Большой черный орел кружил высоко в небе, широко раскинув крылья, заслоняя ими висящую в зените колесницу Гелиоса. Его клекот разлетался над землей с помощью эха, отскакивая от скал вместе с осыпающимися камнями и снежными комками. Острый глаз цепко и гордо осматривал ущелье и хребет, и людей, бредущих по снежному насту. Много людей. Потомков неудачника Икара, что вздумал тягаться с ним, - самим орлом, любимцем Зевса.
Ну, и что получили Икар с Дедалом? Мучительную смерть вместо умения летать. Насмешки Олимпийцев вместо од и почетного лавра на светлые головы. Пустые раздутые сплетни, называемые людьми мифами.
А он - орел - как летал, так и летает. Как был свободен, так и остался. Ни кто, даже Олимпийцы, ни когда и не пытались усомниться в его непокорности, в его царственности, в его непогрешимости. Зевс Величайший даже позволил его пра-пра-прадеду умерщвлять Титана, выклевывая его печень.
Одного не мог понять орел.
Почему боги, раздавая существам, не умеющим летать, власть на Земле, отдали море на владычество китам, сушу - львам, небо - орлам, но править над всеми на Земле и водой, и сушей, и небом почему-то поставил этих жалких, не умеющих ни плавать, ни летать, ни даже ходить как все остальные сухопутные на четырех лапах. И при всем при этом они создали этих тварей похожими на самих себя.
Орел краем зрения заметил, что один из двуногих смотрит на него, скалит зубы и что-то бормочет. Гордая птица оскорбилась и, сделав ленивый взмах могучими крылами, полетела на юг к своему гнезду. Жаль. Теперь не пообщаться с Гефестом. Как они дружили когда-то! Хромой божественный кузнец всегда находил, что рассказать царю птиц. Теперь его заменили на земле другие боги. Жестокие и неприступные, не желающие никакого общения ни с кем, ведущие бесконечные войны за власть над людскими душами.
А эти в низу лишь игрушки в их руках.
1
Солнце слепило глаза нещадно, усиливая свой свет отражением от девственно белого снега вековых ледников. Ветер с вершин нес с собой мельчайшие искрящиеся осколочки льда, которые впивались в лицо и резали кожу до крови. Из снега, то тут, то там, вырастали почерневшие, загорелые от времени, ошлифованные всеми ветрами глыбы скал.
Глаза слезились. Обветренные губы растрескались. Ноги, обтянутые бахилами из комплекта защитного костюма, уже изодранными об острый наст, проваливались по колено, усложняя продвижение. Люди, те, что пока еще могли идти, уже еле передвигались, а те двое, кого несли на самодельных носилках, почти не подавали признаков жизни. Разреженный воздух раздирал легкие. Они не спали уже трое суток, ничего не ели, кроме сухих и твердых армейских галет, а в дополнение ко всему - пронизывающий холод, не смотря на то, что сегодня двадцать первое июня.
От группы осталось меньше половины. Девять человек лежит на стылых камнях там внизу на дне ущелья, на берегу безымянной бурной речушки. Их преследовали. Шли по пятам, след в след. Люди-волки. У них даже на гербе изображена волчица. По другую сторону гор - Дагестан. Там войны нет. Там свои. Уцелевшим необходимо добраться туда как можно скорее, если хотят остаться в живых. Это понимал и противник, стараясь догнать и уничтожить разведчиков.
Казалось, они находились уже на вершине мира, но впечатление портили орлы, то и дело пролетающие над головами, парящие в немыслимой вышине, высматривающие добычу. Утром облако, зацепившееся за вершину, едва не сбило их с пути, правда, к десяти часам оно, подхваченное нисходящими потоками воздуха, лениво уползло вниз к подножью хребта, и солнце снова слепило воспаленные глаза.
Впереди на уступе заснеженным козырьком нависла скала с небольшим гротом. Измотанные спецназовцы, почуяв короткий привал, ускорили шаги. Здесь, хотя бы, можно укрыться от ветра, и свет не так силен, да присесть не помешает.
Один из разведчиков, что нес вторые носилки, присел возле раненого, пощупал пульс на запястье, затем приложил руку к шее.
- Командир, - сказал он охрипшим голосом. - Кажется, Сашка не дышит.
Старший лейтенант Романов, с большим трудом встал на ноги, и скинул казавшийся уже неподъемным ранец. Сиплое дыхание вырывалось из груди с частыми облачками пара. Он шатающейся походкой подошел к носилкам, рухнул на колени, как подкошенный, и, расстегнув окостеневшими пальцами на груди у раненого бушлат и камуфляжную куртку, приложил ухо к тельняшке.
- Все, - произнес командир, с усилием выпрямляясь. - Нас теперь пятеро.
Странно. Ему показалось, что произнесено это было слишком равнодушно.
Он стянул со своей головы вязаную шапку - от взлохмаченных волос пошел пар. Бойцы последовали его примеру. Затем, не вставая с колен, он медленно завалился на спину, вытянул ноги и закрыл глаза.
- Всем отдыхать десять минут, - прошептал он растрескавшимися до крови губами.
Все тело стонало от бесконечной усталости. Он уже не чувствовал пальцев на ногах, понимая, что скорее всего отморозил их. То же самое было и с руками - трехпалые рукавицы и одетые под них шерстяные перчатки мешали нести носилки и он их снял еще в первый же день погони. Голова кружилась, а под опущенными веками, как на экране кинотеатра, проецировались блуждающие пятна и концентрические круги. В висках гремело так, что, казалось, еще чуть-чуть и с гор от этой канонады сойдет лавина.
Больше всего ему докучал его любимый сустав, выбитый во время прыжков с парашютом. Его сейчас выкручивало с такой силой, что командир еле сдерживал стон. Но стонать и ныть нельзя - бойцы пока в него верят. Но стоит сделать не правильный шаг и все, конец его авторитету, а, значит, и всей дисциплине оставшихся членов группы.
Сейчас совершенно не хотелось ни о чем думать. И без того череп раскалывается. Наконец-то изможденное бесконечным бессонным петлянием и кружением в горах тело, получило отдых. Это все, что сейчас было важно, а остальное подождет. Да сейчас он и не командир вовсе. Так. Простой боец такой же, как все. Ему эти дисциплина и ответственность уже в горле стоят застрявшей костью.
На кой хрен ему все это надо: война, стрельба, потери? На кой хрен его вообще понесло в военные? Сидел бы себе ровно на заднице каким-нибудь бухгалтером или чинушей вшивым и в ус бы не дул. А, если экстрима хочется, шел бы в пожарные. Там этого экстрима завались. Нет же. Насмотрелся фильмов об армейской романтике. Вот-вот! Именно фильмов. "В зоне особого внимания", "Ответный ход". Там мужественный и верный долгу лейтенант Тарасов вытворяет чудеса героизма и смекалки. Ну, и загорелся он после просмотра фильмов стать десантником.
И что теперь? Вот она хренова романтика! Вот он хренов героизм! Из пятнадцати человек в группе осталось только четверо пока еще могущих передвигать ноги и один тяжелораненый в довесок. Боеприпасов мало, жратвы почти нет, медикаментов и перевязочных материалов ноль. Если зажмут где-то в горах и придется принимать бой - жопа. А ведь он чует, что на каком-то этапе их все же догонят, и тогда никакой героизм не поможет.
