ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Копашин Василий Владимирович
Отпускник

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 9.52*44  Ваша оценка:
  Ох, каким тяжелым для меня выдался этот год! Именно в этом году я впервые столкнулся с войной, а значит с тяготами и лишениями, с людскими страданиями, с увечьями и смертью. Все, что было со мной до этого: учеба в военных училищах, начало офицерской службы в Чехословакии, теперь казалось мне всего лишь детской забавой - игрой в войнушку или казаков-разбойников.
  К августу 1984 я вообще дошел до точки, вес неуклонно снижался и приближался к подростковому. После Кунарской операции лета 1984 я так и не пришел в себя, из красивого молодого человека менее чем за год я превратился в сухого и желчного старикашку. Это заметили многие. Как-то проходя мимо группы солдат, я услышал за своей спиной шушуканье: 'Смотри-ка, что от Копашина-то осталось, а помнишь, каким красавцем он приехал год назад'. Мое состояние заметил наш батальонный врач, Валера Желуденко, совсем недавно заменивший тяжело раненного Валеру Саврука. Как-то после совещания он, как бы невзначай, бросил в мою сторону: 'Ты бы зашел ко мне в медицинский пункт, потолкуем, чайку попьем'. Вечером я был в гостях у Желуденко. 'Как спишь?' - спросил он. 'Да нормально, только странно как-то' - признался я - ВО СНЕ Я ВСЕ СЛЫШУ, А ИНОГДА МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО Я ЕЩЕ И ВИЖУ, да и сил ни черта нет'. 'А откуда силы-то возьмутся при таком-то питании, ведь одни консервы!' - подхватил Желуденко и продолжил - 'У тебя, Вася, страдает 'физика', а вместе с ней и психика. Ты вот совсем недавно, при своем-то бессилии, вырубил старшину 6-ой роты, а ведь удар ногой в печень - это очень опасный удар, ты мог его убить, но дело не в этом, а в том, что ты перестаешь контролировать себя. Тебе, Вася, надо кушать, просто надо кушать. Ты вот деньги куда копишь, вонючую афганскую дубленку жене купить, так ведь она не будет носить, потому что женщины любят, чтобы от них хорошо пахло'. Валера оказался прав: дубленка, купленная мною для жены, висела на палящем афганском солнце почти полтора месяца, но запах плохо обработанной кожи так и не выветрился, жена не носила ее ни одного дня, и, в конце концов, благополучно продала местной доярке, которая купила ее для своей дочери в качестве свадебного подарка. А Валера продолжал: Ты бы лучше не жадничал, а ходил раз в день в Асадабад и съедал тарелку парного мяса, ведь копейки же стоит. Что же вы себя-то гробите!' Не знаю этот ли совет батальонного врача или мой сильнейший ангел-хранитель помог мне дотянуть до планового отпуска. Но я дотянул, пусть и со 'скрипом'.
  Отпуск! Отпуск для человека с войны - это не только бесцельное времяпровождение, это и встреча с родными и близкими, это встреча с любимой женщиной, это хорошая еда и чистая постель, это возможность передвигаться без страха в любом направлении, это отсутствие тревоги за себя и своих подчиненных и отсутствие постоянного ожидания чего-то очень мрачного, фатального. Маленькие радости в жизни начинаешь ценить лишь тогда, когда ими не пользуешься месяцами, и отпуск - это просто огромная радость, заполняющая всю душу без остатка и выразить эту радость простыми словами, порой просто невозможно. Вечером я купил у старшины одной из рот две бутылки самогонки, заплатив при этом за каждую бутылку по 70 чеков. Улыбаясь старшине на все свои 32 гнилых зуба, я все-таки с каким-то злорадством подумал: 'Ну, сука прапор, погоди, вернусь, я тебе эти 140 чеков вобью в анальное отверстие, или нет, лучше я тебе клизму из твоего самогона сделаю, погоди- погоди, прочувствуешь!' Прапорщик, пользуясь своей монополией на производство самогона, нещадно драл с нас три шкуры. Но 'выставиться' перед отъездом в отпуск и по приезду - неписанное правило, которое всегда неукоснительно соблюдалось. Вечер скоротали впятером: я, Малик , Серега , Илюха , Олег , Серега , как-то незаметно выпив обе бутылки. Илюха подарил мне новенький спецназовский костюм, который был мне впору и решил мою головную боль - в чем ехать в отпуск, т.к. военная форма привезенная мною из Чехословакии, пришла в негодность, нет, она не сгорела после 'духовского' обстрела, как сплошь и рядом писали в объяснительных и справках офицеры, чтобы получить вне плана новую форму, мою форму просто сгрызли обыкновенные мыши.
  В последнюю ночь я практически не спал и во второй или третий раз перебирал нехитрые подарки командира взвода своим родным и близким: дубленку и вельветовое платье - жене, купленные вещи мерил на себя, т.к. 'оставшаяся' моя комплекция соответствовала, за исключениям роста, комплекции жены, красивую пакистанскую зажигалку - отцу, платок, с какими-то невероятными блестками - матери и, конечно же, красивую детскую дубленку своей 4-х летней дочери Олечке, девочке должна понравиться эта вещь. Не густо. 'Да ладно, докуплю в Москве, денег-то должно у меня быть много' - напоследок подумал я и загрузил все подарки в большой чемодан, который одолжил у родителей, когда уезжал в Афганистан. Чемодан был образца 50-ых годов, сделанный из какого-то прессованного картона, вторым предметом был небольшой чемоданчик-'дипломат' - это под документы, деньги, продукты на дорогу.
  До бригады добрался на вертолете, а еще через часов пять я получил отпускной билет и целую кучу денег, считай оставшаяся зарплата за год. На эти деньги можно было купить однокомнатную кооперативную квартиру, но деньги были впоследствии положены на сберкнижку жены и благополучно 'сгорели' в одном из дефолтов в 90-ых годах.
  В ожидании борта на Кабул ночь коротали прямо на взлетке, всю ночь со сторожевых постов, расположенных вокруг аэродрома в небо летели длинные трассы пулеметных очередей, это часовые вели беспокоящий огонь 'в ту степь'. Лежа на теплой бетонке, я вспомнил, как год назад я летел из Ташкента в Афган. В 1983 году пересыльного пункта, как такового, не было. Была территория, огороженная одним рядом провисшей колючей проволоки на хлипких кольях, был еще какой-то досчатый сарай, в котором продавались напитки, и еще мне запомнились сбитые из досок и вбитые прямо в землю столы и такие же скамейки к ним. Добрая половина улетающих была под глубоким 'шафе', а между столами бродил с лицом синюшного цвета прапорщик, он улетал уже 3 недели, уйдя в глубокий запой, он подходил к очередному столу и молча протягивал алюминиевую кружку, прикрепленную к ремню тоненькой цепочкой от советского унитаза и ему наливали. После относительного воинского порядка в центральной группе войск, эта распущенность и всеобщий бардак меня, мягко говоря, просто шокировал. Наконец-то объявили посадку, народ валом повалил к военно-транспортному самолету, а между столиками остались валяться 3-4 человека, неспособные к дальнейшему передвижению, сегодня они опять не улетели и были загружены за руки - за ноги в комендантскую машину, увозившую их на 'отдых' на гарнизонную гауптвахту. Пограничники по одному пропускали в самолет, проверяя документы, загрузилось народу ровно столько, сколько было на взлетке, большая часть летящих летело стоя или сидя на своих чемоданах, я к этому времени не один десяток раз летал на гражданских самолетах и знал порядок: 'Товарищи, займите свои места', 'Товарищи, пристегните ремни' и т.д, а здесь все было проще: 'Товарищ' - обратилась ко мне пьяненькая женщина, 'разрешите на Ваш чемодан опустить влагалище'. 'Давай!' - разрешил я, и мы летели с ней на моем чемодане спина к спине, поддерживая друг другу засыпающие во время полета тела. Самолет взлетел и 'народ' дружно закурил, дым стоял столбом как в привокзальном туалете. Но тут по громкоговорящей связи раздался голос командира: 'Если не прекратите курить, я открою одну х...ю и у вас через пять минут будет -50' Перспектива лететь при -50 никого не устраивала и 'народ' так же дружно начал тушить цигарки о подошвы своей обуви.
  Вспоминая свой прилет, я как-то незаметно заснул. А теперь я улетал в отпуск.
  Проснулся от чьего-то монотонного объявления: 'Борт на Кабул, борт на Кабул'. Кто-то составлял какие-то списки улетающих. Через несколько часов мы были в Кабульском аэропорту. В зал ожидания никто не пошел, да и зал ожидания представлял собой небольшое помещение размером с районный автовокзал. Зарегистрировавшись у коменданта, я снова с большой толпой таких же как и я пошел на взлетку. Снова ожидание...Как обидно: отпуск-то ведь идет уже два дня, а я все еще в Афгане. А ведь еще надо добираться до Ташкента, потом до Москвы, далее в Мордовию и в свое село. Днем, я наконец снял грязное, пропитанное солью и потом х/б и переоделся в старый, видавший виды советский, с пузырящимися коленками и короткой кофтой-олимпийкой (как их тогда называли), спортивный костюм. Опротивевшее х/б выбросил в ближайшую урну, почти новые чехословацкие ботинки спрятал в чемодан, предварительно помыв их под ближайшим краном, ну а панаму надел на голову, т.к. шутить с августовский кабульским солнцем, гуляя с непокрытой головой, было весьма опасно.
