В нашей четвёртой танковой роте хохлов - полно. И очень много армейских. Тех, кто отслужили полгода-год-полтора. И, вместо того, чтобы дождаться неизбежного, как крах империализма, дембеля и поехать домой - поступили в военное училище.
Потому что процент украинцев - сержантов в Вооружённых Силах СССР значительно превышает их долю в населении Союза. Общеизвестно: "Хохол без лычек - что хрен без яичек".
Украинца, не имеющего звания хотя бы ефрейтора запаса, в родную деревню не пустят - убьют кавуном прямо у погоста.
Поэтому украинцы охотно поступают в военные училища. Чтобы ждать дембеля, хорошей пенсии и общественного почитания в совете ветеранов при райкоме КПСС уже целых двадцать пять лет, а не два года.
Дождутся не все.
В смысле, до офицерского дембеля доживут не все. Наши могилы лягут по всей Евразии - от Приднестровья до Южного Йемена и Вьетнама. А Витьку Прутко привезут в цинковом гробу аж из Мозамбика.
Ему ещё повезёт.
Игоря Волченко из Никарагуа так и не привезут. Не найдут тот рухнувший в мокрые, воняющие гнилью джунгли вертолёт.
Но мы об этом пока не знаем. И думать не хотим. У нас, третьекурсников, конкурс на звание "Почётного хохла четвёртой роты". В жюри, естественно, одни украинцы.
Среди конкурсантов - наоборот. Что, тоже, естественно.
Мне, татарину, легче других. У меня личный тренер - Олежка Василив. Он - сын офицера. Но - "западенец". Но - сын советского офицера.
Но главное - он мой Брат.
г. Свердловск. Ноябрь 1982 г.
- Вставай, доходяга. На перекладину.
Время - два часа ночи. Я не сплю нормально уже три месяца. В августе, после того, как я сдал вступительные экзамены лучше всех из абитуры, но насмерть завалил физподготовку, меня зачем-то вызвали на комиссию. Вместо того, чтобы просто отправить домой, как хилого сопляка и глиста, недостойного звания курсанта военного училища.
Я плохо помню подробности - мне было жутко стыдно. В глубине души я понимал, что просто ещё маленький - мне только что исполнилось семнадцать. Что я слишком много читал книжек вместо того, чтобы подтягиваться на турнике. Но всё равно - стыдно за "двойку" по физподготовке.
Какой-то полковник вслух читает моё личное дело. Про то, как я побеждал на республиканском конкурсе сочинений и на городской олимпиаде по истории. Как я стал лучшим выпускником республики.
Тля, кому это интересно? Я - хиляк. Безнадёжный ботан.
Начальник училища генерал-лейтенант Коростыленко покашливает. Он - ветеран Великой Отечественной, настоящий боевой генерал. Никто никогда не слышал, чтобы он матерился. Или хотя бы повышал голос.
Андрей Федосеевич тихо говорит:
- Мозги у него уже есть, а мышцы накачаем. Товарищи по роте помогут.
Я не верю. Я понимаю, что не заслужил этого доверия, и мне хочется сейчас порвать действительность и стать самым сильным, самым ловким и быстрым - как сержант Серёга Стволов. Чтобы только не подвести начальника училища. Человека, видевшего вблизи смерть и вытащившего на своих плечах Победу.
- Вставай, салага. Быстрей давай.
Сашка Пукман поднимает меня из койки и тащит на перекладину. Он - гуманист. Он дал мне поспать два часа. А сам не спал. Ждал, когда я хотя бы капельку наберусь сил, которых - с гулькин хрен.
Сашка - из Карпат. Он рыжий и необыкновенно сильный. Он - чистый Аполлон, скульптуру которого я видел в школьном учебнике по истории Древнего Мира.
- Ну, давай. Тянись, сопляк. А теперь нохи! Нохи - наверх!
Сашка Пукман тренирует меня делать подъём переворотом. Это трудно. Сначала нужно подтянуться, а потом - задрать вверх ноги, не сгибая, и перекинуть через перекладину.
- Ну, чехо ты? Во блин, трахома.
Для успешного выполнения упражнения нужны сильные бицепсы, трицепсы, пресс и прочие мышцы. Сашка Пукман не понимает, что их у меня просто нет. Ещё не выросли. Но он терпит.
