ArtOfWar. Черкасов Михаил Алексеевич. Воспоминания командира вертолета

Глава 6. "Мягкая" зима

С приближением зимы интенсивность боевой работы, а, следовательно, и полётов, несколько снизилась. Кроме дежурства по ПСО и в дежурных силах заниматься нечем. Появилось много свободного времени, и порой не знаешь, чем себя занять.

Готовлюсь и провожу отчёт в своём отряде как секретарь парторганизации. Не знаю, хорошо ли, плохо работал, но особого рвения не проявлял. Однако меня переизбирают на новый срок.

Стараюсь больше читать, но выбора большого нет. Детективное и прочее чтиво надоело. Книги беру у Мотричкина. У него есть кое-что из классики, но он говорит, что его, наоборот, не тянет здесь на серьёзные вещи. Прочитал сборник новелл Алексея Толстого. Нравится его язык, стиль написания. Встретились строчки, которые созвучны настроению, мыслям о далёком любимом человеке: "Мы вышли точно из огня, и сейчас, как первые люди - влюблённые, чистые и мудрые. Но нам надо жить, и жить долго. Как же сделать так, чтобы мы могли жить и оставаться такими, как сейчас?" Прочитал Гранина, его "Иду на грозу". Нравится завязка сюжета, конфликты характеров, научная полемика. Кроме чтения, свободное время занято письмами к любимой и мыслями о будущем.

Пишу очередное письмо в палатке при свете керосинового фонаря, потому что электрическое освещение совсем плохое, лампочка то и дело моргает, а сейчас вот и совсем погасла. В палатке, пока топится "буржуйка", тепло. Из радиоприёмника льётся музыка. Это наша единственная, не считая редких газет, отдушина во внешний мир. Ребята, собравшись в кружок, играют в нарды. Вернее, играют двое, а остальные подсказывают и болеют. Но не всегда у нас бывает так тепло и уютно. Недавно была пыльная буря, и на улицу было невозможно выйти. Холодный ветер своими лохматыми лапами бросал в глаза горсти песка. Тепло из палатки быстро выдувало, и приходилось то и дело подбрасывать в печку дрова. А так как за ночь она всё равно остывает, то спим под двумя одеялами, да ещё шинель или куртку сверху набрасываем. К утру становится совсем холодно. Но никто не хочет вылезать из нагретой постели. Но я привык вставать рано, поэтому растапливаю печку, бросаю в неё побольше дров, и к общему подъёму в палатке уже снова тепло.

Летали в горы на разведку, а потом сидели в Кабуле и ждали командира с Военного совета. Втайне надеялись, что он привезёт что-то новое в связи с нашей заменой, но он сказал, что этот вопрос ещё решается (или будет решаться) в Генштабе, и нового ничего не сообщил.

Приезжает из краткосрочного отпуска Виталька Курзенёв. Новостей особых не привёз. У него самого дома неприятность. Его маленькая дочь, Юлька, стала заикаться - напугала собака. Манашов в отпуске. На посланное мной письмо он не ответил, а может, не захотел писать. По поводу замены Виталик ничего нового не узнал. А тут ещё вчера начали составлять график отпусков на следующий год, и многие ударились в панику. Дескать, замены не будет - будем два года служить здесь. Я-то знаю, что это ещё раньше поступило указание планировать отпуска независимо от срока замены. Кто заменится - там отгуляет, а кто не успеет - пойдёт здесь. Но всё равно это действует на психику. Мало ли что взбредёт в голову нашему командованию. А тут ещё Вова Фурсов воду мутит. Сам он служил в Одесском округе, в деревне, именуемой Рауховкой. И семья у него живёт там. Он знает, что с командира отдельной эскадрильи пойдёт, как минимум, на равную должность, но куда - ещё неизвестно. Там-то у них полк. И вот, выдавая желаемое за действительное, он высказывает предположение, что нас менять будут непременно всей частью и именно в их место.

Тоскливому настроению способствует безделье. Работы мало, и занять себя практически нечем. Надоело и читать, да и всё, что можно было прочитать, уже прочитано. Что такое кино, я, кажется, уже забыл. Почти всё время с нашего перелёта сюда мы хлопотали о киноустановке и перед кем только его не ставили, но с места так ничего и не сдвинулось. Видимо, для масштабов округа одна киноустановка - такая проблема, что решать её впору Министру обороны. Да и что говорить про кино, если у нас до сих пор не налажен вопрос с питанием! Чтобы кормили нас если не как лётный состав, то хотя бы нормально. В других частях, в Кабуле, например, кормят очень даже не плохо. А у нас тот же начпрод-алкаш всё ещё при исполнении. Начальники с ним бъются, а воз и ныне там. Сейчас все надеются, что скоро мы перейдём на новое место и, якобы, нашу столовую объединят со столовой истребительного полка.