  В ожидании борта в Союз опять пришлось заночевать на взлетке. Нещадно мучили миллионы комаров и мошек, не давая заснуть. Вглядываясь в ночное афганское небо, я вспомнил, как прилетел год назад на этот же Кабульский аэродром.
  ...Самолет, стукнувшись колесами о бетонную полосу и зарулив куда-то в самый дальний угол аэродрома, постепенно затих. Открылась задняя аппарель и перед нами предстала весьма неожиданная картина: толпа человек в сто - это заменяемые офицеры и прапорщики кабульского гарнизона встречали своих заменщиков. Нужно сказать, что заменяемые очень часто знали, кто их меняет, т.к. порой со своими сменщиками служили в одной части, а чаще всего информацию получали от телефонистов и кадровиков, используя земляческие связи, а порой просто приятельские взаимоотношения. И вот теперь заменяемые встречали самолет с заменщиками и просто отпускниками. Две группы людей как бы застыли, с любопытством разглядывая друг друга. Впереди толпы встречающих стоял маленький мужичок в общевойсковых (семейных) трусах, которые у него были как раз до колен, майка, не стиранная со времен царя Гороха, была так же на размера 2 или 3 больше требуемого, на ноги были надеты домашние шлепанцы на босу ногу, и в довершении картины - широкая улыбка 'до ушей' и отсутствие 2-х или 3-ех передних зубов. 'Здорова! Еб...ый в рот. С 'приехалом' вас, бля!' - крикнул он. Обе группы одновременно буквально взорвались от смеха, а потом пошло, поехало: 'Майор Иванов, здесь?', 'Прапорщик Сидоров, где ты родной?', 'Володя, Володя, я здесь, бутылку коньяка от твоей жены привез' и т.д...
  Да, это было год назад, и выглядел я тогда совсем по-другому: шитые на заказ красивые сапоги, начищенные до зеркального блеска, шитая с высокой тульей фуражка, новенькая, тутелька-в-тутельку форма, новенькая портупея завершала картину, ну а сегодня видок весьма-весьма плачевный, хотя, наверное, сообразно обстановке.
  Наступило утро. Пронесся невесть откуда взявшийся слух, что самолет стоит там-то там, и народ дружно побежал на дальнюю стоянку. Отстала женщина-отпускница, у нее была куча баулов и с десяток предметов, на какие деньги она все это напокупала в Афгане, остается лишь догадываться. Но идущие мимо нее мужчины старательно 'не замечали' ее. Еще вчера эта женщина была королевой в своей воинском части, ей дарили подарки, добиваясь ее благосклонности, ей бренчали под гитару песни, ей клялись в вечной любви и, вздыхая и закатывая глаза к небу, с драматическими нотками в голосе говорили: 'Ну почему же, почему мы с тобой раньше-то не встретились?' И это неважно, что 'вздыхатель' был моложе объекта вожделения лет на двадцать. Но это все было вчера. Сегодня эти мужики летели домой к своим любимым женщинам, отлично зная, что временные связи - это всего лишь временные связи, которые никогда не будут серьезным пунктиком в жизни, что любимая и любящая женщина это тыл, опора, надежда на будущее, это куда больше чем обычные половые взаимоотношения, которые без любви никогда не приносят полного удовлетворения, т.к. любимая и любящая женщина она и отдается-то своему мужчине совсем по-другому.
  'Нету здесь мужиков, нету' - причитала женщина в спину уходящей от нее толпы. 'Серьезно?' - ответил ей здоровенный офицер-десантник - 'давай, прямо здесь проверим!'. Толпа снова взорвалась от смеха. 'Давай помогу' - предложил я ей, проходя мимо. Женщина окинула меня оценивающим взглядом и спокойно ответила: 'Иди уж на х...й, 'доходяга''. Я пожал плечами и пошел догонять основную группу отпускников.
  Слушая причитания этой женщины, вспомнилась другая, официантка лет 40-45, работавшая в офицерской столовой. Где-то через полгода после прибытия в Афганистан, я оказался в бригаде по делам своего взвода: получал новое оружие, точнее сказать - старое оружие:5,45 АК-74 я, наконец-то, сменил на наиболее эффективные (на мой взгляд) АКМ калибра 7,62 мм. Когда обед заканчивался, ко мне подсела официантка и спросила: 'Новенький?' - 'Да нет!'- ответил я -'асадабадский'. Женщина что-то говорила и говорила, но ее разговор не был для меня раздражающим, наоборот, после ее совершенно незначащих фраз, мне становилось как-то легко и свободно. 'Погоди, не уходи! Посиди еще'. 'Ты можешь придти ко мне, я живу в крайнем модуле' - сказала она. 'Нет' - сказал я - 'Ты просто поговори со мной'. И она снова что-то говорила. Говорила о том, что у нее взрослый сын, что ее муж погиб еще при вводе войск в Афганистан, еще о чем-то. От нее исходила глубокая интимность что ли, интимность, а не похоть. 'Ты не думай, я не проститутка. Я просто женщина' - сказала она.
  Я много раз встречал эту женщину в бригаде, звали ее Галей. И расспрашивая многих офицеров о ней, я каждый раз удивлялся, как она могла в хаосе войны сохранить в чистоте свою душу и тело. Она, как настоящая русская женщина помогала нам, мужчинам, не сойти с ума от этого ада. Конечно, у нее были половые отношения с мужчинами, но это были глубокие интимные, чувственные отношения, а не похоть и грязь, она не разлагала мужчин морально при этом сама оставалась чистой. Весной 1988 года на пересыльном пункте в Ташкенте ко мне подошел старший лейтенант и попросил передать для Гали продуктовую посылку. И я был поражен: неужели эта та самая Галя, которая пробыла в Афгане с момента гибели мужа до самого вывода войск! Судя по описанию она. Но в свою часть я не попал, а посылку, предназначенную ей, мы съели под бутылку водки, вспоминая эту по-настоящему русскую женщину.
  ...Самолет быстро заполнился, опять получилось так же как при прилете 1983 г: большей части пассажиров придется лететь стоя или сидя на собственных чемоданах. Приехал майор из комендатуры. Уазик, на котором он приехал, был без брезентового верха, не было и верхних частей дверц кабины, водитель разогнал машину на взлетке и каким-то залихватским маневром развернул ее перед самым самолетом, ударив по визжащим тормозам, в общем, произвел на нас впечатление. Комендантский майор был среднего роста, с огромным животом, на котором еле-еле стягивалась портупея, естественно он был в тельняшке. В те годы мы носили военную форму старого образца. Тельняшки носили только десантники или разведчики, хоть и идут они по вещевому довольствию как обыкновенные майки. Кроме того их напяливали на себя, чтобы выглядеть, так сказать, побоевее, начальники складов, штабные ребята, ну, в общем, все те, которые в бою сроду не были, под обстрел могли попасть, в бой - нет. Майор, сделав зверское лицо, рявкнул: 'Военнослужащие, строится перед самолетом! 'Гражданские' могут оставаться в самолете'. Народ со своим скарбом начал выгружаться из самолета, втихую матеря майора. Я не стал выходить из самолета, т.к. был в спортивном костюме и решил 'проконать' за гражданского. После проверки военных настала очередь гражданских, их проверяли прямо в самолете. 'Ты кто такой?' - сверля меня глазами рявкнул майор. Под его взглядом у меня подкосились ноги в коленях и я, быстро оглянувшись назад (как-будто там кроме стенки борта самолета могло еще что-то или кто-то быть), ответил вопросом: 'Я-то?' - 'Ты то, ты-то е..т твою мать' - отреагировал майор. 'ЭНта, я электрик' - совсем уже под недоумка 'закосил я'. 'А-а-а! Сиди, электрик' - махнув рукой, с какой-то досадой (вот мол, трачу свое драгоценное комендантское время на разных чмырей) проговорил майор. Я внутренне как бы мстя майору за свое унижение со злорадством подумал: 'Ну сука, посмотрел бы я на тебя сколько сот метров ты бы прошел в горах со своим пузом'. Но зато я добился главного: летел в Союз СИДЯ, пусть и на жестком десантном сиденье.
  Самолет взлетел и стал набирать высоту, периодически выстреливая гирлянды разноцветных противоракетных пиропатронов. В полете ничего не происходило, народ кто спал, кто допивал прихваченную бутылку, группа офицеров с тем самым здоровенным офицером-десантником 'резалась' в карты, ставки были мизерными, эта игра была не на деньги, а на убивание времени. Через какое-то время по громкоговорящей связи командир торжественно объявил: 'Товарищи! Мы пересекаем границу СССР!' Реакции со стороны пассажиров не было никакой, лишь офицер-десантник, оторвавшись от колоды карт, и, приподняв голову, негромко крикнул: 'УРА, БЛЯ' и снова с азартом продолжил тасовать колоду. И, наконец, приземление в Ташкенте, на военном аэродроме. Около самолета нас ждала целая группа пограничников, которая, взяв нас в кольцо, повела на таможню. Снова возникли проблемы у женщины с баулами, но на этот раз ей помогли пограничники, которые фактически нас конвоировали.
