Вацлавский проснулся от хлопка по плечу. Юзеф ошалело вскинулся не понимая где он. Войцех поглядел с усмешкой. Потом протянул руку:
- Нам надо идти.
Вацлавский, не задавая вопросов встал, попробовал наступить на ногу. Болело, но вполне терпимо... пока.
Оглядевшись Юзеф выбрал молодую осинку, в руку толщиной. Штыком выстругал себе подобие костыля.
Они шагали по заросшему травой проселку.
- ... я тут кругом побродил, - рассказывал Войцех, - один лес, ничего больше не видать, но дорога куда-нибудь да выведет. Понятия не имею где мы.
Юзеф молчал. Чувство голода слегка утоленное утром, снова давало о себе знать.
Он покосился на товарища. Тот устало переставлял ноги, обутые в огромные драные сапожищи. Лицо его под низко надвинутой конфедераткой было непроницаемо, только топорщились густые усы.
Вацлавский попытался собраться с мыслями и выстроить какой-то план действий, но из этого решительно ничего не получилось, слишком много вопросов, а ответов на них взять негде.
Около полудня они вышли к хутору. Всего пара домов, сараи, загон для скота, свинарник.
Почти час пролежали в кустах, внимательно наблюдая, но ни малейших признаков жизни не заметили.
- Я пойду на разведку. - буркнул Войцех поднимаясь, - Если что, смогу убежать.
- Гони сюда карабин, - ответил Юзеф, - я прикрою.
Войцех протянул ему оружие и встал, сунул штык за ремень.
Небольшое поле простиралось перед домами. Войцех не рисковал, он медленно пополз на четвереньках вдоль пашни, укрываясь за кустами.
Вацлавский дослал патрон и внимательно водил стволом по черным провалам окон, старясь предугадать возможную опасность.
Войцех дополз до ближайшего сарая, встал, прижавшись к стене, и осторожно скользнул за угол. Вскоре он мелькнул между домами. Прошло минут пять. Наконец знакомая крупная фигура шагнула из-за свинарника и помахала рукой.
Крестьяне ушли с хутора дня три назад. Так определил Войцех изучая заплесневелую краюху хлеба.
Кроме хлеба они разжились солью, спичками, ножом и парой одеял. Не помешала бы гражданская одежда, но обитатели хутора ничего не оставили. Пошарив по грядкам Вацлавский добыл пару луковиц. Войцех разжился глиняной трубкой.
Вооружившись лоханью и обмылком беглецы постирали заскорузлое от грязи и пота обмундирование.
К вечеру, передохнув они продолжили путь. Будущее казалось мрачным и туманным. Следовало бы обсудить планы, но Войцех молчал, а самому Вацлавскому ничего в голову не лезло.
Кое-как сориентировавшись по солнцу, а потом и по звездам они старались двигаться на восток.
Прошагав несколько часов, вышли к наезженной дороге и осторожно прислушиваясь зашагали по обочине.
Уже стемнело, тусклый месяц болтался в небе, то и дело прячась за облаками. Юзеф задумчиво ковылял опираясь на костыль. В голове царил полный хаос. Что делать дальше? Пробираться домой? Искать войска? Да еще эта история с бронепоездом требовала каких-то действий.
Как всегда в трудной ситуации Юзеф вспомнил деда.
Суров был дед Стефан. В молодости дед крестьянствовал, потом попал в рекруты. Прослужив четыре года он принял участие в польском восстании 1863го года. Был пойман и по приговору трибунала сослан в Сибирь. Три года каторги деда не успокоили, и неугомонный Стефан ввязался в новое восстание - Кругобайкальское. Прибившись к Сибирскому легиону вольных поляков, шатался он с ними по лесам, сражаясь с казачьими частями брошенными на подавление бунтовщиков.
Когда и это восстание разгромили, сослали деда в какую-то совсем уж глухую деревню. Прожив там год, дед сбежал и по украденным документам пересек всю Российскую империю. Вернувшись домой он, притих и больше не бунтовал. Поселился дед на глухом хуторе, подальше от любопытных глаз, женился. Вскоре родилась дочка, мать Юзефа.
Когда Юзефу исполнилось четыре года отец умер. Дед приехал. Походил по дому, мрачно вороша бороду, поцокал языком, прикрикнул на плачущую мать.