Когда меня в моей бурной и длинной жизни будут многократно раздражать бестолковые и некузявые подчинённые рядовые, офицеры, менеджеры и директора филиалов - я буду орать и унижать их. Лишать премии и увольнять.
А потом, когда схлынет горячее раздражение - вспоминать терпеливого Сашку Пукмана из Карпат.
И, если успею, и если оно того стоит, я буду извиняться. И снимать ранее наложенное взыскание. И возвращать балбесов на рабочее место.
Первую сессию я завалю по физподготовке. А вторую - сдам.
А к третьему курсу у меня будет уже два первых спортивных разряда.
г. Санкт-Петербург. Март 2014 г.
Меня колбасит. Больше, чем когда менты винтили меня в офисе по сфабрикованному делу по неуплате налогов (они извинились потом и даже проставились).
Больше, чем когда я стоял на стрелке в одну харю против казанских, и у меня всего оружия были одни покоцанные зубы.
Совет Федерации разрешил ввод войск в Украину.
Ещё не случилось ужаса в Одессе, ещё не началось в Донбассе. Нам предлагается ввести войска в Украину.
Там, на той стороне - мои Братья. Мои друзья, за которых я порву любого. Моя первая настоящая женщина. Мои песни по-украински, которые - мои.
Моя самая младшая, роды которой я принимал, ночью идёт на Невский проспект. С плакатом "Киев бомбили, нам объявили, что началася война".
Мы едем на Исаакиевскую площадь. Там мы собираемся - профессоры, студенты, инженеры. Те, у кого не атрофирована совесть. Учительнице рисования - семьдесят лет. Она везла в метро своими руками нарисованный плакат. Про сестрёнку-Украину, очень красивую в вышиванке и жовто-блакитном венке.
Учительницу поймали на выходе из "Адмиралтейской" и облили мочой из банки.
Как надо ненавидеть, чтобы везти через весь город мочу в банке?
Мне повезло. Я нарвался сразу на казаков, а не на милоновских.
Казаки прекрасны. У них голубые лампасы, нагайки и чистые русские лица. Без следов алкогольной деградации - словом, не милоновцы. И не важно, что на Неве никогда не жили казаки.
Кстати, жаль. До середины 19-го века казаки знали татарский язык. А главное - жили сами по себе. Сами избирали себе атаманов и, по большому счёту, плевали на царей. То есть, конечно, царям служили. Но в душе, на самом донышке, помнили: Стенька Разин был, Емельян Пугачёв был... Казак - он самодостаточен по сути. Свои ценности имеет.
И, когда Романовых на царствие ставили - казаки решали, кого ставить. Только забыли, что они - решали тогда.
Казаки тормозят меня, не пускают на митинг и несут милоновскую пургу про пидарасов, грантоедов и евреев.
Мы быстро выясняем, что я - не либераст, не педераст и не еврей. А ещё - офицер. Казаки грустнеют. Оказывается, далеко не все из них служили хотя бы в стройбате...
Трудная судьба - быть невским казаком.
- Как вы можете представить себе - воевать с братьями-украинцами? - наезжаю я, - с православными славянами?
Казаки молчат. Они теряются, когда их упрекает в нелюбви к соотечественникам-славянам-православным тип с явно татарской мордой.
Дочка меня поддерживает, вспоминая былое оскорбление:
- Мой папа - педераст?! А я тогда как родилась?
Я не завидую местным казакам. Они пришли бить евреев-пидорасов-либералов. А нарвались на меня. А тут ещё моя дочка, сверкающая рыжими кудряшками и остроумием.
Казаки интимно просят нас не разворачивать плакат про то, что "Киев бомбили". И тихонько уходят в сторону, чтобы не бить соотечественников.
Тля, мы все - одной крови. Мы - люди. Я люблю их всех. Даже питерский ОМОН - самый деликатный ОМОН в России.
Мимо тащат в ментовской автобус Степаныча. Он - блокадник. Ему восемьдесят лет. Его задержали за плакат "Миру - мир".
Я смотрю в серое питерское небо и понимаю, что мы все съезжаем с ума.
И обратного билета нет.
г. Свердловск. Октябрь 1983 г. - г. Санкт-Петербург, декабрь 1994 г.
