ты историю туфтой называешь?
   - Она сказала, что раньше при Петре Первом спецназа не было, а я ей говорю, как ты рассказывал, что Засадный полк у Дмитрия Донского и есть первый спецназ на Руси. А Петр Первый правил гораздо позже, чем в тысяча триста восьмидесятом году. Она предложила мне подискуссировать на рынке с бабками, торгующими семечками, а сейчас покинуть класс. Ну, я ей и сообщил, что ее история туфта, а настоящей истории она, мол, не знает.
   - Ну, так уж и не знает. Может, это я не знаю. Она же училась столько лет на преподавателя истории, а у меня за спиной только школа прапорщиков.
   - Нет, пап, она в своем институте изучала другие науки. Как краситься, как завиваться, как ногти растить. Она каждый урок девчонкам об этом рассказывает.
   - Это ты, брат, зря. Красота это тоже наука. Вот наша мама этой наукой владеет в совершенстве. Согласен? Она у нас самая красивая. Так вот. Я скоро уеду в командировку, а ты остаешься за старшего мужчину в семье и, я бы не хотел, чтобы мамина красота увяла к моему возвращению из-за того, что ее будут постоянно вызывать в школу. Научись для начала слушать и запоминать, что тебе говорят преподаватели. Это тебе первое разведзадание. Идет?
   - Идет. Папа, а ты на войну уезжаешь?
   - Кто тебе такое сказал?
   - Все говорят.
   - Это секретная информация. Если я тебе ее расскажу, то мне придется тебя съесть, как тот пакет в фильме, помнишь?
   - Помню. Я просто хотел спросить, тебе страшно?
   - Конечно, страшно. Страшно, что вернусь, а у меня сына двоечника выгнали из школы, и он пошел вместо разведки в пастухи.
   - Да, ладно тебе, папа. Я же не двоечник. И за маму не беспокойся. Все будет как надо.

Глава вторая

Отвальная.

   Что такое "отвальная"? Это, когда кто-то уезжает, а люди добрые собираются и напутствуют их. Традиционно не обходится без пира.
   Есть застолья, где столы ломятся от всевозможных яств: осетрина, балыки, окорока, крабы, лангусты, фантастические салаты и закуски из фантастических ингредиентов, которых и сейчас в годы развитой перестройки найдешь не во всех городах, а про напитки и речи нет. И поедают все это великолепие люди не обычные - в смокингах и дорогих вечерних платьях, приобретенных в бутиках и салонах или шитых на заказ у ведущих Кутюрье. И речи на подобных пиршествах только светские:
  -- Ах, какая нынче великолепная погода! Вы не находите, любезный?..
  -- Согласен с вами, голубушка, вечер будет славный.
   - Вы знаете, у Бякиных на днях какие-то негодяи ограбили дачу в Зеленогорске и разбили любимую ночную вазу Чингиз-Хана, потерянную им под Козельском во время пира, которую хозяева купили на аукционе у Якубовича за триста тысяч долларов. Какое горе!.. Варварская страна. Ни чего святого.
   Есть застолья, на которых столами служат составленные ящики накрытые газетой и уставленные, в лучшем случае, сивухой гаражного разлива и плесневелой буханкой черного хлеба. Обычно по случаю подобных вечеринок надевают парадные фуфайки и протертые до кричащих дыр штанищи. О сленге и дружеских взаимоотношениях в таких кампаниях принято в книгах не писать.
   И есть, наконец, третий тип - это застолье у разведчиков, когда на общий стол выставляется все, что было заготовлено на зиму и приготовлено по случаю женами из того, что было, и куплено на сброшенные в кучу остатки от сбережений. Одеты просто - мужчины в камуфляже, женщины в том, на что у мужей хватило зарплаты. А разговоры у мужчин все про службу, да про службу, у женщин - про детей, да про мужиков своих.
   Тосты по плану:
   "За всех нас и за спецназ!"
   "За любимых жен!"
   "За тех, кого с нами нет!"
   "За то, чтобы за нас не пили третий!"
   "За то, чтоб свои по нам не стреляли!"
   "За славную девку по имени Победа! А за Удачу пить не будем, потому, как эта кобыла к нам иногда задом поворачивается..."
   "За родителей!"
   "За детей!"
   И после восьмого тоста начинаются рассказы и байки из повседневной армейской жизни.
   - Михалыч, расскажи, как ты в Кабуле Французское посольство брал со взводом десантников.
   Компания в мгновение замолкает. Михалыч - личность особая. Орденов и медалей на груди хватит, чтобы наградить роту. Он их вешает по очереди. Есть блестяшки на любой вкус: Советские, Российские, Афганские, есть даже такие, которые он получил в экзотических странах за выполнение экзотических заданий. Но про награды свои он говорить не любит, больше отмалчивается или отшучивается.
   Михалыч, услышав просьбу, морщится как от лимона, бросает грозный взгляд в сторону зачинщика и качает головой.
   - Эх, Андрюха, накостыляю я тебе когда-нибудь за язык твой ядовитый.
   - Да, ладно тебе, Михалыч, - полетели реплики со всех сторон стола. - Не ломайся, как цветной японский телевизор после ремонта. Рассказывай. Ну, не томи. Что там с посольством? Взял?
   - Да не брал я посольство, - отбивается Михалыч и, махнув рукой, все-таки начинает рассказ.
  

***

   Было это в 1988 году, уже перед выводом. Перевели наш отряд из Газни в Кабул. Званьице мне подкинули - майор. Должность - замполит. Это сейчас у вас убогих вместо замполита зам по работе с личным составом (а я говорю по борьбе с личным составом), а раньше это очень было важно и нужно.
   В те достопамятные времена офицерам доплачивали за знание иностранных языков, которое нужно было подтверждать периодически, в основном для бухгалтерии. Экзамен принимался просто: берешь какую-нибудь газету на нужном тебе языке и переводишь на русский язык статейку другую. За тем преспокойно получаешь по десять процентов от зарплаты и в ус не дуешь.
   Но, скажите мне, родимые, где в Кабуле можно найти "Юманите" или "Монн", или еще какую-нибудь Французскую газетенку, или, на худой конец, журнальчик, если в Афганистане читать умеет полтора человека в три ряда, да и те через пень колоду. Правильно. Только во Французском посольстве. И решил я тогда стрельнуть у них пару газет.
   Передвигаться по Афганистану в одиночку не рекомендовалось. А тут и повод подфартил - проверочку одну нужно было сделать в аккурат у посольства. Ну, мы на обратном пути и подъехали к французам на двух БТРах и позвонили в калиточку.
   Оттуда спрашивают, чего, мол, приперлись, Русаки. А я и говорю на родном французском: "А не затруднит ли многоуважаемых мосье, поделиться с бедными русскими спецназовцами парой парижских газет, так сказать, для повышения уровня цивилизованности у варварского населения нашей многострадальной Родины".
   У лягушатников лица повытягивались, глаза вот-вот из орбит повыскакивают, говорят: "Вам, что Русским больше делать нечего, кроме как читать парижскую прессу. Шли бы вы отсюда, контуженные вы наши".
   Но мне-то газета во как нужна и поэтому я уходить не собирался. Кричу им: "Мосье, пожалейте нас ущербных, дайте прессу почитать. Триста лет мол на ридной мове ни чего не читал. Спасайте".
   Не понимают французы нужды русской офицерни в свежей прессе. Да и не верят. Стоят, с нами спорят, время тянут, а сами в Советскую военную комендатуру позвонили и попросили спасти их от пьяных русских спецназовцев, требующих от них не понятно чего.
   С комендатуры прислали, чуть ли не всю, комендантскую роту на поимку закоренелых преступников. Окружили БТРы и привезли меня в особый отдел.
   Особист парень что надо. Вопросы задавал интересные и главное правильные: с какой целью и по чьему приказу пытался прорваться на территорию Французского посольства; какие сведения хотел передать неприятелю; в какой области старушки Франции хотел бы жить после предоставления политического убежища? Четыре дня вопросов и ответов. Куча бумаг с объяснительными и протоколами допросов. Я похудел кило на десять: шутка ли, сняли бы с должности, разжаловали бы и упрятали бы туда, где не только посольств ни каких нет, а и русских людей по пальцам пересчитать можно, если, конечно, таковые там еще остались.
   Но, наконец-то, разобравшись, в чем дело, особисты дружно посмеялись надо мной, всыпали мне строгача за недостойное поведение и отпустили обратно в отряд.
   Так что, братцы, не брал я ни какого посольства, хотя стоило бы - через их территорию постреливали по нашим позициям снайперы душманские. А французишки отмораживались, - не с нашей, мол, земли бьют, а остальное ваши разборки.
   Вот так-то, братцы.
  

***

   Застолье окатило веселым смехом.
   - Хватит ржать, пехота, - возмутился Михалыч. - Ты, Андрюха, зубоскал, конечно, непревзойденный, но ведь и ты, бывает, простоволосишься. Ты вот расскажи почтенной публике, как ты ишаками торговал в Афгане. Весь Афган слег с сердечным приступом от смеха, а за тем Америка зарыдала, узнав о костерке стоимостью в миллион долларов.
   - Да, ну тебя, Михалыч, - отмахнулся Андрюха. - Ты бы еще Куликовскую битву вспомнил.
   - Надо мной, значит, пенсионером, смеяться можно, а над тобой - нет? Нет, дружок, выкладывай.
  -- Давай, давай, - загомонили вокруг.
   Андрюха вздохнул.
   - Да, хрен с вами! Не будет, видать, мне покоя ни на этом, ни на том свете. Черти вы полосатые.

***

   В мае 1985 вернулся я в Афган из, с огромным трудом выбитого, профилактория на третий мой заход.
   Отряд тогда в Газни еще стоял. По случаю моего прибытия, как говорится, накрыли поляну. Посидели, как водится, выпили. Поболтали о том, о сем. Спрашивают, что, мол, в Союзе за перемены такие начались. Ну, я им обстоятельно и рассказал про Михаила Сергеевича, про новые веяния и про сухой закон, который вот-вот в силу вступит. Приуныли мужики. Гляжу - у каждого в глазах подсчет идет, - сколькими нужно литрами спирта запастись на всю оставшуюся жизнь. Если, конечно, в Афгане не ухлопают.
   Колька Тетерников подпрыгнул, стянул с лысой головы панаму, да, как хватит ею об стол. "Не задушат гады, - кричит. - Самогонку гнать буду. У меня и аппаратик в деревне припасен".
   Все стали потихоньку расходиться.
   А на рассвете нас подняли и кинули на караван.
   Вертушки сделали, как положено, пару-тройку ложных посадок и выкинули нас в горах в ущелье Чошма (Родник по Афгански, значит).
   Бойцы, как велено родным уставом, земельку долбят, в камень зарываются. А надо еще для несведущих пояснить, что в Афганских горах окапываться - беда, да и только. Кругом камни, да пересохшая глина. Ни что не берет - ни лом, ни лопата. Только взрывать. А вот это нельзя - духи услышат и тю-тю. Да, что я вам объясняю! Сами знаете.
   Короче. Только мы расположились, как, откуда ни возьмись, дедок нарисовался на ишаке. Это у них разведка такая - дедки на ишаках. То за хворостом едут, то за водой, то к любимым внукам в соседний кишлак. А на самом деле старый дух в дозоре. Так сказать, в авангарде каравана движется. Так и передают караван от кишлака к кишлаку, из рук одного другому.
   Но мы то это давно просекли и поэтому ждали нечто подобное. Мы были переодеты в национальную афганскую рванину. Морды заросшие. Так сразу и не определишь - шурави не шурави. Один я блондинистый с рязанским разрезом глаз.
   Ротный меня в бок толкает, мол, перехвати аксакала, уведи куда-нибудь, придержи. Я беру бойца из второго взвода. Санина. Ну, вы помните его, - он потом сверчком к нам пришел и на выводе его на Саланге... Жалко парня - хороший был боец, правильный... Выходим к дедку из укрытия, автоматами помахиваем. Тот аж подпрыгнул на ишаке.
   Ну, какой из меня дух, хоть и одет под душмана. Санин - куда ни шло, но молод. Вот аксакал и засуетился, и задергался, и засобирался в обратную дорогу (чем себя и сдал полностью). Извините, дескать, не хотел многоуважаемых урусов тревожить. Не тут-то было.
   Санин, как учили, заходит с боку. Прикрывает. Я - в лоб на ишака. Беру за поводья, дергаю на себя и, так похабно улыбаясь, говорю ему: "Салям алейкум, аксакал!". Куда старику деваться, раз с ним заговорили, да и животину его не отпускают вооруженные незнакомые люди. Сник старый, дрожащим голосом запричитал:
   "Алейкум салям, шурави. Моя домой идет. Твоя мешать не будет. Моя много внуки."
   "Ишь ты, - говорю. - По-русски, дедуля, шпаришь лучше, чем я на дари"
   "Да. Русски понимаю", - закивал старичок в надежде, что шурави смилостивится и отпустит его к "любимым внукам". И слезает с ишака. Что ж, и такое бывало, но не на этот раз.
   "Ну, а раз по-русски понимаешь, уважаемый, тогда слушай," - говорю. А сам по сторонам зыркаю и думаю, чем бы старого загрузить и куда бы его утащить с глаз долой. Санин, молодец - бдит. И серьезный такой.
   И тут попадается мне на глаза распадок за скальным выступом, из которого родник бьет и течет небольшим ручьем как раз возле наших позиций.
   "Ты, дед, извини, - говорю. - Но коня твоего мы забираем. На государственную службу. Так сказать, в пользу Демократической Республики Афганистан. Возникла, понимаешь, такая необходимость. Напряженка в стране с ишаками", - и веду себе преспокойненько ишака в распадок.
   Деда чуть кондратий не хватил. Во-первых: оттого, что его животину назвали героическим словом "конь"; во-вторых: из-за того, что эту зверюгу еще и наглейшим способом отбирают.
   Он сначала чуть в землю не врос, а затем взвился как ошпаренный от короткого прикосновения автомата и засеменил за мной к роднику.
   "Вай, шурави! - причитает старец. - Вай! Зачем внуки голодный оставлять?! Зачем ишак забирал? Мой старый совсем. Кто внукам помогай будет?"
   А я ишака завел так, чтобы с дороги, которую и дорогой то назвать трудно, так, тропа разъезженная, присел на валунчик у родничка и закурил. Животное потянулось мордой к прохладной воде, и мягкие губы начали потихоньку всасывать в себя живительную влагу.
   Дедок не унимается, голосит, не громко правда, да на наши автоматы косится. А я про себя думаю, мол, не дрейфь, старец, ни кто тебя кончать не собирается, хотя это был бы самый лучший способ спокойствие обеспечить.
   "За чем твоя ишак надо?"
   "Воду возить", - говорю.
   "Я сам вода таскай. Ишак отдавай. Моя сам вода таскай. Скажи куда".
   "Нет, дед, не пойдет. Государству ты, конечно нужен, но ишак важнее. Ты столько не унесешь. Помрешь еще от натуги. Кто внуков растить будет. А мне потом и отвечать еще за тебя. Нет, дед. Не могу".
   "Отдай ишак, твоя прошу".
   "Не могу".
   "Отдай".
   "Не могу".
   "Отдай".
   И долго бы так продолжалось, не приди мне в голову гениальная идея.
   Подмигнул я Санину. Тот, молодец, не расслабляется, службу знает, дедка от дороги оттирает. Мягонько так. Общими усилиями укрыли мы его за скалой вместе с животиной, считай, пол дела сделали. И тут я ему выдаю:
   "Вот, что, аксакал, отдать я тебе его не могу, но есть одна закавыка".
   Дедок встрепенулся: "Что такой закавыка?"
   "Да, это хреновина такая, наподобие закона. Адат. Понимаешь, старый?"
   "Адат, конечно, понимай. Говори, какой-такой адат-закавыка?"
   "Все очень просто. Если ты не можешь дать что-то государству, то ты должен компенсировать чем-нибудь. Ну, заменить на что-нибудь. Понимаешь?"
   "Что заменить? Мой ишак мне, а тебе что?"
   "Деньги. Афгани, понимаешь. По стоимости ишака".
   Как Санин ни крепился, а тут он захлебнулся от смеха. Но, понимая, что сорвет такую, я бы сказал, сделку века, да и операцию по нейтрализации разведподразделения противника, сделал вид, будто закашлялся. Обычное дело - пыль, понимаешь, кругом. Да и условия не сочинские.
   Дед открыл рот и забыл его закрыть. Такой наглости от шурави он не ожидал. Афганский народ к торговле привычный, чем им там еще заниматься, как не торговать, отсюда и дуканы всевозможные и рынки восточные, где торгуют всем - от перочинного ножа, до танка. Но такого еще на его многоопытной памяти не было.
   Наконец рот дедульки издал квакающий звук, плавно переходящий в вой и закрылся. Старик закачал головой так, что чуть не нарушил равновесие своего, и без того подорванного старостью, вестибулярного аппарата, за тем звучно взглотнул и всхлипнул, совершеннейше по-детски.
   "Вах, шайтан! - на конец, произнес он, собрав все силы. - Не ты, шурави, шайтан. Государство - шайтан. Зачем такой адат делал? Где я столько афгани возьму? Совсем внуки голодный. Совсем одни штаны ношу. Вах, шайтан!"
   "Да, ты не печалься, отец, - как бы подобрел я. - Может и не обязательно всю сумму выплачивать сразу. Можно и в кредит расплатиться. По частям. Сегодня тысячу афгани, через месяц еще тысячу. Понимаешь?"
   "Понимай, конечно, - заголосил, явно обрадованный таким послаблением, старец. Сейчас, думаю, зверюгу свою хаять будет. И точно. - Мой ишак, правда, старый совсем, - говорит. - Две тысячи афгани совсем не стоит. Сил мало, кушать много. Нет. Не стоит".
   "А сколько стоит?" - спрашиваю, словно торгуюсь с дедком.
   "Он и больной еще. Я его за пятьсот афгани покупал тридцать лет назад. А теперь он старый совсем. На базаре триста афгани стоит".
   "Нет, аксакал, не пойдет. Я ведь тоже на базарах бываю и цены знаю. А ишак тридцать лет не живет, так что не ври мне, старый человек. Стыдно - седой, бородатый, а врешь как мальчишка. Не хорошо".
   "Я вру, - взвился старик. - Я в кишлаке самый честный. Ко мне судить приходят. Ну не тридцать - десять лет назад купил. Все равно две тысячи не стоит".
   "О, дедушка, - обрадовался я такой удаче. - Да, ты еще и судья! Тогда тебе вообще жаловаться грех. К тебе все, кто с бараном, кто с подарком, приходят, а ты сироту разыгрываешь. Ты же должен быть богатый".
   "Вай, сынок, - залебезил аксакал, понимая, что промашечка вышла. - Откуда богатый. Кишлак совсем бичора без штаны ходит. Кушать нет совсем. Погода сухой стоит, урожай сгорел. Тысячу афгани стоил мой ишак давно, теперь и того не стоит".
   "Дедушка, - запел я ласково. - Полторы тысячи давай и по рукам. Государство не забудет, как ты помог ему в трудную минуту. А на меньшее оно не согласно. Смотри, старый, может, памятник при жизни поставят".
   Старик поморщился, - по мусульманским обычаям живопись и скульптура запрещены, так как творить имеет право лишь их Аллах Всемогущий, - но вслух этого объяснять не стал, мол, что возьмешь с не обрезанного кафира, только запутаешься больше.
   "Совсем трудно жить стало, - говорит. - Я больной, старый. Внуки некому кормить. Где взять столько таньга. Давай тысячу афгани дам государству по части - пятьсот сейчас, пятьсот другой месяц"
   "Давай, дед," - говорю, понимая, что торговаться дальше будет бесполезно. Эх! Потянуть бы еще немного время. За что бы зацепиться.
   Старикашка обрадовался, полез в карман за деньгами. Отсчитал мне пятьсот афгани. И, только было собрался он сесть на своего, с таким трудом отвоеванного зверя, а я решил придраться к "фальшивкам", как затрещали выстрелы с дороги. Тут то и дедок вспомнил, куда и зачем его несла нелегкая, пока не попался ему на пути зловредный шурави с торговым образованием. Он запричитал что-то на своем басурманском, да тут Санин, красавчик, сработал на все сто. Сбил его с ног легким ударом и придавил к земле, одновременно обыскивая на предмет незаконного ношения оружия в "демилитаризованной Советскими войсками зоне". Злополучный достопамятный ишак подпрыгнул на месте и давай демаскироваться, издавая очень неприятные звуки, видимо, молясь своему ишачьему богу. Я же пригнулся и выглянул из-за укрытия. Все в порядке - можно наших поддержать.
   Бой был короткий и удачный. Духи очухались поздно. Больше половины в плен сдалось. Наши все целы.
   Отобрали мы оружие, согнали их в кучу и дедка нашего к ним присовокупили. Ну, а затем, как водится, начали трофеи изучать. А там! Мать честная! Железный ящик полный долларов. Ну, и как обычно - опий, боеприпасы, медикаменты и продукты для поддержания штанов у "повстанческой армии".
   Наши по очереди подходят и бойцы, и офицеры. Отродясь такой валюты не видали. Да и где там. В Союзе за валютные махинации и в шпионы записать могли на полном серьезе. Тетерников предложил быстренько все поделить и за границу дернуть, но, увидев внушающие взгляды, понял - Родину здесь ни кто продавать не собирается, - стал резвенько переводить все в шутку.
   Через минут сорок прилетели "борты" с подкреплением в виде особистов. Важные такие. Будто это они караван взяли с таким кушем, составили кучу бумаг и приказали нам ... сжечь вражью валюту к чертовой бабушке.
   И пришлось нам, скрипя зубами, разжечь костерок, стоимостью в миллион долларов. Да и стоил бакс тогда семьдесят одну копейку.
   Фигня! Зато пятьсот афгани у меня в кармане сохранились.

***

   - А у нас с Юркой Лебедем тоже есть история с переодеванием, - после того как смех и переживания по поводу не удавшегося обогащения прошли, заявил Сергей Звонарев. - Помнишь Лебедь, как ты меня чуть не угробил.
   - Да, помню, - засмущался Юрка. - Было дело.
  

***

   Вы, наверное, все знаете, что мы с Сергеем еще до армии были знакомы. Даже не знакомы, а дружны. Вместе в училище поступили. Вместе в ДОСОАФ пошли на парашютные курсы. Вместе призывались, только в разное время.
   Ох, и раздолбаем я был! Что ни залет до армии, - обязательно мой. Участковый чуть ли не сроднился с моим домом. Сергей, напротив, был почти примером для подражания, с точки зрения родителей. На самом же деле, он просто меньше попадался. Мы и по подъездам выпивали и дрались направо и налево, и к девчонкам приставали и прочее, прочее, прочее.
   Однажды я доприставался. Познакомился с одной глазастой, женился, как положено, и, перед самым призывом, должна она была меня осчастливить наследником. Так я надеялся на пацана. Такого же, как я неугомонного и не укротимого. Но мою любимую вы все знаете - если захочет девчонку, значит, девчонку. И спорить не моги.
   Она еще на сносях, а мне повестка пришла. И на утро с вещами на призывной пункт и в десантуру. А Сергей повесточку получил на неделю позже.
   Я уже неделю кашу перловую в одном ряду с автоматом Калашникова осваиваю, а тут новеньких привезли к нам в учебку.
   "Откуда, пацаны? - спрашиваю. - Из Мурманска есть?"
   "Есть. Есть. Не ори, Лебедь, оглохнуть можно".
   Взглянул я в сторону наглеца, что со мной пофамильно пообщаться решил и обомлел. Серега Звонарев. Дружок мой закадычный. Я рот открыл, чтобы придумать, чем бы его покрыть постервознее, а он меня опередил.
   "А у тебя, Лебедь, - говорит. - Лебеденок дома растет".
   "Кто?" - спрашиваю.
   "Дочка, - отвечает, а сам сволочь лыбится. - Твоя решила Надеждой назвать".
   Я на радостях чуть в самоход за водкой не ушел.
   А, спустя пол года, нас в Афган закинули. Да в разные батальоны распихали. И пошло, и поехало, и полетело. Операции по нейтрализации. Караваны. Сопровождение колонн. Даже умудрился в охране Громова побывать в штабе армии в Кабуле.
   Однажды попала наша бригада в переделку. Покрошили наших порядочно, хоть и отбились мы. Куча двухсотых и трехсотых. Пацанов по кускам собирали и лопатами в цинк скидывали, чтобы не возиться. Я, слава Богу, испугом в тот раз отделался, да мокрыми штанами. Сижу в сторонке, отходняки ловлю. Косячок забил. А тут мимо меня на носилках кого-то несут. И уж больно мне его лик страдальческий знаком. Я чуть цигаркой не поперхнулся.
   Ору: "А ну стой, пацаны".
   Те остановились. Молодые.
   Подхожу к носилкам, а там Звонарь лежит, весь зеленый, в бинтах. И глазами вращает как рак.
   "Ну, что, - спрашиваю. - Плохо тебе, Сергей?"
   "Ой, плохо, Лебедь, плохо".
   "Зато отдохнешь, да отъешься, а то вон кожа, да кости, кому ты такой нужен, доходяга".
   Пацаны его дальше потащили.
   А через две недели, меня в таком же положении, после не удачного рейда в Кабульский госпиталь принесли. И угадайте, - кто в тот же день ко мне в палату свои кости притащил. Правильно. Вот это вот чудо заросшее. Подходит и елейным голоском спрашивает:
   "Ну, что? Плохо тебе, Лебедушка".
   "Ой, плохо, - говорю. А сам думаю отыгрывается гад. Ну ладно, подыграю. - Плохо, что спасу нет. Врач сказал, что к ужину окочурюсь. Так ты, Серега, мою порцию-то съешь, а то вон стал уже набором для холодца".
   "Ты о себе позаботься, покойничек. Дочь растет, а он помирать собрался. Может и жену мне по наследству, как порцию перловки передашь".
   Так и провели мы с ним в госпитале полтора месяца бок о бок. В мире и согласии. Вернулись и опять по разным батальонам дослуживать.
   А одним прекрасным утром возвращаемся из рейда. Смотрю - возле наших позиций дух бродит, да в полный рост, да с автоматом, да по наглому.
   Я эсведешечку наладил, в оптику посмотрел. Ну, думаю, сейчас я себе на медальку наскребу, а то по доброте душевной отцы-командиры и отпуском побалуют. Смотрю, ракурс поудачнее выбираю. Но что-то меня смущает в фигуре афганца - уж больно тощий он. Смотрю, смотрю, чуть глаз не замылил. И тут моя цель поворачивается, и я бросаю в эфир очередь отборных матерных выражений, шепотом, конечно.
   Я без малого не пришлепнул своего дружка. А ему хоть бы хны. Бродит, жалом своим истощенным водит из стороны в сторону.
   Ну, уж при встрече я ему все рассказал. А он посмотрел на меня как на прыщик и говорит: "Придем домой - кто с твоей дочкой нянчиться будет, когда тебе захочется с ее мамашей уединиться. Думать надо, птичка, думать".

