Аннотация: Справедливо - значит беспристрастно, истинно. Но можно ли беспристрастно говорить о жертвах среди детей, женщин, стариков противной стороны.
Страшный удар потряс танк. Он дёрнулся, как будто в прыжке хотел достать врага, посмевшего остановить его решительный ход, и замер. Оглушённый Михаил с трудом оторвал свой разбитый лоб от прицела, вытер рукавом наплывающую на глаза кровь, и огляделся. Рядом, привалившись на правое плечо, полусидел Игнат. Михаил ткнул его в плечо, и тот как-то неуклюже перевалился на другую сторону, голова при этом резко и неестественно запрокинулась назад. Михаилу вспомнилась тряпичная самодельная кукла, у которой, если её трясли за плечи, голова болталась в разные стороны. Лицо рязанского парня было серым, безжизненным. Глаза открыты, из ушей, рта и носа текла кровь. Внизу, чертыхаясь и матерясь, пытался вылезть из своего люка механик-водитель, балагур Жора. Он призывал на помощь маму и ещё каких-то родственников из Одессы, но это плохо помогало.
- Жорик! - прохрипел Михаил, - Хана Игнату. Погоди, я вылезу и помогу.
Он с трудом откинул люк и едва не задохнулся от пахнувшей на него горячей едкой гари. Бушевало пламя. Чёрный дым щекотал нос, драл горло, разъедал глаза. Промасленный комбинезон тут же вспыхнул. Он зажмурился, задержал дыхание, чтобы не обжечь горло, и вытолкнул своё тело наружу. Жаром опалило лицо, стало печь спину. Он скатился с горящего танка на землю и опрокинулся на спину, пытаясь придавить и сбить огонь. Дикая боль охватила всё тело. Жуткий противный визг, несущийся с неба, оборвался резким оглушительным ударом. Казалось, земля встала на дыбы. Потом - тишина...
Михаил очнулся. Откуда-то из глубины этой тишины вырвался неприятный раздражающий звон, который, быстро нарастая, заполнил всю его голову. Казалось, сотни разных колокольчиков одновременно звенели в его черепке. Что-то давило на него сверху. Он попытался согнуть ноги, поднять руку, открыть глаза, но не мог. Рыхлая тяжесть груды земли отделяла его от белого света. Земля потушила огонь, но от этого легче не стало.
"И могилки копать не надо" - мелькнуло в голове, - "Не сгорел - так похоронен заживо". Воздуха не хватало, холод сырой апрельской земли не заглушал жгучую безумную боль: тело горело, а внутри был лёд. "Как это случилось? Что произошло?" - пытался понять происшедшее Михаил. И тут из тумана в голове всплыли картинки, словно кадры из военной хроники. Его танк первым из их группы на полном ходу врывается в эту маленькую немецкую деревушку. Пехота немного отстаёт. Вот он, первый дом на окраине. Справа на углу, за маленьким заборчиком парнишка в кепке, лет 13-14, присел на одно колено и что-то держит в руках. Танк всё ближе. Да это же панцерфауст! И он уже на изготовке! А Жора его не видит и берёт влево. Танк слёта проскакивает угол заборчика, поворачиваясь задом к домику, и в этот же момент тот страшный удар потрясает его.
Пацан! Его подбил немецкий пацан, влепив фауст в зад его танка. А потом уже бомбой с пикирующего бомбардировщика его засыпало землёй. Ах ты, ублюдок немецкий! От горечи обиды и вспышки ненависти Михаил чуть не поперхнулся горько-солёной вязкой липкой слюной. И тут он почувствовал, как земля проваливается под ним, и он падает в какую-то пустоту...
Михаил снова пришёл в себя. Ничто сверху не давило. Воздуха хватало, но он был какой-то горячий и очень сухой с неприятным резким запахом. Полумрак. Лишь из открытых створок большой печи вырывались языки пламени. Они зловеще кривлялись в какой-то дикой разнузданной пляске, и словно передразнивая их, кривлялись и плясали тени на стене. Оттуда, из пламени печи, доносилось странное многоголосое завывание. Мелькнула мысль: он провалился в какой-то подземный бункер, а это, стало быть, его котельная. Спиной к нему у печи сидел кто-то в балахоне с капюшоном на голове. Не оборачиваясь, этот кто-то прохрипел:
- С прибытием!
