ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Крылов Александр Эдуардович
"Мы сами - из Приднестровья!" (Приднестровский дневник)

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 9.84*13  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Памяти Александра Лапина
   В фильме приднестровского военкора Петра Боброва "До, во время и после войны" есть кадры, на которых наша доблестная "отдельная мобильная группа оперативного назначения", она же - "Фронтовая агитбригада из Санкт-Петербурга" - по документам Комитета обороны ПМР, выступает на передовой в Бендерах - возле выгоревшего при артобстреле общежития недалеко от улицы Первомайской. Именно по ней пролегала линия фронта во время ожесточенных боёв за город.
  
   В небольшой дворик, окруженный жилыми высотками, при наступлении войск Молдовы в июне 1992 г. попало 64 мины. А в одном из окрестных домов была огневая позиция наемной снайперши из Прибалтики...
  
   Позади поющего трио гитаристов стою и я сам - молодой, стройный и романтичный, в казачьей фуражке и камуфляже Рижского ОМОНа, отданном мне моим "крёстным" А.Г.Невзоровым после съёмки моих песен Русского Сопротивления для программы "600 секунд".
  
   Поют три Александра: Саша Воробьев - с моей гитарой "Музима", капитан медслужбы спецназа Саша Лапин и простой питерский уличный музыкант Саша Агеев.
  
   Такие импровизированные концерты мы давали на позициях гвардии ПМР, казаков ЧКВ и ополчения в минуты дневного затишья по всей линии фронта - от Рыбницы и Кочиерского плацдарма до Бендер.
  
   В нейтральном селе Роги близ Кочиер, куда мы в составе взвода Рыбницкого батальона республиканских гвардейцев выехали на переговоры о поддержании режима прекращения огня, моим товарищам довелось выступать даже перед т.н. "румынами", то есть молдавскими волонтёрами, также в количестве двух взводов прибывшими на переговоры.
  
   Понятно, что совещались и договаривались между собой командиры воюющих сторон, а рядовой состав, как предполагалось, должен был личным общением морально воздействовать на противника.
  
   Надо сказать, споров и конфликтов на тему "кто прав" никто не затевал, чувствовалось, что эти люди тоже смертельно устали от войны.
  
   В фильме Петра Боброва также есть кадры, снятые им в с.Роги. Там автор берет интервью у тех самых волонтеров. И по их ответам видно, какая путаница царила в головах людей, обманом втянутых кишиневскими политиками в никому не нужную бойню.
  
   Лапин, Агеев и Воробьёв спели несколько украинских и казачьих песен.
  
   Рассевшиеся на траве гвардейцы и волонтеры дружно поапплодировали. Пошла по рукам трехлитровая банка с виноградным вином.
  
   Украинским песням вроде "Несе Галя воду" хлопали все, но когда ребята запели "По Дону гуляет", а гвардейцы ещё и стали подтягивать, молдавские волонтёры потупились и заёрзали: казаков они боялись и ненавидели больше прочих защитников Приднестровья, считали их оккупантами. Несмотря на то, что большую часть ЧКВ составляли всё-таки местные уроженцы.
  
   Хмурый усатый молдаванин с насупленными мохнатыми бровями поднял голову и громко сказал:
  
   - А можете вы сделать ту же песню ещё раз, только со словами "по Нистру гуляет гайдук молодой?" Лапин обменялся быстрым взглядом с командиром взвода и тот, усмехнувшись, кивнул: "А, давай!"
  
   Спели ещё раз. Молдаване радостно оживились, засмеялись и захлопали. Кто-то из наших озорно хулигански свистнул. В этот момент Сашка Воробьёв, который традиционно вел партию тенора, в этот раз баритоном пропел вслед лапинскому альту: "И козак молодой..."
  
   Волонтёр, просивший спеть "гайдукский" вариант казачьей песни, смеясь, погрозил пальцем: "Ох, поганцы!.."
  
   Мелькнула мысль, что ведь ещё год-два назад это были такие же мирные советские люди, как и мы. Что ж вдруг случилось со всеми нами?
  
   Молдаване угостили нас вишнёвым вином. Намного вкуснее виноградного. Слаще. Когда сказал им об этом, предложили: "Э, давай, переходи к нам, каждый день такое пить будешь!"
  
   Посмеялись. Поговорили о том, кто за что воюет. Но петь для солдат армии Молдовы я все же не стал. Да и что бы я мог им спеть? Про героев казаков и гвардейцев, насмерть стоящих за родную землю? Про "фашистов в Кишинёве"? Стоял, опершись на гриф гитары.
  
   Неподалеку возле крытых брезентом военных грузовиков, на которых прибыли волонтёры, негромко по-русски переговаривались, по-видимому, два офицера.
  
   Один, голубоглазый блондин, кивая в мою сторону, сказал: "Посмотри-ка, вон, на того парня. В глазах так и написано: "У, ссуки!"
  
   Он не ошибался. В памяти ещё слишком свежи были первые впечатления от Приднестровья в образе "женщин в чёрном", впервые встреченных мною в Рыбнице.
  
   Это было в городском сквере, куда, уже познакомившись с прибывшей из Питера группой Лапина, я пришел вместе с ребятами, надев камуфляж и морпеховский берет.
  
   Мы тут же устроили небольшой импровизированный концерт - и одна из таких женщин подошла к нам. Заглядывая мне в глаза, стала повторять: "Сынок! Сынок!" Я смутился, но кто-то из людей вокруг сказал: "Сына у нее убили на войне. А она все ходит и ищет. Ко всем, кто в форме, так подходит. Все вы для нее теперь ее сыновья..."
  
   На меня это произвело такое впечатление, что когда мы пришли в Рыбницкий горисполком за дальнейшими инструкциями к курировшему все наши передвижения Владимиру Павловичу Воеводину, я сразу попросил автомат, заявив, что хочу вступить в гвардию и ехать на передовую. А не выступать в составе агитбригады.
  
   Воеводин искоса посмотрел из-под густых черных бровей и хрипло ответил: "Стрелять и воевать всякий дурак умеет. Но вот то, что делаете вы, и не каждый умный может. Так что, сейчас вы со своими гитарами нужнее здесь, чем с автоматами. А на передовую я вас и так отправлю. Передовее некуда..."
  
   Тогда мне и самому многое ещё было неизвестно, и лишь спустя какое-то время, я узнал, что не все, однако, было так просто.
  
   Как оказалось, действия нашей группы входили в планы командования не только как фактор моральной поддержки бойцов во время объявленного перемирия, но и в качестве своего рода "операций прикрытия".
  
   Например, в момент нашего выступления в с.Роги, когда к нам было приковано все внимание противника на данном участке фронта, в другом месте по-соседству разведгруппа ПМР спокойно прошла в тыл к румынам под самым носом врага.
  
   А наш видеооператор Петр Бобров по заданию командования на свою видеокамеру как бы невзначай производил съемку расположения румынских позиций.
  
   Даже наш вечерний концерт перед линией окопов 1-й роты Рыбницкого батальона гвардии, вызвавший шквал огня со стороны румын, позволил гвардейцам к превеликому удовольствию комбата тут же засечь и подавить огневые точки противника, прежние данные о которых изрядно устарели всего за пару дней перемирия.
  
   В принципе, когда Александр Аркадьевич Молоков, собкор газеты "Советская Россия" в Санкт-Петербурге, связанный с забастовочными комитетами Приднестровья, позвонил мне в Смоленск, он тоже не уточнил, чем конкретно предполагается заниматься. Просто сказал: "Ты же хотел поехать? Ну, время пришло - ты там сейчас нужен. И инструмент с собой прихвати. Через три дня должен быть в Одессе, встретиться там с ребятами из Питера. Их командир - капитан спецназа, афганец".
  
   Поэтому воображение сразу стало рисовать картины кровавых баталий и моих будущих военных подвигов. Чем же ещё можно заниматься под командованием офицера спецназа?! Ну, а инструмент - это так, в перерывах между боями. Как в фильме "Два бойца". Или для прикрытия наших действий как разведывательно-диверсионной группы. Создания легенды, так сказать.
  
   Поехать в Приднестровье! Да в то время это была одна из тем, которой в антиельцинской оппозиции просто болели все, кто считали себя настоящими патриотами.
  
   Лично окунуться в романтику гражданской войны или интербригад Испании, как сказали бы сейчас, "в реале", это была мечта.
  
   Помню, с каким уважением и завистью во время Всенародного Вече в Москве в марте 1992 г. я смотрел на молодых ребят в шинелях и настоящих красноармейских будённовках возле штаба "Трудовой России" на Куйбышевском проезде, которые, встав в кружок, пели светловскую "Гренаду", "Дан приказ ему - на запад" и с серьезным видом говорили всем, что сегодня едут воевать в Приднестровье.
  
   Эшелон - почему-то это был именно "эшелон", а не поезд, - отходит вечером.
  
   Правда, через два месяца я увидел тех же ребят-комсомольцев на том же месте. Они снова сновали туда-сюда между коробок с медикаментами, пели "Гренаду" и на вопросы также отвечали, что "сегодня на эшелоне едут добровольцами воевать в Приднестровье".
  
   Увидев их и через год, в июле 1993 года в дни II Конгресса ФНС, я уже не выдержал и спросил, куда идёт их эшелон сегодня - уж не в Сербию ли. С вытянувшимися лицами "комсомольцы-добровольцы" боком-боком, по-крабьи отползли в сторонку и старались мне на глаза больше не попадаться. Но в марте 1992 года их решительный вид произвел нужное впечатление.
  
   Странно, что воюющих российских коммунистов, кроме снайпера Вани-якута из РКРП да лидера рабочего движения и журналиста Ивана Болтовского, я почему-то не встречал и в самом Приднестровье.
  
   Хотя в России о нем говорили не иначе, как о "последнем клочке советской земли" или "островке Советской власти".
  
   А защищать этот "островок" в реальности ринулись добровольцами прежде всего национал-патриоты и казаки-монархисты.
  
   Может подобная нерешительность коммунистов в конечном итоге привела их к поражению и в самой России?
  
   "Заболев" Приднестровьем, вместе с товарищами по оппозиции из "Смоленского народного вече", Союза коммунистов и РКРП мы так же организовали в Смоленске пункт сбора медикаментов и перевязочных материалов - с последующей отправкой Лидии Моруновой в штаб трудороссов в Москву.
  
   Смоленский авиазавод бесплатно выделил новейшую для того времени разработку - установку плазменного скальпеля стоимостью 20 тысяч долларов. В Приднестровье ее отправили, но там она бесследно исчезла.
  
   Я писал статьи для местной прессы, где называл нас "общественным мобилизационным комитетом помощи Приднестровью при движении "Наши".
  
   В центре города был выставлен постоянно действующий пикет под красным, черно-желто-белым и приднестровским флагами, который по примеру анпиловского лагеря в Останкино стали называть "освобождённой территорией СССР". Поставили фанерный ящик для сбора средств в помощь защитникам ПМР. Продавали оппозиционную прессу. Из страшных фотографий жертв войны, подборку которых передала мне в Москве Александра Крупко из григориопольского женского забасткома, сделали стенд "Приднестровье - боль наша".
  
   Даже объявили о наборе добровольцев для отправки "на сельхозработы в Молдавию". Выдавая им в качестве "командировочных" по 100 рублей из собранных и вырученных от продажи газеты "День" денег.
  
   Может, конечно, и были те, кто пользуясь нашей наивностью, просто брал у нас деньги на пропой и никуда на самом деле не ехал, но во всяком случае, двое из мне известных смолян - Дима Скрячев и Гена Барков, действительно геройски воевали в составе ТСО на Кицканском плацдарме, обороняя от полицаев паромную переправу через Днестр.
  
   С "питерскими ребятами" в Одессе я разминулся.
  
   Какие-то босяки у вокзала сходу подкатили с предложением купить у меня "бандуру".
  
   Народ возле билетных касс стоял плотной стеной. От толпы несло потом, перегаром и чесноком.
  
   На закрытых окошках касс висело безапелляционное "Билетов нет!"
  
