ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Лосев Егор
Фрагмент повести - 3

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 7.97*13  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дописал, наконец, третий фрагмент.



Начало.

  

* * *

   Вацлавский проснулся от хлопка по плечу. Юзеф ошалело вскинулся не понимая где он. Войцех поглядел с усмешкой. Потом протянул руку:
   - Нам надо идти.
   Вацлавский, не задавая вопросов встал, попробовал наступить на ногу. Болело, но вполне терпимо... пока.
   Оглядевшись Юзеф выбрал молодую осинку, в руку толщиной. Штыком выстругал себе подобие костыля.
   Они шагали по заросшему травой проселку.
   - ... я тут кругом побродил, - рассказывал Войцех, - один лес, ничего больше не видать, но дорога куда-нибудь да выведет. Понятия не имею где мы.
   Юзеф молчал. Чувство голода слегка утоленное утром, снова давало о себе знать.
   Он покосился на товарища. Тот устало переставлял ноги, обутые в огромные драные сапожищи. Лицо его под низко надвинутой конфедераткой было непроницаемо, только топорщились густые усы.
   Вацлавский попытался собраться с мыслями и выстроить какой-то план действий, но из этого решительно ничего не получилось, слишком много вопросов, а ответов на них взять негде.
   Около полудня они вышли к хутору. Всего пара домов, сараи, загон для скота, свинарник.
   Почти час пролежали в кустах, внимательно наблюдая, но ни малейших признаков жизни не заметили.
   - Я пойду на разведку. - буркнул Войцех поднимаясь, - Если что, смогу убежать.
   - Гони сюда карабин, - ответил Юзеф, - я прикрою.
   Войцех протянул ему оружие и встал, сунул штык за ремень.
   Небольшое поле простиралось перед домами. Войцех не рисковал, он медленно пополз на четвереньках вдоль пашни, укрываясь за кустами.
   Вацлавский дослал патрон и внимательно водил стволом по черным провалам окон, старясь предугадать возможную опасность.
   Войцех дополз до ближайшего сарая, встал, прижавшись к стене, и осторожно скользнул за угол. Вскоре он мелькнул между домами. Прошло минут пять. Наконец знакомая крупная фигура шагнула из-за свинарника и помахала рукой.
  
   Крестьяне ушли с хутора дня три назад. Так определил Войцех изучая заплесневелую краюху хлеба.
   Кроме хлеба они разжились солью, спичками, ножом и парой одеял. Не помешала бы гражданская одежда, но обитатели хутора ничего не оставили. Пошарив по грядкам Вацлавский добыл пару луковиц. Войцех разжился глиняной трубкой.
   Вооружившись лоханью и обмылком беглецы постирали заскорузлое от грязи и пота обмундирование.
   К вечеру, передохнув они продолжили путь. Будущее казалось мрачным и туманным. Следовало бы обсудить планы, но Войцех молчал, а самому Вацлавскому ничего в голову не лезло.
   Кое-как сориентировавшись по солнцу, а потом и по звездам они старались двигаться на восток.
   Прошагав несколько часов, вышли к наезженной дороге и осторожно прислушиваясь зашагали по обочине.
   Уже стемнело, тусклый месяц болтался в небе, то и дело прячась за облаками. Юзеф задумчиво ковылял опираясь на костыль. В голове царил полный хаос. Что делать дальше? Пробираться домой? Искать войска? Да еще эта история с бронепоездом требовала каких-то действий.
   Как всегда в трудной ситуации Юзеф вспомнил деда.
  
   Суров был дед Стефан. В молодости дед крестьянствовал, потом попал в рекруты. Прослужив четыре года он принял участие в польском восстании 1863го года. Был пойман и по приговору трибунала сослан в Сибирь. Три года каторги деда не успокоили, и неугомонный Стефан ввязался в новое восстание - Кругобайкальское. Прибившись к Сибирскому легиону вольных поляков, шатался он с ними по лесам, сражаясь с казачьими частями брошенными на подавление бунтовщиков.
   Когда и это восстание разгромили, сослали деда в какую-то совсем уж глухую деревню. Прожив там год, дед сбежал и по украденным документам пересек всю Российскую империю. Вернувшись домой он, притих и больше не бунтовал. Поселился дед на глухом хуторе, подальше от любопытных глаз, женился. Вскоре родилась дочка, мать Юзефа.
   Когда Юзефу исполнилось четыре года отец умер. Дед приехал. Походил по дому, мрачно вороша бороду, поцокал языком, прикрикнул на плачущую мать.
   Дом продали, чтоб расплатиться с долгами и переехали к деду на хутор.
   С этого дня воспитанием Юзефа и Зоси больше занимались дед с бабкой, чем мать служившая в прислуге у местного шляхтича. Дед настоял и на том, чтоб отдать детей в школу, хотя находилась она в крупном селе, от хутора в семи верстах.
   Утро начиналось с закалки. Дед выходил во двор и выливал на себя два ведра ледяной воды.
   Юзефа дед окунал в лохань и приговаривал: Привыкай!
   Привыкал Юзеф долго. Но ни слезы, ни мольбы не помогали, утро неизменно начиналось с лохани. Хорошо хоть с сестрой Зосей дед был помягче.
   Жили они довольно бедно, но кое-как концы с концами сводили. Если уж становилось совсем невмоготу дед Стефан куда-то исчезал на несколько дней, а потом возвращался почти всегда с деньгами. Однажды, правда, вернулся с пулей в плече. Выручил деда старый дружок-собутыльник - деревенский коновал.
   Мать во время дедовых отлучек молилась, да ходила в деревенский костел свечки ставить. Через много лет мать рассказала что дед, не будучи человеком щепетильным, при необходимости уходил подальше от дома и грабил путников на дорогах, выбирая при этом русских офицеров или фельдегерей, стараясь соплеменников не трогать. Получалось у него судя по всему не плохо, тем более мужчиной он был крупным и сильным, да и жизнью битый.
   Иногда любил дед тряхнуть стариной, вытаскивал хранившуюся в сенях боевую косу и показывал маленькому Юзефу на что способен.
   Дожил дед почти до ста и умер перед Пасхой, аккурат в Великую пятницу.
  
   Лет с десяти дед учил Юзефа кое-какой кулачной премудрости. В двенадцать лет подарил нож и стал брать с собой на охоту. В пятнадцать заставил забить свинью.
   В тот же год, стылым зимним вечером, дедова наука пригодилась. Возвращались они с Зосей с деревенской ярмарки. Зоське только-только семнадцать стукнуло, многие деревенские на нее заглядывались. Вот и Юзеф шагая нет-нет да косился на красивое, румяное от мороза лицо сестры.
   Так хрумкали они по тропке, уминая снежок, через белый, будто заколдованный лес. Тропка выводила к железнодорожному мосту, а потом снова убегала в лес.
   Перед мостом Юзеф поотстал, справить малую нужду. Уже закончив, уловил он полувсхлип полувздох. Звук этот словно застыл, звеня в морозном воздухе, а Юзеф замер всем существом ловя и впитывая звук, как собака запах.
   Рука сама скользнула в голенище, где лежал подаренный дедом нож. Зажав в кулаке деревянную рукоять, летел он на страшный тот сестрин звук.
   Вылетел к мосту и встал, ужаснувшись увиденному.
   У самых перил торчали две фигуры. Один, высокий, повернутый спиной к Юзефу, был в драной шинели, сквозь прорехи которой выбивалась солома, на голове сидела изъеденная молью папаха. Топорщились на ногах скверные опорки. Шинельную спину перечеркивала длинная палка трехлинейки.
   Второй, сжимавший в объятиях Зоську, закрывал ей рот рукой в рваной рукавице. Лицо его с мерзким провалившимся носом, щеками покрытыми гноеточащей коростой перекашивала жутковатая улыбка.
   "Дезертиры!" мелькнуло в голове.
   Фронт до их хутора еще не дополз. Война бушевала севернее, и считанные месяцы оставались до великого драпа русской армии из Галиции и Польши. Но уже тогда потихоньку закипала в России кровавая круговерть революций. И шлялись по дорогам лихие людишки бежавшие с фронта или дезертировавшие из тыловых частей.
  
   Сердце екнув в груди провалилось куда-то в ноги. Дезертиры, увлеченные добычей, гогоча топтались у перил.
   Медленно, одеревневшими руками стянул Юзеф рукавицу, половчее перехватил рукоять и побежал вперед.
   На топот, стоявший спиной обернулся. Юзеф видел, как расширились и округлились Зоськины глаза, а потом сходу ударил ножом в шинельное сукно раз, другой, третий. Высокий схватил его за рукав. Юзеф полоснул ножом по белой открывшейся шее, да сам поскользнулся на наледи.
   Высокий взревел, отшатнулся, вскинул руки и рухнул в снег, густо брызгая красным.
   Второй дезертир, оттолкнул Зосю и вытянул из кармана большой черный револьвер. При это оказалось, что одет он в грязное штатское пальто с барашковым воротником, под которым нелепо зеленел старинный двубортный мундир и солдатские штаны.
   Со стрельбой что-то не заладилось, иначе не успел бы Юзеф вскочить на ноги, да полоснуть гада по запястью. Дезертир выронил револьвер, согнулся и зашипел держа перед глазами раненую руку.
   Юзеф на мгновение застыл в нерешительности, но тут сбоку подлетела Зоська обеими руками толкнула черную шипящую фигуру. Фигура завалилась на спину и с воем покатилась вниз под мост. Только тогда заметил Юзеф третьего дезертира, поднимавшегося снизу из-под моста, с винтовкой в руке.
   Что было духу неслись они по узкой тропинке, только перед спуском с насыпи Юзеф заставил себя оглянуться и тут же сиганул вниз.
   Вслед им гулко ахнул, расколов надвое небо, винтовочный выстрел.
  
   Зоська... Юзеф представил себе смеющееся лицо сестры. Нет, первым делом надо попасть в Брест.
   Да и обсудить планы с Войцехом не мешает. С первого дня чем-то понравился ему этот смешной похожий на моржа, еврей. А потом, само так вышло, что он спас Юзефу жизнь в той первой рукопашной, когда их окопы захлестнула волна немецкой пехоты. Нелепая была бойня. Поляки - в основном немолодые уже дядьки-резервисты бились насмерть с двадцатилетними немецкими мальчишками. В той атаке резервисты выстояли, никто не дрогнул и не побежал.
   Юзеф потер длинную глубокую царапину на ребрах слева, память о том дне.
  
   За поворотом засветились огоньки деревни. Войцех нерешительно сошел с дороги, стянув с плеча карабин.
   Посоветовавшись они выбрали избу на отшибе, приближались с подветренной стороны, чтоб собака, если она конечно имеется, не учуяла.
   С полчаса прислушивались, в надежде уловить перекликания часовых или немецкую речь. За окном избы, в тусклом свете лампы двигался одинокий силуэт. Юзеф решительно поднялся и потянул Войцеха за рукав:
   - Пошли.
   Юзеф постучал.
   - Войдите. - откликнулся грубый мужской голос.
   Войцех толкнул дверь.
   Из-за стола поднялся пожилой бородатый мужчина, за его спиной виднелась, сидевшая за столом женщина. В нос ударил, сводящий с ума, запах вареного картофеля. Войцех потянул с головы шапку. Юзеф покачнулся, сглотнул заполнившую рот слюну:
   - Слава Господу!
   - Во веки веков! - отозвались хозяева.
   Юзеф продолжал тупо стоять, вдыхая запах картошки, за спиной шумно сглотнул Войцех.
   Хозяин оглядел их с головы до ног, и видимо все понял:
   - Садитесь, разделите с нами трапезу.
   - Господь отблагодарит вас за доброту, - ответил Вацлавский.
  
   Они пихали в рот горячий рассыпающийся картофель. Хозяин смотрел внимательно. Краем глаза Юзеф засек фотографию на стене. Двое юношей в форме улыбались в объектив.
   Доев, хозяин утер бороду и что-то буркнул жене. Та поднялась и вскоре поставила на стол бутыль с самогоном, глиняные кружки и удалилась.
   - Я сам три дня, как вернулся, - сказал хозяин глядя в стол, - дальше призывного пункта не ушел. А вот где сыновья, не знаю...
   Юзеф разлил самогон по глиняным кружкам, он не видел причины что-то скрывать.
   - Прошлой ночью мы бежали из плена... .
   Хозяин скосил глаза, на войцеховскую ермолку и губы его слегка скривились.
   - ... мы ничего не знаем. Что произошло за последнюю неделю?
   Новость о нападении Советов ошеломила.
   - Как нож в спину... - прошептал Войцех.
   - Немцы уже в Бяла-Подляске, - продолжал хозяин, - мотоциклисты... у нас-то пока не появлялись, но в любой момент могут нагрянуть.
   Они выпили еще.
   - Если хотите можете переночевать у нас, - предложил хозяин, но Юзеф отказался.
   - Мы не хотим создавать неудобства, - Юзеф замялся, - у нас есть деньги, вы могли бы продать нам одежду?
   Хозяин потеребил бороду, кивнул на Войцеха:
   - Для такого верзилы у меня ничего нету, а для тебя найдем.
   Вскоре Юзеф уже сменил мундир на рубаху и штаны. Хозяин взял деньги и буркнул:
   - Спрошу у соседа.
   Через десять минут он вернулся, бросил Войцеху черные шаровары и широкий сукман.
   Тот переоделся, натянул сапоги. Шаровары оказалась коротковаты.
   Юзеф, тем временем, расспрашивал хозяина, о дороге до Бреста. Крестьянин только скептически хмыкал.
   - Ты бы послушал, как в той стороне лупят из пушек...
   - Мне очень нужно в Брест.
   При этих словах Войцех удивленно вскинул глаза.
   - Дело хозяйское, - пробормотал крестьянин, принес из печи уголек и начал чертить прямо на столе.
   Юзеф запоминал.
   Закончив хозяин критически осмотрел Войцеха, поморщился и шагнул к двери. Сняв с гвоздя засаленный картуз протянул гостю. Тот молча кивнул, напялил картуз а конфедератку бережно положил на стол.
   Женщина сунула Вацлавскому теплый сверток и перекрестила. Хозяин принес кисет, отсыпал Войцеху прямо в карман. Затем предложил Юзефу. Тот мотнул головой.
   Вскоре они уже шагали во тьме.
   Минут десять топали молча, наконец Войцех остановился, повернулся к Юзефу и сообщил:
   - Думаю нам надо обсудить планы...
   - Да, согласился Юзеф, - не знаю, как тебе, а мне необходимо добраться до Бреста. Там живет моя сестра.
  
  

* * *

   Как и подозревал Рубин, никакого обеда в Несвиже они не дождались.
   Мишка сидел на крыльце ратуши, лениво поглядывал на площадь, куда постепенно втягивались прибывающие подразделения. Ничего похожего на полевую кухню он пока не заметил.
   На выходящей к костелу улице стояли машины штаба полка. Мелькнула крупная фигура комиссара Жбанкова.
   Из-за угла вылетел подскакивающий на брусчатке бронеавтомобиль, за ним полуторка с установленным в кузов счетверенным пулеметом. Из бронеавтомобиля, как чертик из коробочки выпрыгнул мужчина в кожанке и заметался по площади заговаривая с командирами, взволнованно жестикулируя. Кто-то показал ему в сторону штабных. "Кожаный" рванул туда, скрылся за автомобилями, но его появление внесло в происходящее какой-то магический смысл, потому что почти сразу вся масса войск на площади и на близлежащих улицах пришла в движение, забегали ординарцы, зазвучали слова команд.
  
