Жизнь - это дорога, сказал кто-то из мудрецов, и здесь трудно что-то добавить. Но, я возьму на себя смелость, и все же попробую внести небольшое дополнение - жизнь это не просто дорога, а 'дорога домой'. Всегда, дорога именно домой. Любая цель, или причина, заставляющая человека отправляться в походы, обессмыслена, если нет пути назад - обратно к очагу, который и согревает душу, и дает энергию сердца.
Каждый раз вспоминая именно те суровые годы моей опаленной войной юности, я думаю о случайных, но при этом счастливых, совпадениях ряда событий, не позволившим мне раньше времени уйти в вечность (выйти в военный тираж), и о людях, которые по явно Божьей воле, возникали на моем, таком трудном, пути домой ...
"...Кричали мы от боли,
На койках медсанбата.
Но все-таки по-доброму,
Мы помним, наш Афган..."
Пролог...
Не знаю, могу ли я безоговорочно подписаться под этими строками - и да, и нет. Воспоминания дело странное. Всегда хочется помнить только то, что не разрушило твою 'конструкцию', - так устроена память человека. Даже, наверное, не ошибусь если скажу - так устроено все живое на Земле.
С годами, 'стершиеся' лица, имена участников тех событий, словно становясь некими фантомами из несуществующего мира прошлого, приходящие порой внезапно, вдруг, в особенности в минуты жизненных переживаний и психологических надломов, которые принято называть депрессиями, опять 'оживают'! Все соединяется в памяти в один огромный хоровод, и те, кто погиб..., и те, кто выжил, и вообще. Путаются названия мест, литеры подразделений, имена товарищей, да и самих 'экшенов', которых было не мало, - такова память, но в целом это начинает вновь клокотать, как будто и не было этих 'седых' лет.
Человеку свойственно не желать вспоминать плохое, к примеру свои слабости, страхи, ошибки - это мы оставляем при себе, и это живет и умирает вместе с нами. Но, все же, есть то, что никогда не оставляет нас, ни при каких обстоятельствах, и не зависит от нашего желания. Боль!!!
Только боль никогда не проходит, и только она имеет свойство возвращаться вне зависимости от вас, когда ей вздумается.
Ее величество "Боль" - коварная и жестокая баба. Родная сестра смерти, с еще худшим характером, и внешностью маньяка, от того еще более опасная. Борьбу с ней каждый ведет один на один, стиснув зубы и крича про себя, кто только по ночам, а кто и вообще всегда. И это не только физическая составляющая, нет. По большому счету эта боль внутренне душевного характера, с рванными внутренностями и кровью. И вот она для кого-то стала обыденной вещью по жизни, сестрой с дурным характером, с которой ты живешь под одной крышей, и не ждешь от этой паскуды ничего хорошего. А раз не ждешь, то и сделать она тебе более ничего не может - ты для нее больше неуязвим. Это плюс. Но, минус есть, и он увесистый. Каждый раз нужно побеждать, вышибать ее из своего окопа, чтобы завтра вступить с ней снова в очередную смертельную схватку. И так каждый день, день за днем, год за годом Вещь страшная и невидимая для окружающих.
И эту войну ты уже должен вести сам!
Там за туманом реки, за той речкой, про которую знает каждый 'бача-шурави', остались навсегда и первый бой, и засады, и страшный ком горечи в горле от потери товарища, и все обиды. Колонны на Саланге, проклятая 'Мухамедка', духовская 'фенька', кровь друга на щеке и хэбэхе, после выноса его с поля боя, и боевая дрожь во всем теле, которая отпускает тебя достаточно долго, протягивая холодной дробью вдоль позвоночника - это все там! Хотя есть и иное, отпечатались, и остались у тебя в голове, и иные моменты, но они быстро затягиваются пеленой кровавой суки...
Вспоминается боль. Именно она, своя и чужая, но которую ты переносил неоднократно, протягивая через себя, и которая в конце концов ударила в самого тебя, словно до этого только прицеливаясь. С нею тебе пришлось вступить в коварную драку, и ты, словно окруженный целым отрядом "духов", без всякой надежды на подкрепление, ведешь свой отчаянный бой.
Боль и злоба...
Про ангелов
Хорошо, когда все хорошо кончается. Твой ангел хранитель делает так, что на пути твоем встречаются добрые люди, даже там, где казалось добру, нет места. Вовремя приходит транспорт, ты оказываешься в самолете, этот самолет благополучно долетает, и в конце концов из госпиталя тебя не отфутболивают, как продырявленный мячик.
И еще есть врач, который спасает.
Ангелы...
Ангелы, как говорят - они же ведь на небесах. А небеса - это далеко. А мы тут - на земле. И все это увязать в одну цепочку порой не под силу "Небесному Отцу". Потому, как должно быть еще связующее звено между этими событиями - иначе все рушится, как карточный домик. Ангелы, как показывает практика, они ж тоже люди.
Неравный "бой" с невидимым врагом, в полном окружении и темноте, где каждый выстрел беззвучен, словно из ствола с ПБСом, но меток и разрушителен, как из духовского "бура" - можно выиграть. Подкрепление все же приходит...
Марина
...Она и была этим связующим звеном. Этой спасительной нитью, соединяющей миры - кошмара, человеческого отчаяния и цинизма с будущим.
Она обещала и пришла.
- Как тебя зовут? - спросил я.
Она улыбнулась.
-... зовут все Марина.
- ...Не понял.
- Это по-русски...
-В переводе? ...
- Ну, типа того... У меня отец узбек, мама русская...
- Ну, а что означает твое имя на твоем языке?
- Цветущая весенняя вишня ...
Бой...
Враг, это особая суть. Нам казалось ранее, что мы всемогущи, мы не уязвимы, ведь 'Мы' такая страна, такая армада. Нам нет равных в мире, и какая-то отсталая землица, среди песка и гор, со средневековыми традициями, совершенно не требует напряжения. Но, это оказалось не так. Враг был не прост.