   Вертлявый бородатый барыга с крючковатым носом возник, словно из ниоткуда:
  
   - Есть один билет на проходящий до Киева.
   - До Киева не надо, мне б до Раздельной.
   - Так он идет через Раздельную! Бери, других вариантов не будет.
  
   Купив по сумасшедшей цене билет до Киева, я успокоился. Постельное в вагоне брать не стал, поскольку в Раздельную поезд прибывал примерно в 12 ночи.
  
   Попросив проводницу сообщить мне, когда будет нужная мне станция, прикорнул у окошка.
  
   Усталость и нервотрепка дали себя знать, и я задремал. Когда проснулся, поезд стоял.
  
   Спросонок ещё плохо соображая, посмотрел на часы. Они показывали почти два ночи. Схватив сумку, кинулся в тамбур. "Я же просил вас сказать, когда будет Раздельная", - попрекнул проводницу. Та в ответ сердито буркнула: "У вас билет до Киева! Знаю я вас, всё едете и едете на эту войну проклятую..."
  
   Мимо нее я выскочил на пустынный перрон.
  
   "Слободка" - гласила надпись на здании станции. "Где это, черт побери? Как отсюда в Приднестровье попасть?"
  
   Внутри станции обитал табор цыган. В ответ на мои расспросы ромалэ несли какую-то ахинею.
  
   Вышел на улицу. Поежился. Зябко. На мне была только тонкая светлая куртка-варенка, футболка и вареные джинсы. Теплый камуфляж Рижского ОМОНа лежал в сумке - обряжаться в военную форму до прибытия на место я опасался.
  
   Заметил, как перепрыгивая через рельсы, куда-то спешит человек в голубой рубашке, похожей на милицейскую форму, но со значком в виде флага ПМР на груди. "Ого", - подумал. Приободрился. Присел напротив станции под кустами акаций, вдыхая ароматы украинской ночи и запахи железной дороги.
  
   Вдруг из-за угла прямо на меня вышли двое - по виду подростков лет 16, не старше. Словно из кино о гражданской войне. Одетые непонятно в какую пеструю форму: у одного на бедре болталось что-то, весьма напоминавшее маузер в деревянной кобуре, а у второго с плеча свисал здоровенный АКМ с деревянным прикладом, какие мы разбирали в школе на уроках НВП.
  
   Потребовали предъявить документы. На встречный вопрос, кто они и откуда, гордо ответили: "Мы - с Котовска. Приднестровский патруль!"
  
   Слегка опешив, попробовал возразить, что Котовск, по моим представлениям, вроде как украинский город. Парни хмыкнули и только плечами пожали: "Та мы його вже давно взялы". Можно было принять за шутку, но патруль был вполне реален да ещё с боевым оружием. Тогда я не знал, что в Котовске была своя казачья организация ЧКВ, и казаки из ее состава тоже сражались в Приднестровье.
  
   На мой вопрос, как же всё-таки добраться до ПМР, хлопцы ответили, что в пять утра будет дизель до Тирасполя. Можно забраться на него зайцем. Но если поймают, могут расстрелять, как вражеского диверсанта.
  
   - А по другому никак?
   - А по другому в 6.30 утра поедет автобус до Рыбницы. Вон там касса, открывается утром.
  
   Шутники.
  
   В автобусе ехали в основном женщины с корзинами разной снеди, видимо, на продажу, цыплятами в коробках и кроликами. Вполне мирная пасторальная идиллия.
  
   На приднестровский границе в салон заглянул весёлый парень в камуфляже и радостно спросил: "Шпионы румынские е?" Хор голосов дружно и так же радостно ответил ему: "Е!!!"
  
   Сойдя в Рыбнице возле парка, спросил у попутчиков, как найти горисполком. Пояснили: "Та прямо через парк, там побачите такий низэнький дом билого цвиту, на ним лозунг политычный. А потым и исполком будэ".
  
   Проходя по парку, я увидел только одно невысокое здание белого цвета - общественный туалет. Коричневая надпись на нем огромными буквами гласила: "Снегур - х...й!" Видимо, это тот самый "политический лозунг" и был (Мирча Снегур - в 1992 г. президент Молдовы. Прим. - А.К.)
  
   В пустынном фойе горисполкома, кроме пожилой гардеробщицы, никого не было. Когда я спросил, как найти Воеводина, позвала: "Коля!" Откуда-то из подсобки выполз заспанный парень в штатском, буквально волоча за собой на ремне автомат. Посмотрев мой паспорт, остался доволен: ясно, доброволец приехал! Да ещё из такой дали - Смоленска! Но поспешил сообщить, что той войны, как раньше, теперь уже нет. Смущенно сказал, что Воеводин сейчас спит. После трёх бессонных суток отключился под утро прямо в кабинете за рабочим столом.
  
   Что ж, можно и подождать. Главное, уже на месте. О том, что не ел больше суток, как-то даже не думалось. Втроём слушали радио Приднестровья с заставкой в виде песни о Республиканской гвардии на стихи Петра Баева:
  
   В Приднестровье война,
   В Приднестровье гроза.
   Только где ты, гроза дождевая?
   Снова пули свистят, снова пушки гремят
   В эту ночь у переднего края...
  
   Я жадно впитывал в себя информацию самых настоящих фронтовых сводок.
  
   Наконец, утомившись ожиданием, попросил разрешить мне самому подняться в кабинет.
  
   В помещении, заставленном коробками с медикаментами, прямо за столом храпел чернобровый мужчина плотного телосложения в рубашке с коротким рукавом. На столешнице перед ним поверх навалов бумаг и папок с документами лежал потертый АКС-У.
  
   Потоптавшись на месте, я робко кашлянул.
  
   Воеводин открыл один глаз, посмотрел, закрыл и снова захрапел. Но через минуту резко проснулся, расправил плечи и как бы невзначай положил руку на автомат: "Ты кто?" Объяснил, что приехал по заданию Молокова. "Ааа, - протянул Воеводин, - корреспондент... Ну, раз корреспондент, иди в город и работай по предприятиям". Только я собрался пояснить, что прибыл вовсе не как журналист, Воеводин снова захрапел.
  
   В конце концов, все прояснилось. Оказалось, группа из Питера прибыла днём ранее. Получив щедрые "командировочные", я отправился поселяться в гостиницу "Тирас". Где-то там уже обитали и питерские ребята.
  
   После согласования дальнейших действий группы с Воеводиным, начали выступление с военного госпиталя. Особенно потряс вид парня, сплошь замотанного бинтами. Оставлены были только узкие щелочки для глаз и рта. Ополченец из рабочих. Горел в БРДМ. Выжил чудом, получив ожоги 95 процентов тела.
  
   Многие были на костылях. С осколочными, реже с пулевыми ранениями. Практически все молодые, совсем мальчишки. Моложе меня по виду. Когда мы пели, медсестра вытирала салфетками слезы у обгоревшего бойца. Кто-то из раненых заметил: "Во, до сих пор ни одной слезинки даже не проронил от боли. А от ваших песен, вишь, как..."
  
   После, как и обещал Воеводин, нас ждали окопы Кочиерского плацдарма. Долгожданная передовая.
  
   В своей художественно-публицистической повести "За други своя". Записки походного атамана" участник боёв за Бендеры Евгений Медведев отмечает, какой опасностью для воинской дисциплины во время установления режима прекращения огня была чревата "расслабуха" не только иррегулярных частей казаков и ополчения, но и гвардии. Именно в поддержании боевого духа защитников Приднестровья и состояла основная задача, поставленная командованием нашей маленькой группе.
  
   На однй из сохранившихся в моем личном архиве фотографий - знаменитый по невзоровским репортажам казачий БТР с надписью "Не убий!" на крышке люка и радиопозывным "Клоун", стоящий в зарослях кустарника. Рядом с ним - Саша Лапин в камуфляже. Мы на позициях казаков на Кошнице.
  
   Я тогда забрался внутрь машины на место стрелка и смотрел на фоткавшего нас Саню Воробьева через перископ КПВТ.
  
   Незадолго до поездки в Приднестровье кто-то из знакомых ветеранов-афганцев "прогнал" мне фишку, что, якобы, "фотографироваться на войне да еще с оружием в руках - плохая примета". Мол, убьют, значит. Я по-молодости на этот прогон повелся. И своего попадания в объектив поэтому всячески суеверно избегал. После жалел, конечно. Но когда поделился печалью с моим товарищем Игорем Моканом из бендерского батальона гвардии, тот резонно заметил: "Ну и что? У меня тоже нет фото с войны. Есть ли примета, нет ли... Но мы-то живы!"
  
   Из-за БТРа на снимке выглядывает женское лицо. Это наш "гид" - Галина Васильевна Скорецкая. Поистине легендарная казачка.
  
   Рассказывали, что она в одиночку захватила этот самый БТР у румын, взобравшись на его броню прямо во время боя, когда казаки головы не могли поднять под огнем КПВТ, и швырнув гранату в открытый люк.
  
   Некоторое время спустя эта встреча станет одной из моих самых любимых казаками песен. А Галину Васильевну никто из казаков и по сей день иначе как "наша Ганнушка" не называет:
  
   Солнышком согретая фронта полоса,
   На полях заброшенных высохнет роса.
   Под лучами знойными рассеется туман,
   Ганнушка-Галина свела меня с ума...
  
   Цветов букеты скромные ей дарят казачки,
   А ветерок ласкается у девичьей щеки,
   Ветерок ласкается да пуля пролетит...
   У разъезда Кошницы казачий полк стоит.
  
   На фотографии, выставленной в музее Бендерской трагедии, запечатлено наше выступление перед рабочими-ополченцами завода "Прибор" в Бендерах.
  
   На крылечке административного корпуса поют три моих сотоварища, а я лежу на земле спиной к фотографу.
  
   Во время июньских боёв за город это был один из участков обороны, который наступающим силам Молдовы так и не удалось захватить.
  
   На заводе мы выступали в 20-х числах июля, 22 или 23. Во всяком случае, о том, что "наши вышли на Гиску", защитники Приднестровья в Бендерах говорили как о факте, который случился как раз где-то накануне утром.
  
   21 июля в 4 часа утра Рабочий отряд села Гиска под командованием старшего лейтенанта Владимира Козаченко проявил инициативу по разведке боевых порядков противника, выдвинулся к окраине села и занял там оборону. Ополченцы блокировали дороги, со здания сельсовета сорвали румынский триколор и водрузили флаг ПМР.
  
   После выступления ополченцы предложили нам сходить с ними в заводскую сауну. Когда мы вовсю наслаждались парком, примерно после 16 часов снаружи стали раздаваться первые разрывы мин. Начинался очередной обстрел города.
  
   Ощущение было не из приятных - сидя голышом на полке, слушать, как удары мин раздаются все ближе и ближе. Отчего-то именно мысль о том, что в случае прямого попадания на воздух взлетит моя голая задница, угнетала больше всего.
  
   Рабочие-ополченцы смеялись: "Не бойсь, своей мины ты уже не услышишь..." Однако, холодок так пробирал между лопаток, что и жар сауны не согревал.
  
   К тому времени в Бендерах мы уже успели побывать в 1-й школе, где бойцы 2-й роты из батальона Республиканской Гвардии рассказывали нам о том, какие бои шли здесь месяц назад.
  
   Среди обломков штукатурки и битых стекол все ещё валялись искореженные части выстрелов к РПГ и разнокалиберные осколки снарядов.
  
   На Бендерском кабельном ТВ, не покинувшие свой пост даже в разгар штурма Бендер, журналисты и операторы показали нам пули калибра 7,62 мм, которые они извлекли из стен эфирной студии: румынский снайпер "работал" по окнам ТВ прямо во время записи программы. Пули вошли в стену буквально рядом с головой ведущего, осыпав его известкой.
  
   Особое внимание в Бендерах привлекали фанерные щиты на стенах домов - с многочисленными разноформатными фотографиями мужчин и женщин.
  