В конце ноября в нашем районе начали изредка проводиться частные операции. В основном в "зелёнке". С приближением холодов "духи" стали спускаться с гор и оседать в долине, активизировав свою деятельность, и наши экипажи время от времени задействуют для обеспечения действий наземных войск, да и то в основном для перевозки раненых и больных.

Прошёл слух, что командующий запретил краткосрочные отпуска. Это, с одной стороны, огорчило, так как втайне надеюсь вырваться домой под Новый год. Да и Фурсов был сначала не против отпустить дней через десять, как только закончится операция. А с другой стороны, затеплилась надежда, что, может быть, это связано со скорой заменой. Но дело-то в общем не столько в операции. В последние дни я почти не летаю, а исполняю обязанности штатного РП (руководителя полётов), который уехал в командировку, то есть руковожу полётами. Сижу на вышке и в микрофон (в просторечии называемый "матюгальником") подаю команды взлетающим и идущим на посадку самолётам и вертолётам. Конечно, летать лучше, чем руководить полётами. Здесь и ответственность больше и устаёшь целый день маятся на КДП. Но я хожу туда безропотно ещё и потому, что отпуск мой нечаянно оказался под угрозой срыва из-за инцидента с нашим любимым командиром.

Я уже упоминал, что дела с кормёжкой, жильём и другими жизненными вопросами становились всё хуже и хуже, а наши начальники ничего не могли поделать и только цапались друг с другом. Кормить стали какой-то парашей. В палатках света не стало, а в вагончиках руксостава он аж глаза резал. Ну, лётчики у нас во всех трёх отрядах довольно-таки дружные и в одно прекрасное утро не вышли на построение, не пошли на завтрак и отказались летать. Что тут поднялось! Началась раздельная и общая обработка. Собрали собрание, где Фурсов, как и всегда, выступил с обещаниями, заверениями, угрозами - словом, обычное словоблудие. Забегая вперёд, скажу, что всё же лёд если не тронулся, то дал трещину. Ведь доходило до того, что в столовой не стало ни вилок, ни ложек. Не кому стало разносить и убирать, и лётчикам приходилось порой самим всё это делать. А теперь вроде бы всё становилось на свои места. Однако Фурсов усмотрел здесь, как он выразился, "путч" и к зачинщиком оного причислил и меня, как самого "старого" из лётчиков (Зиновьев конечно старше, но тот всегда молчит), да ещё кое-кого из ребят. Тем более что я в своём отряде ещё и парторг. Вот так мой отпуск чуть не оказался под угрозой.

Но я не стал разубеждать Фурсова в чём-либо. Уже многие слова его и обещания, данные ранее публично о всеобщем счастии и благоденствии, долженствующими быть в пору его руководства, на деле оказались лишь красивыми словами. Да и самого его всё чаще можно было видеть в подогретом состоянии, что наносит моральный урон его авторитету и в конечном итоге, считаю, погубит его. (Мог ли я тогда подумать, что эти мои мысли станут роковой реальностью через несколько месяцев!). Но жизнь идёт своим чередом, и я стараюсь отогнать дурные мысли. Да и Артемон настроен более или менее миролюбиво. Быть может, он и сам понял, что в чём-то ошибался, а может уже забыл об инциденте. Бог с ним. Если уж ему даны большие права партией и правительством, как он любит выражаться, то пусть за всё отвечает сам.

А за окном уже третий день подряд льёт дождь. Это что-то необычное для здешней погоды. Видимо, наступил окончательный перелом между осенью и зимой. Всё небо обложили низкие, мрачные тучи, и от этого местность как будто стала другой. Обычно кругом - горные хребты с острыми пиками, а теперь их не видно, и кажется, что кругом унылая, залитая дождём равнина. Но как-то утром на горизонте, в разрыве туч, на мгновение показалось солнце. Оно окрасило заснеженные вершины гор каким-то фантастическим, алым светом. Видение было недолгое и необыкновенное! Что ни говори, а в любой природе есть своя прелесть и красота. Ведь недаром те, кто жил на Севере, говорят и пишут о нём с таким восхищением. А кажется, что там особенного - бескрайнее безмолвие.