- Раз-два! Двоечка - левой в печень, правой - в челюсть!
Ночь. Два часа ночи. Курсантская казарма. Товарищи храпят и видят сны.
Олежка Василив гоняет меня с боксёрской "лапой". Главное - правильно дышать. Хыть - хыть. Удар - удар. И уйти от встречного.
Олежка надевает перчатки. Сейчас начнётся. Конечно, это не спарринг - он меня будет жалеть. Хотя и виду не покажет.
Через десять лет "тамбовцы" подгонят мне подставу. Просто чтобы проверить - чего я стою. В кабаке на пустом месте начнётся драка, и на меня наедет здоровый парниша.
Вот тут у них - прокол. Здоровый - это тяжёлый. И медленный. И - боксёр.
Пока он охреневает от удара ботинком в голень, я делаю вбитую Олежкой в мозжечёк "троечку": печень-челюсть - голова.
Он - очень большой. Он падает с жутким грохотом. По законам девяностых, я могу сейчас его вообще зарыть.
Но я знаю, для чего всё это. Поэтому - не добиваю.
Оттуда, из девяностых, нас выживут единицы. Кто - то возблагодарит бандитов. Большинство успеет лечь под фээсбешных.
Я благодарен Олежке Василиву из Ужгорода. Он вбил в меня умение делать встречные за счёт длинных рук. А видеть в оловянных отупевших глазах желание бить я уже научился сам.
Я - не лягу. Ни под кого.
А встретить - не проблема. Олежка из Ужгорода научил: глаза у противника стекленеют - прямым в челюсть.
Ростовская область. Июль 2014 г.
Это - фрагмент из романа, который, как утверждает мой издатель, никогда не будет опубликован. Так мне похер.
Роту привезли сюда, в Ростовскую область, месяц назад. Тогда думали, что на пару недель максимум, но бодяга затянулась. В соседней Украине не только не успокаивалось, а становилось ещё гаже и непонятнее. Сроки возвращения на место постоянной дислокации, в Подмосковье, сначала откладывались, а теперь уже и вовсе стали призрачно-далёкими.
Мотострелки потихоньку обживались, бегали за водкой в посёлок и активно заводили себе чернобровых зазнобушек из числа местных красавиц.
Капитан обречённо наблюдал неизбежное падение воинской дисциплины, периодически устраивал раскардаш и отправлял нарушителей копать траншеи, но многого не добился. Ласковое южнорусское лето в сочетании с плодами богатых местных виноградников и жаркими на любовь ростовчанками губительно действовало на бравых мотострелков, постепенно превращая крепкое подразделение в табор запорожских казаков.
По задумке высокого командования, рота капитана Асса должна была прикрывать расположенный неподалёку пункт пограничного перехода и прилегающий участок границы. Но если южнее уже вовсю грохотала война, мины разбивали пограничные контрольно-пропускные пункты и дома на российской стороне, то здесь пока было тихо и спокойно. В пяти километрах от границы украинский шахтёрский городок Мокошь жил своей мирной жизнью, а небольшой отряд ополчения вёл себя тихо, загорая на блокпостах.
На утреннем построении ротный хмуро оглядел бойцов - довольных, загорелых и улыбающихся. Прошёл вдоль строя, принюхиваясь. Потом мрачно заметил:
- Вы чё лыбитесь, как параши, а? Думаете, на курорт приехали? Перегаром от вас несёт - страшно спичку зажечь, чтоб не взорваться к дебеням. Сегодня в палатку второго взвода ночью зашёл - пять коек пустых! Где вы были, я спрашиваю? Медведев, Котков, Залыгин... Кто ещё, забыл. Ну?!
- По нужде ходили, товарищ капитан! - весело ответил кто-то. И добавил шёпотом: "половой".
- По нужде. Впятером. Хватит врать! - гремел ротный.
- Так у нас Медведев один идти боится. Вот, разбудил товарищей, попросил сопровождать. Осуществить, так сказать, охрану и оборону при справлении нужды, - продолжил тот же весёлый голос под сдавленный хохот.