   Поначалу могло показаться, что таким образом бендерчане разыскивают своих, пропавших без вести близких. Но вблизи взгляд приковывали крупные черные буквы сверху и снизу "доски объявлений": "Они занимались мародерством" и "Преданы военно-полевому суду". Вглядываясь в лица с явно молдавскими чертами на черно-белых, выдранных из документов фотографиях, невольно ощущал я пробегающий по спине холодок. Мародеров, чаще всего - жителей окрестных молдавских сел, в Приднестровье расстреливали на месте.
  
   Возле здания Рабочего комитета - Бендерского СТК (Совета трудовых коллективов) с нами произошел инцидент, в очередной раз за поездку едва не стоивший нам жизни.
  
   Саша Лапин отправился разыскивать председателя Рабочего комитета Федора Доброва, в распоряжение которого должен был поступить наш отряд.
  
   В СТК сказали, что Добров сейчас в горисполкоме на совещании. Лапин надеялся встретить его там и конечно же взял с собой документы на нашу группу с пропуском в зону боевых действий от Комитета обороны ПМР.
  
   Разомлев от жары, мы буквально развалились на скамейке с навесной крышей у входа в СТК.
  
   В этот момент на улице неожиданно появился прихрамывающий на одну ногу комбат ополченцев Фёдор Андреевич Добров собственной персоной. Подойдя к нам и окинув изумленным взглядом, поинтересовался, какого лешего какие-то незнакомцы делают в расположении его батальона.
  
   Наши объяснения его неудовлетворили. Резко приказал сопровождавшим его бойцам, среди которых была девушка в камуфляже:
  
   "Задержать. Если через час документов не будет, расстрелять, как шпионов и диверсантов".
  
   Посмотрев на наши советские паспорта, девушка хмыкнула: "Ну, в Кишиневе в МНБ ещё и не такие умеют делать".
  
   Нас отконвоировали в помещение, как я понял, военной комендатуры напротив СТК. В одной из пустых комнат посадили на стулья и дали почитать несколько экземпляров гвардейской газеты "За Приднестровье!"
  
   На вопрос, что с нами будет дальше, девушка неопределенно повела плечами и совершенно буднично, с улыбкой ответила, что если наш командир, как мы говорим, вскоре не вернётся, скорее всего нас действительно расстреляют: "Слышали же, что Федор приказал".
  
   В серьезность этих обещаний никто из нас особенно не поверил, но все-равно стало как-то не по себе.
  
   Хитро сощурившись, дивчина предложила нам что-нибудь сыграть на гитарах. Агеев и Воробьёв спели их коронную "По Дону гуляет", и сочиненные нашими совместными усилиями юмористические приднестровские куплеты-частушки, вроде такой:
  
   Солнце светит очень ярко,
   В Приднестровье нынче жарко.
   Эй, братки, пошли за мост!
   Подпалим румынам хвост!
  
   Я спел кое-что из своих "Песен Русского Сопротивления", включая написанную мной для "600 секунд" Невзорова одну из первых песен приднестровского цикла - "А мы - стоим".
  
   ...А мы - стоим. На смерть, а не на жизнь.
   И наша кровь убийцам отольётся.
   Ты только в моём сердце не остынь,
   Любовь, которая в плечо прикладом бьётся.
  
   Любовь к земле, к друзьям и к матерям,
   Что рядом с нами здесь легли в окопах.
   И мы назло ещё всем нашим палачам
   С любовью этой прошагаем пол Европы.
  
   Послушать нас в помещение зашли ещё несколько человек - гвардейцев, ополченцев и даже сам Добров, оставшийся на улице у входа, навострил уши. Похлопали. Когда я пел свою "Не могу предавать", кто-то из бойцов украдкой смахнул ладонью набежавшую слезу.
  
   А я не могу предавать
   Памяти дедов своих.
   Есть нам за что умирать,
   Хоть лучше остаться в живых...
  
  Тут же стали шутить, что у румын мозгов бы не хватило, таких диверсантов готовить, чтобы ещё и песни могли сочинять про Приднестровье.
  
  Девушка с деланным сожалением вздохнула:
  
   - Да, ребята, красиво поете. Жалко будет вас расстреливать. Ну, я уж лично постараюсь, чтобы не мучались.
  
   К счастью, Лапин приехал раньше назначенного нам срока и страшно разволновался, чувствуя себя виноватым.
  
   Из-под ареста нас освободили.
  
   Когда Добров посмотрел документы, он сразу вспомнил, что ему насчёт нас уже звонили и предупреждали о нашем прибытии.
  
   Виновато развел руками: "Сами понимаете - война!" При этом как-то сразу подобрел и даже проявил некоторую осведомленность: "Так это вы те самые ребята, которые навели румынам шороху на Кочиерах своими песнями? Наслышан, наслышан... Хорошо их там тогда причесали!"
  
   Суть была в том, что на одном из участков фронта на Кочиерском плацдарме в расположении Рыбницкого батальона гвардии наше выступление было уже на закате, когда слышимость особенно велика. А поскольку расстояние между линиями окопов наших и румын было всего пару сотен метров, враг слушал наши песни в вечерней тишине, словно в концертном зале.
  
   Вместо аплодисментов румыны открыли шквальный огонь из всех видов оружия. Гвардейцы, в свою очередь, тоже в долгу не остались. А мы снова умчались в ночь на своем уазике с погашенными фарами и виляя из стороны в сторону, чтобы избежать попаданий.
  
   Питание нашему небольшому отряду Добров распорядился организовать в столовой тут же на улице Советской неподалеку от СТК. Судя по вывеске с названием "Диминяца", до войны это было обычное кафе.
  
   Кроме нас с Лапиным, все наши были в гражданском. Тем не менее, обедавшие там гвардейцы, бойцы ТСО и ополчения на нас не обращали никакого внимания. Только пару раз, окинув взглядом чехлы с гитарами, кто-то пошутил: "Пулеметы там у вас, что ли?" Ездившая с нами боевая девчонка Анжела, гвардейский военкор с Радио Приднестровья, в тон отвечала: "Секретное оружие. "Смерть румынам". Пострашнее пулеметов!"
  
   В очередной раз удивило, что воины совершенно не боятся оставлять без присмотра свое оружие. Автоматы стояли, прислоненные к столикам или висели на ремнях на спинках стульев. В то время, как их владельцы выходили курить, отправлялись за добавкой или сами относили грязную посуду на мойку.
  
   Первый раз мы были изумлены такой демонстративной небрежностью на посту ГАИ под Григориополем.
  
   Водитель, который нас вез, должен был возвращаться в расположение своего батальона, и дальше нам нужно было добираться самим.
  
   Мы надеялись, что бойцы на милицейском посту помогут остановить какой-нибудь транспорт.
  
   Однако пост встретил нас звенящей тишиной. Только на конце отведённого в сторону шлагбаума на брезентовом ремне одиноко висел АКСу.
  
   Когда, наконец, нам удалось пообщаться с охранявшими пост гвардейцами, в ответ на наше недоумение они только рассмеялась: "Ну, а вы попробовали бы его скоммуниздить..."
  
   Оказывается, хитрые постовые подвесили автомат на шлагбаум вовсе не по небрежности, а в качестве своего рода "приманки". И все время наблюдали за ним через окно.
  
   К слову, машину они нам тормознули, что надо. Фургон с обшитым металлическими листами кузовом и какими-то бочками внутри. Ехать в нем можно было только с открытой задней дверцей, так как пекло было неимоверное.
  
   Сели, расслабились, закурили. По дороге Лапин пробрался среди бочек и стал барабанить водителю в окошко кабины:
  
   - Слышь, браток, что-то у тебя здесь бензином сильно пахнет. Уж не бак ли потёк?
   На что водила только пожал плечами:
   - Так я же бочки с бензином везу...
  
   Мы так и замерли с окурками в руках, а Лапин заорал сумасшедшим голосом "туши бычки!" А потом выдохнул:
  
   - Ну, теперь, главное, чтобы шальная пуля или снайпер по нам не попали... А если ещё и зажигалка влетит, амбец нам, братцы. Можем попросить нас высадить, конечно, если боитесь.
  
   Эх, молодость! Сейчас бы я, наверное, предпочел топать до Тирасполя пешком хотя бы одному проценту из ста превратиться в пылающий факел.
  
   Сразу припомнились виденные нами по дороге обгоревшие и ржавые остовы подбитых из РПГ "динозавров" - обшитых бронелистами КамАЗов, экипажи которых, как рассказывали, внутри просто изжарились заживо.
  
   В столовой поварами и разносчицами работали простые бендерчанки. Так же, как на кошницкие позиции привозили обед казакам обычные местные жительницы из окрестных сел. Ни до, ни после никогда в жизни не ел я такого вкусного горохового пюре, как в той гвардейской столовке.
  
   На четвертом этаже расположенного неподалеку Бендерского горисполкома, где находился комитет по культуре, нам вручили вымпелы с изображением памятника 55-му Подольскому пехотному полку - с печатью бендерского горисполкома и значки в виде флага ПМР. Сказали - вместо медалей.
  
   Сам горисполком в июне 1992 года также стал одним из главных пунктов обороны непокорённых Бендер.
  
   В первые часы сражения на площади перед ним погиб Походный Атаман ЧКВ Семён Дриглов. С семьёй его племянницы Светланы Музыченко (Костенко) я впоследствии дружил многие годы.
  
   Всю тяжесть осады горисполкома бронированными ордами Молдовы приняли 80 казаков-черноморцев. Эта битва стала одной из самых героических страниц летописи черноморского казачества.
  
   Средь горящих Бендер в 92-м
   Там, где насмерть стояли герои,
   Окружали враги городской исполком,
   Почерневший от дыма и крови.
  
   И казалось порой, что спасения нет,
   Все горело, кончались патроны...
   Вечной славы и вечной же памяти свет
   Лег на наши казачьи погоны.
  
   В дополнение ко всем прочим фронтовым "трофеям" (в сумке через плечо у меня уже болтался "стакан" от "Алазани" с кошницкой развилки, покореженная часть выстрела от РПГ-7 из 1-й школы Бендер, карманы были набиты всеми разновидностями автоматных патронов, а на плече я таскал тубус отстрелянной "мухи" с кочиерского плацдарма), в Рабочем комитете мне отдали приднестровский флаг с БРДМ разведвзвода батальона гвардии с позывным "Аркан", в дни июньских боёв стоявшего у здания СТК. На нем воевал мой друг Игорь Мокан, одно время исполнявший обязанности командира взвода разведки.
  
   Надо сказать, что "своих" наград у защитников Приднестровья тогда ещё не было вообще. Различные организации казаков в России придумывали какие-то собственные кресты по типу георгиевских для награждения участников боевых действий в Приднестровье. Но в самой ПМР их не видели и не вручали.
  
   Уже по возвращении домой я сразу озадачил этой идеей председателя профкома Смоленского авиазавода Михаила Ошерова, нашего товарища по оппозиции из числа коммунистов. Помимо самолётов, САЗ выпускал и всевозможную фалеристическую продукцию.
  
   По моему эскизу на основе афганского знака 'Интернациональная помощь' завод изготовил и выпустил нагрудные знаки с надписью 'За оборону Приднестровья' на реверсе и прямоугольной колодкой в виде флага ПМР - для награждения всех, кто принимал участие в оказании помощи Приднестровью.
  
   Таким знаком как 'участник боевых действий по защите Приднестровья' я и сам был награждён Указом Президента ПМР Игоря Смирнова N 492 от 27 ноября 1996 г.
  
   Правда, в Указе перепутали - и вместо отчества 'Эдуардович' напечатали 'Николаевич'. Николаичем был наш командир Саша Лапин. Ему награды за ПМР никакой не досталось. Так что, можно сказать, один знак у нас с ним оказался на двоих.
  
   Тремя годами ранее Походный атаман Союза казаков России Владимир Владимирович Наумов в штабе на Воздвиженке, 4 вручил мне крест 'За оборону Приднестровья'.
  
   Поскольку цель изначально все-таки состояла в том, чтобы наградить хотя бы павших защитников Приднестровья, для посмертного вручения близким погибших представители женкомов Приднестровья по поручению Верховного Совета ПМР в начале 1993 года заказали на САЗе первый вариант медали 'Защитнику Приднестровья'.
  