   Через несколько минут они уже грузились в полуторки приехавшие вместе с "кожаным", оказавшимся делегатом связи 29ой танковой бригады. Как объяснил Трофимов, их батальон форсированным маршем перебрасывали в Барановичи. Часть на машинах, остальные пешими.
   Мишкиному взводу повезло и они смогли занять две полуторки, которые старшина догрузил разным ротным имуществом.
   Минут через двадцать они проехали мимо аэродрома. На летном поле еще коптили черным жирным дымом бесформенные кучи обломков. Потом вдоль дороги стали попадаться бетонные оборонительные сооружения. "Для нас строили!" догадался Рубин, "амбразуры все на восток смотрят..."
   Машины вдруг встали. Сквозь пыльное облако над дорогой Рубин разглядел поток тощих пятнистых коровьих спин.
   Пропустив стадо они снова тронулись, но снова ненадолго. У реки встали основательно.
   - От машин не отходить! - прорал кто-то спереди, в кузовах подхватили и команда разнеслась по колонне.
   Рубин выпрыгнул на дорогу. Размял ноги, прошел немного вперед, туда, где маячили печальные силуэты плакучих ив, и откуда неслось ленивое журчание воды.
   Дорога здесь круто сбегала с пригорка и утыкалась в неширокую, мутную речную ленту.
   Реку пересекал добротный мост. Настил из толстых досок служил местным жителям верой и правдой не один десяток лет, пропустив через себя множество автомобилей, телег, подвод и прочего транспорта, но для танков оказался хлипковат. Тем не мение, судя по измочаленому настилу, на тот берег уже переправилась не одна бронемашина. Торчавший посредине моста БТ был последней каплей. Настил проломился, доски расползлись и танк осел задом, косо застряв посередине реки, чудом удерживаясь среди бревен конструкции. Двое членов экипажа невезучей машины хмуро топтались вокруг. Третий, молоденький лейтенант стоял на берегу и о чем-то спорил с Трофимовым и с бригадным делегатом связи.
   - Приехали... - протянул над за спиной Серега Егоров.
   - Да уж... - отозвался Рубин, - интересно, там глубоко под танком?
   - Хрен его знает, - буркнул Егоров, окинув взглядом коричневую воду, утыканную у берега осокой и камышами, - экипажу теперь мало не покажется...
  
   В Барановичи они попали только к ночи. В свете фар мелькали дома, вывески магазинов. Чернели воронки на дороге.
   - Никак бомбили, - предположил кто-то, - то ли немец, то ли наши.
   - Наши не бомбят, - строго возразил Рубин, - братские народы освобождаем!
   - Народы-то освобождаем, а шляхту и побомбить можно, для пущего еффекту...
   Теперь Рубин разглядел возражавшего, это был пулеметчик - Иван Щербина. Ситуация требовала на бойца прикрикнуть, что бы не выступал, но Мишка поленился, и лишь угрожающе посмотрел пулеметчику в глаза и протянул:
   - Ну разве что шляхту...
   Они разгрузились на окраине, у железнодорожной станции. Здесь же выстроились десятки танков и грузовиков бригады. Поодаль, на вкривь и вкось обнесенном колючкой пустыре копошились пленные. По углам возвышались импровизированные дощатые помосты с пулеметами.
   Станции тоже досталось от бомбардировок, кое-где виднелись воронки, груды битого кирпича.
   В свете фар, костров и прожекторов суетились бойцы и командиры, были здесь и несколько штатских, судя по спецовкам, местных железнодорожников. Тарахтел в темноте генератор.
   Пока пехота выгружалась, делегат связи о чем-то переговорил с ротным начальством и умчался. Вскоре ординарец майора Васьков пробежал мимо выкликая командиров на совещание.
  
   Для ночевки им отвели полусгоревший товарняк стоявший на тупиковом пути. Паровоз и угольный тендер сгорели, но два десятка вагонов для скота уцелели, в некоторых даже оказалась солома.
   На станции, судя, царил полный бардак. Орали голоса, ревели моторы танков, прибывали и убывали какие-то подразделения. Трофимов чудом умудрился во всем этом разобраться, получил конкретную задачу и место расположения.
   Задача оказалась простой - охрана пленных, до прибытия войск НКВД.
   Первая смена заступила в караул. Остальные, вымотанные за день, быстро уснули, закопавшись в сено.
   Мишка хотел сейчас же писать донесение о прошедшем бое, но, поразмыслив, решил заняться этим утром, засветло.
   Он почти было уснул, но тут ввалился Днищев с докладом. Выслушав его Мишка, вписал отделенного и бойцов в расписание караулов. Потом попробовал лечь, но сон не шел.
   Не нравился Мишке командир отделения Днищев, не нравился и все тут. До причины Мишка докопаться не смог... пожалуй что неприязнь эта было обоюдной, а почему, черт его знает.
   Он ворочался на истоптанных копытами, пахнущих навозом досках. Снаружи печально вздыхал поставленный в охранение Доридзе, доносилась ругань, крики и рев моторов.
   Мишка смотрел в черное небо за распахнутой вагонной дверью, представлял себе, как огромные массы войск, солдат, боевых машин двигаются на запад. Потом он вспомнил, что с запада им навстречу движутся войска фашистов, и попытался представить себе что будет, когда две эти силы встретятся. Тут он вспомнил о белополяках, которые воюют посередине и с фашистами и с Красной Армией и решил, что им, пожалуй, так и надо. А нехрен угнетать белоруссов и украинцев. Да и не врал наверняка тот, встреченный в парке, капитан-пограничник, рассказывавший им, тогдашним курсантам о суровых буднях границы. О польских лазутчиках, лезущих через кордон, об отравленных собаках, о диверсиях. Пацаны слушали раскрыв рот и завидовали. Мишка даже пожалел, что попал в пехоту.
   Документы в только что реорганизованное пехотное училище, бывшую Краснознаменную пехотную школу Мишка подал тайком от родителей, заговаривая им зубы поступлением в институт. Хвастался только пацанам во дворе.
   Дворовая общественность реагировала по разному. Кто-то завидовал, кто-то злорадствовал. Главный дворовый предводитель Ленька Кулак, сомнительно почесал в затылке, по-блатному цыкнул слюной и заявил, что быть воякой не интересно. Жизнью рискуешь, а слямзить нечего. К мнению Кулака Мишка не особо прислушивался, а вот недобитый вредитель Санька Зыкин, отца которого арестовали, но потом выпустили, завил, мол, жидов в красные командиры вообще не берут. Кулаку Мишка почтительно покивал и угостил половинкой мороженного, а Зыкину насовал в морду.
   Мать, когда узнала, закатила такую истерику, что Мишка позорно бежал с поля боя и вернулся только ночью. Отец же отреагировал довольно спокойно и Мишкин выбор защитил, хотя и чувствовалось, ему этот самый выбор не повкусу.
   Через пол года посадили за хулиганку Леньку Кулака, а Зыкины сами куда-то съехали, после того, как Санькиного отца повторно арестовали.
   В правильности своего выбора Мишка пока не сомневался. Хотя, не хлебнул он еще в полной мере того, что называется одним емким словом "война".
   Сон все не шел.
   Мишка сел, нашарил в темноте фуражку и выскользнул из вагона. Где-то за вагоном похрустывала щебенка под сапогами часового.
   Рубин огляделся. Слева маячила одинокая долговязая фигура, краснел в темноте огонек папиросы. Рубин потянул носом принюхиваясь к табачному дыму и без труда опознал старшину Левченко. Во всем их полку, только Левченко курил самокрутки со своим, особым самосадом, который присылали ему в посылках домашние.
   - Что, Фрол Данилыч, и вам не спиться?
   Старшина затянулся, так что высветило красным длинный нос и глубоко посаженные глаза.
   - Не спится, - подтвердил старшина и пожаловался выпуская дым, - старая рана ноет, значит погода переменится, к гадалке не ходи.
   Рубин промолчал, ожидая продолжения.
   Левченко курил, глядя сквозь Мишку отсутствующим взглядом.
   - Слабовато воюет поляк... - очнулся, наконец, старшина, - можно сказать, и не воюет почти. Не то, что в двадцатые, тогда они дюже зло дрались, за каждый сарай, за каждую хату цеплялись.
   Что-то неуловимо злое мелькнуло в подсвеченных огоньком самокрутки глазах старшины, а может почудилось Мишке.
   - Ну, тебе-то, сегодня, довелось хлебнуть, - Левченко резким движением бросил окурок под ноги, - бойца потерял....
   Мишка пожал плечами..
   - Все, Рубин, спать пора, - старшина полез было в вагон, но обернулся, - Это... бойцов твоих с довольствия снимать надо... армянина и ... ну ты сам знаешь, рапорт утром представь... чтоб как положено.
   - Есть представить. - тихо пробормотал Рубин.
   - Ну, добре. - Левченко запрыгнул в вагон и скрылся в темноте.
  
   Рассвет рубинский взвод встречал в карауле. Поляки за колючкой вели себя прилично, да и вообще все вокруг как-то притихло, после ночной суеты.
   Сдав, наконец, посты первому взводу, Мишка попытался выяснить насчет завтрака. Рядом с краснокирпичной водонапорной башней дымили две полевые кухни. Мишка пригляделся. Морды у поваров вроде знакомые. Однако бойцов с котелками в округе не наблюдалось, из чего Мишка заключил, что раздача еще не началась.
   Он умылся и честно поскреб щеки бритвой. Бойцы, не получая дальнейших указаний завалились досыпать.
   Настало время заняться донесением. Писанину Рубин не любил до ужаса, да и почерк у него- каракули одни, но делать было нечего. Мелькнула у него подленькая мысль припахать кого-нибудь из бойцов, того же Николаева, например. Парень он грамотный, да и почерк не в пример лучше рубинского. Но совесть не позволила, не по комсомольски это - перекладывать свои обязанности на других.
   Усевшись в дверях вагона, Мишка тяжело вздохнул, положил на колени лист бумаги, и задумчиво сунул в рот кончик химического карандаша.
   Вокруг тем временем снаружи закипала оживленная деятельность. У вокзала выстроились рядом с машинами танкисты. Разносились раскатистые команды: Рррррравняйсь! Смирррррнаааа!
   Вылез из своего вагона майор Трофимов и перебросившись парой слов Егоровым потопал к зданию вокзала, одно крыло которого было основательно разрушено.
   Какое-то время Рубин сосредоточенно корябал, проклиная собственный почерк и стараясь поменьше марать лист.
   Откуда-то из под вагона вылез улыбающийся Мухаметдинов, застегнул забрызганную водой гимнастерку и предложил:
   - Таварыщ лейтенант! Вам каша принести?
   Мишка благодарно сунул ему котелок и флягу. Мухаметдинов ушел брякая посудой.
   Почти час Мишка корпел над донесением и над письмом родителям Якименко. Наконец он запихал, бумаги в планшет, и с чувством выполненного долга, принялся за принесенную Мухаметдиновым кашу.
   Наварачивая остывшую перловку Мишка с интересом поглядывал по сторонам. На путях суетились саперы, таскали шпалы, рельсы, о чем-то спорили с двумя местными железнодорожниками. От здания вокзала четверо пленных уныло тащили ведрами в сопровождении тщедушного красноармейца. За ними спотыкаясь шагала знакомая коренастая фигура в нахлобученной на лоб фуражке. Ничего подозрительного в фигуре не наблюдалось, но Мишка шестым чувством просек, что капитан Потапов находится в легком подпитии.
   Рубин отставил котелок и сунув два пальца в рот, длинно, по-хулигански свистнул.
   Пленные, как один, задрали головы, удивленно посмотрев на Рубина. А последний споткнувшись свалился, с грохотом опрокинув ведра.
   Конвоир-солдатик громко выматерил упавшего поляка, пнул ведро и укоризнено поглядел в сторону Мишки.
   Леха Потапов заметив Рубина озарился улыбкой и зашагал к вагону.
   - На! - вместо приветствия Потапов, сунул Мишке флягу, - благодарные местные жители вручили, бимбер называется.
   Пить самогонку, да еще с утра, в расположении, Мишке не хотелось, но он из вежливости глотнул. Качество оказалось среднее. Рубин поморщился, возвращая фляжку.
   Потапов тем временем запрыгнул в вагон и присел рядом. Заглянул в котелок с недоеденной кашей, и пока Мишка рассказывал о своих вчерашних приключениях вылизал котелок почти до блеска, закусывая Рубинским сухарем из сухпая.
   - А мы без приключений добрались... - сообщил капитан, когда Мишка закончил, - айда в штаб, там совещание через час, заодно поглядим, чего мы тут наосвобождали.
   - Погоди, - Мишка вскочил на ноги, - мне одно дело надо закончить.
   Рубин растолкал Мышкина объявив ему, что тот остается за старшего, потом сбегал к старшине и сунул ему рапорт.
  
   Они неторопливо шагали от вокзала в центр. По обеим сторонам улочки теснились одно-двухэтажные домишки, непрезентабельного вида.
   Постепенно улица расширилась, появились более добротные каменные дома. У тротуаров стояли грузовики и бронеавтомобили, кучками курили у машин красноармейцы.
- Одинцоооов!!! - взревел вдруг Потапов, устремляясь к полуторкам с красными крестами на бортах.
   Заспанный Петька выпал из кабины и завертел головой, но Леха уже подбежал сзади, прихлопнув лейтенанта лапищей по спине.
   Они обнялись. Петьку Потапов потащил с ними. Они, в ногу, топали по мостовой освещенного утренним солнцем города. Молодые, статные - победители. Рубин украдкой расправил гимнастерку.
   Лица редких прохожих выражали всю гамму чувств обывателей проснувшихся в новой реальности. Кому-то эта реальность обещала радость и процветание, другим горе и гонения. А потому, взгляды бросаемые в их сторону были соответствующие: иногда злобные, тяжелые, но чаще все же радостные и благодарные.
   Один прохожий, бородатый седой мужик полез к ним обниматься, причитая по-белорусски:
   -Вызвалицели, вызвалицели!!!
   Потапов, недолго думая, извлек фляжку с бимбером и намертво скрепил процесс братания между народами.
   Вскоре подошли к базарчику. Толстая торговка предлагала с лотка горячие пирожки.
   - По три гроша, паны!
   - Интересно, они наши деньги берут? - поинтересовался Петька.
   - А как же, берут, как миленькие, - успокоил Потапов, - слыхал я, что ихний злотый к рублю приравняли.
   И словно в подтверждение, торговка, разбитная русоволосая бабенка неопределенного возраста, сунула руку в складки юбки и извлекла на свет горсть мелочи, поверх которой зеленела трехрублевая бумажка.
   Петька набрал пирожков в импровизированный газетный сверток, и расплатившись с торговкой, принялся за еду. Потапов присоединился.
   Смотреть на это обжорство Рубину быстро наскучило и он стал глязеть по сторонам.
   Торговка уже подняла цены, подошедшему лейтенанту-танкисту пирожки влетели в десять грошей. Напротив рынка находилось кафе. Под цветастым тентом молодой парень в переднике протирал столы.
   Мишка нерешительно перешел улицу и зашел в открытую дверь.
   Внутри пахло уютом, воском и чем-то еще. Висели на стенах картины, в углу чернела туша рояля. Но за небольшими столиками было пусто. Важный усатый мужчина деревянной стойкой протирал бокал полотенцем. Заметив Рубина он вежливо кивнул:
   - День добрый, пан офицер!
   - День добрый, - автоматически повторил Мишка, разглядывая батарею разнцветных бутылок за спиной у бармена.
   За спиной гулко пробили часы на стене. Мишка оглянулся. Стрелки показывали пол девятого. Рубин достал свои часы, на них было только пол одиннадцатого.
   Заметив его недоумение хозяин важно усмехнулся и кивнул на часы:
   - То не Москва, то Европа, лондонское время.
   Мишка замялся, не зная что б такое ответить. Но от двери послышелся веселый потаповский голос:
   - Это ничего, теперь брат у нас с тобой одно время будет... московское!
   Поляк промолчал, обижено поджав губы.
   Потапов подошел и хлопнул Рубина по плечу:
   - Пойдем отсюда, пирожки у нас есть, бимбер тоже!
  
   Ничего нового на совещании им не сказали. Город занят войсками. Власть передана в руки рабочих и крестьян. Белополяки все еще шатаются по окрестным лесам, по этому надо проявлять осторожность. Комсоставу запретили передвигаться о городу в одиночку.
   Под конец непривычно трезвый мрачный Жбанков прописал пилюлю политсоставу, потребовав усиления наглядной агитации и работы с людьми.
  