К 1984 году этот враг, или как уже утвердилось здесь в парадигме ненависти, душье, имел серьезный опыт ведения такой войны. Его вовсе не пугал факт того, что за официальную власть встал серьезный противник, каким являлась Советская Армия. Это было их главным показным и объединяющим козырем - ведь отсутствия страха перед мощью пришельца, перед всеми нашими самолетами, танками и ракетами, развивал ореол героев у этих горных восточных людей. Они вовсе не боялись умирать, и это отсутствие страха словно культивировалось (не без помощи партнеров из-за океана) в сознании моджахедов, тем самым привлекая в свои ряды все новые силы.
А что же мы? А мы совсем иное... Мы просто пришли помочь братскому, как тогда говорили, народу, рабочим и крестьянам, построить справедливую жизнь, без баев и эмиров. Мы не пришли туда умирать, или кого-то стирать с лица земли. Мы, вчерашние школьники, студенты и лоботрясы, которых учили программам про светлое будущее во всем Мире, в своей предыдущей жизни, ничего не знали про эту страну, про этот народ. Мы не были к этому готовы.
Это если обобщить, чтобы было понятно... Но, каждое общее состоит из частного...
...Уже несколько месяцев духи сосредотачивали силы в одном из кишлаков почти в центре провинции Пактия, пытаясь выстроить целую систему опорных пунктов обороны для готовящегося наступления банд Юнуса с востока через горы. Наша бригада оказывалась в трудном положении, так как если перевести это все на пехотный язык линейных армий - мы имели нескончаемый фронт, нуждающийся в 'живом' движении, иначе враг легко мог отрезать перевал Терра. 'Живое движение' - это постоянные боевые задачи, как превентивные, так и контрдействия.
Близость пакистанской границы требовала особых условий, особого режима всей службы, и особой мобилизации всех ресурсов. Это дело серьезное, и очень хлопотное. А если учесть, что прошедшие пять лет войны не сделали нам никакого superioritas, перевеса с какой либо технологической стороны (средневековые воины при помощи точечного вливания импортного оружия, уравнивали шансы с нашей много-ресурсной махиной), то сами понимаете, режимчик предстоял тяжелый.
У духов того периода стала появляться стабильность, что было очень плохо, ведь обычно именно так ухватывается инициатива противником, как это уже не раз бывало, и исправлять
подобный коленкор приходилось уже большей кровью, да и затратой огромных усилий всей армии.
В тот день, нашей разведроте и 4-му ДШБ, была поставлена задача блокировать и уничтожить новую пришлую из-за кордона банду, которая, что интересно, представляла собой именно тактическую боевую единицу врага. Замечу, не обычный 'караван' с оружием для разрозненных отрядов, а развернутое в боевой порядок самое настоящее тактическое соединение. Нашей подгруппе охвата ставилась задача, с ходу преодолев ручей с северной стороны кишлака, сбив при этом опорный заслон, ворваться на двух бронемашинах во фланг. Тем самым мы брали главную возвышенность, высотку, рядом с одной из пуштунских крепостей; а уж закрепившись там, обеспечить прицельно-плотный огонь по порядкам духов, дабы не дать им опомниться, и прийти в себя, не составляло труда. Все вроде правильно и логично. Вот только не учли мы, что воюем уже с врагом, который кое, что понимал в "колбасных обрезках", и умел распределять свои возможности. Даже научился беречь своих боевиков. Наш же расчет, на то, что командиры моджахедов (как раньше) по флангам линии обороны от двух кишлаков вдоль русла реки не будут иметь достаточных сил и средств, для сдерживания нашей брони, не подтвердился. Они, зная нашу прыть, что мы ребята резвые и отчаянные, не поскупились на "итальянки" и направленный в сторону "заскока" фугас - в общем на инженерные заграждения. У нас же все оставалось по старому: заскочили, спрыгнули с "лошадей", и, дерзко и по-гвардейски залихватски, вступили в драку.
Шибануло так, что казалось, рухнул мир со всем тем, что в нем происходит. Небо смешалось с землей, и поменялись местами. Ад вырвался наружу и всему пришел - конец. Звуки стали странными, похожими на завывания доисторического ящура. Потом вообще все пропало. Быстро, словно и не было ничего.
Свет появился внезапно. А вместе с ним дикая тупая боль, не понятно откуда идущая. Свет вокруг и странные видения в ярко красной рамке с размытыми контурами людей и абсолютно чужим пейзажем. Грунтовка с примыкающими склонами, кустарники, пыль. В глазах, почему-то, какие-то телеграфные столбы маячат. Вот сейчас за поворотом покажется мой дом. ... Я дома?!
Но, нет - нет привычного леса, что за большаком, не то, что-то. Может быть юг? Крым? Кавказ?
Сознание стало производить более четкие контуры чужой природы. Вот какой-то склон, не то горы, не то сопки, кусок дороги с тщедушным пыльным кустарником, что-то горит в небольшом овражке черным ядовитым дымом. Внезапно загромождая все это, появляется лицо злого человека, перепачканное кровью. Почему-то сразу понятно - что кровь не его. Оно, это лицо, огромное, не влезающее в ореол кровавой рамки, пытающейся захватить и без того маленький видимый мир, но не "чужое" - "свое". Только невозможно вспомнить, кто это? То ли взводный, то ли еще кто-то? Персонаж открывает рот, что-то кричит, но ни черта не слышно. Похоже на немое кино, все без звука. Только жуткий писк в ушах.
Чего он хочет? Он не дает мне идти? Но почему?
Я хочу вырваться из его страшно сильных рук, которые все пытаются меня остановить. Мне нужно идти... двигаться. Впереди дорога... Где мой автомат? ...