Дом продали, чтоб расплатиться с долгами и переехали к деду на хутор.
С этого дня воспитанием Юзефа и Зоси больше занимались дед с бабкой, чем мать служившая в прислуге у местного шляхтича. Дед настоял и на том, чтоб отдать детей в школу, хотя находилась она в крупном селе, от хутора в семи верстах.
Утро начиналось с закалки. Дед выходил во двор и выливал на себя два ведра ледяной воды.
Юзефа дед окунал в лохань и приговаривал: Привыкай!
Привыкал Юзеф долго. Но ни слезы, ни мольбы не помогали, утро неизменно начиналось с лохани. Хорошо хоть с сестрой Зосей дед был помягче.
Жили они довольно бедно, но кое-как концы с концами сводили. Если уж становилось совсем невмоготу дед Стефан куда-то исчезал на несколько дней, а потом возвращался почти всегда с деньгами. Однажды, правда, вернулся с пулей в плече. Выручил деда старый дружок-собутыльник - деревенский коновал.
Мать во время дедовых отлучек молилась, да ходила в деревенский костел свечки ставить. Через много лет мать рассказала что дед, не будучи человеком щепетильным, при необходимости уходил подальше от дома и грабил путников на дорогах, выбирая при этом русских офицеров или фельдегерей, стараясь соплеменников не трогать. Получалось у него судя по всему не плохо, тем более мужчиной он был крупным и сильным, да и жизнью битый.
Иногда любил дед тряхнуть стариной, вытаскивал хранившуюся в сенях боевую косу и показывал маленькому Юзефу на что способен.
Дожил дед почти до ста и умер перед Пасхой, аккурат в Великую пятницу.
Лет с десяти дед учил Юзефа кое-какой кулачной премудрости. В двенадцать лет подарил нож и стал брать с собой на охоту. В пятнадцать заставил забить свинью.
В тот же год, стылым зимним вечером, дедова наука пригодилась. Возвращались они с Зосей с деревенской ярмарки. Зоське только-только семнадцать стукнуло, многие деревенские на нее заглядывались. Вот и Юзеф шагая нет-нет да косился на красивое, румяное от мороза лицо сестры.
Так хрумкали они по тропке, уминая снежок, через белый, будто заколдованный лес. Тропка выводила к железнодорожному мосту, а потом снова убегала в лес.
Перед мостом Юзеф поотстал, справить малую нужду. Уже закончив, уловил он полувсхлип полувздох. Звук этот словно застыл, звеня в морозном воздухе, а Юзеф замер всем существом ловя и впитывая звук, как собака запах.
Рука сама скользнула в голенище, где лежал подаренный дедом нож. Зажав в кулаке деревянную рукоять, летел он на страшный тот сестрин звук.
Вылетел к мосту и встал, ужаснувшись увиденному.
У самых перил торчали две фигуры. Один, высокий, повернутый спиной к Юзефу, был в драной шинели, сквозь прорехи которой выбивалась солома, на голове сидела изъеденная молью папаха. Топорщились на ногах скверные опорки. Шинельную спину перечеркивала длинная палка трехлинейки.
Второй, сжимавший в объятиях Зоську, закрывал ей рот рукой в рваной рукавице. Лицо его с мерзким провалившимся носом, щеками покрытыми гноеточащей коростой перекашивала жутковатая улыбка.
"Дезертиры!" мелькнуло в голове.
Фронт до их хутора еще не дополз. Война бушевала севернее, и считанные месяцы оставались до великого драпа русской армии из Галиции и Польши. Но уже тогда потихоньку закипала в России кровавая круговерть революций. И шлялись по дорогам лихие людишки бежавшие с фронта или дезертировавшие из тыловых частей.
Сердце екнув в груди провалилось куда-то в ноги. Дезертиры, увлеченные добычей, гогоча топтались у перил.
На топот, стоявший спиной обернулся. Юзеф видел, как расширились и округлились Зоськины глаза, а потом сходу ударил ножом в шинельное сукно раз, другой, третий. Высокий схватил его за рукав. Юзеф полоснул ножом по белой открывшейся шее, да сам поскользнулся на наледи.
Высокий взревел, отшатнулся, вскинул руки и рухнул в снег, густо брызгая красным.