   Обратно друзья пошли в другой дорогой.
   - Кстати, - Одинцов указал на трехэтажный желтый дом с балкончиками и добротным каменным крыльцом под козырьком. - Утром паночка одна с третьего этажа горшок герани уронила, прямо на танк, аккурат по кумполу командиру в башне.
   - И чего? - поинтересовался Рубин.
   - Чего, чего... танкиста мы упаковали. Он хоть и в шлемофоне был, а сотрясение заработал. Паночку ели-ели у экипажа отбили, она ж их без командира оставила. Что характерно, говорила, мол, случайно горшок спихнула.
   Рубин задрал голову, разглядывая уставленный цветами балкон.
   - Эххх, - вздохнул Потапов, - это ж какой наводчик пропал... ведь с третьего этажа... по движущийся мишени... и в яблочко. Чего с ней сотворили-то?
   - Да ничего особенно, местным коммунистам передали, они разберутся.
  
   Они прошли мимо разгромленного магазина. В витрине, среди битого стекла валялись облезлые манекены, обрывки белья. Следующий магазин представлял обугленную дыру, с обгоревшими внутренностями, вывеска гласила Apteka.
   За углом обнаружилась почта, у дверей толпились несколько солдат и штатских с красными повязками. Дом напротив почты был покрыт пулевыми отметинами, под ногами звенели гильзы. В фасаде чернели две дыры от снарядов.
   Прямо в витрине с выбитым стеклом под надписью " Moda Polska" восседал Андрюха Сапогов. У его ног, на аккуратно подстеленной газете поблескивали металлом две солидные пишущие машинки.
   - Вот, - Андрюха кивнул на машинки, - видал, каким имуществом разжились. Газетенка тут какая-то была, он ткнул пальцем в сторону разбитого дома, - редакция там на первом этаже что-ли.
   Над окнами первого этажа действительно болтались остатки вывески, но прочитать буквы возможным не представлялось.
   - Буквы только не нашенские, - продолжал Сапог, - но это в ремроте поправят. Хитрое ли дело, корзину сменить.
   Мишка пригляделся к клавишам. Знакомые буквы сразу бросились в глаза.
   - Это ж идиш, Андрюха!
   - Чего?
   - Ну... еврейский язык.
   - Аааа... ну какая разница, - Сапог подмигнул, - нам татарам, все одно, лишь бы с ног валило. Корзину заменим и все тип-топ!
   - Вообще-то, на идише пишут справа налево... так что там и каретка должна наоборот ездить.
   - Да ну!? - Андрюха от удивления даже вскочил, - Брешешь?
   - Ну да. Сам посмотри!
   Рубин потыкал пальцем в клавиши. Каретка печатной машины поехала вправо, а не влево.
   Сапог с интересом уставился на трофеи. Постучал по клавишам. И протянул удивленно:
   - Хрена себе... и в правду не туда едет...
   Он почесал пятерней затылок и сообщил Рубину:
   - Вот же нация ершистая, все никак у людей! Ну да ладно, в ремроте, авось, разберутся.
  

* * *

   Веригин оторвался от окуляров бинокля, снял фуражку и вытер пот. Чистый, белый платок сразу потемнел. Григорий сунул платок обратно в карман гимнастерки.
   Они лежали в огороде покосившегося деревянного домишки, на южном берегу Немана.
   Справа и слева от Веригина окапывались красноармейцы
   За редким дощатым забором тянулась брусчатка набережной. Темная гладь Немана переливалась солнечными бликами.
   С противоположного, высокого берега, из окон и чердаков лениво, словно нехотя, бабахали выстрелы. Красноармейцы так же редко отвечали. Бой выдохся, весь азарт, напряжение, истаяло над рекой. Только страдание и боль еще висели в воздухе.
   Подходы к мосту усеивали тела красноармейцев, тут же коптил жирным дымом бронеавтомобиль, уткнувшись пушкой в стену. Языки пламени выбивались из распахнутых люков, облизывали сдутые шины.
   Среди домов на той стороне поднимались густые дымные столбы. И хотя трех-четырехэтажные кирпичные строения преобладавшие на том берегу не позволяли разглядеть происходящее, сомнений ни у кого не возникало: полыхали машины танковой роты, только что переправившейся за реку.
   А ведь утром все выглядело так многообещающе. Первые танки подошли к жилым кварталам и с ходу ввязались в бой. К полудню южная часть города была освобождена.
   Мост через Неман, каким-то чудом уцелел. Не дожидаясь подхода основных сил, танки и бронемашины передовых подразделений осторожно одна за одной переправлялись на другой берег.
   Однако там, на узких улочках технику забросали бутылками с бензином.
   По одному, по двое уцелевшие танкисты отступали к мосту. Кто-то прыгнул в воду и спасся, большинство же тех, кому посчастливилось выбраться из горящих машин, так остались на набережной и на настиле моста.
  
   Веригин вернул бинокль лежавшему рядом командиру роты:
   - Плохо дело...
   - Ничего, темноты дождемся, там и устроим шляхте праздник, - буркнул капитан и сжал зубы так, что заходили на скулах желваки.
   Две бронемашины вывернули с улицы обратно на мост и покатили к другому берегу. За ними пятясь задом и плюясь пулеметными очередями появился танк. Он медленно и осторожно вполз на настил.
   - Вырвались все-таки... - прокомментировал кто-то из бойцов.
   Следом за ними из переулка выбежали трое танкистов в грязных синих комбинизонах и рванулись было к мосту. Стрельба тут же усилилась.
   - Ерохин!!! - заорал капитан, - да шляхте угля, прикрой наших!!!
   На правом фланге загрохотал пулемет. Бойцы вокруг тоже защелкали затворами и открыли беспорядочную стрельбу по окнам.
   Но танкистам помочь не удалось. Пули защелкали по камням вокруг бегущих. Двое упали сразу, почти одновременно, распластавшись на брусчатке. Третий спотыкаясь бежал зигзагами, но пулеметная очередь скосила и его.
   По шеренге залегших в огороде бойцов прокатился сочувственный вздох.
   - Глядите, товарищ капитан госбезопасности, что творят, суки! - Ротный в ярости стукнул кулаком по земле.
   Стрельба стихла.
   Танк благополучно миновал мост, отполз в на десяток метров от берега. Башня поползла в сторону, замерла. Ствол вдруг оглушительно плюнул огнем, качнув отдачей все бронированное тело. Через мгновение на том берегу вспух разрыв, повалил дым, со звоном посыпались из окон уцелевшие стекла.
   - Так им, курвам! - прокомментировал кто-то.
   Над рекой повисла тревожная тишина, нарушаемая только глухими выстрелами в городе. Но вскоре с того берега долетел шум мотора.
   - Может еще кто-то прорвался... - с надеждой в голосе сказал Веригину капитан.
   На мост влетел польский грузовик, груженый какими-то бочками. Домчавшись до среднего пролета он с визгом покрышек остановился. Водитель распахнул дверь и сиганул с моста в реку.
   Веригин и бойцы залегшей здесь в огородах роты напряженно смотрели на автомобиль.
   В кабине затрещало, повалил дым, показались языки пламени.
   - Они же... капитан возбужденно приподнялся, - они же, гады, мост хотят взорвать!
   Взорвать или нет, прикинул Веригин, но если в бочках бензин, спалить деревянный настил моста вполне возможно.
   Командир роты вскочил и легко перемахнув через плетень побежал по улице к танку. Между домами мелькнула его перекрещенная портупеей спина. Подбежав к БТ-7 он заколотил по пыльной закопченной броне рукояткой пистолета.
   Люк на башне дернулся, откинулся и показалась чумазая голова в шлемофоне. Капитан о чем-то заспорил с головой, тыча пистолетом в сторону моста.
   Наконец танкист кивнул и захлопнул люк.
   Капитан бегом вернулся обратно. Несколько пуль просвистело у них над головами.
  
   Тем временем БТ взревел двигателем, выпустил черную струю выхлопа и двинулся обратно на мост. Грузовик продолжал гореть, но пламя еще на добралось до бочек в кузове.
   Поляки открыли яростную стрельбу, пули щелкали по броне, выбивали искры, с визгом рикошетировали в разные стороны. Танк отвернул башню и неловко попытался сдвинуть грузовик. Тот уперся задом в парапет моста и не поддавался.
   БТ поерзал на месте, зачадил выхлопом и снова навалился на пылающий грузовик. На этот раз ажурные чугунные перила вывалились и грузовик стал мало по малу сдвигаться с места, зависисая над водой.
   Наконец объятая пламенем машина неохотно, накренилась и закувыркалась вниз, к воде.
   - Ура!!! - Закричали рядом.
   Сделавший свое дело БТ-7 попятился назад.
  
   "Пора возвращаться", подумал Веригин, "переправа все равно захлебнулась и ловить здесь больше нечего. Может в штабе бригады получится узнать что-то новое".
   Он пригибаясь выбрался с огорода, отряхнулся и зашагал назад. Где-то там, за городом, в дубовой роще, развертывался штаб бригады.
   Вокруг царила деловая суета, связисты возились с катушками, протягивая провод. К берегу подтягивались пехотные подразделения, танки и бронемашины.
  
   Веригин вспомнил бардак, в который они попали выгрузившись из поезда. Другого слова для увиденного просто не нашлось. Дороги были забиты бесконечными колоннами техники, вставшей без горючего. Подвоза топлива не было. Грузовики застряли где-то в тылах. Унылые танкисты разлеглись в траве, на обочинах. Командиры курили и беспомощно материли тыловую сволочь.
   На последней станции, перед границей Веригин по спецсвязи получил четкие инструкции и теперь действовал в соответствии с ними.
   В поезде он предъявил командиру спецгруппы бумаги и отобрал под свое командование пятерых пограничников.
   С большим трудом они отыскали штаб пятнадцатого танкового корпуса. Корпус так же стоял без горючего растянутый на десятки километров. Однако Веригину выделили полуторку с водителем, нацедили немного бензина из НЗ и направили в бригаду, куда, с миру по нитке, собирали все имевшееся в наличии топливо. С этой бригадой они благополучно достигли Гродно, почти не встречая сопротивления.
  
   Полуторка стояла там же, где он ее оставил, рядом с палаткой особого отдела. Водитель, красноармеец Овечкин лениво ковырялся в моторе, Безматерный торчал рядом, что-то подсказывая.
   Рассевшись на подножке неторопливо курили Седых и Чеботарев. Из кабины торчали босые ноги и несся богатрыский храп Гончарука.
   Веригин не любил привлекать внимание, да и уставные приветствия, с отдачей чести его только раздражали. А потому, он обошел машину сбоку, неожиданно появившись перед бойцами, произнес:
   - Отдыхайте товарищи, отдыхайте...
   Овечкин завидев начальство испугался и устроил целое представление: дернулся, приложившись головой об капот, обалдело вытаращил на Веригина голубые глаза, попытался вскинуть руку, на полпути хлопнул себя другой рукой по макушке, обнаружив, что пилотка у него заткнута за ремень.
   - Вольно, Овечкин... - с трудом сдерживая улыбку скомандовал Веригин. Из вытянутого струной Саши Овечкина словно выдернули стержень, он расслабился, сдулся и снова полез в мотор.
   - Автомобиль в порядке? - озабоченно поинтересовался Веригин, - На ходу?
   - Так точно, тарщ капитан! - весело ответил за Овечкина Безматерный, - стартер немного барахлил, мы вроде, исправили.
   - Молодцы, - похвалил Григорий.
  
   К вечеру стрельба почти стихла и вспыхивала лишь изредка. Ветер нес с того берега удушливый запах гари. Солнце сбитым бомбардировщиком, валилось за горизонт, заливая все призрачным багряным свечением.
   Веригин лежал на брезенте и грыз травинку. Как он понял из разговора с начштаба бригады до темноты никаких активных действий не планировалось. Григорий мысленно перебирал возможные варианты, размышлял, прикидывал. По всему выходил классический случай, когда нужно просто выждать. Не лезть же ему самому в осажденный город, да и за людей он несет ответственность.
   Матвей Кондаков разложил на тряпице разобранный затвор трехлинейки и что-то там протирал, чистил. Безматерный подшивал воротничок, насвистывая неизбежный "Шар голубой".
   Седых листал добытую где-то "Красноармейскую правду", вслух зачитывая понравившиеся места.
   Людей Веригин отбирал сам. Командиры косились на него недовольно, но не перечили, уж больно грозные бумаги имелись у капитана.
   Поразмыслив, он решил, что пятерых бойцов пожалуй достаточно. Несколько раз ходил Григорий по составу, присматривался к людям, принюхивался.
   Первым был Иван Седых. Веригин сразу приметил у него на гимнастерке значок за участие в боях у озера Хасан. Во всех его движениях сквозила неторопливая уверенность в собственных силах, и еще какая-то крестьянская кондовость и основательность. Григорий позвал Ивана в купе и долго беседовал, расспрашивал. Под конец предложил принять участие в выполнении особо важного задания. Седых согласился не раздумывая.
   Безматерного, Чеботарева и снайпера Кондакова Седых порекомендовал, как проверенных и надежных товарищей. Григорий переговорил с каждым. Чеботарев с Кондаковым ему понравились, а вот Безматерный... . Кеша Безматерный симпатий у Веригина не вызвал. Это был крепкий парень, с бритой наголо шишковатой головой. Детдомовский. По разговору простоват, даже туповат. Матерится через слово, а когда пытается нормально разговаривать, запинается, как заика. И еще песенку эту дурацкую, про шар голубой, по напевает, то насвистывает, как патефон испорченный. Седых его за это постоянно одергивает, видимого результат впрочем от этого не наблюдается.
   Но Седых за Кешу поручился честным комсомольским словом и Григорий поверил. Доверился главным образом потому, что эта четверка служившая в одном отделении была готовой, сплоченной, сработавшейся командой.
   Тяжелее всего оказалось получить в свое распоряжение переводчика. Опять же по наводке Седых Веригин нашел Тараса Гончарука. Тарас знал украинский, белорусский, польский. Сам Гончарук не возражал против задания, но тут оказалось, что капитан Залин имеет на него свои планы. Пришлось повозится и в конце концов Веригин заполучил переводчика.
   Вооружению своего отряда Веригин уделил особое внимание. В основном пограничники имели незнакомые Веригину автоматические винтовки АВС-36. Григорий к новому оружию отнесся с подозрением, но пограничники очень хорошо о них отзывались.
   В конце концов Григорий потребовал выдать Безматерному и Гончаруку пистолеты-пулеметы ППД, Чеботарев и Седых остались с АВС-36, а Кондаков со своей трехлинейкой с оптикой.
  
   Вот здесь он, все ломая, как таран,
Кругами полз по собственному следу
И рухнул, обессилевший от ран,
Купив пехоте трудную победу.
  
   Голос Седых разносился в вечернем воздухе. Иван читал с выражением, чувствовалось, что стих Симонова ему нравится. Чеботарев внимательно слушал, крутя в руках папиросу.
  
  
   На постамент взобравшись высоко,
Пусть как свидетель подтвердит по праву:
Да, нам далась победа нелегко.
Да, враг был храбр.
Тем больше наша слава. 
  
   - Хорошие стихи, - закончил Иван. - Здорово у Константина Симонова получается.
   - Да, - согласился Чеботарев, - мне тоже очень нравится. Он еще лирику пишет очень красиво.
   - Лирику? - удивился Седых, - Я думал он только про войну пишет, ну или про армию. Знаешь чего-нибудь из лирики наизусть?
   - Мне очень "Пять страниц" нравится, но я только начало помню.
   - Ну-ка, зачти, - попросил Седых откидываясь на траву.
   Чеботраев покраснел, кашлянул и начал:
  
   В Ленинградской гостинице, в той, где сегодня пишу я,
   Между шкафом стенным и гостиничным тусклым трюмо
   Я случайно заметил лежавшую там небольшую
   Пачку смятых листов - позабытое кем-то письмо.
  
   Веригин прислушивался к стихам, попутно вспоминая личное дело Чеботарева. Парень он городской, отец профессор биолог, мать врач-хирург. Вроде про любовь к стихам там тоже что-то упоминалось.
   Безматерный с Кондаковым оторвались от своих дел и слушали ловя каждое слово. Даже проходившие мимо трое солдат и лейтенант приостановились, глядя на Чеботарева.
  
   Начиналось, как водится с года, числа, обращенья;
   Видно, тот, кто писал, машинально начало тянул,
   За какую-то книжку просил у кого-то прощенья...
   Пропустив эти строчки я дальше в письмо заглянул.
  
   Складные строки и выразительный голос Чеботарева унесли Веригина куда-то в заоблачную даль, туда, где безмятежно улыбалась Маруся, весело смеялся Тимоха.
  