Хоть бы пурга прошла, следы замела. Так ведь везет же, как утопленникам.
Он открыл глаза. Потолок скального козырька поплыл. Стиснув до скрипа зубы, он поднялся, шатаясь, на слабые ноги. Каждая клеточка его тела кричала ему, что она еще не отдохнула, что еще чуточку покоя ей просто необходима, но, пересиливая боль и усталость, командир, подойдя к уступу, с которого открывался отличный обзор, вскинул бинокль.
В паре километров внизу виден отряд преследователей, растянувшийся в две цепочки. "Двигаются довольно-таки умело, - подумалось ему. - Минут через сорок или через час догонят".
- Суки! - вырвалось у него вслух. - Встаем, мужчины. На том свете отоспимся.
Бойцы нехотя зашевелились, начали вставать, поправлять амуницию, мочиться. Один из разведчиков, взглянув на мертвого, спросил:
- Что с Сашкой делать будем?
Командир обернулся, в покрасневших глазах прописались боль и усталость.
- Придется оставить.
- Оставить? - бойцы насторожились
- Да, оставить, - попытался рыкнуть командир, а получилось, прохрипел. - Сейчас о живых надо думать. Снимите его с носилок и уложите вон там за камнями. Носилки заберем с собой - какие ни есть, а дрова. Скворца потащим поочередно, меняясь. Шевелитесь.
Он отвернулся. В горле застрял колючий комок, обида на самого себя, на свою беспомощность накатила удушливой волной. Какой же из него командир, если своих людей как мусор на пикнике раскидывает направо и налево.
Он опять скрипнул зубами. Хватит нюни распускать, как гимназистка. Они бойцы, а не какие-нибудь барышни кисейные. Есть необходимость, значит, действовать будем соответственно. И плевать - нравится им это или нет. Чуть расслабишь солдат, и трещина неповиновения уйдет за горизонт. А там и до анархии рукой подать. Всякое послабление на войне порождает трусость.
- Все? - он обернулся к бойцам. Бойцы стояли возле кучи камней. Покойного Сашку уже обложили камнями. Один из бойцов держал в руках жерди, которые недавно были носилками.
- Может, все же крест поставим? - спросил боец.
- Ага! - ответил Романов с сарказмом. - Еще и салют дадим, и батюшку на панихиду позовем. Все будет, сержант, но потом, когда вернемся домой. А сейчас ноги в руки и уходим. Кошмар, ты идешь первым. Будешь тропить дорогу. Власов и Самарин несут Скворца. Я замыкающий. Вопросы? Вот и чудненько. Полетели.
2
Снова искрящийся снег хрустел под заплетающимися ногами. Ветер усиливался и гонял поземку, как озверевший прапор новобранцев. Небо постепенно затягивалось густыми облаками. Значит, будет пурга.
С одной стороны это хорошо - враг может сбиться со следа и уйти куда-то в сторону. Но с другой... можно и самим влипнуть так, что мало не покажется. В горах иногда бывают такие бураны, что не видно собственной вытянутой вперед руки. Ничего не стоит потеряться, растянув цепочку чуть подлиннее. А еще можно провалиться в какую-нибудь трещину, не заметив ее вовремя. А еще... Да, мало ли этих всевозможных "еще" поджидает беспечных самоуверенных глупцов в горах? С горами не шутят.
Когда-то на первом же занятии по горной подготовке у себя в уральском отряде нынешний командир группы, поднявшись всего на один метр на ледник, сорвался и сломал ногу. Все тогда смеялись над ним, а он усвоил для себя урок на всю жизнь, и теперь, ведя оставшихся от группы людей, он старался вести, как можно более безопаснее, так чтобы все остались целы.
Спецназовцы уже по четыре раза сменили друг друга, неся Скворца, не приходящего в сознание, спускаясь в очередное ущелье или распадок и снова карабкаясь вверх. Руки одеревенели, казалось, они состоят лишь из одного только льда, негнущегося, хрупкого, обтянутого потрескавшейся исцарапанной кожей. Легкие рвались от тяжелого дыхания, издавая далеко не музыкальные звуки.
Выйдя на очередной гребень, командир остановил группу, поднес к слезящимся глазам бинокль и посмотрел в том направлении, откуда они только что пришли. Черт! Противник все ближе. Еще на пару сотен метров сократить расстояние и они смогут в нас стрелять.
Дудаевцы идут, не сдерживаемые ничем, и к горам они привыкли получше, чем бойцы, как никак, а это их родные места. Они здесь выросли. Каждый уступ, каждый камень, небось, знают. А у спецназовцев раненый, да еще наседает грозный враг по имени усталость. Да и больше их раз в десять, и вооружение с амуницией натовские, что называется с иголочки.
- Товарищ старший лейтенант, - произнес Власов, вытягивая руку в сторону. - Кажется, нас отсекают.
Командир направил бинокль в том направлении, куда указал боец. Сначала он не увидел ничего, кроме камня и снега, но, наконец, окуляры выцепили из однотипного пейзажа какое-то движение. Он зацепился за это движение глазами, как якорем, потянул его в свое замерзшее сознание. Мать честная! Их действительно отсекали. Наперерез группе шел еще один отряд человек в двадцать, прячась за гребнем.
Старлей опустил бинокль, осматриваясь по сторонам, выискивая путь к отступлению. Ага! Если пройти по гребню на юг, то можно будет укрыться за теми чернеющими скалами, стоящими полукругом, торчащими из ледника вертикально, как зубы древнего животного. А там спуститься вниз и уйти по распадку. Вот и ветер крепчает, уже и снег пошел. Глядишь, так и оторвутся от преследователей. Главное - не паниковать.
Он махнул рукой:
- Быстрее. Вон к тем скалам. Ускорить шаг. Власов тропи шустрее. Не спи, боец. Некогда спать. Кошмар замыкающий.
Они с Самариным подхватили носилки с так и непреходящим в сознание Скворцом. Безумные горячие мысли бились в заледеневших висках, словно бой курантов на Спасской башне Кремля. Бим-бом! Бим-бом! Впе-ред! Впе-ред! Непослушные несгибаемые ноги выписывали кренделя по протоптанной Власовым тропе, то и дело, спотыкаясь, подворачиваясь, даже на ровном месте. Ветер, окончательно озверев, пронизывал насквозь, лупил по окоченевшему лицу хлопьями снега. Обычно хлопьями падает мокрый снег, но здесь в горах все необычно для равнинного человека. А, значит, опасно. Нужно быть готовыми ко всему. Впе-ред! Впе-ред! Нужно держать ритм.
Вот и скалы. Группа проскользнула между каменными исполинскими зубами и вышла к гладкому пологому спуску. По другую сторону высилась отвесная скала, покрытая сплошной узорчатой облицовкой из сосулек, будто когда-то вода здесь стекала водопадом. Если съехать по спуску, как с детской горки, то можно сократить время и расстояние. Единственная сложность - носилки. Эх! Сюда бы лыжи, да, где их взять? Стоп! В ранцах у бойцов должна быть полиэтиленовая пленка.