  Таможню я прошел быстро, за минуты две. 'Все?' - спросил таможенник, бегло осмотрев мой чемодан. 'Все' - ответил я. 'Ну, ясно, свободен' - поставил точку таможенник. А ту самую женщину проверяли уже двое таможенников, один никак не мог справиться. Один проверял одежду и обыкновенными пассатижами отрывал от новых вещей эмблемы и флажки США, Канады, Англии, другой взял на проверку целую упаковку магнитофонных кассет. 'Там только эмигрантские песни' - крикнула женщина. 'Ага' - ответил улыбнувшийся таможенник, через какое-то время он вернул ей полностью размагниченные кассеты, а женщина, узнав об этом, в сердцах выдавила из себя: 'Ну зачем? Хорошие же песни были, лучше бы ты меня выеб...л, чем так с кассетами поступил!' Толпа вновь взорвалась смехом. 'Ах, так?' - сказал один из таможенников - 'значит с Вами продолжим. Люба, проверьте ее'. Женщину завели за тонкую перегородку, через которую ничего не было видно, но зато все слышно. 'Трусы сняла' - командовала таможенник Люба. - 'Ноги шире. Ноги, говорю, шире, дура! Раком встала, что ни разу не вставала что ли?'. 'Можно подумать сама не вставала' - ответила женщина под общий смех двух сотен мужиков с удовольствием слушавших 'беседу' двух женщин. Справедливости ради надо сказать, что вскоре подобные безобразия на таможне были прекращены, очевидно, с таможенниками была проведена большая работа над 'перегибами и ошибками'
  Как-то доехали до ташкентского аэропорта. Билетов на Москву, как всегда, не было. Но в таких случаях всегда находится человек, который 'все' организует. Его организаторские способности за билет до Москвы стоили нам воинскими перевозочными документами плюс полной стоимости билетов чеками.
  В зале ожидания ко мне подсела молодая женщина. А я тоже была 'за речкой' - сказала она. 'Поздравляю' - ответил я, углубившись в свои мысли и без всяких вступлений. 'В Мазари-Шарифе' - вновь сказала она, не дождавшись моего вопроса. Почему-то все Ташкентские проститутки того времени 'служили' в Мазари-Шарифе, об этом говорили многие мои сослуживцы, которые сталкивались с этим 'вопросом'. 'А почему именно в Мазари-Шарифе?' - спросил я проститутку. Она все поняла и честно ответила: 'Да название красивое. Что-то такое, древневосточное, богатое, клёвое!' Я никогда не был в Мазари-Шарифе, да я и не знал и не знаю как правильно пишется название этого города, но увидев Кабул, Джелалабад, Кандагар, основательно проутюженные советской авиацией, танками и артиллерией с одной стороны и духами с другой, без нормального водоснабжения, канализации и электричества у меня сложилось свое представление об афганских городах, да к тому же добрая треть населения этих городов просто ушла от войны в Пакистан или Индию.
  'Хочешь, поехали со мной' - вновь заговорила проститутка, - 'у меня отдельная комната, я тебя подстригу, ты посмотри у тебя же волосы дыбом стоят. Я не дорого возьму' - и показала мне свою разжатую ладонь, на которой фломастером было написано большими цифрами 15 р. 'Нет' - вновь отказался я - 'понимаешь, я очень и очень устал'. В самолете все 'афганцы' оказались рядом и по кругу были пущены две невесть откуда взявшиеся бутылки водки. Водка была теплой и противной. Меня вырвало, благо бумажные пакеты для эНтих дел были под руками. В отдельном кресле комфортабельного самолета под холодными струями самолетного кондиционера, я отдыхал. Пожалуй, за последние несколько месяцев впервые для моего тела была комфортная температура - градусов +25-+28, в Джелалабаде было +50, в Кабуле и Ташкенте около 40. Что самое интересное, в афганской и ташкентской жаре я почти не потел, я долго не мог стоять на одном месте и хотелось или ходить с места на место или просто лежать, свернувшись 'калачиком' - мой организм постоянно пытался адаптироваться к афганской жаре и даже выработать 'противоядие' к ней, постоянно ища какие-то новые формы и методы. 'Интересно, какая температура в Москве? Узнаем через часа два' - сам себе задал вопрос и сам же себе и ответил.
  Как-то незаметно я заснул. СПАЛ Я ТАКЖЕ КАК ОБЫЧНО - ВСЁ ВИДЯ И СЛЫША, параллельно этому я еще и видел сон: летящий вертолет выстреливающий противоракетные пиропатроны и работающей пушкой, издающей своеобразные звуки 'кра-кра-кра-кра'. В какой-то момент я оказался в вертолете...и вот уже падающий вертолет и удар об землю...нет, это уже не сон, это наш ташкентский самолет приземлился в домодедовском аэропорту, в Москве.
  Домодедовский аэропорт. Я его очень хорошо знал, несколько лет прилетал сюда и улетал отсюда же. Всматриваясь в знакомые очертания зданий аэропорта, я спрашивал себя: 'Неужели я в Москве? А может я и не улетал никогда, может все то, что со мной произошло за этот год - это всего лишь сон? Да какой, к черту, сон?' - сам же себе ответил я - 'вот отпускники-афганцы, сидящие рядом со мной на соседних креслах, вот я, с торчащими 'дыбом' грязными волосами и в такой же грязной и старой спортивной одежде, вот, в конце-концов, чемоданчик-'дипломат', в котором на самом верху лежит военная панама (выбрасывать не стал, т.к. рано или поздно придется возвращаться)'. Значит это не сон. Объявили высадку из самолета, пассажиры, торопливо собирались к выходу: после специфического самолетного хотелось глотнуть свежего воздуха. Выход из самолета. И я задохнулся в каком-то непонятном детском восторге, нет, не от московского воздуха, наполовину состоящего из пыли и газов, а от холода, большое электронное табло показывало +5. Вот! Вот, что надо было моему организму, вот о чем тосковала месяцами каждая клеточка моего тела, о холоде! Родившийся и выросший в зоне с прохладным климатом, я до конца не мог адаптироваться в афганском пекле, мой организм пытался приспособиться и одновременно боролся и отторгал этот климат и этим 'единством противоположностей' изо дня в день убивал меня в целом. Я расстегнул молнию куртки-олимпийки и дышал, дышал, дышал...холодом. Пассажиры, торопливо вытаскивая из сумок и пакетов теплые свитера и ветровки, с любопытством посматривали на грязного, очень плохо одетого с почти болезненной худобой молодого человека, к тому же оголившегося чуть ли не по пояс.
  Я был счастлив! Правда, счастлив! И может быть именно тогда я начал задумываться над тем, что, в сущности, человеку в жизни надо не так уж и много. Ко мне подошел хорошо одетый мужчина средних лет. 'Вы бы оделись, молодой человек' - сказал он - ' я Вас отлично понимаю, сам прошел Египет' - 'Да, действительно, надо хотя бы застегнуться, а то воспаление легких можно отхватить' - подумал я, застегивая молнию. То, что этот человек подошел ко мне ничего не спрашивая и все понимая, меня не удивило. Люди, занимающиеся одним видом деятельности, попавшие в подобные жизненные ситуации, пережившие примерно одно и то же на каком-то интуитивном уровне распознают друг друга, мало того они еще и готовы помочь друг другу, ну хотя бы советом.
  Пока доехал до Таганки, где проживали мои родственники, меня дважды останавливал наряд милиции. Вообще-то менты редко проверяли документы, но меня, судя по моему внешнему виду, было за что останавливать. Разговоры с ними всегда шли по одному сценарию: 'Ваши документы'. И я открывал свой дипломат, в котором сверху лежали военная панама и старая портупея, доставая удостоверение личности офицера и загран. паспорт. 'Оттуда?' - вновь задавался вопрос. 'Оттуда' - ответил я. 'Спасибо, будь здоров' - и мы расходились в разные стороны.
  Я десятки раз приезжал в Москву к родственникам и отлично знал Таганку: вот театр, где работал и умер четыре года назад В.Высоцкий, вот Таганская площадь, а вот и большой магазин 'Зведочка', а дальше - по нижегородской улице - антикварный магазин и большой монастырский комплекс святой Матроны, все здесь мне знакомо.
  К родственникам от станции метро я шел пешком, нет-нет, не из-за какого-то жлобства заплатить за транспортный билет или из-за боязни выглядеть полнейшей 'деревней', выдав себя окружающим всего лишь одним вопросом: 'А сколько стоит билет?' Нет, конечно же, нет! Мне просто было приятно идти по улице, знакомой с детства. Я шел, и откуда-то из глубины души поднималось огромное и радостное чувство - 'Я скоро буду дома, я уже вступил на родную землю, т.к. фактически отсюда - с Таганки и Нижегородской улицы, начинается моя малая Родина'.
  Тетка долго не открывала дверь. 'Мы тебя не знаем' - отвечала она из-за закрытой двери. 'Тетя Люба, да это я, Вася' - убеждал я ее. Наконец дверь открылась и вместо слов приветствия, я услышал теткины слова: 'Господи, господи, пресвятая Богородица'. И мелко крестясь, тетка поцеловала меня в щеку.
  'Теть Люб' - снова обратился я - 'Вы мне откройте, пожалуйста, дверь ванной, я сначала помоюсь, потому что я, мало того что грязный, на мне могут быть еще и вши. А потом мы поговорим, ладно?' - закончил я.