   - Товарищ капитан госбезопасности! Товарищ капитан госбезопасности!
   Веригин открыл глаза и сел. Начальник особого отдела молодой пухлощекий лейтенант бежал к нему, взволнованно вскидывая руку к козырьку.
   - Вольно. - перебил его Веригин, вскакивая.
   - Товарищ капитан, - заговорщицким тоном зашептал особист, - перебежчика привели, с того берега. Сейчас допрашивают.
   - Где!?
   - В разведотделе.
   - Ведите скорее.
   Они быстро шагали между машин и палаток. Сумерки сгущались на глазах.
   - Его зовут Михась Сцубельский, он рабочий, - на ходу шептал Веригину начальник особого отдела, - делегат от гродненских коммунистов. Нет, это конечно может, оказаться провокацией, но пока ничего подозрительного обнаружить не удалось.
   Веригин торопливо кивал на ходу.
   В палатке было душно и накурено. Пахло табаком, потом и чесноком. За складным столом залитым светом керосиновой лампы сидели несколько командиров. Справа топорщился складками мощный бритый наголо загривок начштаба бригады майора Клинового. Остальных Веригин не знал.
   Напротив помещался седоватый крепкий мужчина лет пятидесяти в поношенном, штопаном местами костюме.
   Беседа явно носила дружеский характер. Фуражки командиров лежали на столе, рядом с помятым картузом перебежчика, воротнички гимнастерок были расстегнуты. На столе зеленела карта города и окрестностей.
   Гость елозил пальцем по карте. Указывая обкусанным ногтем и что-то негромко говорил.
   Веригин с особистом остановились у входа, за кругом света очерченного керосинкой.
   - Гродненские коммунисты хотят помочь, несколько дней назад они подняли восстание, - торопливо дошептывал лейтенант, - но жандармы и солдаты подавили его, теперь коммунистов расстреливают без суда.
   Веригин пододвинул к столу табурет, уселся, кивком поздоровавшись. Мужчина посмотрел на него и продолжил:
   - Штаб вот здесь, на Соборной, в школе хорунжих. Начальников там много. Кто командует всей обороной мы не знаем. Но два генерала там торчат безвылазно: Ольшина-Вильчинский и Пжезьдзецкий. Комендант города Савитский тоже там.
   Командиры проговорили с перебежчиком еще около часа, расспрашивая об укреплениях и о количестве войск. Тот отвечал обстоятельно и подробно.
   Наконец командиры закончили и вышли, оставив Веригина наедине с перебежчиком. Григорий придвинулся поближе, кашлянул в кулак, затем бросил многозначительный взгляд на начальника особого отдела.
   Лейтенант понятливо поднялся:
   - Я, товарищ капитан, снаружи подожду, если понадоблюсь, крикните.
   Все что ему было нужно Григорий выспросил уложившись в полчаса. Аккуратно зарисовал в планшете план школы, расположение дверей, ворот и окон, место стоянки автомобилей, записал распорядок караулов, вообщем все, что Михась смог припомнить.
   Когда Веригин вышел из палатки лейтенант сидел на траве неподалеку. Увидев Веригина он вскочил.
   - Куда его теперь? - поинтересовался Григорий.
   - Приказано накормить и задержать до особого распоряжения.
   - Ясно.
   Веригин зашагал к штабным палаткам. Потребовал у преградивших путь часовых вызвать майора Клинового.
   С Клиновым все сложилось самым чудесным образом. Майор оказался соседом Веригина, проживавшим в Удельной на той же улице. Скорее всего виделись они раньше, хотя и не смогли припомнить где, но лица друг друга обоим показались знакомыми. Отношения них как-то сразу сложились дружеские, чему Веригин всячески способствовал, не смотря на разницу в званиях и родах войск. Чем мозолить глаза бригадному комсоставу, удобнее через одного человечка все вопросы и решать.
   - Здорово, майор. - Григорий сунул начштабу руку и поморщился от крепкого рукопожатия.
   - Здравия желаю, товарищ капитан - Клиновой извлек из кармана пачку папирос, выбил одну и кинул в рот. Жестом предложил Веригину.
   Тот отрицательно мотнул головой.
   Клиновой убрал папиросы, достал коробок, ловко, одной рукой извлек спичку, зажег и прикурил.
   - Красиво... - оценил трюк Веригин и перешел к делу. - Вот что майор, мне на тот берег надо, с первыми же нашими подразделениями.
   - Понятно, - кивнул майор, - пока ничего определенного сказать не могу. Когда будет окончательно решение и план операции, сообщу.
  
   Удовлетворенный Веригин вернулся к своей полуторке.
   Может этого делать не стоило, бойцы и так понимали всю ответственность происходящего, но капитан построил всех шестерых, приказал быть в полной боевой готовности, назначить часового, без его разрешения не отлучаться даже по нужде.
   После этого Веригин сел в кабину и провалился в чуткую зыбкую дрему.
   Очнулся он около полуночи. Все тело одеревенело. Распахнув дверь, вывалился наружу. Выпрямился, сдерживая стон, сделал несколько движений размял плечи и спину. Потом уселся на подножку.
  
   Крутится, вертится шар голубой,
   Чуть слышно неслось из темноты...
   Безматерный... черт его дери с этим шаром.
   Веригин по лошадиному мотнул головой, приходя в себя.
  
   Где эта улица, где этот дом?
Где эта барышня, что я влюблён?
   Кеша Безматерный показался из-за кузова поправляя ППД за спиной.
   - Не спится, товарищ капитан?
   Григорий зевнул, чуть не вывихнув челюсть.
   - Не спиться...
   Безматерный пожав плечами и зашагал дальше огибая капот полуторки.
  
   Крутится, вертится шар голубой,
  
   Из кузова доносился богатырский храп. Стрекотали сверчки. Где-то вдали ухала артиллерия.
   Что-то тревожило его, мешало... . Григорий задумался. Может не стоило доверяться Клиновому? Остаться в штабе и следить за тем, как идет подготовка наступления? С другой стороны, стоять над душой у штабных... лишнее внимание и косые взгляды.
   Послышался оклик:
   - Эй, граница!
   - Чего тебе? - осведомился невидимый Безматерный.
   - Командира вашего до штабу кличут... - ответил голос с сильным украинским акцентом.
   Веригин нахлобучил фуражку и нетерпеливо обежал капот.
   - Товарищ полковой комиссар! - вскинул руку солдат стоявший рядом с Чеботаревым, - Вас до штабу вызывают.
   - Ведите! - коротко приказал Веригин.
  

* * *

   Утро было туманным. С запада прибоем накатывалась густая ружейная стрельба, переплетенная сердитым таканьем пулеметов. Изредка ухали орудия. Ночью разведчики переправились южнее Гродно, там где по словам местных коммунистов имелся подходяший для плавующих танков берег. Теперь они вели бой где-то впереди .
   Основные силы бригады, рано утром атаковали в лоб.
   Колонны техники и пехоты скопились в восточной части города напоминая Веригину разворачивающееся для броска змеиное тело.
   Перед выступлением Григорий устроил пограничникам небольшой инструктаж, объяснив задачу - находиться в первых рядах наступающей колонны, но при этом на рожон не лезть. Овечкин получил отдельное задание. Состояло оно в том, что б подогнать машину к конечной их цели - школе хорунжих и там соединится с остальными. Веригин предполагал, что Ольшина-Вильченский не горит желанием встретиться с бойцами Рабоче-Крестьянской Красной армии и вполне может дать деру. Вот тогда и будет польза от машины. Половину ночи Овечкин срисовывал карту города, вернее ту часть которую ему указал Веригин. Приказ он Овечкину написал самый внушительный с грозными словами об особом задании НКВД и любом содействии. Не бумага получилась, а прямо грамота охранная.Мало-ли чего. Наступление все-таки, а охотников на одинокую полуторку много. Кому раненых вывези, кому боеприпасы подвези. Потому и документ нужен, известно ведь, без бумажки ты.... .
   - Все понятно? - поинтересовался Веригин, в основном вопрос предназначался Гончаруку, знавшему русский язык хуже остальных.
   - Та ясно усе, - зачастил тот, - чаво ж тут не вразумить....
   - Вот и отлично, - оборвал Веригин.
   Что бы не привлекать лишнего внимания он надел форму и знаки различия полкового комиcара.
  
   На этот раз первыми Неман пересекли пехотные части сразу занявшие прилегающие к мосту дома. Поляки открыли было стрельбу из окон, но в этот раз переправу прикрывали установленные на грузовиках счетверенные зенитные установки.
   Веригин видел, как под их огнем стены домов на той стороне, вскипали, покрываясь пеной осыпающейся штукатурки и кирпичных осколков. Григорий вспомнил вчерашний день, тела танкистов распластанные на мостовой и злорадно сплюнул под ноги.
  
   Они медленно и насторожено двигались по улице, вытянувшись двумя колонами вдоль стен. В середине один за другим катили два бронеавтомобиля. Над домами в гулком утреннем воздухе разносились шаги, звяканье аммуниции постукивание двигателей.
   Веригин переложил ТТ в левую руку и вытер о гимнастерку вспотевшую ладонь. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Особого страха не ощущалось, ему и раньше приходилось бывать в в опасных переделках, но сейчас все было по другому.
  
   Тишину оглушительно разорвало, где-то за углом. Эхо запрыгало по переулку шарахаясь от стен.
   ТАХ! ТАДАХ! Загромыхало впереди, Веригин интуитивно опознал, били из нагана.
   Трое красноармейцев выбежали из-за поворота и выставив за угол винтовки одновременно открыли стрельбу назад, в переулок.
   ДАДАДАДА! Загрохотало в ответ, Веригин увидел, как пули бьют по стене оставляя отметины на штукатурке.
   Из-за угла пятясь выкатился взводный, обеими руками волоча кого-то обхватив под мышками.
   Он отдуваясь выволок тело из-за угла, подтащил к стене и задушенно прохрипел:
   - Санинструктора сюда! Быстрей!
   От угла до стены тянулась широкая черная полоса крови.
   Веригин сдвинул на затылок фуражку вытер лоб и покосился на Седых. Пограничник спокойно стоял рядом, но во всей его пружинистой фигуре чувствовалась настороженность, готовность к действию. За ним угадывались в рассветной мгле силуэты остальных.
  
   Подбежал санитар, на ходу расстегивая сумку с крестом. Командир взвода вытерев пот со лба, замахал рукой бронеавтомобилю.
   Тяжелая машина плавно приблизилась и замерла скрежетнув тормозами. В приоткрытом смотровом окошке белело лицо.
   - Баррикада у них там, из пушки надо! - захрипел в окошко подскочивший комвзвода.
   Позади машины распахнулась дверца, на брусчатку выпрыгнул танкист в синем грязном комбенизоне, подмышками и на спине у него расплылись большие пятна пота.
   - Чего застряли?
   - Да баррикада там, прикрыть бы нас...
   - А ну... - танкист подошел и быстро выглянул за угол, - точно, баррикада.
   Они о чем-то переговорили и танкист кивнув полез в машину.
   - Приготовить гранаты! - скомандовал взводный и принялся перезаряжать наган.
  
   Бронеавтомобиль рыкнул двигателем, качнулся и вырулил на перекресток. Взводный махнул рукой бойцам и побежал следом.
   Скрипнули тормоза, тяжелая машина на миг застыла. По броне прогрохотала пулеметная очередь. Пули с визгом разлетались от брони.
   Но тут башня со страшным грохотом плюнула сноп огня вдоль по улице. Уши заложило, сверху посыпались стекла.
   Веригин прижался спиной к стене, оглушенно затряс головой.
   За углом уже грохотали выстрелы, ухали взрывы гранат. И вдруг стихло.
   Григорий отклеился от стены, казавшейся такой незыблемой и надежной, шагнул вперед, сунулся за угол.
   С баррикадой было уже покончено, бронеавтомобиль тушей запирал улицу, перед ним в дыму копошились красноармейцы разбирая завал.
   - Пошли, - дернул плечом Веригин, вдруг ощутив, что гимнастерка прилипла к взмокшей спине.
   Бойцы растаскивали наваленный поперек улицы хлам: доски, перевернутую телефонную будку, какие-то ящики. Сбоку, у стены уставился невидящим глазом в небо некто в синем мундире, вместо второго глаза пучилось красное месиво. Еще один, в белой рубашке лежал рядом раскинув руки.
   Где-то по соседству вспыхнула ожесточенная пальба. Гулко ударил орудийный выстрел. Веригин вжал голову в плечи, происходящее нравилось ему все меньше.
   Метров сто пятьдесят они прошли в полной тишине и без приключений. У стены одного из домов размотал по мостовой гусеницу сгоревший БТ-5.
   "Из вчерашних..." - понял Григорий.
   Люки были открыты. Жутким запахом горелого мяса несло изнутри. Улицу вокруг покрывали битые стекла, гильзы, на стенах белели пулевые выбоины.
   - Ну, курвы... - буркнул один из красноармейцев, здоровенный рыжий детина, в выгоревшей гимнастерке.
   Улица плавно сбегала вниз, к площади с пустой облупленной чашей фонтана. Чернел у фонтана остов сгоревшего бронеавтомобиля тоже, наверное, из вчерашних. Громоздился вверх колесами перевернутый грузовик.
   Григорий пересчитал глазами своих и отвернулся.
   До перевенутого грузовика оставалось метров тридцать, передние красноармейцы замедлили шаг, насторожено вскидывая винтовки, осматриваясь.
   "Не нравится мне..." подумал Веригин, но что именно ему не нравится, капитан государственной безопасности додумать не успел. Происходящее замедлилось, будто во сне. Ударили выстрелы. Взводный, вдруг раскинул руки и рухнул прямо посреди улицы. "Как же его фамилия...?" - запоздало мелькнуло в голове у Григория, - "Ивашин, вроде...".
   Из-за перевернутого грузовика, из-за сгоревшей бронемашины, показались головы в угловатых кепи, сунулись длинные винтовочные стволы.
   Пожалуй в таких переделках Веригину бывать не приходилось. Растеряности не было, растеряность и страх как-то подсознательно трансформировывались в злобу.
   И когда створки окна на втором этаже, над площадью, распахнулись, и показался на подоконнике знакомый силуэт Максима, Веригин вскинул руку с пистолетом и высадил в окно, всю обойму, целя чуть выше толстого рифленого кожуха. Вроде даже попал, потому как вышла там секундная заминка, ствол пулемета слегка подался назад в комнату, но тут же снова утвердился колесами на подоконнике и проеме окна весело заплясал-замигал огонек выстрелов.
   Веригин еще жал, давил на курок, не осозновая, что ТТ лишь бесполезно щелкает, а происходящее вокруг завертелось и замелькало, будто катаешься на высокой карусели, той, что у детского городка на Елагином. Замечаешь картинку, но понять что к чему не успеваешь, карусель уносит тебя дальше по кругу, навстречу следующей картинке.
   Таких картинок на Веригина высыпался целый каскад.
   Красноармеец сползающий по стене, оставляя на штукатурке бурый след. Выгибающееся дугой тело взводного-Ивашина скребущее сапогами по брусчатке. Какой-то звон сверху. Распахнувшиеся окна второго этажа в доме напротив, силуэты в конфедератках и фуражках прикладывающие к плечам винтовки. Летящие вниз картофелины гранат.
   Об броню ближнего к Веригину бронеавтомобиля что-то со звоном разлетелось и на башне взметнулись языки пламени. Еще одна бутылка с синим огоньком у горлышка разбилась о капот, тут же растекшись жидким огнем по броне.
   Гранаты рванули у противоположной стены, угловатое тело бронеавтомобиля прикрыло Веригина и находившихся рядом с ним людей. Осколки с били в броню, впивались в стены домов. Злость накатила с новой силой, словно захлестнуло с головой ледяной черной волной.
   За спиной взревел ППД Безматерного, осыпав Григория стреляными гильзами.
   - Грррр!!! - подавился рычанием Веригин, руки сами загнали в ТТ новую обойму.
   Вокруг творилось страшное. Первый бронеавтомобиль занимался пламенем, из под капота валил густой дым. Задняя дверца была распахнута, оттуда свисали безжизненные ноги в сапогах.
   Из под днища кто-то полз распяливая рот в крике, и выкатив дикие округлившиеся глаза.
   Второй БА стоял чуть позади первого и садил очередями по площади. Справа и слева от Веригина красноармейцы вжимались в стены и задрав стволы били по окнам домов напротив.
   Григорий тоже выцелил силуэт мелькнувший в окне третьего этажа, два раза выстрелил. Но тут в стену со страшным грохотом ударило. Его швырнуло на землю, оглушило и сбило дыхание.
   "Амба!" успел подумал капитан, "привет вам от Веригина..." и свет погас.
  