Прохрипел по-русски.
- Где я? - выдавил из пересохшего горла Михаил.
- В СортирЧК.
- Не понял! НКВД что ли?
- Что? А? Ну, ты попал.... Только вопросы здесь задаю я! Понятно?
- Понятно... кажется.
Тон и манера говорить человека в капюшоне напомнили Михаилу допросы в подвалах НКВД, куда он попал в конце 38-го. На одном из полит. занятий он, курсант-выпускник танкового училища, высказал сомнение, что чем ближе победа социализма, тем больше врагов народа. Такова была линия партии. Сомневающийся в линии - враг. Таким вешали 58-ю статью Уголовного Кодекса. И Михаил оказался в их числе. Он попал в то время, когда "железного" наркома НКВД Ежова уже не жаловали. Вскоре "ежовые" рукавицы малограмотного труженика заплечных дел ушли в историю. Но холёные руки нового наркома, интеллигента-ловеласа Берии, не ослабили хватку на горле "гидры империализма". Продолжались и чистки своих (бывших Ежовских) кадров. На одном из допросов Михаил стал свидетелем того, как в кабинет зашли три человека. Двое из них увели допрашивающего его следователя, а третий занял его место и продолжил допрос. 58-я статья была солидной и вмещала в себя измену Родине, шпионаж, диверсии, политический бандитизм, вредительство и многие другие преступные деяния. 10-я часть этой статьи - антисоветская агитация - была вменена ему. Дали ему по минимуму - три года лагерей. И махнул он через всю страну в дремучий Колымский край, в предприятие именуемое "СЕВВОСТЛАГ" - исправительно-трудовой Северо-восточный Лагерь НКВД.
Самое страшное, пожалуй, что там было, это не лютый холод, пробирающий до костей, не постоянная тошнотворная пустота в желудке, не вечная мерзлота земли, в которую они вгрызались кайлом и ломом, а "вечная мерзлота" души тех, кто стоял над ними: охранников, конвоиров. Они издевались над политическими как хотели. Травили собаками, бросали на поругание к уголовникам, которые кого избивали, кого калечили, кого насиловали, а кого и убивали. У Михаила на глазах происходила метаморфоза: молоденький конвоир, недавно зачисленный на службу, сначала в ужасе отворачивался и закрывал глаза, чтобы не видеть, как развлекаются его старшие товарищи, а через полгода с пустыми заледеневшими глазами хладнокровно творил те же беззакония.
Крепкий молодой организм помог Михаилу выжить в тех суровых условиях жизни, а умение ладить с людьми, в сочетании с хорошо поставленным нокаутирующим ударом левой (в училище он занимался боксом), позволяло ему, политическому, держаться уверенно и среди блатных. Его уважали или боялись. А на третьем году пришла война. Когда он узнал, что его деревушку на Брянщине спалили фашисты вместе с его матерью, младшей сестрёнкой и другими селянами, заперев их в одной хате, он стал настойчиво просить отправить его на фронт. В конце концов, просьбу его уважили, но поскольку срок отсидки ещё не истёк, отправили в штрафную роту. В первом же бою Михаил получил лёгкое ранение. Это было оценено, как искупление кровью своей вины перед Родиной, и после проведённого лечения он продолжил воевать в пехоте. Но вскоре вспомнили, что он всё-таки танкист. Ну, почти танкист. Ему везло. Дважды вылезал Михаил из горящих танков, отделавшись лёгкими ожогами и царапинами. Но вот сегодня день был не его. Сначала горел в танке ("У, сопляк фашистский!"), затем его засыпало землёй от взрыва бомбы (нашей или немецкой?), а потом он провалился куда-то. Сортир ЧК? Чушь какая-то! ВЧК давно не было, хотя чекистами кое-кто по-старинке называл сотрудников ГПУ НКВД. Но чекистский сортир под землёй на немецкой территории? Это слишком!