   Да то ли на оплату поскупились, то ли технические мощности завода не позволили, но медаль, выпущенная тиражом 5 тысяч экземпляров на эмалевой колодке с черными траурными полосами по бокам, оказалась отлита не то из пластмассы, не то из какого-то легкого сплава и выглядела, скорее, как значок - совершенно не солидно.
  
   Когда же в феврале 1993 года представители женкома забрали заказ, то будучи проездом в штабе 'Трудовой Москвы' на Куйбышевском проезде, ответственная за это дело наша давняя знакомая из Григориополя - Александра Владимировна Крупко, первый образец медали вручила мне. Никакого президентского указа на этот счет тогда, конечно же, не было.
  
   Нацепив награду на грудь, я тут же появился с ней 21 февраля 1993 года на II съезде Российского общенародного Союза у Сергея Бабурина в Парламентском центре. Там-то меня с ней и увидел Владимир Владимирович Наумов. И сразу распереживался, что я до сих пор не награжден казачьим крестом 'За оборону Приднестровья'. Как же так, "непорядок!" - качая головой, приговаривал батька Наумов...
  
   В самом Приднестровье первый вариант медали тоже забраковали: 16 июня 1993 года в ПМР для всех категорий награждений была учреждена та медаль 'Защитнику Приднестровья', которая известна и поныне. Изготовленная на Ленинградском монетном дворе, она вручалась уже в первую годовщину войны летом 1993 года.
  
   Но поскольку 'пробник' еще не утвержденной награды мне уже успели вручить, это так и осталось единственным "награждением" ею в истории вообще.
  
   Мое же отношение ко всем своим награждениям позднее нашло отражение в грустной песне "Награды" на мотив одной старинной баллады:
  
   Награды на красном панбархате
   Приколоты мной на стене.
   Отмечено в поданном рапорте,
   Что, мол, заслужил на войне.
  
   ...Что сделано нами - зачем говорить!
   И мысли мои - о других.
   Кто мог бы по праву награды носить,
   Что мы получаем - за них...
  
   Некоторый горький осадок в душе остался после того, как наш небольшой отряд, свернув с ул.Советской, направился к общагам на самой передовой.
  
   Путь наш лежал к легендарному бендерскому "Дому Павлова" на ул. Калинина, 81, о котором мы были наслышаны прежде.
  
   Гвардейцы отбили его у румын уже на второй день после начала штурма Бендер войсками Молдовы. Бой шел буквально за каждый этаж, каждую квартиру. Совсем, как когда-то в Доме Павлова в Сталинграде.
  
   Долго еще захватчики цеплялись за этот дом. Они в упор расстреливали его из БТРов и БМП-2, установки "Шилка". По нему били из орудий и минометов. Здание практически выгорело дотла.
  
   Но его защитники в копоти и дыму, в сырости и смраде стояли насмерть. Оборону дома держал взвод капитана Чуева. Поистине героические поступки совершали бойцы прапорщика Назарчука.
  
   Однако, к нашему прибытию такие активные боевые действия в этом районе уже не велись, хотя то и дело ещё вспыхивали перестрелки.
  
   Мрачный и злой командир гвардейцев категорично заявил, что его бойцы сейчас отдыхают, и он не станет будить их, чтобы слушать какие-то песни.
   "Пускай румыны вас слушают, вон, к ним идите. Тут рядом совсем - через дорогу, в "Дружбе"... - обильно сдабривая речь матерщиной, ехидно посоветовал он.
  
   В общем потоке этих чертыханий можно было разобрать что-то про предавшее их командование в Тирасполе, окопавшихся в тылу трусов, бездарей, негодяев и подло преданного ими геройского комбата Костенко. Да что-то повторял про "всего шестьдесят гвардейцев", которые вместе с Костенко оставались в городе в дни наступления Молдовы.
  
   - Это ж надо, а? Как Бендеры защищать, так у 14-й армии танков не допросишься. А как комбата арестовывать, так аж 13 штук прислали!..
  
   Отматерившись, он вытер пот с изможденного лица и уже более спокойно попросил нас не обижаться, мол, накипело.
  
   История с командиром Бендерского батальона Костенко была мутная. И вызвала множество вопросов, ответов на которые нет по сей день.
  
   Защитника Бендер, вступившего в конфликт с приднестровским руководством в Тирасполе, обвинили буквально во всех грехах: развязывании войны, 'жестокости' по отношению к пленным румынам, сдаче города врагу, мятеже, мародерстве, массовых бессудных расстрелах и других чудовищных и явно вымышленных преступлениях.
  
   Об абсурдности этого дела наглядно свидетельствовал, например, такой вменяемый в вину Костенко факт, описанный российскими борзописцами даже в газете 'Известия'. Он, видите ли, заставил двух пленных полицаев во время пикника на берегу Днестра отплясывать 'Дойну' под аккомпанемент автоматных очередей.
  
   Все республиканские гвардейцы встали тогда горой за своего командира. Поэтому те, кому мешал Костенко, уже готовы были записать в 'мятежники' и весь батальон. Но кто-то "наверху" в Тирасполе вовремя сообразил, что в таком случае защищать город и удерживать позиции просто останется некому.
  
   По приказу грозного командарма Лебедя, танки 14-й армии окружили верных своему комбату гвардейцев в здании 8-й школы, где размещался штаб Республиканской гвардии.
  
   С Александром Лебедем Костенко служил вместе ещё в Афганистане.
  
   Бесстрашный воин, награждённый тремя советскими орденами, имевший два ранения, со своими десантниками дважды бравший штурмом Панджшер - таким, в отличие от вечно всем недовольного проныры и карьериста Лебедя, был Юрий Александрович Костенко.
  
   Как-то, будучи командиром ДШБ, под честное слово офицера договорился он о нейтралитете одного из кишлаков воинственных пуштунов. Майор Лебедь, который уже вострил лыжи назад в Союз - учиться в академии, безо всякой военной необходимости приказал обстрелять селение.
  
   Обозленные афганцы в отместку за такое подлое коварство шурави взялись за оружие и атаковали блокпосты батальона Костенко, устроив кровавую резню.
  
   Пришедший вместе с другими офицерами якобы на проводы Лебедя Костенко прямо во время застолья врезал будущему командарму кулаком по морде.
  
   Кто знал, что этот угрюмый тип, кому сам Ельцин будет обязан победой над ГКЧП в августе 1991 года, не просто затаит смертельную обиду, но и однажды жестоко отомстит бывшему товарищу по службе.
  
   Нет, собственно, сдаваться никто из гвардейцев в окружении 13 танков из 59-й российской дивизии даже не собирался. Прошедшие огонь и воду со своим комбатом герои забаррикадировали окна, двери и лестницы, заняли позиции на всех этажах и приготовились погибнуть, сражаясь. По горькой иронии, не в бою с румынскими захватчиками, а с армией России.
  
   В дело тогда вмешались автономно действовавшие в Приднестровье бойцы некой российской спецгруппы: не то военной разведки, не то министерства безопасности. Съевшие не один пуд соли вместе с приднестровскими гвардейцами, они сами лично знали Костенко ещё с войны в Афганистане.
  
   Поэтому, вопреки приказу Лебедя о беспощадном штурме и аресте Костенко, отправились на переговоры и уговорили комбата не начинать гражданскую войну в Приднестровье.
  
   Под такое же честное офицерское слово, какое некогда давал сам Костенко афганцам, всем "костенковцам" и ему лично гарантировалась личная безопасность и свободный выход на все четыре стороны. Не желая гибели своих бойцов и российских военных, комбат приказал гвардейцам сложить оружие.
  
   Лебедь, узнав о том, что Костенко удалось ускользнуть от расправы, был вне себя. На розыск и поимку комбата и его сторонников был брошен верный цепной пёс - комендант Тираспольского гарнизона 14-й армии Мойша Бергман и армейский спецназ.
  
   Свои счеты с Костенко были и у Мони Бергмана. Всегда любивший изрядно приврать о своих мнимых заслугах и подвигах, хвастливый "первый комендант Чернобыля", который на самом деле пробыл на этой должности 30 суток четвертым по счету, как-то заявился на годовщину вывода советских войск из Афганистана. Приднестровские "афганцы" отмечали дату в ресторане "Фоишор" на трассе перед Парканами. Принявший на грудь Бергман снова вовсю распетушился и принялся заливать про некие свои мифические геройские подвиги. Слово за слово, и вспыливший Костенко взял да и врезал Моне по физиономии. Не помогло коменданту и звание мастера по самбо. Обиженный, вызвал он на подмогу подчиненную ему военную автоинспекцию. Товарищи пытались замять конфликт, заставили выпить мировую... Но взаимная неприязнь между боевым офицером Костенко и лже-героем Бергманом так и осталась.
  
   Спустя два дня после событий в 8-й школе, подполковник Юрий Костенко, даже не скрываясь, пытался на автобусе пересечь украинскую границу. Но подручные Бергмана (впоследствии - большой шишки в политике), выследили и схватили его. После жестоких пыток комбата убили. Труп с отрубленными кистями рук сожгли в автомашине. Когда сотрудники службы безопасности перевозили останки на экспертизу в Одессу, тело распилили пополам - иначе оно не вмещалось в маленький "Запорожец".
  
   Генерал Лебедь, сменивший Неткачева на посту командующего 14-й армии 26 июня 1992 года, когда сражение за Бендеры фактически уже закончилось, вдруг обрел лавры героя и ореол спасителя Приднестровья.
  
   Ликованию Бергмана, который в экстазе наверно плясал "Семь-сорок" и "Хава Нагила", не было предела.
  
   Но легенда о том, что Костенко всё-таки удалось тогда вырваться из лап его палачей, в Приднестровье жива до сих пор...
  
   Позже упоминание о подвиге 2-го батальона под командованием легендарного подполковника Юрия Костенко отлилось в песенные строки:
  
   Их было только шестьдесят,
   Их было только шестьдесят,
   Когда врывались в город оккупанты.
   Пути отрезаны назад, а город - пламенем объят,
   Но где-то бьют заветные Куранты.
  
   Гильз разлетающихся звон,
   Как колокольный перезвон,
   Живыми в плен гвардейцы не сдаются!
   Так, окружён со всех сторон,
   Вел бой Бендерский батальон,
   И через мост румыны не прорвутся!
  
   Тут же у "Дома Павлова" прямо посреди дороги со стороны двора (фасад, выходящий на улицу Калинина, простреливался) провели оперативное совещание.
  
   Кто-то из гвардейцев спросил, пойдем ли мы дальше к "общагам", выходящим на Первомайскую.
  
   Замкомроты Андрей Стасенко пожал плечами - решайте сами. "Но там у нас стреляют. И стреляют конкретно!" Было заметно, что он несколько напрягся. Рисковать нашими жизнями и брать на себя ответственность в случае гибели кого-то из нас от румынской пули ему явно не хотелось.
  
   В предвкушении реальной опасности и возможности лично поучаствовать в настоящей баталии я уже ощутил прилив адреналина в крови. Тут ещё и Стасенко добавил перчику: "Если что, автоматы дадим прямо на месте!"
  
   Из состояния эйфории как всегда вывел Сашка Лапин. Агеев и Воробьёв, как люди сугубо гражданские, проявили полное равнодушие. Но наш командир, к моему разочарованию, поставил вопрос конкретно: "Можно ли там организовать выступление и как быть, если ответный огонь открывать запрещено?" По-поводу выступления Стасенко лишь с сомнением покрутил головой.
  
   - Даже не представляю, как это можно устроить. Не потому, что особо негде - место нашли бы. Просто там все на своих позициях. Как снимешь людей с постов? За румынами глаз да глаз нужен...
  
   Оставалась ещё смутная надежда, что нас хотя бы просто проводят на передовую: своими глазами взглянуть из общежитских окон-бойниц на румынские позиции, расположенные фактически напротив - всего через улицу. А может и дав разок-другой стрельнуть по супостатам. Я даже подёргал Лапина за рукав:
  
   - Сань, жалко тебе, что ли, когда ещё возможность будет...
  
   Но командир был непреклонен.
  