***

   - Вот так, шутя, он чуть и не лишил свою дочь лучшей в мире няньки, - сказал Сергей, подводя итог Юркиного рассказа. - Между прочим. Если вдруг у кого-то из вас возникнет глупая идея посвататься к ней, предупреждаю сразу, - все вопросы через меня.
   - Да, ты, я посмотрю, совсем сдурел. Надя, вообще-то, моя дочь. И это мне решать, за кого она пойдет, а за кого нет. У меня и жених на примете есть.
   - Это тезка мой что ли? Серега Осокин? Нашел жениха. Он ее на гитару у кого-нибудь выменяет. У него одна единственная и любимая женщина - гитара. А других он не замечает. И не признает.
   Вот так и протекают застолья у спецназовцев. Между тостами - воспоминания, между воспоминаниями - тосты. И ни что, - ни упреки совести, ни плач памяти, не заставят их отказаться от своих воспоминаний. От них, как и от себя, - не сбежишь...
   А послезавтра - прощание.

Глава третья

Осколок

   За окном мело.
   Заполярная пурга это штука особенная. Ледяной ветер лихо несется по улицам, забираясь во все закоулки, залетая в открытые форточки, запрыгивая в забытые дворниками подвальные продухи. Но самое неприятное, когда этот ветер несет в себе снег и крупинки льда, которые забивают глаза и уши, перекрывают дыхание и царапают открытую кожу лица в кровь.
   Такая пурга может на севере идти неделями. Закрутит, завертит снег, только успевай снегоуборочную технику выгонять из автопарка. Бульдозеры и грейдеры работают круглые сутки, а в помощь им дают солдат вооруженных лопатами, а иначе так заметет, что не только дороги не видно, но и двери входные заваливает - не выйдешь потом на улицу.
   Серега Осокин посмотрел в окно еще немного, затем повернулся к столу и начал крапать на бумагу, как он называл, "новый текстик":

Над перевалом льют дожди -

   Меня, любимая не жди.
   - Бредятина, - сплюнул он в сердцах. - Любимая... Не жди... они и так нас не ждут. Все. Кажется, у меня наступает творческий кризис.
   Он вздохнул и поковылял на кухню ставить чайник.
   Нога на погоду разболелась. Она теперь у него как барометр - как заноет, так жди перемены.
   Чайник смотрел на него подкопченным боком. Когда-то, когда они с Анькой только начинали совместную жизнь, они заняли денег у старшины роты Мазина, кругленького добряка с маленькими хитрыми глазками, и пошли по городским магазинам закупаться посудой. Она тогда обвесила его как новогоднюю елку кастрюльками, сковородками, дуршлагами и протащила по всему городу, а он, вернувшись домой, чувствовал себя проделавшим тридцатикилометровый марш-бросок с полной боевой выкладкой. Анька курносая, глазастая любовно расставляла, перемывая всю посуду по полкам, любуясь и радуясь игривому сверканию металла. А теперь он любуется на румяную копоть чайника в одиночестве.

***

   Группа шла по склону горы открытая как на ладони. Гора ровная, гладкая, ни одного деревца или куста, лишь метрах в ста впереди торчал, как бородавка на щеке, огромный валун. Тропка узкая. Под дождем глину развезло так, что ноги не поднимались из-за налипшей грязи. Бойцы продрогли до зубного лязга. Плащ-палатки не спасли, бушлат налился водой и тянул к земле как глубоководный скафандр, в ботинках уже давно булькало и чавкало. Казалось, что даже мысли вязнут в этом грязе-водяном месиве. А дождь все лил и лил, надувая пузыри на желто-коричневых лужах.
   Настроение было подмочено еще и тем, что усиленная группа спецназа сходила на выход в пустую. В заданном районе базовый осетинский лагерь обнаружили, но он был пуст. Схроны вскрыты, везде пустые консервные банки, бинты. Растяжек и мин нет - видимо экономят. Оно и к лучшему. Серега даже возле одного костровища нашел изодранный томик "Витязя в тигровой шкуре" на русском языке и полбутылки чего-то мутного. Бутылку разбил, черт его знает, чего там намешано, а "Витязя" взял: бумага - она и в Африке бумага.
   Молодой, но головастый, командир группы лейтенант Аленушкин засаду решил не делать - и так ясно, что сюда ни кто не вернется, - схроны велел завалить, так, на всякий случай.
   И назад... И по дождю... И по грязи...
   Чав-чав... Шлеп-шлеп...
  

***

   Чайник вскипел, давая о себе знать призывным паровозным свистком.
   Серега налил чай в здоровенную, как он называл, хозяйскую чашку, смачно отхлебнул, хрустнул сухарем и пошел в большую комнату дальше крапать новый текстик.
  
   Зелёные солдатики
   По полю взад-вперёд.
   Зелёные солдатики -
   Мотострелковый взвод.
  
   Под яркими разрывами
   Снарядов и гранат
   Зелёные солдатики
   Ложатся дружно в ряд.
  
   Серега опять отхлебнул, перечитал и задумался.
   Как давно это было. Целых полгода назад. Сначала мотание по госпиталям, а за тем развод. И одиночество. И щемящее чувство потери и ненужности.
  
   А трассера полосочки
   По полю вжик...вжик...вжик...
   И командир головушкой
   Простреленной поник.
  
   И не спасают касочки
   Зелёненьких парней,
   И стала та поляночка
   От кровушки красней.
  
   Нет. Тогда не вся поляночка красная стала, да, и шарахнуло только его одного...
  

***

  
   Уже валун прошли и тут, надоевший баюкающий шепот дождя разрезал вой летящего минометного снаряда.
   Группа мордами в грязь. Хрясь!.. А вот и взрыв...Бум!.. Осколочки гейзером в разные стороны... Фить... фить... фить... Да еще и грязь сверху комьями... Шмяк... шмяк... Ну, прям оркестр. А за первой миной - вторая, третья... Хорошо ложатся - мимо. Видимо наводчик пьяный.
   Аленушкин, чтобы помочь невидимым музыкантам, поддержать их, поднял бойцов и галопом погнал группу вниз по склону, надеясь найти мертвую зону. Бойцы с ошалелыми глазами, все в грязи и матерных выражениях, бодренько повскакивали и понеслись, спотыкаясь и скользя по раскисшему глинозему.
   А минушки летят с интервалом в шесть-восемь секунд и плюхаются в землю как оляпка в ручей, правда, шуму от нее поменьше, да и неприятностей тоже.
   Серега сжал зубы до скрипа и ломонул было за своими, да тут что-то с ногой странное приключилось. В начале он почувствовал удар. Не то, чтобы больно, но весьма ощутимо. И все - ноги больше нет. Он ее не чувствовал. И слух пропал куда-то - в ушах сплошной гул. И, соответственно, мордой в грязь.
   Лежит Серега, глину сплевывает и думает: "Если б ногу оторвало, то, неужели, я бы этого не почувствовал? А боли ведь нет. Да, и ноги по ощущениям нет".
   Он протянул руку вдоль тела, похлопал по боковому карману брюк. Магазины на месте. И нога, вроде бы, на месте - под магазинами рукой прощупывается, а рука ногой нет, как будто по постороннему предмету постучал. Осокин, барахтаясь в грязи, перевернулся на спину. Не удобно. Ранец мешает и ноги выше головы. Тогда, прокрутился на ранце, налаживаясь ногами вниз по склону, и, во время этой рекогносцировки, заметил ползущую вслед здоровой и вторую, "неощутимую" ногу.
   Группы и след простыл - не видать за разрывами.
  -- Сирота, я сирота. Сиротинушка. Одинокая во поле былинушка, - пропел он и, не услышав собственного голоса, решил доползти до чертова валуна, до которого оставалось метра три, и укрыться за ним как за танком.
   Оказалось, что это не так-то просто, ползти на двух руках с грузом за спиной и автоматом в зубах, но страх, оказаться накрытым минометным огнем, подхлестнул как розгой по мягкому месту.
   Мокрый холодный камень прикрыл его своей громадиной от взрывов. Серега сбросил ранец и осмотрел ногу. Из бедра торчал кусок металла размером со спичечный коробок. Осокин удивился, как это такой осколок не перерубил кость, - видно на излете был.
   Сергей распорол порванную штанину, омыл грязь, перемешанную с кровью, с ноги водой из фляжки, затем резко выдернул железяку из ляжки. Кровь забила из рваной раны маленьким фонтанчиком. Он быстро размотал жгут накрученный на складной приклад автомата и перетянул в паху.
   Ногу он до сих пор не чувствовал.
   "Помнится, крутой американский парень по имени Джон Рембо останавливал кровь огнем, - подумал Серега. - Ну, что ж. Попробуем и мы".
   Он распаковал перевязочный пакет, обтер кусочком оторванной марли дырку, затем разломил патрон и высыпал на рану черный порошок пороха. Чиркнула зажигалка, вспыхнул порох, запахло горелым мясом.
   И вот тут пришла боль. Накатила удушливой волной. Воткнулись тонкие иглы в ногу и по венам добрались до головного мозга. Перед глазами заплясали яркие звезды, потом все погрузилось в туман, и очнулся он уже в полевом лазарете.
   Очкарик в маске, который оказался врачом, сначала долго высмеивал новоявленного Рембо, а потом сказал, что лучшего в той ситуации и придумать нельзя было.
  

***

   Чай остыл.
   Закурил. Закашлялся. Затушил целую сигарету в переполненной пепельнице. Опять вздохнул.
  
   И поменялись красочки
   В палитрочке моей -
   Обугленные косточки
   И дым ночи черней.
  
   И грязные повязочки
   Размотанных бинтов,
   И солнечные зайчики
   Горящих огоньков,
  
   И яркие веснушечки,
   И светлые чубы,
   Раскинутые рученьки,
   Простреленные лбы.
  

***

   Военврач ни как не хотел его выписывать из Моздокского госпиталя, пугая его тем, что швы разойдутся, но ему так хотелось домой вернуться со своим отрядом, что сила его убеждения переломила сопротивление доктора.
   И вот уже родной вокзал. Толпа встречающих в пестрых одеждах. Жены, дети, слезы, разливное. Отцы-командиры с лицами, в которых читается некая загадочная мудрость, поощряющая лукавость, мол, знаем мы вас - опять сейчас медальки клянчить будете, так ведь не заслужили. Всех встречают. Всех, да не всех...
   Серега вылез на перрон, опираясь на торжественно врученную в госпитале палочку, осмотрелся по сторонам и, заметив жену закадычного дружка своего Сани Мазина, которая горделиво повисла на плече любимого, заковылял в ее сторону. Увидев его, Ленка переменилась в лице.
  -- Приветик, Ленок! - предчувствуя что-то не доброе, сказал Осокин.
  -- Здравствуй, Сережа.
   - А, где моя ненаглядная? - спросил он, рыская глазами по толпе встречающих, но не находя жены.
   - А ты разве еще не в курсе? Она же вещи собрала и тю-тю.... Вот. Ключ мне оставила. Я цветы поливала.
   Сказать, что его окатили холодной водой из ушата, значит, ни чего не сказать. Дыхание перехватило железной хваткой. Палочка сама собой вывалилась из рук, и, больше не глядя ни на кого, он побрел сквозь ликующую толпу, забыв о хромоте.
  
   Месяц он пил, как дышал, перечитывая снова и снова письмо, оставленное Анькой на столе, которое уже давно выучил наизусть.
   "Прости, Сережа. Больше так не могу. Не могу провожать и каждый раз ждать и бояться самого страшного: вдруг ты не вернешься, вдруг у тебя оторвет руку или ногу и ты останешься инвалидом на всю жизнь. Ты можешь меня осуждать, сколько хочешь, но я слишком молода, чтобы провести всю жизнь у постели беспомощного инвалида.
   За сына не беспокойся - воспитаю сама. И алиментов от тебя не потребую. Я смогу. И мама поможет.
   Еще раз прости. Твоя Белка".

***

   Зелёные солдатики...,
   Уж некуда бежать -
   Под красною, под звёздочкой
   Спокойные лежат.
  
   Зелёненьких солдатиков
   Зелёная трава
   Укроет мягким пологом
   На долгие года.
  
   - Ладно, - подумал Серега вслух по своему обыкновению. - Не известно, кому больше повезло. Так что, не расстраивайся, прапорщик. Опрокинется еще и у твоего подъезда самосвал с пряниками. А сейчас пора собираться.
   Он допил остывший чай и пошел укладывать, в заранее закупленные презервативы, спички, соль, сахар.
   Завтра вылет.
   "Лучшее лекарство от любви - это бег в противогазе с препятствиями", - подумалось ему, и он улыбнулся.

Глава четвертая

Моздок

   Сводный отряд от 2-й Псковской бригады специального назначения 17 января 1995 года расставил свои палатки возле аэродрома в Моздоке по соседству с саперной бригадой, которую на следующий день погрузили на "Уралы" и "ЗИЛы" и увезли в Грозный. На место бригады прибыл артдивизион, - они даже не распаковывались, а, дождавшись приказа, также погрузились в машины и умчались.
   Моздок гудел как улей переросток с сумасшедшими пчелами. Круглые сутки через него проходили войска. По запруженным бесконечными, застревающими в грязи и слякоти колоннами улицам изредка пытались пройти мирные граждане. Асфальт городских трасс превратился в крошево и месиво. Солдаты шли неровным строем или передвигались на машинах.
   На аэродром без перерыва садились и взлетали самолеты и вертолеты, то, выгружая войска и грузы, то, загружая их обратно. К концу третьего дня пребывания отряда в Моздоке по периметру летного поля зачем-то установили зенитки.
   Казалось, про отряд все забыли. Солдаты, чтобы отапливать палатки в лагере, ломали старые, расположенные поблизости, заборы и раскиданные по округе, ни кому не нужные ящики из под грузов и боеприпасов. Рубили деревья, воровали дрова у соседей по расположению.
  
   Бойцы и офицеры от скуки в ожидании приказа грелись у костров, травили байки, анекдоты, подтрунивали друг над другом.
   - Товарищ прапорщик, - обратился к Коротичу солдат с яркими, хитрыми глазами. - Скажите, пожалуйста, почему прапорщика прапорщиком называют, а не унтером каким-нибудь, например.
   - Эх, Рябов! Вроде русский человек, а языка родного не знаешь. Прапорщик от старого русского слова "прапор", что означает знамя, флаг. Прапорщик изначально был младшим офицером в полку, отвечающим за сохранность знамени. А это большой почет и уважение, раз доверили самое святое. Если знамя в бою или без боя, что более позорно, теряли, то и полк списывали. Нет знамени - нет полка. Вот так-то.
   - А куском, почему называют? - не унимался Рябов.
   - Да потому, что прапорщик это неотъемлемая часть вооруженных сил. Так сказать, кусок его, - отшутился Иосиф.
   - Скажете тоже, кусочек. А мичмана тогда, почему "сундуком" называют.
   - Ты Рябов, говори, да не заговаривайся, - вмешался в разговор прапорщик Осокин. - Прапорщик - это не просто профессия и воинское звание, - это состояние души. А мичман - это уже диагноз. Понял?
   По кругу пронесся смех.
   - Кстати, Рябов, могу просветить, откуда появились прапорщики, - сказал старшина Мазин. - Когда-то давным-давно, в доисторические, так сказать, времена, когда земля была теплой, и по ней бегали саблезубые тигры, решили первобытные люди объединиться в одно большое племя, чтобы не по одиночке за добычей бегать, а всем скопом (так появились Вооруженные Силы). Избрали "Совет старейшин" (появился Генеральный Штаб). Вырыли огромную яму (возникли инженерно-саперные войска). Послали вперед дозорных искать дичь, да покрупнее, чтоб на всех хватило (вот вам и разведка). После того как скауты доложили о находке путем отправки в племя самого из них быстрого, да шустрого (кстати, так произвели на свет Фельд-Почту), все построились цепью и стали загонять бедную зверюгу в западню (так появилась пехота).
   Когда пещерные уронили мамонта, настал черед артиллерии, забрасывать его бревнами и камнями. Да насмерть. Ура! Забили. Собрались, было делить, как вдруг, откуда ни возьмись, появился шаман. Мелкий, прыщавый, с бубном и колотушкой, как положено, с застарелым перегаром и обожравшийся грибов. Стукнул парень о землю посохом, брякнул в бубен и заорал: "Сегодня полнолуние, а значит мамонтятину жрать нельзя" (собственно говоря, это был первый замполит).
   Ну, нельзя, так нельзя. Ни кто и не спорит. Оставили охрану - прообраз внутренних войск. Разошлись по пещерам спокойно спать. А на утро приходят - от мамонта остались шкура да кости. Вот так и появились прапорщики.
   Темноту разорвал дружный хохот.
   - Чего ржете, необразованные. - Наиграно обиделся старшина. - Между прочим, прапорщики - это алмазный фонд армии.
   - Почему алмазный, а не золотой, - удивился Рябов.
   - Да, потому что трудно поддаются обработке.
   И снова смех.
   - А у чеченцев звания какие-нибудь придуманы? - спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Будько. - Или у них звания распределяются как-нибудь по-другому: абрек, старший абрек, главный абрек, самый главный абрек и, скажем, верховный абрек всех времен и народов.
   - Да, уж, - добавил Мазин, - Крутые горцы решили низменным русакам носы поутирать. Не получится - тряпочек не хватит.
   - Техники-то понагнали, - возмутился военврач отряда старший лейтенант Зароков, в простонародье называемый без затей Док. - Как на Курскую дугу. Да и людей, пожалуй, слишком много.
   Сержант срочной службы Гришин сладко потянулся, разомлев у костерка, лениво зевнул и сказал:
   - Да, мы их по-нашему, по-простому шапками закидаем и все.
   - Не горячись, - обрезал его Будько. - Еще не известно кто кого закидает.
   - Это точно, - поддержал его Мазин. - Видели, сколько "двухсотых" ночью грузили на "борты". Специально, чтобы не видели, какое количество. Так что, браток, может и у нас шапок не хватить.
  

Глава пятая

Бамут

   Дорога с Моздока в Грозный отличалась от других виденных ранее, даже военных трасс, по которым спецназовцам приходилось ездить. Пока ехали по надтеречным землям, еще было ничего, а с момента пересечения реки перед десантниками предстала картина полная разрушений.
   По обочинам трассы валялись как трупы доисторических животных обгорелые остовы бронетехники и грузовиков, какие-то ящики, коробки, свертки, тряпки. Вдоль дороги тянулись ряды больших и малых зданий, превращенных артиллерией, авиацией и пожарами в руины. Долгими вереницами тянулись на встречу колонны мирных беженцев с преимущественным преобладанием в их рядах славян. Местное население смотрело на машины с солдатами сурово и недоверчиво, без надежды и радости.
   В селе Побединском отряд завернули на Юг, и колонна двинулась в сторону Бамута.
  
   Как-то очень давно один ученый-философ сказал, что война и смертельные болезни нужны и не зря придуманы Богом, чтобы контролировать количество земного народонаселения, и сокращать его по мере возможности. Интересно, что бы сказал этот ученый, взглянув на концентрационные лагеря, огромные братские могилы, где тысячами лежат друг на друге старики, женщины и дети. Что бы он сказал, увидев густые клубы дыма над крематориями, поля, посыпанные человеческим пеплом в качестве удобрений, барабаны, плащи и абажуры из человеческой кожи, коллекции татуировок срезанные с живых людей, ковры из волос. Что бы он сказал или сделал, окажись он на месте этих жертв, удушенных газом, зарытых в землю заживо, сожженных в огромных, специально созданных для этого печах, умерших от горя, боли и истощения.
   Вы спросите, какая параллель между Второй Мировой войной и Чеченским конфликтом? Какая связь времен между сороковыми и девяностыми? А Вы там были? Некий депутат, приехав в Ичкерию, мгновенно встал на защиту интересов и охраны прав человека чеченской национальности, упорно не желая видеть, что происходит с русскоязычным населением даже после того, как его носом тыкали в могильники и на него, может быть случайно, а может быть, и нет, было совершено неудавшееся покушение. Некие генералы, оттягивавшие ударные подразделения почти в самый момент победы, и направлявшие свои же войска на столкновение друг с другом, делают удивленно-возмущенное лицо и сетуют всему миру на коварство врага. Обиженные и оскорбленные в лучших чувствах сепаратисты, коих в пору называть бандитами и фашистами, демонстрируют всему миру преступления Российских военных, забывая сообщить при этом, что в могильниках лежат их жертвы. Все они, защищая "свободу и независимость" Чечни, почему-то молчат об обратной стороне медали. А где же, правда, о русских жертвах геноцида? Почему молчат о сотнях расстрелянных и обезглавленных? О рабах, что десятилетиями гнили в ямах? Почему умалчивают о том, кто дал Дудаеву оружие? Кто дал им право на убийство детей, стариков, женщин? Кто дал им право на насилие? Между прочим, чеченцы вышли встречать с хлебом и солью фашистские войска, когда весь мир вел с ними войну. Почему об этом ни кто не вспоминает? Почему?
  

*****

   Бамут горел по склону горы, покрывая небо густым черным дымом как пологом над паланкином султана. Зарево можно было наблюдать за десятки верст. Канонаду бойцы отряда слышали даже в двигающихся по петляющему серпантину дороги грузовиках.
   Не доехав километра три до Бамута, колонна остановилась. Бойцы посыпались с бортов как горох с дырявого мешка и начали разминать затекшие от долгой и изнурительной дороги мышцы. К машинам подскочил молодой пехотный лейтенант с красными воспаленными глазами и спросил старшего. Ему показали, и он метнулся к штабному "Уралу".
   - Кто старший? - бесцеремонно спросил лейтенант у только-что спрыгнувшего на землю Будько.
   - А, чего хотел? - в таком же духе вопросом на вопрос ответил Виталий.
   - Надо значит.
   - Ну, если надо так ищи.
   - Ладно тебе цену-то набивать, - вспылил пехотинец. - Мы здесь уже неделю и не в бирюльки играем. Нам не до церемоний. Извините, конечно, если вы старше званием. Я доложу своему начальству о своем не хорошем поступке и потребую меня примерно наказать, а сейчас не когда - там пацаны дохнут.
   - Да, ладно, не кипятись. Тебе кто нужен командир или замы?
   - Командир. Его в штаб вызывают к полковнику Непряхину.
   - Сейчас сделаем, - кивнул Виталий и полез в "Урал". - Товарищ подполковник, тут посыльный из местного штаба. Вас просит.
  
   Командир сводного отряда специального назначения подполковник Вячеслав Петрович Нагирный офицер бывалый - один Афган оставил в его сердце столько воспоминаний, что хватило бы не на один том мемуаров. Кровушки он повидал на своем веку озерами. Пару раз он чуть не попал в плен к духам. Но то, что он увидел в лагере, заставило его вздрогнуть.
   Возле госпитальных палаток лежали штабели из мертвых тел. С одной стороны штабеля, трупы загружали в грузовики бойцы с осунувшимися безразличными лицами и увозили, а с другой, такие же бойцы подносили "двухсотых" и складывали в новые кучи, как брак на какой-то фабрике. Неподалеку между палаток возвышалась гора из перевязочных материалов, пустых ампул, склянок, коробок вперемешку с ампутированными конечностями. Везде сновали суровые санитары в залитых кровью и испражнениями когда-то белых халатах.
   Даже бывалый Нагирный ощутил, как к горлу подкатывает кислый противный комок.
   Штабная палатка располагалась на небольшом холмике в центре лагеря. У входа стояли бойцы с опухшими от недосыпания глазами в грязных бушлатах. На Нагирного они посмотрели абсолютно равнодушно, как-будто им было наплевать кто идет, куда идет. Равнодушные, безразличные взгляды здесь были у всех. От бойца до командира любого ранга.
  