- Всё, хватит. Доржётесь у меня, жеребцы. Второму взводу - оборудовать опорный пункт на высоте Красная. Будете копать, пока на говно не изойдёте. С сегодняшнего дня удвоить пешие патрули на маршруте вдоль границы. Круглосуточные! А то уже всех девок перебрюхатили в округе. Я вас научу Родину любить, раздолбаи! Вы у меня на дембель поедете худые и звонкие, а не раскабаневшие, как депутаты Госдумы. Лейтенант Дыров! С завтрашнего дня - обязательная пробежка всему личному составу роты, свободному от нарядов. Три километра. Наметьте маршрут и доложите. А в субботу - марш-бросок с полной выкладкой.
- Товарищ капитан, так может... - попытался возразить Дыров.
- Пять километров! - обрезал ротный, - вопросы есть? Вопросов нет! Разойдись!
Дыров быстро распустил свой взвод и догнал командира у палаток.
- Разрешите обратиться, товарищ капитан! - и уже тихо, по-свойски: - Коля, ты чего? Какая муха тебя укусила? Они же мальчишки, шалят по юности. Чепе же нет никаких, слава Богу.
- Вот и доиграемся, что будут чрезвычайные происшествия, - сердито ответил Асс. - Ты, Дырыч, кончай с бойцами фамильярничать. В штабе сказали - возможно обострение на той стороне, быть начеку. Война, всё-таки. А не каникулы.
- Так не наша же война, - заметил лейтенант.
Капитан остановился. Хмуро оглядел взводного, сплюнул.
- Дурак ты, Дырыч. Наша это война. С самого начала. То, что она между своими - так хуже ничего нет. И нам тут не отсидеться по-тихому, помяни моё слово. Остаешься за старшего, я к погранцам съезжу.
***
Начальник пограничной заставы вяло махнул рукой:
- Давай, армия, присаживайся. Чайку?
Асс, отдуваясь, сел на расшатанный стул. Повернул к себе настольный вентилятор, блаженно зажмурился:
- Хорошо у тебя, ветерок. На улице печёт, как в бане. Пока доехал - упарился. Когда уже Шойгу прикажет в "уазиках" кондиционеры устанавливать?
Пограничник хохотнул:
- А девку тебе в "уазик" не надо?
- По такой жаре никакую девку не захочешь. Потная, скользкая - тьфу! Лучше уж пива холодненького. Ну, как тут у вас?
- Пива не предлагаю, холодильник накрылся. А у нас тут дурдом. Беженцы потоком пошли. Чувствую, и до нас скоро война докатится. С утра уже два автобуса пропустили из Луганска, а сколько легковых - хрен его знает.
Погранец достал карту, ещё раз уточнили распределение зон ответственности. Напоследок начальник заставы заметил:
- У нас бронегруппы начинают патрулировать вдоль границы. Готовься, думаю, скоро и тебя припашут. Только аккуратно, внимательнее. Граница не маркирована, а на Украину заедете - будет скандал. Если у тебя всё - тогда давай. Дел тут невпроворот.
Попрощались. Асс вышел на улицу. Закурил, разглядывая очередь к окошку паспортного контроля - измученные тётки с беременными барахлом сумками, хныкающие дети, мрачные небритые мужики. Подъехал, ревя изношенным двигателем, маленький автобус - "пазик" с разбитым лобовым стеклом.
Николай подошёл поближе. Скрипнула дверь-гармошка, первой на землю легко спрыгнула стройная девушка в ковбойской рубашечке и шортах, высоко открывающих точёные загорелые ножки. Взглянула на капитана - будто чёрным огнём обожгла. Прокричала в салон с прелестным южным выговором:
- Выходим, выходим! Паспорта хотовим! С дитями - раньше.
Из жаркого автобусного нутра потянулись люди; девушка бойко распоряжалась, принимала и ставила на землю детишек.
Капитан понял, что уже минуту стоит и пялится на неё, вместо того, чтобы помочь. Подскочил, неловко толкнул, пытаясь принять на руки очередного малыша.
- Тю, ведмедь. Аккуратнее, - рассердилась красавица. Оттопырила нижнюю губку и попыталась сдуть упавшую на глаза смоляную чёлку.
- Извините, я помочь хотел, - смущенно пробормотал капитан.
- Так помогай. Чего встал-то, точно пень?