Второй дезертир, оттолкнул Зосю и вытянул из кармана большой черный револьвер. При это оказалось, что одет он в грязное штатское пальто с барашковым воротником, под которым нелепо зеленел старинный двубортный мундир и солдатские штаны.
Со стрельбой что-то не заладилось, иначе не успел бы Юзеф вскочить на ноги, да полоснуть гада по запястью. Дезертир выронил револьвер, согнулся и зашипел держа перед глазами раненую руку.
Юзеф на мгновение застыл в нерешительности, но тут сбоку подлетела Зоська обеими руками толкнула черную шипящую фигуру. Фигура завалилась на спину и с воем покатилась вниз под мост. Только тогда заметил Юзеф третьего дезертира, поднимавшегося снизу из-под моста, с винтовкой в руке.
Что было духу неслись они по узкой тропинке, только перед спуском с насыпи Юзеф заставил себя оглянуться и тут же сиганул вниз.
Вслед им гулко ахнул, расколов надвое небо, винтовочный выстрел.
Зоська... Юзеф представил себе смеющееся лицо сестры. Нет, первым делом надо попасть в Брест.
Да и обсудить планы с Войцехом не мешает. С первого дня чем-то понравился ему этот смешной похожий на моржа, еврей. А потом, само так вышло, что он спас Юзефу жизнь в той первой рукопашной, когда их окопы захлестнула волна немецкой пехоты. Нелепая была бойня. Поляки - в основном немолодые уже дядьки-резервисты бились насмерть с двадцатилетними немецкими мальчишками. В той атаке резервисты выстояли, никто не дрогнул и не побежал.
Юзеф потер длинную глубокую царапину на ребрах слева, память о том дне.
За поворотом засветились огоньки деревни. Войцех нерешительно сошел с дороги, стянув с плеча карабин.
Посоветовавшись они выбрали избу на отшибе, приближались с подветренной стороны, чтоб собака, если она конечно имеется, не учуяла.
С полчаса прислушивались, в надежде уловить перекликания часовых или немецкую речь. За окном избы, в тусклом свете лампы двигался одинокий силуэт. Юзеф решительно поднялся и потянул Войцеха за рукав:
- Пошли.
Юзеф постучал.
- Войдите. - откликнулся грубый мужской голос.
Войцех толкнул дверь.
Из-за стола поднялся пожилой бородатый мужчина, за его спиной виднелась, сидевшая за столом женщина. В нос ударил, сводящий с ума, запах вареного картофеля. Войцех потянул с головы шапку. Юзеф покачнулся, сглотнул заполнившую рот слюну:
- Слава Господу!
- Во веки веков! - отозвались хозяева.
Юзеф продолжал тупо стоять, вдыхая запах картошки, за спиной шумно сглотнул Войцех.
Хозяин оглядел их с головы до ног, и видимо все понял:
- Садитесь, разделите с нами трапезу.
- Господь отблагодарит вас за доброту, - ответил Вацлавский.
Они пихали в рот горячий рассыпающийся картофель. Хозяин смотрел внимательно. Краем глаза Юзеф засек фотографию на стене. Двое юношей в форме улыбались в объектив.
Доев, хозяин утер бороду и что-то буркнул жене. Та поднялась и вскоре поставила на стол бутыль с самогоном, глиняные кружки и удалилась.
- Я сам три дня, как вернулся, - сказал хозяин глядя в стол, - дальше призывного пункта не ушел. А вот где сыновья, не знаю...
Юзеф разлил самогон по глиняным кружкам, он не видел причины что-то скрывать.
- Прошлой ночью мы бежали из плена... .
Хозяин скосил глаза, на войцеховскую ермолку и губы его слегка скривились.
- ... мы ничего не знаем. Что произошло за последнюю неделю?
Новость о нападении Советов ошеломила.
- Как нож в спину... - прошептал Войцех.
- Немцы уже в Бяла-Подляске, - продолжал хозяин, - мотоциклисты... у нас-то пока не появлялись, но в любой момент могут нагрянуть.
Они выпили еще.
- Если хотите можете переночевать у нас, - предложил хозяин, но Юзеф отказался.
- Мы не хотим создавать неудобства, - Юзеф замялся, - у нас есть деньги, вы могли бы продать нам одежду?
Хозяин потеребил бороду, кивнул на Войцеха:
- Для такого верзилы у меня ничего нету, а для тебя найдем.