В конце ноября срываюсь в долгожданный отпуск. (Кстати, и сам командир отпросился у командующего на десять дней домой.) Снова, как и в прошлый раз, кажущаяся бесконечно длинной дорога к дому и мгновенно пролетевшие дни радости, счастья, домашнего тепла и покоя. Очень хочется верить, что расстаюсь с родными в этот раз уже ненадолго. (Знать бы тогда, что это "ненадолго" растянется ещё почти на год.) И вот уже поезд уносит меня в обратный путь, к Москве, оставляя за поворотом машущих руками мою любимую и родных и на губах горечь прощальных поцелуев.

Волнуюсь, что не будет билетов до Ташкента. Так не хочется торчать в аэропорту! И правда, билеты в кассе только на утро, не раньше десяти, а ближайший рейс уже в 22.20. На всякий случай беру билет на утро, потому что потом и их может не быть, и иду к диспетчеру по транзиту с надеждой, что кто-то откажется от вылета и на ближайший рейс будут места. Диспетчер просит подойти попозже, часа за два до рейса. Но я не успокаиваюсь и лезу на шестой этаж, к военному коменданту аэропорта.

Помощника коменданта нет. Видимо, куда-то отошел. У окошка стоит представительный дядька в аэрофлотовской форме с широченными нашивками на погончиках и, видимо, тоже ждёт дежурного по комендатуре. Пока ждали, он спросил, по какому вопросу мне к коменданту. Отвечаю, что нужно улететь в Ташкент, а потом туда, "за речку", но с билетами проблема. Он посмотрел мой билет и сказал, что сможет мне помочь. Тем более что у коменданта ничего нет. Назвавшись начальником аэропорта, он написал на обороте билета: "Регистрация! Отправить в первую очередь". Потом сказал, чтобы я шёл сразу на регистрацию перед посадкой. Так мне действительно повезло: я попал на один из дополнительных рейсов, который должен был идти ещё около семи вечера, а фактически улетел почти в 12 ночи. И на этом Ил-62 оказалось всего человек сорок пассажиров.

В 4 утра был уже в Ташкенте, а в половине 6-го улетел в Кабул. Здесь всё по-прежнему. Погода особых изменений не претерпела. Днём ещё тепло, солнечно, 12-15 градусов тепла, но ночью уже до 4 - 5 мороза. К моему приезду наши уже переселились на новое место.

Ещё задолго до моего отъезда наши ребята, кто был свободен, ходили благоустраивать для себя жильё, потому что строители, как обычно, сделали всё тяп-ляп. Комнаты там распределили по экипажам, и моему экипажу досталась большая комната, на шестерых. А так как ребята мои деловые, особенно прапорщики, то и отделали они её, говорят, лучше всех. Я тогда сам её ещё не видел, а они говорили: "Командир, надо смотреть, чтобы её у нас не отняли". "Ничего, - говорю, не отнимут. В противном случае приведём всё в первозданный вид". И действительно, сделали они всё здорово. Когда я прилетел, они строили шкаф для одежды и вещей, и я тут же принял в этом активное участие.

Наш городок состоит из нескольких щитовых казарм и общежитий-модулей, штабных помещений и ангара-столовой, которая по вечерам превращалась в кинозал после того, как нам, наконец-то, дали киноустановку. Расположен городок почти на противоположной, северной стороне аэродрома относительно нашего палаточного лагеря. Здесь же неподалёку располагаются другие части и дома наших советников и специалистов, работавших в афганских частях. Теперь мы ближе и к дивизии. Дивизионные начальники стали чаще к нам заглядывать с целью контроля и наведения надлежащего внутреннего порядка. Иногда видим комдива, но чаще видим полковника Бориса Громова в сопровождении комэска и офицеров штаба дивизии. Ведь служба войск целиком в его ведении, и нашим начальникам на первых порах частенько достаётся "на орехи" от требовательного начштаба.

Летаем редко и мало. Больше сидим на аэродроме, в готовности, на поисково-спасательном дежурстве. Утром холодновато. Но мы набросаем в костёр ящиков от боеприпасов, досок и греемся. Часам к 9-ти уже начинает прогревать солнышко, а к часу дня становится даже жарко. Одинаково нудно и скучно текут дни. По вечерам идём смотреть кино. Правда фильмы старые и виденные не один раз: "Неуловимые мстители", "Бегство мистера Мак-Кинли" и им подобные.