Пленка нашлась у всех и у командира в том числе. Придерживая носилки, чуть приподнимая их над ледяным спуском, группа съехала вниз без каких либо трудностей. Даже настроение поднялось. Словно в детство вернулись. Но в отличии от веселых беспечных детских забав, тут вплеталась в изгибы человеческих судеб беспощадная смерть, жестоко карающая расслабившегося, зазевавшегося весельчака. Потому разведчики лишь мазнули по лицу тенью улыбки, и, вскочив на ноги, побежали, если можно назвать бегом семенящий неровный шаг, к распадку.
Теперь тропу пробивал Романов. Было немного легче от того, что под ногами был твердый наст, но, однако, сложность возникала из-за скольжения. Спецназовцы, не сговариваясь, перешли на необычный шаг - они почти не отрывали стопы ото льда, словно к истрепанным бахилам привязали коньки.
Метрах в ста от места спуска отвесная скала, что высилась слева, сворачивала на восток. Группа повернула вдоль неприступной стены, таким образом, скрываясь от глаз преследователей.
Сил уже не хватало. Легкие разрывались. В голове гудело. Старлей оглянулся на крик. Кошмар упал навзничь, поскользнувшись на льду, и пытался встать на не подгибающиеся ноги, упираясь руками. Это у него плохо получалось - уже и руки не держали.
Романов, бросив на лед жерди, подскочил к сержанту и протянул ему руку. Кошмар посмотрел на него испуганными извиняющимися глазами, и вцепившись в командира, и наконец-то, пересилив такое привлекательное земное притяжение, встал. Он с усилием закинул на плечо ремень пулемета, будто тот весил целую тонну.
Командир группы понимал, что сил у группы оторваться уже нет. Все резервы человеческих возможностей исчерпаны досуха, остались лишь бесконечная усталость и грызущая боль, да все сильнее вырастал в измученной груди ледяной торос равнодушия к происходящему, к своей судьбе и к судьбам окружающих товарищей. Еще чуть-чуть и попадают все. Люди не роботы. Они и так сделали больше, чем могли. Это все. Предел.
Нет! Не предел.
- Сержант, - прорычал Романов. - Всегда можно сделать еще один шаг, даже простому бойцу. А ты не простой. Ты - сержант войск специального назначения, - и добавил, уже более мягко. - Крепись, братишка. Надо. Здесь и укрыться негде, если придется принять бой. Мы как на ладони. Пойдем. Давай вперед. Движение в нашем случае, брат, это жизнь.
Сержант обреченно кивнул и поплелся обгонять Власова и Самарина, ковылявших по льду всего в пятнадцати шагах впереди.
Старлей оглянулся назад, взглянул вверх, бросил взгляд в бинокль вперед. Тем боевикам, кто шел за ними по следу и тем, кто двигался наперерез, придется в любом случае спуститься в узкую лощину, в которой находились разведчики. Другого пути нет. Значит, нужно двигаться всем чертям назло, иначе - смерть.
Впереди еще один поворот, на этот раз на юг. Справа пологий спуск тоже превратился в отвесную стену. Теперь группа шла между скал, словно по коридору, в котором, как в аэродинамической трубе, несся уже почти ураганный ветер, сбивая с ног, заставляя пригибаться к леднику, засыпая беглецов снегом. Ледяной наст под ногами пошел на подъем и стал более рыхлым, ноги начали увязать. Видимость упала. Все вокруг становилось одного цвета - белого. Больше красок в этом мире не существовало.
На память из ниоткуда вдруг всплыли слова из песни Макаревича:
Снег.
Город почти ослеп.
Свет.
Красок на свете нет,
Есть только белый цвет.
"Какой город, к чертовой матери! - одернул себя старлей. - Вокруг одни скалы и лед. Но как точно подмечено - красок на свете нет, есть только белый цвет".
Он встряхнул чугунной головой, смахивая с лица снежинки и отгоняя отвлекающие ненужные сейчас, неуместные мысли.
Подъем стал круче. Власов, пока еще различимый в снежной кутерьме, упал на колени и почти выронил носилки, но удержал их, приподняв выше. Самарин, идущий сзади, приостановился, давая возможность напарнику встать. Романов вздохнул и, обогнав Самарина, прошел вперед, чтобы сменить уставшего бойца.
3
Когда продвижение в гору восстановилось, сверху сквозь непрерывный вой ветра вдруг донесся удивленный возглас сержанта:
- Командир! Здесь пещера. Точно говорю. Скорее сюда.
Разведчики, словно взмыленные кони после продолжительной скачки почуявшие водопой, с удвоенной силой пошли вверх.
Кошмар уже стоял на коленях на небольшой площадке перед черным зевом пещеры, в который, лишь согнувшись пополам, мог протиснуться человек, и протягивал руки, чтобы перехватить, уже казавшиеся неподъемными, носилки. На самой площадке перед входом вполне хватало места, чтобы поместиться всем беглецам. Над пещерой нависал мощный тяжелый козырек изо льда и прессованного снега.
- Власов, доставай фонарик, - сказал командир срывающимся от усталости голосом. - Лезь первым. Тут мы и заляжем.
Боец, сидя прямо на снегу, скинул лямки ранца, порылся внутри, перекинув его к себе на колени, и извлек из пустеющих недр фонарик. Затем, оставив вещи на площадке, а взяв только автомат, пополз на четвереньках в пещеру. Следом за ним спиной вперед, передвигаясь на коленях, Кошмар и Самарин внесли носилки.
Романов посмотрел вниз в бушующую стихию. Ветер разошелся не на шутку. Это уже не белое сверкающее безмолвие - это бушующая стена снега. След возле площадки почти замело. В груди заискрилась слабая надежда, на то что, возможно, противник пройдет мимо, не обнаружив их пристанище, а спецназовцы, переждав, выйдут из передряги без соприкосновения с ним. Правда, надежда была ничтожно малой.
Все. Пора и старлею внутрь.
- Что ж, - прошептал он самому себе. - Тук-тук! Кто в теремочке живет? Кто-кто в невысоком, блин, живет?
Он присел на ватных ногах и гусиным шагом на корточках вошел вслед за бойцами.
В пещеру вел изгибающийся и постепенно расширяющийся проход. Уже через три метра можно было встать почти в полный рост. А еще через пару шагов проход снова сужался, словно создавая некую природную шлюзовую камеру. Затем стены резко раздвинулись, и старлей оказался в небольшом зале метров десять-двенадцать в поперечнике. С потолка не свисало никаких сталактитов, видимо над пещерой была цельная каменная плита.
В середине помещения на земле был выложен круглый очаг из камней разной величины с остатками черных мелких угольков и золы. У одной из стен лежало сухое корявое, но достаточно крепкое бревно, запасливо припасенное кем-то из прошлых обитателей. Рядом валялись какие-то полуистлевшие тряпки. Было заметно, что пещера изредка, но посещалась людьми, и осознание этого встревожило командира группы: вдруг и преследующие их ваххобиты знают о месторасположении укрытия беглецов.
- Самарин, - прохрипел он. В голосе явно ощущалось волнение, но команды были сухими и точными. - Расстели какую-нибудь пленку и натаскай на нее снега, да побольше. Вполне возможно, что это будет нашим единственным запасом воды. Быстрее. Кошмар, возьми котел и помоги ему. Власов, чего разлегся? Разлагаться будешь после смерти, а сейчас приготовь костер. Пещеру обследовали? Есть второй ход?