   - Я вообще после Афгана поклялся себе никогда больше не брать в руки оружие. А ты не зарекайся, ещё неизвестно, что впереди будет. К тому же действуем-то не сами по себе, а от имени правительства ПМР. По заданию Комитета обороны. Хороши же мы будем, если станем первыми нарушать приказ "огня не открывать". Да и ваши бошки под румынские пули без нужды подставлять у меня никакого желания нет!
  
   В итоге от "Дома Павлова" решили идти назад к сгоршему при обстреле общежитию мясокомбината. Это здание было известно нам ещё по кадрам из невзоровских репортажей в программе "600 секунд".
  
   Всего на этом участке фронта в ходе ожесточенных боёв и обстрелов сгорели сразу несколько общежитий. Мясокомбинатовское, к которому мы и пришли, находилось как бы немного "в тылу".
  
   А вот выходившие непосредственно на передовую вдоль Первомайской на пересечении ее с Калинина общаги обувной и швейной фабрики приняли на себя всю огневую мощь агрессора. Эти с виду обычные пятиэтажки стали опорным пунктом защитников города после деблокады Бендер и освобождения большей их части. Самым опасным считался торец здания общаги, стоявшего углом к "Дому Павлова" - в зоне прямой видимости и огня со стороны вражеских позиций. Державшие здесь оборону гвардейцы из 3-й роты контролировали стратегически важный перекресток, не давая врагу проехать к горотделу полиции.
  
   Большинство бойцов 3-й роты были местными уроженцами - знали друг друга и дружили ещё с детских лет, жили в одном районе. Кроме, разве что, пришедших служить в гвардию почти в самом конце войны бывших срочников из саперного батальона 14-й армии в Парканах, перешедшего на сторону ПМР: Карасёва, Метели, Гарнажи, Горбачёва и молдаванчика Михая из села Чобручи по прозвищу Француз.
  
   У многих из ребят были свои счёты с агрессорами из Молдовы. Так, отца гвардейца Жени Рябчикова ворвавшиеся в Бендеры опоновцы убили у кинопроката в Ленинском районе 24 июня 1992 года.
  
   Любопытно, что единой формы у гвардейцев, как таковой, не имелось. Кто-то носил обычную "песчанку", кто-то легкие камуфляжи "берёзка". Встречались даже бойцы в солдатских гимнастерках еще старого советского образца и пилотках со звездочками. Бронежилеты если и были, то в летнюю жару никто их не надевал. Зато отдельно аккуратной пирамидкой стояли сложенные каски.
  
   Тощий и длинный гвардеец в ретро-обмундировании воина времен РККА, пилотке, кирзовых сапогах и очках с толстенными линзами в роговой оправе ведрами таскал воду с колонки.
  
  - Наш Парамоша, - кивнул в сторону бойца прапорщик Стасенко. - Фамилия у него - Парамонов... Слепой, как крот, а вот, тоже воюет. Пришел к нам в июне, в самый разгар войны. Пытались прогонять - бесполезно. Не уйду, говорит. Тоже хочу драться с румынами. Так и остался. Парень отчаянный и дерзкий. Всегда на передовую просится. Наши посмеивались над ним сперва. Больно уж вид невоинственный. Потом перестали быстро. Воюет не хуже, а то и получше некоторых. Храбрости ему не занимать! Такие с виду доходяги, наверно, в московское ополчение шли в 1941.
  
   Тощий "очкарик", поставив на землю ведро, заулыбался и помахал рукой.
  
   Несколько правее позиций гвардейцев через дорогу в здании кинотеатра с символическим названием "Дружба" - на углу Первомайской и Коммунистической, и наспех вырытых по его периметру окопах засели вояки из Молдовы.
  
   В ходе контрнаступления приднестровские гвардейцы всеми силами стремились выбить окопавшихся в "Дружбе" опоновцев, в свою очередь сосредоточив огонь на здании кинотеатра. Там оставалось горячо практически до самого конца войны.
  
   Через какое-то время после войны оставшиеся в живых участники тех боёв воздвигли памятный крест близ мест былых сражений. Но скупившие политую кровью гвардейцев землю богатеи, снесли его.
  
   Лапин подал идею спеть прямо во дворе между жилых домов. Выступали мы вначале лишь в окружении сопровождавших нас гвардейцев из 3-й роты. Затем из, казалось, пустующих окрестных многоэтажек начали подтягиваться местные жители.
  
   После концерта к нам подошёл седовласый мужчина со свисающими усами и протянул самую обычную гитару. Попросил принять в подарок. Когда мы покидали Бендеры, наши друзья из 3-й роты оставили нам на ней свои автографы и пожелания.
  
   Стасенко на верхней деке нацарапал "Бей румын, спасай Бендеры". А героические защитники Бендер поставили под этим свои подписи: Василий Попаз, Дмитрий Гальцев, Федор Шеховцов, Андрей Волчков, Олег Котов, Евгений Рябчиков, Евгений Райлян. За каждым из имён гвардейцев - своя судьба, своя история.
  
   Не было лишь автографа самого командира третьей роты, майора Валерия Шишанова. В середине июля во время ночного рейда в тыл противника он подорвался на румынской мине. Взрывом ему оторвало ногу. Гвардеец Женя Райлян под шквальным огнем, который обрушили на разведгруппу румыны, вынес тогда командира на себе.
  
   Обычно за такой подвиг на войне полагается орден. Однако, лишь много лет спустя уже убелённому сединой ветерану вручили медаль ПМР "За отвагу"...
  
   К слову, сопровождавших своего ротного в тираспольский госпиталь гвардейцев по личному распоряжению Мойши Бергмана на обратном пути задержали по обвинению в причастности к т.н. "путчу Костенко", и четыре дня продержали на гауптвахте тираспольского гарнизона 14-й армии.
  
   В пятиместную камеру по-соседству с сидевшим тут же террористом Илашку, которому Бергман всячески благоволил, бросили 11 гвардейцев 2-го батальона.
  
   Неунывающие парни падать духом не спешили. И были уверены, что их боевые товарищи вскоре придут им на помощь. Сидели, травили анекдоты. Пока в окошко не заглянул охранник: "Чего вы ржёте? У нас приказ Бергмана: в случае нападения на комендатуру вытаскивать Илашку, а вам в камеру - две гранаты..." Гвардейцы объявили голодовку.
  
   На 4-й день в комендатуру приехал принявший обязанности заместителя командира батальона гвардии после гибели попавшего в засаду Серикова, бывший ротный, капитан Котов: "Да вы что тут, с ума посходили? Мне людей на позициях не хватает, а вы лучших бойцов маринуете в застенках?!"
  
   Можно сказать, им ещё повезло - не всем удавалось живыми и невредимыми вырваться тогда из лап военного коменданта Тираспольского гарнизона Мойши Бергмана.
  
   Гвардейскому командиру, Валерию Тарасовичу Шишанову, враги отомстили подло, коварно и жестоко. Видимо, как и подобает врагам по своей вражьей сущности.
  
   Геройский майор, еще не оправившийся после ранения и ампутации ноги, был схвачен кишиневскими полицаями на территории Молдовы в августе 1996 года по надуманному обвинению в совершении тяжких преступлений. Приговор молдавского суда бывшему "сепаратисту" поверг в шок: 25 лет заключения.
  
   В чудовищных, бесчеловечных условиях, сравнимых только с ужасами нацистских концлагерей, инвалид приднестровской войны прошел через застенки тюрем в Кишиневе, Сороках, Тераклии и даже подконтрольной Молдове части Бендер, подвергаясь дискриминации, унижениям и издевательствам. Попытка обменять Шишанова на осужденного в ПМР диверсанта Илашку не увенчалась успехом. Только в 2014 году удалось добиться передачи бывшего гвардейца в Россию. Европейский суд по правам человека обязал власти Молдовы выплатить ему 10 тысяч евро в качестве компенсации. В Приднестровье Валерия Тарасовича, человека беспримерного мужества, ныне чествуют, как заслуженного ветерана.
  
   А ту, подаренную нам пожилым бендерчанином гитару, мы потом передали в корпункт газеты "Советская Россия" в Петербурге.
  
   Улицу Суворова близ ее пересечения с Первомайской пришлось перебегать по-одиночке, по команде "пошел!" Снайперы. Даже в часы дневного затишья и невзирая на договоренности о прекращении огня, опасность оказаться на линии снайперского огня в Бендерах оставалась ещё велика. А по некоторым улицам передвигаться вообще можно было только так - короткими перебежками. Они простреливались снайперами.
  
   В 3-й роте выстрелом румынского снайпера у проходной завода "Маяк" был ранен гвардеец Серёга Зверев, а связист Саша Благун убит.
  
   В очередной раз жарким июльским днём по спине пробежал озноб и вспотели ладони - представилось, что где-то там, куда в залитое солнцем знойное марево уходит пустынная лента дороги, словно в произведениях писателей-фантастов, таятся в ожидании своих жертв неведомые жуткие монстры. Вдобавок к этому ощущению леденящего ужаса казалось, что ноги, как в кошмарном сне, двигались слишком медленно в течение всего нескольких секунд этой перебежки.
  
   Когда своими ощущениями я смущённо поделился с Лапиным, он, ни слова не говоря, просто взял мою руку в свою. На мое удивление, она была покрыта холодной испариной.
  
   Все оставшееся время в Бендерах мы проводили на КП 3-й роты Бендерского батальона гвардии. В период боевых действий гвардейцы временно заняли под него территорию небольшой старообрядческой, или, как говорили в Бендерах - "кацапской" церкви Покрова Пресвятой Богородицы на перекрестке улиц Первомайской и Суворова.
  
   Здание церкви появилось в начале ХХ века как хозяйственная постройка, но в середине 20-х годов после значительных изменений превратилось в молельную. Сейчас на этом месте выстроен большой величественный храм.
  
   Ночью город подвергся жесточайшему обстрелу. Замкомроты Андрей Стасенко, принявший обязанности ротного после ранения Валерия Тарасовича Шишанова, сразу стал звонить по телефону: "Мы огня не ведём... А с румынами связывались? Что говорят? Тоже не стреляют? А кто тогда? Ах, третья сила..."
  
   Со стороны ДОСААФ длинной очередью ударил КПВТ. По связи тут же выяснили, что это "казаки послали всех на хрен вместе с ОБСЕ", заявив, что такой наглости со стороны румын они терпеть не собираются и открыли огонь из своего БТРа.
  
   Плотность огня была такая, что стоило приподняться на цыпочках, и казалось, что летящие над головой пули шевелят волосы на макушке.
  
   Низко пролетевшая прямо над нами с румынской стороны ракета "Алазань" с оглушительным треском отстрелила "стакан", осыпав нас снопом искр и окатив волной горячего воздуха. Голова закружилась, уши заложило, а во рту появился привкус крови.
  
   "О, поздравляю, - радостно объявил Сашка Лапин, - у тебя, по ходу, контузия!"
  
   Около полуночи на КП появился пулеметчик-армянин - весь в крови и с маленьким осколком, застрявшим прямо в середине лобной кости. Сказал, что их позицию в пятиэтажке накрыло миной. Пулемет покорежило, а его второму номеру, другу-грузину с известной на Кавказе фамилией Асатиани, посекло осколками ноги - и он оттащил его в медсанчасть при СТК. После чего сам сбежал обратно в расположение 3-й роты. Когда узнал, что Саша Лапин - военврач, обрадовался и стал уговаривать вытащить осколок изо лба. Но Саша отказался делать операцию в таких условиях и при свете свечи.
  
   Церковная свечка из темного воска стояла на дощатом столе во дворе, напротив входа в белёный известью дом - под сенью пирамидальных тополей. От козырька над входом тянулась сетка, увитая виноградом.
  
   Огонь свечки отбрасывал блики на листву тополей - и, видимо, целясь по этим пятнышкам света, откуда-то совсем близко очередь за очередью бил вражеский пулеметчик. Звуки стрельбы были так отчетливы, будто стрелявший засел где-то прямо у нас над головой.
  