  И, лежа в ванной, я второй раз в этот день плавал в облаках блаженства. 'Господи! Как хорошо!' - подумал я, натирая себя мочалкой, пытаясь стереть не только соленый пот, но и грязь и даже афганскую пыль, въевшуюся, как мне казалось, в поры кожи.
  Наконец, я закончил, спустив грязное афганское 'наследие' из ванной в канализацию. Переоделся в чистое, заранее приготовленное белье и надел спецназовскую форму - Илюхин подарок.
  Тетка накрыла, как это водится, стол, ну а я 'выставил' купленные по дороге бутылку коньяка и шампанского. Пил, конечно, один я, как-то незаметно опустошив полбутылки коньяку и запив изрядной порцией шампанского.
  Закончили посиделки на 12-м часу ночи, я изрядно захмелел. 'Теперь спать' - сказала тетка. 'Теперь домой' - ответил я и, не обращая внимание на уговоры, засобирался на вокзал. Пока собрался, попрощался и доехал до метро, время подошло к часу ночи, и станции метро закрывались. 'Станция закрывается' - то и дело слышалось из динамиков, на Казанский вокзал я приехал, когда за моей спиной 'захлопнулась' дверь последней станции. Казанский вокзал был всегда самым многолюдным и сложным, но я очень хорошо знал его, изучив еще в подростковом возрасте, когда мать привозила в Москву меня с сестрой, то на Красную площадь поглядеть, то на ВДНХ съездить, то в Лужниках купить обновку. Проблема появилась у меня, когда я окончательно захмелел, а если уж переходить на более простой язык - то стал 'вдрызг', в 'шабалы' пьяным. Пол Казанского вокзала, то поднимался в дыбы, норовя стукнуть меня по лбу, то почти вертикально падал вниз, а то как-то плавно уходил из-под ног, то вправо, то влево, но я как-то справился с этой 'качкой'. Я совершенно ничего не боялся: ни того, что меня могут обворовать, ни того, что могут отправить в мед. вытрезвитель, или того, что я могу просто упасть где-нибудь на ж/д путях. Я НЕ БОЯЛСЯ ПОТОМУ, ЧТО БЫЛ НА СВОЕЙ ЗЕМЛЕ и со мной, по определению, ничего не могло случиться, так, по крайней мере, казалось мне на тот момент.
  Конечно же, никуда не было билетов, что тут сказать, лето ведь идет. 'Мать!' - обратился я к кассирше, которая по возрасту никак не могла быть мне матерью и была старше меня лет на 5-6 не больше - 'дай, пожалуйста, понимаешь, давно не был дома, пожалуйста'. 'Что тебе, 'сыночек'?' - ответила, смеясь кассирша. 'Да билет в Мордовию!' - разъяснил я. 'А-а..' - протянула она - 'а я то подумала ты ко мне свататься пришел' - смеясь, сказала она и ...выписала мне билет на утренний поезд.
  До поезда оставалось часов 6, и я начал искать место, где можно было отдохнуть. Я знал такое место, оно располагалось между 1-м и 2-м этажами на лестничной площадке лестницы, ведущей в воинский зал, и это место было традиционным местом отдыха цыган. Между двумя цыганками было небольшое незанятое место, в общем-то, место было занято, т.к. там лежала развернутая газета, но, очевидно, занявшая место куда-то просто отлучилась. И я, прицелившись на это место, несмотря на одновременные протесты двух цыганок, рухнул в него, успев в полете обматерить этих цыганок и обозвать их 'цыганской сволочью'.
  СПАЛ Я КАК ОБЫЧНО, КАК ЗВЕРЬ, КОНТРОЛИРУЯ, (КАК МНЕ КАЗАЛОСЬ) ВЕСЬ ПРИВОКЗАЛЬНЫЙ ЦЫГАНСКИЙ ТАБОР.
  Я видел все: и цыганок периодически укутывавших детей, которые во сне сбрасывали с себя тряпки, заменяющие одеяла, видел справа и слева от себя две огромные женские задницы, которые периодически издавали не совсем приятные звуки и запахи, я даже видел военных патрульных, которые спускались из воинского зала на 1-ый этаж, перешагивая через цыганские тела, т.к. по-другому просто невозможно было пройти. Но я был несказанно удивлен, когда был разбужен сержантом милиции. Почему я не увидел сержанта, я же все видел, почему я не заметил когда ушли цыганки, почему я вышел из своего обычного 'измерения'? А-а-а?! Коньяк с шампанским оказали свое воздействие. 'Это Ваши вещи?' - показывая на чемодан с 'дипломатом' спросил сержант, я похолодел, чемодан валялся с одной стороны, 'дипломат' с другой. Лихорадочно открыв дипломат, я, отбросив панаму и портупею, убедился, что все на месте, главное был на месте партийный билет, деньги, заработаем еще, удостоверение с паспортом новые могут выписать, а вот потеряв треклятый партбилет, ты автоматически получаешь партийный выговор, который снимается через год, а значит в течении года ты не получишь не только должности, звания, а даже элементарной благодарности в приказе командира части к 7-ноябрю или 23 февраля.
  Увидев панаму и портупею, сержант задал такой же вопрос, как задавали его коллеги на таганской площади: 'Оттуда?', 'Оттуда' - ответил я. 'Ты потерпел бы с этим делом до дома' - щелкнув пальцами по горлу, посоветовал сержант. 'Спасибо, товарищ сержант' - сердечно поблагодарил я его. А через полчаса я уже был в вагоне поезда, который благополучно довез меня до своей станции. А дальше еще и автобусом. На моей автобусной остановке не было ни одного человека, да там вообще никогда более 2-3-ех не бывает, одно слово- глубинка. Сойдя с дороги, я присел на чемодан и закурил, ну вот я и дома, почти дома, в километре от остановки жила моя сестра, со своей семьей. Мне дойти бы до ее дома, а там уж отвезут.
  Я никогда не верил в бога. Да откуда может появиться эта вера: в нашей семье набожных не было, мордовская бабушка Акулина так та и то, наверное, толком не знала ни одной молитвы, родители, сельская интеллигенция, тем более далеки были от религии. В родительском доме быстрее можно было найти журнал 'Наука и религия', чем Библию, хотя три иконы все-таки висели в углу на кухне. 'Бога нет' - как говорил один из героев Ильфа и Петрова - 'Это же научный факт'.
  Факт-фактом, но ведь кто-то же отвел от меня 'духовскую' автоматную очередь, выпущенную по мне с расстояния в 10 метров, я не подорвался на мине, как Валера Саврук, я НЕ БЫЛ УБИТ, как капитан Прелков.
  Докуривая третью сигарету, вдруг пришел к выводу, что да, я не верю в бога в классическом смысле, но я верю в некий космический разум, который запланировал и контролирует мою жизнь с момента моего рождения и ...спасибо ему за это! Оглядываясь по сторонам, я встал возле своего чемодана на колени и поклонился. А как же обращаться-то к этому космическому разуму? Да как-как, так и обращаться - Господь Бог. И, отвешивая очередной поклон, просто бубнил себе под нос: 'Спасибо, Господи! Спасибо, Господи!' Ни одной молитвы я, конечно же, не знал, как и не умел креститься, впрочем, я и сейчас молитв не знаю и креститься не умею.
  Вся колхозная территория была обсажена лесозащитными полосами, 'посадки' - как их называют селяне, состояли из берез. 'Посадки' играли роль снегозадержания и препятствовали эрозии почвы. Они были высажены нами, школьниками местной школы. За несколько лет из класса в класс роль каждого из нас при посадке деревьев менялась: в младших классах - мы подносили тоненькие деревца к старшеклассникам, в следующих классах мы уже закапывали деревца в готовые ямки, ну и в старших классах мы, мальчишки, эти ямки уже выкапывали обыкновенными лопатами, техники не было никакой, даже привозили саженцы и то на телеге, запряженной лошадью. Таким образом, к середине 70-ых годов руками учеников вся сельская округа была обсажена березовыми лесозащитными полосами. К слову сказать, учеников сельских школ нещадно эксплуатировали при выполнении сельхоз работ. На колхозных полях мы работали практически всю осень, убирая то картошку, то свеклу, то капусту, из двух с половиной месяцев первой учебной четверти у нас, навряд ли, набиралось дней двадцать учебных, учились только тогда, когда на улице шел дождь. И все эти работы, к тому же, выполнялись бесплатно, школьников даже не кормили в поле, а в лучшем случае, вручали пачку дешевого печенья в конце рабочего дня. Никто, конечно, не считал это эксплуатацией детского труда, а просто работали, мечтая только о том, чтобы скорее кончились колхозные поля, и урожай был собран. А ведь были еще свои огороды и подворье и очень часто, приходя с работы, с колхозного поля, мы начинали работать на своих огородах, которые тоже были, порой, по пол гектара. Ну а весной? Весной также было немало работы.
  В основном школьников использовали на растаскивании картофельных буртов (картошку осенью из-за отсутствия хранилищ ссыпали в большую кучу - бурт прямо в поле и засыпали ее на зиму соломой, картофельной ботвой и землей). Картошка за зиму сгнивала на добрую треть, запах стоял невыносимый, а мы, школьники, копались в зловонной жиже, выбирая оттуда уцелевшие картофелины.