Асс быстро приспособился, и уже без эксцессов подавал руку выкарабкивающимся из автобуса потным матронам, принимал многочисленные узлы и сумки. Пассажиры, наконец, закончились. Капитан оглянулся, но девушка уже ушла к домику паспортного контроля. Держала в руках какие-то мятые листки и выкрикивала фамилии - видимо, проверяла беженцев по списку.
Николай поглядел на лобовое стекло автобуса и присвистнул от неожиданности: два отверстия были явно пулевыми. Словно пауки, раскинувшие зловещие трещины-лапки по заляпанной грязью поверхности.
Спросил у водителя:
- По вам что, стреляли?
Шофёр, заросший сивой щетиной мужик лет пятидесяти с воспалённым красным лицом, недобро поглядел на капитана:
- А для тебя новость, да? По нам уже месяц долбят - и самолётами, и гаубицами, и "градами". А вы всё тут прохлаждаетесь. Чего ждёте - то? Когда нас всех зароют?
Асс растерянно развёл руками:
- Мы - люди подневольные. Приказ будет - поможем.
- Да когда он будет, приказ? Я, как скаженный, туда-сюда мотаюсь. Вон, детей вывожу, да старух. Они ведь даже плакать боятся, молча едут. Такого насмотрелись... В подвалах - неделями. Ты вот, капитан, на войне бывал?
- Приходилось. В Осетии поучаствовал, - ответил Николай.
- И с самолётов тебя бомбили? - прищурился мужик.
- Нет, чего не было - того не было, - будто извиняясь, тихо ответил Асс.
- А их - бомбили! Ты себе это представляешь, капитан?! Ты - мужик, офицер, тебя для войны всю жизнь готовят. А под авианалётом не был! А они - дети! Некоторые говорить-то ещё толком не умеют. Но мину от гаубичного снаряда по звуку отличают на раз!
Николай дёрнул кадыком, промолчал. Водитель, успокаиваясь, сказал:
- Ладно, я понимаю, у тебя звёздочки невеликие. Не ты эту херню начал. И не мы. Мы - люди простые, нас не спрашивают. Зла не держи на меня, капитан. Устал я уже. Через блокпосты едем - платим. И ополченцам, и киевским. А сегодня вон утром дали очередь из леса по автобусу. Кто, зачем - непонятно. Я - по тормозам. Не поверишь, испугался до икоты, чуть в штаны не наклал. Сижу, ничего не соображаю, а из леса палить продолжают, сволочи. Спасибо Наташе - она людей на пол лечь заставила, мне по морде врезала... Ну, я очухался, двигатель завёл, дал по газам... Наталья Сергеевна, конечно, бой-девка. Вроде маленькая, худенькая - чистый горобец. А так вмазала - до сих пор болит.
Мужик засмеялся, потёр припухшую челюсть.
Николай протянул сигаретную пачку водителю:
- Угощайся, друг. А Наталья Сергеевна - это кто?
- Так вон же, которая в шортах. Я думал, вы познакомились. Она местная, из Мокоши, но в Луганск постоянно ездит, беженцев вывозит. Эта, как его... волонтёрка! У нас уже её все знают. Уважают, да. Некоторые даже отказываются с другими ехать. Мы, говорят, лучше ещё день под бомбами потерпим, но с Натали Киркач поедем - так-то надёжнее будет!
Капитан кивнул водителю и пошёл к беженцам. Там закипал скандал: Наташа, уперев руки в бока, наскакивала на высокого лейтенанта - пограничника, что-то яростно ему доказывая. Вылитая воробьиха, защищающая птенцов от кошки - взъерошенная, маленькая, храбрая.
Николай подошёл, прислушался.
- Как это "не пропущу", а? Ты, лейтенант, с глузду съехал? - Наташа продолжала кричать на пограничника. - Нет у неё документов! Ни на себя, ни на ребёнка! Сгорели документы, понимаешь? Вместе с домом. Там война, понимаешь или нет, пустая твоя башка?!
Рядом стояла растерянная заплаканная девушка, сама почти ребёнок, и держала за руку испуганного мальчика лет четырёх. Капитану показалось, что у пацана на голове странная панамка. Приглядевшись, понял: это была повязка, бурая от грязи и засохшей крови.
