ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Кранихфельд Макс
Самурай

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 6.63*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава из повести "Чужое знамя"
  
  Самурай смотрел в чистую голубизну высокого и яркого весеннего неба: провожал глазами легкие перышки облаков, щурился от нежно гладящих лицо солнечных лучей, тонул в первозданной всеочищающей космической синеве.
  На самом деле нет ничего красивее и совершеннее чем эта вечная, изменчивая и бесконечная синь над головой, вот только мало кто в состоянии это заметить. Люди не смотрят в небо, разве что в самом раннем детстве, но и тогда им постоянно мешают взрослые: "Гляди под ноги!", "Хватит ворон считать!" и так далее, и тому подобное, кто из нас не слышал этих слов в свой адрес? И мы отвыкаем смотреть куда не надо, зато отлично приспосабливаемся пристально изучать любую неровность под ногами, учимся опускать и прятать глаза... Не оттуда ли наши извечные привычки врать и лицемерить даже наедине с самими собой? Не от того ли, что вместо чистого и ясного неба мы всегда видим лишь грязную кишащую вонючими трупными червями землю? И лишь иногда, случайно подняв взгляд ввысь, вдруг замираем, утопая в безбрежной синеве, понимая насколько ничтожны и суетны наши проблемы и желания в сравнении с нерукотворным чудом небесного океана над головой... Такое бывает с каждым, но большинство находят в себе силы отвести взор, привычно опустить голову разглядывая землю и забыть увиденное навсегда, и еще тщательнее контролировать шею, не давая ей поворачиваться в несанкционированном направлении. Другие, их очень мало, встретившись вдруг с направленным на них в упор, как дуло пистолета, небесным взглядом, меняют жизнь: покидают душные офисы, конторы и бюро, уходят в монастыри, в опасные экспедиции, бросив все, уезжают на край света, чтобы биться за свободу совершенно неизвестных им стран... Их очень мало, но именно они задают направление вращения планеты, остальные лишь топчут землю в указанную сторону, оставаясь простой серой массой, взволнованной лишь двумя проблемами: вкусно пожрать и модно одеться. Что ж каждому свое...
  Самурай смотрел в небо, белые барашки облаков лениво плыли посреди прозрачной синевы, покорные вздорным прихотям теплого майского ветра сходились, образовывая диковинные фигуры или разлетались в стороны, чтобы через несколько минут встретиться вновь. Терпкий запах свежей сосновой смолы приятно щекотал ноздри, пахло весной: молодой ярко-зеленой листвой, полевым разнотравьем и землей... Березки тихо шушукались между собой склоняя друг к другу кудрявые макушки и что-то нежное и интимное шелестя соседке на ушко, то ли сплетничали, то ли делились какими-то своими девичьими секретами. Самурай их не слышал, знал, какой должен быть звук от играющего в кронах легкого ветерка, но не слышал, не мог слышать.
  Тяжелая контузия, пятидесятипроцентная потеря слуха, это значит абсолютно оглохшее правое ухо и с трудом разбирающее обычную человеческую речь с пяти шагов левое. Это увольнение из рядов по здоровью - сертификат на жилье и денежная компенсация. Все вместе как раз в притык на хрущевку со смежными комнатами из старого фонда в непрестижном заводском районе с вечно бьющимся в окно химическим смогом. Поверьте, очень страшно оказаться вдруг вне этих самых рядов, да еще не по своей воле, а вот так внезапно, в одночасье потеряв слух, став по сути дела калекой. Полный жалости взгляд жены, от нее, от этой самой жалости становится страшно, впервые приходит осознание необратимости потери, впервые ясно понимаешь, это не болезнь, не временная хворь, которую надо просто пережить - это навсегда! Навсегда - очень страшное слово, пожалуй нет ничего страшнее в мире, чем эта необратимость. Пенсия - гроши, больше выслужить не успел... Работы нет... Жалость в любимых глазах постепенно сменяется тоской и усталостью. Она тоже поняла - навсегда... Очень легко нежно шептать, тая в объятиях статного красавца-десантника: "Я всегда буду с тобой!", "Я не оставлю тебя, чтобы не случилось!", "Я всегда буду любить тебя!". Гораздо труднее эти обещания выполнять, вряд ли кто задумывается над истинным смыслом произнесенных слов, и, слава Богу, иначе у многих они застревали бы в горле. Случайно услышанное горько-злое: "Пень глухой!" слетевшее с таких нежных, таких знакомых и родных губ, будто ножом режет по и так кровоточащему сердцу. Но кто вправе ее обвинять? Лишь та, что сама пережила подобное и не сдалась. Много ли их? Может и много, только он не знал ни одной... И наконец закономерное, давно со страхом ожидаемое, сухим щелчком бича, предательским выстрелом в спину: "Прости, но я так больше не могу. Я полюбила другого и ухожу", и смотрящие в пол глаза, так и не поднявшиеся ни разу, за все то время пока она собирала вещи. Шикарная машина под окном и щуплый молодой парень в немыслимо дорогом костюме, предупредительно распахивающий перед ней дверцу. Вот и все, солдат, ты проиграл свой последний бой... Вот и все... Все...
  А потом бессмысленная круговерть сменяющих друг друга дней и ночей, проходящих в алкогольном дурмане, чьи-то смутно знакомые даже не рожи - хари, слова сочувствия, которых все равно не слышишь, но которые отлично читаются по глазам и губам и жгут, жгут каленым железом, и редкие минуты прояснения, от которых хочется лезть на стену и выть, в кровь, до мяса обдирая ногти о неподатливую штукатурку. И тот гулкий подземный переход, ополовиненная прямо из "ствола" бутылка водки, вдребезги разлетевшаяся от удара о бетонную колонну оставив в руке хрустально сверкающую острыми зубастыми краями "розочку". Короткие резкие удары по локтевому сгибу, боли почти нет, зато кровь рванула лихо, густым темно-красным потоком. Вялая мысль, пробившая алкогольную муть: "Так ничего не выйдет, все равно свернется раньше, чем вся вытечет. Найдут и откачают - надо что-то еще..." Да, надо что-то еще, и плохо слушающаяся левая рука расстегивает плотную джинсовую рубашку, обнажая живот. Лучше бы в горло, чтобы наверняка... Но решиться на это почему-то невозможно, а так вроде и ничего... Холодный край стекла щекочет кожу, вызывая непрошенные мурашки и рефлекторную дрожь. "А вот вам всем тройной в перекладку! Я таки вас всех поимел! Фак ю, жизнь!" Острый длинный осколок с противным хрустом входит в живот, разрывая на своем пути напрягшиеся мышцы. Отлично, еще одно усилие, плоть легко расходится под режущей не хуже бритвы тонкой кромкой стекла... И в этот момент сохранившее способность слышать ухо улавливает грохот торопливо ссыпающихся вниз по лестнице шагов. Черт! Кого еще там принесло? Или делать нечего больше, только шляться по подземным переходам среди ночи?!
  Из темноты возникает лицо, жесткий колючий взгляд вцепляется в глаза и уже не отпускает.
  - Ты? Я слышал, ты умер?
  - Тоже об этом слыхал... Вот, вернулся за тобой из ада... Ты же все равно туда собирался? Так я провожу!
  Сильные руки вырывают из ослабевших пальцев скользкую от крови "розочку", срывают с пояса ремень...
  - Ни хера себе учудил! Настоящее харакири! Тоже мне, самурай хренов!