Приближается праздник Нового года, пожалуй, самый радостный и чудесный из праздников, только здесь его приближение не вызывает никаких особых эмоций. А ведь дома в это время тобой владеет какое-то особое, приподнятое настроение. Да и сама зимняя морозная погода способствует этому. За несколько дней до праздника здешняя погода расстаралась и одарила снежком. Целый день и ночь валил он крупными хлопьями, устилая землю, А так как было тепло и земля не промёрзла, то образовались большие лужи и непролазная грязь. Снег идёт опять, но теперь уже мелкий и мокрый. В общем, началась настоящая афганская зима. И если дома, в России, первый снег вселяет в душу какую-то тихую радость, то здесь он приводит в уныние.

Как всегда, на границе лет, мысленно оборачиваешься назад, в прошлое, задумываешься о прожитом и загадываешь на будущее. Прошедший год был для меня трудным и вместе с тем счастливым. Это год моего тридцатилетия, которое я встречаю здесь, в чужой стране, вдали от родных и близких. А с другой стороны, в этом году я встретил ту, с которой я хотел бы прожить долгую и счастливую жизнь. Тридцать лет - возраст зрелого мужчины. А, кажется, совсем недавно ещё ходил в школу и вот только что было 18. Умом осознаёшь свой возраст, а сердцем всё ещё чувствуешь себя мальчишкой и порой совершаешь мальчишеские поступки.

Этот год должен стать годом нашего счастья, годом моего возвращения. Я уже составил для себя "дембельский" календарь, где 1 апреля - граница между здесь и там, домом, любимой. Всего три месяца назначил я себе, но почему именно 1 апреля? Теперь, по прошествии двадцати лет и учитывая событие, которое случилось в этот день (1 апреля) 1981 года, я не нахожу ответа на этот вопрос. Неужели это было простым совпадением?

Встречаем Новый, 1981 год. День проходит в суматохе. Все бегают, суетятся, что-то готовят на столы. Часам к десяти всё улеглось, и мы сели за стол, но настроение не выше среднего. Посидели, выпили за ушедший год, повспоминали прожитое, вспомнили своих родных и близких. У меня же в эти часы было ощущение, что моя Надежда где-то здесь, рядом, но я не вижу её и не могу найти. Это ощущение так охватило меня, что я просто чувствовал какую-то физическую боль. Казалось, не хватает воздуха, и я задыхаюсь...

Медленно и неотвратимо долетают последние минуты года уходящего. Пока из радиоприёмника неслись последние слова новогоднего приветствия, мы открыли шампанское и наполнили не бокалы, а стаканы. И опять медлю, долго не могу поднести стакан к губам, а мысли далеко отсюда, за тысячи километров.

Не успели отзвучать куранты, как на улице послышались крики, треск автоматных очередей. Мы выскочили на улицу. Со всех сторон в небо летели разноцветные ракеты, вееры трассирующих пуль из пистолетов, автоматов, и даже пулемётов. Где-то на окраине аэродрома включился прожектор, и луч его метался по небу, высвечивая дымные следы ракет, отчего картина делалась ещё более потрясающей и даже немного жуткой. Ведь это дикое веселье захватило всех, а стрельба шла из боевого оружия. Грохот стоял ужасный. Со стороны можно было подумать, что идёт бой.

Потом стрельба постепенно затихла, и все продолжали веселиться, кто как мог. Были и ряженые: Дед Мороз, Снегурочка, волк. Плясали, пели, танцевали. И всё-таки было что-то грустное и противоестественное в веселье одних только парней, молодых мужчин. Даже в училище для курсантов устраивались новогодние вечера и приглашались девушки. Ну, а здесь каждый сознавал, что где-то он нужен, его там ждут, и он всем сердцем рвался туда. А веселье здесь было вынужденным, для того, чтобы только убить тоску. Поэтому можно было сказать, что мы встречали Новый год, а не праздновали его приход.

Ну а мы с Афанасьичем, ко всему прочему, находились в эти сутки в составе дежурных сил, и обстановка могла поднять нас в воздух даже ночью.

Первые дни нового года приносят сразу несколько писем. Правда, это были ещё весточки из прошедшего года. Но и то радость. Погода установилась с присущим здешнему зимнему сезону однообразием. Ночью морозно, а днём разогревает и кругом непролазная грязь.