Вскоре Юзеф уже сменил мундир на рубаху и штаны. Хозяин взял деньги и буркнул:
- Спрошу у соседа.
Через десять минут он вернулся, бросил Войцеху черные шаровары и широкий сукман.
Тот переоделся, натянул сапоги. Шаровары оказалась коротковаты.
Юзеф, тем временем, расспрашивал хозяина, о дороге до Бреста. Крестьянин только скептически хмыкал.
- Ты бы послушал, как в той стороне лупят из пушек...
- Мне очень нужно в Брест.
При этих словах Войцех удивленно вскинул глаза.
- Дело хозяйское, - пробормотал крестьянин, принес из печи уголек и начал чертить прямо на столе.
Юзеф запоминал.
Закончив хозяин критически осмотрел Войцеха, поморщился и шагнул к двери. Сняв с гвоздя засаленный картуз протянул гостю. Тот молча кивнул, напялил картуз а конфедератку бережно положил на стол.
Женщина сунула Вацлавскому теплый сверток и перекрестила. Хозяин принес кисет, отсыпал Войцеху прямо в карман. Затем предложил Юзефу. Тот мотнул головой.
Вскоре они уже шагали во тьме.
Минут десять топали молча, наконец Войцех остановился, повернулся к Юзефу и сообщил:
- Думаю нам надо обсудить планы...
- Да, согласился Юзеф, - не знаю, как тебе, а мне необходимо добраться до Бреста. Там живет моя сестра.
* * *
Как и подозревал Рубин, никакого обеда в Несвиже они не дождались.
Мишка сидел на крыльце ратуши, лениво поглядывал на площадь, куда постепенно втягивались прибывающие подразделения. Ничего похожего на полевую кухню он пока не заметил.
На выходящей к костелу улице стояли машины штаба полка. Мелькнула крупная фигура комиссара Жбанкова.
Из-за угла вылетел подскакивающий на брусчатке бронеавтомобиль, за ним полуторка с установленным в кузов счетверенным пулеметом. Из бронеавтомобиля, как чертик из коробочки выпрыгнул мужчина в кожанке и заметался по площади заговаривая с командирами, взволнованно жестикулируя. Кто-то показал ему в сторону штабных. "Кожаный" рванул туда, скрылся за автомобилями, но его появление внесло в происходящее какой-то магический смысл, потому что почти сразу вся масса войск на площади и на близлежащих улицах пришла в движение, забегали ординарцы, зазвучали слова команд.
Через несколько минут они уже грузились в полуторки приехавшие вместе с "кожаным", оказавшимся делегатом связи 29ой танковой бригады. Как объяснил Трофимов, их батальон форсированным маршем перебрасывали в Барановичи. Часть на машинах, остальные пешими.
Мишкиному взводу повезло и они смогли занять две полуторки, которые старшина догрузил разным ротным имуществом.
Минут через двадцать они проехали мимо аэродрома. На летном поле еще коптили черным жирным дымом бесформенные кучи обломков. Потом вдоль дороги стали попадаться бетонные оборонительные сооружения. "Для нас строили!" догадался Рубин, "амбразуры все на восток смотрят..."
Машины вдруг встали. Сквозь пыльное облако над дорогой Рубин разглядел поток тощих пятнистых коровьих спин.
Пропустив стадо они снова тронулись, но снова ненадолго. У реки встали основательно.
- От машин не отходить! - прорал кто-то спереди, в кузовах подхватили и команда разнеслась по колонне.
Рубин выпрыгнул на дорогу. Размял ноги, прошел немного вперед, туда, где маячили печальные силуэты плакучих ив, и откуда неслось ленивое журчание воды.
Дорога здесь круто сбегала с пригорка и утыкалась в неширокую, мутную речную ленту.
Реку пересекал добротный мост. Настил из толстых досок служил местным жителям верой и правдой не один десяток лет, пропустив через себя множество автомобилей, телег, подвод и прочего транспорта, но для танков оказался хлипковат. Тем не мение, судя по измочаленому настилу, на тот берег уже переправилась не одна бронемашина. Торчавший посредине моста БТ был последней каплей. Настил проломился, доски расползлись и танк осел задом, косо застряв посередине реки, чудом удерживаясь среди бревен конструкции. Двое членов экипажа невезучей машины хмуро топтались вокруг. Третий, молоденький лейтенант стоял на берегу и о чем-то спорил с Трофимовым и с бригадным делегатом связи.