  - Бес, не лез бы ты... Тебе какое дело... Раз я так решил... - слова даются с трудом, все сложнее сфокусировать взгляд, все расплывается в багровой мути, теряет очертания, пропадает, уходит куда-то вниз под ноги, как тогда в почти позабытой прошлой жизни, когда еще нормально слышавшие уши глушил грохот выстрелов и надрывный рев Беса: "Тяните Пашку! Я прикрываю!"
  И точно так же как тогда мозг вдруг заполнило полное и совершенное спокойствие: "Я не один. Вокруг снова свои, те - настоящие... И что бы не случилось меня не бросят, не сдадут, вытянут... А значит, все в порядке", лишь откуда-то издали доносился постепенно слабеющий и затихающий мат Беса, накладывавшего жгут на все еще кровоточащую руку.
  "Тоже мне, самурай хренов!" Так потом и повелось Самурай, да Самурай, слегка иронично, с нормальной открытой улыбкой, не такой, как там. В том странном и подлом мире, где он жил, или существовал, после решения военно-врачебной комиссии, ставшего приговором, люди не умели улыбаться. Они лицемерно кривили губы, а глаза оставались злыми и холодными. Уголки ярко накрашенных женских губ дозировано ползли в стороны, ровно настолько, чтобы приоткрыть тщательно отбеленные косметическим стоматологом зубы, но так, что не видно десен, а за масксетью накладных ресниц прыгали цифры со значком доллара безошибочно определяющие, сколько с тебя можно поиметь. Широкая щербатая улыбка в подворотне, разведенные в стороны руки: "Извини, братан, ошибка вышла, обознались!", в следующий миг на твой череп обрушится кастет. Барская, тщательно скрывающая брезгливость, так и сквозящую во всем облике, улыбка военкома... Продолжать можно бесконечно - ЗДЕСЬ никто не умел улыбаться, так как Бес и остальные ребята, толпившиеся через два дня в грязно-белой, пропахшей специфическими больничными запахами палате. Может это от того, что они были живыми и настоящими, не теми заводными куклами с нелепой программой, что окружали его последний год. Или потому, что они знали цену: цену жизни и цену смерти, цену страха и цену мужества, цену настоящей мужской дружбы и цену предательства..., они знали цену всему на этом свете, вот только цену денег они так и не поняли, слишком много было в их жизни того, что гораздо дороже нарисованных на бумаге фантиков. Короче, они были настоящие. "Тоже мне, самурай хренов!" - говорили они и хлопали его по здоровому плечу, а в глазах светилась настоящая радость, просто от того, что он, Пашка, жив, что он скоро поправится и будет здоров, от того что они пусть вот так в больнице, но снова встретились. И от этих дружеских шлепков, от светящихся глаз, гадкий и мрачный мир, окружавший его последний год начал трескаться и разламываться по швам, грязной вонючей шелухой опадая с другого, настоящего, пропахшего вольным степным ветром дальних дорог, где нет места мелочной трусости и подлости, где правят давно забытые здесь понятия Честь и Мужская дружба.
  
  На лицо упала чья-то тень, и Самурай открыл глаза, быстро осмотревшись вокруг. Народу на поляне собралось уже довольно прилично, мужчины в ярких спортивных костюмах группками по двое, по трое, теснились на всей ее площади. Курили, жали друг другу руки, травили анекдоты или обсуждали политику, но всех объединяло одно - глаза. Глаза наркоманов в предвкушении очередной дозы, шалые, нетерпеливо мечущиеся, не могущие ни на миг остановиться, постоянно перебегающие с одного на другое, горящие нездоровым азартом и куражом.
  Все они были его врагами, все до одного, пресыщенные, развращенные, разжиревшие и благополучные, собиравшиеся здесь из-за нехватки острых ощущений. Это они, соблазнив красивой жизнью и легкими деньгами увели его жену, это они набивали себе карманы, пока он кровью оплачивал их спокойную жизнь, это они продали и предали ту страну, которую он клялся защищать... Виновны! Виновны! Виновны! Троекратная формула ответа на суде присяжных, оставляющая время на последние сомнения, четкая и однозначная, не допускающая двойного толкования после произнесения. Давно им самим сформулированная и выговоренная специально для них. Он не может поставить их к стенке прямо сейчас, не может воздать им по делам полной мерой - слишком хорошо они защищены специально придуманными законами, специально прикормленными ментами и судьями, всей мощью украденных денег... У него есть лишь эта маленькая несерьезная лазейка, пусть это мелочь, но даже мелочь лучше чем ничего... Паранойя? Злобное человеконенавистничество? Зависть? Быть может... Но кто вправе его обвинять?
  
  - Первое правило бойцовского клуба: никому не рассказывать о бойцовском клубе.
  Леха-Завклуб, а в миру Алексей Леонидович и исключительно на "вы", топ-менеджер какой-то жутко прибыльной и рентабельной совместной англо-русской фирмы не то по поставке россиянам тушенки из мяса бешенных коров, не то еще чего-то чрезвычайно необходимого, сделал паузу и внимательно оглядел парней стоявших вокруг утоптанного пятачка земли. Парни были совершенно разные и одновременно похожие, как близнецы: одинаково аккуратные прически, чистая ухоженная кожа лиц и рук, аромат дорогой туалетной воды и своеобразный дресс-код - дорогие спортивные костюмы. Выпадал из общего стандарта лишь один - угрюмый и широкоплечий, явно азиатской внешности, нарочито одетый в самошитые из грубой кирзы широкие штаны и выцветший тельник. Казалось из присутствующих лишь он не волновался ничуть. Завклуб знал его под именем Самурай, больше о парне ничего известно не было, впрочем, одним из законов клуба была анонимность бойцов, если они сами того желали. Желал пока лишь один Самурай. Кто он такой в обычной жизни не знал никто.
  - Третье правило бойцовского клуба: в схватке участвуют только двое.
  Когда культовый роман Паланика и, даже в большей мере, снятый по нему фильм добрались до России, бойцовские клубы начали появляться и расти как грибы после дождя. Американский идеолог решивший научить зажравшийся и благополучный средний класс родной страны как вновь из тупых обывателей через кровь и боль стать людьми, наверное и представить не мог, что в далекой полной проблем загадочной России у него найдется столько последователей. Однако нашлись. В основном местный аналог, по степени благополучия, американского среднего класса, то есть топ-менеджеры, директора средней руки филиалов и прочая бизнес-элита, которой по определению не приходилось ежедневно заботиться о хлебе насущном. Ну а дальше все просто: с культурным уровнем у нас проблемы, так что литературные салоны и вечера классической музыки подойдут для развлечения и снятия стресса далеко не всем. А когда не приходится постоянно думать о жратве очень хочется именно развлечься и снять этот самый стресс, который на голодный желудок как-то не возникает. Вот и повалил народ, затурканный бумажными бизнес-боями на бои реальные, чтобы зверем первобытным себя почуять на минуту, древним инстинктам дать волю, уверенность в своей мужественности ощутить. С жиру бесились короче, ну чего проще, пойди прогуляйся после захода солнца по городу, да не по центральным ярко освещенным улицам, а по темным вонючим подворотням - никакой бойцовский клуб не понадобится, адреналина на всю оставшуюся жизнь хватит, а на родной охраняемый офис молиться будешь. Но нет, это как-то не комильфо, да и покалечить серьезно могут, а то и убить, страшно... Другое дело здесь - жесткий, кровавый, но все же спорт. Видать не все поняли, что Паланик сказать хотел, ну да это дело обычное...
  - Шестое правило бойцовского клуба: поединок продолжается столько сколько потребуется. Если противник теряет сознание, или делает вид, что теряет, или говорит: "Хватит!", поединок окончен.