  И даже летом, во время каникул, ученикам 8-х классов и то не давали покоя, отправляя их в командировку во главе с классным руководителем на заготовку веточного корма (ветки деревьев) для колхозного скота в ближайший лес. В общем, доставалось. Ну а что касается посадки деревьев, так это за работу-то никто не считал, это скорее веселое времяпрепровождение.
  Прошло время, деревья частично принялись и выросли, частично погибли. Так одна из 'посадок' во время морозной и малоснежной зимы погибла на треть и лишь одна березка, чудом выжившая, гордо и даже вызывающе стояла среди сухих стволов. Эту одиноко стоящую березу я часто вспоминал в суворовском училище, когда страшно тосковал по дому, ее я вспоминал когда учился в Баку и служил в Чехословакии, к ней я приходил всегда будучи в отпусках, т.к ЭТА БЕРЕЗА БЫЛА ДЛЯ МЕНЯ ОЛИЦЕТВОРЕНИЕМ МОЕЙ МАЛОЙ РОДИНЫ и теперь я снова пришел к ней, пришел с войны. Береза выросла, стала мощным деревом, которой уже не страшны были ни морозная зима, ни жаркое лето. Я трогал ее теплую и чуть-чуть шершавую кору, полюбовался ее мощным веткам и вновь подумал: 'А жизнь деревьев, наверное, тоже 'контролируется' космическим разумом, ведь почему-то все деревья погибли, а это осталось, значит ей была уготована именно такая судьба'. Я разговаривал и разговаривал с березой, вспомнил старую мордовскую песню 'Луганяса келунясь' (на лугу росла березонька - перевод с мордовского), и этим отдыхал огрубевшей за этот год душой, с каждым вздохом родного воздуха восстанавливая свои иссякшие силы.
  Я долго сидел на своем стареньком чемодане и ...никуда больше не торопился, потому что я уже был ДОМА.
  В доме сестры никого, кроме ее мужа, не было. Николай молча вытащил откуда-то из 'глубины' бутылку самогона и поставил на стол. 'Будешь?' - спросил он. 'А чего я бы к тебе тогда заходил?!' - пошутил я чисто по-деревенски и положил на стол батон докторской колбасы, купленный в вагоне-ресторане поезда, это на гостинец. Бутылку самогона мы уговорили быстро, Николай захмелел, а я после своего казуса на Казанском вокзале, включил какой-то тумблер у себя в голове, не позволяя крепчайшему самогону меня одолеть, и чем больше хмелел Николай, тем трезвее становился я. Пришла сестра. У нее была одна особенность: она умела говорить с разными собеседниками одновременно, это выглядело примерно так: 'О-о-о! Здорова, здорова (это ко мне)! Уже успел нажраться (это к мужу)! А уж похудел - то, едрит твою мать (это ко мне)! Ты ж не забудь теленка после обеда привязать на другое место, а то на этом он все объел (это к мужу)'. Ну и так далее, она могла бы говорить и с третьим собеседником, если бы он, конечно, был.
  Часа через два подъехал на мотоцикле отец (я давал телеграмму молнию из Москвы). 'Живой?' - спросил он. 'Живой' - спокойно и буднично ответил я. 'Ну все, домой!' Веры (жены) с Олечкой (дочерью) пока нет, они будут только вечером. Мать, кстати, готовит со вчерашнего дня для тебя угощение, как она говорит - с языком проглотишь и пальчики оближешь. Ну? Едем?' - спросил отец. 'Едем!' - ответил я.
  Мы ехали на мотоцикле по проселочной дороге, и я поймал себя на странной, на первый взгляд мысли: 'А ВЕДЬ ЗДЕСЬ МОЖНО СПОКОЙНО ЕХАТЬ, НЕ ОПАСАЯСЬ МИН, ИХ ЗДЕСЬ ПРОСТО НЕТ, ДА И ВОТ ЗА ТЕМ ПОВОРОТОМ НИКАК НЕ МОЖЕТ БЫТЬ 'ДУХОВСКОЙ ЗАСАДЫ', ПОТОМУ ЧТО И ДУХОВ ЗДЕСЬ ТОЖЕ НЕТ И ЕХАТЬ НА МОЩНОМ ОТЦОВСКОМ 'УРАЛЕ' МОЖНО КАК УГОДНО, А НЕ ТОЛЬКО СЛЕД В СЛЕД'. Пришедшая в голову мысль 'потянула' воспоминания передислокации батальона из Джелалабада в Асадабад, что недалеко от границы с Пакистаном. В основном марш проходил, как говорится, в штатно режиме: были какие-то мелкие ДТП, были одиночные выстрелы в нашу сторону, была БМП 5-ой роты врезавшаяся в придорожное дерево и напрочь срубившая ее, и придавленная этим деревом нога солдата, ехавшего на броне этой БМП. Ну, в общем, мелочи. Мелочи...до ущелья с красивым и грозным названием Бабур. Бабур был традиционным метом, где 'духи' били наши колонны. На горы этого ущелья неоднократно высаживался наш десант, проводились более масштабные операции, 'утюжили' всеми видами авиации и артиллерии, при прохождении колонн ущелье с дроги перекрывалось БМП и танками, которые стояли с интервалом 20-30м, саму дорогу проверяли на наличие мин саперы с собаками, но...как только появлялась советская колонна, тут же появлялись 'духи', начинались подрывы боевой техники и их расстрел со стрелкового оружия и гранатометов. Проход нашей колонны через Бабур ничем не отличался от прохода наших предшественников.
  Раздались далекие прицельные выстрелы по колонне, и тут же кто-то истошно закричал: 'Атас, шухер, духи!' И пехота через открытые люки мигом оказалась под защитой брони БМП и БТРов, но уже метров через 20-30, подорвалась на фугасе грузовая машина с градовскими снарядами, переднее колесо машины подлетело в воздух метров на пятьдесят, а сама машина вспыхнула как коробок со спичками. А на моей БМП снова кто-то из старослужащих истошно заорал: 'Атас, шухер, мины!' и пехота мигом повылетала из 'чрева' машины вверх на броню. Загорелись ящики с градовскими снарядами на горящем УРАЛЕ. Снаряды со страшным 'а-а-а-у-у-у' вылетали прямо из горящих ящиков и врезались в небольшую горку по направлению движения, снаряды не взрывались, а просто разваливались на куски, ударившись об скальный грунт, и опять крик на броне: 'Бля! Грады летают!' и пехота снова 'сигала' внутрь боевой машины. 'Духи' перевели огонь на грузовые, не защищенные броней машины, загорелись две машины нашей минометной батареи и кто-то из офицеров артиллеристов нещадно матерясь, отцеплял новенькие минометы с поэтическим названием 'василек' от горящих ГАЗ-66. Одна из горящих машин закрыла дорогу, тут же к ней подъехал танк и 'фыркнув' легко отбросил ее в кювет, дорога свободна. Еще одна машина загорелась, загруженная ящиками с минами. Водитель рванул автомат из кабины, бронежилет, засунутый в окно, и побежал в сторону БМП охранения, не добежав метров 20 до БМП, он высоко подпрыгнул, упал на пыльную дорогу, больше не подавая признаков жизни. Загорелись ящики с минами, очередной горящий ящик взорвался в кузове, от взрыва, взлетел вверх такой же горящий и там, на высоте метров 20, взорвался, накрыв осколками несколько БМП и БТРов. Настоящий фейерверк Смерти. И эту горящую машину все тот же танк, старательно отутюжив гусеницами, сбросил в кювет, дорога снова свободна. Наконец прошли Бубур, но война для нашей роты не закончилась. 'Броня 6-ой без пехоты назад на прикрытие ущелья' - раздалась команда. На этот раз я был только с механиком водителем, это уже легче. А на дороге напротив ущелья снова затор, на этот раз горел афганский бензовоз с бензином, машина не взорвалась, а кипящий бензин просто выливался через верхние деформированные люки, давая хорошую подпитку бушевавшему огню. Подъехал новенькая БМП-2, как бы нехотя остановилась метрах в 30-ти от бензовоза и так же нехотя открыла огонь из скорострельной пушки. 'Кра-кра-кра-кра', бензовоз, наконец, взорвался, а все тот же танк сбросил полыхающее железо туда же в кювет. Дорога снова свободна. А у меня в БМП были большие неприятности. За механика-водителя обратно в Батур пошел мой сержант по фамилии Кульков. Кульков был старослужащим и явно рисовался передо мной, 'зеленым' старшим лейтенантом. Как бы не обращая внимания на 'духовский' огонь он то и дело чуть ли не по пояс высовывался из БМП и выплевывал грязную слюну. На замечания он не реагировал, игнорируя меня в общем и целом. После очередного плевка, он дико вскрикнул и, ударившись головой о штурвал БМП, затих. Конечно же, я сразу понял, что он убит или ранен. С большим трудом, перетаскивая его, из места механика - водителя на командирское место, я нещадно матерился. Сержант открыл глаза и застонал. 'Куда тебя?' - спросил я его. 