- Ни как нет, товарищ старший лейтенант, - ответил Власов, доставая из поясного чехольчика тросиковую пилу, больше похожую на гаротту. - Есть закуток небольшой, там трещина в стене, но человек не пролезет - слишком узко. В нее можно лишь кулак пропихнуть, и то не далеко. Извилистая зараза. Воздух туда тянет. Я спичкой проверил.
- Воздух проходит, говоришь? Это хорошо, что тяга есть. Не задохнемся, хоть. Будет плохо, если дым чеченцы заметят.
Он достал фонарик и осветил внутреннее пространство, выхватывая лучом света участки стен, пола, свода. Нигде кроме тряпья, бревна и костровища следов пребывания человека не было. Он прошел в закуток. Там, отгороженный матерью-природой, был небольшой участочек размером приблизительно два на два метра.
Романов вернулся к входу. Что-то его заинтересовало справа в углу над проходом. Он осветил этот участок и ахнул - в стену был вбит ржавый металлический штырь, а рядом на расстоянии в ширину ладони была выдолблена небольшая ниша, в которой лежал огарок толстой свечи и тряпичный узелок. В узелке оказалась соль и твердый, как булыжник кусок высушенного сыра. С другой стороны входа торчал точно такой же вбитый ржавый штырь. Скорее всего, на штыри вешали какую-то ткань или шкуру, чтобы закрыть проход. Что ж. Можно повесить плащ-палатку. Больше сюрпризов не было.
Власов самозабвенно пилил бревно. Кошмар и Самарин втащили горку снега на полиэтилене.
- Сержант, проверь Скворца. Самарин, собери все котелки, каски, кружки и забей их снегом тоже. Да побольше. Там не видно еще гостей?
- Там вообще ни черта не видно, - буркнул Кошмар.
- Рано расслабляться. Они как волки по следу шли.
- Мы там, на площадку еще снега накидали, чтобы снизу пещера не так видна была.
- Это правильно. Молодец. Только может не сработать эта маскировка, если среди них есть хоть один, кто знает о пещере. И еще. Проведите ревизию всех припасов, что у нас есть. Здесь над входом штыри вбиты. Повесьте на них плащ-палатки. Теплее будет.
Он поправил на плече автомат новый автомат системы Никонова, один из тринадцати выданных перед выходом, и вышел наружу. Единственный, кто тогда не обрадовался, это был сам Романов: автоматы новой конструкции, неопробованные, непристрелянные. Такие еще не стояли на вооружении в армии. Название автомата - "Абакан". Видимо их хотели испытать в деле. Он тогда смолчал и не поддержал восторженных восклицаний своих бойцов.
Ветер бушевал пуще прежнего. Не успел старлей оказаться на воздухе, как его тут же облепил снег с головы до ног. Он привстал и выглянул над искусственным сугробом, который сотворили бойцы, и тщетно попытался всмотреться в пургу. Все же пойдут чеченцы по следу или остановятся где-нибудь переждать непогоду. Хотя он, как ни старался, не мог вспомнить место, где можно было бы укрыться.
Сколько будет пуржить, неизвестно. Но расслабляться нельзя. Надо будет выставлять часовых на всякий случай. Жалко, людей мало. Эти устали, еле ноги переставляют. Им бы отдохнуть, поспать, да пищи горячей, тогда они были бы исправные воины, а так, заснут на посту, как ежи на зимовке. Приходи потом и бери голыми руками. Хоть и опытные бойцы, но предел усталости есть и у металла.
В глазах рябило от бесконечной кутерьмы снежинок. В ушах стоял вой. Пробирало до костей. Он пробыл с наружи минут двадцать, за это время дважды выбегал Самарин с котелками и двумя оставшимися после боя касками за снегом.
Вход уже завесила плащ-палатка. На двух камнях побольше, стоявших в круге очага, уже расположился пятилитровый котел заполненный снегом. Под котлом, пока еще лениво, сонно, на щепки выползает слабенький огонек. Власов уже колет саперской лопаткой чурбак, отпиленный от бревна. Сержант колдует над аккуратной кучей консервов и галет. Чуть в сторонке вскрытый цинк с патронами, ровным рядком лежат четыре гранаты. Самарин вытаскивает из цинка патроны и снаряжает ими магазины к автоматам. Возле него лежит последний тубус реактивного огнемета "Шмель".
- Как там Скворец? - спросил Романов, протягивая к огоньку озябшие руки.
- В сознание пока не приходил, - ответил Кошмар и кивнул на Власова. - Мы с Баксом ему бинт поменяли. Осталось еще три ИПП и перевязывать больше нечем. Промедола больше нет. Если очухается, обезболивающего не будет.
- А с боеприпасами что?
- Ну, что. Сейчас забьем все пустые магазины к Абаканам, и еще полтора цинка останется. На раз хватит. Четыре гранаты, "Шмель" и к "Стечкиным" пять коробок. Коробка 7,62 к НРС. К пулемету один барабан и тот уже пристегнут. С продуктами тоже не густо. Я Санину эрдэху тряхнул и Скворца. Нашел тушенку, кашу, сахар, галеты и даже кофе. Да у нас еще наскребли. Так что, пока жируем. Еще есть фляга со спиртом. Саня у вованов разжился перед выходом. Две бесполезных батарейки к рации... Хм! Ну, дает Скворушка! Прикол! Рации нет, а батарейки таскаем.
- Ясно. Пока батарейки не выкидывай. Может, еще пригодятся. Ну? Какие будут предложения, соображения и прочие умности?
- А какие ту могут быть соображения? - обернулся Власов. В отсветах разгорающегося костра его лицо казалось еще более чумазое, чем есть на самом деле. - Домой вернуться и, желательно, живьем и целиком.
- Ты давай по делу базарь, Бакс, а не философствуй. Не на митинге, понял слоняра? - рыкнул на него сержант и бросил на командира серьезный взгляд. - Нам по любому в пургу от них не уйти. Только себя угробим. Придется пересидеть. Ну, хотя бы сутки, или до утра, а там видно будет.
- Да. Снег усложнил задачу, - задумчиво проговорил старлей, разглядывая своих бойцов: отдохнули всего ничего, а уже выглядят орлами и никто не стонет. - А, может, наоборот упростил. Трудности теперь одинаково и на нас и на них давят. Что мы в снегу будем вязнуть, что они. У нас, правда, еще и носилки со Скворцом. Самарин. Ты что скажешь?
- Да, что он может сказать? - махнул рукой Кошмар. - Молодой еще. Хотя, вроде молодцом держится и бился по-взрослому, не ныл. Слышь, Срам? Есть че сказать? Говори.
- Часового надо поставить, - ответил Самарин, глядя на командира. - Всякое может быть.
- Правильная мысль. Давай разобьемся по сменам для охраны. Стоим по часу. Все. Я первый, ты, Страхов, после меня. Затем Власов и последний Самарин. Я понимаю, мужчины, что все здесь устали, но мне тоже не хочется, чтобы меня спящего прирезали. А утром посмотрим.
Старлей встал и подошел к лежащему без сознания на носилках Скворцову. Лицо Скворца с бледно зеленым оттенком - крови парень потерял много. Еще бы! Две пули в грудь, одна в голову. Две пули явно не задели органы - та, что в голову, лишь чиркнула, сорвав кусок кожи, одна в грудь, хоть и вошла, но явно не зацепила ни легкое, ни сердце. А вот вторая явно в правом легком. Да еще потеря крови. Эх, радист! Донести бы тебя, но, кажется, не получится. Командир поправил бушлат с боку, подтолкнул его, словно заботливая мама подтыкает одеяльце в кроватке младенца. Ему самому не понравилось собственное сравнение.