  Самурай исподлобья оглядывал сегодняшних участников, он знал, что никто из старожилов клуба с ним драться не будет, понимают, что не стоит. Бывало кто-нибудь из бойцов, считавших себя особенно крутыми, рисковал бросить ему вызов, но дело всегда оканчивалось одинаково, потому герои перевелись сами собой, все же в развитом чувстве самосохранения этим господам не откажешь. Теперь его удел только новички, и сегодня, судьба как раз приготовила ему подарок. Вот тот рослый брюнет с кукольной внешностью друга Барби Кена явно здесь впервые. А это значит, что сегодня произойдет очередной бой его маленькой личной войны, глупой и мальчишеской, но такой сладкой мести, каждый раз бальзамом проливающейся на все еще кровоточащую и саднящую рану. А если бы было иначе, кто бы стал тратить время на месть? Кен - так Самурай не долго думая, обозвал для себя будущую жертву, широк в плечах, молод и мускулист. Это хорошо, дольше продержится. Одет в шикарный найковский костюм и умопомрачительные кроссовки, а приехал сюда вроде на новенькой "Вектре", то есть он отнюдь не бедный парень с рабочих окраин, это главное, значит это правильный враг. Самурай ненавидел собравшихся сегодня здесь, не их конкретно, а весь этот благополучный класс нынешних сытых "хозяев жизни", ненавидел чистой и прямой, как лезвие меча ненавистью, и сюда он приезжал лишь за тем, чтобы ее утолять. Самурай никогда не задумывался, почему именно этих вот холеных уверенных в себе и завтрашнем дне людей он решил сделать виновниками всех своих бед. Возможно, его просто бесил вид чужого благополучия, может быть он им банально завидовал... Он сам не смог бы однозначно ответить. Но факт оставался фактом, за всю боль, все удары, полученные от продажной девки Судьбы, Самурай решил спросить с мужчин в дорогих костюмах, а бойцовский клуб предоставил ему возможность сделать это почти законно. Браво, Чак Паланик! Отличная идея, парень!
  - Седьмое правило бойцовского клуба: новичок обязан принять бой, - Леха-Завклуб значительно глянул на переминавшегося с ноги на ногу Кена и тот, согласно кивнув, неторопливо вышел на середину.
  Несколько секунд он стоял, гордо вскинув голову и обводя взглядом оставшихся на траве бойцов в ожидании, кто же из них примет вызов, с кем именно состоится его первый бой в этом клубе, о котором так восхищенно закатывая глаза вчера рассказывали девчонки из бухгалтерии. Потом в круг вступил Самурай. Новичок потянулся было с рукопожатием, но холодный злой взгляд остановил его руку на полдороги и заставил нервно вздрогнуть. Самурай криво усмехнулся. Ты даже не представляешь, парень, как ты попал! Для тебя бойцовский клуб станет отнюдь не экстремальным развлечением, по крайней мере сегодня, здесь и сейчас!
  - Начали! - прокричал Леха, шустро отскакивая за пределы утоптанной земли.
  Самурай сделал маленький шаг вперед, чувствуя, как откуда-то из заповедной глубины мозга поднимается знакомая волна холодной ярости: "Вы хочете песен, их есть у меня!", сейчас будет тебе веселье, урод. Главное осторожно, чтобы сразу не упал. Темный круг утоптанной земли расширялся, заполняя собой Вселенную, закрывая остальных бойцов, Завклуба, чахлую березовую рощу... На последних секундах, пока окружающий мир еще не исчез окончательно Самурай краем глаза зацепил три тонкие девичьи фигурки с совершенно дикими прическами и покрытыми черной помадой пухлыми губами. Его даже слегка передернуло от отвращения, выбивая из боевого настроя. Если кто и раздражал в этой жизни Самурая больше, чем благополучная армия офисных клерков, так это вот такие трупоедки. Извращенки, приходившие сюда смотреть на боль и страдания бойцов, сексуально возбуждавшиеся от увиденного и здесь же на кожаных сидениях машин отдававшиеся избитым провонявшим потом, порой окровавленным парням. Дополнительный элемент экзотики и снятия стресса.
  - Обожаю видеть боль! - хриплый от возбуждения шепот одной из них долетел таки до Самурая.
  Потом мир привычно сжался до размеров круга, выбрасывая в пропасть небытия зрителей, их реплики и вообще все, кроме изготовившегося к бою противника, серой земли под ногами и клочка ярко-синего неба над головой. И между землей и небом остались только они двое: Самурай и его сегодняшний враг. Да полно, почему сегодняшний, тот самый, вновь оживший подобно стоголовой гидре и представший в новом обличье... Тот самый, кто соблазнил и увел Лику, тот кто глумился над ним издевательски хохоча и орал в оглохшие уши: "У тебя нет денег, ты - неудачник! Ты - никто! Твоя жизнь не удалась! Посмотри на меня - я в полном порядке! А ты по сравнению со мной - дерьмо! Лучшее, что тебя остается сделать - убить себя, потому что ты - неудачник!" Чувствуя, как зубы впиваются в губу, разрывая ее до крови, Самурай крепче сжал побелевшие кулаки: "Врешь, сука! Сейчас посмотрим кто из нас кто! Сдохнешь, гнида!"
  Новичок, демонстративно играя мышцами, грациозно присел в экзотической стойке. Похоже насмотрелся китайских боевиков и посещал какую-нибудь платную секцию ушу, где за бешенные с точки зрения простого бюджетника деньги ловкач-тренер обучал его обычной гимнастике, без зазрения совести выдавая ее за смертоносное древнее искусство самозащиты. Проще надо быть, господин хороший, ближе к народу. Самурай сделал еще шажок, по направлению к плетущему руками сложную вязь врагу и для пробы несильно пнул его в слишком далеко вперед выставленное колено. Проведенный с должной скоростью и силой этот удар сломал бы новичку ногу, а так получилось просто очень больно. Кен зашипел, поджимая пострадавшую конечность, и продолжая свои нелепые пассы.
  Самурай, чувствуя нарастающие клокотание обжигающей кипящей ярости где-то внутри, ударил его в лицо, хлестко и резко, прямо сквозь плетущие защитные кружева руки. Попал в запястье правой и вбил его новичку в губы кровяня их. "Это тебе за отца, сука!" Отца Самурай помнил смутно, в основном по фотографиям, тот погиб в Афганистане, когда его сыну не исполнилось и восьми лет.
  Левая рука стремительным гибким ужом метнувшаяся в разрез, отвесила новичку еще одну ощутимую плюху, выбив струю алой крови из носа. "Это за мать!" После гибели отца мать так и не оправилась, запила и как-то очень быстро опустилась, до последней копейки изводя на водку и так не слишком щедрую пенсию. В маленькой однокомнатной квартирке все чаще стали появляться пьяные незнакомые мужики, с утробным хрипом заваливавшие такую же невменяемую мать на грязный зассанный и облеванный матрас, расплачивающиеся водкой, которой нужно было все больше... И наконец голое желто-восковое женское тело лежащее в тронутой ржавчиной ванне полной отчего-то густо красной водой, черты лица, лишь отдаленно напоминающие материнские и суетливые люди в белых халатах...
  Нырок, под размашисто бьющую руку... В еще недавно гордых и уверенных глазах Кена страх... Не ожидал? Все по взрослому, дорогой, все по взрослому... Уклон влево, и с уклона четкий боксерский крюк в челюсть. "За родной детдом Љ 18! За казенные кровати с ржавой пружинной сеткой! За жалкую пайку, оставляющую вечно голодным! За дранную второсортную одежду и такие же игрушки!"