Из раздумий его вывел снова противный голос из-под капюшона.
- Мы всё знаем! Ты ведь, Михаил Конев, заповедь божью нарушил "Не убий!". Значит убийца ты! Преступник! Статистика у нас железная: на твоём счету десятки загубленных жизней, а искалеченных - ещё больше.
Тип в капюшоне продолжал говорить, а Михаил в отупении слушал эту бредятину и уже ничего не понимал.
"Чего это чекист о божьих заповедях разглагольствует?" - недоумевал он. Михаил был "воинствующим атеистом" и участвовал в различных антирелигиозных агитационных постановках сначала в школьном кружке, а затем и в училище. Но он помнил и многие библейские истории, которые рассказывала ему бабушка, и знал заповеди божьи. Ещё младенцем он был крещён, а малышом бегал без штанов, но с крестиком на шее. Потом настали другие времена, мама сняла с него крестик и спрятала. Далее, как у всех: пионерский галстук, комсомольский значок. Он уже готовился носить на груди, рядом с сердцем, красную книжицу, но... Да, влип он тогда на политзанятии. Всего несколько сказанных слов поставили его по ту сторону "светлого мира", в ряды врагов советского народа. И за это нужно было заплатить тремя годами лагерных работ.
Второе обретение креста было у Михаила на Колыме. Долгое время душевные беседы с ним вёл попик, отбывающий там же свой срок. Слуга божий понял, что воинствующий атеизм молодого парня - это наносное, не свойственное его душе. И когда попик узнал, что тот едет на фронт, он благословил его и надел на него крест. Крестик был самодельный, вырубленный из медного пятака. Конечно, Михаил прятал его, но перед боем всегда одевал. Да, но где же он? Михаил коснулся шеи: верёвочки не было. Сгорела! Рука его с шеи опустилась на грудь. Он почувствовал что-то твёрдое и горячее. Это крест! Его медный крест был, как бы впаян в обгоревшую кожу груди, припёкся к ней. А под ним билось его большое сердце.
- Но ведь война! - пытался тупо оправдываться Михаил, - Я врагов убивал! Я за мать мстил сожжённую!
- Враги? А мирная семья: два старика и молодая мать с двумя малыми детьми и младенцем? Это тоже враги? Они погибли под развалинами своего дома от твоего снаряда! За что ты убил их?
- Я? Они - немцы! Да! Я... я подавил огневую точку на чердаке.
Михаилу становилось как-то не по себе. Его впервые обвиняли в убийстве! Он вспомнил, как два дня назад после взятия такого же маленького немецкого городка, они обходили развалины, и он увидел, как местные жители выносили из-под руин этого дома и складывали рядом трупы. Он ужаснулся тогда при виде окровавленных тел двух деток, не старше 3-4-х лет. Нет, молодая их мать не погибла. Он это точно помнил. Она сидела рядом, прижимая к себе тельце, завёрнутое в окровавленное одеяльце. Лица детей и их матери крепко врезались в его память. Так что же, он и, правда, убийца? Душегуб!
- А грузовик с немецкими детишками? - голос из-под капюшона перешёл на высокие тона.
- Ты просто раздавил его вместе с ними! За что ты убил их?
- Он шёл в военной колонне, - монотонно продолжал Михаил, - Я не разглядываю врага. Я стреляю и давлю его. Стреляю и давлю... давлю...
- А вот...Э... Впрочем, хватит! Даже одной загубленной души ребёнка вполне достаточно, чтобы упечь тебя в печь. Ха-ха! - съязвил противный голос.
- Да, кто ты такой и где я? - вдруг вспыхнул Михаил.
- Я же сказал - в СортирЧК. Сортировочной Чёртовых Куличек.