   - Ты мне букварь-то не перечитывай, - гремел в штабной палатке голос полковника Непряхина, - Я без тебя знаю, что боеприпасы не подвезли. Ты, Кострыкин, точнее стрелять научись. Притащил с собой неумех каких-то - лепят мимо цели как слепые. Ты, что сюда приехал в снежки играть?
   - Товарищ полковник, во-первых, у меня все бойцы первогодки, дембелей видите ли пожалели на войну отпускать, во-вторых, чеченцы в бункеры попрятались как улитка в ракушку. Там у них такие укрепления, что и атомной бомбой не взять. Мы же и строили их как всегда по-советски - надолго и в серьез.
   - Мне твои объяснения, что блохе ботфорты. Мне результат нужен. У меня пол тысячи "двухсотых", а ты мне сказки про белого бычка рассказываешь. А ты еще кто такой? - наконец-то обратил внимание Непряхин на вошедшего Нагирного.
   - Командир Отдельного сводного отряда спецназа подполковник Нагирный, - отрапортовал Вячеслав Петрович. - Прибыл в ваше распоряжение.
   - Ну, наконец-то. А то мы тут зашиваемся без вас. Надеюсь, твои орлы не из слабого десятка и имя спецназовское не зря носят. Кстати, почему "сводный"?
   - Отбирали со всей второй псковской бригады.
   - Таких же зеленых и не опытных, как и у них? - Непряхин ткнул пальцем в артиллериста Кострыкина.
   Нагирный поморщился, но дерзить не стал, понимая, что полковник на взводе.
   - Товарищ полковник, не мне судить, как воевать будем. Скажу одно: я за своих спокоен - не подведут.
   - Ладно. Слушай, - он хлопнул ладонью по разложенной на столе карте. - Здесь аул, а здесь построенный когда-то при Совдепии стратегический ракетный комплекс, состоящий из подземных коммуникаций, бункеров и ракетных шахт. Ракеты давно вывезли, а подземелья остались и для нас они уже как сапог в заднице. Пол тысячи личного состава полегло, а воз и нынче там. Чехи там засели - ни как не выкурить.
   - А есть схема коммуникаций?
   - Есть, слава Богу. На, посмотри.
   Полковник протянул Нагирному талмуд с чертежами и схемами. Тот бегло просмотрел их и улыбнулся.
   - Товарищ полковник, я и мои люди знакомы с подобным объектом. Когда наш отряд вывели из Афгана, нас направили на Кольский полуостров и поселили в части, где раньше располагалась стратегическая ракетная часть, сокращенная после того, как полковник Пеньковский сдал американцам наши секреты. И мы, ради забавы, проводили там учения по захвату или, наоборот, по обороне. Хорошо, что у нас раньше подобные объекты строили по стандарту. В общем, схема знакомая. Нам бы еще знать диспозицию чеченцев.
   - Родной. Да я тебя на руках носить буду, если ты туда проникнешь. Хотя нет. Ты, пожалуй, потяжелее меня будешь. А у меня остеохондроз. Диспозиция же такая...
  

***

   Схема действительно была стандартна. Стартовые шахты количеством три располагались под углом в девяносто градусов и соединялись между собой тремя коридорами, сходящимися в центре. В центре же находился двухэтажный бункер с учебными классами, столовой, комнатами отдыха для персонала и центральным пультом. В подземелье вели два входа: один в центре, ведущий прямо в подземелье, другой через пристроенное караульное помещение. Пусковые шахты были накрыты многотонными железобетонными, да к тому же просвинцованными куполами. По периметру были врыты дзоты и блиндажи, рассчитанные на несколько слоев обороны. На расстояние пятидесяти-восьмидесяти метров к шахтам вели вентиляционные каналы. Не как в американских боевиках из жести, а по-советски из того же железобетона. По ним свободно на четвереньках мог передвигаться взрослый человек.
   Вот по этим-то вентиляционным каналам и было решено попасть внутрь коммуникаций.
   Провели артподготовку, напугали отвлекающей атакой и под покровом темноты три группы под командованием подполковника Федорчука, капитана Садовского и старшего лейтенанта Будько прошли сквозь ряды обороны чеченцев, пустив впереди саперов и снимая на ходу часовых, благо их было мало - основные силы чеченцев оставались в центральном бункере. Пехота и артиллерия сосредоточили свой удар по, кажущемуся легкодоступным, участку, отвлекая, таким образом, внимание на себя.
   Дошли до вентиляционных каналов. Все как обычно. Отверстие зарешечено. Работа для саперов. Три минуты и все готово.
   В группе Будько первым внутрь полез сапер, за ним Коротич. Впереди вентилятор. Старый, ржавый, давно не работающий. Можно выломать руками. Сделали. Дальше.
   Как на учениях дома. Один в один.
   Канал восемьдесят метров. Без загибов. Ровненький. На выходе опять решетка. Сапер достал маленькое зеркало с телескопической ручкой, просунул сквозь прутья.
   Шахта. По окружности стакана шахты проходит балкон. У входа в коридор сидят, прислонившись к стене двое с автоматами.
   Коротич, после доклада сапера, достал "Стечкина" с "глушителем", вполз на спину сапера, и прицелился. В грохоте канонады над головами не было слышно даже клацанья затвора, чеченцы, молча, повалились на пол.
   Теперь нужно быстрее внутрь.
   Бойцы как крупа посыпались из вентиляционного канала на пол, мгновенно занимая позиции.
   Будько посмотрел на часы.
   - Укладываемся, - прошептал он сам себе. - Что в проходе, Иосиф?
   - Всего помаленьку. По серёдке сидят человек шесть и по всему проходу толи раненные, толи спящие. Ну, что? С Богом?
   - Да. Вздрогнули.
   Семь беззвучных вспышек из "Стечкиных" - пять трупов, один дергается в агонии. Побежали по проходу, на ходу стреляя в лежащих. Авангард занял позицию, остальные "зачищают" помещения, расположенные по обеим сторонам прохода.
   Бывшая электрощитовая. Бывшая электробойлерная. Бывший туалет. Бывший душ. Когда-то это было создано для того, чтобы дежурная смена могла спокойно и с удобствами выполнять свою миссию по охране и обороне рубежей нашей необъятной Родины. Теперь же в них, давно освобожденных от оборудования, чеченцы держали боезапас, медикаменты, продукты, но в большинстве помещений лежали трупы боевиков или просто мусор, окровавленные тряпки, пустые консервные и стеклянные банки.
   В одной комнате лежали на полу спящие боевики. Спецназовцы молчаливой тенью, стараясь не наступить, прошли внутрь. Сверкнули ножи и молнии выстрелов.
   Все. Следующая дверь.
   Следующая.
   И тут раздались крики и грохот стрельбы, многократно усиленный замкнутостью пространства. Из других проходов, как тараканы во время травли, побежали люди. Загремели взрывы. По ушам ударила волна. Всё закрутилось, замелькало, понеслось. Дудаевцы заметались в бешеном танце. В глазах ужас и непонимание происходящего. Рты искажены криками и стонами. Кто-то полз, кто-то стрелял, сам не зная куда, в кого, зачем, кто-то бросал оружие и молился. Свистели неугомонные, нещадные пули, веером летели осколки гранат, сыпалась штукатурка. Дым, огонь, кровь. Сумасшествие. Страх. Смерть.
  
   Когда всё закончилось и пришло время выходить из подземелья, спецназовцы посчитались. Потерь нет. Нет даже раненых. Есть лишь тяжелый кислый осадок. Свежий воздух принес опьянение и прохладу так необходимую разгоряченным боем воинам. Бойцы закашлялись, отхаркивая, скопившиеся в легких пороховую гарь, духоту и пыль, выдавливая из себя, исторгая оставшиеся после боя горечь страха, отвращения и еще чего-то непонятного, непостижимого, давящего на сердце. У кого-то заслезились глаза, у кого-то из новичков подкашивались ноги, и он падал на землю как подрубленный.
   Осокин сел на бетонный выступ рядом с Коротичем. Его колотил озноб.
   - Что с тобой? - спросил подбежавший доктор Зароков. - Ты в порядке?
   - Т-так всегда! - воскликнул Сергей, хлопая себя по ляжкам непослушными руками. - Когда работаем, - все в порядке, д-даже не з-замечаю, иду как чумовой на полном ав-втомате, а к-когда за-аканчиваем, колотит словно эпилептика. Черт! Не м-могу с собой ни чего поделать.
   - Это нормально, Серега, - спокойно ответил Иосиф. - Значит не все еще отстреляно. Значит совесть и честь пока при тебе. А что касается дрожи, так это адреналин в крови булькает. Ты на меня посмотри.
   Иосиф протянул к Осокину трясущиеся руки, и оба рассмеялись нервным смехом, от которого на глаза выползла предательская влага.
  

Глава шестая

Про Бабу Ягу и Василису Прекрасную

  
   Коротич глядел на пламя в открытой топке буржуйки, не отрывая слезящихся глаз. Огонь торжественно танцевал на поверженных головешках завораживающий, дикий танец первобытного Бога, всепожирающего любую твердь.
   "Огонь, - подумал он. - Первородная стихия, несущая людям тепло свет и радость наряду с болью, смертью, разрушениями и благоговейным страхом. Люди с сотворения мира боятся огня, чураются его, покушаются на его величие, изобретая новые методы борьбы с ним, но вместе с этим они готовы часами не отводить зачарованный взгляд от жарких искрящихся языков пламени, переливающихся яркими красками".
   Коротич вспомнил, как мальцом еще на лето приезжал из Гомеля к деду под Горваль, на то место, как говаривал дед, где Днепр женился на Березине. Там на сплетении берегов с местными пацанами по вечерам запаливал костры, пек в золе бульбу и жарил на ивовых прутиках куски сала, любуясь без устали странной, таинственной и притягательной пляской огня. Как любил он это время! Как тогда было спокойно и хорошо! Как это было давно!..
  
   Иосифа выдернул из мира воспоминаний тихий голос подошедшего к буржуйке Осокина.
   - О чем задумался, Оська? - спросил он, присаживаясь рядом и протягивая окоченевшие руки к топке.
   - Да дом вспомнил в деревне. Все хотел Маринку свозить на любимые места из детства, да так и не получилось.
   - Отвезешь еще.
   - Отвезти-то отвезу, если Боженька поможет, да только дома дедова там уже нет. Продали.
   - Роковец тоже твой земляк- белорус?
   - Да. Только он из Гродно, а я из Гомеля.
   - Значит, вы оба из далекой и загадочной страны Бульбаленд.
   - Ага. А ты бывал у нас в Белоруссии?
   - Один раз прошлым летом на две недели съездил отдохнуть с подружкой в Борисов. Понравилось. Особенно лес.
   - Слушай, Серега, а что ты не женишься? Ты же уже два года как развелся. Забыть не можешь свою Аньку или еще чего?
   - Оно мне нужно, как удаву шлепанцы. Хорош. Наженился уже.
   - Так и будешь всю жизнь за гитару прятаться?
   - Знаешь, брат, гитара ни когда не предаст в отличие от женщины. Так что, лучше всю жизнь в обнимку с гитарой, чем со змеей.
   - Ты хочешь сказать, что все бабы змеи?
   - Ну.
   - И моя Маринка тоже?
   - Да, ну, Оська, ты, что! У тебя Марина умница. Все хорошие женщины уже замужем. А я с замужними ни-ни - зарок. Я уж лучше с гитарой.
   Иосиф улыбнулся неумелой дипломатии Осокина. Все в отряде знали, что Серега любимчик у женщин, даже замужних. Это все его гитара притягивала их как магнит. Сам же Сергуня женщин как-то стеснялся и почему-то не удерживался с ними. И, с кем бы его ни пытались познакомить после развода с женой, он расставался с ними через месяц другой.
   - А если честно, - продолжил Осокин. - Я их боюсь.
   - Кого? - не понял Коротич.
   - Женщин.
   - Чего их бояться?!
   - Не знаю. Не вяжется у меня с ними. Вроде бы, познакомишься с какой-нибудь, пару песенок ей споешь, на ужин пригласишь, а дальше, черт его знает, что с ней делать. Нет, я, конечно, что и как делать знаю, но как подвести вечер под эту черту, как уговорить ее остаться - не знаю. Не умею.
   - Так, ты, что все два года с ними не спал, что ли?
   - Да, спал я с ними, спал. Только, все время так получалось, что не я их, а они меня в постель укладывали. А я, как ты говоришь, за гитару пытаюсь прятаться. И вообще.
   В темноте в дальнем углу заскрипели доски, зашевелилась куча бушлатов, и из-под неё вылез Мазин.
   - Мужики, - сказал он. - Хотите, расскажу новый анекдот. Как раз в тему.
   - Сволочь ты, а не матрос, старшина, - огрызнулся Осокин. - Ты чего подслушиваешь, когда тебя подсматривать поставили, негодяй?
   - Во-первых, что касается великого звания матроса, - я к благородному сословию моряков ни какого отношения не имею и служу не в Военно-морском флоте, а в захудалом спецназе ГРУ. Во-вторых, мне вместо магнитофона всучили видеокамеру, и мне теперь приходится, и подсматривать. В-третьих. Вы так орёте, что разбудили мой желудок, и он теперь ни как не хочет засыпать без чая. Кипяток есть, или опять все самому делать, неумёхи вы нечёсаные?
   - Ну, если ты не огрызаешься на сволочь, то, значит, действительно оголодал, - ухмыльнулся Иосиф. - Есть не только кипяток, но и чай и даже сухарик выделим. Иди. Насыщай свою ненасытность, страдалец.
   - То-то же! Оглоеды. Понаберут детей в армию по объявлению у пивных ларьков, мы потом мучайся, воспитывай их, а молока за вредность ни кто не наливает. Двигайтесь, салаги, дайте дедушке уронить свои кости.
   - Уважаемый, ты что-то говорил про анекдот, - напомнил Серега. - Да! Действительно стареешь - уже склероз. Пора на свалку.
   - Это тебе в Кунсткамеру пора, "облизьяна" ты зеленая, как сказал Достоевский. Читал такого, Митрофанушка? Не перебивай старших, - парировал Мазин, наливая чай в прокопченную кружку.
   - Между прочим, для сведения некоторых. Я тебя на год старше. Забыл?
   -Ой-ой-ой! Не дедуй, пожалуйста. Значит так. Решили как-то Баба-Яга, Змей Горыныч и Кощей Бессмертный подсобить Родине, пойти на войну с чеченскими басурманами. На том порешили и отправились в военкомат, там, мол, автоматы выдают. А через некоторое время встретились они под Грозным. Кощей Бессмертный на костылях в гипсе. Змей Горыныч по земле крыло волочет, и все три головы перебинтованы. А Баба-Яга цветет и пахнет - вся в косметике, нарядная, при орденах и медалях. Встретились, и давай друг другу рассказывать про службу свою. Кощей Бессмертный говорит: "Взяли меня как бессмертного в спецназ и пихают в самые горячие точки. Устал, сил моих больше нет. Помер бы давно, так ведь бессмертный я". Взял слово Змей Горыныч: "А меня, раз я крылатый, записали в авиацию. Летаю себе над аулами, поливаю их огнем. Все бы ничего, так у них стингеры, зенитные пулеметы - только успевай уворачиваться. Весь в пробоинах. А у тебя-то Баба-Яга как дела? Что-то ты похорошела, помолодела" "Ну! - отвечает старая. - Это там, в родных лесах я Баба-Яга, а здесь в Чечне я для всех русских солдат Василиса Прекрасная".
  

Глава седьмая

Цари обезьян

  
   Ночь.
   Осокин поднялся на крышу заводского корпуса, где десантники устроили огневую точку из мешков с песком, поставили пулемет и установили круглосуточный пост. Вот Серега и проверял бдительность личного состава, так как был назначен на сутки начальником караула.
   Сейчас на посту стоял сержант Гришин, долговязый крепыш с оттопыренными ушами, всегда веселый и смелый парень, не боящийся трудностей. Вторым номером у него на сегодня напросился Ставничий, полная противоположность Гришину. Небольшого роста, какой-то несуразный, нескладный, всегда по поводу и без оного хмурый и сетующий на невзгоды, находящий минусы даже в сплошных плюсах.
   Ночь выдалась на славу. Звезды яркими крошками устилали черную небесную простынь. Здесь на юге их было гораздо больше.
   Луна зависла в самом зените, огромная, желтая, грустная. Казалось, что можно рассмотреть каждый кратер на ней, каждый чирей на ее круглом конопатом лице. Взгляд ее с упреком залезал во все уголочки земли, под всякий кустик, за всякий камушек.
   Ветер, не тратя сил до прихода весны, улетел на выходные в Донские степи и куражится там над полями и терриконами, ломая ветви пирамидальных тополей, возомнив себя новомодным парикмахером, забыв о горах на время.
   Осокин подошел к посту тихо, но еще на подходе его окликнули: "Стой! Кто идет!"
   "Молодцы, - подумал Сергей. - Не спят".
   - Начальник караула, - ответил он вслух.
   - Да, видим, товарищ прапорщик. Это для порядка.
   - Для порядка надо. Порядок это хорошо. Ну, как у вас тут? Спокойно?
   - Спокойно. Ночь лунная - все видно как на ладони.
   - Не забывайте, что и вас так же видно, как и вам. Не курите. Сменитесь с поста накуритесь. А пока надо терпеть. И не спать! Гришин, слышал?
   - А что Гришин? Чуть что, сразу Гришин. Я же не спал на посту ни разу. Да, еще и Ставничий стонет тут под руку бесконечно, как в ж... раненый. Поспишь тут. Да, и смена скоро.
   Справа с позиций вэвэшников затарахтел ДШК. Линии трассера умчались за горизонт. Тут же слева от саперов ему поддакнул его собрат. Не потому, что дудаевцы пошли в атаку, а для острастки врага. В центре Грозного что-то обильно горело - отблески пламени в ночное время видны далеко и дополняли лунную подсветку, а дым темно-серыми столбами рос, тянулся, к небу, пытаясь испачкать его, замазать сажей звезды. Со стороны Ханкалы и железнодорожного вокзала доносились раскаты взрывов и беспорядочной стрельбы.
   Город жил по своим законам и умирал тоже. Дома от взрывов на глазах опадали, осыпались, как песочные замки, как несбывшиеся надежды юных, ставших в одночасье взрослыми, унося с собой, словно мстя напоследок, жизни людей. Трупы штатских и военных валялись по улицам города по несколько дней. Остовы машин и бронетехники обгорелые и обездвиженные замерли вдоль улиц.
   Оставшиеся в городе гражданские люди прятались в подвалах, сараях, гаражах, а на стенах писали остатками краски разных цветов: "Не взрывайте! Здесь живут люди". Старики, женщины, дети, русские, чеченцы, евреи, дагестанцы. Все кто не успел покинуть город, или жил надеждой на то, что война как-то его обойдет, не тронет его дом, семью, что снаряд или ракета пролетит мимо и ударит в соседнее здание. И вообще - люди быстро насытятся дракой и успокоятся. Ан нет. Война всех задела в этом городе, не смотря на национальность и вероисповедание, рост и возраст, пол и профессию.
   Ночью город поспокойнее, чем днем. В дневное время все по-другому. Люди грязными букашками копошатся, бегают, стреляют, мрут как мухи, при чем совершенно одинаково, будь то рядовой, генерал или кухарка. Война всех косит без разбору.
   Осокин вздохнул и пошел вниз. Скоро отправлять разводящего на смену часовых.
  
   Внизу его встретил сам командир сводного отряда полковник Нагирный.
   - Ну, что там, Серега? - спросил полковник.
   - В Ханкале и на железнодорожном вокзале идет бой, - ответил Осокин. - Ваваны и саперы нервничают, постреливают, мол бдят. Слышно, что где-то техника гудит. А в остальном: все в порядке. Наши не вернулись?
   - Да, нет еще. Время пока есть. До утра. Как там видимость?
   - Отличная. Не то, что тогда в Абхазии было.
   - А! Вспомнил? - улыбнулся Нагирный. - Я тоже.
  

*****

  
   Нет ничего приятнее возвращения домой после двух бессонных суток. Хотя домом переоборудованный склад-картофелехранилище назвать нельзя. Так уж принято у военных - называть домом или базой любую точку расположения их подразделения. Но, по молчаливому согласию всех бойцов отряда, на этот раз ни кто не захотел нарекать овощную базу базовым лагерем, потому что зубоскалы от соседей всенепременнейше узрят в этом словосочетании возможность посмеяться над бедными десантниками. И так уже саперы, завидев кого-нибудь из спецназовцев, прикладывают руку к уху, изображая разговор по рации, кричат как можно громче: "Укроп. Укроп. Я картошка. Как слышишь меня? Прием. Подкинь соленых огурцов к обеду, а то без них что-то водка не проходит".
   Опасно возвращаться домой после двух бессонных суток по неизвестно кем обстреливаемой территории, под пологом южной непроглядной ночи, без единого огонька на горизонте, по горным тропам.
   Группа уже давно должна была продвигаться по городским улицам, но отсутствие света - абсолютная темень не давали распознать в развалинах домов город это или все-таки какой-нибудь аул, или пригородный поселок.
   Как это не смешно, но группа опытных разведчиков, возвращаясь с рейда в поиске баз боевиков, банально заблудилась.
  

***

   В прошлом этот город был великолепным образчиком советской политики курортизации черноморского побережья Кавказа и Крыма. От Москвы до самых до окраин, от Калининграда до Магадана, от Мурманска до Кушки, - все стремились побывать в Абхазии или в Сочи, или Ялте. Среднестатистическая совковая семья приезжала раз в два-три года на побережье для того, чтобы наесться вдоволь витаминов, обгореть на солнце, нахлебаться соленой воды. Они тащили домой всякую сувенирную чушь, которую им успешно втюхивали предприимчивые местножители: гальку, обточенную морской водой, сушеные морские звезды, ракушки, про которые они потом говорили, что выловили их сами с такой глубины, на какой даже водолазы боятся оказаться, и им при этом верили.
   Добропорядочные граждане моментально преображались и перевоплощались как по системе Станиславского, зачастую и не слыхав о таковой, доказывая всевозможными способами Шекспировскую теорему о том, что весь мир театр. Мужчины превращались в героев-любовников, альфонсов, богачей-набобов. Женщины становились независимыми, добрыми и очень доступными.
   И те, и другие целыми днями возлегали на пляжах, подобно стадам тюленей и моржей, подставляя беспощадному солнцу свои бело-синие телеса, мечтая о заряде энергией на целый год. И те, и другие с заходом светила бросались в ночную жизнь курортных городов как полчища варваров на стены Рима: бары, рестораны, танцплощадки, концертные залы, но, чаще всего, в объятия незнакомцев и незнакомок, загружая их уши уже заученной и отрепетированной лапшей.
   Подобные города пестрели яркими красками нарядов, сверкали витринами всевозможных магазинчиков, кричали афишами, звенели монетами и пахли свежими фруктами и овощами, морем и солнцем, духами и потом.
  
  
   Теперь же этот город был мрачен, сер и пуст, не взирая на лето и курортный сезон. Ни кто не загорал на заминированном пляже. Ни кто не ходил на танцы и концерты, ни кто не приезжал сюда с крайних северов, кроме, разумеется, нашего сводного миротворческого отряда, да добровольцев наемников, присутствие которых отрицалось правительством России в официальных кругах.
   Люди бродили по городу как тени. Молчаливые, угрюмые - они старались быть незаметными, постоянно оглядываясь по сторонам в ожидании внезапной опасности. Они боялись разговаривать даже с соседями, с которыми прожили бок о бок всю жизнь и, которые теперь оказались другой национальности - неправильной.
   Армяне, грузины, абхазцы, русские в одночасье разделились на враждующие лагеря и стали обстреливать друг друга испод прикрытия собственных домов. Со всех сторон мира на помощь как одним, так и другим спешили наемники: одни - с целью привнести свою лепту в борьбу с общим "врагом", другим захотелось испытать себя как бойца и ощутить соль приключений на своей шкуре и адреналин в крови, третьи - просто решили нажиться на грабежах и мародерстве.
   И возникает вопрос, - а в одночасье ли все это случилось?
   Некогда в достопамятные времена, когда некоторые народы занимались еще каннибализмом, с территории далекой египетской страны на Кавказ перебралось племя и обосновалось там на долгие века. Постепенно племя росло и, расширяя занимаемые земли, делилось на рода, которые в свою очередь превращались в самостоятельные племена. Кашоги, шапсуги, убыхи, апсуа, махоши, теучежцы, кабарда, еджерухайцы, черкесы, бесланеи, адыги - все они родственные народы, имеющие одни корни, жившие когда-то в мире и согласии, ну, если не считать небольшие стычки с соседями из-за земли, из-за грабежей и угона в рабство людей. Кстати, крепостного права у этих народов не было вплоть до Октябрьской Революции и, когда царю-батюшке взбрело в голову освободить народы Кавказа от крепостного гнета, то случился так называемый "Странный бунт", - люди не могли понять, от чего их освобождают.
   Государство черкесов и абхазов росло и крепло. Правили князья (пши), ниже стояли воины-помещики (орки), затем шли зажиточные крестьяне (тфакотли) и священники (изначально языческие, затем христианские - шоугены, а потом мусульманские), на более низкой ступени находилась беднота (пшитли), и под конец - рабы (унауты). Развивались культура, ремесла, торговля с соседями, коневодство и сельское хозяйство, но не было письменности, не было городов и, хотя был выход к морю, - не было мореплавания кроме рыболовства.
   Средневековые путешественники и монахи миссионеры писали в своих путевых заметках про гордый народ Черкесии, что люди тут гостеприимные, а земля благодатная и плодородная, а сама Черкесия - Родина красоты.
   Но однажды царь грузинский (толи Луарсаб, толи Георгий, толи Баграт, а может даже и сама Тамара - кому это теперь интересно?) присовокупил Абхазию к своему государству, тем самым разъединил Черкесию на две части.
   С тех пор пронеслись не годы - столетия. И абхазцам захотелось снова присоединиться к своим братьям, а Грузия решила не выпускать столь вкусный кусочек из своего рта: это и курорт, это и житница, это и обширное побережье с благоустроенными портами.
   Город в руинах. Вместо голосов над улицами разлетается эхо выстрелов и гул канонады. На некогда аккуратных, чистеньких улочках мусор, воронки от разрывов гранат и снарядов, баррикады, обгорелые остовы автомобилей.