* * *

  
   Отца Саня почти не помнил, а мать и вовсе померла при родах. Знал он о родителе только то, что тот из блатных. Повязали отца, когда Саня еще пешком под стол ходил.
   Саня долго кантовался в малине, куда его привели отцовские дружки, но малину разгромили легавые, а Саня дал деру и пополнил собой армию беспризорников затопивших страну Советов, после опустошительной Гражданской войны.
   Ночевал он городском парке, в заколоченном павильоне скетинг-ринга, где обитали еще десятка три таких же беспризорника разных возрастов. Они делились на шайки, каждая из которых промышляла своим способом. Вокзальные беспризорники попрошайничали, торговали ворованными папиросами и газетами купленными у другой шайки. Тырили, что плохо лежит.
   Еще были "Охотники", эти отлавливали по городу кошек и сдавали шкурки в какую-то туманную артель. Третьи назывались "Базарные" и соответствено кормились на базаре, подрабатывая кто во что горазд.
   Саня прибился к вокзальным. Их главаря, пятнадцатилетнего Дороху и его дружка-подельника Соплю, он видал еще в малине у отцовских дружков.
   В беспризорниках Саня продержался с полгода. Но однажды утром в сентябре сошел с киевского поезда мордатый лоснящийся нэпман, куривший диковинную сигарету. Когда буржуй отбросил окурок, Саня подобрал.
   Красномордый заметил и с Саней заговорил. Слово за слово пригласил в гости, пообещал дать пожрать, да показать какого-то диковинного попугая.
   Как назло кореша постарше Дороха и Сопля куда-то отошли, и Саня купился.
   Диковинный попугай дома у нэпмана натурально имелся, сидел в большой клетке, топорщил цветастые перья и разговаривал непонятным языком, судя по интонации ругался. Жратва тоже имелась в достатке. Саня налопался от пуза, даже дремать начал. Очнулся он от того, что нэпман сюсюкая запустил ему руку в штаны.
   Перепугавшийся Саня сцапал со стола здоровенный кухонный нож, красномордый им до того колбасу пластал, да и засадил нэпману в брюхо по самую рукоять.
   Что дальше было он не помнил, очнулся только дома, в подвале.
   Старшие товарищи, Сопля и Дороха покумекали. Дороха на Саню попенял, мол, из такой богатой хаты деру дал, ничего не прихватив. Сопля же к дому нэпмана сбегал, разнюхать, обстановочку. Рассказал, что легавые уже там, а нэпман, будь он неладен, отдал богу душу.
   Покумекав друзья сунули Сане полкраюхи хлеба, да посадили на московский поезд, чем-то задобрив проводницу. И поехал Саня, от греха подальше, в Москву.
   В Москве бравые милиционеры сняли его с поезда и не разбираясь накормили, да и отправили обратно на Украину, в детскую трудовую комунну имени товарища Горького.
   Милиционерам тем в поезде Саня, от греха подальше, Кешей назвался. А уж фамилией Безматерный его в комунне наградили.
   Саня-Кеша, как узнал, хотел идти резать того, кто такое фамилие ему выписал. Ведь насмешку, падлы, над малолеткой сотворили, на всю жизнь, насмешку.
   Однако объяснили новичку, что фамилия его не от того, что матерится он, как сапожник, а от того, что рос без матери. Ведь сам же рассказал воспитателям, что отца только помнит.
   В комунне новоиспеченному Кеше Безматерному, было хорошо, по всякому лучше, чем на воровской малине или в подвале под скетинг-рингом.
   Одна беда, матом Кеша к тому времени уже даже не ругался, а разговаривал и отучить его никак не удовалось. Нет, без ругани Кеша объясняться мог, да только выходило все односложно, с запинаниями и паузами.
   Комунна тем временем переехала под Харьков и стала называться имени Дзержинского. Шефство над комунной взяли чекисты Украины, добровольно отчислявшие со своей зарплаты деньги на ее содержание.
   Там в поселке Новый Харьков, где разместилась комунна, Кеша первый раз влюбился. Объектом его совсем еще детского чувства стала молодая воспиталка Елена Николаевна. Собственно все проявление Кешиных чувств ограничивалось влезанием по водосточной трубе на второй этаж к заветному окну и подглядыванием.
   Ничего такого подглядеть ему никогда не удавалось. Каждый раз повторялось одно и тоже: Елена Николаевна в ночной рубашке сидела на кровати, расплетала косу и расчесывала красивые русые волосы, напевая песенку, про то, как крутится вертится шар голубой. Детская любовь закончилась обрушением водосточной трубы и рваной раной на ноге. Не зря на Руси поговорку придумали: любовь зла. А еще песенка эта к Кеше пристала листом банным, видать, потому, что он под эту самую песенку с трубы гробанулся, вот и застряла в башке намертво.
  
   В комунне Кеша получил профессию слесаря, а в ОСОАВИАХИМе значок и звание Юный Ворошиловский Стрелок. После чего был призван в погранвойска.
   Так уж по жизни повелось, что в лидеры Кеша никогда не рвался, всегда прибивался к вожаку в компании и был при нем надежным вторым номером. Так случилось и в армии. Приклеился Кеша к Ивану Седых. Тот был парень что надо, повоевать немного даже успел. И Седых к Безматерному привязался, матом ругаться отучал, да за "Шар голубой" все ворчал. Ванька Седых вообще чем-то людей притягивал, Кондаков, вон, слова из него не вытащишь, а за Седых ходит, как собачонка.
   Так они всей компанией они в Гродненскую спецгруппу и загремели. А позднее и к капитану этому, железнозубому.
   Капитан Безматерному сразу не понравился. Все беды от таких вот начальников, немногословных, с цепкими глазами. Крикуны-пустобрехи поорут и успокоются, зато с тихонями ухо надо востро держать. А Седых повелся. От подозрений Кешиных только отмахнулся, да еще в несознательности обвинил, комсомолец хренов.
  
   Вот и сейчас, наблюдая за Кондаковым, бинтовавшим капитанскую башку, Кеша тоскливо прикинул, что тресни капитана булыжник посерьезнее, не до смерти, боже упаси, но так, чтоб мозги тряхнуло, глядишь и слег бы капитан на пару дней, а там глядишь все повернулось бы по другому.
   Но булыжник голову капитана Веригина лишь чиркнул мимолетом и все покатилось дальше, по начертанной судьбой колее.
   Капитан привалившийся к стене, как сломанная кукла, приоткрыл один глаз. Потом другой. Заморгал и попытался стряхнуть руки Кондакова.
   - Очнулись, товарищ капитан? - поинтересовался Седых.
   Капитан еще поморгал и повел глазами из стороны в сторону.
   - У подворотне мы... - пояснил стоявший у стены Гончарук, - як вас ранило ми сюди сховалися, сами ж наказали на рожон не лезть.
   Кондаков закончил и затянул узел. Полюбовался. Поднял с земли фуражку, отряхнул и подал Веригину.
   - Спасибо, - капитан потер рукавом глаза.
   - Запорошило? - обеспокоено спросил Кондаков. Повозился, снял с пояса фляжку. - Промойте товарищ капитан.
   - Чем это меня? - поинтересовался Веригин ощупывая голову.
   - Камнем, - пояснил Седых, - поляки пушку подтащили и жахнули. Первый раз в стену, тогда и вас камнями побило. Второй раз в бронеавтомобиль угодило. А Кондаков ихнему наводчику точно в щель засветил и амба.
   Веригин промыл глаза. Поморгал. Осторожно, держась за стенку попробовал встать. Зашатался.
   У Кеши даже надежда затеплилась, что капитан сейчас ляжет и на этом их задание окончится. Где-там... Веригин уже отряхивался.
   Кеша разочаровано вздохнул.
   - Пистолет ваш... - Седых протянул ему ТТ.
   Капитан выщелкнул обойму, передернул затвор. Седых ловко поймал вылетевший патрон, отдал капитану.
   Тот сунул патрон в обойму, из кармана галифе извлек еще горсть, пополнил недостачу и перезарядил пистолет. Оттолкнулся спиной от стены.
   - Пошли!
   Седых шагнул следом. Безматерный покорно двинул за другом. От прошедшей стычки осталось только чувство усталости, будто смену у станка отстоял.
   На брусчатке улицы чадил БА. Позади дымился второй бронеавтомобиль, его моторный отсек был разворочен прямым попаданием.
   Двое санитаров перевязывали раненых у противоположной стены. Кто-то стонал, кто-то глухо ругался. Здесь же рядом лежали убитые.
   По улице, хрустя щебнем и битым стеклом шагали вперед красноармейцы.
   Атмосфера вокруг сильно изменилась. На смену утренней неизвестности и настороженности пришло деловитое ощущение работы. Со всех сторон доносилась стрельба, пулеметные очереди, ревели моторы. Почему-то казалось, что все идет по плану.
   Они пересекли площадь с фонтаном. Стены густо покрывали свежие пулевые отметины.
   За фонтаном, у щитка легкого полевого орудия лежал поляк в форме. Судя по окровавленной дыре над бровью, тот самый, подстреленный Кондаковым наводчик. В полупустом ящике поблескивали снаряды.
   Седых мимоходом пнул дутое резиновое колесо и поцокал языком:
   - Молодец, Матвей!
   Кондаков промолчал.
   Капитан шагавший первым остановился и уткнулся в карту, в своем планшете.
   Но, тут же буркнул "Сюда!" и уверено зашагал вперед.
  
   У школы хорунжих, во всю шел бой. Пехота из-за ограды садила по окнам. Окна огрызались винтовочным и пулеметным огнем.
   Они тоже укрылись за оградой. Капитан вдруг повернулся к Седых,
   - Седых, бери... проорал он, ...Чеботарева, дуйте вокруг здания, там у них автомашины стоят. Смотри, чтоб ни одна сволочь не ушла... головой отвечаешь.
   - Так точно, товарищ капитан, не уйдет.
   Кеша проводил взглядом две удаляющиеся вдоль ограды спины, Седых и Чеботарева.
   Распылил неугомонный капитан свое воинство, подумал Безматерный, Овечкин с полуторкой где-то сзади, Седых с Чебой услал в обход... трое их осталось.
   Кондаков вскинув винтовку, что-то высматривал в прицел.
   Тем временем на помощь подтянулся танк. Чумазый БТ, дав пару очередей по окнам, выдавил высокие ажурные половинки ворот. За ним на плац хлынула пехота.
   Капитан вскочил, махнул им рукой и припустил к высоким дубовым дверям.
   Из окон продолжали стрелять. Мельтешили в оконных проемах вспышки, пули взбивали на плацу строчки пыльных фонтанчиков. Бежавший впереди командир со звездой политсостава на рукаве вдруг споткнулся, вскинул руки к горлу и покатился по земле. Из разорванной шеи хлестала кровь. Грузно топавший слева красноармеец дернулся и кулем упал в пыль.
   Кеше стало страшно, диким, животным страхом. Внизу живота все онемело, ноги стали заплетаться.
   Воздух рвало какофонией: сквозь грохот выстрелов пробивались вопли раненых, истошный рев "Ура".
   За спиной просвистело и с грохотом ударило в стену на уровне второго этажа, вырвав густое облако пыли и обломков .
   Уши заложило, звуки пропали.
   Чертов капитан продолжал бежать впереди, только втянул голову в плечи.
   Отгоняя страх Безматерный бессвязно заорал во всю глотку и выпустил по окнам короткую очередь.
   Немного полегчало. Кеша обогнал капитана и тяжело впечатался в стену справа от крыльца. Позади к стене прижался Гончарук.
   Бой кипел вокруг, перемещаясь внутрь здания. Бойцы уже лезли в окна прокладывая путь гранатами. Двое краснормейцев распахнули тяжелые створки дверей, третий швырнул в створ гранату, затем другую. Переждав взрывы все трое нырнули в поваливший дым.
   - Вперед, вперед, за ними! - Веригин толкнул Безматерного в плечо и сам юркнул в дверной проем.
   Гончарук пошарил рукой по ремню, вытянул из ножен штык, примкнул его к стволу винтовки и шагнул за капитаном. Безматерный выматерился, закусил губу и прыгнул в оскалившийся вспышками затянутый дымом и пылью дверной проем.
   Пыль, моментально забила нос, рот, глаза. Ноги зацепились о чье-то тело, Кеша упал, перекатился, но тут же вскочил, тыча вокруг пляшущим в руках стволом ППД.
   Справа из коридора доносился топот и выстрелы, слева занималось пламя. Позади них в дверь ломились красноармейцы.
   - За мной, - хрипло выдохнул капитан и рванулся на широкую мраморную лестницу.
   Ушибленное в падении колено ныло. Возбуждение распирало грудь, сердце трепыхалось в глотке.
   Навстречу капитану, с лестницы ударил выстрел, пуля впилась в подоконник. Следующая пуля ударила в стену срикошетив в люстру. На пол сыпануло стеклом и штукатуркой. Веригин отпрянул за выступ стены и два раза быстро выстрелил.
   Сквозь перила просунулся ствол винтовки и ответно грохнул вспышкой.
   - Паааберигись!!! - Кеша оттолкнул Веригина и резко распрямив руку метнул вверх по лестнице гранату. Припал к стене, раскрыл, как учили рот.
   Ахнуло так, что пошли перед глазами цветные круги, а уши заложило напрочь.
   Гончарук взбежал по ступенькам. На полу что-то дернулось и он сходу вогнал штык в раскинутое на полу запорошенное штукатуркой тело. С усилием выдернул обратно. Покрутил головой по сторонам, выразительно чиркнул ладонью по горлу. Пинком отправил вниз винтовку с расщепленным прикладом.
   Первым в коридор шагнул Веригин. За ним, тенью скользнули Гончарук с Кондаковым.
   Кеша Безматерный держался в арьергарде.
   Ему снова стало страшно. Хрен знает сколько поляков прячется в этом коридоре.
   Где-то правее глухо затарахтел пулемет. Капитан прислушался и кивнул головой вправо.
   Первая дверь по коридору была распахнута настежь.
   Кондаков скользнул внутрь, Кеша двинулся следом прикрывая снайпера.
   Судя по окровавленным бинтам на полу, носилкам и расставленным на столах коробкам и банкам здесь находился импровизированный лазарет.
   Никого не обнаружив они вернулись обратно в коридор.
   - Пусто, - пояснил Безматерный, в ответ на капитанский вопросительный взгляд: - кровища только везде.
   Следующей была дверь украшенная внушительной медной табличкой. За ней глухо тарахтел пулемет, бабахали винтовочные выстрелы.
   Безматерный достал гранату, но чертов капитан, указал большим пальцем на дверь и прошептал:
   - Брать живьем...
   Кеша вскинул глаза на Веригина. Где ж видано, чтоб на пулемет лезть, да еще живыми брать!?!?!?
   Лицо Гончарука тоже выражало удивление. И только скуластая физиономия Кондакова оставалась неподвижной, как древняя маска.
   "Пошел он на хер, капитан этот,"- думал Кеша трясущимися от бешенства руками, меняя магазин в ППД, "ему надо, нехай он и берет живьем... если успеет, а я ему не нанимался под пулемет лезть!"
   Похожие мысли читались в побелевших от злости глазах Гончарука.
   Покончив с магазином Кеша ловчее перехватил ППД, положил руку на дверную ручку и вопросительно поднял голову.
   Капитан Веригин внимательно посмотрел Безматерному в глаза, заглянув, как тому показалось, в самую душу, разглядев там страх, смятение и волну поднимающейся звериной злобы.
   Безматерный скосил глаза на Кондакова, затем на Гончарука и потянул дверь на себя.
   От коричневых мундиров зарябило в глазах. Но разглядывать, а тем более подсчитывать времени не было. Гончарук сзади громко прокричал свое: Rece do gory!!!!!
   Все пришло в движение.
   Стоящий ближе всех высокий солдат в каске и в полной пехотной выкладке, поворачивается было к ним, но над ухом громыхает трехлинейка Кондакова и пехотинец отлетает к стене.
   Оглохший на одно ухо Безматерный прыгает в комнату. Остальные за ним.
   Кеша двигается вдоль стены, поливая очередями, моля только чтоб не заело ППД. Комната тонет в дыму и грохоте. Боковым зрением Безматерный замечает, как капитан стреляет в пулеметчика, лежавшего на придвинутом к окну столе, как валится на пол Кондаков, сцепившись с низорослым широкоплечим коротышкой, как Гончарук швырнув гранату в боковую комнату, отскакивает в сторону.
   Поляки тоже кричат, офицер у окна вскидывает наган, два раза стреляет в Веригина, но пуля Гончарука сносит ему пол черепа, а проклятый неуязвимый капитан спокойно, как на стрельбище, меняет обойму в ТТ.
   Кеша вдруг осознает, что из о всех сил орет вслух свой любимый "шар голубой" и от этого страх куда-то отступает, оставляя злость, азарт и возбуждение.
  