'В грудь' - ответил он. Сняв с него куртку х/б, увидел пулевое отверстие с небольшим количеством крови из которого торчал кусочек обыкновенного бинта. Я никак не мог понять, откуда в теле Кулькова взялся бинт, почему он торчал из груди ОТТУДА? Сержант снова застонал и я в сердцах немного сорвался: 'Молчи уж, сука, не х..й было вы..ся!'. А потом, не мудрувствуя лукаво, рванул на себя этот торчащий бинт. Кульков снова потерял сознание, а вместе с вытягиваемым из раны бинтом, вылезали запутавшиеся и искореженные воинские значки, начиная от ВСК и кончая невесть откуда взявшейся 'Гвардией', это был 'дембельский' набор сержанта, а на самом конце бинта, запуталась искореженная 'духовская' пуля. 'Дембельский' набор солдаты всегда носили с собой (как они выражаются 'чтобы не спиз...ли'), а для Кулькова комплект значков сыграл роль бронежилета, спасшего ему жизнь, т.к. пуля была направлена прямо в его сердце. Конечно же надо было вернуться из Бабура к ближайшему мед. пункту, т.к Кульков чувствовал себя все хуже и хуже: у него куда-то провалился язык, перекрывая дыхательные пути и этот страшный хрип долго потом меня преследовал. Долго не думая, я отцепил большую булавку с индивидуального медицинского пакета и, проткнув язык сержанта, 'прибулавил' его к внешней стороне щеки, где-то ближе к губам. 'Военно-полевая хирургия' - усмехнувшись, подумал я. Через полчаса Кульков уже был на операционном столе. Потом на фальшборту БМП командир роты найдет два пулевых отверстия, в Кулькова 'дух' стрелял трижды, но удары пуль в борт машины в грохоте работающего двигателя и боя услышать просто невозможно, 'достал' он сержанта третьим выстрелом. А я, развернув БМП, снова возвратился в Бабур. На этот раз дорогу перекрыл тот самый танк, который и 'чистил' ее, левая гусеница у него была разбита и разбросана по дороге, а двое танкистов лихорадочно орудуя кувалдой и спец. инструментами натягивали небольшой кусок гусеницы на ведущую звездочку и всего лишь на один каток. 'Ага' - подумал я - 'гусянку' ставят временную лишь бы выйти из зоны обстрела'
  К моей БМП подбежал чумазый танкист и, стукнув гаечным ключом по БМП - чтобы я высунулся, закричал: 'Братишка! Отвези братана-наводчика, пуля у него в животе, братишка, пожалуйста'. 'Грузите в десант' - ответил я. Двое танкистов, озираясь по сторонам, принесли на плащ-палатке своего раненного товарища, и я повез второго раненного на развернутый медицинский пункт при этом невесело подумав: 'Сегодня выполняю роль кареты мед. помощи'. А раненный нещадно матерился, лежа на жесткой десантной скамейке: 'Ну кто же тебя учил так машину водить, сука, ведь не картошку же везешь. Ой, бля, как больно'. Под конец таксист заплакал. Через двое суток он умрет, не выдержав послеоперационного периода. Прихватив наводчика-оператора, я снова вернулся в Бабур. А там шла настоящая войн: стреляли танки, БМП, БТРы. Сразу за ущельем развернулись и ударили по склонам гор 2 машины 'Град' (БМ-21 - система реактивного залпового огня), до этого удачно проскочившие обстреливаемую зону. Наконец-то танкисты натянули короткую гусеницу и танк, как очень уставший, но честно сделавший свое дело солдат, поехал. Короткая гусеница издавала какие-то странные звуки:'Чи-пых, чи-пых, чи-пых'. Все это закончилось почти через сутки, когда последняя машина прошла через ущелье.
  'Чи-пых, чи-пых, чи-пых'. Нет, это уже не гусеница поврежденного танка, это работающий двигатель отцовского мотоцикла издает эти звуки, а я как не заметно для себя заснул, находясь в своем обычном 'измерении' - ВО СНЕ ВСЁ ВИДЯ И СЛЫША.
  'Отец, остановись у оврага' - попросил я. На полпути к селу, прямо от дороги начинался большой овраг, на дне которого пробивался из земли маленький родничок. Кто-то из селян любовно сделал деревянный сруб и на гвоздике повесил алюминиевый ковшик. И родничок стал похож на настоящий, хоть и маленький колодец, в котором была очень холодная и вкусная вода. Для нас, сельской детворы, по целому дню собиравшей по всем оврагам и 'посадкам' корм для домашнего скота, этот родничок был в жаркие дни настоящим спасителем, утоляющим жажду и дарящий отдых в высокой траве рядом со срубом. Каждую весну его затягивало илом, но кто-то всякий раз старательно расчищал его, и родничок снова весело булькал в маленьком срубе. Но для меня, как и та одинокая береза, был олицетворением моей малой Родины и, вспоминая нелегкое деревенское детство, я всегда вспоминаю этот родничок. Смешанный запах примятой мною травы и родниковой воды отдаленно напоминал запах спелого арбуза, и это смешение запахов выводило меня к какому-то веселому воспоминанию: 'Ах да, арбузы, конечно же спелые и сочные арбузы' И я вновь вспоминал события двухмесячной давности, Кунарской операции, когда вертолет перепутал подразделения и приземлился на гору нашего батальон, привезя арбузы. Арбузы были очень кстати, т.к. батальон буквально изнывал от страшной жары и отсутствия воды. Они предназначались не для нас, но какой дурак будет спрашивать для нас или не для нас. Вертолет был разгружен за какие-то минуты, а еще быстрее арбузы были съедены пехотой. И когда появился на нашей высоте хозяин этих арбузов, то на вопрос 'Ребята, вы тут не видали...?'. Ребята дружно ответили: 'Нет, не видали!'. При всем при этом склон 'нашей' горы был буквально усеян, объеденными чуть ли не до нуля арбузными корками. И я думаю, что ни комбат 'дядька' Львович, ни один из братьев-артиллеристов Хлебниковых не покривили душой, при разговоре с 'хозяином' арбузов, т.к. они сами, съев по пол арбуза даже не заметили этого. 'Какие арбузы? Да не было тут ничего!' - утирая губы тыльной стороной ладони, вновь весело подтвердил комбат.
  ...Я встал на колени и маленькими глотками пил вкусную родниковую воду, одновременно вдыхая в себя арбузный запах.
  'Господи! Как хорошо, как все-таки хорошо!' - билась в голове одна и та же мысль, по крайней мере, в третий за эти сутки.
  Все это время отец внимательно наблюдал за мной, выкуривая папиросу за папиросой, а потом...потом отвернулся и его плечи заходили ходуном. Отец плакал, слюнявя папиросу.
  'Да ты чего пап?' - полуобняв отца спрашивал и спрашивал я его. 'Да ты чего, да нормально все!' - вновь старался я успокоить отца. Отец вытер лицо ладонью и просто ответил: 'Когда, сынок, твоя дочь вырастет, тогда ты все поймешь!'
  Наступило время, когда выросли и стали самостоятельно принимать решения касаемые их личной жизни обе мои дочери и лишь тогда, как и предсказывал отец, я понял и причину его слез и смысл его слов. Нам, родителям, очень хотелось бы, чтобы чтоб на наших детей 'не дуло и не капало', но 'дергая' взрослых детей 'не делай так, не делай этак', мы ограничиваем их в праве выбора своего жизненного пути. А приучив их с оглядкой принимать решения (понравится маме с папой или нет) мы напрочь отучим их рисковать, а значит, они не будут расти по социальной лестнице и, в конечном итоге, вряд ли добьются чего-либо существенного в жизни. Да, надо подсказывать своим детям решения по тем или иным вопросам исходя из своего жизненного опыта, подсказывать, но не навязывать их. Отец умом это все отлично понимал. Понимать-то понимал, но ведь это его родной сын, которого он принес из роддома, которому мастерил игрушки и катал по дому на своей спине, теперь бегает под пулями в чужой стране и выполняет какой-то долг, с трудно выговариваемым названием. Отец все понимал даже то, что мою армейскую жизнь он знает плохо и не может помочь мне умным советом. И он вынужден был оставить для себя роль простого наблюдателя, потому что других 'ролей' для него в моей военной жизни просто не было. И от бессилья помочь мне словом и делом, а так же от необходимости не вмешиваться в мою жизнь отец стоял около мотоцикла и, выкуривая папиросу за папиросой, просто плакал.
  'Ну все, сынок, приехали' - сказал отец, останавливая мотоцикл. ОКАЗЫВАЕТСЯ, Я СНОВА ЗАСНУЛ И ОПЯТЬ Я ВСЕ ВИДЕЛ, ДАЖЕ МАТЬ, СТОЯВШУЮ НА ДОРОГЕ В ОЖИДАНИИ НАС.