Лейтенант раздражённо отвечал:
- Сколько раз вам говорить - не имею права. Нет свидетельства о рождении. И где разрешение от отца на вывоз ребёнка за границу?
Девушка охнула и зажала рот ладонью. Наташа оглянулась на неё, набросилась на пограничника:
- Убили у них батьку! Откуда они его разрешение возьмут?! С того свиту?
- Ничего не знаю. Справку тогда предоставьте о смерти.
Наташа взвизгнула и подняла кулачки. Лейтенант инстинктивно отшатнулся и поднял голос:
- Ведите себя прилично! За нападение на представителя власти - статья! Тут вам не майдан, а Россия!
Николай бросился вперёд, встал между Наташей и пограничником:
- Товарищ лейтенант, прошу немедленно пройти со мной, имею важные сведения. Ох! - последнее уже относилось к несчастной капитанской спине: Наташа, не видя ничего от ярости, колотила Асса удивительно острыми кулачками.
Николай, прикрывая пограничника собственным телом от расправы, провёл за угол. Прижал к стене, зашипел в лицо:
- Ты что, лейтенант, охренел? Люди от войны бегут, а ты бумажки требуешь?
- Вам-то какое дело, капитан? У меня инструкция, не вмешивайтесь в работу пограничных органов!
- Я тебе сейчас твою инструкцию в глотку вобью. Пошли к начальнику заставы.
Через пятнадцать минут к беженцам вышли помятый лейтенант и торжествующий Асс. Лейтенант кашлянул и заявил:
- В виде исключения мы пропустим вас на территорию России по личному заявлению. Приношу извинения за задержку.
Зло поглядел на Наташу, и, оттолкнув капитана, вернулся внутрь.
- Не понял? - удивился капитан, - почему должно быть больно?
- Ну, я вас по спине била. Вы извините. Просто нервы уже ни к чёрту, устала сильно за последний месяц.
- Давай на "ты"? Я Асс. Коля. Асс - это фамилия, - пояснил капитан.
- Я Натали Киркач, очень приятно, - улыбнулась волонтёрка, - ну так простишь меня?
- Уже почти простил. Ещё если согласишься со мной поужинать - точно прощу. В поселке есть кафе, а у меня машина.
- Кафе-е-е, - протянула Наташа и засмеялась, - я уже и забыла, что люди где-то ходят в кафе. Или в кино. У меня жизнь по маршруту: приняла беженцев, отвезла сюда, сдала.
- Так ты согласна? - напирал Николай.
- К сожалению, сегодня никак, - помотала головой красавица, - надо автобус отогнать в Мокошь, и с бумагами разобраться. Завтра с утра - обратно в Луганск. Дня через три приеду - тогда обязательно. А хочешь - поехали с нами сейчас. У меня будет пара свободных часов, погуляем. Или в кафе посидим, пока они ещё у нас работают.
Николай расстроено помотал головой:
- Никак. Я же офицер, при исполнении. Нам категорически нельзя в Украину. Сама понимаешь.
- Нет, не понимаю, - вздохнула девушка. - Ни Путин ваш входить не хочет, ни ты, капитан Коля. Ладно, увидимся.
- Подожди, Наташа. Дай хотя бы телефончик. Снова приедешь - я тебя встречу.
Девушка продиктовала номер. Привстала на цыпочки, поцеловала капитана в щёку. Побежала к автобусу. Оглянулась, поднимаясь по ступенькам, помахала рукой.
Асс, мечтательно улыбаясь, побрёл к своему "уазику".
***
Звено штурмовиков "Су-25" с первого захода накрыло ракетами окраину города, где были жидкие окопчики ополченцев. Капитан Николай Асс спросонья не сразу смог найти выход из палатки. Матерясь, путался в брезентовом пологе.
Потом стоял, глядя, как наливается огнём небо над Мокошью. Лейтенант Дыров запричитал:
- Ну, тля, понеслась. И до нас добрались...
- Помолчи, - зло оборвал ротный. Достал мобильник, набрал длинный номер, начинающийся на "тройку".
Абонент не отвечал. Длинные гудки были похожи на протяжные крики птицы, заблудившейся в тумане.
Асс отрывисто приказал:
- Личному составу - построение через пятнадцать минут.