- Ну, ладно, - сказал Романов. - Я пошел на пост, а вы тут пожрать что-нибудь приготовьте. А то живот скоро к спине прирастет и не отклеишь потом
4
Спустя час старлея, облепленного снегом с ног до головы и промерзшего до последней частицы костного мозга, сменил сержант Страхов со своим неизменным пулеметом.
Снег все так же сыпал и сыпал, словно небесный мешок с годовым запасом снежинок, предназначенным для зимних времен, кто-то случайно по ошибке порвал и вытряс на горы раньше времени, или же там наверху этот кто-то, таким образом, решил пошутить. Ветер, правда, чуть ослабил свои порывы и сбавил тон полифонического концерта. Видимость не улучшилась, но и от чеченцев не было никаких действий.
Старший лейтенант с наслаждением опустился у костра, протягивая к пляшущим на красных углях синеватым языкам пламени озябшие пальцы. Он потянулся за поленом, но рука Самарина метнулась, опередив его, и через несколько секунд яркий оранжевый огонь, подкормленный сухой древесиной, осветил пещеру.
- Поешьте, товарищ старший лейтенант, - тихо произнес Самарин, протягивая разогретую банку с гречневой кашей.
- Спасибо, - Романов взглянул на спящего Власова. - А ты что не спишь?
- Сейчас вы поедите, я помою банки и наберу снега, а то он быстро расходуется. Пока котел вскипятили, столько снега ушло на воду. Надо пополнить запасы. А потом можно и поспать.
- Молодец, Самарин. Хозяйственный. Страхов говорил, что вроде кофе есть. Сделаешь?
- Сделаю.
Старлей поднес ложку с кашей к лицу, вдохнул запах вожделенной пищи и, лишь затем, вдруг, в одночасье, ощутив себя неимоверно голодным, отправил ее содержимое в рот и начал с наслажденьем пережевывать. Боже! Какой вкусной показалась ему эта, так себе, консервированная гречка с говядиной. Казалось, что на земле нет более изощренного деликатеса и все гурманы мира всего лишь жалкие фигляры и снобы, бравирующие своими никчемными познаниями в кулинарии, раз они не отведали это изысканное блюдо. Их бы всех сюда на место спецназовцев, они бы поняли тогда, что такое настоящее удовольствие от пищи. Он так быстро съел, что и не заметил, как кончилась каша. Эх! Жаль, что хлеба нет, да желательно, черного, чтобы вымазать стеки у жестянки. Самый смак. Вот галетами так не сделаешь, а хлебом...
Власов звонко всхрапнул и перевернулся на другой бок.
Самарин протянул командиру эмалированную кружку с кофе и нераспечатанную пачку галет. "Да это просто какой-то праздник живота" - подумал Романов, взяв кружку с парящей ароматной жидкостью в обе ладони, чтобы тепло от нее согрело руки. И тепло скользнуло от кончиков окоченевших пальцев и одеревеневших кистей вверх по предплечьям, так гладко, словно хорошо подогнанные ножны по клинку. Затем старлей медленно отхлебнул, и волшебная истома прокатилась по пищеводу в удивленный гречневой кашей желудок и дальше по всему телу, прогоняя усталость и холод, подобно концентрическим кругам на воде от брошенного в нее камня.
Дома старший лейтенант Романов кофе пил только заварной и то марку выбирал очень щепетильно, предпочитая в основном три сорта: "Арабика", "Сантос" и "Индиана". Он брал исключительно в зернах, сам их жарил, молол, применяя только ручную кофемолку, не доверяя электрической. Затем в прогретую джезву ссыпал черный порошок, добавляя маленькую щепотку кориандра, и заливал крутейшим кипятком. После этого на медленном огне он держал джезву несколько минут, не давая, пенящейся, пахнущей на всю квартиру жидкости, закипать.
Ему вдруг отчетливо представился запах того, домашнего кофе и безотчетная волна зеленой тоски подкатила к горлу куском застрявшего черствого хлеба. И снова, как там, на уступе под скальным козырьком, на него посыпались самоупреки: зачем ему эта война, зачем он вообще в военные, лучше бы в инженеры или чиновники и так далее.
- А! Ладно, - сказал он сам себе и мысленно махнул рукой. - Вот вернусь домой и брошу все к чертовой матери. Уйду в дворники.
Самарин убежал за новой порцией снега. Странный он боец, молчаливый. О себе ничего не рассказывает, в противовес словоохотливым сослуживцам, но в остальном держится молодцом. В боях не хныкал, не терялся. Все делал спокойно, размеренно. Надо бежать - бежит, надо стрелять - стреляет, без суеты, без лишних движений, без форса, но с умом.
Романов потянулся и встал. Нужно осмотреть Скворцова.
Скворец метался в горячке и шевелил потрескавшимися губами, словно пытался что-то сказать. Глаза закрыты, вокруг них темные круги. Романов опять подоткнул бушлат и отвернулся. Нет. Скворца они явно не донесут.
Вернулся Самарин. Он поставил тару наполненную снегом, подошел к Власову и, опустившись на корточки, стал его тихонько трясти за плечо. Тот подпрыгнул, как ошпаренный: глаза бешеные, губы и руки трясутся.
- Что?.. Что случилось? - спросил он.
- Ни чего. Сержант велел разбудить, чтобы ты перед своей сменой оклемался, а мне велел наоборот спать.
Романов, услышав слово спать, вдруг почувствовал на себе непомерную тяжесть усталости. Ему до зубной боли, вдруг захотелось завалиться и уснуть. На сутки. Или даже больше. Лишь бы никто не трогал, не тряс вот так за плечо. Не говорил бы ему, что пора вставать, куда-то идти, что-то делать. "Отбой" для военного человека - это волшебная команда. Она всегда и в любом месте воспринимается им с восторгом. Как награда, как великий приз за перенесенные тяготы и лишения, как манна небесная.
Он опустился на земляной пол возле стены, сунул под голову изрядно похудевший ранец и словно в морскую бездну провалился в сон, даже не заметив момента перехода. Уснул и мгновенно выскочил из сна, будто и не спал вовсе, а так, просто прилег. Сердце бешено колотилось о стенки грудной клетки, как пойманный в охотничьи силки зверек.
Выстрелы. Пулемет. Это Страхов. Рядом заработал автомат. От соседней стены в слабом свете прогоревшего почти до углей костра отлепилась и метнулась наружу растрепанная и неясная тень. Скорее всего, это Самарин поспешил на помощь. Лишь бы бронежилет не забыл. Где-то далеко затарахтели новые выстрелы, заглушаемые грохотом пулемета. Много выстрелов. Значит, противник атакует большой численностью. За пологом плащ-палатки взвизгнули рикошеты.
Старлей подпрыгнул, подхватил ствол, передергивая на ходу затвор, и помчался к выходу.