Дорога. Дорога куда-то манит. Куда она идет?
Измененное сознание...
...Пыльная грунтовка уходила к селению с совершенно чужим именем. Глиняно-соломенные домики, словно термитники огромных муравьев, нависали друг над другом и прятались у подножия враждебных и злых предгорий. Она убегала из-под ног, словно эскалатор на станции метро, когда с классом ехали на экскурсию в "Политех", и разматывалась мимо раскиданного в низине кишлака, и еще дальше, туда, к сухому ручью. Жара... Душно и хреново. Но вот и речка, несущая хоть какую-то свежесть. Умыться бы. Но вперед уходила "духовская" тропа и подсознательно было понятно, что опасность, где-то рядом. Оттуда, со стороны ущелья, они и приходят...
Сознание постепенно стало склеивать куски матрицы, стараясь устранить временных "пришельцев" прочь - обратно, чтобы вернуть настоящее время, собрать его, словно разбитую кем-то вазу.
Но к чему какие-то телеграфные столбы? Откуда они здесь? Ага...идет колонна из Кабула в Гардез? Полная каша в голове.
Куски реальности не склеивались вместе, словно невидимый оператор крутит плохое кино. Вертит адскую ручку, и эти проклятые столбы все бегут, бегут - все быстрее ...и быстрее. Словно едешь на поезде без конечной станции и цели.
Почему столбы?
Тошнота. Встал. Получилось. Но не понятно, что вокруг. Не чувствую ноги, но и боли не чувствую тоже. Упал. То ли свалили специально.
- Анохин, жгут давай!!!
- Тренчиком, тренчиком! ...
Голоса затихли, и сковывающий озноб вскоре тоже ушел, все-таки дурманящая сила промедола это вещь...
В самолете...
Вонючие "таблетки" (машина санчасти) и кабульский госпиталь остались, слава Богу, в прошлом. Из Кундуза уже брали курс на Ташкент.
Чрево самолета было набито людьми, словно брюхо летающего животного, съеденными трофеями. Мерцающая где-то под потолком фюзеляжа лампочка била по глазам и заставляла зажмуриваться. Но через какое-то время держать глаза закрытыми становилось невмоготу - это было труднее самой тяжелой работы. В голове давило изнутри, стараясь выдавить эти глаза, словно не нужные клапана. Дюралевый борт издавал стонущие звуки, разрезая чужое пространство, а кислый запах бинтов и крови перемешался с затхлым запахом керосина.
Почему-то вспомнились летние вечера у бабушки в деревни, когда в ливень отключали свет, и мы сидели у керосиновой лампы, и бабушка рассказывала, как вовремя и после войны мой отец, с его братом, так и учились - у керосинки, если не успевали в световой день. А как там успеешь - по хозяйству нужно помогать. Деда то нет. В смысле их отца - Война.
Наверное, тогда в моем детстве, был тот же запах ... только боли, этой жуткой боли не было. Было хорошо. Боль ассоциировалась тогда только с зубными кабинетами и разбитыми коленками при падении с "велика". В детстве то...
Какой-то страшной чертой перечеркнули это детство и уже никогда туда не вернуться...
Да, там не было боли. Такой, не было.
А сейчас - жутко больно...
Прилетели ночью. Посадка отдалась тупым ударом в голову. Снова затошнило, вырвало. Кто-то бросил, какую-то тряпку. Не до этого. Так хренова, что готов жрать собственную блевотину.
- Эй, паря, сам дойдешь? Давай ... веселее...не хрена валяться...
Лампы мерцают и все плывет. Невозможно рассмотреть лица.
- Плохо мне...- шепчу я, стараясь унять головную боль,- Мутит...
- Укачало ш-ш-то-ль...А, хлопец? Давай подымайся... тут не курорт тебе... Что ты, как баба...
- Ты что не видишь Синичкин ... (какая-то птичья фамилия) контуженый он к тому же...
Кто-то плачет навзрыд, где-то в уголке. А кто-то матерится, как сапожник. Я не могу делать ни того, ни другого - все отдается в голове.
- Мамедов, вы б сначала с больными разобралися, а потом ....будете "ящики".... таскать...
- Ну, а кто ж энтих то грузить будет?
- Энти подождут... ишь ты..."энти"...
dd>
'Ящики' и 'Больные'
"Ящики" ... - высшая форма человеческого цинизма. И это, к сожалению, нормально здесь. "Ящики"- это то, что еще недавно было людьми, со своими мыслями, прошлым... Вот только будущего у них уже не будет. Будущее есть только у ящика... У него даже имя есть - "Груз двести".
И номер.
"Больные"... Такое впечатление, что это слово-перевертыш специально вставлено в обиход медперсонала. Конечно же, все тут больные - вот только болезнь одна и та же, но с разными последствиями. И имя ей, которого все избегают - война.
На носилках только снесли вниз. До "буханки" пришлось добираться пешком самому. Еще тащить свой "узелок" с пожитками. Мой кабульский костыль потерялся, дали, чей-то другой, причем хороший, даже с этикеткой. С тем старым - трое умерло. Так говорят, шутят. Но в подобной ситуации звучит не смешно. Помогли дойти, запихнули в какую-то машину. Нога с толстым лангетом заняла много места в проходе внутри и ее всячески пытались сдвинуть, кому не лень. От боли я прикусил язык, но молчал. От нервного припадка спасала мысль, что скоро все кончится.
- Мне бы ... укол...- попросил я у оказавшегося рядом со мной санитара.