***

   Но все это видно днем, а южной ночью в отсутствие луны и электрического освещения, ты погружаешься в темноту как в бочку с дегтем.
   Командир группы старший лейтенант Роковец, здоровенный голубоглазый викинг с детскими умильными веснушками, которых он безумно стеснялся и, из-за которых старался быть строже, долго пытался сверяться с компасом и картой, накрываясь плащ-палаткой, и, оглядываясь по сторонам, но тщетно. Ночь можно было резать ножом и намазывать на хлеб.
   Наконец, было принято решение расставить часовых и завалиться спать до рассвета. По рации передали на базу, что группа сбилась с маршрута и, по мере просветления небес, по утренней росе вернется домой в целости и сохранности, получили добро и отошли ко сну.
   Не успели закрыть глаза, как ночь прорезал дикий вопль, как будто кому-то перерезали горло и он, захлебываясь своей кровью, толи от ужаса перед смертью, толи из желания предупредить товарищей о грозящей опасности, в последний раз крикнул, нарушая все каноны маскировки.
   У бойцов по спине пронесся ураган дрожи, сопровождаемый холодным липким дождем противного пота страха и вспрыском адреналина в вены. Сон как рукой сняло. Автоматы в руках, защелкали предохранители, мышцы напряжены. Зубы стучат так, что кажется, будто на Аляске эскимосы проснулись от землетрясения. Глаза спецназовцев вылезают из орбит в попытке хоть что-то разглядеть сквозь темень. Но тщетно.
  -- Не стрелять! - рявкнул шепотом Роковец.
   Секунды текли и текли подобно каплям, стекающим по стеклу в маленькие ручейки, превращаясь в долгие и томительные минуты. Руки и ноги затекли от неудобных поз. Тельники и вшивники пропитались солью и стали тяжелее на кило. Глаза и уши ломило от напряжения.
   Ночь хранила полную тишину, словно ни чего и не произошло.
   Замком группы прапорщик Серега Осокин (его все так и звали - либо товарищ прапорщик, либо Серега), почесав бритый затылок, зашептал командиру:
   - А может это не нашего порешили. Слышь, командир, давай посчитаемся.
  -- Сам об этом подумал. Давай... по-фамильно...
   Провели перекличку. Все на месте живы и здоровы, а ночь по-прежнему молчит, как укутанная в вату. Рассвет через два часа.
   Командир стянул отяжелевшей рукой бандану с головы, поворошил ежик жестких волос и сплюнул сквозь зубы. "Кому-то сегодня не повезло больше, - подумал он. - Правда, не знаю кому: тому бедолаге, которого порешили, или мне оттого, что до утра не доживу, заблудившись здесь. Тьфу, черт! Лезет же в голову всякая поганка. Ладно. Все равно идти некуда - останемся до утра, а там видно будет".
   - Ладно, Серега, труби отбой. Только часовых заинструктируй до слез, чтоб не расслаблялись. Завтра вскрытие покажет. Все.
   Бойцы успокоились. Предохранители снова протрещали, на этот раз, стопоря спусковой механизм автоматов. Потянулись затекшие мышцы, разливая приятную истому по усталым телам. Глаза закрылись в предвкушении долгожданного сна.
   Но не тут-то было! Не успели расслабиться, как сквозь тишину пронесся новый крик.
  -- Господи! Да, что ж такое, - всхлипнул Серега. - Кого же там кончают? Дожить бы до утра. А приеду домой - все мамке расскажу. Она-то вам задницу и надерет, вражины недобитые.
   Опять напряжение. Опять перекличка. Опять все на месте. Еще полчаса тревог, гуляющего по венам адреналина, онемевших от неудобных поз рук и ног.
   Это ведь только несведущие обыватели считают, что спецназ ни чего не боится. Чушь! Смерти не боятся только дураки, а спецназ просто обучен как можно дольше бороться со смертью. Ну, а в остальном, они такие же люди, как и все.
   Опять по кругу пошло заветное слово "отбой" и трескотня предохранителей.
   И опять через пару минут пролетел над землей леденящий нутро звук.
   Человек - такое существо, которое способно привыкнуть ко всему.
   Крик повторялся до самого рассвета с периодичностью в полчаса двадцать минут. Бойцы кое-как уснули. Просто провалились в тревожную дрему как в пустоту - без снов, без мыслей, без надежды.
   Уснул и Серега Осокин, успокоенный думкой: "А, пропади все пропадом. Если выживу - подам рапорт и к ядреной Фене укачу к себе в деревню землю пахать. Достали уже...".
  
   Эх! Серега, Серега! Всякий раз в какой-нибудь заварухе божился он и клялся, что пошлет все куда-то и рванет в какую-то немыслимую деревню, которую видывал только в своих мечтах, а сам плуга от бороны не отличит. Но, только все заканчивалось, как он брал гитару, лабал пару-тройку песен и, взбодрившись, удивлялся своим мыслям об исходе в сельские местности, хлопал замутненную рюмашку и опять в первых рядах рвался в добровольцы.
  
   Ему показалось, что он и не спал вовсе. Но чей-то смех вывел его из оцепенения. Он открыл, сомкнутые казалось на мгновения, глаза и не поверил им. Уже светало. Не то, чтоб как днем, а так, сумрачно, по крайней мере, можно было различать предметы вокруг, но то, что он увидел, заставило его рассмеяться громче часового. От его хохота подпрыгнули все вокруг, не понимая, где они находятся и, вертя стволами во все стороны в поисках врага. Но и они, придя в себя, заржали как потерпевшие от выступления клоунов в цирке.
   Вокруг места привала теснились клетки, в которых на импровизированных ветках и сучках восседали... обезьяны. Мартышки, макаки и прочие представители приматов глазели на спецназ во все свои безумные зыркалки. Стены вольеров были усыпаны осколками, рядом расположились две воронки, раззявив свои пасти в желании укусить небо. Некоторые клетки были покорежены и помяты взрывами так, что звери могли свободно пролезть в отверстия.
   Видимо из одной клетки выполз и, свернувшись в клубок, уснул в ногах у Роковца молодой снежный барс.
   Он поднял голову, посмотрел на всех желтыми спокойными глазами, зевнул и громко хрипло мяукнул, совсем как отожравшийся обленившийся, но простывший котяра.
   И сразу, словно по команде заголосил нестройный, дикий хор обезьян, да так, что уши заложило.
  
   Через пару минут, когда все успокоились, командир велел поставить барса на довольствие и принять пищу самим, а сам стал рассматривать карту и сверяться с местностью. Оказалось, что они находились на территории городского зоосада, а до базы было не больше двух километров.
   Бойцы с упоением кормили котяру тушенкой, от которой он ни за что не хотел отказываться и даже вылизывал пустые консервные банки. По общему молчаливому согласию и с подачи Сереги барса окрестили Васькой и было принято решение притащить его в качестве трофея на базу. Так и сделали.
  
   Спустя час группа цела и невредима, вернулась в отряд. Сослуживцы быстренько закрепили за Роковцом позывной "Барс". А соседи уже больше не смеялись над картофельными десантниками, зато теперь называли их обезьяньими царями.

Глава восьмая

Война или мир

   Военные дороги. Дороги, которые ведут к смерти. Или уводят от нее. Зависит от направления и правильности выбранного пути. Кто-то из журналистов сказал: "Трус и герой ощущают одно и то же, разница в том, какие действия они будут предпринимать". Так и дороги.
   Дороги это щеки войны, по которым текут слезы человеческих судеб, прокладывая себе путь сквозь щетину перипетий.
   По дорогам войны можно читать как по открытой книге. Потерянные в спешке беженцами вещи, воронки, клочки и мотки колючей проволоки, ржавые пятна крови, обрывки бинтов, гильзы от патронов и снарядов, обгорелые остовы автомобилей и бронетехники, клочки исписанной бумаги, останки книг. Здесь вели за руку маленькую девочку, которая обронила в придорожную траву любимую куклу в выцветшем платье, подаренную мамой на прошлый день рождения. Там на руках у друга умирал обгоревший в БМП механик-водитель, и друг, от отчаянья, рыл землю окровавленными пальцами, рвал на себе форму, пытаясь перевязать уже остывающее тело. Там на повороте - толстый контрактник, на глазах у голодных срочников, открыл банку с тушенкой и сожрал ее содержимое, ни с кем не поделившись, за что потом, в первом же бою, получил пулю в спину.
   А еще одна отличительная черта фронтовых дорог - это вездесущая пыль, набивающаяся везде, где только есть малейшая щель, и бесконечная грязь после даже незначительного дождя.
   В жаркие дни по висящему желтоватому облаку можно определить часто ли и давно ли здесь проезжали машины. Облако висит долго, оседая на пропитанные потом одежды, прилипая своими мелкими частичками к телу, цепляясь за волосы, забивая нос и рот, оставаясь на зубах коричневой вязкой массой. После каждой такой поездки приходится отмываться, если конечно есть вода и время, чего на войне всегда катастрофически не хватает.
   Как только пройдет дождь, дорога преображается, превращаясь в липкое месиво. Машинам сразу перестает быть нужной камуфляжная расцветка - они все равно окрашиваются грязью по самую крышу. Грязь обволакивает колеса скользким одеялом, сглаживая протектор, и автомобили плачут на разные голоса, поют арию непроходимых трасс из оперы войны, пытаясь вырваться из цепких лап глинозема, разбрасывая вокруг себя фонтаны комьев.
   Но в десять раз тяжелей людям идущим пешком. На плечах груз, язык вокруг шеи обмотан, как шарф у Бендера, в голове бесконечная череда тяжелых мыслей о доме, о семье, о себе, бушлаты и шинели мокрые и неподъемные. А на каждой ноге, словно пудовые гири, налипла коричневая вонючая масса, которая не дает сдвинуть ногу с места, будто говорит: не ходи туда - там смерть.
   Но солдату надо идти. Чтобы смертей было меньше. И он стряхивает через каждый шаг с прокисших ботинок угрюмые грязные мысли и идет вперед, надеясь на будущее и свою судьбу.
  
   "Буханка" визгливо рыдала, попав в очередную лужу. Если бы не двухмостовая оснастка и дополнительная тягловая сила в виде двух прапорщиков, капитана из комендатуры, троих журналистов и четырех солдат, они застряли бы еще где-нибудь в Надтеречном районе и встали бы, в ожидании тягача.
   Еще вечером Мазина и Осокина вызвал к себе командир и сообщил, что они поедут в Моздок за продовольствием, а заодно, на обратном пути, подхватят команду журналистов НТВ и капитана из комендатуры. Несколько мешков, коробок и ящиков с продуктами, умело приспособленных бойцами под дополнительные сидения, создавали дополнительную тяжесть автомобилю.Женщина-кореспондент, правда, не принимала участия в высвобождении машины из цепких объятий кавказской грязи, да и оператор с помощником особо не утруждались, она даже не выходила из УАЗика, брезгливо поглядывая на пахучее коричневое месиво, называемое дорогой, и на заляпанные одежды военных. За все время пока они ехали из Моздока, она не произнесла и трех фраз, молчала, разглядывая мутное окно сквозь щели между бронежилетами с мелькающим пейзажем, стараясь не встречаться взглядами со спутниками.
   Вместо нее очень охотно вступали в разговоры и споры ее коллеги.
   Мазин, известный говорун в отряде, не выдержал и все-таки задал журналистке вопрос, мучивший его всю дорогу:
   - Марина Сергеевна, я, конечно, заранее извиняюсь за бестактность, но ответьте, пожалуйста, зачем вы-то поперлись на войну.
   - А вы зачем? - парировала она, как бы отмахиваясь от собеседника.
   - Мы со спецназа, - сказал Мазин. - Это наша работа. А вы... Война не женское дело.
   - Ну, спецназовцами тоже, во-первых, не рождаются, - ответила журналистка. - А, во-вторых, не вам разделять дела на женские и мужские.
   - Вы говорите, что спецназовцами не рождаются? - переспросил старшина. - Чепуха! Про этих парней можно сказать, что они родились с зубами и, в первые же минуты пребывания на этом не очень белом свете, приглядевшись к, сверкающим стерильным металлом медицинским инструментам родильного зала, и, увидев людей в масках и белых маскхалатах, начинали орать благим матом: "Атас, братва! Засада! Обложили! Где тут у нас оружейка? Где стволы? Подноси патроны". Правда, их при этом ни кто не понимает.
   По "буханке" прокатилась волна смеха. Лишь женщина слегка поморщилась.
   - С первых же минут, - продолжал Мазин, - они развивают кипучую тренировочную деятельность по рукопашному бою и другим военным дисциплинам: машут руками и ногами, кусаются, мочат врагов (в буквальном смысле, конечно), поют боевые песни (правда, пока, без слов). А ничего не понимающие родители умиленно угукают, восхищенно ахают и охают, прыгают вокруг, суетятся, мечтают, что, когда дитятя вырастет, то станет врачом, учителем, управдомом, ну, на худой конец, космонавтом, и при этом не догадываются, что примерное чадо уже готовится служить в спецназе.
   За тем наступает очередь детского сада, где так много ярких, красивых игрушек, которыми так легко и весело можно отрабатывать удары на головушках миролюбивых и спокойных собратьев по группе, а потом еще шустренько нужно будет найти выход из создавшейся нелицеприятной ситуации, так сказать, придумать отмазку для воспиталки наподобие "он сам первый начал" или "а чё он приставал".
   Потом школа, киношки про войнушку, походы с пацифистски настроенными одноклассниками и доброй училкой с усталыми глазами, которой на днях подложил на стул "мину" - канцелярскую кнопку. Физрук и военрук в восторге, физичка и химичка с инфарктом. Здорово.
   А после школы наступает пора прозрения родителей. Пора осознания того, что чадо уже выросло и наотрез отказывается становиться космонавтом. Мать - за валерианку, отец - за лысеющую голову, любимая - замуж. А он - кремень. А он - в армию. И точка.
   Осокин одобрительно поднял вверх большой палец, поддерживая побратима, а тот не унимался:
   - Училище. Курсант. Первый курс. Второй. Третий. Последний. Лейтенант воздушно-десантных войск - командир разведгруппы в отдельном отряде специального назначения. Сбылось... А может и не училище, а просто школа прапорщиков, или срочная служба. Главное - спецназ. А вы сказали, что не рождаются.
   Мазин, подытоживая, с видом победителя, посмотрел на спутников:
   - Это, что касается вашего "во-первых". А насчет "во-вторых" вам в более красивых словах объяснит мой друг Серега.
   Осокин поймал недоверчивый взгляд Марины и понял, что долго объяснять не стоит, все равно его слова упадут в грязь под колеса "буханки" и утонут в колее, не дойдя до журналистки.
   - Видите ли, Марина Сергеевна, - начал Осокин. - Природой заложено в людей, что мужчина ходит на охоту, добывает провиант, строит жилище, воюет, а женщина рожает детей, воспитывает их, врачует, учит. Мужчина же оберегает ее от всего, что может навредить.
   - Между прочим, - сказала Марина, усмехнувшись. - Есть огромное множество подтверждений, что в некоторых общественно-племенных объединениях, даже и сейчас в век атомной энергетики и, если хотите, в век спецназа, все, что вы перечислили из мужского, выполняют женщины. Даже в космос летают. Вы слышали что-нибудь про матриархат?
   - Слышали, - парировал Осокин. - И про патриархат тоже. Кстати, один из основоположников марксистско-ленинской политэкономии некий Энгельс, если вы, конечно, о таком слыхивали, утверждает или, если вам будет угодно, утверждал, что матриархат - есть один из показателей первобытно-общинного строя и при других, более цивилизованных общественно-экономических формациях, успехом не пользуется. Что касается эмансипации, уважаемая леди, то ее как таковой ни когда не будет, так как мужчина и женщина даже физиологически не похожи друг на друга. Взять хотя бы рождение детей. Сейчас, между прочим, у женщин прав, защищающих ее, гораздо больше, чем у мужчины. Пример? Пожалуйста. Протяженность рабочего дня у женщин короче. Это только поверхностно. Так что, Марина Сергеевна, война - дело мужское, а женское - мир.
   - Очень интересная лекция, - сказала журналистка. - Вы позволите в очередной статье о великомужском шовинизме сослаться на ваши слова, достопочтенный и образованнейший сэр прапорщик? Простите, как ваша фамилия, друг Серега? Может, она встречалась мне в списках номинантов на Нобелевскую премию. Значит, вы, великомудрый, считаете, что война это для мужчин, а мир для женщин? Может, вы дадите нам определение словам война и мир, хотя бы опираясь на вашего Энгельса.
   - А что тут определять? - вклинился Мазин. - Война это война, мир это мир.
   - Не скажи, брат, - остановил его Сергей. - у каждого слова в русском языке множество понятий. Поправьте меня, Марина Сергеевна, если я ошибусь, у слова "да" существует сто семнадцать определений и оттенков. Но в моем понимании война - это способ разрушения одной геополитической системы и воздвижения другой. Вы не согласны? Мир же это процесс временного прекращения огня, для проведения определенных общественно-политических деяний по укреплению позиций.
   Журналистка прервала его, не дав ему до конца высказать свою мысль.
   - Мир - это интегрированная, многократно помноженная совокупность вещей, предметов, людей, явлений, животных, растений, стихий, плюсов, минусов, рассветов и закатов, приливов и отливов, свадеб и разводов, рождений и смертей. В мире все, абсолютно все, взаимосвязано: мальчик по глупости ломает ветку на дубе для создания игрушечного лука - не появится на свет желудь, из которого должен взрасти новый дуб, предназначенный природой для более важных дел; голодная бездомная собака разорвала своими клыками котенка, коему в будущем суждено было стать цирковым дрессированным артистом и бегать по дубовой жердочке; внук глупого мальчишки не увидит это представление и не станет великим ученым-биологом, изучающим мыслительные процессы, движение биоритмов, так сказать, протекающих в мозгах животных, в частности у голодных бездомных собак и не сделает свое гениальное открытие, могущее повернуть всю науку вспять.
   - Вот что такое МИР, - подытожила Марина. - Во всяком мире нужно быть очень осторожным, чтобы не нарушить то хрупкое равновесие, которое, рассыпавшись, может перекроить реальность, где все связано по принципу кольчуги - звено к звену.
   - Ишь, ты! Куда хватили! - сказал Мазин. - А вы знаете, что звенья кольчуги, при натяжении образуют неправильную, но все же плоскость. Поищите другое сравнение, пожалуйста.
   - Да это я для вас, солдафонов, такую параллель провела, чтобы вам понятнее было. Хорошо! Приведу другую аналогию: молекулярное строение воды. Там каждая молекула соединена с другой. Пойдет так? А!.. Не важно. Ваши же методы с применением хирургических инструментов в виде танков, артиллерии авиации против дубин и копий, разрушит человеческую цивилизацию, убьет ее еще в самом начале развития, в самом зародыше.
   - Нет, девушка, - сказал Осокин. - Позвольте с вами не согласиться. Мир есть промежуток времени, весьма кстати неопределенный, между войнами, которыми сильно изобилует история. Мирное время, исходя из исторических же данных, гораздо короче военного. Покажите мне страну, которая не воевала сто лет, а столетние войны, как мне помнится, бывали.
   - Швейцария! Четыреста лет нейтралитета...
   - Нейтралитет - понятие весьма условное. Ваша Швейцария вела бесконечные войны в течении этих четырехсот лет, как на своей территории, так и на территории других стран, в том числе и в России. Это были торговые войны за рынки сбыта. И, какой же это интересно нейтралитет, если страна производит оружие, торгует оружием, обогащается за счет оружия. Нейтралитет говорите? Этот нейтралитет во время второй мировой войны, да и первой, не защитил миллионы жертв империализма и фашизма. Нейтралитет государства подобен равнодушию людей, на глазах которых происходит убийство невинных и должно наказываться жестоко и назидательно всем МИРОМ. А если жаждете цитат, пожалуйста: "Хочешь мира - готовься к войне"; "Народ, нежелающий кормить свою армию, будет кормить чужую"...
   - Лучше худой мир, чем добрая ссора.
   - Не умничайте, - вставил слово старшина, постепенно заводясь. - Обычно плохой мир это всего лишь перемирие, чтобы собраться с силами и приготовиться к новой хорошей драке.
   - Что же касается дубин и копий против наших танков и авиации, - сказал Сергей. - Между прочим, у чеченцев есть такие виды вооружения, которых российская армия не увидит еще лет десять. И, к стати, насчет солдафонов. Люди обвиняют и не очень любят милицию, но, когда с ними что-то случается, они бегут в ближайшее отделение с жалобами и просьбами о помощи. То же самое и с армией. Как только у политиков выскакивает неудача, они тут же прикрываются армией и бросают в пекло тысячи солдат, чтобы те исправляли их ошибки. Потом ждут в столицах и за пышными обеденными столами в промежутках между возлияниями обсуждают провалы армейских операций. А по окончании кампаний наваливаются на военных всем скопом и рвут на части. Хотя это именно вооруженные силы прикрывали их толстые зады и заделывали дыры, образовавшиеся от их неумелой дипломатии. Но в любом случае всегда остается виноватой армия. Как удобно списать все грехи на человека с ружьем, мол, это он стрелял не туда куда надо. Я, конечно, понимаю, что вы с независимого телевидения, но чувствую, что вы уже изначально ехали сюда с целью писать в защиту чеченцев. Удачи вам в ваших стремлениях, но будьте осторожны, ибо слово - это страшное оружие, страшнее пулеметов.
   Тут "буханка" остановилась в очередной раз, уже подъехав к "Рохлинской" понтонной переправе, и Осокин, стремясь побыстрее закончить бесполезный разговор, вышел вместе со всеми месить дорожную грязь.

*****

   Переправа получила звание "Рохлинская", потому что строили ее бойцы генерала Рохлина, с тяжелыми потерями под непрерывным огнем отвоевывая каждый сантиметр противоположного берега. Сейчас обстрелы переправы стали редкими, но, наученные горьким опытом, рохлинцы были всегда бдительны, ни на минуту не ослабляя внимания.
   Осокин припомнил, как однажды увидел во время боя одного из бойцов Рохлина. Тот таскал к САУшке снаряды как заведенный, с мертвыми глазами, ни чуть не замечая их тяжести. Сам же солдат был синего цвета. Артиллерист попросил у, пробегающих мимо, спецназовцев водички попить. От растерянности Сергей протянул ему флягу, в которой вместо воды была водка. Боец, не морщась, выпил пол фляги и вернул ее со словами: "Теплая. Черт. Жаль". И дальше таскать снаряды.
   - Это контузия, - сказал ему тогда Иосиф. - Если его сейчас не остановить, к вечеру загнется.
   Коротич подбежал, к сидевшему в отдалении, офицеру и тронул его за плечо. Офицер упал, как будто только и ждал, что до него кто-нибудь дотронется, что кто-нибудь обратит на него внимание. Он был мертв уже минут двадцать.
   Тогда Иосиф подбежал к бойцу и со всей силы ударил его кулаком в лоб. Солдат рухнул как подкошенный, так и не выпустив из рук снаряда. Коротич закричал на двух солдат явно первогодков, стоявших у бруствера и со страхом наблюдавших за происходящим, чтобы те взяли парня и тащили его к медикам. Долго объяснять не пришлось: пацаны только и мечтали, чтобы хоть чуть-чуть отдохнуть от бесконечной бойни.
   Спустя несколько минут, спецназовцы спрыгнули в глубокий окоп, рассчитанный видимо на долгую оборону. Дно окопа было залито водой. Повсюду валялись и плавали доски и щепки, вездесущие на войне гильзы, ящики из-под боеприпасов. Из-под обрушившейся в результате взрыва стенки окопа торчал рваный обгорелый сапог.
   В дальнем краю на штабеле из ящиков сидел боец. Вид его ошеломил Осокина. Мальчишке на вскидку дашь лет пятнадцать, но глаза, сквозь бесконечную юношескую синеву которых просвечивали рано пришедшие мудрость и усталость, были глазами старого человека, повидавшего на своем веку столько такого, чего многие и за несколько жизней не увидят. Огромная, не по размеру, шапка-ушанка болталась на белобрысой голове как блин на колу. Стеганый бушлат времен Великой отечественной войны с подвернутыми рукавами был насквозь мокрым. Ушитые "галифе", ведра-сапоги - все было в грязи и множестве дыр, через которые проглядывало голое продрогшее тело. Все лицо мальчишки и руки были черны от копоти. Продрогшими пальцами, он держал скрученную в клочок газеты цигарку. На коленях лежал автомат.
   Он курил, а по прокопченным щекам катились огромные слезы. Он плакал молча. Без всхлипов и рыданий. Казалось, слезы текли сами, не спрашивая разрешения у хозяина.
   Разведчики подбежали к одинокому бойцу. Увидев слезы, Осокин спросил:
   - Ты чего ревешь?
   Солдат посмотрел сквозь слезы на спецназовца и совершенно взрослым спокойным голосом, в котором не присутствовало ни капли плача, произнес:
   - Домой хочу.
   И было в этих словах такое отчаяние, такой крик боли и одиночества, что Сергей, глядя на бойца, сам чуть не заревел.
   - Будешь, - сказал тогда Осокин. - Скоро будешь.
   Сказал и сам усомнился в своих словах. Так и побежал дальше, сглатывая на бегу подкативший к горлу комок.
  