Летаем мало. Коротаем время, как можем, лишь бы не впадать в чёрную тоску. Каждый находит себе подходящее занятие, лишь бы время бежало быстрее. Мои ребята, радисты нашли где-то и исправили поломанный магнитофон. Курзенёв учится играть на баяне и уже кое-что пиликает. Правда, первое время изводил всех мелодией "Жили у бабуси..." Я тоже от нечего делать начал музицировать на шестиструнке. Не просто так бренчу, а занимаюсь солидно, по самоучителю. "Инструктором" у нас Толик Курач, который хорошо играет на баяне и на гитаре. Но от такой музыки можно сбежать куда угодно. Однажды видим, как Антонов (ребята зовут его Батей или просто Николаичем) достаёт из портфеля под кроватью ПМ. Ребята насторожились. Что же он хочет делать? А тот вытащил из обоймы пару патронов и вкрутил их себе в уши вместо затычки, благо они кругленькие, улёгся на койку и отвернулся к стене. Мы потом хохотали до упаду.

Ну, а ещё все, кто умел раньше и не умел, пристрастились играть в преферанс, или, как говорят, расписывать "пулю". Играем на приседания. Проигравшему приходится иногда приседать до сотни раз. Чаще всего не везёт Бате. Он начинает азартничать, то и дело перебивает всех мизерами, а его же подчинённые, прапора, дружно подсаживают своего начальника. Николаич начинает злиться и ошибается ещё больше, а те начинают его подначивать. Иногда азарт переходит в перепалку, и мне как старшему в экипаже приходится унимать картёжников и прекращать игру.

Несмотря на неопределённость в сроках нашего пребывания, все надеются на скорое возвращение. Но хочется приехать домой не с пустыми руками, а привезти родным и близким хоть по маленькому подарку или сувенирчику. А так как местных денег нам не дают, то выкручиваемся, как можем. Дали, скажем, три комплекта белья, так один оставляешь, а остальные тащим торговцам. Сейчас зима и в цене солдатские и офицерские шапки. Берут даже не новые, ношеные. Перед аэродромом постоянно маячат "собратья": "Товарищ, щапка ест? Водка ест?" Раньше бизнес делали на сигаретах, а теперь Артемон запретил выдавать некурящим. Да и тем, кто курит, ограничили выдачу. Выкурили, дескать, трёхгодичный запас. Но и те "Столичные", что выдают нашим ребятам, такое дерьмо. Они толком не горят да вдобавок отдают какой-то гнилью или плесенью. Однако надо сказать, что многие торговцы в местных дуканах стали охотно брать в оплату за товары наши чеки Внешпосылторга, те, что выдают нам в получку. Они за эти чеки, в свою очередь, берут в наших войсковых магазинах разное барахло, то, что называется ширпотребом и пользуется спросом у населения, и продают своим втридорога. Чаще всего это постельное бельё, кроссовки, ткани.

У нас в Союзе январь для лётчика - горячая пора, подтверждение классности и подготовка на класс. Не зря говорят: "Не оставляй женитьбу на старость, а классность - на осень". Ломаем голову, как быть. С одной стороны, абсурд в условиях войны летать в облаках и в сложных условиях по маршруту, выполнять "коробочки" по системе слепой посадки (ОСП). А с другой стороны, подтверждение класса никто не отменял. Фурсов принимает решение организовать полёты ночью в закрытой кабине, под шторкой. Но первые же полёты показали совершеннейшую глупость и опрометчивость данного предприятия. Только успели организовать первые две или три смены полётов ночью, как были замечены строчки трассирующих пуль по вертолётам, движущимся по "кробочке". Решили летать, не включая бортовых огней. Но тут уж и самим стало совершенно неуютно в воздухе. Ведь радиолокационного контроля почти нет, а сойтись в воздухе с товарищем, который вдруг начал "резать" тебе круг, можно элементарно. Для острастки любителей пострелять по воздушным целям поднимались пары "полосатых" с Васей Зинкиным во главе или "зелёных" Скворцова. Но "поливать" куда попало ночью в густо заселённой "зелёнке" - значит только провоцировать на ответные действия. В конце концов, бросили это бесполезное и опасное занятие. Фурсов распорядился оформить плановые таблицы, журналы хронометража, а лётчики аккуратно заполнили полётные листы и записали в лётные книжки кому что необходимо. Класс был подтверждён без лишних потерь топлива и ресурса, не говоря уже о потерях людей.

В конце января живём в ожидании большого начальства. Приезжает наш Главком, он же зам. Министра обороны, маршал авиации Кутахов П.С. С его приездом связывалось многое. В первую очередь улучшение нашего быта и, конечно же, окончательная ясность насчёт сроков замены. Однако ничего нового он не сообщил. Напомнил о том, что обстановка в мире, и особенно в этом районе земного шара, сильно обострилась и что не о замене сейчас нужно думать. И всё же на подведении итогов своего визита он подтвердил нашим начальникам, что в период с марта по сентябрь лётный состав будет заменён полностью и планируется замена поэтапно, в три очереди. Ну что ж, уже какая-то ясность и облегчение душе. Бог даст, в середине лета будем дома.