Санитаришка говорил, на каком-то чуждом шакающем "диалекте" и был настолько циничным и грубым, что казалось мир добра, куда-то пропал безвозвратно. Полное ощущение собственной беспомощности и ненужности. Вспоминается фраза, кинутая кем-то из персонала: "...С двухсотыми меньше мороки...". Оно и верно... Им все равно - "шокаладкой" доставят на "сборный пункт" или "ящиком". По барабану. Им не смотреть в эти гнусные пропитые рожи "менял", которые каким-то образом также оформляют себе боевые, за вредную работу. Армии такой материал, в который превратились мы (а им тут все было набито до отказа до нас), был уже не нужен. Морока одна. Потому веяло тут везде презрением и жалостью. Никакого добра, ни малейшего. 'Содержимое борта', прилетевшего за час до нас из Джалилабада, вообще не приняли - отправили борт в Самарканд в инфекционку. Ты либо должен быть в строю, либо ... не мешать. Почести только убитым, ой извините... "умершим", - доставят домой бесплатно.
- Слышь землячок... давай махаться "хэбэхой", тебе то один хер ... какая разница...пижаму дадуть... Вшей нету?
Я постарался увидеть лицо этого человека. Но не вышло - было темно и здоровье мое не позволяло адекватно вести себя, а главное ответить. Помниться, я что-то промычал в ответ, и чужая хваткая рука стала снимать с меня куртку. Взамен дали, какое-то потное тряпье.
- Слышь... ничего не везешь? Вас же не шмонали...
Я медленно помотал перевязанной головой. В этот момент, представляю, я, наверное, был похож на беспомощного тупого барана на заклании, от чего горький ком подошел к горлу. Бессильная злоба - что может быть хуже этого чувства. Даже боль отступает, на какой-то момент. Но ненадолго.
- Может ганджубас есть?
Наркотики: "чарлз", "ганджубас", "план", "анаша" или по латыни "канабис" - ходили тут везде и являлись, по сути, ходовой валютой у огромной части населения. Я уже не говорю про национальную "жвачку" насвэй. Травой затаривались и дембеля, и раненые, и "транзитники". Кто-то украдкой вывозил из-за речки "афганку" сам лично, и она здесь особенно ценилась. Но большого отличия от местной травы не было - это были просто "панты" узбекских дельцов, или по-другому назовем - биржевые игры, чтобы придать товару разницу в цене. Срубить на ровном месте. Замес у нее был один и тот же - как в песне переливным голоском поется: "Ах...таджикский план... душистый план... идет караван....". Восемьдесят процентов личного состава контингента, там и здесь, сидело на легких наркотиках. Рядовой и сержантский состав в особенности. Командиры - прапора и даже офицеры, не исключение. Во всяком случае, уж попробовали травку все. Даже кто не увлекался сам, держал ее как валюту. Приграничные районы с ДРА УзбССР, ТаджССР, ТуркССР были по-уши втянуты в торговлю наркотой. Местные бабаи держали все крепко, и могу сказать, что даже наши погранцы испачкались в подобных делишках. Не солдаты конечно..., если только по мелочевке. В провинциях Кундуз, Бадгис, Балх, Бадахшан, Герат, работали группы спецназа КГБ по выявлению контрабандных путей. В Иране за караван с наркотой при взятии полагалась смертная казнь, всех косили под чистую, прямо не отходя от кассы. Потому и шли караваны с героином через Союз, точнее через союзные республики. У них там все решалось полюбовно. Вот тебе и война... Мутные дела - одним словом. Тогда-то вся эта вакханалия и началась. Тот же идол афганских повстанцев (как принято сейчас их называть) Ахмат Шах, сколотил свою армию на бабки не столько от драгоценных камней, сколько на "белых" караванах.
"Дорога на госпитальную койку и какой-то Офицер..."
...Я этого гада уже не слышал. Горечь сковала горло окончательно. Это жрешь в бессилии свои слезы. Глотаешь их вместе с соплями, и зубы стискиваешь покрепче, что остались после подрыва. Еще что остается - кивать гривой, словно ишак. Кто знал тогда, что этот опыт стирать зубы от гнева в порошок и пережевывать все внутри себя, еще не раз пригодится в жизни. Больше даже, чем умение выживать в бою.
Вспомнилась тут же бабушка, мать, отец... Не скрою, хотелось завыть в голос. Заорать - заберите меня из этого ада!!! Скорее!!! Пусть все это кончится, и я проснусь... Я хочу домой!
Всегда, когда плохо мы именно их вспоминаем, родителей... Думаю так все...
При "высадке" из госпитальной "буханки-таблетки" на месте возле рынка был хаос. Мне еще повезло, что я попал именно в такую "маршрутку". Народ подвозили на армейских грузовиках. Брезентовая "шишига" была всего одна, остальные просто борта. Как во время той...Войны...
Я рухнул, возле сложенных на асфальте у клумбы мешков, не в силах больше держаться на ногах. Нужно было передохнуть. Нога затекла и гудела, словно к ней подключили 380 вольт. Сознание затуманилось. Какой-то офицер, что-то орал мне в ухо, видимо стараясь убрать меня с этой поклажи - но мне в тот момент все было "одинаково". Хотелось умереть. Все его выкрики про "Устав", про мою "оборзевшесть", казались детским лепетом в этом кошмаре и суматохе, а он сам нервным ребенком у которого отняли игрушку. Несколько воинов "аллаха" бегали туда-сюда, перетаскивая эти мешки, куда-то дальше, и пытались даже вытащить один и из-под меня. Да так осторожно, словно боялись меня потревожить или причинить какой ущерб. Наверное, действительно боялись, не смотря на мой жалкий вид, из-за торчащей в разрезе ушитой и замшелой "хэбэхи" тельняшки.
- Это ваш ш-ш-то ля борзОта?
- Да, да... за носилками бегали товарищ капитан...Наш...
- Забирайте... распиздяя... не то контужу...(любимая армейская присказка).
- Он уже...того... контуженный...
- До хрена привезли...
- Да не мало...
- Когда ж это блядство кончится...