  Самурай бил четко и расчетливо, как на ринге. При желании он мог закончить поединок за пару секунд, пустив в ход, что-нибудь из зубодробительного арсенала, любовно преподанного инструктором в военном училище. Но это было совсем не то, поэтому удары лишь эффектные болезненные, но не слишком эффективные с легким сарказмом именуемые среди рукопашников "спортивными". Новичок порядком избит и утомлен, пытается прижаться, повиснуть на груди. В ноздри густо шибает перебивающим резкий запах дезодоранта потом. Взмокшие вяло-безвольные руки стараются зацепиться за плечи, вжаться под мышки не дать пространства для замаха. Нет, вот это уж хрен! Продолжаем наши игры! Самурай резким рывком разорвал дистанцию и, уже не опасаясь ощутимо плывущего противника, красивым и таким же бестолковым ударом ноги достал его в голову. "За Маринку! Двенадцатилетнюю девчонку, изнасилованную пьяным воспитателем и повесившуюся ночью в туалете! За общество равных возможностей! За масляный взгляд профессора-педика на экзаменах в институт! За цифру 1000 со значком доллара рядом на бумажке переданной воровато оглянувшимся доцентом!"
  Подшаг вперед на среднюю дистанцию. "За военное училище! За горячие точки! За контузию! За пятидесятипроцентную потерю слуха! За инвалидность!"
  Он вот-вот упадет! Нет не так просто, парень! Рывок за плечи и насаживающий удар коленом по ребрам, уже в полную силу. Кажется, что-то там внутри разрывается с хрустом и скрежетом. Плевать! "За военно-врачебную комиссию! За комиссацию из Вооруженных Сил!" Кен утробно кхекает и начинает заваливаться набок. Нет, подожди! Куда это ты собрался? Горящие глаза Самурая двумя раскаленными мечами впиваются в расфокусированные мутные зрачки жертвы. И самое главное, последний аккорд! Правая рука надежно фиксирует болтающуюся голову новичка, собственная голова откидывается назад так далеко, что немеет шея... "За любимую женщину, ушедшую к такому же как ты! За месяцы черной одинокой пьянки! За вспоровшую живот "розочку", зажатую в своей же руке!" Лоб стремительно летит в еще недавно бывшее таким красивым и ухоженным лицо новичка. Лобная кость толщиной в пару сантиметров - самая твердая часть человеческого тела, вес головы три-четыре килограмма, плюс вложенное ускорение. Эффект, как от удара кувалдой! "За всю несправедливость этой блядской жизни! Нна!" Глухой стук, как от столкновения бильярдных шаров. Новичок сломанной тряпичной куклой оседает на серую утоптанную землю, он уже ничем не напоминает стильного дружка Барби, из разбитого в алое с ярко-белыми осколками зубов месиво рта толчками выбивается густая черная кровь.
  Мир вновь расширяется до обычных границ, начинает пропускать звуки и нога, уже занесенная для последнего контрольного удара каблуком в висок, медленно с усилием опускается в пыль рядом с поверженным телом. Вокруг напряженная тишина, лишь утробно постанывает, зажав ладони между ляжек и содрогаясь всем телом, одна из жутко размалеванных девиц. Самурай обводит взглядом круг, мужчины в дорогих спортивных костюмах, пахнущие элитным парфюмом отводят глаза, отворачиваются, становясь будто ниже ростом.
  - Четвертое правило бойцовского клуба: не более одного поединка за вечер! - быстрой скороговоркой тараторит Завклуб, когда взгляд Самурая останавливается на нем.
  И столько в этой торопливости неприкрытого страха, так комично трясется посеревшее лицо топ-менеджера, что Самурай прыскает в сторону истеричным смешком.
  -Скорую ему вызови, удод! И не трясись так... С кем тут еще драться? Не с тобой же...
  - Ты такой крутой, малыш... - пользуясь секундной заминкой одна из шлюшек подобралась вплотную и уже принялась мурлыкая тереться о плечо. - Я хочу тебя!
  Самурай с удивленной брезгливостью осмотрел поплывшую черную тушь, темно-фиолетовую помаду и покрытые черным лаком длинные накладные ногти, заглянул в подернутые наркотической мутью выцветшие глаза.
  - Любишь боль, кошка?
  - Муррр! - горячий влажный язычок ловко слизнул каплю засохшей крови с костяшки его кулака. - Очень, котенок! Сделай мне больно! Разорви меня, хищник!
  - Ну, тогда держи!
  Оглушающая хлесткая пощечина кинула девушку на колени. А Самурай не обращая больше на нее никакого внимания, широко зашагал к предусмотрительно привезенной Завклубом бочке с водой. Дорогие спортивные костюмы поспешно уступали дорогу. Девчонка, сидя на земле, пристально смотрела ему вслед, нежно водя пальцами по быстро набухающей красным щеке.
  Менты подъехали одновременно со скорой. Раздолбанная "канарейка" тяжко вздыхая на ухабах грунтовки припарковалась вплотную к сверкающим лаком иномаркам, и из нее кряхтя, вылез одетый в замусоленную форму помятый прапор, вооруженный автоматом АКСУ, которым он постоянно за что-нибудь цеплялся.
  - Ну чего это? Опять упал? Или нападение неизвестных?
  Уже успокоившийся и пришедший в себя Самурай неспешно подошел к прапору и незаметно сунул в ловко протянутую руку стоху баксов, обычную таксу в таких случаях. Один из законов клуба гласил, что неприятности с ментами урегулировать должен виновник. Прапору постоянно платит Самурай, потому, не знающий о клубных правилах прапор считает его здесь главным.
  - Эй, Гиппократы, чё там энтот? Жить будет? Будет, ну и ладушки! Ты, паря, того, поосторожнее все же, понял? Заявы точно не будет? Ну смотри, я тебя предупредил!
  Выполнив служебный долг, страж порядка все так же стариковски покряхтывая, влезает в "канарейку" и его проскучавший все это время напарник выруливает обратно на проселочную дорогу.
  Все, теперь можно и домой, больше ничего интересного не будет. Смотреть на игрушечные бои "настоящих мужчин" нет ни времени, ни желания. Не оборачиваясь и ни с кем не прощаясь, Самурай направился к дороге, пешком мимо сверкающих полировкой шикарных тачек. Да, нам так не жить... Рассчитывать на то, что кто-нибудь предложит подкинуть, хотя бы до ближайшей станции метро, явно не приходилось. Проходя мимо суетящихся около новичка медиков, он углом глаза поймал испуганно-осуждающий взгляд женщины-фельдшера и потом еще долго чувствовал его спиной, до самого поворота проселка.
  
  Ключ заскрежетал, поворачиваясь в замке, скрипнули давно не смазанные петли, и в прихожую, хмуро оглянувшись по сторонам, вошел Бес. Короткий кивок вместо приветствия, и вот он протопав мимо Самурая растянулся на диване, со вздохом облегчения откинув назад голову. Полежав так несколько секунд, удивленный полным отсутствием реакции на свое появление, приподнялся на локтях и пристально посмотрел на сидящего в кресле товарища.
  Вид у Самурая был полностью отсутствующий, бледное неподвижное лицо, напоминающее посмертную маску, и безжизненные устремленные в глубь себя глаза, вроде бы и смотрящие на окружающий мир, но как бы остекленевшие, ничего вокруг не замечающие. О том, что человек в кресле жив, а не покинул уже давно этот далеко не лучший из миров, говорила лишь мерно вздымающаяся в такт дыханию грудь. Бес с обреченным горестным вздохом поднялся с дивана и подошел к Самураю вплотную, неспешно поводил ладонью прямо перед его застывшим лицом, картинно развел руками, изображая перед отсутствующими зрителями безграничное отчаяние. Когда эти попытки вызвать хоть какую-то реакцию со стороны друга ни к чему не привели, Бес, еще раз вздохнув для порядка, сильно потряс его за плечи и даже пару раз легонько хлопнул по щекам. Это возымело действие, и ранее погруженный вглубь себя взгляд Самурая медленно сфокусировался на лице Беса, постепенно приобретая некую осмысленность. Дождавшись более-менее полного просветления, Бес вновь встряхнул его:
  - Ну и как это понимать? Чарса обкурился, или что?