   - Крутится, вертится шар голубой!
   - хрипит Кеша сорванным голосом.
   Падает скошенный очередью поляк в конфедератке, целившийся в Гончарука. Смешное угловатое кепи катится под ноги.
  
   -Крутится, вертится над головой!
  
   Сползает по стене другой, с медицинской повязкой на рукаве.
   Кондаков выбирается из под коротышки, в спине у того, торчит деревянная рукоять ножа.
    
   -Крутится, вертится, хочет упасть!
  
   На пороге боковой комнаты, куда Гончарук кинул гранату, возникает кто-то в грязном изорванном мундире, и кривя залитое кровью лицо с размаху бьет Кондакова по голове саблей. Тот подставляет трехлинейку, от цевья летят щепки. Гончарук с разворота бьет изорванного прикладом в голову...
   -Кавалер барышню хочет украсть!
  
   С пола поднимается фигура с перевязанной головой направляет на Безматерного ствол карабина, но валится под ноги получив короткую, патрона в три, очередь.
  
   -Но вскоре то счастье пропало
  
   Из ниши в стене выскакивает офицер в портупее, и вскинув пистолет стреляет Кеше в грудь.
  
   -На самый ужасный манер.
   Бум! Бум! Бум! Тяжелые удары отбрасывают Кешу к стене. Автомат бьется в руках, как живой, опустошая магазин в живот офицера.
      
       Поручику стряпка сказала,
    Что "стал к ней ходить анжанер"...
  
   Комната почему-то краснеет, а во рту становится солоно. Перед глазами возникает лицо Ивана Седых.
   -Я же тебе говорил, Седой... - хрипит Кеша захлебываясь кровью, - Я же тебе говорил, не связывайся...
   Лицо Седых исчезает и Кеша Безматерный летит в бездонную черноту.
      
  

* * *

  
   Фегель в ярости расхаживал по летному полю, пиная попадавшиеся под ноги предметы.
   Он был не из тех, кто перекладывал на других свои неудачи, а случившееся явно свидетельствовало о его, Карла Фегеля, некомпетентности.
   Так легко найденная ниточка так же легко и потерялась в прозрачных водах безымянной польской речки. На память остались только брошенные на дне кусачки, которыми беглецы перекусили проволоку ограждения, да обрывки конфедератки, по которым пес безуспешно пытался взять след.
   Доннерветтер!!! Фегель пнул сапогом подвернувшуюся жестянку из под масла.
   Он отправил этого чертового поляка обратно за колючку, вместо того, что запереть его под замок и выставить охрану. А полячишка, не будь дурак, понял, что дело плохо и дал деру. Теперь вся эта братия в Вевельсбурге, по которой давно плачет лечебница, сживет его со свету, когда узнает...
   Хлопнула дверь здания, конвой вел на допрос к Рауффу очередного пленного. Гюнтер не унывал, в поисках хоть какой-то зацепки допрашивал всех пленных по одному.
   Фегель опустился на траву и уставился в хмурое сентябрьское небо. Над ним безучастно барражировали грязные разлапистые облака.
   Рауфф ему нравился, парнем он был прямым и незамысловатым, наверняка из простой рабочей семьи. Но имелась в нем одна любопытная загадка, которую Фегель безуспешно пытался разгадать. Произношение. Рауфф говорил по-немецки с легким акцентом. В свое время Фегель немало поездил по стране и, он смел надеяться, что неплохо разбирается в территориальных особенностях немецкого языка. Каждый раз Фегелю казалось, что он близок к отгадке, ему ясно слышался баварский или саксонский говор, но прислушавшись по лучше, он понимал что очередной раз ошибается. Собственно Фегелю ничего не стоило проверить откуда Рауфф родом, или просто спросить у него самого. Однако Карлу нравилось биться над этой головоломкой.
  
   Фегель прикрыл глаза.
   У ангаров снова хлопнула дверь. Послышались торопливые шаги. Кто-то громко прокричал:
   - Герр оберштурмбаннфюрер!!!
   Фегель приподнялся на локте. К нему бежал солдат из охраны лагеря.Подбежав, солдат вытянулся, отдал честь и сообщил:
   - Вас зовет гауптштурмфюрер Рауфф!
   - Передайте, что я иду... - пробурчал Фегель.
  
   Рауфф сидел на столе в своей излюбленной позе, покачивая ослепительно начищенным сапогом. На лице застыло абсолютно непроницаемое выражение.
   Напротив, на краешке стула ерзал сжавшийся в комок поляк.
   Тонкая шейка торчала из засаленного воротника. На перекошенном от ужаса личике в совершеннейшей асимметрии размещались глаза, рот, нос, даже уши топорщились криво, одно выше другого. Весь этот творческий беспорядок Создатель щедро приправил горстью родинок разного калибра.
   На вид, Фегель дал бы ему лет четырнадцать - пятнадцать.
   Сбоку у стены стоял переводчик.
   - Это рядовой Пшемыслав Овсейчик, - невозмутимо сообщил Рауфф, - я пообещал отпустить его домой.
   Рядовой Пшемыслав Овсейчик бросил на Фегеля затравленный взгляд и всхлипнул.
   Фегель покосился на пленного и уставился в лицо Рауффа.
   Пленный же угадав в Фегеле начальство запричитал слезливой скороговоркой.
   - Отпустите меня, пан офицер, я простой крестьянин, я служил писарем. Я даже не держал в руках винтовку. Отпустите меня пан офицер!
   - Заткнись! - прикрикнул на него Рауфф, и парень умолк не дожидаясь перевода.
   Выдержав театральную паузу Гюнтер заговорил:
   - Он служил писарем в штабе резервистской бригады. Той же бригады, откуда и наша парочка. Парень не так прост, как кажется на первый взгляд... он сообразил, что нам нужна любая информация об этих двоих и предложил съездить с нами к штабу бригады, если от него еще что-то осталось. Говорит, там в канцелярии есть личные дела всех резервистов.
   - И за это вы обещали его отпустить?
   Рауфф кивнул.
   Фегель задумался... заметив у стены переводчика повернулся к нему:
   - Спасибо, вы свободны...
   Переводчик вытянулся в струнку, щелкнул каблуками и вышел.
   - Рауфф, - принесите карту, - попросил Фегель, - она висит на стене в соседней комнате.
   Гауптштурмфюрер соскочил со стола и вышел. Вскоре он вернулся неся довоенную карту Польши. Карта, в деревянной рамке, под треснутым стеклом, раньше украшала комнату совещаний базировавшегося здесь польского авиаполка.
   - Chod? tu, - обратился Фегель к поляку, - покажите.
   Пшемыслав Овсейчик подскочил к карте, близоруко прищурился и ткнул грязным пальцем.
   - Вот, - сообщил он, - здесь, Понятова! А вот здесь военные заводы, штаб и канцелярия.
   Поляк, пожалуй, прав, в личном деле можно откопать зацепку. А отпустить этого заморыша... да кому он сдался... .
   - Ну что ж... если ты поможешь нам... можешь рассчитывать на то, что мы поможем тебе... - с нажимом на последнюю фразу произнес Фегель.
   Он, вдруг, вспомнил Вацлавского и кровь бросилась ему в лицо.
   - Но если ты попробуешь хитрить или захочешь смыться! - рявкнул он, - И тебе, и твоей семье не поздоровится!
   Пшемыслав Овсейчик испуганно заморгал и вжал голову в воротник.
   Фегель повернулся к Рауффу.
   - Браво, Гюнтер! Нужно действовать и, как можно, скорее. Заприте его где-нибудь под надежной охраной.
   Рауфф с достоинством кивнул и позвал из коридора двух солдат.
   Оставшись наедине с начальством Рауфф уселся на стол, в свою излюбленную позу, покачал сапогом. Протянул Фегелю раскрытый портсигар, но тот отрицательно мотнул головой.
   Рауффа это не смутило, он закурил, затянулся и прищурился сквозь дым.
   - Между прочим, герр оберштурмбаннфюрер, вы так и не рассказали мне, какого дьявола мы бегаем за этим полячишкой.
   Фегель пожал плечами и на мгновение задумался... Снова в голосе Рауффа, черт его дери, какой-то странный выговор, вюртембергский, что ли.
   А Гюнтер пожалуй прав, он, как никак, рискует жизнью, а значит имеет право знать хотя бы часть...
   - Что ж... протянул наконец он.
   Рауфф выжидающе поднял бровь.
   - Мы разыскиваем документы, Гюнтер. Документы, которые немецкая разведка пыталась вывезти из Киева еще в 1918 году. Но поезд потерпел крушение и документы попали к красным, в один из партизанских отрядов. Ситуация в России тогда была сложная, гражданская война и все прочее, так что партизаны спрятали документы до лучших времен. Потом Советы сцепились с Польшей. Тогда-то красные и попытались забрать документы. Но теперь уже русский бронепоезд, где везли бумаги оказался отрезан и попал в окружение. Они спрятали ящик, а бронепоезд взорвали. Поляк, которого мы... - Фегель поморщился, - ... которого я так глупо упустил, был одним из тех, кто помогал спрятать ящик тогда в 1920 году. Наше ведомство перехватило архив польской разведки, когда поляки вывозили его из Варшавы, разнюхав таким образом все подробности.
   Рауфф задумчиво покачал сапогом.
   - И какие же документы не потеряли своей актуальности за 20 лет?
   - А вот этого, дорогой мой, я вам сказать не могу. Пока не могу.
   Фегель сделал паузу и продолжил:
   - Я сейчас напишу соответствующий приказ, поезжайте в Лукув, там должен стоять мотопехотный полк. Договоритесь, что б нам выделили охрану, дороги не безопасны. Выясните у них оперативную обстановку. Выедем завтра, рано утром.
  
   Разъяренный Рауфф вернулся через четыре часа. В лобовом стекле грузовика белели две пулевые пробоины. Следом за "блицем" катили два заляпанных грязью броневика. Кавалькада проехала ворота и затормозила у ангаров.
   Из кузова выпрыгнул молодой унтер-офицер, следом за ним на траву выбрались восемь солдат.
   Как выяснилось полк в Лукуве действительно стоял. Вот только в предыдущих боях мотопехоте порядком досталось. Почти вся бронетехника находилась в неисправном состоянии. Во взгляде оберста с которым общался Рауфф сквозила откровенная ненависть, но с приказом не поспоришь. Почти три часа машины приводили в божеский вид.
   С оперативной обстановкой тоже нет ясности. Немецкие войска ведут бои на подступе к Брест-Литовску, но территория полна рассеянных групп польских военнослужащих. Часть из них деморализована и не опасна, но есть и такие кто ведет партизанские действия или пытается прорваться за границу, в Литву, например. По дороге в эту проклятую Лукуву их обстреляли какие-то оборванцы. Дали залп из кустов и сбежали.
   Вообщем, резюмировал гауптштурмфюрер Рауфф, поездка обещает быть увлекательным приключением.
   Однако Фегель уже все обдумал. Больше он не позволит никаким случайностям нарушить свои планы.
   Через десять минут у машин кипела работа. Солдаты снимали с "блица" брезентовый тент. Пулеметный расчет пристраивал на крыше кабины MG34.
   Экипаж одной из SdKfz 221 чертыхаясь закреплял на броне собственные пожитки и коробки боекомплекта, максимально освобождая внутреннее пространство.
   Именно там Фегель решил транспортировать пленника под своим личным присмотром.
  
   Утро выдалось пасмурным. После короткого инструктажа пехотинцы полезли в кузов. Рауфф сел в кабину.
   Фегель с Овсейчиком втиснулись в тесное пространство броневика. Короткая колонна урча моторами утянулась в ворота, под безучастные взгляды охраны и хмурые взгляды пленных.
  
   Броневик нещадно швыряло и подбрасывало на колдобинах. Хорошо хоть ночной дождик прибил пыль. Пшемыслав Овсейчик втиснутый в угол трещал без умолку, то приглашая пана офицера в их деревню в гости, обещая угостить фляками и бигосом, то принимаясь рассказывать о своей жене и близнецах-дочках.
   Фегель пытался усидеть на неудобном железном ящике, больше свободного места в машине не было. Стоящий за пулеметом рыжий ефрейтор косился на них с улыбкой. Водитель невозмутимо крутил свой непостижимый, с обратным уклоном руль, поглядывая в специальные окошки.
   На очередной выбоине терпение оберштурмбаннфюрера истекло, вперив в Овсейчика гневный взгляд он рявкнул:
   - Заткнись!
   Пленный втянул голову в плечи.
   Фегель встал в полный рост, с наслаждением выпрямляя затекшие ноги.
   Снаружи тянулись какие-то сгоревшие поля. Промелькнул перевернутый грузовик на обочине.
   Пулеметчик покосился на Фегеля, сдвинул каску на затылок и прокричал ему в ухо:
   - Герр оберштурмбаннфюрер, это конечно не мое дело, но вы представляете собой отличную мишень.
   В голосе пулеметчика отчетливо звучали ехидные нотки. Грубо выругавшись Фегель плюхнулся обратно. Но через десять минут снова вскочил. Истерзанный зад отчаянно ныл, мышцы ног сводило. На этот раз он так глянул на пулеметчика, что рыжий счел за лучшее промолчать.
   Впереди, плавно покачиваясь плыла корма первого броневика. Позади метрах в сорока бултыхался на колдобинах "блиц" с Рауффом в кабине.
   Вдоль дороги попадались сгоревшие машины, разбитая польская техника, раздутые трупы домашней скотины.
   Один раз они обогнали длинную колонну военнопленных. Поляки угрюмо брели под охраной десятка автоматчиков.
   Серая лента дороги петляя ложилась под колеса. Пузырился на капоте красный со свастикой флаг, призванный облегчить летчикам опознание машин.
   - Герр оберштурмбаннфюрер, - снова подал голос рыжий, - Как вы думаете, скоро все это кончится?
   Фегель покосился на ефрейтора. Молодой рослый парень, под срезом каски веснушчатое, смешливое лицо.
   - Надеюсь, что скоро, - пожал плечами Фегель.
   А может все уже закончилось..., подумалось ему.
   Ничего похожего на ту войну, которую он помнил. Ни долгой окопной возни, ни кровопролитных атак, ценой огромных потерь позволяющих продвинуться на несколько сот метров. Теперь все решала техника: танки, авиация, ну и конечно связь. Интересно, вмешается ли в войну Англия и Франция?
  
   К полудню на въезде в какой-то городок им пришлось остановиться. Поперек дороги стояло заграждение, а на обочине грозно возвышался танк.
   Подошедший к машинам лейтенант увидел Фегеля, отдал честь и попросил предъявить документы.
   Вскоре солдаты отодвинули заграждение и лейтенант махнул им рукой.
   Теперь порядок движения изменился и бронемашина Фегеля шла первой.
   Городок был забит войсками. На улицах вытянулись бесконечные колонны техники, грузовики, конные упряжки. Солдаты курили у машин, загорали на газонах и просто толпились на мостовой. На площади у ратуши зеленела внушительная клумба, вокруг дымили полевые кухни, галдели очереди солдат с котелками.
   От запаха гуляша витавшего в воздухе у Фегеля заурчало в желудке. Вспомнился его любимый гуляш по-венгерски, мастерски приготовляемый экономкой фрау Крупп.
   В грузовике у Раффа имелся, конечно, сухой паек, но раз уж подвернулся случай, почему бы не перекусить. Заодно не мешало выяснить обстановку.
   Штаб Фегель вычислил по машинам связи, стоявшим у костела. Передав Овсейчика под наблюдение Рауффа, и приказав Рауффу заняться обедом, он направился к машинам с антеннами.
   Вернулся Фегель через полчаса. Ничего особенного разузнать не получилось. Дивизия ожидала здесь приказа на выдвижение к фронту, обстановка вокруг была спокойная, никаких эксцессов за прошедшие двое суток не произошло.
  