Что имел ввиду этот капитан для меня остается до сих пор загадкой. То ли он уже тогда ратовал за прекращение войны и его все же волновала участь раненых, то ли наоборот, его реплика означала - " Везли бы в другое место - это дерьмо... И так тесно".
Оказалось, за мной пришел "дуст", "санитар-меняло", с которым я имел "честь" ехать в одной машине. Он выбил носилки и привел помощников.
- Ну, ты чего герой рухнул то, щ-щ-а-с занесем тебе ... Бойцы ко мне!
Два воина "ислама" подбежали, загрузили меня и потащили мои носилки.
- За "душегрейку" то спасибо, доставят бойцы... куда надо то...Тельник, то не сменяешь?
Я собрался с силами. Постарался, что говорится, из последних сил - и глянул на него так, что он замолчал. Мы поняли друг друга. И особенно он. Вопрос сразу же снялся сам собой. "Дуст" видимо никогда не перегибал палку - наверное, уже знал нашего брата.
- Давай "соляра" неси десантуру... поплавнее ...
Это он на солдатиков этих, таджикских или узбекских. А сам то, кто?
Меня пронесли мимо дежурных, офицера и прапорщика. Мордатый прапор в накинутом поверх "афганки" белым халате, который так бросался в глаза своей белизной в нарастающем утре грязных бинтов и крови, что-то писал в журнал. Офицер безучастно курил.
- Гляжу, работаешь Максимов ... не покладая рук, ... ох трибунал по тебе плачет, - выпалил "кусок", не отрываясь от своей писанины.
- Так точно .... икитыч...
- Какой я тебе, твою мать...икитыч. Устав забыл? Так я ж тебе напомню... Шо тама... покажь.
- Виноват товарищ .......щик .....- выпалил на одном дыхании мой "дуст" Максимов, глотая слоги, уткнувшись вплотную в своего непосредственного начальника, и быстро, что-то сунул тому под халат.
"Коран..."
Позже выяснилась причина такой заботливости обо мне этой тыловой сволочи. Он просто обшарил мой нехитрый скарб и выгреб практически все, даже фотокарточки моей зазнобы с гражданской жизни вместе с рисунками. Я уж не говорю про маленький Коран в старинном переплете, который мне подогнал мой дружбан Димон из руховского 2-го отдельного батальона "спецназа", когда были в Гардезе и сдавали пленных духов в "ХАД" после каравана.
- Держи бачА, пригодится, - сказал он мне.
- На хрен ж он мне. Я ж не этот... не правоверный...
-Дурак ты батенька. Это ж бабок стоит в союзе... В Ташкенте такую котлету отвалят..., если конечно таможня не отберет. Дефицит - это сейчас там... А этот гляди, в переплете и камушками обсыпан. А камушки то, лазуриты мой друг... крошка, но денег стоят. Оклад чистое серебро. Так, что мало ли что в житухе нашей блядской, всегда выручит. А вера тут ни при чём. Тут аллах всему голова. Второй такой вижу в жизни, так что за бакшиши благодарить на Востоке принято... Кстати с "рулями" можно переправить или вольнонаемным продать. Они мастаки все провозить. Дадут меньше, но зато без проблем.
Так и "ушла" моя трофейная священная книга ценою в носилки и тяговую силу из двух солдат узбеков. Не вышло нажиться. Видимо, строг аллах к грешникам то. И неважно веришь ты в него или нет.
"Коридор и Танкист..."
Мест не было. Всех свалили в коридоре. Меня "кинули" рядом с обгорелым танкистом из Пули-Чархи. Почему знал, что оттуда? У ожогового какого-то времени идет активная фаза жизнедеятельности, это видимо шоковая реакция организма на огромное поражение тканей. Смотришь, и не верится, что человек практически сгоревший, а разговаривает и к тому же информативно. Может быть, это и есть бредовое состояние, но именно в этом бреду он и поведал о себе. Я еще подумал, вроде 'труба' парню, а чувствует лучше меня. Экскурс проводит, про природу местности и диковинный животный мир говорит. Даже гиену описывал. Не знал я, что такое бывает перед смертью. Бредил, пока не укололи его. Семьдесят процентов кожи - это конечно же приговор. Не понятно, как он еще до Ташкента дотянул.
Мне сделали укол, и я уснул. Облегчения не было, просто провал будто прыгаешь из самолета. Рука ищет кольцо, но что-то мешает его достать. Или его вообще нет. "501", "502", "503"... и нет привычного рывка верх. Продолжаешь падать.
Утром я проснулся от шума похожего на гомон в детском саду. Позже, когда у меня родится дочка и пойдет в ясли, я буду шарахаться от подобного характерного этому, вполне мирному, заведению, шума. Уж очень он будет, что-то напоминать, и своим эхом... и запахом. Меня будет "корежить", как жестяную банку от жары, а на вопрос жены, почему я не хочу ходить в детский садик за ребенком - рычать в ответ простую и совершенно неоправданную тупую фразу - " Ходи сама... я не могу".
Но до этого тоже еще было далеко. Пока я еще выживал... Я еще только боролся, за это свое будущее.
Утро, наконец, настало.
Танкист лежал рядом. Протяни только руку. Но ни головы, ни рук его не было видно. Из-под грязной, мокрой от мази, простыни просматривались только контуры лица человека. Его обгорелое тело уже отмучилось, и оставалось там, среди бинтов и коридоров, наполненных стонами раненых, топотом бегающих санитаров и их матом, совершено свободным от всех обязательств и присяг. Все - отмучился шурави. И только его душа, если верить, конечно же, сегодняшним батюшкам, наоборот только начинала свой путь в Мир, о котором еще никто ничего не знал. Тогда же мы во все это не верили. Комсомольцами были, а замполиты не рассказывали.
"200" и Обход...
Шум и голоса приближались. Ужасно хотелось в туалет. Стыдно и невмоготу.