- Приехали... - протянул над за спиной Серега Егоров.
- Да уж... - отозвался Рубин, - интересно, там глубоко под танком?
- Хрен его знает, - буркнул Егоров, окинув взглядом коричневую воду, утыканную у берега осокой и камышами, - экипажу теперь мало не покажется...
В Барановичи они попали только к ночи. В свете фар мелькали дома, вывески магазинов. Чернели воронки на дороге.
- Никак бомбили, - предположил кто-то, - то ли немец, то ли наши.
- Наши не бомбят, - строго возразил Рубин, - братские народы освобождаем!
- Народы-то освобождаем, а шляхту и побомбить можно, для пущего еффекту...
Теперь Рубин разглядел возражавшего, это был пулеметчик - Иван Щербина. Ситуация требовала на бойца прикрикнуть, что бы не выступал, но Мишка поленился, и лишь угрожающе посмотрел пулеметчику в глаза и протянул:
- Ну разве что шляхту...
Они разгрузились на окраине, у железнодорожной станции. Здесь же выстроились десятки танков и грузовиков бригады. Поодаль, на вкривь и вкось обнесенном колючкой пустыре копошились пленные. По углам возвышались импровизированные дощатые помосты с пулеметами.
Станции тоже досталось от бомбардировок, кое-где виднелись воронки, груды битого кирпича.
В свете фар, костров и прожекторов суетились бойцы и командиры, были здесь и несколько штатских, судя по спецовкам, местных железнодорожников. Тарахтел в темноте генератор.
Пока пехота выгружалась, делегат связи о чем-то переговорил с ротным начальством и умчался. Вскоре ординарец майора Васьков пробежал мимо выкликая командиров на совещание.
Для ночевки им отвели полусгоревший товарняк стоявший на тупиковом пути. Паровоз и угольный тендер сгорели, но два десятка вагонов для скота уцелели, в некоторых даже оказалась солома.
На станции, судя, царил полный бардак. Орали голоса, ревели моторы танков, прибывали и убывали какие-то подразделения. Трофимов чудом умудрился во всем этом разобраться, получил конкретную задачу и место расположения.
Задача оказалась простой - охрана пленных, до прибытия войск НКВД.
Первая смена заступила в караул. Остальные, вымотанные за день, быстро уснули, закопавшись в сено.
Мишка хотел сейчас же писать донесение о прошедшем бое, но, поразмыслив, решил заняться этим утром, засветло.
Он почти было уснул, но тут ввалился Днищев с докладом. Выслушав его Мишка, вписал отделенного и бойцов в расписание караулов. Потом попробовал лечь, но сон не шел.
Не нравился Мишке командир отделения Днищев, не нравился и все тут. До причины Мишка докопаться не смог... пожалуй что неприязнь эта было обоюдной, а почему, черт его знает.
Он ворочался на истоптанных копытами, пахнущих навозом досках. Снаружи печально вздыхал поставленный в охранение Доридзе, доносилась ругань, крики и рев моторов.
Мишка смотрел в черное небо за распахнутой вагонной дверью, представлял себе, как огромные массы войск, солдат, боевых машин двигаются на запад. Потом он вспомнил, что с запада им навстречу движутся войска фашистов, и попытался представить себе что будет, когда две эти силы встретятся. Тут он вспомнил о белополяках, которые воюют посередине и с фашистами и с Красной Армией и решил, что им, пожалуй, так и надо. А нехрен угнетать белоруссов и украинцев. Да и не врал наверняка тот, встреченный в парке, капитан-пограничник, рассказывавший им, тогдашним курсантам о суровых буднях границы. О польских лазутчиках, лезущих через кордон, об отравленных собаках, о диверсиях. Пацаны слушали раскрыв рот и завидовали. Мишка даже пожалел, что попал в пехоту.
Документы в только что реорганизованное пехотное училище, бывшую Краснознаменную пехотную школу Мишка подал тайком от родителей, заговаривая им зубы поступлением в институт. Хвастался только пацанам во дворе.