   Кому война, а кому и мать родна. Кому мир, а кому тир.
   Через пару лет Серега Осокин узнал от знакомого журналиста, что Марина Сергеевна попала в плен к боевикам, была заложницей у самого Басаева, выкуплена из плена и награждена орденом Мужества за проявленный героизм при освещении событий.
   Но что-то подсказывало Сергею, что в плен к чеченцам она угодила не случайно, а в погоне за сенсацией. И выкуп за нее знаменитый коммерсант, ныне беглый, господин Березовский дал с умыслом. Таким образом, произвели официальную передачу денег боевикам, минуя излишние препятствия. А деньги пошли на убийство таких же простых солдат как у генерала Рохлина, да на теракты в том же самом Волгодонске и Беслане.
  

Часть вторая

Глава первая

Детский ад

   Уже месяц сводный отряд меняет дислокацию. Месяц мотается по дорогам и бездорожью Чечни. Под дождем, снегом и ветром. Под пулями, снарядами, под прикрытием авиации и снайперским прицелом, поймавшим таки одного бойца ( Слава Богу! Лишь ранило ).
   Непросыхающие ботинки, сбитые о камни, десятикратно тяжелеют от липкой, вездесущей, надоевшей больше чем сама война, грязи. Давно нестиранная форма приобрела цвет глинозема, порванная о колючки и гвозди, неоднократно штопанная, казалось, она приросла к коже и стала неотъемлемой частью тела.
   Чесались все. Месяц без бани. Даже воду подогреть негде. Обзавелись бородами. Постригать и ровнять эти новообзаведения некому, да и некогда, потому и выглядели бойцы не лучше, чем сами дудаевцы.
   Спецназовцы без отдыха мотались по горам и по равнинам, понимая, что по "зеленке" так не погуляешь. Отыскивали базы боевиков, схроны с оружием и медикаментами, выручали попавшие в переделки подразделения. Техникой обеспечивали не всегда, а если и снабжали, то к ней страшно было подходить - того и гляди рассыплется. Так что, хочешь не хочешь, а ноги в зубы и вперед. Всего повидали: санатории и дома отдыха, превращенные в укрепленные базы, тщательно замаскированные землянки и бункеры, ямы-зинданы для рабов, богатые и бедные дома, брошенные хозяевами на произвол со всем содержимым скарбом и одичавшей, исхудавшей от страха и голода скотиной. Да, что там дома. Целые аулы пустые. Насмотрелись на руины, беженцев, изувеченную технику. И везде смерть.
   Но самое главное - в отряде не было ни одной потери.
  
   После долгих скитаний по Чечне, отряд расположился в Грозном. В Заводском районе города, оборудовали под лагерь какой-то склад, укрепили его, уложили мешки с песком. Поставили часовых по периметру и на крыше. Все. Можно немного отдохнуть.
   Кто спать, кто писать письма родным, кто на импровизированную кухню готовить ужин.
   Будько переоделся в сухое белье и развесил мокрое для просушки поближе к полевой кухне, неизвестно где раздобытой неугомонным, могущественным старшиной Мазиным.
   Трофейные сигареты, "приобретенные по случаю" тем же старшиной, не смотря на свое звучное название "Мальборо", тянулись плохо. Явно подделка. Да и курить-то особо не хотелось. Так. Просто, пока появилось время подумать, разобрать по полочкам накопившееся, наболевшее, - лучше посидеть в сторонке, а еще лучше с сигаретой.
   Кто-то тронул за плечо. Федорчук. Виталик протянул подполковнику початую пачку.
   - Спасибо, - сказал старый подполковник, одобрительно улыбаясь и протягивая руку к табаку. - Свои есть, но чужие слаще. Ты чего приуныл?
   - Да, так, - отмахнулся Виталик. - Думы нахлынули.
   - Так поделись. Может я и не замполит, не психолог какой-нибудь, но кое в чем разбираюсь.
   Это точно, подумал Будько. Опыта у Степаныча хоть отбавляй - уже какую войну проходит. Дворец Амина брал в Афгане. Уже в годах, седой как лунь, весь в шрамах.
   - Когда мы вернемся домой, - начал старлей. - Мои дети меня спросят, что такое война. Они спросят меня, что я здесь делал. Как я здесь жил? И что я им отвечу? Что война это плохо, что тут люди убивают друг друга? Да, бред это все! Детям нужен отец. Живой, здоровый, невредимый, а не без рук, без ног, без головы. И, между прочим, жене тоже. Им нужен я, а не громкие слова о долге и патриотизме.
   - Ты не прав. Это только слепой юнец, который не нюхал портянок, может так говорить. Ты же офицер спецназа. Не первый раз кувыркаешься. А ведешь себя как боец первогодок. Ты взгляни на это с другой стороны. Сегодня они здесь затеяли бардак, а завтра придут к тебе домой. И что ты будешь делать тогда?
   Да, война это грязнейшая из страстей человеческих. Да, это стихия, которая выталкивает наружу все людские пороки как пахотная земля по весне камни. Да, здесь грабят, убивают, насилуют. Но, ведь, должен же кто-то остановить руку грабителя и убийцы. Должен же кто-то отвести беду и смерть от невинных. Для этого мы и служим государству. Для этого мы и выбираем себе эту профессию и учимся каждый день, оттачиваем, шлифуем себя, готовимся. А если не мы? Кто пойдет заступаться за слабых? Какой-нибудь неумеха-пацан? Так он по неразумию своему и недомыслию и сам поляжет и других угробит.
   А если уж так случится, что кто-то из нас не вернется домой, или вернется калекой, значит так уж суждено. По большому счету, рано или поздно мы все там будем. Вопрос в том, как мы там окажемся: в лавровом венке или с позорным клеймом на лбу, как герои или как трусы, которые не смогли найти в себе силы и мужество. И дети твои потом на тебя будут смотреть и говорить, что их отец герой, или наоборот, что их отец трус.
   А ты говоришь, что ты им скажешь.
   Будько задумался. Федорчук, конечно много красивых слов наговорил, но ведь все правильные. И залезли ведь эти слова Виталию в душу. В самую, что ни на есть, больную точку укололи. Прав Федорчук. Только просветления эти слова не принесли, а лишь смуту, да беспокойство одно.
   - Хорошо, Степаныч, - заговорил старлей. - Объясни ты мне. Что это за война такая? Кто ее придумал? Кому она нужна и, кому при случае счет предъявить?
   - Эх, Виталик! - Федорчук снял с головы шапку и пригладил седой взъерошенный ежик волос. - Эх, Виталик! Да если бы я знал, кто в ней повинен, я бы уже с него семь шкур содрал. Знаю одно. Как вспомню ту картинку в детском саду, - так до сих пор волосы шевелятся. Я эту гниль буду напалмом выжигать до последнего вздоха. Пока сам не загнусь.
  

***

   Это был аул-призрак. Домов тридцать. И все пустые.
   Ни людей, ни собак, ни какой-нибудь скотины. Ни единого звука, который бы нарушил бархат январского утра. В слепых окнах домов не горел свет. Над крышами не вился дым. Шевелились лишь редкие, не успевшие опасть на зиму мертвые листья.
   В аул входили с двух сторон. Группа Будько с Юга и группа под командой подполковника Федорчука с гор с Востока. Дозорные перебегали от забора к забору. Следовавшие за ними основные группы, прочесывали все дворы и дома. Снайперы обшаривали в прицел каждый камень, каждый угол в надежде обнаружить хоть что-нибудь напоминающее о жизни.
   В центре аула располагался, видимо когда-то, колхозный гараж или механический цех, где за поваленным забором замерли в вечном ожидании уборочный КИР, остов от пятьдесят третьего газона, ржавая сеялка и Т-40 без двигателя. Рядом с гаражом стояло здание управления хозяйством без окон и дверей, но с гербовой табличкой у входа, возвещавшей о своем высоком статусе. Напротив, через маленькую площадь горбился барак, окон в десять, огороженный штакетником. Перед ним заброшенная, пугающая своей убогостью и пустотой - детская площадка.
   Когда две группы объединились, Федорчук велел расставить "секреты" вокруг селения, а сам с Будько, радистами и еще тремя бойцами направился в барак, решив сделать из него временный штаб.
  
   Рядовой Санька Рябов был парень деревенский - простой, задиристый, с живым и острым умом. В отряд он пришел из учебки, немного окая, порываясь обучать всему, что умел, или знал понаслышке других таких же, как он сам, но, как он сам выражался, "городских грамотеев". Командиры его уважали за инициативу нужную и не нужную. Правда, инициатива в армии - дело наказуемое. Однако ему прощали многое - главное, что парень старается.
   А еще он мог часами безумолку рассказывать про свою деревню в Орловской области, про батьку тракториста, про цыплят, гусят, коз и прочую живность. Он рассказывал про соседку тетю Зину, у которой они с братом увели кобылу и покрасили зеленкой предварительно экспроприированной у матери в ветлечебнице. Он рассказывал про соседа Петруху-забулдыгу, что, приезжая домой после долгого и сложного трудодня на колхозном тарантасе, падал с телеги в лужу перед собственной покосившейся калиткой и горланил непристойные частушки. Кстати сказать, любимыми песнями самого Саньки Рябова были нескладухи:
  
   На горе растет цветок
   Аленький-преаленький...
   Если ты меня не любишь,
   Я зарежу твой отец.
  
   По стене ползет кирпич,
   А за ним ползет другой.
   Ну, и пусть себе ползет, -
   Может, он его жена.
  
   Как боец Санька, ни чем особым не выделялся. Надо было бежать - бежал, но не быстрее всех, а так, лишь бы не отстать, надо было стрелять - стрелял, но не точнее всех, а лишь бы попасть. Любил Рябов побахвалиться перед молодыми бойцами, что он крутой спецназовец, ловкий, сильный, смелый. Посмотрите, как он владеет рукопашным боем, как он бросает нож, как он крутит дули в спину старшине Мазину.
   На самом деле, трусишка он был сказочный. Он боялся всего: прыжков с парашютом, ударов в рукопашном бою, шальной пули, с визгом крутящейся в рикошете, маминых слез. Но больше всего он боялся того, что кто-нибудь узнает о том, что он боится. Поэтому он и старался не быть первым, но быть рядом с первыми. И редко случалось, что он вдруг шел впереди.
   Такая же редкая случайность вдруг выделила его из всех и в этот раз. Видимо, ему было не очень страшно входить, казалось бы, в пустое здание.
  
   Первым шел Санька Рябов.
   Комнаты в бараке были заполнены опрокинутой и разбитой мебелью, разодранными книгами, растерзанными игрушками. Казалось, люди уходили из детского сада в жуткой спешке и напоследок уничтожали все, что могло понадобиться врагу даже игрушки, или в припадке ярости просто крушили все подряд.
   Подходя к последней от входа комнате, на двери которой красовалась покосившаяся табличка с трафаретной надписью "Музыкальный зал", Санька приостановился, будто почувствовал что-то, будто холодный ветер пронесся в его душе, заставляя вздрогнуть. Рука, протянувшаяся было к дверной ручке, на мгновение замерла на полпути, но, выдержав паузу, все же дернула дверь и открыла путь в... ад.
   Пол, стены и все предметы в комнате были залиты кровью, уже давно застывшей и почерневшей. В середине зала возвышался штабель из изувеченных человеческих тел. В дальнем углу у расстрелянного пианино валялись отрезанные головы с выколотыми глазами. На диване лежал женский труп с отрезанными грудями и вспоротым животом. Все было пропитано сладковато-тошнотворным смрадом разложения.
   Санька согнулся как от страшного удара в живот и упал на четвереньки. Его рвало, и все что вырывалось у него из желудка, растекалось по застывшей крови. Рвало долго. Он не видел, как врывались в комнату десантники один за другим, он не видел, как они выбегали из нее с ужасом на лице, он не слышал, как вырывались из их горла крики боли и отвращения. Он не видел и не слышал ни чего и ни кого. Он ползал по полу весь перемазанный в крови, слезах и собственной блевотине. Он кричал навзрыд что-то нечленораздельное чужим, не своим голосом и шлепал почерневшими липкими ладонями по полу. Он даже не заметил, как чьи-то сильные руки подхватили его и вынесли на улицу.
   Когда волна свежего воздуха успокаивающе погладила его, он поднял лицо к небу и беззвучно зашептал понятные лишь ему одному слова. Слезы текли тонкими весенними ручейками, не спрашивая его разрешения, сами по себе, рисуя на грязных щеках замысловатые поблескивающие узоры.
  
   С этого дня Санька перестал напевать нескладухи и рассказывать сослуживцам веселые байки из жизни односельчан, он надолго перестал улыбаться, а правый висок залила серебристая седина.
  

Глава вторая

   Пленный
  
   Вчера приняли бой. Не могли не принять.
   Около Ведено на кладбище попал в засаду дагестанский ОМОН. Ребятам было жарко. Рация разрывалась просьбами о помощи. Боевики в несколько раз превосходили по численности и вооружению, а у омоновцев куча раненных и "смешная броня", уже выведенная из строя.
   Группа Будько проходила параллельным маршрутом, в каком то километре от места боя. Шли в режиме свободного поиска, без конкретного задания. Бывают такие рейды, когда просто чешешь квадрат за квадратом в поисках неизвестного. Вроде при деле, и в то же время бродишь не понятно зачем, не понятно где. Чаще впустую, но иногда находишь такую вкуснятину - пальчики оближешь.
   Виталик открыл планшет, вгляделся в карту. Совсем рядом. И грохот слышно.
   Выходить по рации на базу, значит засветить группу - у чеченцев есть сканеры, которыми они перехватывают любые переговоры (натовская помощь), ввести группу в бой, опять же демаскировка, а не ввести - парни погибнут.
   Решение пришло само и быстро. На месте сориентируемся.
  
   Омоновцам отступать было некуда. Зажатым с двух сторон - с горы и с дороги, - им пришлось бы выйти на открытое поле. Вот и лежали они, не смея поднять головы среди заснеженных могил, изредка отплевываясь слепым, неприцельным огнем, сберегая боеприпасы.
   Дудаевцы щадили кладбище, не лупили с минометов по могилам предков, зато смачно поливали из пулеметов. С горы, перебегая от кочки к кочке, от дерева к дереву, к кладбищу постепенно спускался отряд человек в восемьдесят, уже потирая руки в надежде на скорую победу и добычу. А добыча не малая - дагестанцы за своих бойцов дадут не малый выкуп, или можно будет обменять их на своих пленных, а, в крайнем случае, останутся в качестве рабов, или живого щита.
   Рабы в хозяйстве вещь важная и нужная. Тут тебе и строители, и землекопы, и грузчики, и предмет торга, а детям да молодым джигитам дежурная груша для отработки приемов рукопашного боя. На рабах можно безнаказанно срывать свое плохое настроение - бесправный раб, особенно если он связанный, да обессиленный от недоедания, болезней и побоев не в состоянии дать сдачи. А какой почет и власть в тейпе занимает человек, у которого много рабов.
   Спецназовцы зашли в тыл той группе боевиков, что находилась на горе. Разгоряченные мечтой о скорой и легкой победе, вахобиты не сразу заметили появление гостей, а лишь, когда заткнулись два пулемета, куда-то пропал снайпер, и в не прикрытую спину ударили смертоносные свинцовые струи. Чеченцы сыпались с горы, как камнепад с воплями и проклятиями. Отряд дудаевцев со стороны дороги тоже не сразу опомнился, а только после того, как снайперы Будько без особой суеты сняли пулеметные точки, а Виталик по рации сообщил омоновцам, что к ним на помощь пришел солидный отряд спецназа. Слово "солидный" было скорее адресовано прослушивающим переговоры бандитам. Дагестанцы воспряли духом и начали более активно отстреливаться из-под прикрытия могильных холмиков и памятников.
   Через некоторое время со стороны Ведено показалась колонна бронетехники, спешащая на помощь.
   Придорожный отряд боевиков сорвался наутек, унося с собой раненных. Тяжелых добивали на месте и бросали как туристы мусор после отдыха.
   Спецназ и омоновцы соединились на кладбище, сбивая в кучу пленных.
   Арьергард в лице Осокина, Коротича и четырех бойцов прочесывали гору в поисках желающих скрыться дудаевцев. Пошли цепью, держа дистанцию.
   Впереди в зарослях кизила Сереге показалось какое-то движение, и он спешно поднял руку, подавая сигнал остальным. Иосиф пополз, обходя кусты с лева. Бойцы взяли кустарник на прицел и стали медленно к нему приближаться.
   Иосиф полз тихо как уж между камней и кустов, зажав в зубах нож. Прошлогодняя листва была мокрая и не шуршала под тяжестью тела. Лишь налипала на камуфляж и разгрузочный жилет.
   "А вот и заросли. Тихо. Не шуми, брат, напугаешь дичь - уйдет. Или бед наделает. Ага! Вот и он. Вот и глупыш. Сейчас мы тебя. В лучшем виде сделаем. Смотри-ка - со снайперской винтовкой! Хорош гусь".
   Коротич обошел боевика со спины, а затем молнией метнулся на него и обрушился как лавина. Снайпер, мечтавший отсидеться в кустах до темноты, не заметил приближения спецназовцев, а когда его схватили сильные руки Иосифа, и к горлу прижалось холодное лезвие острого ножа, весь его оптимизм и надежды рухнули как в пропасть.
   - Спокойно, уважаемый, - тихо произнес Иосиф. - Это всего лишь ограбление. Насильники и мужеложцы придут позже. Ручки-то не напрягай, а приподними и покажи дяденьке. Ну, где вы там? Принимайте упакованного.
   Тут же, как из-под земли, выросли бойцы, и черные зрачки автоматных стволов уперлись предупреждающими взглядами в грудь дудаевца.
   - Умей проигрывать, гроссмейстер, - сказал Коротич, отпуская перепуганного боевика.
  
   - За то, что выручил нас, огромное тебе спасибо, - капитан омоновцев так тряс руку Будько, что Док Зароков не на шутку забеспокоился о возможном вывихе плечевого сустава командира. - За то, что выручил - брат ты мне теперь. И все твои парни мне теперь родня. Сам не забуду и детям прикажу. Ты ведь мог пройти мимо, тебе ведь светиться нельзя, а все равно пришел и помог. Вот тебе адрес, когда будешь в наших местах - заходи. Бывай брат. Здоровья тебе.
   - Спасибо. И тебе победы. Группа, становись. Живей, живей! Заправиться. Гришин, это пулемет, а не хоккейная клюшка. Вы, что, здесь на именинах у любимой тети? Проверьте друг друга. Прапорщик Осокин, рядовые Рябов и Ставничий - в передовой дозор. Шатров и Бабыкин замыкающие. Отрыв сто метров. Не больше! Маршрут старый. Вперед.
  

Глава третья

И на старуху бывает проруха...

  
   Идти разведчику по лесу нужно осторожно. Он должен стать частью леса его глазами, ушами, подвижной, но неотъемлемой деталью. Хороший разведчик обязан знать все естественные запахи и звуки леса и, в свою очередь, не делать ни чего такого, что отличалось бы от этих звуков и запахов. И, если нужно, разведгруппа будет двигаться целыми днями без единого слова. Еще бы! Один нечаянный шорох, один брошенный даже в полголоса звук, могут привести к тому, что противник обнаружит разведрассчет, а это значит бой, потери, сорванная операция. Не зря перед выходом тщательно проверяется подгонка амуниции, чтобы ни что не гремело, не бликовало.
   Спецназовцы молчаливой тенью пробирались между деревьями, чутко вслушиваясь и вглядываясь в горно-лесной пейзаж. Изредка тишину вспугивало хлопанье крыльев какой-нибудь птахи. Группа замирала на мгновенье и снова продолжала движение. Легкий утренний туман струился по склонам, цепляясь за ветки голых деревьев и оставляя молочно-белые клочки на прошлогодних листьях.
   От ночного перехода группа устала. Небольшой привал на рассвете лишь прибавил тяжести к ногам и Будько понимал, что нужно делать остановку, на которой бойцы могли бы перекусить, погреться у костра, и, может быть, чуть-чуть вздремнуть. Хорошо еще, что снег в лесу быстрее тает, и на пути у разведрассчета лежали небольшие серые сугробы, которые можно легко обойти, не оставляя следов.
   Группа поднялась на взгорок. Деревья здесь росли не так часто, а через десяток шагов и вовсе распахнулась поляна, покрытая небольшими холмиками. Внимательно осмотревшись из-за кустов, командир передал по цепи:
  -- Будем делать привал.
   Бойцы выпрямились, расправили затекшие спины в предвкушении отдыха. На стянутых тревогой лицах появилась улыбка.
   Через минуту Осокин тащил охапку сучьев для костра. Санька Рябов расстегивал ширинку, мечтая побыстрее освободить мочевой пузырь. Коротич скинул со спины надоевший ранец и тубусы "Шмелей".
   И вдруг прямо на бойцов вразвалочку, руки в карманах, вышли из зарослей орешника два боевика. Смеются о чем-то. Бороды лопатой. "Ни чего себе туристы!" - пронеслось в голове у Будько.
   Осокин и сам понять не успел, как в руках вместо дров вдруг оказался автомат, да еще и снялся с предохранителя и уже выпустил по ваххобитам очередь. Тренированные мышцы сами выполнили все команды. Рядовой Рябов моментально развернулся на сто восемьдесят градусов и, как был с выставленным на показ срамным хозяйством, так и плюхнулся на землю, стреляя в падении по противнику. Дудаевцы прошитые свинцом, как-то по киношному взмахнули руками и рухнули на землю, так и не поняв, что случилось.
   Но тут Иосиф краем глаза заметил движение сбоку. Он резко обернулся и инстинктивно рухнул на землю.
   Невысокий холм, обойденный разведчиками, оказался хорошо замаскированной землянкой. Черным зевом распахнулся лаз и из темноты, щурясь от света, выскочил "дух" с автоматом на перевес. Но понять, что к чему, он не успел. Коротич поймал в прицел бритый лоб чеченца, и через миг его проломила, разбрызгивая мозги, автоматная пуля, а из землянки на свет лез уже второй боевик. Подождав, пока он весь покажется в проходе, Оська послал и ему смертельный привет.
   В это время Осокин занимался тем же, но у другой землянки, а их, как оказалось, на поляне было с десяток. Половина из них уже обстреливалась бойцами спецназа. Лишь, после того как у Сереги рухнул на пороге четвертый боевик, до тех, кто в ней оставался, стало доходить, что происходит на верху.
   Десантников здесь не ждали.
   "Вот тебе и хлеб и соль и все кавказское гостеприимство!" - подумал Осокин, отправляя в землянку "лимонку". Один за другим раздались взрывы. Разведчики не дали чеченцам собраться с мыслями.
   Несмотря на фактор неожиданности, ситуация складывалась очень опасная. Группа находилась прямо в центре лагеря дудаевцев. Из всех землянок уже как чертики из коробочек выскакивали "духи". Пользуясь неразберихой, разведчики без остановки поливали свинцовым дождем испуганных, еще не пришедших в себя чеченцев, но Будько понимал, что силы не равны и поэтому спешно организовывал отступление.
   Коротич со "Шмелями" за спиной на бегу менял магазин в замолчавшем автомате. Осокин плюнул гранатой из подствольника в кучу боевиков и кубарем покатился в кусты.
   Группа уходила в низ по склону, отстреливаясь короткими очередями. Уходила - сказано слабо. Неслась, не чуя под собой ног. Окончательно пришедшие в себя чеченцы, второпях бросились в погоню, посылая вдогонку беглецам солидные порции свинца и отборные проклятия.
   - Командир, - крикнул Коротич. - Оставь мне пулемет и пару запасных гранат. Я прикрою.
   Виталик посмотрел на Иосифа. В глазах командира промелькнуло сомнение. Так иногда бывает и не только в кино, когда остается один боец и прикрывает отход всей группы сам, рискуя ни когда уже с ними не встретиться. Можно рвать на себе волосы, кричать, что-нибудь про нелепый героизм, который ни кому не нужен. Но вокруг бойцы - они могут услышать слова командира, и кто-то расценит их как слабость. А кто-то скажет про то, что "кто-то же должен".
   После недолгого колебания, Будько достал карту, быстро по ней пробежался взглядом и ткнул пальцем.
  -- Мы сейчас здесь, - сказал командир. - А ждать будем тут. У тебя три часа. Я на тебя надеюсь. Гришин, сюда.
   Подбежал запыхавшийся пулеметчик Гришин.
  -- Отдай ему пулемет.
  -- Но командир, - начал, было, боец.
  -- Я сказал, дай ему пулемет.
   Гришин, нехотя, скинул с плеча РПК и принял от Иосифа АК-74С, затем протянул дополнительную коробку с боеприпасом.
  -- Хватит? - спросил он.
  -- Думаю, да. Ну, если только пару "Шмелей" - ответил Оська.
   Будько сунул Коротичу три ручных гранаты и два тубуса ручных огнеметов. Ни слова больше.
   Через минуту группа уже продолжала движение. Оська пошел вправо, с шумом проламываясь сквозь кусты, что-то крича и выпуская по противнику короткие очереди. Надо было уходить громко, оттягивая на себя внимание и огонь противника, чтобы сбить его с толку и дать возможность уйти товарищам.
   Бежал Иосиф недолго, минут семь. Боевики клюнули на уловку и бросились в погоню за ним. Пули над головой жужжали как сумасшедшие пчелы.
   Вдруг перед ним расступились деревья, и он оказался на краю болота. Через топь тянулся "язык" сухой земли. Коротич, не раздумывая, помчался на ту сторону. Там, отбежав от прохода, метров на двадцать пять, Иосиф плюхнулся на землю, скинул с себя тубусы и привел их в боеготовность. Затем выложил на снег гранаты и стал ждать преследователей.
  