  В родительском доме давно был накрыт стол, все как обычно: огурцы, помидоры, яичница, бутылка водки, рыбные консервы, которые ставились (как было принято в то время) на стол прямо в банках. 'Сейчас, сейчас' - суетилась мать - 'сейчас' и поставила передо мной большую тарелку с дымящейся рисовой кашей, обложенной жаренной низкосортной рыбой. 'Ты знаешь' - заговорила мать - 'раньше гречки не было, а этим летом и рис пропал, так я у Олюняй (соседки) взаймы взяла', а отец добавил: 'Ты знаешь, мать ведь с этой рыбой с 4-х часов утра возится' Родители явно хотели услышать слова благодарности в свой адрес, а меня...вырвало, я выбежал на улицу и никак не мог остановить спазмы своего желудка. Я ненавидел это сочетание: рис с рыбой, потому что так получилось, что длительное время пришлось питаться одним этим блюдом. В сезон дождей батальон остался без продуктов. Всепогодная советская авиация не летала, а с колонной из бригады что-то не получалось, да и 'бить во все колокола' было некому: 'дядьки' - Львовича (комбата) по какой-то причине не было, а офицер, оставшийся за комбата не очень-то 'заморачивался' батальонными делами. Рыбу ловили старым простым способом: одна группа солдат просто бросала в реку боевые гранаты, а другая, метров через пятьсот, вылавливала всплывшие тушки рыбин, успевали выловить, конечно же, не всю оглушенную рыбу, большую часть уносила быстрая горная река. Рыбу варили и жарили и таким образом, как бы, разнообразили 'меню'. Ну а рис...рис был перемешан с маленькими камешками, которые невозможно было выделить из общей массы и мы безбожно уродовали свои зубы. Словом, блюдом из риса и жаренной рыбы я наелся до конца своей жизни.
  'Мам, не обращай внимания, с Колей (мужем сестры) выпили бутылку самогонки, вот и поплохело' - сказал я матери. Но родители, как-то интуитивно, сами поняли причину и убрали со стола рисовую кашу с рыбой. К слову сказать, мать до конца моего отпуска больше не готовила это блюдо. Ну а я с отцом, закусывая огурцами и помидорами со своего огорода, 'приговорили' полбутылки водки.
  Отца потянуло на лирику. 'Сынок?' - спросил он -'а у тебя из наград ничего нет?'. 'Да нету, отец' - ответил я - 'ты же знаешь, я не из храброго десятка'. 'Да это я знаю, как знаю и то, что ты быстрее умрешь, чем не выполнишь то, что тебе положено выполнить. Так что, сын, твой недостаток компенсируется твоим же достоинством. И поэтому мы с матерью надеемся на орден'. Ну тут вставила свое слово раскрасневшаяся от выпитой рюмки водки мать: 'Я согласна на медаль'. Рассмеялась, правда, больше оттого, что использовала в качестве выражения своей мысли слова из известной песни военного времени. 'Вот Витькин сын' - продолжил отец - 'с орденом домой в отпуск приехал'. Я хорошо знал этого парня из соседской деревни, он закончил одно из тыловых военных училищ и проходил службу в Афгане на должности начальника ГСМ части. 'А знаешь за что ему орден дали' - попыхивая папиросой, вновь заговорил отец - 'его с тремя бензовозами окружили 100 душманов'. 'Или 200' - вставил я свое слово. 'Так вот, он бензин с трех бензовозов слил' - продолжал отец, все больше возбуждаясь от переполнявших его эмоций - 'и всех сто сжег!' - пафосно закончил он. Отец много лет работал в колхозе главным механиком и сочетание 'машина-бензин-подвиг' ему очень нравилось. 'Ага, или всех двести' - вновь 'подпортил' я общую картину совершенного подвига. 'Отец, ты спроси дядю Витю, за бензин его сын платил или нет?' - спросил я его. 'За какой бензин?' - ответил отец. 'Да за тот, что слил и сжег 100 или 200 душманов. Три бензовоза дорого стоят. Вам на всю посевную или уборочную хватит' - закончил я. Отец наконец понял мою иронию и эмоционально возразил: 'Да ты что? У него в бумагах так написано!'. Я, конечно, не знал что написано было в 'бумагах' сына дяди Вити, но то, что 'туфта' - знал наверняка. Просто старший лейтенант не раз и не два был старшим какого-нибудь бензовоза, привозившего топливо в часть. Просто? Да не очень-то просто ехать по афганским дорогам, натыканным минами и духовскими засадами на машине, которая абсолютно не защищена даже от простой пули, да к тому же ее цистерна заполнена бензином. И ой как непросто совершить даже всего лишь одну поезду в колонне наливников. Но порой 'наверх' это невозможно объяснить, вот и лепят в наградных листах всякую 'туфту' лишь бы человек получил честно заслуженную награду.
  ...Приехала с работы жена с четырехлетней дочкой. 'Как ты?' - как обычно немногословно, пряча свои эмоции, спросила жена. 'Нормально' - ответил я. 'А тебе я привез дубленку' - сказал я своей дочери, беря ее на руки. 'Что?' - переспросила она - 'дублОнку?'. 'Да!' - подтвердил я - 'именно дублонку'.
  Отвечая на ничего не значащие вопросы жены, я незаметно заснул на широкой, нашей с ней брачной кровати. Которая уже несколько лет стояла в маленькой пристройке, как ненужный хлам, т.к. у родителей мы давно не жили, а они нашей кроватью не пользовались. Я СПАЛ ТАКЖЕ КАК ОБЫЧНО: КАК ЗВЕРЬ, ВСЕ ВИДЯ И СЛЫША. Я видел сидящих у моих ног жену и дочь, слышал, как капризничала дочь: 'Мам, когда папа проснется, можно я подергаю его за ушки или нос. А можно открою ему глаза?'. Это было любимой забавой моей дочери - пальцами раздвигать веки спящим маме или папе, чаще, конечно, маме, т.к. это было безопаснее. 'Не трогай папу, он проснется сам' - строго сказала жена. Но я уже не спал. Дочь, не обращая внимания на протесты матери, прошлась по мне как по тротуару и, наклонившись к моему уху, прошептала: 'Я больше не пущу тебя в Афганистан'. И я так же ей прошептал в ушко: 'Ладно, договорились'. 'Твоя работа?' - обратился я к жене. 'Даже разговора об этом никогда не было' - честно ответила она. Моя маленькая дочь еще не один раз скажет мне 'я не пущу тебя в Афганистан', ребенок тянулся ко мне, своему самому близкому человеку, понимая на интуитивном уровне, что я самая главная ее защита от всех невзгод и неприятностей в ее теперешней и будущей жизни и она так же интуитивно, боялась потерять эту защиту и опору.
  'Давай сходим в школу' - предложил я жене. 'В школу?' - удивленно спросила она - 'мы там 'сто' лет не были'. 'Ну вот и сходим, рядом же' - ответил я. Со школой наша семья была очень тесно связана: в школе учителем математики несколько десятков лет работала моя мать, в школе много лет учителем физики работал мой отец, прежде чем стать главным механиком колхоза, эту же школу заканчивал и я. Я всегда был одним из ее лучших учеников, принимая участие во всех районных олимпиадах чуть ли не по всем предметам. И был, конечно же, ее гордостью. Мне редко приходилось бывать в ее стенах, а вот сейчас очень захотелось побродить по коридорам, походить по посыпанным песком дорожкам, посидеть на лавочке в школьном саду. Моя сельская восьмилетка была, есть и будет для меня родным местом в отличие от Суворовского и военного училищ, о которых я, порой, старался просто забыть как дурной сон, испытав в их стенах массу унижений.
  В школе были одни учителя, которые готовили ее к 1-му сентября, все они были в заляпанной краской одежде, в пилотках, сделанных из старых газет и их необычный вид очень странно воспринимался. В школе ничего не изменилось, разве что вместо портрета ген. сека Брежнева висел портрет Черненко. Я нашел и помещение своего 8 'А' класса и даже свою парту, точнее сказать стол, т.к. восьмиклассники учились за школьными столами. Сидя за 'своим' столом вспомнились наиболее веселые и грустные моменты школьной жизни: вот наш класс принимает участие в похоронах одноклассницы Леночки, умершей от дифтерии, вот меня принимают в пионеры, а потом и в комсомол, а вот я, переживающий по вопросу первой (кстати, единственной на всю жизнь) любви, вот полевые работы на колхозных полях в составе школы во главе с директором, а вот простенький, но очень веселый и шумный выпускной и в моих руках новенькое свидетельство об окончании восьмилетней школы с одними пятерками.
  'Пойдем домой' - дотронувшись до моего плеча, сказала жена - 'только надо найти нашу дочь, а то она пошла по школе заводить себе новые знакомства среди учителей и уборщиц'.
  Дойдя до колодца возле нашего дома, мы остановились. Жена спросила: 'Хочешь попить, здесь очень вкусная вода'. По селу уже лет двадцать было сделано центральное водоснабжение, но за колодцем следили: его чистили ежегодно, вешали новые, периодически исчезавшие, цепь и ведро, т.к. колодцем изредка приходилось пользоваться: то насос сгорит на водонапорной башне, то пойдет какая-то рыжая вода. И вот тут-то колодец выручал моих родителей и всех соседей.
  ...Я медленно опустил ведро на 10-ти метровую глубину и зачерпнув воду, так же медленно поднял на сруб колодца. В ведре плавали небольшие кусочки дерева от сруба, вода была идеально прозрачной и пахла...холодом. Воды было много и мне в голову снова пришли события двухмесячной давности: 'А ведь капитан Прелков не погиб бы, если на каждого из нас было хотя бы столько воды, сколько в этом ведре'.