Фигура в капюшоне наконец-то повернулась к Михаилу. Капюшон упал на плечи. Лица, не освещённого пламенем печи, он не мог разглядеть, но на голове этого субъекта в бликах огня отсвечивала фашистская каска, с рожками и двумя молниями - знаком СС.
"Ну, конечно же, это вовсе не подполье НКВД" - озарило Михаила. - "А этот ряженый гестаповец ещё и издевается надо мной!"
- Ах, ты сволочь фашистская недобитая! Я тебя и здесь достану!
С этими словами он поднял половинку валявшегося кирпича и, собрав силы, швырнул в ряженого, попав тому прямо в голову. Каска с глухим звоном слетела, и Михаил с удивлением увидел на голове почти такие же, как на каске, рожки. Рогатый вскочил, при этом балахон свалился с его плеч, а под ним... Под ним была форма капитана ГПУ.
"Ну, это уж слишком!" - пронеслось в голове Михаила, - "Чертовщина какая-то! Маскарад!" Внезапно в голове чётко прозвучал чей-то насмешливый голос: "Да, Михаил, это не НКВД и не Гестапо. Это - преисподняя!"
Ну, вот, теперь всё стало на свои места. Он в предбаннике преисподней, а в печи проходит своего рода санобработка. И эта нечисть, этот оборотень, собирается его обработать и оприходовать? Ну, нет!
Михаил почувствовал, как внутри, где ещё недавно он ощущал ледяной холод, стало горячо. Пламя ненависти, разгоравшееся в нём, затмило боль обгоревшей кожи. Он встал во весь рост и, покачиваясь, медленно двинулся к печи.
Рогатый с удивлением смотрел на надвигавшегося на него человека. Обожжённая кожа и обгоревшая одежда свисали почти одинаковыми клочками, обнажая кровоточащие раны, с прилипшей землёй и обугленными волосами. И среди всего этого ужаса в центре груди горел крест, медный крест, вплавленный в бренное тело. На лице без бровей и ресниц багрово лоснились распухшие щёки, из вывернутых лопнувших губ сочилась и пузырилась чёрная кровь. Огромные выпученные глаза, источали столько ненависти, что Рогатому стало не по себе. Он понял, что хлопот с этим танкистом здесь не оберёшься. Нужно было принимать Решение.
- Э... Постой, солдат! Вижу! Вижу! Ты уже прошёл крещение огнём. Так что мне тебя здесь удивлять, вроде бы, нечем. Конечно, война есть война. Жертвы... Но... И, поскольку ты ещё не вошёл в эти ворота (рогатый кивнул на печь), то... В общем, мне нужно кое с кем посовещаться.
Сверкнула вспышка, раздался треск, и он исчез в жёлтой дымке с противным запахом тухлых яиц.
Только теперь Михаил обратил внимание на надпись над огнедышащим жерлом печи. Красной краской (или кровью!?) было коряво, с подтёками, выведено: "Добро пожаловать в Абсолютное Дерьмо!" А внизу табличка: "Инв. N666-АД".
Его затошнило от противного запаха, в глазах потемнело, и он отключился, кажется. Но почти сразу почувствовал, что его тащат. Тащат за ноги. Тащат из-под земли. Что это? Его откопали? Откопали! Откопали!
- Ну и дела! - подумал Михаил, - Надо ж такое: у врат геенны огненной погрелся, чёрту чуть морду не набил. Сколько ж времени я был засыпан?
Свет больно ударил в глаза. Сначала он увидел только яркие радужные круги, которые беспорядочно плавали, сталкиваясь и переплетаясь друг с другом. Круги стали бледнеть, как бы таять, и вот перед ним плавали уже два огромных глаза. По васильковым брызгам в них он понял, что это глаза Катьки, медсестрички. Она что-то совала ему под нос. Потом в её руках появился шприц. Иголка воткнулась в плечо. Никаких ощущений. Ни боли от укола, ни запаха спирта. Не горела его опалённая и ободранная кожа. В груди, там, где ещё недавно его сердце сначала было сковано льдом, а потом полыхало пламенем, теперь была пустота. Пустота была и в голове. Ни боли, ни чувств. Ничего. Без-раз-ли-чи-е.