  - Нет, думал... Думал о смерти... - все еще несколько заторможено выговорил Самурай.
  - Бог ты мой! Он думал о смерти! Слушай, достали уже эти твои японские штучки! Так ведь и крыша поехать может! Лучше бы ты обкурился, в самом деле! Ну и что надумал, позволь полюбопытствовать?
  - Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно, - монотонным голосом, будто отвечая вызубренный наизусть урок, забубнил Самурай. - Если же он не достиг цели и умер, это фанатизм и собачья смерть, но в этом нет ничего постыдного...
  - "Если каждое утро, и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем", - подхватил, удачно пародируя равнодушный голос друга, Бес. - Цитата из твоего любимого господина Ямамото, уже даже я наизусть выучил. Что ты так удивленно глаза таращишь, да, почитал на досуге, чтобы знать от чего мой напарник с ума сходит. Оно может, конечно, и хорошо было для самурайских времен, но я тебя умоляю - не заиграйся, ладно?
  - Это совсем не игра, Бес. Я - воин, а воин должен готовить себя к смерти, ведь не так важно как жил человек, важно как он встретил свою смерть. К этому моменту надо быть готовым.
  - Воин, слово-то какое возвышенное. А мне вот всегда казалось, что ты всего лишь тренер по рукопашному бою, и уволенный по состоянию здоровья из армии офицер. А ты оказывается ВОИН!
  - Воин это не профессия и не общественный статус, это состояние души.
  - Господи, вот вбил же себе в голову! Ты вообще с чего взял, что у тебя какое-то особое состояние души? Нет, я не отрицаю, на душевнобольного ты уже тянешь...
  - Откуда взял? Вычислил методом исключения. Я не врач, не торговец, не художник, не музыкант... Вот так отбрасывал одно за другим и наконец осталось только это...
  Секунду Бес обалдело смотрел в по-прежнему непроницаемое лицо Самурая, ища на нем хотя бы легкую тень улыбки, говорящей, что все сказанное сейчас только очередная шутка. Искал и не находил.
  - Ну... - неуверенно начал он. - Даже не знаю, что тебе на это сказать...
  - Ага! - радостно взвыл Самурай, слегка тыкая друга кулаком в живот. - Купился! Ну признайся, ведь всерьез подумал, мол спятил Самура на старости лет!
  - Да пошел ты, придурок! - облегченно выдохнул Бес. - Любого заморочишь своими шутками! Хрен тебя поймешь, когда ты серьезно говоришь, а когда пургу нагоняешь...
  - Ну, как известно, в каждой шутке лишь доля шутки, - важно изрек Самурай, правда в конце фразы он не выдержал нарочито менторского тона и сбился на давно сдерживаемый смешок, что слегка смазало впечатление.
  - Ладно, ладно. Один ноль в твою пользу, старый разбойник. Но тоже в рамках доли той самой шутки, на всякий случай заруби себе на носу - мне совсем не улыбается работать на пару с психом, съехавшим с катушек на почве Бусидо. Ты так чего доброго еще опять сэппуку себе сделаешь, или того хуже мне... Как у самураев этот помощник назывался, что своему другу голову отрубал? Касяка?
  - Кайсяку... - отвернувшись в сторону тихо произнес Самурай и порывисто поднявшись быстрыми шагами вышел из комнаты.
  Бес проводил его удивленным взглядом, потом, недоуменно пожав плечами, опустился обратно на диван. Через несколько мгновений он услышал как хлопнуло окно на кухне, и из-за неплотно прикрытой двери потянуло табачным дымом. Бес знал, что сейчас Самурая лучше не трогать, минимум час он будет нервно курить зажигая новую сигарету от еще не сгоревшей и молча смотреть в окно, не реагируя ни на расспросы, ни на дружеское тормошение. Такое бывало и раньше, когда неловкой репликой, иногда полунамеком он задевал некую заповедную для всех и больную для друга тему. Что-то засевшее в его прошлом не давало Самураю покоя, и никогда нельзя было заранее предугадать какое неосторожное слово или действие и в какой момент потревожит эту не затянувшуюся рану. Вот даже покрытые пылью веков древние японские традиции и те, что-то напомнили. Несмотря на настойчивые расспросы, Самурай никому ничего не рассказывал, о причине своих нервных срывов, а поводы, могущие их вызвать, были так разнообразны, что вычислить по ним источник беспокойства хоть приблизительно не представлялось возможным. Поэтому все близкие друзья старались просто не замечать странностей порой сквозивших в поведении Самурая. Им хватало деликатности, чтобы не настаивать на предложении своей помощи там, где ее не просили и не хотели принимать.
  Бес знал Самурая давно, еще с далеких училищных времен, правда, тогда никто не называл так худосочного пацаненка с тощей цыплячьей шеей, на которой болталась несоразмерно большая по сравнению с чахлыми плечами голова. Бес невольно улыбнулся, припомнив насколько комичный внешний вид имел Самурай в день их первого знакомства, больше десяти лет назад: новенькая еще необмятая полевая форма топорщилась и собиралась в неловкие складки везде где только возможно, ворот куртки был шире торчащей из него шеи раза в два, а голенища тяжелых юфтевых сапог заканчивались где-то в районе острых мальчишеских коленок. К портрету, для полноты впечатления, можно еще добавить гладко выскобленную как бильярдный шар голову и красное злое лицо, измазанное хлеставшей из носа кровью. Вот такое вот чудо морское предстало перед сержантом Оверченко, подпольная кличка - Бес, она же официальный позывной, в туалете роты первого курса, куда он был временно прикомандирован в помощь офицерам. Дело происходило после отбоя, а всклокоченного первокурсника окружали трое довольно рослых и плечистых парней с его же взвода. Как потом выяснил в коротком разбирательстве "по горячим следам" сержант, эта троица была из числа поступивших на первый курс солдат.
  Во все времена в военные училища поступало довольно большое количество солдат проходящих службу по призыву, для них были предусмотрены кое-какие льготы. Однако этим пользовались не только парни искренне пожелавшие связать свою дальнейшую жизнь с Вооруженными Силами, а и обычные халявщики, просто пытавшиеся таким образом откосить от трудностей солдатской лямки в войсках. Ведь даже при самом плохом раскладе можно было отдохнуть от "тягот и лишений" во время положенной подготовки к экзаменам и при самой их сдаче, а потом с чистой совестью вернуться в родную часть, мол, я хотел, но не получилось. А можно было и поступить, а ведь, что ни говори, солдатскую службу в иных частях не сравнить с учебой в училище, особенно, когда ставишь себе целью не овладеть знаниями, а просто пересидеть до дембеля. Как правило, основная масса поступавших солдат успевала к моменту поступления отслужить примерно полгода, и сбегала сюда от притеснений старослужащих. Но вот в чем странность - только что вырвавшиеся из положения униженных и оскорбленных вчерашние "душки" попав в окружение недавно надевшей погоны молодежи ("только от мамкиной сиськи") тут же превращались в матерых "дедов" и пытались заводить в ротах первого курса те же порядки, что видели в своих казармах. Естественно на роль господствующего класса они выдвигали себя, оставляя остальным подчиненное положение "салаг". Эти вывихи довольно быстро выправлялись как усилиями офицеров, так и самих курсантов, все-таки ребята пришедшие в военные училища сделав сознательный выбор, сильно отличались в общей своей массе от более забитых, запуганных и готовых к подчинению сверстников насильно загоняемых в ряды Вооруженных Сил.