С началом февраля в этих краях обычно наступает весна, но в первых числах месяца природа подарила нам настоящую русскую зиму. Снег валил почти трое суток (да такой крупный, что парализовал движение транспорта) и его покров достигал 30 сантиметров. Даже жаркое афганское солнце было не в силах растопить его.

С началом весенних дней снова активизируются боевые операции. То что-то разблокируют, то "чистят" местность на подходах к объектам и аэродрому. Нас несколько раз поднимают на ретрансляцию. К нам на аэродром сажают группу вертолётов из джелалабад-ского полка, "двадцатьчетверок" и "восьмых". Как всегда среди летающего, или, как шутят, лётно-подпрыгивающего люда встречаю хорошо знакомых и не очень. Неожиданно встретил Гулецкого Николая. Он был у нас в Адене советником командира эскадрильи, а сейчас - комэск в джелалабадском полку. Там же летают и Лёха Галанов с Колькой Ивановым, мои однокурсники и однополчане по службе в Белоруссии. С удовольствием общаемся в то короткое время, что выдаётся между вылетами на задание.

Во время общего построения на стоянке для постановки задачи нечаянно обращаю внимание на внешний вид лётчиков и техников, джелалабадцев. Невообразимое смешение форм и видов лётной, общевойсковой и гражданской одежды! У кого на головах пилотки, у кого "афганки", а на ком просто какой-то гражданский картузик. Обувь состоит и из порядком разбитых лётных ботинок и из армейских сапог. Но на многих обычные для нашего времени, а тогда ещё только вошедшие в моду кроссовки, купленные за чеки в гарнизонных магазинчиках. Вот стоит лётчик в меховой куртке-дублёнке необычного грязно-жёлтого цвета. Ни разу не видел такой. При ближнем рассмотрении это оказалась обычная лётная "меховушка", с которой содрано пришедшее в негодность матерчатое покрытие, превращённая в нагольную куртку. Но, к слову, и у лётчиков нашей эскадрильи внешний вид не лучше. Ведь вещевое снабжение пока здесь не налажено, и все донашивают, что у кого осталось.

Выдаётся несколько дней интенсивной боевой работы и не обходится без курьёзных и почти трагических случаев. Вот наши и джелалабадские борта вернулись с задания, которое они выполняли на входе в Бамианское ущелье. Там "духи" активизировались и стали совершать нападения на проходящей неподалёку трассе, ведущей к Салангу. "Вертушки" выстроились вдоль стоянки для заправки и перезарядки, но не как обычно, хвостами во внешнюю сторону, а "мордами" в сторону аэродрома на случай непроизвольных пусков ракет и стрельбы из пушек или пулемётов. Лётчики, наши и прикомандированные, стоят неподалёку, и Фурсов, на правах старшего объединённой группы уточняет им задачу. И тут все находившиеся на стоянке наблюдают картину, как выруливающий со стоянки ПАРМ Ми-8 МТ начинает лопастями своего НВ "шинковать", словно кочан капусты, хвост нашей "двадцатьчетвёрки". Заметив оплошность, лётчик убирает обороты, и конус винта, опадая, срубает лопасть ХВ пострадавшего вертолёта почти до втулки. Все, кто наблюдал эту картину, просто оторопели. Фурсов бросился с кулаками к уже выключающемуся злосчастному борту, чтобы набить морду растяпе-лётчику. Бежим за ним. Каково же было наше удивление, когда мы увидели вышедшего из машины двухметрового амбала с подполковничьими погонами и с орденом Красной Звезды на кителе. Это оказался не кто иной, как начПО того же джелалабадского полка. Он собирался перегонять на свою точку борт после регламентных работ. Фурсов смог только высказать несколько слов, несовместимых с военной этикой, махнул рукой и пошёл курить. Лётчики-соседи же сообщили об их боевом начПО, что это его четвёртый или пятый "боевой" вылет в Афгане, причём все предыдущие также были связаны с перегонкой техники. Однако орденок он получил в числе первых. Ну что ж, своя рука - владыка.

А ещё джелалабадцы ухитрились "разложить" "двадцатьчетвёрку". Экипаж, правда, остался цел. Дело было так. Наш экипаж подняли на ретрансляцию. Мы барражировали над южным отрогом горного хребта Баба и обеспечивали связь с экипажами, которые работали в ущелье, так как хребет являлся экраном для УКВ радиосвязи.