Дыров побежал к солдатским палаткам. Асс сбросил звонок, снова набрал. Нет ответа.
Капитан отправил два взвода занимать опорные пункты, третий оставил в резерве. Механики-водители побежали заводить и прогревать двигатели БМП.
Покрикивая на суетящихся бойцов, Асс машинально вновь набрал номер.
- Алло! Кто это, я слушаю.
- Наташа! - закричал в трубку капитан, оттолкнув Дырова, пытающегося что-то спросить, - Наташа, это капитан Асс, мы сегодня на пограничном КПП познакомились. Как там у вас?
Девушка ответила не сразу, и капитан хотел уже перенабрать, когда услышал полный боли и растерянности голос:
- Плохо у нас. Автобус накрыло. Семёныча убило. Школа горит...
- Как... Какого Семёныча?
- Водителя моего. Автобус у школы стоял, Семёныч возился с мотором. Мне не страшно, Коля. Совсем не страшно. Сейчас пожарные приедут, обязательно приедут.
- Наташа, я сейчас буду у тебя! Никуда не уходи, я тебя найду у школы, - Асс выключил телефон, чтобы не слушать возражений. Рванулся к "уазику".
Дыров догнал, схватил за руку:
- Ты с ума сошёл, командир? Ты ещё БМП возьми. Погранцы не выпустят.
Капитан остановился, соображая. Точно, не выпустят. Развернулся, пошагал пешком в сторону зарева. На ходу отстегнул погоны, достал из кармана документы, сунул Дырову.
- На. Остаёшься за старшего.
- Постой, Коля, куда?!
- Всё, я частное лицо. Куда хочу, туда иду. За полчаса доберусь пешком через степь. Без погон, без оружия - ничего не нарушаю. Она там одна, напуганная.
- Зато ты - идиот непуганый. Ты чего хочешь добиться, а? Роту бросаешь. - Дыров схватил капитана, остановил, развернул к себе.
- Дырыч, ты в морду хочешь? - холодно спросил Асс, сбрасывая руку лейтенанта. - Сказал - пойду, значит, пойду. Туда и сразу обратно. Просто поддержу её. Я не могу так больше. Если наши трахнутые в голову генералы не понимают, что тут свои своих убивают, то я в этом не виноват! Я уже одиннадцать лет в армии, и мне стыдно за погоны никогда не было. И не будет. Врубаешься, летёха?
- Понял, Коля. Я с тобой пойду, одного не отпущу. Сейчас, взводному-три скажу и документы отдам, подожди минутку... (Романа не будет - издатель так сказал.)
г. Свердловск. Февраль, 1984 г.
Витька Шляпин строг. Как и положено заместителю командира взвода. К распределению обязанностей в наряде по столовой он относится предельно серьёзно.
"Дискотека" - это для самоубийц. Это - посудомойка. Три тысячи курсантов едят три раза в день. По три тарелки на рыло. Плюс - тарелки под масло и сахар. Вот вам и тысячи "дисков" - поэтому "дискотека".
Плюс - кружки под компот и чай. Плюс - противни для жарки, огромные баки для варки чая, кофе, супа и яиц, ложки, ножи и вилки...
А ещё - старшекурсники. Этим положено быть недовольными качеством помывки посуды. Даже если она помыта идеально.
Они подходят к окну посудомоечного отделения и швыряют тебе в лицо идеально вымытые тарелки:
- Ну ты, зародыш! Говно своё забери, отдай чистое.
Тут два варианта. Либо проглотить и снова мыть - в жуткой химии, в кипятке, превращающем кожу рук в сморщенное и протравленное дерьмо.
Либо - подставить морду под гнев выпускного курса (пятьсот рыл) и выпендриться:
- Чего тебе не так, мудила? Чистая же посуда - скрипит.
Короче говоря, чтобы в посудомойке работать - надо и терпение иметь, и работоспособность, и в челюсть принимать. Короче, быть бойцом.
Потому что биться со старшекурсником - это вам не жук чихнул.
Зато потом, лет так через пять:
- Здравия желаю! Старший лейтенант Жеребцов! Представляюсь по случаю назначения заместителем командира второго батальона!