Дворовая общественность реагировала по разному. Кто-то завидовал, кто-то злорадствовал. Главный дворовый предводитель Ленька Кулак, сомнительно почесал в затылке, по-блатному цыкнул слюной и заявил, что быть воякой не интересно. Жизнью рискуешь, а слямзить нечего. К мнению Кулака Мишка не особо прислушивался, а вот недобитый вредитель Санька Зыкин, отца которого арестовали, но потом выпустили, завил, мол, жидов в красные командиры вообще не берут. Кулаку Мишка почтительно покивал и угостил половинкой мороженного, а Зыкину насовал в морду.
Мать, когда узнала, закатила такую истерику, что Мишка позорно бежал с поля боя и вернулся только ночью. Отец же отреагировал довольно спокойно и Мишкин выбор защитил, хотя и чувствовалось, ему этот самый выбор не повкусу.
Через пол года посадили за хулиганку Леньку Кулака, а Зыкины сами куда-то съехали, после того, как Санькиного отца повторно арестовали.
В правильности своего выбора Мишка пока не сомневался. Хотя, не хлебнул он еще в полной мере того, что называется одним емким словом "война".
Сон все не шел.
Мишка сел, нашарил в темноте фуражку и выскользнул из вагона. Где-то за вагоном похрустывала щебенка под сапогами часового.
Рубин огляделся. Слева маячила одинокая долговязая фигура, краснел в темноте огонек папиросы. Рубин потянул носом принюхиваясь к табачному дыму и без труда опознал старшину Левченко. Во всем их полку, только Левченко курил самокрутки со своим, особым самосадом, который присылали ему в посылках домашние.
- Что, Фрол Данилыч, и вам не спиться?
Старшина затянулся, так что высветило красным длинный нос и глубоко посаженные глаза.
- Не спится, - подтвердил старшина и пожаловался выпуская дым, - старая рана ноет, значит погода переменится, к гадалке не ходи.
- Слабовато воюет поляк... - очнулся, наконец, старшина, - можно сказать, и не воюет почти. Не то, что в двадцатые, тогда они дюже зло дрались, за каждый сарай, за каждую хату цеплялись.
Что-то неуловимо злое мелькнуло в подсвеченных огоньком самокрутки глазах старшины, а может почудилось Мишке.
- Все, Рубин, спать пора, - старшина полез было в вагон, но обернулся, - Это... бойцов твоих с довольствия снимать надо... армянина и ... ну ты сам знаешь, рапорт утром представь... чтоб как положено.
- Есть представить. - тихо пробормотал Рубин.
- Ну, добре. - Левченко запрыгнул в вагон и скрылся в темноте.
Рассвет рубинский взвод встречал в карауле. Поляки за колючкой вели себя прилично, да и вообще все вокруг как-то притихло, после ночной суеты.
Сдав, наконец, посты первому взводу, Мишка попытался выяснить насчет завтрака. Рядом с краснокирпичной водонапорной башней дымили две полевые кухни. Мишка пригляделся. Морды у поваров вроде знакомые. Однако бойцов с котелками в округе не наблюдалось, из чего Мишка заключил, что раздача еще не началась.
Он умылся и честно поскреб щеки бритвой. Бойцы, не получая дальнейших указаний завалились досыпать.
Настало время заняться донесением. Писанину Рубин не любил до ужаса, да и почерк у него- каракули одни, но делать было нечего. Мелькнула у него подленькая мысль припахать кого-нибудь из бойцов, того же Николаева, например. Парень он грамотный, да и почерк не в пример лучше рубинского. Но совесть не позволила, не по комсомольски это - перекладывать свои обязанности на других.
Усевшись в дверях вагона, Мишка тяжело вздохнул, положил на колени лист бумаги, и задумчиво сунул в рот кончик химического карандаша.
Вокруг тем временем снаружи закипала оживленная деятельность. У вокзала выстроились рядом с машинами танкисты. Разносились раскатистые команды: Рррррравняйсь! Смирррррнаааа!
Вылез из своего вагона майор Трофимов и перебросившись парой слов Егоровым потопал к зданию вокзала, одно крыло которого было основательно разрушено.
Какое-то время Рубин сосредоточенно корябал, проклиная собственный почерк и стараясь поменьше марать лист.
Откуда-то из под вагона вылез улыбающийся Мухаметдинов, застегнул забрызганную водой гимнастерку и предложил:
- Таварыщ лейтенант! Вам каша принести?