Ближе к полудню солнце разогрело. Поднялся ветер. Подлетая к отрогу, мы уже знали, что ветер, огибая хребет, создаёт с подветренной стороны мощный нисходящий поток и тащит машину вниз. Чтобы идти с набором высоты, приходилось держать режим, близкий к взлётному. Когда же проходишь гребень горы, мощный восходящий поток начинает тащить вертолёт вверх, да так, что при шаге винта, близком к режиму снижения на авторотации, машина продолжает лететь в горизонте.

Как всегда при таких полётах отдыхаем, наблюдаем за обстановкой и наслаждаемся красивыми видами горных склонов, покрывающихся молодой зелёной травой. Весна в афанских горах в разгаре. То тут, то там на горных террасах видны чёрные палатки кочевников-пуштунов. Небольшие отары овец боязливо сбиваются в кучки, услышав рокот пролетающего вертолёта.

Вот с аэродрома поднялась очередная пара "полосатых" и идёт с набором высоты в нашем направлении. Ведёт её капитан Поздеев. Видим, как они приближаются к кромке хребта, находясь ниже нас метров на шестьсот. Вдруг в эфире слышится приятный женский голос, который требовательно просит: "406-й выпусти шасси, выпусти шасси, вы...". Затем пауза и истошный голос ведомого лётчика Поздеева: "406-й упал!" Смотрим вниз и видим ведущий борт лежащим на боку почти на самой кромке горы в клубах пыли. Дублируем руководителю полётов доклад ведомого, который встал в круг над местом аварии, и резко идём вниз. Уже хорошо видно, что вертолёт имеет значительные повреждения и просто чудом не скатился по склону вниз. К счастью, все трое лётчиков живы и уже покинули машину. Машут руками, показывая, что с ними всё в порядке. Смотрим, где можно было бы нам приземлиться, и просим добро на посадку. Но РП сказал, что уже взлетела пара Ми-8-х ПСО, и попросил находиться над местом аварии для прикрытия и обозначения. Вскоре экипаж был эвакуирован.

А причина падения вертолёта была самая банальная. Лётчик решил пройти впритирку над горой, на бреющей высоте, но не учёл нисходящего потока. Когда в непосредственной близости от кромки хребта его потащило вниз, то у него просто не хватило мощности двигателей, чтобы сманеврировать и, потеряв скорость, он рухнул на землю. Поэтому речевой информатор и сработал при опасной близости земли с одновременной потерей скорости. Лётчика подвели пренебрежение особенностями полётов в горах и излишняя самоуверенность. Но, слава Богу, экипаж не пострадал.

В первой половине февраля два или три раза ходили на Бамиан. Там относительное затишье и "духи" наших не беспокоят, однако размещённые там части стали испытывать недостаток продуктов, а ещё больше стали нуждаться в топливе для машин. Нам на борта устанавливают специальные резиновые ёмкости-"бурдюки" и заправляют их соляркой и бензином. Лететь на таком топливозаправщике, прямо скажем, удовольствие ниже среднего. Но забираемся повыше, чтобы исключить возможный обстрел с земли, и идём на запад вдоль уже знакомого нам ущелья. Издалека узнаём врезанные в скалы знаменитые буддийские фигуры и сходу, с крутого планирования заходим на посадку. Здесь довольно холодно, на окрестных холмах ещё лежит снег, а перевал Шибар, как мы увидели, пролетая над ним, так вовсе завален снегом. Нас окружают бойцы, прапорщики, офицеры - все одинаково чумазые и задубевшие от холода. Радуются привезённому грузу, особенно солярке. Ведь чтобы приготовить пищу, им пришлось вырубить тополя, окружавшие аэродром. Жадно интересуются новостями и пачками несут письма, которые они не имели возможности отправить отсюда за долгие дни нелётной погоды. Глядя на ребят, осознаёшь, что условия нашей жизни куда как комфортнее. Но по лицам ребят не заметно, что голод и холод сломили их. Все смеются, шутят, деловито разгружают вертолёты, просят в следующий раз привезти им почту. Что же, мы готовы не раз и не два прийти сюда, чтобы помочь нашим ребятам, каждого из которых воспринимаешь как своего близкого и родного. Лишь бы им было чуточку легче и все они вышли живыми из этой западни.