  ...Батальон на той высоте изнывал от жары, а еще больше оттого, что заканчивалась вода. Давно были съедены случайно сброшенные из вертолета арбузы. Оставшуюся воду пили ежечасно...по одной пробочке от фляги. К этому времени в батальоне от обезвоживания организма умерло уже восемь человек. Это была самая страшная пытка, ее не передашь словами, не испытав ее. Командир взвода подошел к своему ротному и спросил: 'Водички попить не будет?' Ротный долго смотрел на своего взводного и ответил резко: 'А я что потом буду пить?' Или мне к ним (показывая на восемь умерших тел, прикрытых плащ-палатками) в компанию. Взводный отошел от ротного пристыженный. По горе ходил наркоман, солдат из минометной батареи, он подходил чуть ли не к каждому и просил воды, воды ему никто не давал, да к тому же при выдвижении на эту гору он выпил почти всю воду - НЗ у замыкающей группы и солдаты за это его втихую жестоко избили. На минометчика страшно было смотреть: на его лице и теле (куртка была изорвана) не было живого места, но он все ходил и просил воды, ходил и просил, а потом...потом раздалась короткая пулеметная очередь, прилетевшая откуда-то оттуда...выпущенная опытной рукой...чей...откуда...не знаю...не хочу знать...не хочу думать об этом...ничего, ничего не видел...ничего не слышал...просто это жестокие законы войны...звериные законы, и минометчик-наркоман прошитый несколькими пулями больше не ходил и ничего не просил и никогда не попросит, просто его перенесли еще теплого к тем восьмерым и накрыли плащ-палаткой.
  А потом...потом прилетел вертолет с резиновыми бурдюками, наполненными водой и начали их сбрасывать на гору, часть бурдюков при падении лопалась и вода, эта драгоценная вода, лилась на камни, а люди...люди обезумевшие от жары и без воды 'рванули' к этим бурдюкам, которые взял на прицел 'духовский' снайпер. Одним из первых был смертельно ранен в голову капитан Прелков, так и не выпустивший из рук простую солдатскую алюминиевую кружку.
  ...'Э-э-э-й' - мягко, как во-времена 'конфетно-букетного' периода обратилась ко мне жена - 'не 'уходи' от меня, слышишь, не 'уходи''. Она дотронулась до меня очень мягко и очень, очень интимно что ли. Моя жена - простая деревенская девчонка, с врожденной интеллигентностью и не женским умом, эта красивая мордовочка давно поняла как надо себя со мной вести: тихо и мягко говорить, не делать резких движений и стараться не давать, чтобы я 'уходил' в себя, не замечая окружающее.
  Но я 'уходил' в свои мысли: 'А что же потом?' А потом мы ушли с той высоты, унося с собой умерших и убитых. А под гору подогнали водовозку с водой. И люди, как завороженные шли к водовозке, а дойдя до нее прямо из шлангов пили, пили, пили, потом отходили в сторону блевали зеленой массой и снова пили, а потом снова блевали. Закончилась вода в одной водовозке, подогнали другую, и продолжилась та же история: люди пили и тут же блевали, 'физика' давно насытилась а мозг все просил воды 'Дай, дай, дай еще, еще!' Банки с сухими пайком валялись вокруг водовозки как ненужный хлам: есть никто не хотел, только пить, пить и пить!
  Через несколько часов снова поступила команда 'Вперед' и из чуть менее двухсот человек лежащих вокруг водовозки набралось около пятидесяти человек способных идти в горы. Во всех подразделениях не хватало офицеров, а в некоторых, как в минометной, их не было вовсе, т.е они были, но они просто лежали на горячей афганской земле и смотрели безучастно в небо, командиром минометной батареи был назначен рядовой солдат, который с горем пополам собрал всего один расчет для старенького, времен Великой Отечественной войны, 82-мм миномета, а мне пришлось снять механика-водителя и наводчика-оператора с БМП и таким образом скомплектовать расчет для автоматического гранатомета, а БМП просто 'бросить' в общую кучу бронегруппы.
  'Родной, не 'уходи' от меня, слышишь, не уходи' - снова откуда-то издалека раздался голос жены. Но я 'уходил' снова и снова в свои воспоминания. Я вспомнил, как мы остатками батальона зашли на минное поле. Кто ставил мины? А кто его знает: может быть 'духи', может быть наши.
  ...Первым подорвался на мине сан. инструктор одной из рот. Мощный столб взрыва, взметнувшись из пыли и камней метров на 20, на какое-то время оглушил всех находящихся рядом и закрыв самого подорвавшегося. А когда пыль рассеялась, на бруствере старого окопа сидел солдат и дышал, высунув язык, часто-часто, я впервые увидел, что так можно дышать - по-собачьи. Ступни одной ноги у него не было, а до колена висели куски раздробленной кости, вперемежку с мясом и жилами, крови из оторванных вен почти не было, говорят, что после подобного рода травмы срабатывает защитная реакция организма: кровеносные сосуды сужаются до такой степени, что кровь перестает течь на короткий промежуток времени, насколько это верно, не знаю, я не врач. А потом, а что же потом? А потом появился нач. мед Валера Саврук, который сам пострадал от подрыва, накладывал окровавленными руками повязку себе на лоб и глаз и, не обращая внимания на крики: 'Валера, не ходи, там мины!' - все-таки пошел к раненному и спас ему жизнь. А потом? А потом некому было нести раненного вниз с горы. Это только в кино показывают, как 'ребята' рискуя жизнью, вытаскивают своего раненного товарища, на минном поле иди, заставь встать кого-нибудь, черта с два!
  И впервые за несколько лет офицерской службы я столкнулся с настоящим солдатским поступком 'дембелей' 4-ой роты: они дружно встали, дружно взяли на плащ-платку раненного и через минуту повалились друг на друга посеченные осколками мины, на которую наступил Валера Саврук, еще минуту назад шедший рядом с ними. И с оторванной ступней, тяжело контуженный Валера, механически рвал с себя медицинскую сумку пытаясь помочь себе.
  ... 'На, попей воды' - вновь услышал я голос жены и увидел перед собой сложенные лодочкой ладони, в которых была вода, окунув лицо в женские ладони, я постепенно отходил от своих воспоминаний. А сняв куртку и вылив на себя пол ведра колодезной воды, я пришел, наконец, в норму.
  Около колодца стояли моя жена и дочь. Они внимательно смотрели на меня и ничего не говорили.
  И вдруг молнией через мой мозг проскочила мысль, над которой я бился не один месяц. Ради чего все мои мучения, ради чего остаются калеками и гибнут мои товарищи. Ради пресловутого интернационального долга, долга перед кем? Перед ЦК КПСС? Ведь моим отцу и матери эта война на хрен не нужна, как не нужна она миллионам простых людей. Она не нужна и профессиональным военным, т.к. звания, должности, а то и награды можно заслужить (или просто получить) не рискуя своей жизнью, а топая по брусчатке какой-нибудь площади неестественным шагом и так же неестественно поворачивая голову в сторону трибуны (да простите меня военные за утрирование, т.к. я - то знаю, что это очень большой труд, сам два года был в роте почетного караула Зак В.О, и сколько нам стоила сил и нервов лишь одна встреча Л.И.Брежнева, не говоря уж о встречах других членов: Устинова, Алиева, Павловского и т.д.), да, но как-бы то ни было, за ошибки на строевом плацу не убивают и не калечат, а благодарность объявить могут, а то и по службе повысят.
  Значит эта война не нужна ни кому? Да, никому!
  ...Но что-то случилось с моей психикой. Я совершенно по-другому начинаю воспринимать эту мою войну. Нет, нет, нет, какой на хрен интернациональный долг, на этой войне я защищаю свою красавицу-мордовочку жену и маленькую дочку, которая так и не смогла выучить ни одного мордовского слова. Я защищаю и буду защищать своих далеко немолодых родителей, ХОТЯ ПОНИМАЮ, ЧТО ИМ НИЧЕГО НЕ УГРОЖАЕТ. ТОГДА ОТ КОГО Я ИХ ЗАЩИЩАЮ? НЕ ЗНАЮ...Это не важно...Да хоть от змей-горыныча! Но я быстрее сдохну, чем позволю, чтобы им некто или нечто причинили боль.
  Я...я...я...взорвусь на тысячи мелких осколков, но не допущу, не позволю этому некому темному приблизиться к своим самым дорогим существам. И ради этого я снова вернусь ТУДА, я снова буду умирать без воды, без нормального питания, снова буду давить вшей в своем белье, снова буду ехать в колонне бронемашин по утыканным минами пыльным афганским дорогам и слушать противный визг пролетавших пуль, потому что свою пулю никто и никогда не слышал и, если так получится, то не услышу ее и я.
  ...Жена прикладывала свои холодные ладони к моим пылающим щекам, мне становилось все легче и легче. Мне становилось спокойнее в душе, теперь я знал РАДИ ЧЕГО И ДЛЯ ЧЕГО Я ЖИВУ этой жизнью, в корне отличающейся от жизни моих сверстников.
  'Пойдем спать, мой хороший!' - снова я услышал голос жены. 'Пойдем' - тихо ответил я.
  Встретившись со своими родными близкими, со своими любимыми женой и дочкой, надышавшись воздухом своей малой родины, попив родниковой и колодезной воды и самое главное - ПОНЯВ, ДЛЯ ЧЕГО Я ЖИВУ, я заснул, глубоко и ровно дыша, и впервые ЗА ЭТОТ ГОД ВО СНЕ Я НИЧЕГО НЕ ВИДЕЛ И ДАЖЕ НЕ СЛЫШАЛ. Я СПАЛ, СПАЛ ПО-НАСТОЯЩЕМУ...КАК ЧЕЛОВЕК.
  
Оценка: 9.52*44  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023