С наружи сгущающийся быстро сумрак. Снег перестал сыпать. Спецназовцев обстреливали со стороны ущелья, по которому они пришли. Лежа на сугробе собственного изготовления Кошмар молотил по атакующим боевикам короткими, но прицельными очередями, что-то бормоча себе под нос. Рядом с ним, стоя на одном колене, отстреливался Самарин. Слева от входа лежал лицом вниз Власов, придавив собою автомат. Даже в сумраке было видно, как под ним растекается большое красное пятно, совершенно неуместное на этом девственно белом снегу.
Романов схватил его за ноги и, не раздумывая, потащил внутрь пещеры. Над головой пару раз вжикнуло. Он, дотащив Власова до середины помещения, перевернул его на спину, чтобы определить степень ранения и место попадания пули. Вместо лица у бойца было сплошное кровавое месиво. Разведчик был мертв, но так и не выпустил из рук автомат.
Командир подбежал к выходу, отдернул полог и уже сделал пару шагов, как вдруг яркая вспышка, заглушающий все грохот и мощный удар по голове, отправили его в темноту.
5
Романов очнулся мгновенно, словно в голове кто-то включил рубильник. Память прокрутила ролик последних секунд жизни перед отключкой. Он открыл глаза и резко сел.
- Страхов! - крикнул старлей и тут же свалился обратно.
Все тело кричало от боли. Свет от костра лупил по глазам, как десятикиловатный прожектор. Пещера плыла от головокружения со скоростью сумасшедшей карусели. Тошнота удушливым комком подкатила к горлу, заставляя повернуться на бок, а затем исторгла из него все содержимое желудка, и еще долго мучила спазмами, пока не пошла желчь.
"Контузия", - пронеслось в голове у старлея.
Он с трудом поднял бесконечно тяжелую руку и вытер слюну, стекавшую по щеке.
- Пипец! - произнес Романов вслух, но прозвучало это как-то хрипло и глухо. Голос явно не хотел его слушаться, как, впрочем, и все тело.
- Так точно, товарищ старший лейтенант, - услышал он, словно сквозь вату в ушах голос. - Пипец. И, если честно, полный.
- Кто здесь? - прохрипел старлей и вновь попробовал приподняться, но тело снова предательски не подчинилось ему.
- Я это. Самарин. Лежите. Вам пока еще не стоит шевелиться.
- Живой? - спросил Романов.
- Живой, - ответил боец. - И ни одной царапины. А вот вам досталось крепко. Поэтому полежите.
- Дай воды, Самарин.
Боец поднес кружку с водой к пересохшим губам командира и, поддержав голову, помог напиться. Романов пил жадно и громко, словно только что вылез из паровозной топки - опорожненный желудок принимал воду с удовольствием.
Наконец, оторвавшись от опустевшей кружки, старлей облизал трещины на губах. Ему полегчало, головокружение замедлилось, но гул в голове не прошел. Все же он не решился пока вставать или садиться, да и на спину ложиться тоже - вдруг опять голова кружиться начнет.
Боец взял саперную лопатку и прикопал испражнения.
- Самарин, где Страхов? - спросил командир.
- Снаружи остался, - тихо произнес Самарин. - Я думаю, что он погиб, потому что стрельба прекратилась сразу после взрыва.
- Взрыва? - удивился Романов.
- Ну, да. Наверное, духи с гранатомета шарахнули. Вас вон камнями завалило, одни ноги торчали. Откапывать пришлось.
- Сколько я был в отключке?
- Часа четыре.
- Круто. Как там Скворец?
- Умер. Бормотал что-то все время, а потом затих. Я подошел, а он уже все. Так что, вдвоем мы остались.
Старлей закрыл глаза, пытаясь поймать какую-то ускользающую, словно змея в камышах, мысль. Что-то не так. Что-то совершенно должно быть по-другому, но что. Хотя, о чем это он? Конечно же, все не так. Из пятнадцати человек осталось двое. Он и боец первогодок, самый молодой по сроку службы в группе. Все остальные погибли. Все!
Но...
Вот оно! Он догнал мысль! Он поймал ее за хвост! И она ему совершенно не понравилась. Более того, Романов испугался ее.
Погибли все, но это его почему-то не взволновало. Он совершенно спокойно, почти равнодушно, отнесся к тому, что его бойцов, за которых он нес ответственность перед начальством, родителями, перед обществом, убили. Господи! Неужели его перестали волновать чужие жизни? Неужели он стал таким черствым? Неужели с каждой людской потерей в нем отмирала какая-то часть его сострадания?
Словно перехватив нить размышлений старшего лейтенанта, Самарин произнес:
- Вы знаете, я не был филантропом и гуманистом, но мне всегда было жалко кошечек, собачек и, конечно, людей, уходящих из жизни. А сейчас меня смерти парней почему-то не трогают. Странно. Может, эта бессмысленная война меня так перемесила? Может это, потому что я здесь насмотрелся на смерти. Будто во мне что-то сломалось. И мне от этого даже не по себе. Раньше мы с друзьями собирались вместе и смотрели всякую дрянь, на подобие "Ликов смерти". Ну, для остроты ощущений. Мы говорили друг другу, что это обогащает наш внутренний мир, делает нас сильнее, создает некую броню перед возможными будущими стрессами, потрясениями. Чушь! Когда каждый из нас оставался наедине с собой, то начинал прикладывать к своей шкуре тот или иной фрагмент из видеозаписи. И всем было страшно. До икоты! Мы тряслись от ужаса, пытаясь засунуть воспоминания от просмотра куда-нибудь поглубже, подальше, а когда встречались на следующий день, мы ходили гоголем друг перед другом, делая вид, что мы все крутые.
Самарин вздохнул и продолжил:
- А потом я попал в спецназ. Потом сюда. И здесь я уже не смотрел дешевый фильм о смерти, хоть по ночам я и заставлял себя думать, что это было именно кино, а не настоящая бойня. Здесь были смерти реальные, которые можно было осязать, обонять, с которой можно было познакомиться лично. И еще здесь не надо было выпендриваться перед друзьями и делать вид, что тебе ни сколько не страшно. Здесь страшно всем. И нам, и им. И тут я сам убивал, пользуясь дешевым лозунгом: если не ты, то тебя. Я убивал и перешагивал через трупы, шел и не оглядывался, но меня все равно трясло от того, что я здесь видел, слышал, нюхал, щупал. Понимаете? Я все равно не был равнодушным к смертям. А сейчас сижу в этой забытой богом пещере замурованный, вместе с вами и двумя трупами и жду, когда у меня начнется приступ клаустрофобии. А он все не начинается и смерти меня уже не трогают, будто я перешагнул какую-то границу, какой-то рубеж, за которым все видится в другом свете и, из-за которого уже нет возврата. Почему? Товарищ старший лейтенант, почему?
Романов смотрел на него во все глаза. Да. Парень изменился и здорово. Раньше было, от него слова не добьешься, а сейчас смотри-ка. Видно, действительно его все это доконало. Видимо, действительно, перешагнул он свою черту. Как и сам старлей. Да, к чертям эту субординацию!
- Меня Виктором зовут, - вдруг сказал он, удивляясь сам себе.
- Что? - не понял Самарин.
- Я говорю, давай на ты. Меня Виктором зовут.
Самарин с недоверием посмотрел на командира.
- Тогда и меня по имени, если можно. Евгений.
- Я помню, Женя. Я читал твое личное дело. Самарин Евгений Павлович. Семьдесят пятого года рождения. Родился в славном стольном городе Москва, откуда и был призван на действительную военную службу. Только я не понял, почему в двадцать лет. Ты что уклонялся?