  Однако на лечение любой болезни требуется какое-то время, и на момент эпохальной ночной встречи в туалете, роты первого курса еще вовсю хворали гнилыми отрыжками казарменного неуставняка. Цепко охватив взглядом картину поля боя, а то, что бой имел место быть не вызывало ни малейших сомнений, судя по взъерошенному виду всех четверых, разбитому носу задохлика и заплывшему глазу одного из троицы нападавших, сержант решительно вмешался в происходящее.
  - А ну прекратить! Стоять, я сказал! - вместе с этим криком наиболее ярому из бывших "дедушек" Российской Армии весьма чувствительно прилетело сапогом по копчику, а его товарищ отхватил шикарный расслабляющий удар в солнечное сплетение.
  - Смирно! Руки по швам, тебе говорю, отрыжка!
  Уверенный командирский тон, а главное впечатляющая демонстрация физического превосходства, мгновенно подействовали отрезвляюще - все четверо замерли, боясь пошевелиться, лишь мелкий время от времени громко шмыгал разбитым носом, пытаясь втянуть обратно хлеставшую из него кровь.
  - Ну, что здесь происходит? Сначала ты, мелочь, кто тебе нос расквасил?
  - Никто, - набычился все также шмыгая задохлик. - Я просто упал.
  - Упал на кулак? Понятно... Ты, длинный, видимо тоже упал?
  - Ну.
  - Не понял, курсант! Я задал тебе вопрос и не услышал ответа!
  - Так точно...
  - Что так точно, курсант?!
  - Так точно, товарищ сержант. Поскользнулся и упал.
  - И так неудачно, что ударился глазом? Я правильно понимаю?
  - Так точно, товарищ сержант. Правильно.
  - Ну раз так, то и ладно, - притворно благодушно произнес Бес пристально оглядывая четверку. - Раз все просто упали, значит и претензий ни у кого, ни к кому нет? Не слышу ответа!
  - Так точно, - нестройно загудели первокурсники.
  - А раз так, то претензия есть у меня к вам. А именно - мне от души плевать на вас, по мне можете друг друга хоть перерезать. Есть вы на свете или нет, мне абсолютно все равно! - голос сержанта начинал набирать обороты, зазвенев острой опасной сталью. - Но! До тех пор, пока я за вас соплежуев отвечаю, не сметь и пальцем друг друга касаться, иначе будете иметь дело со мной лично! Я доступно объясняю?! Не слышу!
  - Так точно, - промямлили все ниже опуская головы, стараясь не встречаться с злым взглядом сержанта.
  - Отлично! А теперь, каждому по два очка и через час они должны сверкать! Как вы это сделаете, не знаю, можете хоть как в кино зубными щетками чистить. А теперь время пошло!
  Так закончился этот, в общем то довольно рядовой и типичный инцидент, но в дальнейшем он имел свои последствия. А началось все с того, что Бес начал выделять среди остальных курсантов щуплого, но гордого и независимого детдомовца по имени Пашка, правда, для самого Пашки это предпочтение в основном сводилось к дополнительным физическим упражнениям и углубленному изучению приемов рукопашного боя в котором, несмотря на молодость, сержант был настоящим мастером. Вскоре под действием нормального питания и постоянных физических нагрузок, бывший заморыш изрядно прибавил в весе и росте, и даже был зачислен в сборную команду училища по рукопашному бою.
  
  Сигарета, вторая, или уже третья, в холостую дотлевала между чуть вздрагивающими пальцами. За окном неспешно плыла ночь, злая, опасная - чужая. Заговорщицки шептался с корявыми изломанными ветвями деревьев и по разбойничьи посвистывал в водосточных трубах гнилостный, пропитанный запахами близкой свалки ветер. Холодные равнодушные клинки тускло мерцающего света звезд тянулись с неба. Что-то черное аморфное и равнодушно-прожорливое таилось в темноте, широко раскинув по кривым переулкам и мрачным подворотням в ожидании добычи слизкие сторожевые щупальца. Все как тогда, той далекой ночью, которую невозможно вспоминать и невозможно забыть...Чужая ночь, та, где ты, несмотря на всю лихость и обученность, не самый опасный хищник, не бесплотный дух бесшумно скользящий сквозь вражеские дозоры, а однозначная и неизбежная жертва, слишком беспомощная, слишком неловкая, чтобы дожить до рассвета. И ведь ничего не изменилось в тебе самом, и этот рейд далеко не первый и не самый сложный... Изменилась ночь, эта, сегодняшняя, тебе не друг и не союзник, ее темнота скроет врага, а не тебя. Чужая ночь. И раз у тебя не хватило ума переждать ее в крепком и надежном блиндаже, под охраной непрерывно пускающих ракеты и простреливающих нейтралку часовых, то не обессудь. Шансов дожить до утра у тебя немного, в любую другую ночь да, а в эту нет... Чужая ночь...
  Ледяная текущая с гор вода обожгла холодом, гоня по спине волну противных знобких мурашек, круглые ненадежно перекатывающиеся под ногой камни и глушащее плеск шагов журчание. Пашка никогда не назвал бы этот ручей рекой, то ли дело неспешные и величавые реки родной Средне-Русской возвышенности. А это? Не поймешь что! И если бы не молчаливо подтверждающий кивок Беса ни в жизнь бы не поверил он россказням Гурама о том, что весной эта узкая полоска воды превращается в мощный ревущий поток, оттого и так широко нынче сухое каменистое русло. Впереди расплывчатая в тумане маячит широкая спина Абрека, вот он остановился и, сложив ладони рупором, поднес их к лицу, дважды ухнув филином. Секунды растягиваются, тревожными молоточками пульса стуча в виски, ответа с того берега нет. Сзади и слева сухо щелкает предохранитель, это Гурам. Если ушедшие вперед напоролись на грузинский секрет и погибли, то не уйти и им замершим по колено в воде в двух десятках метров от спасительных зарослей левого берега. Большой палец нежно и плавно, почти беззвучно, переводит флажок предохранителя на автоматический огонь. Если что, то на такой дистанции целиться будет некогда, только пластать длинными очередями от бедра, крутясь волчком под чужими пулями, надеясь лишь на то, что ты удачливей, и кусочки металла, вылетевшие из твоего ствола, раньше найдут живую плоть, чем те, что полетят им навстречу. Только это уже будет не важно. Если их ждут, то не уйти никому, а как дорого разведчики продадут свои жизни, не имеет большого значения. Из береговых зарослей дважды ухает филин, а потом легко качнувшиеся ветви кустарника пропускают к кромке воды гибкую темную фигуру. Короткий взмах руки - все в порядке, путь свободен. Внезапное облегчение передергивает поясничные мышцы сладкой посторгазменной судорогой. Нормально все - еще поживем!