   Крики и стрельба приближались. И вот на краю болота появились "дудаевцы". Чуя близкую добычу, разгоряченные погоней они сунулись прямо в трясину, но провалились по пояс в грязную жижу. Ругаясь, чеченцы вылезли на сушу и затрусили к "языку".
   Оська поднял "Шмель", прицелился и, выждав, пока на проходе соберется как можно больше боевиков, надавил на спуск. Снаряд-капсула черной стремительной птицей метнулся к цели и через секунду перешеек утонул в огненной вспышке. Рано радоваться победе. Не давая опомниться "духам", Иосиф подхватил второй тубус и "Шмель" исторгнул из себя смертоносный заряд в самое начало прохода. Второй взрыв подбегавших к нему боевиков. Спецназовец ударил в это огненное месиво из пулемета. Когда дым рассеялся, тут и там бугрились изуродованные тела. Уцелевшие "джигиты" торопливо отползали под мнимую защиту кустов, за некоторыми из них тянулся кровавый след.
   Коротич быстро сменил позицию. И вовремя. Через мгновение воздух наполнился свинцом. Трещали и сыпались срезанные ветки. Визжали рикошеты. Но били боевики не прицельно, куда попало, так и не поняв, где находится русский разведчик. Несколько минут спустя, стрельба утихла и от леса к перешейку, сгибаясь, то и дело, приникая к земле, устремились три боевика. Выждав, пока они окажутся на расстоянии броска гранаты, Оська дернул чеку "лимонки" и, разжав пальцы, отпустил предохранительный рычаг. Отсчитав секунду, он бросил несъедобный фрукт во врагов. Как он и предвидел, граната разорвалась над головами бандитов, навсегда пригвоздив их к земле.
   Атмосферное давление снова повысилось из-за обилия в воздухе горячего металла. Разведчик по-пластунски передвинулся к группе валунов и занял новую позицию. Постепенно стрельба прекратилась. И вновь на том берегу появились боевики. Они уже почти дошли до конца прохода, как опять прогремел взрыв. Один из ваххобитов получил лишь ранение и стал стонать и кричать, зовя на помощь. Но из леса боялись высунуться. Наконец чеченцы под прикрытием огня решили подойти к раненому и, если удастся, прорваться на другую сторону. Они стали с такой силой поливать огнем, что Иосифу пришлось вжаться в камень.
   Пули били нещадно. С утробным рычанием они вгрызались в землю, с жалобным визгом крошили камни, жужжа, летели над головой в поисках жертвы. Коротич выглянул в просвет между камнями и увидел, как двое ваххобитов уносят раненного, а еще четверо уже находятся на середине "языка". Он взял в руки третью гранату и сдернул чеку.
  -- Но бояться нет причины, если вы еще мужчины, - промурлыкал он и метнул РГДшку.
   Снова взрыв и опять боевики вдавлены в землю. Оська пока решил не менять позицию - все равно дудаевцы его не засекли. Он еще раз выглянул в просвет. На перешейке раненный бандит полз к своим, волоча окровавленный огрызок руки. Остальные смельчаки валялись на земле в экзотических позах.
   Натренированным зрением Коротич увидел движение в кустах на другом берегу и понял, что бандиты уходят с позиции, чтобы обойти болото и напасть с другой стороны.
  -- Нет, ребятки, - пробормотал он. - Нам с вами не по пути, поэтому мне придется уйти пораньше.
   Он нырнул в заросли и стал, петляя, уходить все дальше от болота для того, чтобы через километр-полтора повернуть направо и выйти на след уходящей группы.
   "Чеченцы, - думал Коротич, - может быть, слабее подготовлены, но далеко не идиоты. Обойдя болото и выйдя на мои позиции, они быстро догадаются, что я был один, и пойдут искать группу "по взрослому" - всем миром, озлобленно и решительно".
   Разведчик остановился, чтобы перевести дух и свериться с картой. До точки "Ч" осталось немного: перемахнуть через горку и небольшой ручей. Наметанный глаз выхватывал из беспорядочного узора камней, листвы, сломанных веток и сбитого дерна - следы прошедшей недавно группы. Торопятся ребятки. Идут как слоны на водопой. По такому следу и слепой пройдет.
   Он быстро установил пару растяжек из оставшихся трех гранат (одну он оставил на всякий случай), замаскировал и продолжил бег.
   С горки он спустился, не уронив ни одного камушка, а внизу ему преградил путь ручей, больше похожий на речку. Горная вода и летом-то холодная, а по зиме и подавно. Коричневая вода неслась, рассыпая радужные брызги и оставляя по берегу белую пену.
   Иосиф поднялся на сто метров выше перешел по камням. За небольшим леском должен быть каменный карьер. Если верить карте, то на краю котлована стоят какие-то строения. Там должна ждать группа.
   Лес кончился внезапно. Он почти вывалился на дорогу, как вдруг рядом из кустов он услышал шепот.
  -- Товарищ прапорщик! Мы здесь.
  

Глава четвертая

Дед Кумар и найденыши

   Это было законсервированное строительство щебеночного завода, состоящее из двух корпусов: управленческого и дробильного цеха. Так как здание управления - двухэтажное с пристроенной несостоявшейся столовой, - имело окна на все четыре стороны, то его и выбрали десантники для привала. Легче держать оборону.
  
   Через несколько минут Иосиф предстал перед командиром. После доклада, выпив воды из фляжки и отказавшись от предложенной Осокиным водки, Коротич спросил:
  -- Вы-то как дошли? Без приключений?
  -- Дошли-то без приключений, зато какой улов, - ответил Будько. - Пойди, посмотри.
  -- Может, покурим сначала, - спросил старший лейтенант Зароков, хитро подмигнул Оське и быстро перевел взгляд на Ставничего и Шатрова.
   Коротич хмыкнул, вспомнив, как на кануне выхода покурили анаши вчетвером с Мазиным, Осокиным и доктором...
  

*****

  
   - Не понял, Ставничий! - раздался в палатке голос старшины. - Вы, чё, бойцы, совсем нюх потеряли?
   Ставничий, делавший в этот момент затяжку, поперхнулся и зашелся в кашле так, что слезы из глаз поперли водопадом. Все легкие на изнанку. Гришин с Шайтаном, пытаясь выглядеть бравыми добропорядочными солдатами, вытянулись по струнке. Глаза в потолок. Рожи от усердия дурацкие. Стоят, покачиваются.
   - Так. С этим все ясно, - сказал Мазин и повернулся к остальным. - Гришин, дружок! И где вы эту гадость взяли? Ну, давай, говори, не стесняйся.
   - Ну, мы... это... - замямлил Гришин. - Идем, смотрим - валяется. Ну... и взяли. А это, оказывается, вот это.
   - Что "вот это"? Ты чё мне по ушам катаешь, воин? "Идем, смотрим, валяется"... Ты, чё, в детском саду? Где взяли, спрашиваю?
   Ставничий перестал кашлять и попытался принять вертикальное положение, подобающее при встрече с начальством. Кашель прочистил мозги, но с координацией движения еще было плоховато.
   А Шайтана торкнуло - на лице появилась глупейшая из улыбок, он хмыкал и хрюкал так, что стены палатки тряслись, глаза вылезали из орбит от натуги сдержать смех. Нутром он понимал, что они влипли и ситуация серьезная, но "косяк" сделал свое дело.
   Мазин посмотрел на него и отвернулся к Ставничему:
   - Ну, красавцы! Может ты мне скажешь, где вы взяли "дурь"?
   - Мы, товарищ прапорщик, вчера на зачистке в доме у Сулеймана этого, значит, нашли.
   - Кто нашел?
   - Я.
   - А почему командиру не доложил? Идиоты... Вы же разведчики и знаете, что о враге необходимо собирать полные разведданные. Если у Сулеймана в доме есть травка, значит, его можно за это подтянуть и сосать из него информацию. И не только это. А вы... Ну, все! Пипец вам. Сгною до дембеля. На свинарнике в навозе купаться будете.
   - Если здесь не сдохнем, - сказал Шайтан.
   - Не сдохнешь. Я теперь, чтобы испытать радость от созерцания ваших задниц на свинарнике, буду вашим ангелом хранителем. А ну, выкладывайте сюда остатки "дури"! Иначе порву как Тузик грелку на британский флаг.
   Ставничий нагнулся и вытащил из под лежака целлофановый пакет с анашой. Старшина выхватил траву и засунул себе за пазуху.
   - А сейчас, вурдалаки, бегом к командиру на доклад. А я следом.
   Бойцы, понуро, пошли к выходу. А Мазин осмотрелся по сторонам - может, еще чего упустил.
   Когда солдаты вышли, он вытащил "травку" и отсыпал в другой пакетик половину. Затем, распихав по карманам, вышел, насвистывая какую-то, понятную лишь ему, мелодию и направился в палатку к Коротичу.
  
   Иосиф с Осокиным играли в нарды. По разлинованному выжигателем полю катались самодельные маленькие прозрачные кубики из плексигласа, а пробки от пива и пепси-колы заменяли шашки. Серега и Оська покрикивали друг на друга, хлопали ладонями по ляжкам, их глаза горели азартом. Рядом на импровизированном столе из ящиков стояли две кружки с давно остывшим чаем, пустая банка с этикеткой тушенки, внутри которой стояла по стойке смирно забытая одинокая ложка, и цинк из-под патронов, на половину заполненный окурками.
   - Ты, Серега, - сказал Иосиф. - Совершенно не умеешь играть.
   - Да, ладно тебе. Тоже мне чемпион двора, Капитан семейной команды. Если я не умею, то почему я у тебя уже третью партию выигрываю.
   - Это потому, что я тебе поддаюсь, а ты при этом еще и жулишь.
   - Кто? Я? Да, я, если хочешь знать, самый честный шулер в округе. Честнее меня только дедушка Ленин на портрете. У меня даже разряд по честности. Первый взрослый, между прочим.
   - Ага! А еще у тебя по скромности черные носки. Это ты Мазину заливать будешь. А меня на такую дезу не поймать. Я, знаете ли, в курсе, что у тебя всего лишь серые носки.
   - Ты только не сдай меня Мазину, а то он живот надорвет. Где мы потом в полевых условиях нового старшину искать будем. Да еще и такого пройдоху.
   В этот момент Мазин собственной персоной ввалился в палатку. Видимо он услышал последнюю часть разговора и потому негодовал:
   - Кто это тут пройдоха? Я для них стараюсь, из кожи вон лезу, можно сказать ночей не сплю и при этом пройдоха? Сами вы плавать не умеете.
   - И что ж ты ночей-то не спишь? - спросил Осокин. - Воруешь небось у вэвэшников со склада какие-нибудь деликатесы для нас? Как тебя еще не поймали, лиходеюшко ты наш? Весь-то ты в делах, весь в заботах, аки пчела. Не могу на тебя смотреть без трепета, без умиления, без слез... и так далее. Нужное сам добавишь.
   - Ой! Ой! На себя-то посмотрите. Сам-то на зачистке ложку у чехов спер. Серебряную, между прочим. А что касается моих ночных бдений, то скажу вам без ложных комплексов - не ваше детское дело. Я секреты мастерства не продаю.
   - Я ложку не спер. Я ее реквизировал. У чеченцев не убавилось, а у меня, взамен потерянной в неравном бою с врагом - прибавилось. Партия! Ну, что, Иосиф! Подставляй ухо. Сейчас мы тебя будем взбадривать.
   - Старшина, - возопил Коротич. - Я ведь из-за тебя проиграл. Ходишь тут, отвлекаешь.
   Он наклонился к Осокину и подставил уже покрасневшее ухо. Серега, взяв в правую руку погон с прапорщицкими звездами и голубым кантом, отшлепал по вышеуказанному уху десять раз.
   - Ну, вы и садисты! - восхитился Мазин. - Мне до вас далеко.
   - Если хочешь, - сказал Иосиф. - Мы и тебя изобьем. У нас сегодня настроение классное, подходящее. Готов?
   - Ты посмотри на них! - возмутился Саня. - Я им благую весть принес, а они меня в расход пустить собрались.
   - Знаем мы, твои благие вести, - махнул рукой Сергей. - Хочешь, небось, нам сообщить, что завтра в поход уйдем предрассветной порой. Прощай любимый город и так далее?
   - Холодно. Совсем холодно. Не угадал. И не угадаешь - не тужься.
   - Ладно, колись, кормилец.
   - Прикиньте, - зашептал Мазин. - Вчера бойцы на зачистке у Сулеймана в хате пакет с "дурью" прихватизировали. Сейчас бойцы у командира на вздрюке, а я часть отсыпал. Сами пыхнем. Потом.
   - "Дурь" - это интересно, - глубокомысленно произнес Иосиф. - Только не понял, зачем потом, когда можно сейчас. Ты иди к командиру, отнеси предназначенное ему, Серега на атас, а я чикет забиваю. Саня от командира придет, мы пойдем и задавим по косяку. Как расклад?
   - Согласен, - воскликнул Мазин, шмякнул пакет с травой на стол и исчез в проходе.
  
   Через десять минут Осокин, Мазин и Коротич сидели на ящиках из-под боеприпасов и раскуривали косяк.
   Расслабились. Пустили первый дым. И тут как из земли вырос за их спинами доктор старший лейтенант Зароков и прикрикнул:
   - Это вы что удумали? А? Без меня травку курить? А как же медицинская поддержка? А, ну, делитесь!
   - Да, тихо ты, лекарь, - огрызнулся Мазин. - Косяк дело такое... Он спокойную обстановку любит. А ты орешь как потерпевший. Не голоси. На. Пыхни.
   Доктор взял дымящуюся зачикетенную беломорину, глубоко затянулся, задержал в груди и медленно выдохнул.
   - Хорошая гадость, - противоречиво заявил он. - Продирает.
   Осокин с Коротичем хмыкнули, а Мазин осипшим голосом произнес на выдохе:
   - Ты вот, доктор, куришь тут, а не знаешь, что ты теперь не доктор совсем.
   - А кто? - удивился Зароков.
   - Ты теперь не доктор, а врач.
   - Я врач? - возмутился доктор. - Да, вы что, парни, офигели? Я отродясь врачом не был. Это за что же вы меня так? Что я вам плохого сделал?
   Осокин как раз затягивался. Он захохотал и закашлялся. Слезы из глаз. Лицо покраснело от натуги. Папироса чуть не выпала из рук.
   - Похлопать, - с непроницаемым лицом спросил Мазин.
   Все засмеялись, представив, как аплодируют Серегиному кашлю.
   Сергей сквозь слезы прохрипел:
   - Не надо! Ладошки отобьешь, и врач не поможет. Чем у вованов воровать будешь?
   - Я ему гипс наложу, - успокоил Зароков.
   Осокин вытер глаза. Лицо опухшее. Громко выдохнул.
   - Да! - глубокомысленно произнес он. - Крепкий косяк. Где у Сулеймана плантации интересно? Найти бы, да запалить.
   - Где? - переспросил Мазин. - Да, везде. Здесь конопля везде растет. Здесь на Кавказе вообще все растет.
   - Иосиф, - на выдохе спросил Док. - А вы в Афгане траву курили?
   - Курили, - ответил Коротич, передавая Мазину чикет на последнюю затяжку. - И не только траву. И гашиш курили. А кое-кто и на героин подсел. Да, так, что и в Союзе потом балдел, не сумев слезть с иглы. А кое-кто уж и умер. Это дело такое.
   - Компетентно заявляю вам несведущим, - произнес менторским тоном старлей. - Что анаша особого привыкания не вызывает, но очень сильно ослабляет иммунную систему человека. А так же ускоряет геронтологические процессы и повышает вероятность онкологических заболеваний.
   - Сам-то понял, что сказал? - хмыкнул Мазин. - Или это ты сейчас не с нами разговаривал?
   - А приколы какие-нибудь, с этим связанные, были? - не унимался Зароков.
   - У-у! Приколов было море, - улыбнулся Иосиф. - Хотите расскажу один. Ухохочитесь.
  

*****

   Жил, да был дед. Нет не старый, дряхлый, беззубый и с клюкой, а молодой, здоровенный, красивый парень по имени Пашка, по фамилии Комаров. А дед - это должность такая почетная. Он ведь у нас старослужащий рядовой третьей разведроты воздушно-десантного полка ограниченного контингента непобедимых Советских войск в Демократической Республике Афганистан.
   Жил себе дед, не тужил, доживал свои последние денечки. Нет. Не подумайте, что последние денечки до конца жизни, - последние до конца службы. До дембеля, так сказать.
   И жилось ему не в тягость. А кому, скажите на милость, жизнь в тягость. Ну, кому, я вас спрашиваю, жить надоело? То-то. Вот и ему жизнь не надоела. Просто полегчало немного житие его солдатское, как с большой земли повеяло ласковым домашним ветерком, взамен обжигающему "афганцу".
   Лежит себе под тентом Пашка, козявки из переломанного носа таскает, да пуляет их направо и налево, а молодежь вокруг резвится, да суетится, старается деду услужить. Как же! Ему старому опытному воину, ветерану, так сказать, необходимо то в столовку за компотиком сгонять, чтобы облегчить душевные и телесные муки, жарой навеваемые, то в медпункт к санинструктору за мазью от ожогов сбегать. Ведь форму новую по повелению какого-то московского умника ввели, который южнее Сочи не заезжал ни разу, а посему, нововведенные им кепи, хоть на бестолковке солдатской и смотрятся козырно, но уши-то от солнца не закрывает, в отличии от старых панам, и уши обгорают у бойцов влет.
   Лежит дембель. В ус не дует. Да и, откуда им взяться, усам-то, если обидный мальчишеский пушок на его веснушчатой физиономии почти не заметен. Пашка ведь у нас блондинист от природы. И от этого несоответствия, должности дедовской и природной обманчиво-юношеской внешности, случилось вдруг с ним расстройство душевное. И захотелось дембелю горечь сию безутешную... Нет. Не водкой горькой залить, а травкой ароматной задымить. А надобно сказать, что дюже падок наш Пашка на "Чарлика" (так у них в полку план называли), отсюда и проистекает перемена прозвища из Комара в Кумары. Был Комар, стал - Кумар.
   И выбрал грозный дед из молодых, да ретивых самого, что ни на есть, соображалистого, и послал сего отрока за священным "Чарликом", и, подумав, что это хорошо, вновь погрузился в углубленное созерцание искуснейшего переплетения нитей тента.
   Не прошло и десяти минут, и не успел Кумар дойти до завершения изучения им высоко-филосовского вопроса, как нарисовался, довольный и переполняемый чувствами, отрок от салажни и протянул великолепному Паше пакетик с травкой.
   Кумар со знанием дела забил тугую косячину и дунул, в смысле затянулся, во всю саженную мощь своих молодеческих легких.
   Через пару часов Пашка заступил на охрану и оборону, как сказано в Уставе, всего, что поручено под охрану и оборону, а так же места и участка местности, на котором он, будучи часовым должен выполнять свои, так сказать, навязанные святым долгом, обязанности.
   Ах, какое скучное занятие быть часовым: пить нельзя, курить нельзя, оправлять естественные надобности - нельзя. А так же нельзя спать, прислоняться к чему-либо, принимать и передавать от кого-либо что-либо кому-либо, говорить, сморкаться, плеваться, читать, чихать, писать, ковырять в носу, шить парадный смокинг, кататься на мотоцикле, приставать к проходящим мимо и соблазнительно виляющим задом женщинам, а так же каким-либо другим способом отвлекаться от несения службы. А разрешено-то как мало! Всего лишь - убрать за спину автомат на случай пожара или стихийного бедствия.
   Но, священная для всех военнослужащих книга "Устав", написанная (по словам незабвенного майора Беляева) "кровью - черным по белому", нужна лишь малолетним салажатам, чтобы они по неразумности своей не перепутали службу с медовыми пряниками и не слонялись без дела, а зубрили ее от корки до корки. По Кумаровым меркам - устав книга бесполезная. Бумага в нем толстая и жесткая и на цигарки не подходит. Но, в остальном, - ни чего книжица. Особенно места про награждения, поощрения и повышение в звании.
   Скучно на посту. Ветер достал. Здесь под Гордезом ветер особенный. Колючий, горячий. Кожу сдирает. Пацаны с ободранными лицами к медику через день бегают. Особенно после поездок на машине в открытом кузове. А тут недавно зеленку "чистили" (лес вырубали вокруг базы) так половина от тепловых и солнечных ударов чуть ли не в обмороки впадала.
   А зеленку "чистили" по взрослому, - не просто прорежали, а вырубали все под корень, потому что понравилось духам из нее по нашим позициям постреливать. А иногда, в порыве вдохновения, выскакивали они из за поворота на "барбухайке" (местный гибрид легкового автомобиля и трактора, сварганенный, одному черту известно из каких запчастей) или на тойотах-пикапах с установленными на них пулеметами и поливали шурави добрыми порциями свинца. Чтобы подыграть духам в их национальной потехе, установили наши отцы-командиры зенитный пулеметик на крутилочке и солдаты довольно-таки успешно отплевывались от шутников хорошими оплеухами.
   Чтобы ночью афганским юмористам и сатирикам не захотелось зайти к десантникам в гости, саперы, из имеющегося в резерве снаряжения, натянули по периметру полосочку в четыре метра шириной из колючей проволоки под напряжением. Но чаще всего на "колючку" забредали собачки и, что обиднее, по ночам. Срабатывала система оповещения и часовые начинали поливать со стволов по округе. А на утро дуканщики приносили командиру счета длинной в километр, в которых перечисляли испорченное имущество: стекла, мебель, товары.
   Дабы подобное случалось как можно реже, майор Беляев приказал отстреливать всех собачек попадающих в поле зрения, что и стало любимым занятием часовых - и развлекуха, какая ни какая, и польза для дела. Те экземпляры, что по больше, иногда пускались десантниками в пищу, остальное закапывалось в специально отведенном для этого месте. Через неделю афганцы перестали выпускать домашних любимцев на улицу, прекрасно понимая, что шурави, голодные до хлеба и зрелищ, не будут спрашивать у божьей твари, кто у нее хозяин и как ее зовут, а, просто на просто, завалят и, либо сами съедят, либо червей накормят.
   Наш дед Кумар, затихарившись в укромном уголке, чтобы ни кто не засек, быстренько выкурил косячок с "Чарликом". И стало ему хорошо. Выгоревшая на солнце чахлая травка, казалась ему теперь сочной сенокосной травой приокских левад, птицы выводили трели, усиленно напоминавшие по мелодике битловские шлягеры, а глиняные дома бедного афганского кишлака получили более яркую окраску и теперь пестрели разными оттенками, как в рисованных мультиках.
   Жалко, что его скоро сменят на посту и он не сможет наблюдать дальше эту прекрасную картину. В такие минуты Кумару особенно хочется отличиться и доказать свою значимость в этом мире. Хочется поймать злого врага голыми руками, принося пользу всему прогрессивному человечеству, освобождая планету от нечисти.
   Тут-то и появилась злополучная собака неизвестной породы в поле видимости Кумара. Пашка зло улыбнулся и прицелился в бедную тварь вражьего пошиба. Грянул выстрел, но наглая собака решила не падать замертво, а подпрыгнула от страха и побежала прочь от ужасного места.
   Неудачливый стрелок понял, что произошло что-то не так и, проанализировав (что далось с большим трудом) ситуацию, пришел к выводу, что пуля из ствола не вылетала. Застряла. Может, бракованная попалась, а, может, песок в ствол надуло. Черт его знает.
   "Ладно, - думает Кумар. - Разбирать автомат не буду. Лучше выбью застрявшую пулю вторым выстрелом. Клин клином вышибают".
   Поднял оружие, прищурился, нажал на курок. Бабах!
   Из казенника повалил дым, ствол надулся, руки затряслись - пуля осталась внутри и вторая, присоединившись к ней, устроила в нарезном канале хорошую пробку.
   "...", - подумал Пашка. А что он еще мог подумать поэтому поводу? А вы бы что подумали?
   Пока Кумар все это обдумывал, пришла смена. И сразу же возник естественный вопрос разводящего сержанта: "Чего палил?"
   Пашка хотел было слегка урезонить зарвавшегося сержанта, который младше его по призыву на пол года, но, вовремя вспомнив о сложившейся ситуации не в его дедову пользу, решил не рубить с плеча и все рассказать, - авось что-нибудь сообща придумают.
   Сержант, выслушав Кумара, пришел к весьма странному выводу. Он нахмурил брови и сказал сакраментальное слово непереводимое с Великого русского языка ни на один другой: "П . . . . ц!".
   Слово это хлестнуло Пашку по шее как еловой лапой. Да так, что все остатки "Чарликовой" цветастой радости в один короткий миг слетели с него, как голуби с колокольни в бабушкином селе. Ноги у него превратились в каменные столбы. Зубы начали отбивать странные заморские ритмы.
   И надо же было в этот самый миг достопамятному майору Беляеву вздумать проверять посты.
   А надо добавить, что командир Пашку недолюбливал, нутром чувствуя Кумарову страсть к "Чарлику", но не имея возможности доказать и поймать за руку. Кто-то или что-то внушило майору коварную мысль, что Пашка прячет травку в стволе автомата, и он целенаправленно шел наказать нерадивого бойца, поймав того на посту с заныканным косячком. И на неудачу дембеля принесло проверяющего в тот самый момент, когда прозвучало из уст сержанта каверзное словцо.
   Беляев же, услышав произнесенное, воспринял все на свой лад, мол Пашка попался с запретной заначкой, и, потирая руки, устремился как танк на кочку.
   - Так-так! - радостно запел командир. - Что мы имеем? Рассказывай, дружок, как дела.
   У Пашки мгновенно во рту образовалась Сахара - от жары все пересохло и противный скрипучий ком песка забил горло, не давая звукам покидать гортань.
   - Сержант, Комарова сменили на посту? - обратился майор к разводящему.
   - Так точно, - проорал ретивый служака.
   - Тогда имеем право, потребовать у него оружие для осмотра. А ну-ка, дружок, дай-ка пушечку-то, что-то уж больно сильно ты его к груди прижимаешь.
   Кумар уронил сердце в пятки, но все же протянул трясущимися руками командиру свой автомат.
   Беляев, разрядив, как положено, оружие, быстренько снял крышку с затвора, высвободил затворную рамку из пазов и заглянул в канал ствола. Естественно - ствол забит. И опять майор понимает это по-своему. Он выкрикивает победное "Ага!" и шустренько, со знанием дела, собирает "Калаш" в боевое состояние. Вгоняет патрон в патронник и, подняв автомат вверх, делает выстрел, думая, что выстрелом уничтожит кумарову заначку, развеяв ее по ветру.
   Бойцы зажмурились в томном напряжении.
   Автомат выстрелил. Но...
   Третья пуля не только не вышла, но и принесла оружию еще большее повреждение - ствол на месте вздутия разорвало.
   Теперь командир на некоторое время лишился дара речи, зато сержант решил повторить страшное словцо, чем вылечил майора от онемения.
   - Это что? - спросил Беляев охрипшим голосом, придя в себя.
   Сержант в третий раз повторил русское непечатное слово, на этот раз с таким выражением, словно констатировал факт ядерного взрыва.
   Три недели Кумар был занят важными делами - он мыл полы в офицерских модулях, убирал по всей территории мусор, таскал всевозможные грузы в разных направлениях, был центровым на чистке картошки и мытье посуды на кухне, чистил сортиры, чуть ли не зубными щетками.
   За тем командир решил отправить штрафника на дембель с глаз долой, благо время подошло. А оружие списали после очередной небольшой перепалки с духами.
   Но можно с уверенностью сказать, что Пашка Кумар больше в жизни не прикасался к проклятому зелью. По крайней мере, он это обещал всем своим приятелям-сослуживцам.
  