   Но с той стороны высотных зданий никаких не было. Слева с командным пунктом соседствовали корпуса завода "Маяк" для инвалидов по зрению. На его проходной также располагался пост гвардейцев 3-й роты. Там несли вахту два Николая: Коля Савчук и Коля Михолаш. А девятиэтажка у консервного завода, откуда "работали" румынские снайперы, все же находилась на значительном удалении от КП 3-й роты.
  
   За Первомайской сплошняком тянулся выгоревший в ходе ожесточенных боев частный сектор. Засевшие там румыны к этому времени уже отошли к "Дружбе". А в ближайших через дорогу справа пятиэтажках напротив сгоревшей общаги БМК, где мы давали концерт, и дальше к кинотеатру находились позиции гвардейцев и ТСО.
  
   Разумеется, вся эта диспозиция сторон на данном участке на тот момент представлялась нам весьма смутно. Расспрашивать же, где и что, по-правде говоря, даже не приходило в голову. Меньше знаешь, лучше спишь, как говорится. Особенно в боевой обстановке, если на то нет необходимости.
  
   Поэтому своими соображениями относительно места дислокации вражеского пулеметчика я поделился со Стасенко. Но прапорщик только с сомнением покрутил головой.
  
  - Если б он над нами на высотке сидел, мы бы как на ладони у него были. Всех бы положил. Не. По бликам от свечки на листве целится. А попасть не может. Тут для него мертвая зона. Хрен его знает, где-то в частном секторе, может, засел. Надо ребят будет послать на разведку.
  
   Наконец, Лапин не вытерпел, и со словами "сейчас я посмотрю, откуда эта сука по нам стреляет" полез по деревянной лесенке на невысокую бывшую колоколенку с деревянными перилами наверху и двускатной крышей.
  
   Я, конечно же, не мог оставить своего командира, и кинулся следом, крича "Саша, каску надень, каску!"
  
   Однако, поднявшись по ступенькам с каской в вытянутой руке, буквально уткнулся лицом в сашкины подошвы. Командир лежал ничком на досках площадки и уже начал сползать обратно вниз, лягая меня по голове: "Какая, на хрен, каска, тут головы не поднять, простреливается все насквозь, не высунуться даже!"
  
   В ночное небо с разных сторон то и дело взлетали и повисали мертвенно-бледными звёздами осветительные ракеты-"люстры".
  
   Где-то на соседней улице после ухнувшего там разрыва мины начала жалобно визжать собака. Отчего-то воображение сразу нарисовало маленькую рыжую псину с раненой лапкой.
  
   Низко над головами басом прогудел снаряд, и гвардейцы заспорили: "шмель" это был или ПТУР. В итоге все же решили, что "шмель".
  
   Помимо гвардейцев, на командном пункте с нами в ту ночь была девушка - жена замкомроты, Татьяна. Бендерчанка. Тогда многие бесстрашные женщины Приднестровья наравне со своими мужьями, братьями, сыновьями и отцами встали на защиту родных Бендер, вместе с мужчинами разделяя все опасности фронтовой жизни.
  
   Поженились ребята совсем недавно, здесь же, во время войны. В ту ночь девчонка вернулась из гостей к казакам, которые подарили ей значок с изображением герба Всевеликого Войска Донского. Сказали, вместо боевой награды.
  
   На коленях девушка держала котенка, который, по-видимому, совершенно не боялся громовых раскатов канонады. Кстати, строки написанной мной впоследствии песни "Ночь под обстрелом" вполне соответствуют действительности:
  
   И я слушал, как пули протяжно поют,
   Над моей головой разлетаясь.
   "Ишь, опять супостаты концерт нам дают", -
   Замкомроты сказал, улыбаясь.
  
   Именно так он тогда и сказал...
  
   Несмотря на грохот обстрела, часть бойцов, вернувшихся с позиций, преспокойно похрапывала на школьных матах внутри дома-молельни.
  
   Тревожность ночи была развеяна двумя забавными происшествиями. Сперва прибежал из дозора запыхавшийся гвардеец и заявил, что на крыше частного дома прячется румынский снайпер. На недоуменный вопрос командира, с чего он это взял, боец заявил: "Так я в саду там стою возле калитки, а он мне в плечо куском кирпича кинул, точно теперь синяк будет!" Хохот во дворе стоял такой, что перекрыл грохот обстрела и наверное был слышен в самом Кишиневе. Румынский пулеметчик, казалось, начал палить ещё яростнее в ответ на такое издевательство со стороны сепаратистов. А гвардеец смущенно оправдывался: "Не, ну, он же меня не видел в темноте, наверное проверял, выйду я к нему под прицел или нет..."
  
   Замком все же послал несколько бойцов проверить и дом, и сад. Оба оказались пустыми, брошенными хозяевами. Гвардеец, тем не менее, свою оплошность не признал - и подытожил: "Сбежал, сука!" - вызвав новый взрыв хохота на КП.
  
   Второй курьёз этой ночи можно, наверное, озаглавить "Уроки географии на войне".
  
   Какие-то тени метнулись по улице вдоль невысокого забора и часовой у калитки демонстративно клацнул затвором АКС:
  
   - Стой, кто идёт?
   - Свои мы. Из ТСО. Да пропусти ты, тут простреливается все.
   - Пароль!
   - Нежинск...
   - Ээ, не-не-не, куда?! Стоять, где стоишь. Ни хрена неправильно.
   - Что неправильно?! - Тени замерли у ограды. Диалог, надо сказать, вёлся громкими голосами, так что, секретность информации была на высшем уровне. Подошёл замком:
   - Пароль неправильный. Не знаю я никакого "Нежинска".
   - А что это за слово вообще? Город, что ли, какой-то? Откуда, на фиг, мне знать?
   - Ну, откуда. Вдруг ты географию учил в школе. На Украине же такой город есть - Нежин. На Черниговщине. А Нежинска никакого нет. Пфф. "Нежинск"... Придумают же.
   - Не, меня в школе такому не учили. Может и Нежин. Да какая нам разница. Не знаю я ничего, нам так сказали, из штаба передали. По телефону. Пароль на сегодня. Вот, у меня и на бумажке записано - "Не-жинск".
   - Твою мать, совсем они там долбанулись, что ли. Ну, ждите, сейчас мы сами со штабом свяжемся.
   Через две-три минуты замком вернулся:
   - Конечно, Нежин. Он вообще Нiжин по-украински. А всем в ТСО приказано прочистить уши. Ты сам-то откуда? Не местный?
   - Не... Наш адрес не дом и не улица, наш адрес Советский Союз. Пройти-то уже можно, наконец?
   - Ага. Вот - "на конец" и можно... - рассмеялся замком. - Конечно, вам там, что Нижин, Нежин, что Нежинск. Между прочем, лет на двести Москвы постарше. Его ещё половцы жгли. Огурцы там растят дюже гарные. Это ещё из УНА-УНСО тебя хлопцы не слышат, вот бы плевались опять на кацапов. Да все, все, ладно. Проходите, чего на открытой улице стоите. Выяснили. Вдруг ещё зацепит осколками или снайпер подстрелит. Вон, как супостаты хреначат сегодня... Страна может в твоём лице будущего великого географа лишится. Ты ж теперь целый украинский город знаешь. "Нежинск"... Слово-то какое придумал...
  
   Упомянутые в диалоге украинские националисты действительно воевали на стороне ПМР. Считали, что Приднестровье - земля исконно украинская. В ходу среди защитников ПМР было и переиначенное на приднестровский лад приветствие ОУН:
  
   - Слава ПМР!
   - Слава героям!
  
   С одним из унаунсовских "гайдамаков" как-то довелось пересечься в приднестровских окопах и мне. Собственно, весь его национализм заключался в бесконечных анекдотах про лесных "вуек" - партизан УПА, и москалей. Когда я, смеясь, заметил, что тоже москаль, он удивлённо вскинул белесые брови:
  
   - Який же ты москаль, колы за наше Приднестровье воюешь?
   И добавил:
   - Ты з яких козакив? Кубанськых? А ще ты казав, ще у твойий матэри призвыще "Агыенко". Так я тоби кажу, ще ты нэ який нэ москаль, ты справжний украинэц. Николы козакы нэ булы москалямы, воны наши браття.
  
   Тогда ещё никто не мог подумать, что спустя много лет из-за накопившегося груза преступлений прошлого, амбиций политиков и лживой пропаганды анекдоты обернутся кровавой реальностью войны на Донбассе и непримиримой враждой двух славянских народов.
  
   ...В какое-то время непрерывная канонада немного стихла, звуки стрельбы словно откатились куда-то в другую часть города.
  
   Командир разбудил нескольких бойцов, построил их и поставил задачу: провести разведку прилегающих улиц. В идеале - притащить пленного румына. "Языка". Совсем, как в старых фильмах про войну.
  
   Идти предстояло в одних носках без обуви. Каждого разведчика замком заставил ещё и попрыгать, чтобы проверить, не бряцает ли что-нибудь из амуниции. Собрал у всех документы и личные вещи.
  
   - Помните кино, где при переправе через Сиваш командир приказывает красноармейцам "тонуть молча"? Так вот, кто наступит на битое стекло или железяку, пусть так же терпит молча. Анестезия будет с меня после выполнения боевой задачи.
  
   Бойцам подобные рейды в тыл к румынам были не в диковину. Засидевшиеся без настоящего дела, гвардейцы готовились к выходу на задание охотно и даже с радостью.
  
   Рассказывали, как в одну из таких вылазок их диверсионно-разведывательная группа под командованием Валерия Шишанова, надев для маскировки белые, как у румын, повязки, через кладбище дошла даже до захваченной врагом обувной фабрики "Флоаре" на улице Чапаева.
  
   Отправились вечером, когда начало смеркаться. Устроили засаду и в упор расстреляли из автоматов битком набитую румынами "шишигу" (ГАЗ-66), ехавшую в направлении горотдела полиции.
  
   Действовали слаженно и профессионально: сам Шишанов вместе с Евгением Рябчиковым и Игорем Гасаном затаились напротив магазинчика. Ещё трое гвардейцев - Андрей Радченков, Сергей Романчук и Сергей Головатый прикрывали товарищей с тыла.
  
   Первым на дороге показался "Москвич" с людьми в черной опоновской форме. Ротный жестом показал: "Не стрелять!"
  
   Следом за скрывшейся из виду легковушкой двигался военный грузовик, полный "потомков римлян".
  
   "Огонь!" - подал команду майор. Грохот трёх автоматов разорвал тишину улицы.
  
   "Газон" вывернул на обочину и заглох. Застигнутые врасплох, дремавшие в кузове румыны даже не успели отреагировать: по всей видимости, смерть настигла многих из них мгновенно.
  
   Выпустив по одному полному магазину, гвардейцы, как призраки, словно растворились в густой темноте наступающей бендерской ночи.
  
   Ввязываться в боевые действия с оружием в руках Саша Лапин на правах старшего группы нам не то, чтобы запрещал, но всегда начинал занудствовать на тему того, что как только ты начнёшь в кого-то стрелять, тут же подвергнешь себя риску, что этот кто-то в ответ будет стрелять и в тебя. А нам поставлена конкретная задача, которую мы должны выполнять и не можем попусту подвергать свою жизнь опасности из-за прихоти "просто пострелять".
  
   Поэтому после того, как на позициях напротив водокачки, на которой обосновались румынские снайперы, где-то под Дубоссарами мне самому в руки дали СВД и показали, куда нужно целиться, Сашка стал надо мной подшучивать: "Теперь домой приедешь, будешь всем рассказывать, как валил румын пачками".
  
   Посмеивался, что я таскаю полные карманы тяжестей, когда в окопах под Кочиерами, узнав, что мы едем в Бендеры, ребята-гвардейцы насыпали мне целую пригоршню бронебойно-зажигательных и трассирующих патронов к АКС.
  
   Забавно, что так с патронами в карманах камуфляжной куртки и завернутым в газету отстрелянным гранатомётом "муха", прихваченном на память с Кочиер, я потом вернулся и домой.
  
   Останови меня любой милиционер - ведь я так и ехал в своем, пропахшем порохом и потом камуфляже, и пиши пропало...
  