  И снова напряженное бесшумное скольжение почти на ощупь, все органы чувств предельно обострены в поисках малейшего следа разлитой в воздухе угрозы. Сердце неистово бухает где-то в районе гортани, взмокшие от напряжения пальцы судорожно тискают цевье, в голове неумолимо бьется, рикошетя от стенок черепа и звуча на разные лады, обрывок фразы из инструктажа накануне выхода: "Прибрежная полоса местами минирована... Прибрежная полоса местами минирована... Прибрежная полоса местами минирована..." И так до бесконечности, до утробного ужаса узлами вяжущего кишки. Мина не человек, с ней не договоришься, а заметить в густых зарослях безлунной ночью нить растяжки, или неправильно лежащий выгоревший кусок дерна - нереально. Лишь при очень большой удаче, но в эту ночь удачи не будет, эта ночь чужая, Пашка чувствовал это всем существом, всеми потрохами, знал, не умея объяснить свое знание. Какая уж тут удача, ноги бы унести... Охренительный отпуск получился! Просто на загляденье! Телевизор надо было чаще смотреть, может тогда они с Бесом выбрали бы для летнего отдыха какой-нибудь другой участок этого ласкового теплого моря, не поддавшись на уговоры однокашника по имени Гурам. Впрочем в эту ловушку в августе 92-го угодили не только три бестолковых, не интересовавшихся политикой курсанта, в "одной лодке" с ними оказалось еще несколько тысяч россиян, приехавших на отдых, а оказавшихся в эпицентре самой настоящей войны и вынужденные кто как мог бежать к границе спасая свои жизни. Гураму бежать было некуда, учеба учебой, а здесь его дом и другого у него нет. Бес с Пашкой тоже остались, бросить друга показалось предательством, и вскоре все трое уже числились в рядах бригады народного ополчения. В общем проявили благородство, а за благородство всегда приходится платить и плата иногда взимается вот такими ночами.
  Громкий взрыв хохота раздался совсем близко, заставив Пашку невольно вздрогнуть, рефлекторно кидая к плечу приклад, рядом, крутнувшись волчком, присел на корточки Гурам. Хохот сменила гортанная красиво разложенная на два голоса песня на незнакомом языке. Чем-чем, а музыкальным слухом Бог грузин не обидел, каждый второй, что твой оперный певец. Издавна славится Грузия своими песнями, да хорошим вином, видно одно не отделимо от другого. Не отделялось оно и в эту ночь, смертоносной гюрзой скользнувший на звук Бес, вернулся через несколько минут и шепотом рассказал, что впереди блиндаж, в котором, судя по всему, вовсю идет веселый праздник с песнями и обильными возлияниями.
  Искушение было слишком велико, после короткого совещания решили подождать пока гуляющие дойдут до кондиции и без шума взять их в ножи. Затаившись в окружающем блиндаж кустарнике, замерли до рези в глазах всматриваясь в чернильную темноту, боясь пошевелиться, боясь даже дышать. Туго взведенные пружины, готовые в любой момент распрямиться, круша все на своем пути. Вскоре веселье ощутимо пошло на убыль, теперь лишь изредка доносились бессвязные пьяные вопли. Потом занавешивающая вход плащ-палатка с тихим шорохом откинулась в сторону и прямо к кустарнику, скрывавшему ополченцев, нетвердой походкой расстегивая ширинку, двинулся изрядно поддатый гвардеец. Пашка вопросительно скосил глаза на Абрека и, получив в ответ утвердительный кивок, неслышной змеей стелясь в высокой траве, двинулся на перехват. Гвардеец вряд ли понял, что с ним произошло: едва переполненный мочевой пузырь наконец излился упругой струей, как земля неожиданно ушла из-под ног, заставляя сунуться лицом в щедро орошенную траву, на плечи непонятно откуда свалилась потная тяжесть, а горло перехватила мускулистая тренированная рука. "Тихо, а то убью!" - свистящий шепот громом ударил в уши, а перед глазами мелькнуло узкое лезвие ножа. Рядом из ночного сумрака материализовались еще несколько облаченных в пятнистый камуфляж фигур.
  - Сколько человек в блиндаже? - вопрос сопровождался очень убедительным покачиванием ножа перед лицом.
  - Четверо... - заикаясь от страха, и чувствуя, как по ногам течет струйка мочи, прохрипел грузин.
  Спрашивавший удовлетворенно кивнул и сделал короткий резкий жест ладонью. Это было последнее, что увидел гвардеец в этом худшем из миров. Цепкие пальцы уперевшись в глазницы рванули его голову назад, острая мгновенная боль пронзила горло, он еще успел услышать странный булькающий звук, а потом окружающий мир завертелся бешенной каруселью, мелькнули на секунду перед угасающим взором быстрые темные силуэты метнувшиеся ко входу в блиндаж где продолжали отмечать день рождения, тускло сверкнули в напряженных руках ножи, а потом все сжалось в одну яркую точку, вскоре погасла и она.
  Чуть задержавшись возле служившей занавесью плащ-палатки, ополченцы, один за другим, пропали внутри. Короткая возня и так неосмотрительно позволивший себе расслабиться грузинский пост перестал существовать.
  Обратно возвращались нагруженные трофеями и, в эйфории от удачной операции, даже не думали о необходимости соблюдать осторожность. Уж больно лихими и крутыми вояками они казались теперь сами себе. Расплата за беспечность не заставила себя долго ждать.
  Гортанный вскрик одного из шедших впереди дозорных стегнул по нервам, Пашка, еще не осознав, что произошло, инстинктивно вскинул к плечу автомат. И тут же грохнули очереди. Отпрыгнув в сторону с тропы он широким веером выпустил полмагазина не целясь и заботясь лишь о том, чтобы не задеть никого из своих. Темнота впереди отозвалась мучительным стоном, значит в кого-то попал, и тут же замелькали огоньки дульного пламени ответных выстрелов. Чужая пуля с сочным чмоканьем впилась в ствол дерева рядом, другая сбила ветку кустарника над головой. Перекатившись в сторону, он поймал на мушку вспышкой мелькнувшую в темноте четырехлучевую звезду и принялся методично нащупывать ее короткими очередями. Грохнул взрыв, тугая волна мягко толкнула в лицо - кто-то из ополченцев швырнул гранату. Встречный бой быстротечен и кровав. Не прошло и минуты, как огонь в сторону разведчиков прекратился, мертвы ли их противники, или отошли, предпочтя не связываться с мощно огрызнувшейся группой, они не знали. В любом случае надо было, пользуясь возникшей паузой, спешно уходить. Растревоженная выстрелами ночь уже звенела чужими голосами, где-то совсем рядом из палаток, окопов и блиндажей, передергивая автоматные затворы, выскакивали разбуженные грузинские гвардейцы и бойцы Мхедриони. А времени на то, чтобы сориентироваться и добраться до места ночной перестрелки им понадобится совсем не много.
  Пашка, с трудом продравшись через колючий кустарник, надо же, а когда катался здесь под пулями, даже не заметил, вышел на тропу. Совсем рядом лежала какая-то непонятная темная бесформенная масса, тяжело пахло кровью. Он только здесь узнал, что кровь имеет свой запах, густой и тошнотворный, ни на что не похожий. С опаской подойдя ближе Пашка различил контуры человеческих тел упавших друг на друга, оба шедших первыми ополченца - головной дозор. Старшим дозора был Гурам. Нагнувшись над этой перепутанной как какая-то жуткая головоломка кучей принадлежащих разным людям рук, ног и туловищ, осторожно подсветив себе фонариком, он понял, что оба живы, но это не надолго. У Гурама разворочен живот и сизые комки внутренностей вывалившись из утробы пульсируют прямо в пыли тропинки, а второй ополченец, имени которого Пашка не знал, в бригаде все уважительно звали его Дед, получил пулю в грудь и теперь пробив ткань камуфляжной куртки под нагрудным карманом сахарной белизной вытарчивал обломок ребра. Оба были в сознании и явно испытывали страшную боль, но лишь изредка натужно всхрипывали до скрежета стискивая зубы. С трудом переборов неуместный приступ тошноты Пашка резким сильным рывком сдвинул Деда с тела Гурама, как бы там ни было, но помочь следовало сперва конечно однокашнику, и рванул из нарукавного кармана индивидуальный пакет.