   Над площадью неслась заунывная мелодия, выдуваемая толстым фельдфебелем из губной гармошки. Кучка солдат помогая себе пинками и тумаками стригли бороды трем религиозным евреям. Те вырывались, путались в полах своих черных лапсердаков пытаясь увернуться от портняжных ножниц. В очереди к ближайшей полевой кухне, "парикмахеров" весело подбадривали, свистели и давали советы.
   Пришельцем с другой планеты выглядела пожилая польская пани в желтом платье, с вызывающим выражением лица катавшая вокруг клумбы детскую коляску. Из коляски таращился щекастый младенец.
   Фегель подмигнул младенцу и зашагал к своим.
  
   Подчиненные за обе щеки уплетали обед. Даже Овсейчик шустро опустошал котелок под присмотром рыжего пулеметчика.
   - Герр оберштурмбаннфюрер, - обратился к нему унтер, - ваш обед в машине, на сидении.
   Через полчаса их небольшой отряд покинул гостеприимный городок и продолжил свой путь на юг.
   Опять летела под колеса темной лентой дорога. Ветер раздувал красный флаг на капоте. Обнаглевший Овсейчик откинулся в угол и по-детски сладко заснул пустив на грязный воротник нитку слюны.
   Понятова вынырнула из-за леса через два часа езды. Фегель поглядел на карту, затем тряхнул Овсейчика за плечо: - Приехали...
   Пшемыслав вскинулся, ошалело поглядел на Фегеля, затем перевел взгляд на стоящего за пулеметом рыжего ефрейтора, и снова на Фегеля. В синих глазах его наконец прояснилось.
   - Это Понятова! - перекрикивая шум двигателя прокричал Фегель, указывая на дома вдалеке, - куда теперь?
   Они подъехали к перекрестку. В ведущем броневике вопросительно оглянулся унтер-офицер.
   - Направо, - сказал Овсейчик вглядевшись в очертания домов впереди. - До водонапорной башни и налево.
   Фегель махнул рукой показывая остальным, следовать за ними. Вскоре они миновали высокие кирпичные заводские корпуса. Пересекли железную дорогу. Проехав по прямой еще километра три уткнулись в распахнутые ворота опутанные колючей проволокой.
   - Приехали! - прокричал Овсейчик указывая рукой, - Вон те дома!
   Они медленно въехали на территорию военного городка. Боев здесь не было, хотя и виднелось несколько воронок, наверное от авиабомб. Они медленно катили мимо двухэтажных пакгаузов и казарм, построенных судя по архитектуре лет сто назад еще для русской армии.
   Немецкие тыловые и хозяйственные части до сюда еще не добрались. Зато, судя по всему мародеры и жители окрестных деревень тут уже похозяйничали.
   Вокруг царил разгром и беспорядок. Южнее тянулась невысокая гряда холмов, белели деревенские домики. Стайка босоногих пацанов толпилась за проволочным забором наблюдая за ними.
   - Вон там наша канцелярия, а документы в подвале! - снова закричал пленный показав рукой.
   Здание из красного кирпича имело форму русской буквы "Г". Боковое крыло пострадало от попадания бомбы. За выбитыми окнами виднелись обрушившиеся перекрытия.
  
   Фегель прошелся перед коротким строем солдат и остановился напротив унтер-офицера.
   - Расставьте караулы, осмотрите здание. Одну машину отправьте разведать окрестности. Выполняйте.
   Унтер отдал честь и повернулся к солдатам.
   Овсейчик стоял около Рауффа, и напоминал нахохлившегося воробья рядом с красавцем соколом. Несмотря на теплый день, одетый в свою грязную шинель, из которой нелепо торчала круглая лопоухая мальчишеская голова.
   "Ребенок, - подумал Фегель, глядя на розовые оттопыренные уши, сквозь которые просвечивало солнце, на пух на щеках... Мальчишка."
   Овсейчик провел их к лестнице, спустился вниз.
   Дверь в подвал была сорвана с петель и валялась у стены. Они прошли небольшую комнату, следующая дверь уцелела, но замок был выломан. За дверью тянулись длинные ряды стеллажей с папками. Часть из них была опрокинута, в проходах громоздились горы картонных папок. У стены, под маленьким подвальным окошком валялись обгоревшие бумаги.
   Овсейчик удивленно оглянулся и вздохнул.
   - Когда мы уходили, тут был полный порядок...
   Рауф положил руку на кобуру, прошелся между стеллажами, осматриваясь.
   - Ищите Пшемыслав, - обратился к нему Фегель, - до заката у нас мало времени, я не хотел бы оставаться здесь на ночь.
   Овсейчик наморщил лоб и озабоченно поинтересовался:
   - Как зовут того парня? Васинский?
   - Вацлавский, - опередил Фегеля Рауфф, - Юзеф Вацлавский. И Войцех Маляр.
   Овсейчик деловито оглядел стеллажи прошелся по проходу вперед и назад, затем подошел к поваленным стеллажам и начал разгребать гору папок.
   Рауфф достал портсигар и вопросительно произнес:
   - Герр оберштурмбаннфюрер?
   Фегель отрицательно мотнул головой. Вот, опять в голосе Рауффа промелькнула странная интонация. Черт, что ж за говор у него? Может тюрингенский?
   Гауптштурмфюрер Рауфф не догадываясь о страданиях Фегеля, связанных с собственным произношением, сунул в рот сигарету и закурил.
   Фегель прошелся по разгромленному помещению, поворошил сапогом обугленные папки. Поднял валявшийся в углу табурет, смахнул пыль и сел.
   Медленно тянулись минуты. Овсейчик рылся в папках, как собака раскапывающая лисью нору. Рауфф невозмутимо пускал дым в потолок.
   Фегель откинулся на стену и прикрыл глаза. Ему вдруг до боли захотелось домой. Скинуть форму и превратиться в обычного человека. Забыть, хоть на время, о всей этой войне, об идиотском задании. За последнюю неделю в нем что-то перегорело. А ведь совсем недавно, в разговоре с Рауффом он восхищался Найоксом и провернутой им операции в Гляйвице, сам мечтал об участии в чем-нибудь похожем.
   На улице раскатисто прогрохотала пулеметная очередь.
   Рауфф поперхнулся дымом. Овсейчик встревоженно поднял голову и замер.
   Фегель вскочил на ноги, махнул Рауффу оставаться на месте и рванул к лестнице, на бегу выхватив из кобуры пистолет.
   Выбежав на крыльцо Фегель огляделся. У грузовика озирался встревоженный унтер с автоматом на изготовку. Остальные укрылись в здании.
   Из-за угла донесся шум мотора, затем показался броневик. В открытой башне, за пулеметом торчал уже знакомый Фегелю рыжий ефрейтор, улыбавшийся до ушей.
   Заметив встревоженное начальство, рыжий стер улыбку и доложил:
   - Мальчишек шуганули, герр оберштурмбаннфюрер! Они через забор лезли, вот мы пальнули в воздух, для острастки.
   Унтер украдкой продемонстрировал рыжему кулак. Фегель зло сплюнул под ноги и рявкнул командным голосом, так что остатки улыбки моментально сдуло с физиономии пулеметчика:
   - За ребячество будете наказаны! Продолжайте патрулирование!
   Он сунул люгер в кобуру и зашагал обратно.
   Овсейчик все так же ворошил папки. Рауфф ковырял перочинным ножом какую-то деревяшку.
   Прошло еще минут сорок. Наконец Пшемыслав вскочил и протянул Фегелю папку.
   - Вот, Вацлавский!
   - Отлично, - похвалил его Фегель, - теперь найдите мне второго.
   Овсейчик снова прошелся между стеллажами и принялся копаться в грудах бумаг.
   Фегель раскрыл папку. С выцветшей фотографии на него весело смотрел Юзеф Вацлавский. Фотокарточка была моложе оригинала лет на десять. Оберштурмбаннфюрер принялся медленно читать.
   То, что искал, он обнаружил на третьей странице. В графе Родственники/Лица для сообщения вести о смерти/ранении военнослужащего: София Лифшиц (Вацлавская), проживает по адресу Брест, ул. Задворска 4.
  
   Папку Маляра Овсейчик откопал через час.
   Они поднялись на крыльцо. Багряный шар солнца уже завис над полями. На холмах у околицы деревни все так же толпились мальчишки разглядывая пришельцев.
   Солдаты лениво топтались у машин. Овсейчик сиял, как начищенная медная бляха.
   - Ну что ж... - Фегель повернулся к пленному, - вы нам очень помогли. Теперь вы свободны.
   - Спасибо, пан офицер... - Овсейчик нерешительно топтался на месте.
   Рауфф уже отдавал указания унтер-офицеру. Водитель "блица" вскарабкался в кабину.
   Фегель вопросительно поднял бровь: - Что-нибудь еще?
   Овсейчик нерешительно переступил с ноги на ногу и наконец промямлил:
   - Пан офицер, напишите мне какую-нибудь бумагу, а то первые же встречные солдаты отправят меня обратно в лагерь.
   - Вы правы, - Фегель повернулся к Рауффу: - Гюнтер, напишите сопроводительное письмо. О том, что этот человек находится в зоне особых интересов СС и в таком духе. Не забудьте печать и подпись.
   Вскоре рядовой Пшемыслав Овсейчик весело шагал в сторону сосновой рощи, до родного дома отсюда ему оставалось топать всего-то километров десять по прямой.
   Короткая колонна из двух бронемашин и грузовика катила в противоположном направлении. Фегель решил не рисковать ездой в темноте и заночевать в Понятове.
   Он с удовольствием восседал на мягком сидении в кабине, сжимая в руках заветные папки. Рауфф же трясся в кузове вместе с солдатами.
  
   Пшемыслав Овсейчик карабкался по склону холма прочь от разгромленного штаба. Счастье распирало его изнутри так, что ломило ребра. Карман жгла заветная бумага, гарантирующая возвращение домой. А до этого самого дома оставалось всего-то ничего: подняться на холм, пробежать сквозь перелесок, перебраться через речку и и полями до родной деревни. А там Баська и румяные мордашки близнецов.
   Багровый солнечный шар катился к горизонту, шелестела листва и вообще, жизнь казалась прекрасной и удивительной. Овсейчик несся меж молоденьких сосенок и елей не чуя под собою ног.
   И когда он вдруг споткнулся о высунувшийся из-за дерева сапог и покатился по ковру из желтых сосновых иголок, Овсейчик всей душой еще тянулся, рвался туда, к домику с палисадом, к дыму над трубой, к жене, к близняшкам. Но под ложечкой уже разбухал ледяной шар, и сердце, сбившись с ритма, разрушительно загрохотало невпопад, словно двигатель со сломанным поршнем.
   Овсейчик подскочил было, но в лицо ударил грязный сапог блеснувший кавалерийской пряжкой и хриплый голос удивленно протянул:
   - Куууда? Лежи, предатель!
   Овсейчик перевернулся на спину, зажимая ладонью разбитый нос.
   Струившийся сквозь деревья багряный свет вычертил четыре фигуры. Лиц Овсейчик не мог разглядеть. В опущенной руке крайнего слева тускло блеснула сабля.
   Зашарили по карманам чужие, заскорузлые ладони и заветная бумага прошуршала под пальцами.
   "Все." - стукнуло в голове у Пшемыслава Овсейчика, "Конец!"
   - Пан поручик, - захрипел знакомый уже голос, - тут на немецком...
   - Это не то, что вы подумали, - упавшим голосом пискнул Овсейчик, размазывая по лицу слезы и кровь, - вы не поняли.
   - Понимать ничего не надо, - возразил ему властный голос, - тут все написано.
   - Проклятый предатель! - подхватил другой голос, - получай, выблядок!.
   Ухо Овсейчика взорвалась болью. Левая часть головы погрузилась в ватную тишину. А потом солнце ослепительно полыхнуло в занесенной сабле и наступила темнота.
  
  

* * *

   Они шагали всю ночь, ориентируясь на орудийный грохот доносящийся с востока. Дорога куда вывел их крестьянин была узкой, ухабистой, и наверное потому безлюдной. Зато в дали двигались колонны грузовиков, мотоциклы, лучи фар призрачно мелькали выхватывая куски леса, кустарник.
   Когда Юзеф заговорил о Бресте и своей сестре, Войцех только пожал мощными плечами, Брест, так Брест. Главное, что там еще дерутся наши, а значит может удастся добраться до какого-нибудь польского подразделения.
   Помолчав, верзила все же тихо добавил:
   - А если наше дело табак, у нее можно будет отсидеться?
   Юзеф задумался... рассказать ему? Да собственно никакого такого секрета, подумаешь, ящик какой-то двадцатилетней давности... а ведь этот смешной, похожий на тюленя еврей спас ему жизнь...
   - Не знаю, - после паузы ответил Юзеф, - Если немцы будут нас серьезно искать, обязательно отыщут и ее. Доберемся, там видно будет...
   Некоторое время они шагали молча, наконец Юзеф продолжил:
   - Понимаешь, тут вот какое дело... в ту войну.... Юзеф запнулся, но тихо продолжил, - я у красных служил, так уж получилось... надеюсь тебя это не смутит...
   Он покосился на Войцеха и наткнулся на внимательный встречный взгляд:
   -Меня не смутит, - твердо ответил Войцех, - если б я мог тогда, я бы тоже воевал на стороне красных. Мне наплевать на коммунизм прочую политическую хреновину, но ты, наверное, видел, что на той войне делали с нашим братом?
   Юзеф видел, и запомнил на всю жизнь поголовно вырезанные местечки, растерзанные трупы на улицах. По обе стороны фронта воевали банды и прочий сброд. Погромами грешили все, но поляки на этом поприще отличилось больше.
   Он кивнул...
   - Ну, меня-то особо не спрашивали, мобилизовали и все. Короче я служил на бронепоезде и имелся там у них ящик с какими-то секретными документами. Здесь, недалеко от Бреста зажали нас в тупик, бронепоезд пришлись под откос пускать, а самим пехом пробираться. Ну и ящик этот с собой тащить. Потом комиссар приказал зарыть ящик, а мы разошлись в разные стороны.
   Вацлавский ненадолго умолк, вспоминая.
   - Не поверишь, - продолжил он, - немцы на первом же допросе припомнили мне этот проклятый ящик. На кой он им понадобился спустя двадцать лет? Ну а потом мы с тобой дали деру, да только, сдается, раз уж им так приспичило, то и Зоську они рано или поздно найдут.
   Войцех почесал намечающуюся бороду, пригладил усы и удовлетворенно кивнул: в Брест, так в Брест.
   Какое-то время шагали молча. Нога у Юзефа сильно ныла и чтобы отвлечься он спросил:
   - А ты в ту войну где кантовался?
   - Где, где... в пехоте, почти всю войну в резерве продержали под Варшавой. Только после "чуда на Висле" немного повоевать довелось. Я бы, к красным перешел бы, да война кончилась.
   Дальше они шли молча, обходя деревни стороной и прислушиваясь.
   К утру проселочная дорога вывела их к шоссе. Они отошли в лес и устроили привал.
   Нога у Вацлавского пульсировала тупой горячей болью. Он скинул сапог, закатал штанину и сунул ногу в траву искрящуюся прохладной росой. Деревья вокруг тонули в пелене тумана.
   Войцех уселся рядом. Юзеф сунул ему сверток с едой. Тот размотал тряпицу, расстелил на траве, положив сверху две картофелины, порывшись в мешке, извлек луковицу, с хрустом разрезал надвое. Удовлетворенно оглядел образовавшийся натюрморт и сделал приглашающий жест.
   Скромный завтрак испарился буквально за секунды. Беглецы продолжали сидеть молча, отдыхая.
   Со стороны проселка донеслось неторопливое постукивание копыт и скрип тележных колес. Войцех встал на ноги, подхватил карабин:
   - Пойду гляну.
   Он исчез в тумане. Вацлавский натянул сапог, одернул штанину и осторожно поднялся. Нога болела, но терпимо.
   Стук копыт и скрип прекратился. Сквозь клубившийся туман донеслись голоса. Глухой принадлежал Войцеху, ему отвечал звонкий женский голос, но слов Юзеф не разобрал. Тихо фыркнула лошадь.
   Наконец массивная фигура Войцеха нарисовалась между деревьями.
   - Пошли, - буркнул он, - там какая-то баба с телегой, вместе веселее, да и тебе на телеге легче.
   Войцех бережно прислонил карабин к березовому стволу. Вывернул карманы и аккуратно выложил на землю три полные обоймы.
  