А командир полка так посмотрит и скажет:
- Ну-ка, поверни хавальник в профиль. Ё моё! Четвёртая рота, что ли? Свердловск? Я же тебе его сворачивал, а ты, кабан, в ответ в печень мне отдал?!
Надо быть мужиком. Всегда.
г. Остёр. Черниговская область. Декабрь, 1984 г.
У нас - стажировка. То, что студенты гражданских ВУЗов называют "практикой".
Тут - учебная танковая дивизия. Через полгода пацаны поедут в войска - механиками-водителями, наводчиками, командирами танков. Основная машина - харьковский Т-64.
Уникальная машина: автомат заряжания, ракета "Кобра" летит через ствол, как танковый снаряд, двухтактный дизель (в одном цилиндре - два поршня долбят навстречу друг другу. Сексуальных аналогий НЕТ).
У меня - легендарный взвод. Три хохла - сержанта и тридцать три туркмена - будущих механика-водителя.
Сержанты заслужили своё место, потому что каждую неделю их батьки и мамки привозят на КПП полка трёхлитровые банки с самогонкой. И чудесное украинское сало. И домашнюю тушенку - тоже в трёхлитровых банках.
А туркмены не понимают по - русски. Не подключают шлемофоны. И летят на марше, разбивая сосны. И сносят на хрен все столбы, обозначающие препятствия.
Вечером сержанты вызывают меня в спорткомнату. Мне - восемнадцать, и я - командир взвода. Рост сто семьдесят восемь, вес - шестьдесят два.
Они старше. Выше. Тяжелее. Они - сержанты, заслужившие это звание и место. В их понимании я - сопляк. Чужак, который приехал на два месяца.
А я знаю, что я - будущий офицер. И если шарахнет - я поведу их всех на запад. Толстых сержантов, которые старше и круче. Бестолковых туркменов, которые не понимают по-русски...
Но никого, нах, не интересует теория. Мои погоны - без звёзд. Я ещё курсант. Я не имею юридического права командовать этими сержантами.
Поэтому я бью в хлебало самому толстому. Прямым в челюсть. С гарантированным переломом.
Так, как меня учил мой Брат. Олежка Василив. Западенец.
г. Свердловск. Общежитие Педагогического института. Сентябрь 1985 г.
Олежка вздыхает. Если бы мы с ним курили, то закурили бы точно. Но мы - спортсмены. Мы и не пьём практически.
- Понимаешь, Тимка. Ведь мы же будем защищать Родину. Неизвестно - как, где и когда. Я не могу целоваться, а тем более - это. Ну, трахаться. До свадьбы. Если она готова это делать до свадьбы со мной - где гарантия, что она не будет это делать то же самое с кем-то после?
Я не очень понимаю смысл, но соглашаюсь, кивая. Я вижу, что Брату тошно. И не собираюсь выяснять - почему. Я просто прошу:
- Олежка, спой про Иванко.
Он прикрывает глаза и заводит:
Иванко, ох Иванко,
Сорочка вышиванка,
Высокий та струмкий,
Высокий та струмкий,
Тай на бородi ямка...
г. Улан-Батор. Декабрь, 1989 г.
Я укладываю её на узкую постель. Я любуюсь ей. Чёрными бровями, и смуглой, тёплой кожей.
Она прикрывает глаза. Но следит за мной своими черешневыми зрачками.
Я не тороплюсь. Мне некуда спешить. Я вернулся из пустыни. И у меня минимум двадцать часов, пока ненормальный посыльный меня найдёт.
Там, в пустыне, я не жрал нормально три месяца. Я держал в подчинении, а, главное - вдали от сумасшествия, всю эту толпу офицеров, прапорщиков и сержантов.
Не говоря уж о рядовых.
Я - не человек. Наверное, я зверь. Дикий и голодный.
И я начинаю губами. Я целую её - и начинаю от шеи. Но почти не ласкаю соски.
Для них хватит и пальцев. Грубых, жёстких и корявых. Я сам не понимаю, где они успели научиться деликатности и ласке.
Они сами, будто что-то помнят, нежно поглаживают вишнёвые соски. Крутят их. Делают твёрдыми.
А я уже давно не там. Я внизу.
Там - они. Ждущие меня. Соскучившиеся губочки. Я провожу языком снаружи, чтобы оттянуть момент. И внутри - тоже будто мельком.