   "И вообще, - говорил Лапин, - я за тебя перед Невзоровым отвечаю. Он сам тебе сказал, что ему нужны твои песни, а не героический труп".
  
   Как-то ещё раньше случайно подслушал разговор Лапина с Воробьевым и Агеевым в Дубоссарах. Сашка внушал им на полном серьёзе:
  
   - Мы свое уже пожили, нам и помирать не страшно, а Малыш из нас самый молодой, горячий. В бой так и рвётся... Ситуации могут быть разные. Прикрывайте Малыша! Хоть ценой своей жизни, но прикрывайте.
  
   "Блин, - подумал тогда с лёгкой обидой, - Малыш - это ведь про меня..."
  
   Самому старшему из нас, Сашке Воробьеву, было тогда 42. Лапину едва за 30, а Агееву лет 27. "Мы свое пожили..." А "Малышом" Лапин меня, как будто это был мой позывной, называл и уже спустя много лет в нашей с ним переписке: "Саня, Малыш, привет..."
  
   Надо ли говорить, что в Бендерах мне, конечно же, тоже вздумалось пойти в ночную разведку вместе с гвардейцами. Тем более, что замкомроты только пожал плечами: "Да будь ласка, только у тебя же свое командование есть, я тебе не указ". Лапин сказал коротко:
  
   - Нет.
   - Ну, командир!
   - Нет. Ты слышал.
   - Саша!
   - Спать иди.
   - Блин!
   - Лучше вина ещё попей.
   - Я тогда без твоего разрешения пойду.
   - Вернёшься живым, получишь гитарой по башке. Вместо трибунала. А в Питере нагайкой по жопе.
  
   А мне-то уже представлялось, как я нахожу позицию стрелявшего по нам румына, подкрадываюсь к нему с тыла и приканчиваю ударом штык-ножа.
  
   Воробьёв с Агеевым откровенно ржали. Вскоре Агеев пошел спать, а Воробьёв подкалывал: "Не дали Сашке к румынам в тыл сходить. Как запел бы им там среди ночи про фашистов в Кишинёве над ухом, они бы со страху обосрались и побежали в плен сдаваться".
  
   Разведчики вернулись перед рассветом. Прошли вглубь вражеской территории, дошли до речки Балки и пересечения улицы Херсонской и Суворова, но нигде не встретили ни единой румынской души. Пулеметная стрельба по нам к тому времени тоже давно прекратилась.
  
   "Патроны кончились", "устал", "война войной, а мамалыга по расписанию", "пулемет перегрелся", "застрелился с досады" - строили шутливые предположения гвардейцы.
  
   Впоследствии, уже в Тирасполе, Лапин с глазу на глаз мне объяснил: "Ты, Сашок, не обижайся, что я тебя тогда разведку не пустил. Гвардейцы ведь эти бендерские улочки, как свои пять пальцев знают. И они при любом раскладе могли оттуда назад выбраться. А попади вы в засаду или просто нарвись на румын, куда бы ты побежал? Без оружия, босиком... Ну, попал бы к румынам. Сам знаешь, что бы они с тобой сделали..."
  
   А мне тогда припомнилась история, которую рассказывал мне мой батя - о его с приятелем неудачной попытке сбежать за линию фронта в партизаны. Все уже было на мази. Но тут случайно мальчишки попались на глаза моему деду, начальнику политотдела штаба партизанского движения Западного фронта.
  
   - Вы куда это с вещмешками намылились?
   - В баню...
   - А ну, развязывайте. Таак... И тушонка тоже в баню? И гранаты - в баню?
  
   Потом им объяснили, как мне мой командир Лапин, что до линии фронта они, скорее всего, даже бы не дошли, а были задержаны первым попавшимся патрулем и, учитывая содержимое вещмешков, расстреляны, как диверсанты. Невзирая на возраст. Такие уж были времена.
  
   Замком по случаю нашего прибытия извлёк из церковного погреба пару трехлитровых банок виноградного вина.
  
   Магическую силу этого напитка я испытал на себе ещё в штабе перешедшего на сторону Приднестровья понтонного полка 14-й армии на Кочиерском плацдарме.
  
   Там командир называл его просто "компот", и даже после нескольких солдатских кружек голова действительно оставалась ясной, а речь связной. Но когда я попытался встать со скамьи, чтобы прогуляться по нужде, оказалось, что часть меня ниже спины словно налита свинцом. Когда же подняться всё-таки удалось, ноги упорно не желали слушаться - и в итоге я зацепил ими рядком составленные у стены отстрелянные гранатомёты "муха", с грохотом повалившиеся на пол.
  
   Мне было ужасно стыдно, но Саша Лапин меня подбодрил: "Ничего, Сашок, ты хоть встать смог, а я и седалище оторвать не могу. Придется в штаны".
  
   При этом комполка, смеясь, вытащил из-под стола шесть бутылок "Белого аиста"- по три в каждой руке: "Ну, а теперь давайте выпьем!" Коньяк мы тогда всё-таки пить не стали. Тем более, когда жара стояла такая, что броня, казалось, плавилась на солнце.
  
   Поэтому на КП у гвардейцев в Бендерах мы пили "компот" уже со всем уважением к скрытой в нем алкогольной мощи. К тому же угощение замком выставил только нам, бойцам пить не разрешалось. И налегать на вино у всех на глазах нам было как-то неловко. Только раненый пулеметчик-армянин стал упрашивать командира разрешить принять ему кружечку "для анестезии".
  
   По-правде говоря, спрос за выпивку у гвардейцев был очень строгий. Пьянка каралась помещением провинившегося "под арест" в церковный погреб - вместо гауптвахты.
  
   Попасть туда жутко боялись. Мало того, что старинный, выложенный кирпичом подвал был очень холодным. Что самое интересное - в нем же хранились запасы вина ещё со времён, когда церковь использовалась по своему назначению. Этот соблазн оказывался дополнительным испытанием для "арестантов". Поскольку страшнее погреба для бойцов было только изгнание из роты и перевод в другое подразделение. Так все ребята сроднилась за время войны.
  
   Да и не было вообще среди защитников Приднестровья каких-то там алкашей. Пили главным образом для разрядки, возвращаясь с передовой, со сложных боевых заданий. Чтобы просто не свихнуться после того, что выпало им на долю...
  
   Бывали и довольно курьёзные случаи. Так, в один из напряжённых дней румыны вели ожесточенный обстрел гвардейских позиций со стороны своего опорного пункта в кинотеатре. В какой-то момент наступило непродолжительное затишье. Внезапно в воцарившейся тишине знойного летнего дня со стороны "Дружбы" послышались какие-то скрип и скрежет. Выглянув наружу через бойницы, в которые были превращены окна общежитий на Первомайской и Калинина, бойцы и тогда ещё взводный Андрей Стасенко были повергнуты в шок.
  
   Оказывается, двое отправившихся в разведку гвардейцев, обнаружили в развалинах около "Дружбы" бочонок вина, погрузили его на разломанную детскую коляску без колес, и совершенно счастливые и довольные прямо по дороге тащили его по направлению к своим позициям в общагах.
  
   Румыны, видимо, от такого зрелища тоже обомлели. Поскольку бочонок бойцы всё-таки благополучно дотащили. Но вот тут-то командир им и дал чертей...
  
   Из нагрудного кармана камуфляжа заскорузлыми, привыкшими к физическому труду пальцами рабочего человека, Георгий, как звали армянина, вытащил набухшую от крови пачку сигарет без фильтра "Нистру". Уставился на нее удивлённо: откуда взялось столько кровищи? Даже ощупал себя под камуфляжем - вдруг не заметил какой-то ранки. Потом сообразил, грузина же тащил на себе. Я протянул ему свою пачку "Дойны". Сигареты с фильтром гвардеец явно не любил. Слишком лёгкие. Оторвал фильтр, прикурил от огня свечи, жадно затянулся. Уже немолодой, плотного телосложения, смуглолицый, с сединой в густых усищах. Не удержался, спросил его про войну в Нагорном Карабахе. Почему не там, почему здесь...
  
   - Там не моя война. Мой дом здесь. Мои дети, внуки живут в Приднестровье. У меня жена наполовину русская. Сын женился на украинке, а дочка вышла за болгарина. В семье говорят на нескольких языках. И такой интернационал здесь везде. А кто-то там в Кишиневе решил, что нам здесь не место, язык наш румынский, а потом пришел и начал выгонять меня из моего дома... Я просто защищаю землю, на которой живу. Свой дом. Свою семью.
  
   Смеясь, рассказал историю, как среди белого дня на его глазах мародёрствовали молдавские волонтёры - грабили продуктовый магазин в Бендерах. Разбили прикладами витрину, долго шарили внутри. Видимо, нашли спиртное, обрадовались. Ничего не боясь, громко разговаривали и гоготали. Если бы не современная форма-песчанка, было бы очень похоже на вояк немецкого Вермахта времён Великой Отечественной. Оккупанты, видимо, чувствовали себя в полнейшей безопасности. Шли в расстёгнутой форме, выставив на солнце волосатые животы - с небрежно болтающимися на ремнях автоматами. Вывалили пьяной гурьбой из магазина, нагруженные коробками с бутылками и консервами. Приднестровский пулеметчик целился спокойно, не спеша: всю банду мародеров положил одной длинной очередью. Румыны, как мешки с навозом, грузно повалились на землю. И во внезапно воцарившейся тишине улицы слышался только звук катящихся по асфальту бутылок и подпрыгивающих консервных банок...
  
   Бой в городе стих ближе к рассвету. Обстрел закончился так же, как и начинался - бахами одиночных разрывов мин. Мы наконец отправились спать в застеленное школьными матами помещение церкви. Оттуда из темноты доносился нестройный храп привыкших к звукам пальбы и грому канонады гвардейцев. Агеев дрых уже давно, а Воробьёв остался на улице допивать вино с пулеметчиком-армянином.
  
   Сашка Лапин потянулся, хрустнув суставами, и мечтательно сказал: "С Афгана не засыпал под такую музыку..." Легли, не раздеваясь. Я положил под щеку свой черный берет с наклеенной на красный треугольник зелёной полоской - под цвета флага ПМР.
  
   Лапин сразу захрапел, а я ещё какое-то время вслушивался в гулкие удары мин за стеной: бум... бум... бум... Будто какой-то великан бил своим железным молотом о гигантскую наковальню. С каждым ударом казалось, что мины падают все ближе и ближе. Вспомнилось: "Своей мины ты уже не услышишь". С этой обнадеживающей мыслью я и уснул.
  
   Когда утром, возвращаясь к СТК, проходили через посты гвардии и ополчения, сопровождавший нас представитель Рабочего комитета интересовался, как прошла ночь.
  
   На мое удивление, невзирая на интенсивность огня из минометов, гранатометов, крупнокалиберных пулеметов и других видов вооружения, о безвозвратных потерях и сильных разрушениях никто не докладывал. Раненые - были. Поговаривали еще о каком-то "хлопчике из ТСО", якобы убитом румынским снайпером, но и эта информация не подтвердилась.
  
   Как выяснилось, военные формирования Молдовы вели в эту ночь стрельбу по заводу "Фанеродеталь" и торговой базе, активизировали боевые действия в районе молодежного центра и ж/д вокзала "Бендеры-1".
  
   22 июля в Москве как раз было подписано "Соглашение о принципах урегулирования вооруженного конфликта в Приднестровье". Вооруженные силы ПМР сразу приняли его к исполнению и прекратили огонь. Молдова же продолжала вести обстрелы.
  
   Тогда мы ещё не знали, что в день подписания московских договоренностей страшная трагедия произошла в селе Гиска, оставленном ополченцами под натиском превосходящих сил врага. Каратели из Молдовы обрушили на занятое накануне приднестровцами село огонь артиллерии. Затем двинулась бронетехника. Пятеро бойцов роты рабочего ополчения Гиски были захвачены в плен на молочной кухне и до смерти забиты озверевшими опоновцами.
  