Мишка благодарно сунул ему котелок и флягу. Мухаметдинов ушел брякая посудой.
Почти час Мишка корпел над донесением и над письмом родителям Якименко. Наконец он запихал, бумаги в планшет, и с чувством выполненного долга, принялся за принесенную Мухаметдиновым кашу.
Наварачивая остывшую перловку Мишка с интересом поглядывал по сторонам. На путях суетились саперы, таскали шпалы, рельсы, о чем-то спорили с двумя местными железнодорожниками. От здания вокзала четверо пленных уныло тащили ведрами в сопровождении тщедушного красноармейца. За ними спотыкаясь шагала знакомая коренастая фигура в нахлобученной на лоб фуражке. Ничего подозрительного в фигуре не наблюдалось, но Мишка шестым чувством просек, что капитан Потапов находится в легком подпитии.
Рубин отставил котелок и сунув два пальца в рот, длинно, по-хулигански свистнул.
Пленные, как один, задрали головы, удивленно посмотрев на Рубина. А последний споткнувшись свалился, с грохотом опрокинув ведра.
Конвоир-солдатик громко выматерил упавшего поляка, пнул ведро и укоризнено поглядел в сторону Мишки.
Леха Потапов заметив Рубина озарился улыбкой и зашагал к вагону.
- На! - вместо приветствия Потапов, сунул Мишке флягу, - благодарные местные жители вручили, бимбер называется.
Пить самогонку, да еще с утра, в расположении, Мишке не хотелось, но он из вежливости глотнул. Качество оказалось среднее. Рубин поморщился, возвращая фляжку.
Потапов тем временем запрыгнул в вагон и присел рядом. Заглянул в котелок с недоеденной кашей, и пока Мишка рассказывал о своих вчерашних приключениях вылизал котелок почти до блеска, закусывая Рубинским сухарем из сухпая.
- А мы без приключений добрались... - сообщил капитан, когда Мишка закончил, - айда в штаб, там совещание через час, заодно поглядим, чего мы тут наосвобождали.
- Погоди, - Мишка вскочил на ноги, - мне одно дело надо закончить.
Рубин растолкал Мышкина объявив ему, что тот остается за старшего, потом сбегал к старшине и сунул ему рапорт.
Они неторопливо шагали от вокзала в центр. По обеим сторонам улочки теснились одно-двухэтажные домишки, непрезентабельного вида.
Постепенно улица расширилась, появились более добротные каменные дома. У тротуаров стояли грузовики и бронеавтомобили, кучками курили у машин красноармейцы. - Одинцоооов!!! - взревел вдруг Потапов, устремляясь к полуторкам с красными крестами на бортах.
Заспанный Петька выпал из кабины и завертел головой, но Леха уже подбежал сзади, прихлопнув лейтенанта лапищей по спине.
Они обнялись. Петьку Потапов потащил с ними. Они, в ногу, топали по мостовой освещенного утренним солнцем города. Молодые, статные - победители. Рубин украдкой расправил гимнастерку.
Лица редких прохожих выражали всю гамму чувств обывателей проснувшихся в новой реальности. Кому-то эта реальность обещала радость и процветание, другим горе и гонения. А потому, взгляды бросаемые в их сторону были соответствующие: иногда злобные, тяжелые, но чаще все же радостные и благодарные.
Один прохожий, бородатый седой мужик полез к ним обниматься, причитая по-белорусски:
-Вызвалицели, вызвалицели!!!
Потапов, недолго думая, извлек фляжку с бимбером и намертво скрепил процесс братания между народами.
Вскоре подошли к базарчику. Толстая торговка предлагала с лотка горячие пирожки.
- По три гроша, паны!
- Интересно, они наши деньги берут? - поинтересовался Петька.
- А как же, берут, как миленькие, - успокоил Потапов, - слыхал я, что ихний злотый к рублю приравняли.
И словно в подтверждение, торговка, разбитная русоволосая бабенка неопределенного возраста, сунула руку в складки юбки и извлекла на свет горсть мелочи, поверх которой зеленела трехрублевая бумажка.
Петька набрал пирожков в импровизированный газетный сверток, и расплатившись с торговкой, принялся за еду. Потапов присоединился.
Смотреть на это обжорство Рубину быстро наскучило и он стал глязеть по сторонам.