*****

  
   Войдя в соседнее помещение, Иосиф присвистнул. На бетонном полу под бдительным оком автомата в грязной изодранной одежде сидели два бойца. На вид совсем еще мальчишки. Чумазые. На допотопных стеганых бушлатах ни каких знаков различия, эмблем, погон, шевронов. Явно не по размеру давно нечищеные сапоги, больше похожие на обрубки. Впалые щеки, испуганные вытаращенные глаза, дрожащие покрасневшие от холода и "цыпок" руки придавали солдатам еще более детский вид.
  -- Ух, ты! - вырвалось у Иосифа. - Привет, ясельники-висельники. Откуда такие экземпляры.
  -- Говорят, что отбились от своих, - с улыбкой ответил Виталий.
  -- Да, врут они все, - вмешался Гришин. - Суки они. Дезертиры. Шлепнуть их, по законам военного времени и вся недолга. Может, их просто ножом по горлу и конец.
   Коротич чуть не поперхнулся. У Гришина, наверное, после утренней пробежки напрочь крышу сдуло. Да, что он несет?! Ножом по горлу!.. Своих... Пацанов... Оська собрался уже пулеметчику голову вместе с позвоночником в трусы просыпать, когда заметил у командира группы странное выражение лица. Ясно - это они разыгрывают бедолаг, чтобы реакцию прощупать.
   Но тут один из найденышей вскочил на ноги. В глазах огонь, хлипенькая грудь выгнулась колесом, кулаки сжаты до посинения.
  -- Это мы дезертиры?! - воскликнул он. Голос звонкий мальчишеский, срывающийся от обиды. Еще немного и заплачет. - Это мы дезертиры? Мы с Аркашкой первые на весь полк написали рапорты, чтобы сюда попасть из "учебки". Послали. Первые пять дней мы трупы в цинки укладывали, а потом нам дали автоматы и на Грозный. Мы и там не скулили, даже когда пьяный прапорщик прикладом выгонял под пулеметы и снайперов. После этого боя нашей роты не стало и нас оставшихся четверых воткнули во вновь сформированную из таких же, как и мы. И так месяц изо дня в день, пока какому-то мудаку великозвездному не вздумалось сформировать колонну из двух "Бэтэров" и десяти машин, да послать сюда без сопровождения, чтобы колонна нарвалась на засаду, и из русских пацанов получились первосортные консервы в цинке, в собственном соку.
   Он перевел дух и, проглотив слезы, посмотрел всем присутствующим в глаза.
   - Я-то что. Я, как только наша машина остановилась, смекнул все как надо, понял, что нам кранты и в кусты, что погуще заполз, и залег. А Аркашку нахлобучило волной, да осколками посекло. Вот чечены его за двухсотого и приняли. Прошли, пнули для порядка, и даже пули контрольной пожалели. Легкораненых и живых они собой увели, а тяжелых добили.
   Мы уже неделю до своих добираемся. Аркаша до сих пор сказать толком ни чего не может, да сознание теряет. Вон синий весь. Ему в госпиталь надо.
   Будько улыбнулся широко и по-доброму.
   - Теперь вижу, что не дезертиры. Ладно. Придется парни пробежаться. Рядовой Аркаша, ты как выдержишь или тебе лучше носилки сорганизовать?
   Боец попытался что-то сказать, но кроме невнятного мычания у него ни чего не вышло, поэтому он просто кивнул головой, а в усталых глазах поселился лучик надежды.
   - Тебя-то как зовут, герой? - спросил Оська у другого.
   - Женя. Рядовой Смолянинов. Вы не пожалеете. Не беспокойтесь - мы дойдем. Я ему помогу.
   Тут в разговор вступил Осокин:
   - А где ваше оружие, рядовой?
   Женя сразу насупился.
   - А оружие, товарищ прапорщик, у нас отобрали, как раз, перед тем как отправить в колонне. Так что нам даже отстреливаться нечем было, да и застрелиться тоже.
   Где-то далеко прогремел взрыв.
   - Опаньки! - вырвалось у доктора.
   - Черт! Идут след в след, - вырвалось у Иосифа. - Пора уходить, командир.
  

Глава пятая

Кошара

   Люди бегающие по утрам трусцой и не подозревают, насколько бег продлевает жизнь. Но не их ленивое переставление ножек в попытке убежать от инфаркта к инсульту, а настоящий лошадиный галоп с полной выкладкой по пересеченной местности, когда на хвосте висит враг и каждая твоя остановка, каждая задержка приближает его к тебе.
   За спиной РД (ранец десантника) с пайком и допбоекомплектом, на ногах пудовыми гирями висят мокрые берцы с налипшей на них вездесущной грязью, на плечах разгрузка, автомат, гранатомет с зарядами и, как обязательный приз, тяжеленный бушлат, впитавший в себя столько влаги, что хватило бы спасти умирающий Арал.
   И бегают люди не десять минут вокруг собственного дома для поддержания авторитета перед соседями, а час, два, чтобы выжить, по горам, да по долам.
   Спина одеревенела. Что-то там колет в правом боку. Легкие на изнанку. В помутневших глазах уже давно праздничным салютом искрят звезды. Ватные ноги заплетаются, да норовят за что-нибудь зацепиться, обо что-нибудь споткнуться, уронить измученное тело на матушку землю. Какое им, ногам дело до тела. Ведь это они страдают в первую очередь, это они в кровавых мозолях и задушены жесткими берцами, это их бьют о твердую, каменистую тропинку.
   А тело бы совсем не почувствовало падения - оно само давно уже пытается упасть, растянуться в полный рост, насладиться прохладой, тишиной, покоем. Но есть у тела враг, который все время над ним издевается, мучает, толкает его, заставляя двигаться, бежать дальше, без остановки, трясет, не давая забыться в долгожданном отдыхе, кричит, понукает: "Быстрее! Старая рухлядь. Скорее, развалюха. Враг гонится за тобой. Хочет отобрать у нас самое ценное, что есть у человека - его жизнь. А отдыхать потом будешь".
   "Когда?" - спрашивает тело.
   "А, черт его знает, - отвечает мозг. - Когда прикажут!"
   И тело летит дальше, подгоняя в свою очередь протестующие ноги.
   Всегда можно сделать еще один шаг.
  
   Бежали уже час, сделав одну маленькую передышку. Такую маленькую, такую крохотную, что никто ее и не заметил. Дудаевцы как волки шли по пятам жертвы, не отставая ни на шаг.
   - Командир, - обратился на бегу к Виталию Осокин. - Тебе не кажется, что нас как зверя загоняют в готовую ловушку. Они же след в след идут.
   - Вот-вот! Как по маяку, - ответил Будько и, испугавшись собственных мыслей, бросил подозрительный взгляд в сторону плетущихся новичков.
   Смолянинов и особенно Аркаша еле переставляли ноги. Разведчики по очереди помогали им. Мысль о том, что мальчишки тащат на себе маячки, холодом пронеслась по венам.
   - Да, нет, Серега, я лично их шмонал. Чистые они. А вот то, что они обуза для нас - это точно. Как гири на ногах. Эй! Подтянись и грохоту поменьше, мамонты.
   - Долго они так не протянут, - кивнул в сторону новичков лейтенант Зароков. - Они еле плетутся, да и нас с ритма сбивают. А куда бежим-то вообще?
   - В светлое будущее, - ответил Будько. - Нам бы часик еще продержаться на бегу, а там наши. Ладно. Ищем место для привала. Как бойцам объяснить, что чем больше отдыхаешь, тем больше устаешь?
   Лес казался еще гуще из-за того, что его заливал тягучий, молочно-белый туман. Спецназовцы считают его своим другом - легче можно оставаться незамеченным, невидимым для врага и звуки вязнут в нем как в вате. Но он же и предатель ибо точно так же помогает и врагу. Темно-серые скелеты деревьев, обглоданные осенне-зимними холодами, проплывали мимо десантников странными неземными призраками, царапая лица скрюченными пальцами веток.
   Еще через пол километра в распадке между двух пологих склонов группа наткнулась на старую полуразвалившуюся кошару слепленную из глины и камней. Было решено остановиться здесь в давно пустующих стенах на привал.
   - Эй! Волкодавы, - рявкнул Будько на бойцов, видя, что те обессилевшие рухнули на земляной пол как подкошенные. - Не спать. Привести себя в порядок, заправиться. Рябов, Ставничий, Гришин, Зуйко - занять наружные посты в радиусе пятидесяти метров. И не спать, рахиты вы жизнерадостные. Лично выпорю. На отдых двадцать минут. Блин! От сердца отрываю. Дальше пойдем без перекуров. Все. Гришин, ты чего телишься? Тебе, что, ускоритель нужен?
   Гришин недовольный особым вниманием к своей скромной персоне побрел к выходу.
   Командир взглянул на примкнувших к группе бойцам. У Аркадия из носа шла кровь, тонкой струйкой стекая на подбородок. В глазах мальчишки читались усталость и отрешенность. Да и лицо его друга искрило тревогой. "Парень очень слаб, - подумал Будько. - Как бы вовсе не отрубился".
   - Дойдет? - спросил старлей у Смолянинова, кивая на Аркадия.
   - Дойду, - вдруг ответил сам за себя Арканя хриплым, но вполне уверенным голосом.
   "А не такой уж он и слабый", - пронеслось в голове у командира.
   Он привалился спиной к деревянному столбу, поддерживающему ветхую крышу. Сейчас бы домой на Кубань. Там уже редиску давно посадили. Брат, небось, весь огород вскопал, оставил только пару грядок с озимым чесноком, да мамиными тюльпанами, что высаживаются с осени. Костя, старший брат, всю свою семью, наверно, вытащил на сбор черемши в лесок у Лабы. Соседка, старая адыгейка тетя Сима, напекла хлеба и несет с домашним сыром угощать соседей казаков, а запах от свежеиспеченного каравая растекается густой тягучей волной по всей улице, опережая саму тетю Симу, заставляя просыпаться обленившихся от безработицы собак и скулить, в надежде получить хотя бы маленький кусочек выпечки.
   А сразу за огородами начинается Лаба. По весне и осени она растекается от талых снегов и дождей, затопляя берега мутной коричневатой водой, а летом она прозрачная, прохладная, спокойная сама и успокаивает усталое разгоряченное сенокосом тело. Над рекой нависает вековая серебристая ива, по раскидистым сучьям которой мальчиками забирались на самый верх, а затем бронзовыми от загара стрелами плюхались в воду с криками и визгами.
   Иногда Виталик влезал на иву просто так. Он любил смотреть в небо, лежа на изгибе ствола и угадывать рисунки в пышных формах облаков. Вот это похоже на крылатого коня о трех ногах, это на чью-то гигантскую ладонь, чуть правее плывет под рваными парусами старый драккар. Куда они летят? Такие белые, мягкие, беззащитные. Гонит их ветер в свою далекую страну, собирает их в большие серые тучи, а затем направляет их обратно, чтобы выжать на сухую землю грозовым дождем. Вон уже одна закрыла собой полнеба. Сейчас прольется небесная влага, прошьют землю острые пики молний, наполняя воздух электричеством и озоном, а потом дальнобойным беглым залпом всесотрясающий гром.
   Бум! Ба-бах! Тра-та-та-та! Разнеслось по округе раскатистое клокочущее эхо. Вот и гром.
   Стоп! Это не гром. Это пулемет!
  

Глава шестая

В тисках

   Виталик резиновым мячиком прокатился к стене и выглянул в бывший когда-то оконный проем. Прошлогодняя высокая трава не давала хорошего обзора, но по грохоту гришинского пулемета можно было определить, что враг пришел не с тыла, а наоборот, на встречу. Видимо чеченцы просчитали маршрут отступления и попросили своих преградить дорогу разведчикам.
   "Молодец Гришин - не проспал", - мелькнуло в голове у Будько.
   Он заметил, что Коротич юркой змейкой метнулся наружу в помощь пулеметчику. За ним как привязанные выскочили два бойца. Осокин уже начал отдавать распоряжения по организации обороны.
   Старая заброшенная кошара была метров тридцать в длину и десять в ширину. Больше половины крыши провалилось внутрь. Если дудаевцы хорошо вооружены, то они просто могут забросать десантников гранатами и все закончится очень быстро и печально, как у Шопена, и снайперы со склонов тоже могут неплохо поживиться. Нужно вырываться а не пытаться отсидеться и надеяться на чудо. Минут через десять-двадцать к ваххабитам подойдет помощь из преследующего отряда. Зажмут.
   - Радист, - крикнул командир.- Передавай наши координаты и проси помощи. К чертям собачим радиомолчание. Давай, кудесник. Серега! Осокин, принимай дальнее крыло под оборону. Шатров, бегом на этот холм и отсекай всех. Понял меня? Извини, брат, работай один - прикрыть не кем. Давай, родной!
   Шатров, пригибаясь, выбежал из кошары. Ему навстречу влетели Рябов и Ставничий, а с другой стороны Коротич и компания.
   - Командир, - сказал Оська. - Если здесь зависнем, то нам кранты. Надо уходить.
   - Знаю. Рябов, Ставничий. Дуйте на Восток лыжню проведать. Смотрите, не рисуйтесь. Вперед!
  
   Пули заколотили по каменной кладке, как град по крыше, сбивая со старых стен лишаи. Рикошет добавлял в этот безумный концерт адских ударных инструментов перепуганный визг посланцев смерти. В рассеивающемся тумане начали проявляться как на черно-белых снимках в фотолабораториях скрюченные, бегущие силуэты атакующих дудаевцев, которых окруженные десантники тут же вылавливали в прорезь прицела и, если повезет, прижимали их навечно к земле свинцовым гнетом.
   Будько перебегал от бойца к бойцу, каждому определяя его сектор ведения огня. Без дела остались только новенькие - Женя и Аркаша. Виталий вытащил из ранца распакованный цинк с патронами и бросил безоружным:
   - Чтобы не сидели без дела, снаряжайте опустевшие магазины. Родина вас не забудет.
   Он ловко развернулся и уже через пару секунд стрелял в приближающихся чеченцев.
  
   Над головой у Осокина грохотнуло. Со стен и потолка посыпалась штукатурка, труха прогнившей древесины. Рядом упал кусок стропила.
   - Вот пилюли от рояля! - вырвалось у Сереги.- Грубо-то как. А если бы по голове. Я же без каски, дурачки. Зашибете ведь. А потом ищи вас по горам по долам, чтобы взыскать за нетрудоспособность.
   На мушке висли все новые и новые цели. На таком расстоянии Осокин стрелял одиночными - легче целиться и патроны экономишь. Очередной бородач, тащивший в руках гранатомет, упал в траву неестественно вывернув шею на бок. А вон еще один крадется. Этот с пулеметом. Тоже упал. А там кто ползет. Ну, этого надо все-таки очередью, а то не видно куда попадаешь.
  
   Небольшой уступ с кучей валунов Шатров присмотрел еще на бегу. Взлетел на высотку на одном дыхании. Метнулся молнией к камням. Змейкой прополз, занимая удачную позицию. И вот в перекрестии сквозь рассеивающуюся дымку тумана вполз первый ваххабит.
   СВД звонко гавкнула и у чеченца в голове появилась еще одна дырка. Дудаевец взмахнул руками и упал на спину. Шайтан облизал пересохшие губы. Начался отсчет. Пока неразбериха - можно еще два выстрела сделать и снова менять позицию.
   Еще один чеченец выскочил из тумана. На этот раз спецназовец выстрелил в живот - ваххабиты своих раненных стараются вынести, - этот будет громко стонать и звать своих на помощь, а, значит, будет новая работенка у снайпера.
   И точно. Уже через минуту к раненному подползли двое боевиков и, собирались, было оказывать ему медицинскую помощь. Два выстрела - два попадания.
   "А теперь меняй позицию, Андрюша. А не-то приедешь к мамке в цинковом комбезе."
   Шайтан медленно отполз назад, не шевельнув ни одной веточкой, не скатив ни один камешек. Просто, растворился. А через некоторое время СВД снова вступила в бой.
   Аркаша и Женя забивали уже по шестому магазину, когда услышали крик командира:
   - Гришин, сука, не зевай. Смотри, бля, слева! Слева заходят!
   Будько сам уложил весь магазин куда-то влево, отстегнул его и бросил новеньким.
   Те переглянулись. Аркаша встал на трясущиеся ноги и подошел к выходу. Выглянув из-за ветхого косяка, он увидел метрах в трех от кошары, лежащего дудаевца, раскинувшего руки и ноги звездой. На расстоянии вытянутой руки от чеченца валялся АКС. Что-то всколыхнулось у Аркаши внутри. Горячая волна ударила в голову. На лбу выступили крупные капли пота.
   "Да, что это я? - мелькнуло у него в мозгу. - Я ведь тоже солдат. Я тоже присягу принял. Да, что присяга?! Красивое слово и всего-то. А парни бьются и нас прикрывают, между прочим. Оружия нет? А это что? Под ногами лежит, просит - подними и стреляй".
   Оська, перебегая от одного огневого рубежа к другому, увидел, как Аркаша, пригнувшись, сиганул в дверной проем.
   - Что ж ты делаешь, мать твою... - вырвалось у Коротича.
   Он в один прыжок оказался у дверей, выглянул и сразу все понял. В следующий момент он уже несся на помощь к бойцу.
   Аркаша наклонился над трупом, а в шести шагах от него бородатый чеченец вскинул свой автомат. Что-то тяжелое и сильное толкнуло бойца в спину так, что он пролетел по воздуху и, перевернувшись через голову, упал в мокрую траву. Тут же почти над головой раздался выстрел и ему ответил второй где-то рядом. Где-то совсем рядом.
   Он оглянулся. В двух метрах от него оседал на землю старший прапорщик Коротич. Губы плотно сжаты, по лицу текут капли пота, в глазах бесконечная тоска. А справа рухнул мешком бородатый боевик.
   Иосиф не упал - он опустился на землю мягко, как будто решил прилечь отдохнуть. Руки, сжимавшие автомат, расслабились, и АК выскользнул из ладоней в траву.
   Сквозь стрекот автоматных очередей, сквозь гипнотизирующее тарахтение пулемета пронесся чей-то крик:
   - Коротича убили!
   Этот крик вырвал Аркашу из оцепенения. Он вскочил, размазывая грязным рукавом по щекам неизвестно откуда взявшиеся слезы, вцепился в разгрузку Иосифа и потащил в кошару.
   Кто-то оттолкнул его, а затем он вдруг оказался внутри вдавленным в стену. На земляном полу лежал Иосиф, а над ним склонились двое: командир и лейтенант Зароков - медик группы. Будько поднял голову на лице растерянность, но голос не дрогнул, лишь заползла в него какая-то новая нотка, когда он крикнул:
   - Он живой! Ни кому не отвлекаться. Каждый на своем секторе. Док разберется сам без помощников.
   Затем он перевел взгляд на Аркашу. На тысячную долю секунды бойцу показалось, что во взгляде застряло осуждение, но старлей отвернулся, не сказав больше ни слова.
   Осокин до треска сжал зубы, губы от напряжения посинели, в глазах щипало, то ли от пороховых газов, то ли еще от чего. Он боковым зрением видел, как Зароков разрезал на Иосифе ремни и камуфляж, как доктор суетливо рвал пакеты с бинтами, как беспомощно шевельнулась рука Коротича. И в то же время он ловил в прорезь прицела маленькие фигурки, то вскакивающих из высокой травы, то падающих чеченцев.
   Туман рассеивался стремительно. На смену ему теперь выплывал из кошары и клубился пороховой дым, не желая оседать и растворяться. Сквозь сизоватые остро пахнущие гарью облака просвечивало голубое небо.
   Дудаевцы теперь уже не перли напролом. Они осели за бугорками и делали редкие короткие перебежки.
  
   Шайтан, скорее почувствовал, чем увидел, что к нему подкрадываются со спины. Он резко развернулся и выстрелил почти не целясь из "Стечкина". Один из нападавших упал, схватившись за живот, и застонал, второй, сделав обманное движение вправо, все же прыгнул на спецназовца с ножом в руках. Снайпер перекатился, выскользнув из-под противника в последний миг, и снова выстрелил. И еще. И еще. Затем вскочил на колени, прицелился в голову первого, корчащегося на земле чеченца, и спустил курок. Боевик дернулся и затих.
   Шатров схватил СВД и, пряча на ходу пистолет, петляя, побежал к кошаре.
  
   В кошару ввалились запыхавшиеся Ставничий и Рябов. При виде раненного Иосифа Ставничий замер, а Санька, лишь стиснув зубы, коротко доложил Виталию:
   - Нас везде обложили, товарищ командир.
   Будько смачно семиэтажно выругался. Он предвидел это и Коротич об этом говорил. Что ж, остается только одно - отбиваться до последнего.
   - Командир, - заорал в этот момент радист. - "Гром" на связи.
   Будько кинулся к нему, выхватил телефоны и закричал в эфир, пытаясь перекрыть музыку боя:
   - "Гром"! "Гром", это "Буран". Я в квадрате восемнадцать-тридцать два. Восемнадцать-тридцать два. Как понял? Как понял? Да. Все в помещении. Здесь гостей не меряно. У меня трехсотый!.. У меня трехсотый!.. Помоги чем сможешь. Подкинь дровишек... "Гром", их слишком много. В кольцо берут. В кольцо берут, говорю. Нам не выйти... Да. Понял. Понял. Конец связи.
   Виталий посмотрел на Осокина.
   - К нам "борты" летят, - крикнул он.
   И тут же, как по заказу по кошаре вдарили гранатометы. Внутрь ворвалась смесь ударной волны и огня. Посыпались камни и осколки, в двух местах обвалилась крыша.
   Зароков закрыл собой Иосифа. Осокин, падая на земляной пол, разбил нос в кровь. Балка обрушилась на левое плечо Гришина, но он не выпустил пулемет из рук, а лишь присел и снова вступил в бой, сжав зубы и рыча что-то злое про родственников Дудаева.
   В пролом в стене влетел запыхавшийся Шатров, оглядел всех вокруг вытаращенными глазами и, не говоря ни слова, вклинился в бой, высунув СВД в дыру.
   Рябова швырнуло волной о стену, как мячик. Он встал, шатаясь, но снова упал и прополз на руках пару метров. Санька провел трясущейся рукой по стриженой голове, смахивая кусочки штукатурки и смешивая пыль с кровью, текущей из ссадины на темени. Боец поискал глазами косынку - она клочком серо-зеленой изодранной тряпки валялась в трех шагах от него. Он схватил ее и зачем-то, даже не стряхнув, запихал за пазуху, затем вытащил из бокового кармана брюк голубой берет и поспешно натянул на голову так, будто только десантный берет может защитить его от пули или осколка.
   Аркаша и Женя отряхнулись. Аркаша подобрал автомат Коротича и стал посылать прицельные короткие очереди по чеченцам. Женя продолжил забивать патронами магазины.
   Будько вылез из-под обломков, потряс головой, зачем-то шлепнул себя пару раз по уху, словно воду вытряхнул после купания. Он осмотрел кошару, цепляясь взглядом в людей. Слава Богу! Все целы.
   Старлей подбежал к Коротичу и доктору:
   - Ну, что, док? - спросил Будько. - Как у него дела?
   - Две пули, - ответил Зароков, пытаясь перекричать грохот. - Грудь и задета паховая артерия. Он теряет много крови. Его срочно надо эвакуировать. Я здесь бессилен.
   В глазах доктора залегла горькая тоска.
   - Оська, Оська! - болезненно произнес Виталий. - Как же ты так? А? Крепись брат. Крепись.
  