- Нет. Я в институте учился.
- И что же ты в армию-то пошел из института. Учился бы себе дальше.
- Извечная проблема. Отцы и дети.
- А я думал, если честно, что тебе романтики захотелось или из-под венца сбежал.
Самарин грустно улыбнулся. Он подбросил в костерок еще одно полено. Костер с удовольствием принял подношение, обнял полешко теплыми оранжевыми пальцами, прижался к нему, а потом прыгнул сверху и давай плясать на нем свой яркий неритмичный танец. Дым от очага поднялся к своду пещеры и висел там, медленно оседая на стены и трусливо уползая в трещину в закутке.
- Знаешь, Женя, лозунг: "если не ты, то тебя", очень даже не фальшивый. Он самый, что ни на есть настоящий и на войне правильный.
- Да, какая это война? Одна большая непонятность. Гоняемся за бандитами или они за нами. Мирное население является мирным только в присутствии большого скопления войск и при свете дня, а ночью превращаются в тех же бандитов. А с нашей стороны, сколько уродов всяких, делающих бизнес на крови товарищей? Мало? Да навалом.
- Меня тоже от войны уже тошнит, - произнес Романов. - Я ведь погоны надевал, чтобы Родину защищать. Думал, что от внешнего врага. А выходит в своей стране, да против своих. Как ни крути, Чечня наша территория, а чеченцы - граждане России. А где внешний враг? Не видно, правда? А он есть. Ты думаешь, чеченцы сами все это затеяли? Тут без Америки не обошлось и не только. В любом случае, пока в меня стреляют, я буду отстреливаться. И, на мой взгляд, будет гораздо лучше, если я, а не меня. Понимаешь? Да к черту все это. Вернусь, в пожарные уйду. Или в каскадеры. Как думаешь, возьмут? А ты, что будешь делать на гражданке?
Самарин улыбнулся. В свете пляшущих лепестков слабого костра его улыбка показалась Романову кривой и вымученной.
- А я, как раз, буду снимать кино. Я же на режиссера учился во ВГИКе.
Старлей присвистнул:
- Иди ты! Обалдеть! Что ж тебя в армию-то поперло? Это же надо!
- Я же говорю, проблемы с родителями.
- Ну, тогда бери меня к себе каскадером. Возьмешь?
- Возьму. Если вступишь в профсоюз и пройдешь медкомиссию.
Они рассмеялись, а потом наступила тишина. Оба спецназовца, молча, смотрели на то, как прогорает полено в очаге.
- Ладно, - встрепенулся командир, взглянув на разбитый циферблат своих часов. - Который теперь час?
- Половина первого ночи.
- Тогда ложись спать. Если чеченцы не ушли, то с утра будут нас откапывать, и мы их услышим. А если ушли, то начнем сами откапываться. Там завал большой?
- Метра три прохода завалено и неизвестно, сколько снаружи насыпало. Там ведь обязательно должна была сойти лавина.
- Ложись. Отдых.
6
Романов закрыл глаза и расслабил ноющее тело.
Тревожные вопросы заплясали в голове мотыльками: почему все это произошло, как исправить ситуацию, что делать дальше? Вдруг дудаевцы все-таки решат откапывать завал, чтобы добраться до них. Напора и упрямства им не занимать. И горы они знают лучше. Нашли же они пещеру. А как вели их от самой речки. Двумя группами с разных сторон. Да и сама засада у речки была организована достаточно грамотно, словно чеченцы знали о появлении разведгруппы в этом районе.
Досада оттого, что вспомнил ваххобитскую засаду, обида на самого себя, огорчение, даже жалость к самому себе ледяным потоком прокатилось в голове, вызывая дрожь во всем теле. Вожделенный сон как водой смыло.
Все шло не так с самого начала. Странный приказ, исходящий из штаба группировки направить в заданный квадрат группу спецназа, без какой либо цели и ожидать на месте дальнейших распоряжений, был зачитан начальником разведки. Группу скомплектовали перед самым выходом сборную, половина состава была, как говорится, из "залетчиков": кого-то поймали с выпивкой, кого-то с нарушением распорядка дня, а кто-то просто не понравился своим командирам по каким-то их личным соображениям. Да и сам старший лейтенант Романов числился в списке нарушителей. К тому же, группу наспех вооружили Абаканами, не дав ни одного Калаша, наскоро объяснив принцип работы и предоставив по одному рожку для пробной стрельбы.
За неделю до этого какой-то полковник из проверяющих приехал к соседям вэвэшникам и увидел, как старлей сидя в майке и трусах на скамейке муштровал бойцов, заставляя их отжиматься на кулаках. Возмущенный нарушением формы одежды офицера спецназовца, полковник приказал остановить "безобразие", (это ж какой пример подчиненным подаете, товарищ старший лейтенант!) за что был послан Романовым открытым текстом, куда подальше, дескать, занимайся своими вованами, а в наши палестины не лезь, мы, мол, с вами даже не из одного министерства. Полкан, естественно, к начальству, к командиру сводного отряда, а тот из соображений поддержки в личном составе уставных взаимоотношений обещал примерно наказать.
И вот группа укомплектована и уходит на задание.
Все по науке: авангардный дозор, основная часть, арьергард. Вроде бы знакомая местность. Вокруг лес, горы. И погода фортит - с утра туман, к обеду зарядил дождь. Мечта разведчика. К полудню почти подошли к точке "Ч". Осталось немного, всего лишь пройти по балке и пересечь реку, а там, на высотке занять позицию над Бакинской трассой и ждать зеленого свистка, как говорится.
Только вот, когда из этой самой балки, больше похожей на горное ущелье, выходили к речке, группу обстреляли с криками "Аллах Акбар!" сразу с трех направлений. Бойцов в авангарде Недосекина и Мальцева сняли первыми же выстрелами. Потом дудаевцы стали бить не прицельно, а для пущего страха, видимо, собирались брать живыми, но радиста Скворцова ранили сразу, да заодно и рацию вдребезги разнесли. Романов быстро перестроил группу в круговую оборону, да толку мало, местность открытая и боевики, ведущие огонь сверху, могли бить прицельно.
Спецназовцы извивались ужами между камней, избегая смерти, но свинцовый звенящий град сыпался на головы. Трех бойцов убили, целая куча ранений разной степени тяжести. Самому Романову осколком камня, выбитому пулей, чуть не вышибло глаз, когда тот высунулся из-за валуна для того, чтобы оглядеться и наметить пути отхода.
И тут боевики прекратили огонь. С правого берега балки раздался крик:
- Эй! Не стреляй, спецназ. Говорить будем.
Переговорщики, мля... Цену таких переговоров старлей знал прекрасно. Он передал по цепочке, чтобы были готовы по его команде хватать раненых, погибших, кого смогут унести, и бежать вверх по течению речки. Там вроде бы местность поудобнее, а в сторону трассы их точно не пропустят и именно в том направлении будут ждать отступление группы. Дело за малым, чем-нибудь отвлечь чеченцев. Всего ничего. Раз плюнуть.
Тем временем со стороны боевиков послышался новый выкрик:
- Ну, что? Говорить будем, или хотите подохнуть как собаки? Вы окружены и людей у вас мало. Лучше давай поговори. Даем пять минут.