   Какое-то время мы отмывались, отсыпались и пьянствовали в общежитии Дома Учителя в Тирасполе, где нас расквартировали. В соседних зданиях общежитского городка тоже шел дым коромыслом: там оттягивались после тягот фронтовой жизни гвардейцы и даже офицеры из СБ Шевцова. Разумеется, я тут же к неудовольствию Лапина начал проситься в Службу безопасности ПМР. Сашка уже просто застонал и попытался схитрить: "Давай сперва в Питер вернёмся, Молокову доложим, с Невзоровым пообщаешься, а уж после сюда снова приедешь. Служить-то долго придется, потом и не выберешься". Но вопрос был практически решен - и только утром меня постигло разочарование, когда протрезвевший офицер СБ развел руками: "Ты ведь казак. А казаков в службу безопасности не берут..."
  
   В мирной столице ПМР всем, кто приезжал с передовой, в глаза сразу бросался резкий контраст с тем, что осталось там, за Днестром. Ничто в городе не напоминало о войне, а вооруженных людей мы видели лишь в Доме Правительства.
  
   Глядя на безмятежные лица в общественном транспорте, на девушек в мини-юбках, сытых и лоснящихся торговцев персиками, трудно было представить, что всего в нескольких километрах всё ещё гремят обстрелы и продолжают погибать люди. Зато на нас, одетых в камуфляж и как бы несущих на себе некий невидимый отпечаток войны, окружающие поглядывали с любопытством, как на диковинных зверушек.
  
   Там же, в Тирасполе, Лапин выдал мне из своего личного запаса по две звёздочки цвета хаки на погоны моей камуфляжной куртки и сам их пришпилил. Заявив, что как есаул Невской станицы и мой непосредственный командир, в боевой обстановке он имеет полное право присвоить мне чин хорунжего.
  
   Звёздочки мы тут же обмыли коньяком, для чего их пришлось снова отшпилить, чтобы бросить в стакан. Лапин заверил, что приказ о присвоении оформим письменно в Питере, через атамана Невской станицы. Но командир наш расстался с нами раньше - ему было нужно возвращаться к месту службы. Ведь в Приднестровье он проводил отпуск после окончания военной академии. И до Невской станицы мы так и не добрались.
  
   На обратном пути "Жигули", которые нам выделило командование в Тирасполе, завидев внутри людей в форме, тормознули на дорожном посту.
  
   Обойдя машину сзади, гвардеец, держа наготове автомат, приметил мою "муху", лежащую у заднего стекла за спинками кресел. "Ого!" - Заметил он. - "Да вы, как на войну собрались... Кто такие? Бурундуки?"
  
   Я сразу слегка напрягся: "Бурундуки" - это было название одного из диверсионно-террористических формирований МНБ Молдовы. И разговор с этими боевиками был бы весьма короткий.
  
   Саша Лапин полез было в нагрудный карман камуфляжа за документами, но наш тираспольский водитель из Дома правительства опередил, высунув руку с удостоверением и пропуском через боковое окошко: "Ага, бурундуки... Чип и Дэйл!"
  
   Окружившие машину гвардейцы сразу расслабились и заулыбались: "А, ну, раз Чип и Дэйл, проезжайте!" Возможно, они на самом деле приняли нас за легендарных "Чипа и Дэйла". Разумеется, не двух известных симпатяг-персонажей шедшего тогда по ТВ диснеевского мультсериала. Так в Приднестровье называли геройских бойцов ТСО, Территориальных спасательных отрядов, прообраза будущего МЧС. Многие считали, что это были реальные прозвища двух конкретных ребят, о боевых подвигах которых в ПМР слагались легенды.
  
   Лично мне доводилось слышать историю про двух братьев-одесситов из Бендерского ТСО. Якобы, это именно им пришла в голову идея заменить отсутствующий пулемет на БРДМ покрашенным черной краской черенком лопаты и таранить румынский БТР ковшом бульдозера, служившим бронещитом от пуль...
  
   На самом деле, это был не обычный бульдозер, а БАТ - "бульдозер артиллерийский тягач" на базе танка Т-55, которым сержант взвода ТСО А. Гулиенко 19 июня действительно таранил два румынских бронетраспортера. Оба они были захвачены и уже утром следующего дня использовались гвардейцами в бою. Один из трофейных бронетранспортеров передали взводу ТСО.
  
   Незадолго до моего ареста в Смоленске (за участие в антиельцинской акции), Димка Скрячев, которого я ещё весной "отправлял" в ПМР, сообщил мне, что Чип и Дэйл уже после окончания боевых действий отправились в Копанку, где были захвачены врасплох ОПОНом Молдовы, имея при себе всего одну гранату РГД, и были жестоко убиты. Одна из моих песен цикла "Тюремные сюжеты", написанная в какую-то из ночей, проведенных в камере старинной смоленской тюрьмы, посвящена именно этим легендарным ребятам:
  
   "Чип, Чип и Дэйл спешат на помощь!"
   Вы детской сказкой в жизнь вошли...
   И на земле, на приднестровской,
   Два брата смерть свою нашли.
  
   В Рыбнице у Воеводина нас встретил с распростёртыми объятиями Иван Болтовский, один из руководителей совета рабочих комитетов Москвы, бывший собкор газеты "Правда": "Наслышан, наслышан. Слава о ваших героических подвигах впереди вас катится. Молодцы, подняли боевой дух, задали перцу супостатам! А снайпер румынский на водокачке под Дубоссарами тоже, говорят, ваших рук дело? Одним выстрелом, рассказывают, сняли негодяя..." Мы были и горды, и удивлены одновременно: ведь сами отнюдь не считали, что делали что-то особенное. Уж тем более наши похождения мало тянули на подвиги. Поэтому слова Болтовского больше восприняли, как шутку.
  
   Из Рыбницы по межгороду я наконец впервые за несколько недель позвонил домой. Ведь все это время мои были уверены, что я со своей гитарой по заданию Молокова выступаю где-то по Подмосковью. Такие гастрольные поездки в то время случались частенько. Но когда мама услышала в трубке мой уставший и слегка охрипший голос, она впала в ступор, ничего не понимая:
  
   - Все. Война закончилась. Мы победили... Я еду домой.
  
   По телевизору как раз шел сюжет о вводе миротворческих сил в Приднестровье. А Болтовский, услышав мои слова, прокомментировал: "Ещё не победили, до победы ещё далеко!.."
  
   - Ты что, пьяный? Ты где? Какая война?! - кричала мне в трубку мама.
   - Да все нормально, я в Приднестровье. Не волнуйся, здесь уже не стреляют...
   Однако пулемётная очередь в тишине ночного города словно опровергла мое скоропалительное утверждение. Разговор пришлось закончить, а телефонную трубку, накручивая диск набора номера, схватил Болтовский: "Что за стрельба в городе?! Где? Жертв нет? Ну, слава богу..." И пояснил: "Комендантский час же. Какая-то молодежь с гулянки ехала на "Жигулях" да припозднилась. На требование патруля не отреагировали, так и помчались дальше. Гвардеец дал в воздух очередь из РПК. Машину перехватили, оказалось, парнишка за рулём выпивший, боялся, что влетит ему. Дурачок, патруль имел полное право стрелять на поражение".
  
   В ожидании поезда "Кишинев - Санкт-Петербург" мы расположились на бордюре возле цветочной клумбы прямо у перрона. Мимо протопал мужик в гражданском, который в брезентовом чехле для удочек нёс что-то, по очертаниям весьма похожее на автомат. Гвардейский патруль проводил его ленивым взглядом. Мы засмеялись. "Ну, сейчас поедет в Россию-матушку оружие..." - заметил Лапин.
   Аккурат напротив нашего временного бивуака остановилась кишиневская электричка. В открытые двери вагона высунулись несколько человек в форме-песчанке с румынскими флажками на рукавах. Стали ржать, строить нам рожи и показывать фиги. Один развернулся и, выставив в нашу сторону свою задницу, похлопал по ней. Саша Лапин, потушил окурок, сплюнул и тихонько сказал мне: "Прицелься-ка в них из своей "Мухи". Я не спеша развернул газету, вытащил гранатомёт, вытянул тубусы и вскинул шайтан-трубу на плечо. Румынских вояк сдуло вглубь вагона, как ветром, в одно мгновенье. Электричка тронулась, а они так и сидели, боясь поднять головы. Подошли гвардейцы из патруля, взвесили на ладони пустую трубу "Мухи", посмеялись: "Хорошо вы этих обезьян на понт взяли. Нам-то запрещено на ужимки мулей реагировать. Едут через нас транзитом, без оружия. За фиги и жопы к ним не докопаешься. А вам спасибо!"
  
   Еще перед посадкой в поезд мы переоделись в гражданскую одежду и мало чем отличались поэтому от других пассажиров. Молодой проводник оказался молдаванином. Смотрел на нас с явной неприязнью и пренебрежением, на наши вопросы отвечал бормотанием под нос, судя по всему, молдавских ругательств: "Дутэ ла драку, мурдар сцелерат дегенерат..." Потом и вообще завел в наше купе двух смуглых мордоворотов, которые, скинув с багажной полки наши гитары, водрузили туда коробки, полные персиков. В Питер на рынке торговать везут, - догадались мы. Проводник коротко бросил, показывая на коробки: "Здесь будут стоять". Мы до поры смиренно помалкивали. Приятели-молдаване ехали вместе с проводником, видимо, даже без билетов. Громко разговаривали, смеялись, вели себя нагло, возле тендера с кипятком старались нарочно задеть локтем. Но как только поезд тронулся, мы заперли купе, опустили до предела фрамугу окна, достали коньяк и пакеты с разной снедью, которой нас в дорогу снабдил Воеводин, расслабились и прямо в купе закурили. Лапин подтянулся и снял с багажной полки коробку с персиками: "Налетай, ребята. Мы победили, на правах представителя командования стороны-победительницы налагаю на побежденного врага контрибуцию". Всю дорогу мы пили коньяк и обжирались дармовыми персиками. Достали гитары, пели наши песни. Когда проводник что-то попытался робко вякнуть, Лапин зашёл к нему в купе, где сидели присмиревшие торгаши, и объяснил всем троим, что следующая остановка для них может оказаться прямо по ходу движения поезда в широкой украинской степи. Перед прибытием в Питер мы снова надели свои камуфляжи: Лапин с капитанскими звёздочками, знаком "Интернациональная помощь" и орденом Красной Звёзды, а я пятнистую куртку Рижского ОМОНа со значком приднестровского флага на груди и звёздочками хорунжего на плечах. Даже Агеев с Воробьевым достали из реквизита казачьи фуражки и лихо заломили их набекрень. Чтобы знали собаки, чье мясо съели. "Трофейными" персиками набили полные сумки. На торгашей, под нашими весёлыми и наглыми взглядами забиравших полупустые коробки, было жалко смотреть.
  
   В Питере на вокзале к нам подошли две гражданки с маленькими детьми, очень похожие на цыганок. Стали просить помочь на хлеб детям. Дали малышам по персику. Но те грызли их как-то с неохотой. Спросили женщин, откуда они.
   - Ой, из Молдавии, беженцы мы... - запричитали смуглянки.
   Мы переглянулись с усмешками.
   - Откуда ж из Молдавии? Из Сорок, наверно? Что ж там, война у вас, что ли?
   Слово "Сороки" чеялы словно пропустили мимо ушей и продолжали голосить:
   - Ой, там бушует, бушует!.. Из Молдавии мы, с Приднестровья...
   Почему-то нам не было смешно. Усталым охрипшим голосом Лапин сказал: "Возвращайтесь в свои Сороки, ромалэ. Не будут вам здесь больше подавать, не обломится вам. Отменяется ваше беженство, пора что-то новое придумывать. Все. Кончилась война. Мы сами - из Приднестровья!"
  
  Апрель, 2019 г.
   P.S. Мой боевой командир, сердечный друг и товарищ Александр Николаевич Лапин, полковник медслужбы СпН в отставке, кавалер орденов "Красного Знамени", "Красной Звезды", ордена Мужества, "золотой лауреат" второго международного конкурса "Золотое перо Руси", врач высшей категории скончался от старых ран в январе 2021 года в г.Волгограде.
Оценка: 9.84*13  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023