Подошедший врач заглянул Михаилу в глаза, поводил перед ними пальцем и махнул рукой. Катька почему-то заплакала. Но это ничуть не тронуло Михаила, хотя он был не равнодушен к ней, да и она, видно, втрескалась в этого красивого, прекрасно сложенного молодого парня. Высоко в небе он увидел двух белоснежных голубков. Они, не кружа, стремительно снижались. Он не сразу понял, что оторвался от земли и воспаряет им на встречу.
"Ангелы! Ну, да! Кому ж ещё здесь быть после чертей?" - лениво и как-то прозаически шевельнулась мысль. Михаил повернул голову вниз, увидел лежащее на уплывающей земле изуродованное обгоревшее тело и стоявшую рядом плачущую Катьку. Он равнодушно констатировал, что тело внизу было его телом, а значит он сейчас - уже не Михаил, а его отлетающая душа. Подоспевшие ангелы, подхватив его за руки, понеслись к источнику света. Это было не солнце. Солнце было видно внизу у горизонта: приближался закат. А это был сияющий круг, как бы затянутый светящейся неземным светом пеленой. Из этого сияющего круга вниз к земле исходил поток света, по которому и устремлялись ангелы, несущие Михаила. Их полёт прервался на некотором расстоянии от круга.
И вот в этой пелене вдруг словно проявилась группа людей в белоснежных балахонах. Впереди был благородного вида старец со связкой ключей в руке. Михаил догадался, что это был сам апостол Пётр с ключами от рая. Когда в детстве бабушка рассказывала о нём, то маленький Миша именно так его и представлял. А рядом с ним он увидел свою мать. Это за неё он беспощадно мстил ненавистным немцам. Кровь за кровь! Смерть за смерть! Конечно, её душа, вырвавшись из ада горящей избы, должна была обрести покой только на небесах. И это - справедливо!
Но, странно: на руках она, как мадонна на репродукции какого-то, кажется, итальянского художника, держала младенца. Рядом стояла его 13-летняя сестрёнка, за руки которой крепко держались двое детей. Приглядевшись, Михаил их узнал. Это были они, убиенные им немецкие дети. Значит и малютка на руках матери оттуда, ведь их было трое. Ещё знакомое лицо. Да это же тот ублюдок, сопляк немецкий, подбивший его танк! Он то, что делает на небесах, да ещё в компании с его родными? Он, оболваненный гитлеровской пропагандой, вступивший в ряды гитлерюгенд, чтобы отдать свою юную жизнь за Фюрера, за дело Рейха...
А может быть всё проще? И никакой он не член молодёжной нацистской организации, а обыкновенный немецкий деревенский парнишка, пытавшийся защитить свою семью в этом своём домике от врага, разрушающего его маленький мир. И врагом этим, разрушителем, был он - Михаил Конев! Михаил не видел того, как следующий за ним танк подмял под себя забор, за которым прятался этот мальчик.
Война! Одни нападают, другие защищаются. Нападающий - агрессор, его война неправедная. Защищающийся - жертва, его война справедлива и священна. Но есть и третья сторона - мирное население. Оно страдает с обеих сторон и от обеих сторон. И если защищающийся, согнав врага со своей территории, продолжает преследовать его на его же территории, то мирные жертвы тоже взывают к справедливости. И где она? И с кем она? Справедливо - значит беспристрастно, истинно. Но можно ли беспристрастно говорить о жертвах среди детей, женщин, стариков противной стороны.
В чём истина! Эти мысли с недавних пор стали посещать Михаила, когда он увидел разрушения и жертвы, вызванные непосредственно его действиями. Одно дело, когда ты наблюдаешь через узкую смотровую щель танка или прицел только цели, и другое дело, когда после боя ты обходишь развалины и прямо перед собой видишь ещё не убранные трупы убитых тобою. Сердце сжимается. Снаряд ведь не разбирает: где человек с оружием, а где малый беззащитный ребёнок. Он просто равнодушно выполняет свою страшную функцию - разрываясь на части, разрывать плоть человеческую.