   Звали "какую-то бабу" Бальвина, она ехала в город, что бы забрать старую мать к себе в деревню, переждать смутное время. Крестьянка явно обрадовалась попутчикам и трещала без умолку. Нашлась у нее даже початая бутылка самогонки, которую Юзеф с Войцехом тут же опустошили. Баба глядела на них зябко кутаясь в шерстяную вязаную кофту.
   Ничего нового о происходящем Бальвина рассказать не могла, знала только что немцы уже в городе.
  
   Вацлавский, удобно откинувшийся на сене откровенно клевал носом, под бодрое цоканье по шоссе буланного конька, ведомого под узцы Войцехом. Тот запалил-таки найденную на хуторе трубку, зарядив ядреным крестьянским самосадом. Облака табачного дыма выплывали из тумана, как из паровозной трубы. Бальвина болтала о том, какого будет теперь жить, под немцем. Да еще Советы лезут с востока.
   Юзефа быстро сморило и провалился в сон. Снилась ему почему-то задняя орудийная платформа бронепоезда номер 29, а впереди в тумане натужно пыхтел, бронепаровоз, извергая клубы черного дыма.
   Несколько раз их обгоняли немецкие машины, но ни одна не остановилась. и Юзеф проснулся от толчка в бок уже у самого моста через Буг.
   - Просыпайся, чай не дома, у жены под боком, - засмеялась Бальвина, - немцы вона на мосту.
   И действительно, впереди виднелся мост. А перед ним дорогу перегораживал немецкий пост.
   Юзеф вскинулся, по коже продрало морозом. Словно ветром сдуло сон.
   Четверо солдат прогуливались у въезда на мост, куря и весело переговариваясь. Тут же у раздвинутых рогаток с натянутой колючей проволокой стоял мотоцикл. В коляске, за пулеметом кто-то спал с головой укрывшись шинелью, наружу свисали только ноги в заляпанных грязью сапогах.
   По мосту тянулся редкий поток пешеходов и гужевого транспорта. Движению солдаты не мешали, хотя и поглядывали настороженно иногда что-то спрашивали по-немецки. Выглядели они свежими, выбритыми. Да и обмундирование чистое.
   Войцех невозмутимо протопал мимо похлопывая коня по холке.
   Бальвина улыбнулась им и двое немцев радостно осклабились в улыбках.
   - Курвы! - зло бросила Бальвина, и презрительно сплюнула на мостовую, когда телега съехала с моста,
   - Муж-то у тебя есть? - поинтересовался окончательно проснувшийся Вацлавский.
   Бальвина вдруг как-то по бабьи сникла и всхлипнула:
   - Был муж... с неделю, как забрали... - она вытерла глаза уголком платка, - ни письма, ни весточки... сгинул... .
   Вацлавский и сам сморгнул слезинку, вспомнив своих: - Крепись, - буркнул он, - может повезет еще.
   Он покатили по притихшим утренним улицам. Немцы торчали чуть ли не каждом углу: мотоциклисты, броневики, пехота жгла костры на газонах. Бросались в глаза следы боев, пулевые выбоины на стенах, груды битого кирпича.
   На площади Пилсудского Юзеф спрыгнул с телеги.
   - Приехали, дальше нам не по пути.
   Войцех сунул Бальвине поводья.
   - Дзенкуе, пани.
   - Удачи вам панове! - улыбнулась та, - Бог даст, свидимся.
   Юзеф улыбнулся в ответ.
   Крестьянка хлестнула коня по крупу и телега загрохотала по брусчатке в сторону Катиного бора, а они зашагали в противоположную сторону, к берегу Муховца.
   Чем дальше от центра тем реже встречались немцы. Юзеф и Войцех шагали молча, глядя под ноги, стараясь не привлекать лишнее внимание. Вскоре вышли на Надбжежную, Муховец невозмутимо катил зеленоватые воды. С того берега, со стороны крепости несло гарь и серые клубы дыма. Изредка бухали пушки, да пересыпались выстрелы.
   У стены дома чумазый мальчишка надраивал сапоги немецкому офицеру. Вацлавский чуть подзадержался, и когда офицер отошел, поинтересовался:
   - А что крепость, еще держится?
   Мальчишка утер нос грязной ладонью, воровато стрельнул глазами по сторонам и пояснил:
   - Взяли, пан, крепость. Один только форт держится. Говорят, Форт Сикорского называется. Немцы, чтоб им пусто было, третий день с ним бьются.- Мальчишка перекрестился - А наши, все держаться, помоги им пресвятая дева Мария.
   Вацлавский кивнул и зашагал прочь. Каменые добротные дома на набережной вскоре сменились деревянными, сады и ухоженные газоны - огородами, да и сам тротуар плавно перетек из каменных плит в подгнивший дощатый настил.
   Уже виднелся в конце улицы знакомый зеленый домик с маленьким мезонином и дощатая пристройка увенчанная вывеской, огород над самым обрывом, зеленые заросли осоки и камышей внизу.
   Черные печатные буквы вывески складывались в слово: "Fryzjer". Чуть пониже кривовато, от руки было намалевано по-белорусски "Цырульнiк".
   Сердце заколотилось, затрепыхалось при виде знакомой калитки, белья на веревках. Неужели дошли, добрались, живыми...
   Юзеф скосил глаза на товарища. Еврей невозмутимо топал рядом.
   - Воон тот дом, - показал он, - где вывеска.
   Он уже представлял себе, как позвонит в привязанный у калитки колокольчик...
   - Halt! - загудело вдруг за спиной и Вацлавский обмер. В глазах аж потемнело.
   - Halt! - снова рявкнул голос сопровождаемый взрывом хохота, - Ausveis!
   Вацлавский до боли сжал зубы и медленно повернулся.
   Двое немцев пьяных, с красными лоснящимися мордами пялились на них, качаясь и держась друг за друга.
   В голове стояла абсолютная звенящая пустота. Юзеф застыл столбом, тупо уставившись на солдат. Не веря, что все было зря, так глупо все кончилось прямо здесь, у заветной калитки сестриного дома.
   - Ausveis! - громко повторил здоровенный светловолосый детина, пошевелил автоматом на груди и рыгнул обдав все вокруг ароматом водки. Второй - толстый низенький в надвинутой на глаза пилотке заржал.
   Войцех неожиданно шагнул вперед и сбивчиво забормотал:
   - Бриться, панове, бриться мы... какой аусвайс... в парикмахерскую-то...
   Подкрутил ус, скребнул заросшую щетиной щеку:
   - Бриться ...
   Немцы переглянулись.
   Войцех ухватил Вацлавского за отвисшую челюсть и сделал жест рукой, будто водил по его щекам бритвой.
   - Там... - ошалело повторил Вацлавский, - там!
   Он показал рукой на вывеску.
   - Halt! - упрямо повторил немец выкатив на Юзефа оловянные, пьяные глаза, - Ausveis!
   - Фризер...- залопотал Юзеф, - Разьерен...
   Немец вдруг пошатнулся и чуть не обрушился в Муховец по заросшему крапивой обрыву. Низенький поймал его под локоть и рывком вернул на тротуар.
   - Weg von ihnen, Franz! Kommen!
   Он хлопнул рослого по плечу и махнул на Юзефа рукой:
   - Raus, raus!
   Веселая парочка развернулась и пошатываясь двинула по улице.
   Войцех только что-то забурчал в усы. Вацлавский выдохнул и перекрестился.
  
   Мелкий летний дождик поливал Брест над Бугом, смывая грязь с брусчатки мостовых, с немецких танков и бронемашин, ронял капли на плававший в грязной луже у ратуши флаг с белым орлом. Струившаяся с неба вода смывала кровь и красно-кирпичную пыль с бастоинов поверженной крепости. Омывала упрямо продолжавший огрызаться выстрелами форт Сикорского, где капитан Вацлав Радзишевский с госткой солдат отбивал одну за другой атаки гудериановской пехоты. Капли глухо барабанили по брезенту натянутому над НП Быстроходного Ганса, откуда генерал лично рассматривал в стереотрубу непокорную твердыню.
   Притихший и затаившийся до поры город выжидал. Прислушивался к звукам канонады летящим из вроде бы взятой крепости, к реву танковых моторов на востоке. К грохоту немецких сапогов по мостовым. Выжидал, до поры, когда стихнет канонада, уберутся с мостовых ненавистные серо-зеленые туши бронемашин, и снова выйдут на улицу горожане, мамаши выкатят коляски с младенцами, а лавочники опустят над магазинами цветастые маркизы.
  
   Разомлевший Войцех открыл глаза и пустил к небу густое табачное облако. Он сидел на стуле у стены блаженно вытянув ноги.
   Вацлавский помещался здесь же, в парикмахерском кресле. Над его распаренными щеками помахивал бритвой шурин Юзефа, Бенцион Лифшиц.
   Семья Лифшиц Войцеху понравилась, Бенцион, улыбчивый, хороший еврейский мальчик, как сказала бы тетка. Жаль только, что мальчик не покрывает голову ермолкой.
   Зося Войцеху тоже понравилась. Гостеприимная, жизнерадостная. Сразу принялась стряпать, мужа послала баню топить.
   Баня... Распаренное тело приятно ныло. Чисто выбритая физиономия лучилась свежестью. Лениво и медленно текли в голове мысли. Они-то и портили все, ибо в отличии от остального организма, несмотря на расслабленность были тревожные и безрадостные.
   Интересно, как там брат, тетка и все их семейство. Живы ли... Никаких иллюзий насчет немцев у Войцеха не было, слишком много навидался он в Лодзи беженцев из Германии. Нет это не те немцы, которых он помнил мальчишкой, еще по той войне.
   Сам-то Войцех семьи не имел вовсе, да и родни всей, только теткино семейство, да старший брат. С женой не срослось как-то, женщины-то у него были, благо парень видный, да ни с одной не заладилось. Родители сгинули в том богом проклятом девятьсот пятом годе, будь он не ладен. Сам Войцех тогда еще пешком под стол ходил, запомнил только грохот выстрелов, да топот множества ног, видневшихся из их подвального окошка. Где-то там, в огне уличных боев и сгорели мать с отцом, как, да чего, никто так и не узнал.
   Приютила братьев соседка. Разузнала про родителей. Старший брат, Адам рассказал ей про материну сестру Хасю в деревне под Рудой. Соседка дождалась, пока стихло чуток, да и свезла осиротевших братьев к родне.
   Тетка их и вырастила, вместе со своими четырьмя отпрысками. Дом у них был большой, просторный, стоял над рекой на ок-раине местечка, недалеко от базара. Большой двор, сад, сарай, куда подвода свободно заезжала. Была в хозяйстве всякая живность: корова, козы, куры с утками. Позади дома имелась здоровенная яма, где держали лед для продажи. Войцех хорошо помнил, как каждый год, весной, перед Пасхой дом подновляли, белили. Повседневную посуду паковали в ящики и поднимали на чердак, а с чердака снимали посуду пасхальную, красивую, расписную.
   Потом брат женился и съехал в Варшаву, а Войцех подрос, выучился на плотника, да и подался обратно, в Лодзь. От воспоминаний Войцех задремал было, но тут гостепреиимный хозяин закончил обрабатывать щеки родственника, хлопнул в ладоши и сообщил:
   - Готово!
   Всхлипнула резиновая груша плюнув Вацлавскому в щеку мелкими пахучими брызгами одеколона.
   Юзеф открыл глаза. Уставился в зеркало, на свое отражение.
   Лифшиц улыбнулся:
   - Как новенький, а?
   Вацлавский благодарно выдавил:
   - Спасибо...
   Лифшиц приоткрыл дверцу подсобки, достал веник, смел в угол волосы.
   - Так, паны ясновельможные, отмыли вас, привели в божеский вид, теперь пора к столу.
   Войцех последний раз пустил кольцо дыма и поднялся на ноги и побрел следом за Юзефом.
  
   Из кухни выплыла довольная розовощекая пани Зося. Обняла брата, чмокнув в щеку.
   - Ну вот, хоть на человека стал похож.
   Юзеф прижал сестру к себе и поцеловал в макушку. Войцех деликатно отвернулся.
   Стол был скромный, но для Юзефа и Войцеха он казался просто райским. Борщ, миска с дымящейся картошечкой, зелень, черный хлеб, нарезанный толстыми ломтями, прозрачная бутылка "Люксусовой". Только вот рядом с водкой рыжел перченой корочкой розовый шмат сала. Хозяин дома тут же напластал несколько кусков, положив один себе в тарелку.
   Войцех даже поперхнулся дымом от разочарования. Как же так, ведь такой хороший молодой человек и на тебе, на столе трефное.
   - Не хорошо..., - не сдержавшись хмуро буркнул Войцех на идише.
   Бенцион вскинул удивленно глаза на Войцеха, и вдруг захохотал. Войцех Юзеф и Зося удивленно посмотрели на него.
   - Ты что, - спросил Лифшиц у Вацлавского, - ничего ему не объяснил?
   Юзеф посмотрел на шурина, на сало, затем на черную ермолку покрывавшую войцеховский затылок... и сам засмеялся сообразив в чем дело.
   - Извините, дружище, - Лифшиц хлопнул недоумевающего гостя по плечу, - этот балбес вас не предупредил, а мое имя ввело вас в заблуждение. Дело в том, что по национальности я немец.
   А имя... двадцать лет назад было бурное время, все мы тогда что-то потеряли, а что-то приобрели... мне досталось новое имя. Поначалу-то испытывал дискомфорт, но потом привык.
   Войцех только хмыкнул, и сердито покосился на Юзефа. Тот смущенно пожал плечами.
   - Беньчик, - Зося постучала ладонью по столу, - налей гостям.
   - Сейчас, - Бенцион шагнул к трюмо, распахнул дверцу и извлек квадратную бутылку мутно-зеленого стекла.
   - Надеюсь это немного компенсирует неловкость моего шлимазла-родственника, - он поставил бутылку рядом с "Люксусовой".
   - "Рыба со свездой" - расплылся в улыбке Войцех, - водка что надо, благодарю.
  
   Они ели, выпивали, болтали, смеялись. Потом Зося завела патефон. Слушали "Танго милонга",  "Та остатня недзеля" и "Всё за любовь я прощаю". Словно вернулось спокойное довоенное время, не грохотали за бревенчатой стеной пушки круша стены непокорного форта, не топали по улицам немецкие патрули, не ревели на востоке моторы советских танков.
   Вацлавский мучительно пытался заговорить об эсэсовцах, о том проклятом ящике, но слова разбегались в голове, язык заплетался и музыка уносила его куда-то далеко, к последней их встрече, когда они с женой гостили у Зоськи с Бенчиком в этом самом доме. Так же сидели за столом, смеялись, слушали патефон.
   Зося сославшись на усталость ушла спать.
   Войцех тоже уснул положив голову на скатерть, обхватив рукой зеленоватый штоф "Кантуровки" с выбитой на горлышке шестиконечной звездой и рыбьим силуэтом. Бенцион что-то рассказывал, но Юзеф не слушал. Он вспоминал, как перли он с Лившицем и остальными тот комиссарский ящик, будь он не ладен, как рубили казаки команду бронепоезда..
   - Погоди... - язык с трудом ворочался во рту, Вацлавский покачнулся, собрался с мыслями и глядя в хмельные, удивленные глаза шурина произнес:
   - Ты помнишь тот чертов ящик?
  
  

Оценка: 7.97*13  Ваша оценка:

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023