Глава седьмая

Я пошел...

  
   Кошару потряс новый взрыв. И еще один.
   Радист, отстреливавшийся рядом с Аркашей, упал на колени, обхватив руками голову. Из ушей и носа текла кровь. Аркаша мельком взглянул на него, но остался на месте, опустошая магазин автомата, посылая в чеченцев пулю за пулей. Радист, шатаясь, встал во весь рост, смахнул рукавом кровь с лица и посмотрел на командира.
   Ставничий вытащил из-за пазухи нагрудный крестик на толстой нитке, поцеловал его и запихнул его в рот, закусив черными от копоти зубами.
   Будько подбежал к нему, схватил протянутые телефоны и хлопнул бойца по плечу, то ли ободряя, то ли сочувствуя, что-то начал кричать в лингафон, размахивая свободной рукой.
   Шайтан нашел, наконец, гранатометчика. Перекрестье прицела упало на дудаевца, придавило его так, что пуля должна была зацепить прицел гранатомета и войти в глаз. Выстрел! Готов. Где следующий?
   Осокин поменял позицию, перепрыгнув через горящую балку. Разбитые в кровь руки тряслись. Во рту было солоно оттого, что он прокусил губу. От набившейся пыли скрипели зубы. Отшвырнув опустевший рожок магазина, он скользнул взглядом по Иосифу. Тот лежал в том же положении, доктор с искаженным болью лицом колдовал над ним, не отходя ни на шаг. "Суки!" - процедил Сергей сквозь зубы и выплюнул под ноги коричневатый сгусток пыли вперемежку с кровью.
   - Су-уки-и! - заорал он, разряжая новый магазин в чеченцев. - Суки! Это вам за Оську!
   И тут сквозь грохот стрельбы все ясно различили звук двигателей вертолетов. Даже был слышен свист разрезаемого лопастями воздуха. Сразу же автоматный стрекот перекрыли выстрелы с бортовых пушек, взревели НУРСы, от взрывов задрожала земля.
   Спецназовцы упали на земляной пол и вжались в него, срослись с ним, а иначе, вертолеты, прилетевшие на выручку, своим смертоносным дождем и тебя зацепят, или взрывная волна достанет, схватит, вытянет тебя наружу, порвет все внутренности, измочалит тебя в клочья.
   По стенам и остаткам крыши кошары замолотили осколки, камни и куски земли, вокруг от пыли и дыма потемнело так, будто на горы опустились сумерки и вот-вот наступит ночь. Уши до боли заложило от бесконечного грома взрывов.
   Небо слилось с Землей, и это соитие принесло им дикую первозданную боль и опустошение. Все смешалось: земля, камни, огонь, дым, крики, кровь, оружие, трава, смерть, жизнь. Все смешалось в этом крохотном для Вселенной и бесконечном для людей отрезке времени. Ни земля, ни Небо не видели страданий своих детей. Они сами страдали, ибо дети принесли Им эту беду, ибо это дети, играя в свои страшные игры, терзают Их, разрывая, кроша, кромсая, ибо это Их дети сами отреклись от Них и теперь убивают своих родителей вместе с собою, оставляя после себя бесконечные пустыни без растительности, без воды, без людей, без жизни и надежды на нее.
   Говорят, создав человека по своему образу и подобию, Бог задумался: "А зачем он Мне нужен? Чтобы видеть в нем Себя и исправлять Свои ошибки? Но Я же непогрешим! Я же не совершаю ошибок. Так на кой он Мне сдался? Да, ладно. Пусть живет..."
   И человек живет! Не смотря ни на что, живет и размножается. Творит, как и Бог, по образу своему и подобию, правда только доступным для него методом. И изготавливая модели будущего поколения, человек убивает себеподобных. И делает это с особым изощрением, каждый раз изобретая все новые и новые способы убийства.
   Да. Для Вселенной это был всего лишь миг, мгновенно промелькнувшая частичка времени, а для спецназовцев эти восемь минут показались вечностью. Им казалось, что, пока гремят взрывы, они успеют состариться и умереть от естественной смерти, а не от попадания снаряда или ракеты. Ни кто не шевелился, пока не стихла канонада, вжимаясь в землю, прикрывая голову руками. Ни кто не решался открыть глаза.
   И вдруг наступила тишина. Не чистая. Не кристальная. Она нарушалась звуком удаляющихся вертолетов. Но это была тишина. Без взрывов, свиста осколков, шлепков грязи о стены и крышу, без стука камней. Это была тишина.
   Первым поднял голову Будько. Он окинул быстрым взглядом спецназовцев и закричал в микрофон рации:
   - "Птица"! "Птица"! Это "Буран"! Вы куда, бля?! У нас тяжелый трехсотый! Вы куда, бля, полетели? Что? Повтори, "Птица"! Да, вы что, охерели? Мы же не донесем его.
   Бойцы один за другим поднимались, отряхивались, ощупывали себя, крутили головой по сторонам, словно не веря себе, что они целы и товарищи их тоже, прислушивались к словам командира. Осокин рыкнул на них, чтобы не расслаблялись, а занимали оборону и они послушно и профессионально устраивались у импровизированных бойниц, которых после вертолетного обстрела стало больше.
   На лице Виталия отразились все эмоции, все чувства, которые посетили его в этот момент. Он переключил на рации верньеры и снова закричал:
   - "Гром"! "Гром"! Это "Буран". Это "Буран". Как слышишь меня? Как слышишь меня? Прием. "Гром"? "Гром", "Птица" ушла. "Птица" ушла, говорю. У нас тяжелый трехсотый. Мы не донесем его. Прикажи "Птице" вернуться. Пусть хотя бы заберет раненных. Ну, хоть одного Коротича. Да, насрать мне на секретность. Пусть эти мудаки вернутся, хотя бы за Оськой. "Гром", бля! Мы не донесем его! Мать вашу, вы что не понимаете?
   Он швырнул микрофон, вскочил на ноги во весь рост, развел руками и хлопнул себя по ляжкам, покачав головой.
   - Вот суки! - сказал Будько. - Давайте плащ-палатку. Док, как он?
   - Приходит в себя, - прохрипел Зароков. - Я ему влил морфия слоновью дозу. Нужно быстрее в госпиталь.
   Бойцы расстелили плащ-палатку, приподняли Иосифа и переложили на нее. Командир тыча пальцем в людей отдал приказание:
   - Осокин, Шайтан впереди. Гришин, Рябов замыкающие. Остальные тащим Коротича по очереди. Пошли. Пошли.
   - Командир, - обратился к Будько Осокин. - Разреши я тоже Оську потащу. А с Шайтаном пойдет Ставничий.
   - Добро! - рявкнул Виталий.
   Сергей взялся за угол плащ-палатки возле головы. Зароков взялся с другой стороны. Еще два бойца схватили края в ногах. Дружно подняли и побежали.
   Земля вокруг кошары была перепахана воронками. Тлела трава, горели деревья, выкорчеванные с корнями и разодранные в щепки и мочало. Дым застилал, развидневшееся было небо не хуже утреннего тумана. Вокруг тяжелым прессом давила тишина, которую пытались проломить топот бегущих спецназовцев и их тяжелое дыхание.
   Когда уже выбрались на ровную тропу и пробежали минут пятнадцать, а воронки остались далеко позади, Осокин вдруг увидел, что глаза Иосифа открыты, и он шевелит губами.
   - Потерпи, братка! - сказал Серега. - Потерпи, родной. Скоро мы тебя донесем.
   - Нет, - вдруг произнес вполне сильным и здоровым голосом Коротич. - Не обманывайтесь, братцы. Мне не дожить.
   Тут как тут оказался рядом Будько. Он взглянул на Иосифа и бросил на бегу:
   - Ты, что Оська, хрень несешь? Мы тебя дотащим. Не волнуйся. Ты лучше крепись.
   - Нет, командир. Я уже отбегался. От судьбы не убежишь. На этот раз все. Ты лучше передай моей Маринке, чтобы отдала Кольке Тетерникову долг. Я у него тысячу занимал и две банки тушенки. И Петрову Валерке я полторы должен. Пусть она отдаст. Снег такой грязный. Весна. А ведь он был когда-то белый. Я помню.
   Он закашлялся. Изо рта потекла струйка алой пенящейся крови.
   - Прекрати, Оська, - прорычал Осокин. - Лежи спокойно, не болтай всякую чушь. Тебя Маринка ждет, а ты тут похороны по саму себе устроил. Вот приедешь домой из госпиталя и сам все отдашь. А то, хочешь, я отдам? И помолчи, брат, тебе говорить нельзя. Вон спроси у доктора. Доктор скажи.
   - Да, Иосиф, - доктор произнес эти слова, словно был на лекции. - Тебе необходимо молчать.
   - Брось, Док, - прохрипел Коротич, успокоив кашель. - Я уже там. Лучше слушайте. Еще я у Мазина брал канистру с маслом для своих Жигулей. А Андрюхе Дадонову пусть Маринка отдаст его магнитолу. Я ее починил. Серега, дай попить. Пить очень хочется, словно год не пил.
   - Иосиф, блин! - рявкнул Будько. - Ты это прекращай. Ишь! Прощаться тут вздумал. Правильно Серега сказал - приедешь, сам все отдашь. Ты лучше силы береги.
   Тропа вытекла на грунтовую дорогу, устеленную толстым ковром прошлогодней листвы, опавшей с деревьев, нависающих аркой. Бежать стало легче, но, боясь мин, разведчики продвигались по самой кромке обочины, внимательно смотря под ноги.
   Иосиф снова закашлялся, брызгая кровью, а когда кашель унялся, глаза его удивленно уставились в небо и он, хрипя, произнес:
   - Все командир... Все пацаны... Я пошел...
   - Оська, не смей! - крикнул Виталий. Эхо отразилось от леса.
   Группа остановилась, подтянулась. Над Иосифом склонился Док, потрогал его пульс на шее, а когда понял, что Коротич мертв, закрыл ему глаза.
   Все молчали. Звуки замерли во Вселенной, которой наплевать на этот крохотный, проклятый Богом клочок земли, на человека, лежащего на плащ-палатке, на ту боль, что взорвалась в груди у людей, стоящих кругом.
   Вселенной все равно. Она не лезет в дела своих обитателей. Она Живет своими делами и чувствами, законами и мыслями, недоступными для понимания человека. Она даже не знает, что кто-то умер. Ей все равно.
   Но что-то дрогнуло, что-то сдвинулось, что-то проснулось. С ветки осины сорвался оставшийся с прошлого года желтый листок и, паря из стороны в сторону, светясь в лучах солнца, плавно, словно боясь побеспокоить, лег на грудь Коротича. Высоко в небе клином пролетели какие-то птицы, держа строй и что-то крича. Может, прощаясь, может, сочувствуя. Хотя птицам тоже наплевать на беды людей, на кровь, на бинты, да, и на самих людей им тоже наплевать. Они высоко, а люди... лишь бы люди к ним не лезли.
   Доктор поднял полные беззвучных слез глаза на командира.
   Виталий стоял потрясенный, ошалевший от тишины и потери, забывший обо всем на свете.
   И снова время застыло, как студень. Минуты вязли в бесконечности, словно в болоте, не падая, не гремя часовым механизмом, а ползя, просачиваясь, сдирая с себя паутину обездвиженности.
   Серега окинул всех взглядом. Лица растерянные. Глаза прилипли к лицу Коротича.
   Оська, Оська! Как же так? Ведь ты всегда был такой живой, такой светлый, такой несгибаемый. Оська, Оська!..

Глава восьмая

Дома

   Странно. Весна на севере в этот год пришла рано. В апреле. Темные проталины на снежных полянах смотрелись дырами на полотне зимнего маскхалата. Верба и ива сошли с ума, выпихнув под солнечные лучи пушистые кисточки почек, не боясь возможных заморозков. Ели и сосны, заскучавшие зимой, взбодрились, стряхнув с усталых ветвей тяжесть снежной шубы, пушистая зелень хвои, казалось, стала ярче. Даже небольшая речушка разорвала смирительную рубашку льда и теперь журчала, переваливая вешние талые воды через вечные камни, торчащие черными нечищеными клыками вдоль по руслу.
   Темное сухое полотно дороги несло автобусы с бойцами и грузовики с вещами и оружием в гарнизон весело, словно весеннее настроение, подогреваемое солнцем, передалось транспорту. Двигатели урчали бодро, как будто мурлыкали разудалую песню о том, как возвращались с войны герои. Встречающие друзья офицеры и прапорщики болтали без умолку, рассказывая о своем житье бытье, пока сводный отряд был в командировке.
   Только вот самим возвращающимся почему-то не было весело. Не очень радовало солнце - на Северном Кавказе его было не меньше, деревья там уже покрылись листвой, огороды засажены, тепло. Щемящее чувство потери давило беспощадным гнетом.
  

***

  
   Иосифа запаянного в цинк отправили домой раньше вместе с сопровождавшей его командой состоявшей из трех человек Виталия Будько, сержанта Гришина и рядового Ставничего. Похороны состоялись двадцать седьмого марта в Мончегорске. С салютом и красивыми словами, как положено.
   Марина не плакала на похоронах. Она уже выплакала все слезы. Она только выла белугой и, не смотря на потуги сына и людей, прибывших на похороны, ни как не хотела отрываться от могилы.
   Зато Виталий ни как не мог сдержать слезы. Они катились сами по себе, не зависимо от его желания. С серым лицом он застыл над холмиком с временным крестом и тискал в руках офицерскую шапку а холодный ветер гладил его обритую на-лысо голову, пытаясь успокоить и высушить влагу на щеках.
   Гришин и Ставничий, не сговариваясь, подошли к Марине.
   - Марина Борисовна, - надтреснутым голосом произнес Гришин. - Пойдемте. Простынете ведь. Вам сейчас болеть нельзя.
   - Мне все равно, - ответила она тихо.
   - Как это все равно? А дети? О них подумайте. Пойдемте. Пожалуйста.
   - Мама, - сказал Костя. - Мама пойдем. Нас все ждут. Там бабушка плачет. Вставай, мама.
   Она посмотрела на сына пустыми глазами, в которых уже почти не было жизни. "Господи! Как он похож на своего отца! Те же глаза, те же скулы, тот же упрямый, сжатый в трубочку рот".
   - Как же мы теперь жить-то будем сынок?
   - Как все, мама, - ответил он спокойно. - Как все.
  

***

  
   Колонна завернула на отворотку в гарнизон. До военного городка оставалось полтора километра. С трассы из далека виден жилой корпус здания Дома офицерского состава (ДОС).
   Но что это?
   От шоссе до самых ворот КПП вдоль дороги стояли автомобили и люди. Глаза их с тревогой и надеждой всматривались в лица бойцов за стеклами. И как только их миновал первый автобус, люди потянулись к городку.
   - Кто это? - спросил Осокин у встречавшего их замполита майора Шашкова. - Что за люди? Откуда?
   - Это родственники, - буднично ответил Шашков. - Родственники бойцов срочников. Родители, жены, дяди, тети. Приехали встретить отряд из Чечни. Ждут уже два дня. В округе ни одной гостиницы, так они в машинах и ночуют. Ждут. Дождались.
   - Так это сейчас будет бурная встреча? - испугался Осокин. - Нам бы помыться и переодеться. На бойцах вши гирляндами висят. Как они к родителям подойдут?
   - Об этом мы подумали. Сначала приведете себя в порядок, а потом и обнимашечки. Не робей Серега.
   Люди за окном уже не шли - бежали к воротам за колонной, пытаясь не отставать. Махали руками, что-то кричали, улыбались и размазывали слезы. Ветер, радуясь свободе и оттепели, терся между ними и деревьями как незваный ни кому неизвестный гость-халявщик на чужой свадьбе.
   Колонна без остановки проехала в гарнизон и ворота за последней машиной закрылись, не пуская внутрь разгоряченных бегом и радостью родственников.
  
   Бойцы-срочники высадились прямо у бани. Они раздевались тут же на улице, не смотря прохладу, ветер и начавшие таять сугробы, бросали обмундирование в мешки, выданные снабженцами, вытряхивали вещи из ранцев и вещмешков, а потом голые влетали в баню, мылись, брились наголо во всех местах.
   Офицеры и прапорщики, встреченные женами и детьми на центральном плацу, прижиматься и обнимать себя не давали. Расхватав мешки, они пришли в ДОС и стали раздеваться прямо на лестничных пролетах, безжалостно сдирая с себя кишащую вшами одежду, вытряхивая багаж, не оставляя ни одной тряпки, а затем забегали в ванные комнаты и плюхались в благословенную воду.
   Спустя полтора часа весь личный состав, прибывший из командировки и остававшийся в части отдельно был построен на центральном плаце.
   На противоположной стороне собрались многочисленные встречающие родственники с сумками и пакетами в руках. Они радостно галдели, высматривая своих в строю, с интересом любуясь новенькой формой, только что выданной интендантами, сверкающими гуталином берцами, бритыми головами. У многих на глазах были слезы, но все при этом улыбались. На лицах отцов читалась гордость.
  
   На центр плаца вышел замполит Шашков.
   - Отряд! - скомандовал он зычным голосом. - Равняйсь! Смирно! Равнение на середину.
   С противоположной стороны к нему, вминая в асфальт четкий строевой шаг, промаршировал командир отряда полковник Макаренков.
   - Товарищ полковник! - начал рапорт майор. Сто седьмой отдельный отряд специального назначения Главного разведуправления Генерального штаба построен в полном составе. Заместитель командира отряда по работе с личным составом майор Шашков.
   Командир повернулся к личному составу. На лице, как он не старался выглядеть серьезным и суровым, играла еле сдерживаемая радость.
   - Здравствуйте, товарищи! - рявкнул он.
   - Здравия желаем, товарищ полковник! - разнеслось по всему городку пятисотголосое эхо.
   И тут, словно кто-то перехватил холодной рукой горло, голос Макаренкова сел, по щекам покатились слезы и он тихо, но все услышали, произнес:
   - Ну, вот вы и дома...

Эпилог

   В природе всегда так бывает. За зимой приходит весна, весну сменяет лето, затем наступает осень, а там глядишь - снова приближается зима. Сколько весен прошло с момента рождения планеты, сколько зим растаяло, сколько лет минуло? Кто знает? Кто нумеровал утекающие капли воды сквозь пальцы? Кто подсчитывал осенью листву, облетевшую с деревьев, рассыпавшиеся в песок, казалось бы, незыблемые горы, опавшие спелые плоды, истекающие соком? Кто все это считал?
   А кто считал количество войн, количество вдов, сирот, разоренных городов, затрат на строительство и восстановление, затрат на изготовление оружия и орудий, инженерных сооружений и фортификаций от начала времен? Кто считал павших воинов?
   Где тот математик, что готов взять на себя ответственность произвести эти титанические расчеты? Где эти Ферма, Паскали, Евклиды и Пифагоры, Ломоносовы, что пронумеруют каждого, кто погиб в сражениях? Наверное, только Шлиману было интересно, сколько воинов погибло при взятии Трои, сколько невинных гражданских людей, детей и женщин, стариков и молодых, сколько мастеров, ремесленников, талантливых инженеров, музыкантов, поэтов, астрономов. А ведь кто-то из них мог изобрести нечто важное для человечества, открыть новую страницу в науке, написать нетленную рукопись, более необходимую, чем творение Гомера.
   Боюсь, что исчисления пойдут уже не на триллионы.
   Если бы люди смогли узнать эти цифры, они бы побросали оружие и обнялись с противником. Но этого ни когда не произойдет, потому что люди умеют считать только свои личные потери и прибыли. Представьте на время, что не было ни одной войны и на планете царил вечный мир. Закройте глаза и представьте. Что вы видите? Свет. Яркий солнечный свет. Кругом люди улыбающиеся, счастливые, не знающие горя, способные творить, осознавая, что труд их не будет напрасным. Дети смеются, не зная воя бомб и снарядов, свиста пуль и осколков, не ведая, как рушатся здания, погребая под собой сотни человеческих тел. Все стремятся к тому, чтобы созидать, а не разрушать. Инженеры изобретают, строят, производят нечто невиданное ранее, способное принести пользу. Ученые совершают новые открытия, стремясь познать неизведанное, заглядывая в будущее, например, в поиске новых лекарств. Матери не боятся за своих детей, старики не переживают за свою старость, детям не страшно вырастать. Жизнь не боится смерти...
  
   Утопия.
   Фантастика.
   Глупая, лишенная логики сказка.
   Надежда, которой не суждено сбыться.
   Мечта, которой не суждено воплотиться.
  
   Люди будут убивать людей. Человек будет убивать человека.
   Пока Бог не осилит свое нерешаемое уравнение с бесконечным множеством неизвестных. Пока он не поставит одного человека вровень с другим. Пока на земле есть бедные и богатые, сытые и голодные, смелые и трусы. Пока существуют отличия между людьми межрасовые, межклассовые, межрелигиозные, даже по половому признаку. Пока люди не будут равны друг другу - будут идти войны, будут сыпаться смерти, будут литься слезы.
   А этого не произойдет ни когда.
   Потому что люди тогда превратятся в братьев близнецов. Одинаковых с лица, похожих друг на друга как две капли воды, не имеющих индивидуальности гермафродитов. Общество будет похоже на колонию муравьев с коллективным разумом, на улей пчел.
   Но и там существует неравенство. Есть рабочие, есть королевы матки, есть трутни, на конец, солдаты. Да. И там солдаты. Особи призванные защищать общество от посягательств врагов из вне и подавлять бунты внутри.
   Кто-то спросит: зачем же люди сами идут в солдаты? Зачем они добровольно берут в руки оружие, если знают, что им придется стрелять в других людей или собственный народ? Зачем они надевают погоны, если собираются плодить вдов и сирот? Значит, им нравится насилие. Значит, им нравятся кровь и слезы, разруха и горе. Так пусть же они не жалуются на судьбу.
   Общество при этом забывает, что именно оно посылает этих самых солдат в бой. Именно оно дает оружие и требует, чтобы его защищали до последнего вздоха, до последней капли крови. Именно общество создает предпосылки к тому, чтобы солдат разрушал, ранил, убивал и погибал сам, закрывая прорехи неразрешимых споров. А потом оно брезгливо отворачивается от искалеченных остатков человека, называемого ветеран. Оно не хочет видеть язвы от ран на его теле и не желает лицезреть язвы, которые растут у него в душе. Общество не хочет знать, ни чего этого. Оно хочет жить и наслаждаться жизнью: встречать рассветы и закаты, вкусно и сытно есть и мягко спать, ездить на крутых автомобилях и балдеть в уютных домах.
   А ветераны все прибывают и прибывают. И уже в каждом подъезде живет молодой человек, побывавший в горячей точке, хлебнувший кровушки через край, несущий в сердце затаенную обиду. Он еще молодой, но уже ветеран. Их много. Страна рассыпала осколки переломанных судеб по всей своей необъятной географии.
   И бывшие солдаты вываливаются из рядов обычных граждан, спиваются, садятся на иглу не принятые Родиной, ею не понятые. Вешаются, стреляются, вскрывают себе вены. Но это те солдаты, которые продолжают выполнять долг перед страной. А те, кто озлобился, кто счел себя отверженным, исторгнутым из общества, выкинутым на свалку как не нужная отслужившая свой век вещь, те идут в криминал и ведут ту же войну, только теперь с обществом, с ее законами и нравами, с ее двуличием и продажностью.
   Но есть и еще одна категория солдат вернувшихся с войны. Они вливаются в общество как ручей в реку. Они пытаются и дальше быть полезными для него. Они не просят ни чего: ни льгот, ни особого к себе внимания. Они трудятся, растят детей, отмечают праздники. Они слили свои обиды в канализацию, оставив себе лишь горькую память о погибших друзьях. Они ощущают себя осколками, но они прощают общество.
  
   ОНИ ПРОЩАЮТ ОБЩЕСТВО.
  
   Человек не рожден для боли.
   Человек не рожден для страха.
   Боги дали и силу и волю
   От рожденья до самой плахи.
   Черный камень стоит на распутьи.
   Выбирай: утонуть, либо сгинуть,
   Или славой людской захлебнуться,
   Или свет белый трусом покинуть.
   Зачеркнуть не удастся дорогу.
   Не старайся - она бесконечна.
   К своему от чужого порога
   Тянет вечно тоска человечья.
   И весь путь за потерей потеря,
   Позади только ярость и слезы.
   Сам себе по привычке не веря,
   Чертишь круг, отгоняющий грезы.
   За кольчугой дождя, за туманом
   Бьется сердце свечой на оконце
   И всю жизнь ждет тебя без обмана
   Твое самое светлое солнце,
   Что сияет и греет от века,
   Заслоняя собой наважденья.
   Просто нужно прожить человеком
   Всю дорогу от точки рожденья.
  
  
   Шурави - так называли афганцы советских военнослужащих.
   Дари - один из государственных языков Афганистана: дари, пушту, фарси.
   Бичора - бедолага (дари)
   Кафир - неверный (дари)
   Тейп - родовой клан, община у чеченцев
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   67
   Игорь Кольцов ОСКОЛКИ
  
  
  
Оценка: 5.16*42  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023