  - Что с ними? - неслышно подошедший сзади командир группы присел рядом.
  - Плохо, оба тяжелые, - сквозь зубы прошипел Пашка, разрывая прорезиненную оболочку.
  - Подожди, - мозолистая ладонь командира легла на его запястье.
  - Чего ждать-то, Абрек, кровь останавливать надо...
  Но командир, не обращая больше на него внимания, склонился над ранеными. Несколько секунд он пристально рассматривал обоих ополченцев, причем, как показалось Пашке интересовали его вовсе не раны, по крайней мере на них командир лишь мельком глянул, гораздо дольше он всматривался в искаженные страданием покрытые потом лица разведчиков. Потом, сделав знак Пашке, чтобы отошел в сторону, тяжело вздохнул и потянул из ножен на поясе финку.
  - Я все быстро сделаю. Больно не будет, - горячечной скороговоркой прошептал он на ухо Деда. Ополченец обреченно закрыл глаза.
  Пашка переводил взгляд с одного на другого, еще не понимая страшной сути происходящего, вернее не желая ее понимать, не допуская даже мысли о возможности такого исхода. Все воспитание, все жизненные представления, все герои любимых книг в один голос твердили где-то внутри, что так просто не может быть, такого не бывает. Но вот нож Абрека уперся в грудь старого ополченца, чуткие пальцы другой руки ощупали ребра, определяя нужную точку между ними ту, в которую сталь войдет, как в масло, без лишних усилий пронзая сердце.
  - Убери нож и отойди от него, - тихо проговорил кто-то чужим незнакомым голосом.
  И лишь почувствовав, как руки сами собой повернули автомат в сторону Абрека, Пашка понял, что этот напряженный с истеричным надрывом голос принадлежал ему. Пальцы ощутимо дрожали, и белое в предрассветной тьме лицо командира прыгало, никак не желая плотно "сесть" на мушку автомата. Абрек пристально рассматривал подчиненного, внимательно и удивленно, будто впервые видел этого долговязого жилистого парня в самодельной разгрузке. Затем осторожно положил нож на землю и развел руки в стороны.
  - Хорошо. Я не буду этого делать. А что дальше? Тащить на себе мы их не сможем, через пять минут здесь будут грузины. Так что делать? Скажи.
  Пашка молчал, только все сильнее и сильнее вздрагивал в напряженных руках автоматный ствол.
  - Ты думаешь мне их не жалко? Думаешь, что я хладнокровная сволочь, дрожащая за свою шкуру? Или ты не видел, что грузины с пленными делают? Ты такой благородный, спасаешь от меня раненых, а их самих не хочешь спросить? Что они сами выберут?
  - Не правильно это. Нельзя о таком спрашивать, - все-таки выдавил, несмотря на застрявший в горле комок Пашка.
  - Ах нельзя! А отдать их на милость грузин, даже не дав возможности решить по-другому, можно?! Убери автомат, и уходите, уходите оба! Ну, это приказ!
  Пашка только после этого окрика осознал, что рядом, плечом к плечу с ним стоит Бес, такой же зло собранный и напряженный, готовый к прыжку. Он и сам было подобрался уже зная как надо развернуться в воздухе, чтобы достать Абрека и отбросить его в сторону от раненых. Уже начал, как много раз до этого, мысленно прокручиваться сценарий короткой схватки, в которой у Абрека не будет ни единого шанса, вот только закончится мысленный проигрыш, и обманчиво расслабленные мышцы получат команду "Фас". И вдруг он поймал наполненный мукой взгляд черных глаз Деда. В этом взгляде был приказ, строгий и точный, ослушаться его не было никакой возможности, это было как последняя воля умирающего. И повинуясь магнетизму и внутренней силе этих глаз, Пашка опустил оружие. Веки старого абхаза медленно закрылись и вновь поднялись, показывая, что он все правильно понял. И тогда Пашка сомнамбулически, как во сне, развернулся и медленно побрел в сторону берега. Бес шел рядом, то и дело исподтишка бросая быстрые взгляды на будто окаменевшее отрешенное лицо друга. Вскоре за их спинами ударила короткая автоматная очередь. В ответ загрохотали выстрелы, послышались азартные крики, и хлопнул взрыв ручной гранаты. Гвардейцы в основном были вооружены АКМами, у Абрека был АК-74, "голоса" этих автоматов для тренированного уха вполне различимы, и друзья с напряженным вниманием ожидали момента, когда в басовитый рокот АКМов вновь вплетется скороговорка их "младшего брата". Короткие злые очереди АК-74 слышались еще долго, судя по звукам Абрек, отстреливаясь уходил в глубь чужой территории, уводя преследователей от двух желторотых птенцов, последних из его отряда. Стрельба смолкла, когда они по пояс в ледяной воде вброд переходили быструю говорливую Гумисту. Оба понимали, что это значит.
  Кайсяку - последняя услуга уходящему из жизни другу. Горькая честь, от которой нельзя отказаться. Помощь при последнем плевке в лицо смерти, ведь когда человек сам выбирает день и час свидания с вооруженной косой старухой иначе как презрительным плевком ей в лицо это не назвать. Иногда помощь в том, чтобы не мешать... Бес не захотел, оказать ему такую услугу... Что ж, его нельзя винить, ведь он не самурай... Прочертив короткую огненную дугу очередной окурок летит из окна наземь, пронзая ночь, чужую, такую же как тогда... Ту, в которой он не должен был дожить до рассвета, но его жизнь и жизнь Беса выкупили три других жизни... Помнит ли об этом Бес? Пашка не знал...
  
  - Что-то засиделись мы без дела, брат! - с наслаждением до хруста в спине потянувшись, произнес он, остановившись на пороге комнаты. - Застоялись кони в стойлах. Такая тоска...
  Он с абсолютно непроницаемым лицом выдержал взгляд Беса, будто и не было этого стремительного истеричного бегства на кухню и часового молчаливого стояния у окна глаза в глаза с чужой ночью. Будто нарочито ленивая фраза лишь продолжает минуту назад прерванный разговор. И Бес привычно принял его игру, деликатно не заметив очередного срыва друга, не видя слабости человека, ты придаешь ему силы, ведь так?
  - То-то я смотрю, у тебя опять все костяшки стесаны, сразу видно скука замучила.
  - Да ладно, сам знаешь, это просто блажь и мелкая месть окружающему миру. Я о чем-нибудь стоящем, а то если и дальше сидеть без заказов будем, придется на полном серьезе по кабакам вышибалами устраиваться.
  - Ладно, не буду тебя мучить. Есть одно интересное предложение. Пока сам точно не в курсе. Но вроде как одна фирмочка хочет заказать нам небольшой шум на экваторе.
  - Да ты что! Неужели выходим на международный уровень! Сподобились наконец! Слушай, если так дальше пойдет, сможем открыть филиал где-нибудь на Гаваях или Багамах. Прикинь, фирма "Бес и К№", "За Ваши деньги мы решаем любые проблемы!"
  - Ладно тебе трещать-то, балабол. Пока сам еще ничего толком не знаю, может еще это все полное фуфло. К тому же надо разузнать, кто из наших сейчас свободен и захочет поучаствовать. Вдвоем явно не потянем...
  - Да ладно тебе, Бес! Это все уже детали, главное есть работа!
  - Да работа есть... - кивнул головой Бес, пряча от друга горькую усмешку, против воли растянувшую углы губ. "Надо быть полным психом, чтобы называть такое работой. Но... Каждый выбирает сам, ведь так, джентльмены?"
  
  
Оценка: 6.63*7  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023