Старец с ключами что-то сказал его матери. Та кивнула головой. Старец сделал знак рукой и ангелы, развернув Михаила, понеслись в обратную сторону. Он повернул голову и увидел, как мать и дети махали ему руками. Значит, дети простили его, но небеса не для него? И ему не отмыться от крови невинных? Значит, снова в огонь, но теперь уже на муки вечные?
Земля приближалась быстро. Ему даже показалось, что ангелы внезапно бросили его, и он камнем врезался в землю.
- А-а-а! - истошно заорал он от вновь вернувшейся боли и сжал кулаки, ожидая встречи с Рогатым. Прежде, чем за ним захлопнется дверь в огненную печь, он всё-таки вложит все оставшиеся силы в свой коронный левый боковой, а потом обломает рога этому ублюдку.
Михаил с трудом разлепил обожжённые склеивающиеся веки и увидел, как Катька, утирая платком своё мокрое от слёз лицо, за руку тащит к нему врача...
Это было одним из чудес, что не часто, но всё же бывает на войне. Он выжил. Крепкий организм, выдержавший лютые колымские холода и побывавший в настоящем пекле, медленно шёл на поправку. Со смехом, впоследствии, Михаил вспоминал о том, как хотел поквитаться с чёртом в предбаннике ада, и с грустью о том свидании с матерью на пороге рая. Он никому, кроме Катьки, которая вышла таки за него замуж, это не рассказывал. Не поверили бы, или посчитали сумасшедшим. Было ли это на самом деле, или всё можно объяснить галлюцинациями, болезненными импульсами его почти агонизирующего мозга? - он не мог сказать, но он понял, что неспроста те дети, убиенные им, именно в лице его матери обрели свою новую мать. Чудовищная Несправедливость, сотворённая им, пусть и невольно, была устранена Высшей Справедливостью.
***
Маленький немецкий городок в Восточной Германии, как и все маленькие немецкие городки, утопал в цветах. Аккуратные домики с красными черепичными крышами. Коротко подстриженные зелёные газоны. Чистота и порядок. Ничто не напоминает о том, что 30 лет назад здесь были дымящиеся развалины. На окраине городка кладбище. У одной из могил стоят мужчина и женщина. Обоим под 60. На надгробной плите 4 фотографии: пожилые мужчина и женщина, и мальчик, и девочка, около 4-х лет. Пять имён. Одна фамилия. Одна дата смерти. Над пятым именем фотографии нет. Мужчина что-то говорит женщине на ломанном немецком языке, кладёт на памятник букет цветов, целует ей руку. Потом он разворачивается и, прихрамывая, идёт к машине. Лицо, не смотря на послеожоговые рубцы, не выглядит безобразным. Оно спокойно и благородно. В глазах затаённая грусть и чувство удовлетворения. Он выполнил свою миссию. Миссию Высшей Справедливости.
Панцерфауст - одноразовый немецкий противотанковый гранатомёт.
НКВД - Народный Комиссариат Внутренних Дел, наследник ВЧК (Всероссийской Чрезвычайной Комиссии). С 1936 по 1938 гг. возглавлял Ежов Н.И. Снят с должности 9.12.1938 г. Арестован 10.04.1939 г. Расстрелян 4.02.1940 г. по ст. 58. С ноября 1938 г. нарком НКВД - Берия Л.П.
Мой отец, секретарь армейской газеты, в 1937 г. был осуждён по ст. 58/10 на 3 года именно по тому случаю, описанному мной в рассказе. На Колыме он пробыл с 1937 г. по 1948 г. Первый муж моей матери, танкист, погиб в 1943 г. Дядя был освобождён из немецкого концлагеря военнопленных в 1945 г. Ещё три дяди погибли на фронтах войны. Тесть в 17 лет добровольно пошёл служить в Армию в 1944 г., был танкистом.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023