- Почему "двухсотого" не убирают. Мне живых не куда класть... Давай Петрович займись лично! ...
- Есть! ...
- А это кто тут у нас? ... Офицер ...солдат?
- Сержант... С подозрением на гангрену товарищ военврач. Волновая контузия, похоже, с ушибом мозга и рваная рана левой ноги, стопы... с заражением похоже. Вон, как воняет. До этого был на излечении там...
- Почему так долго доставляли?
- Сразу нельзя было перевозить воздухом. Контузия сильная...
- Отека мозга нет?
- Нет, не указано...
- Блять... Что значит не указано? На рентген его...
- Товарищ полковник...Кровь в позвоночной жидкости, внутричерепное давление высокое, но снималось путем пункции...
- Определить в палату...
- Ясно. Ну, и куда его прикажете... В нейро? Раны осколочные, на ноге тоже! - Пулевая? ... С гнойной...то в "инфекционку" нужно. Он мне тут гангрену разведет ... мать его... Вот идиоты... под суд отдам...
Доктор был не славянской внешности, но ругался чисто по-русски.
- Ну, и что я вас спрашиваю с ногой?!
- ....
Врач, ассистент этого главврача, замялся и растеряно обмяк.
- Историю болезни читать нужно майор. Вы где были, когда груз принимали? Сиськи мяли?
- Так вот она... тут не сказано...
- Что с левой ногой солдат?
Эта дурацкая ошибка кабульских медиков, которые вписали в карточку не ту ногу, еще долго будет давать о себе знать, долго будет тянуться за мной, вплоть, наверное, до самого конца... Сколько приколов на эту тему могу рассказать, бумаги не хватит. Сейчас смешно, а тогда - оттяпали бы мне по "Уставу" не ту ногу, а потом еще и ту. Если б башка подвела. Ушел бы в отключку, как бывает после тяжелой травмы головы и пишите письма. Проснулся - полный инвалид.
Задав вопрос, главврач и не думал меня слушать. Взгляд его упал на мой лангет и глаза его округлились.
- Так гипс то, чего на правой? - недоумевал он, - а....?
- Не знаю товарищ подполковник...тут написано...
- На сарае тоже написано ...Ладно, в перевязочную его ... посмотрим... вот мать его...артисты. Говорил же, чтоб с инфекцией не принимать...
Это был обход. Он проходил с огромной скоростью. Я даже не успел спросить про сортир, как все уже удалились. Работы, конечно, было навалом, и подобные мелочи видимо врачей не касались, не до них. Но вот проблема, медперсоналу помельче вообще было наплевать на все. Решали вопросы сами же раненые. Ходячие "лысые" летали по коридору с утками - только в путь. Они же таскали пилюли и подтаскивали "неходячих" в процедурную. Но нужно было еще добыть эту злополучную "птицу" и поймать "лысого". Все чего-то стоило. Здесь был свой ранжир, и в него необходимо было вписаться. Спасибо братишке десантнику, за помощь. Витек того кажется, звали, из Баграма он был вроде. Видя, что я позеленел и нахожусь в полной растерянности - подогнал он ко мне "птицу". Спас. Курить еще притащил. Курили украдкой, хоть и мутило меня от дыма и табака - становилось хренова и тянуло "блевать". Медперсонал зверел весь от этого и "стучал" "наверх". Хотя "тяжелые" курили и клали на них ... большой и толстый. Один офицер из Кандагара со спецназа, без ног, курил и песни орал - от боли говорил, помогает. "Белые" носились вокруг, а что сделаешь. Парню уже хуже не будет. Его в Москву должны были отправлять на днях.
В перевязочную я попал только через день. И это еще хорошо. Я так и лежал бы там, в коридоре, на каталке в проходе у кабинета, потому как поток раненых и больных туда не иссякал, и понять это все можно - у каждого был свой шанс.
Еще думаю, приказа по мне так и не было. Думало, кумекало начальство, куда б меня сбагрить от греха подальше. Гнойный ведь я оказался - на гангрену потягивал. Пока все же кто-то из медперсонала видимо не опомнился и понял, что жесткой конкуренции мне не вынести. И приказ, наконец, дошел и до меня.
- Так, посторонитесь, тут гнойная...
И, слава Богу, потому как последствия затяжной гнойной раны могли б оказаться плачевными - отказали б почки. В человеческом организме все взаимосвязано. Я, кстати, позже и лечил их. И видимо это было то самое последствие - правда, в легкой форме.
Перевязка
В кабинет пришлось заходить самому. Парадокс - считаешься "лежачим", даже в сортир нельзя, а сюда - на саму медпомощь к врачам, которые тут вместо и богов, и дьяволов, сам должен зайти, своим ходом. Это видимо элементы естественного отбора - выживешь, достоин дальше продолжать путь по матушке земле, нет - извини приятель, подвинься.
Нога от постоянного опускания вниз надувалась еще больше и превращалась в синиего цвета огромный оковалок, похожий на большую надутую резиновую перчатку. Надувалась так, что ломала лангету. Уже в Москве мне вообще запретили ходить и даже подниматься, - сейчас не помню, но, по-моему, около двух недель после операции я пролежал вообще не вставая, и потом месяц разрешалось ходить только до туалета. Это десять метров туда и обратно.
В "резательной" было трое. Две женщины и огромный мужик, весь в белом сзади и в крови спереди. От температуры трясло. Шея не сгибалась ... причиняя мучительную боль в позвоночнике.
- Так ... хорошо... не инфекционный... но Марина, все равно взять кровь... Что-то желтый он, какой-то.
- Саид Нурбекович, там есть анализ крови, свежий...
Доктор в повязке во все лицо, со злыми глазами, уткнул мне палец в лоб и уложил на операционный постамент, которым являлся обычный больничный "катафалк". Труповозка иначе.