Романов жестами подозвал сержантов Страхова и Пушкарева.
- Пушкарь, когда рванем отсюда, будешь прикрывать отход. Поэтому, как команду услышишь, ломись, словно лось на водопой и займи позицию вон за теми камнями. Видишь? Возьми себе кого-нибудь в помощь.
- Я Прохорова возьму. Он бегает быстро.
- Добро, Саня. Сам ему обрисуй ситуёвину, только шустро. Здесь не задерживайтесь - постреляли и отошли, постреляли и отошли. Геройствовать не надо. Теперь ты, Кошмар, слушай. Как ломанем, займешь вторую точку. Видишь взгорок? Нам необходимо поменять положение вещей. Сейчас они на верху, а нам надо, чтобы мы оказались выше. Так что не стесняйся пробежаться хорошенько. Возьми с собой снайпера. Вопросы?
Сержанты пожали плечами, мол, какие тут на фиг вопросы, сваливать надо. Старлей обернулся к засевшему рядом с ним гранатометчику:
- Доценко, когда я дам отмашку, влупи по карнизу, - он ткнул большим пальцем себе за спину. Там очень хорошо просматривается черный валун. Если его выбить, то засевший там пулеметчик вместе со товарищи свалится. Не промахнись, Буржуй. Богом прошу. Я тебе по возвращении мороженное куплю, только сделай это. Потом хватай на плечо Скворца и дуй со всех ног. Жаль до Недосекина с Мальцевым не добраться. Далековато лежат.
"Как же мне вас отвлечь?" - подумал Романов.
Долго думать не пришлось. Все четко услышали звук приближающегося вертолета. Решение созрело мгновенно. Он вытащил ракетницу, открутил колпачок и дернул шнурок, направив ракету вверх.
Он не мог поверить в свою удачу. Чеченцы, что-то прокричав на своем языке, наверное, ругались, открыли огонь со всех стволов, но в этот момент над горушками появилась винтокрылая машина. И понеслось.
- Давай! - рявкнул Романов на гранатометчика, а сам полез за пазуху и выхватил десантный берет.
Тоже самое сделали еще двое бойцов. Они стали размахивать беретами над головой, обозначая пилотам вертушки, что они свои, хотя бывали случаи, когда вертолетчики открывали огонь и по своим. Доценко точным выстрелом разнес черный валун, затем, взвалив на плечо Скворцова, побежал вслед за Пушкаревым, Страховым, рядовым Прохоровым по прозвищу Вовка Пароход, снайпером Гайфулиным. Рядом с гранатометчиком бежал его второй номер рядовой Самарин, поддерживая под руку раненного в бедро Шматова. За ними, спотыкаясь и громко матерясь, мчался Власов, волоча на себе рядового Галкина.
Старлей вскочил в полный рост и опустошил магазин вверх по склону, потом повернулся, увидев падающего с пробитой головой Анищенко, и подскочил к нему. Поздно. Боец умер мгновенно. Романов забросил "двухсотого" на закорки и поспешил догнать остальных. Замыкающие Горохов и Касимов дали по большой автоматной очереди через речку, в ответ с той стороны раздался вопль "Аллах Акбар!", шарахнули из гранатомета, и ребят просто разорвало на куски. Командир группы стиснул зубы - нарушается одна из заповедей спецназа: не оставлять за спиной своих, ни живых, ни мертвых.
Вертолет горделиво сделал круг, разбрасывая вокруг себя тепловые ловушки, затем обстрелял тот берег реки, и, быстро набрав высоту, умчался куда-то по своим делам, видимо посчитав свою миссию выполненной, да и площадка для посадки совершенно неудобная - и сам не сядет, и ребят угробит. Но, с того места, куда угодили снаряды, выпущенные "Крокодилом", больше ни кто не стрелял.
Романов, пробежав с полста метров, увидел, как, заняв позицию за большими, словно специально расставленными в виде зубцов крепостной стены камнями, Пушкарев и Прохоров открыли пулеметный огонь по чеченцам, давая возможность проскочить своим и уйти, как можно дальше. Миновав рубеж Пушкаря, старлей с радостью увидел, как нырнули за взгорок Кошмар и Гайфулин. Значит, все пока в порядке.
Он аж вздрогнул, обругав себя последними словами. Какое там к чертям "в порядке"?! Не успела группа дойти до места назначения, как ее в упор расстреляли. Сам труп тащит и на камнях четверо лежать осталось. И совершенно неизвестно, вернется ли кто-нибудь живым.
Вот и взгорок. Группа, прижавшись к земле, спешно организовывает оборону. Молодец Страхов - уже готов встретить дудаевцев.
Командир, вжавшись в камни, посмотрел назад. Пушкарь и Пароход, петляя - помнят, чему учили, - неслись под прикрытием пулемета Кошмара. Романов обернулся на группу. Гайфулин, прозванный Кайфом, уполз куда-то в сторону, и через пару минут раздались кашляющие выстрелы СВД. Краем глаза Романов заметил, как вдруг споткнулся Пароход и, взмахнув руками, словно большая грустная птица, упал на землю. Пушкарь, добежав уже почти до позиции разведчиков, рухнул с пробитой спиной. Самарин бросился его затаскивать.
А со стороны балки высыпали чеченцы, поливая огнем спецназовцев. Они поздно поняли, что упустили момент и потому, рассвирепев, начали стрелять с усиленной озлобленностью. Казалось, что воздух просто превратился в свинцовую стену. Отряд ваххобитов на другой стороне речки должен Романова попытаться обойти группу и ударить в спину в спину. Иначе получится, что старлей плохо знает противника. Следовательно, необходимо срочно и спешно уходить дальше.
Но тут чеченцы нанесли серию ударов из гранатометов. Взрывы раздались один за другим, засыпая разведчиков осколками и грунтом. Один из выстрелов попал в то место, где прятался Кайф - СВД замолкло. Доценко присел на колено, и хотел было нанести ответный удар, но упал, сраженный очередью из пулемета, выронив из ослабевших рук тубус. Самарин, втащив на возвышенность раненного Пушкаря и его пулемет, подхватил уроненный Доценко гранатомет, и очень быстро, почти не целясь, шарахнул в противника.
Романов, пытаясь перекричать канонаду боя, раздавал команды направо и налево. Чертов вертолет. Только поманил своей удачей и слинял в кусты, оставляя разведчиков дохнуть. И рации нет теперь.
К нему подполз, опираясь на руки, Шматов, и что-то проорал, но старлей лишь вскользь разобрал отдельные слова: я, отходить, пулемет.
- Отвали! Не до тебя, - огрызнулся на раненого бойца командир.
- Я говорю, что вам нужно уходить. Я прикрою. Только оставьте пулемет Пушкаря.
- Ты же ранен.
- Меня дома все равно никто не ждет. А ты, командир, выводи пацанов.
Романов задержал на нем внимание. Боец был абсолютно серьезен. Во взгляде обреченность и решимость сплелись в немыслимый коктейль чувств. А старлей его считал никудышным бойцом. Вот и верь первому ощущению при встрече.
- Хорошо, - рявкнул он. И, хлопнув по плечу, добавил, - Спасибо.
Он быстро перевязал Шматова и передал по цепочке команду "отход". А еще скрипя зубами, но понимая необходимость этого шага в сложившейся ситуации, он велел забрать с собой только раненых.