Торговка уже подняла цены, подошедшему лейтенанту-танкисту пирожки влетели в десять грошей. Напротив рынка находилось кафе. Под цветастым тентом молодой парень в переднике протирал столы.
Мишка нерешительно перешел улицу и зашел в открытую дверь.
Внутри пахло уютом, воском и чем-то еще. Висели на стенах картины, в углу чернела туша рояля. Но за небольшими столиками было пусто. Важный усатый мужчина деревянной стойкой протирал бокал полотенцем. Заметив Рубина он вежливо кивнул:
- День добрый, пан офицер!
- День добрый, - автоматически повторил Мишка, разглядывая батарею разнцветных бутылок за спиной у бармена.
За спиной гулко пробили часы на стене. Мишка оглянулся. Стрелки показывали пол девятого. Рубин достал свои часы, на них было только пол одиннадцатого.
Заметив его недоумение хозяин важно усмехнулся и кивнул на часы:
- То не Москва, то Европа, лондонское время.
Мишка замялся, не зная что б такое ответить. Но от двери послышелся веселый потаповский голос:
- Это ничего, теперь брат у нас с тобой одно время будет... московское!
Поляк промолчал, обижено поджав губы.
Потапов подошел и хлопнул Рубина по плечу:
- Пойдем отсюда, пирожки у нас есть, бимбер тоже!
Ничего нового на совещании им не сказали. Город занят войсками. Власть передана в руки рабочих и крестьян. Белополяки все еще шатаются по окрестным лесам, по этому надо проявлять осторожность. Комсоставу запретили передвигаться о городу в одиночку.
Под конец непривычно трезвый мрачный Жбанков прописал пилюлю политсоставу, потребовав усиления наглядной агитации и работы с людьми.
Обратно друзья пошли в другой дорогой.
- Кстати, - Одинцов указал на трехэтажный желтый дом с балкончиками и добротным каменным крыльцом под козырьком. - Утром паночка одна с третьего этажа горшок герани уронила, прямо на танк, аккурат по кумполу командиру в башне.
- И чего? - поинтересовался Рубин.
- Чего, чего... танкиста мы упаковали. Он хоть и в шлемофоне был, а сотрясение заработал. Паночку ели-ели у экипажа отбили, она ж их без командира оставила. Что характерно, говорила, мол, случайно горшок спихнула.
- Эххх, - вздохнул Потапов, - это ж какой наводчик пропал... ведь с третьего этажа... по движущийся мишени... и в яблочко. Чего с ней сотворили-то?
- Да ничего особенно, местным коммунистам передали, они разберутся.
Они прошли мимо разгромленного магазина. В витрине, среди битого стекла валялись облезлые манекены, обрывки белья. Следующий магазин представлял обугленную дыру, с обгоревшими внутренностями, вывеска гласила Apteka.
За углом обнаружилась почта, у дверей толпились несколько солдат и штатских с красными повязками. Дом напротив почты был покрыт пулевыми отметинами, под ногами звенели гильзы. В фасаде чернели две дыры от снарядов.
Прямо в витрине с выбитым стеклом под надписью " Moda Polska" восседал Андрюха Сапогов. У его ног, на аккуратно подстеленной газете поблескивали металлом две солидные пишущие машинки.
- Вот, - Андрюха кивнул на машинки, - видал, каким имуществом разжились. Газетенка тут какая-то была, он ткнул пальцем в сторону разбитого дома, - редакция там на первом этаже что-ли.
Над окнами первого этажа действительно болтались остатки вывески, но прочитать буквы возможным не представлялось.
- Буквы только не нашенские, - продолжал Сапог, - но это в ремроте поправят. Хитрое ли дело, корзину сменить.
Мишка пригляделся к клавишам. Знакомые буквы сразу бросились в глаза.
- Это ж идиш, Андрюха!
- Чего?
- Ну... еврейский язык.
- Аааа... ну какая разница, - Сапог подмигнул, - нам татарам, все одно, лишь бы с ног валило. Корзину заменим и все тип-топ!
- Вообще-то, на идише пишут справа налево... так что там и каретка должна наоборот ездить.
- Да ну!? - Андрюха от удивления даже вскочил, - Брешешь?
- Ну да. Сам посмотри!
Рубин потыкал пальцем в клавиши. Каретка печатной машины поехала вправо, а не влево.