- Уколите его что ли? И ножницы... Зрачки посмотрели? ...
Снова боль...
Лицо медсестры...
Первым, что я увидел, находясь уже в палате, было лицо медсестры. Я еще не знал, как ее зовут, но лицо припоминалось. Из перевязочной, несомненно. На мгновение там она сняла повязку, и я запомнил ее. Красивое и доброе - единственное в этом хаосе и аду. Там все тянулись к красоте и доброте, как к чему-то высшему, чего не отнять и не купить. Это было в дефиците. Даже умирали, зажав женскую руку в холодеющей руке. Что чувствовали эти женщины при этом остается загадкой. Очерствели? Наверное. Но как показало время и личный опыт, не все.
В палате же лицо молодой женщины, показалось мне неестественно вытянутым, а голос басил, как на магнитофоне с замедленной перемоткой.
- Как? - спросила она, - Наркоз отошел?
- Но-р-ма-ль-н-о-о...
Собственный голос тоже показался странным. С эхом, как после контузии. Что-то очень сильно давило на онемевшую челюсть. Это оказалась свежая повязка на голове. Замотано было все - вплоть до ушей. Затылочная часть черепа не чувствовалась, потому, как она у меня была зашита.
Было лихо конечно. Кто сталкивался, знает, когда отходит общий наркоз нормально не бывает. Все будто не твое.
- Ладно, очухивайся... я к тебе еще зайду.
И она ушла.
Сон...
"...Чудилась мне разбитая грунтовка. Камнепад с круч изредка нарушал нетронутость местной природы. Шум моторов БТРД и усталое подвывание задней "шишиги" убаюкивали. Бачата на холмике и старик дехканщик быстро отгонявший нескольких овечек, промелькнули залпом - но я смотрел на них устало, обернувшись назад, думая о чем-то своем...
Куда мы едем? Дорога шла прямо, через мост (его рванули духи в 82-м) и уходила в поворот, и в горы. Толи обратно в Джабуль, то ли нет? А может это дорога, как раз к кишлаку Гульба, к 3-му бату?
Трасса Чаугани, комбинация цифр ...2...7 и снова ...7..8..., отряд дорожных комендантов - крутились в голове не переставая. Ушибленный мозг выдавал, какие-то значения совершенно безответственно перед своим хозяином. К ним, что ли едем? Или это бред? Так, наверное, сходят с ума.
Башка болела жуть..."
Она...
Она и вправду пришла. Только вечером через два дня. На перевязках была, но не мог я должным внимательным образом смотреть на нее. Было не до того. Ощущение при виде хирургического инструмента не из приятных, все вытесняет - остается только страх. Страх боли.
Процедура простая: голову накрывают и вставляют тряпку в рот, чтобы язык не прикусил, и с размаха при небольшом местном обезболивании, начинают работать. Острой боли нет, но от того, что чувствуешь, ломаешь пальцы о металлический лежак 'катафалк' порой в кровь. Сей факт выясняется уже потом. Иногда с кем-нибудь пересматриваешься (перевязки делали параллельно, хоть это и запрещено при гнойных больных), тогда легче.
Сестра склонилась надо мной, и только сейчас я трезво оценил (отошел от наркоза), как необычно и красиво ее лицо. Лицо восточной женщины лет двадцати шести - и нет тебе ни длинного носа, ни большой головы, ни других иллюзий, вызванных "медицинской дурью". Красавица. Восточная красавица.
- Ну, что, жив боец? Прекрасно выглядишь. Бледный только и худой. Но ничего, были б кости, мясо нарастет.
- ...От чего ты в такой дыре? Кругом кошмар и ты? - спросил я, понимая, что несу бред, видимо не найдя ничего лучшего.
- Ну, дружок... это то еще не дыра. Это военный госпиталь союзного значения. Ташкент. Как голова? Болит?
- Шумит. Боли нет...
- Правильно. Болеть потом будет. А то все сразу начинают на боли косить... Это теперь надолго. Ухо слышит?
- Плохо, но слышит.
- Ну, нормально. Тебе пункцию взяли, должно стать лучше. Давление упало?...Подбородок ... Ну-кА попробуй коснуться им груди...
Я посмотрел ей в глаза. Сейчас уже и не вспомнить какие они были - какого цвета. Но осталось в памяти, что очень красивые, добрые, участливые. В них пропадала моя боль, как и страдания многих, таких, как я. Я попробовал сделать то, о чем она просила. Судорога неприятной волной, словно током прошла вдоль позвоночника.
Санинструктор заметила мою гримасу и понимающе серьезно осмотрела мои раны.
- М-м-м-м-да, но не... все же лучше,- проблеял я, при этом вероятно побледнев еще больше.
Она, с состраданием посмотрев на меня, заботливо положила мне на лоб свою ладонь.
- Да уж,- тихо сказала она.
- Правда, лучше, - продолжил я скорее самоуспокоение, желая и от нее слышать то же самое, те же утешительные слова, - Так это из-за давления? У меня у мамы давление...
В тот момент я видимо был похож на умирающего, который не хочет слышать своего "смертного" приговора и любыми путями "смягчает" свой диагноз, требуя поддержки от окружающих.
- Глупый... это не то давление. Внутричерепное из-за позвоночной жидкости. Смотрели, кровь есть там ... в позвоночнике... или нет. Это от удара все. Так что не так все и плохо... жить будешь. Главное ... кошмар этот для тебя закончился.
Не знала она глупая, да и никто из нас, раскиданных с госпитальных кроватей полковых медсанбатов по Союзу - что наш кошмар, только начинается. Тогда, в реальном времени, все казалось иначе.
Она улыбнулась. Но улыбка была усталой и печальной. Я понял, что медсестра, что-то не договаривает.
- А ...- попытался я сказать что-то.
- Тут другое...
- Что другое?
Тревога снова сковала мое тело.
- С ногой у тебя ...
- А что с ногой ... Перелом...
- Не...не только... Тут такое дело. Только я тебе ничего не говорила. Загнила кость... Гнойная рана у тебя. Здесь тебе ее отрежут. Еще протянут немного и все. Времени мало, а заниматься никто не будет. В Москву тебе нужно. Я личное дело твое посмотрела, выписка, сопроводиловка, пришла из Кабула. Ты из хорошей семьи, в институте учился... Мать ... отец живы?
- ... Конечно...
Недоумение видимо было написано на моем лице, потому что она немного смутилась и продолжила в какой-то извинительной форме.
- Дай Бог им здоровье... Нужно, как это сказать-то, ну чтобы подсоютились они... Останешься ты, паря без ноги. Тут всем до фени. Либо деньги нужно платить, если к гражданским... либо... Короче возиться не будут. Ты меня понял?
Холодный пот пробил меня до самого копчика. Я даже ощутил эту спиномозговую жидкость, которая потекла у меня не туда, куда следует.
- Родители ничего не знают...
- Так давай телефон. Я сменюсь с дежурства ... позвоню.
- ...
- Диктуй... думаю, память то у тебя не отбило - Она улыбнулась, - Только ни слова никому.
- Как тебя зовут? - спросил я, чувствуя, как слезы накатываются мне на глаза. Тоска захватывала изнутри холодными тисками, чтобы сдавить насмерть.
- По-русски, Марина...
Спасение ...
Когда меня забирали на борт, идущий на Москву, вместе с раненым полковником из Кабульского разведцентра армии (так он представился) и еще рядом "тяжелых", я увидел ее. В последний раз. Она помахала мне даже рукой.
В ЦВГ в Москве полковник-афганец, хирург, не помню его фамилии, к сожалению (не хочу корежить, указывая схожую), специалист по гнойной хирургии, в конце концов, спас мне мою ногу. Хороший позитивный мужик. Ведь и такие тоже были на той войне...
Помню только, как на перевязках он мне про свои дела афганские рассказывал: про операции полевые, про ампутацию руки одному царандоевцу прямо в УАЗике и про переливание крови. Это был его конек - эти рассказы. Почему - то это запомнилось. Да что значит почему? Потому что именно это и запоминается - добро и тепло человеческое, участие, помимо профессионального отношения к "контингенту". Это помогает.
Рассказывал он, что приходилось при прямом переливании крови нашего солдата в мусульманскую одежду переодевать, потому, как иначе афганцы отказывались неверную кровь принимать. Рассказывал, что раз пришлось и самому переодеваться - какую-то операцию жене афганского чиновника делали. Встал вопрос, что нужен врач из наших мусульман, ну и руководство решило этого специалиста из него сделать, чтобы не ехать никуда.
Шесть операций и страшный диагноз "остеомиелит" был побежден. Еще конечно предстояло лечение, и я ходил долго с костылями. Из ноги торчали трубки, и я периодически подключался к промывающей капельнице. Но... сама проблема была решена. К мастерству полковника-медика (позже, я слышал, он стал профессором) в госпитале прилагалась отличная еда, икра на завтрак два раза в неделю, барокамеры и еще масса всякой современной медицинской атрибутики, и это все спасло мне ногу.
Из госпиталя я вышел 60 кг весом при росте 185 см. (Это от 85 кг). На каждой перевязке оставалась майка с потом весом в кило. Перевязки делались вживую, потому, как я за это время успел подсесть на обезболивающие наркотики. К тому же под общей анестезией мне уже сделали около четырех операций - чистили кость и вставляли спицы для сращивания, а это предел за такой срок для сердца.
Привычка 'укалываться' перед сном, изживалась с трудом. Я даже не мог заснуть без родимого. Медсестры кололи мне дистиллированную воду, и только так я засыпал. Психика человека полна неожиданностей.
Потом, в 87-м, пришло письмо, от нее. Поздравление, с каким- то праздником и осторожным вопросом - как нога? Она спрашивала даже, не понимая факта, что просто спасла мне жизнь! Что благодаря ей, я не стал инвалидом, и что до сих пор годен к строевой! Она так и не узнала, как приятно смотреть на хирурга военной комиссии, который лепил 'приговоры', и вдруг обалдевший от реалий, долгие двадцать минут сверяет мою ногу со снимками и бумагами, словно не веря, что моя нога настоящая!
Я ответил моей дорогой медсестре не сразу, так вышло - такой был период, и я не знал, что написать. Но потом, много позже, написал ей по обратному адресу, указанному на конверте, развернутый ответ, подписав в строчке кому - 'Марине', как собственно и было подписано письмо. В конце письма я поставил вопрос, что скоро по долгу моей новой службы могу быть в Самарканде.
Далекий Средний Восток...
Мне удалось разрушить стереотип китайской мудрости, дважды войти в зигзаг той войны. Хотя может это и не верно, и мудрости невозможно разрушить, но именно так мне казалось тогда.
Я ответил моей дорогой медсестре не сразу, так вышло - трудный был период, и я не знал, что написать, так как восстановился в Армии, и был вновь переведен в ТуркВО. Я написал по обратному адресу, указанному на конверте, развернутый текст, подписав в строчке кому - 'Марине', как, собственно, и было подписано первое письмо. В конце текста я поставил вопрос, что скоро по долгу моей новой службы могу быть в Самарканде, и не хотела ли она увидеться?
Окраины Союза уже пылали тем злом, которое мы пытались остановить в Афганистане. Теперь на новом месте, уже на этом берегу реки нам предстояло делать тоже самое. Где мы свернули не туда? Когда?
Подобные вопросы были у многих в головах, но никто не находил ответа на них. Впереди была еще большая тревога, тревога за будущее.