Подходит к концу февраль. Накануне отметили свой профессиональный праздник - 23 февраля. Сегодня отдыхаем и слушаем по радио трансляцию открытия очередного "эпохального и исторического события" - съезда КПСС, стараемся услышать хоть что-то, имеющее отношение к нашему пребыванию в Афганистане и могущее повлиять на нашу дальнейшую судьбу. Ведь международная обстановка из-за этого накалилась до предела. Но в данный момент меня больше занимает вопрос предстоящей поездки в Ташкент, в госпиталь, на очередную ВЛК. Годичный срок после предыдущей комиссии вышел, и меня не имеют права допускать к полётам. Загранпаспорт уже заказан, и я мысленно строю планы. В госпитале, если всё будет нормально, продержат дней 10-12. Хорошо было бы нагрянуть домой на пару - тройку дней к 8-му Марта, а если уж не удастся, то хоть позвоню и услышу родной голос. Ребята просят разузнать насчёт замены. По слухам, уже вышла директива Министра обороны (её, правда, никто ещё не видел) начать замену с 10 апреля. Согласно этой "утке", к концу июля всех заменят. Фурсов просит добыть ему знак снайпера. И ещё много всяких мелких просьб и поручений.

Через пару дней с попутным самолётом прибываю в Ташкент. Спешу позвонить домой и несколько минут, пролетевших как одно мгновение, общаюсь со своей любимой. После этого еду в госпиталь и вот, уже переодетый в пижаму, кушаю поданную на ужин дежурную манную кашу, а завтра должны перевести на лётную норму.

В госпитале неожиданно встречаю Аполлонова. Он тоже проходит комиссию. Ему уже 52, но он хочет продлить себе службу на полгодика, чтобы получить полковника, а потом уже совсем уйти. Подумалось, что дай Бог каждому из нас, молодых, долетать до такого возраста. Я же был рад возможности скоротать тягостное время в госпитале общением с Владимиром Фёдоровичем и услышать от него много интересного и полезного. Да и он сам был доволен тем, что заполучил благодарного слушателя. В целом же пребывание в госпитале с его режимом, хорошим питанием и сном в чистой постели, с прогулками по зелёному тенистому парку, с общением с медицинским персоналом, большинство которого составляли женщины, напоминало отдых в санатории. А главное - за окном непривычная тишина. Не просыпаешься от стрельбы и звука взрывов. В госпиталях быстро сходишься с соседями по отделению и палате. Находятся и темы для бесконечных разговоров. В выходные дни, когда в госпитале остаётся лишь дежурный персонал, ухитряемся потайными тропами "послать гонца". И тогда, расположившись на зелёной лужайке, где нас никто не видит, "хорошо сидим", закусывая ароматным узбекским лагманом, лавашём, свежими огурцами и сочным луком.

К концу марта, когда комиссия была уже пройдена, и беспрерывный отдых уже успел наскучить, покидаю уютный ташкентский госпиталь. Домой я звонил ещё пару раз, поэтому преодолеваю огромное желание сорваться туда на пару - тройку дней, решаю в штабе ВВС кое-какие вопросы и улетаю ближайшим рейсом в Кабул, а оттуда со своими бортами - в Баграм. С ребятами, а я по ним уже успел соскучиться, делюсь новостями, которых не так уж и много, и иду к Фурсову доложить о прибытии. Когда я пришёл в его комнату, он был уже "тёпленький". Благодарил за знак, который я ему привёз, а затем напросился на 150 граммов, быстренько оделся и пошёл ко мне. Там он усидел, наверное, ещё с полкило, расточая лесть и похвалы в мой адрес: какой, дескать, я у него отличный лётчик и замечательный товарищ, звал куда-то ехать служить вместе с ним, ругал каких-то своих явных и тайных недоброжелателей. Потом по его просьбе Толя Курач спел раза три подряд его любимую из репертуара популярного певца Добрынина "Где же ты была?" и он окончательно размяк. Пришлось отвести его спать. Ребята сказали, что он ушёл в очередной отпуск. И действительно, уже к исходу дня он улетел в Союз, оставив за себя править эскадрильей Василия Зинкина.

Уставший после перелётов и от общения с командиром, падаю на свою "нижнюю полку", предварительно вытряхнув из одеяла вездесущую пыль, накопившуюся в моё отсутствие, и закрываю глаза. Снова эта осточертевшая казарменная жизнь, ранние подъёмы, тревожные ночи, толкотня и суета. Знать бы точно, когда этому будет конец, тогда, может быть, было бы легче. Проваливаюсь в какой-то затяжной и липкий сон. Будто иду дремучими лесами и заросшими густой травой лугами и никак не могу найти дороги...

Виталька отдаёт мне письма и открытки, пришедшие в моё отсутствие. Письмо от мамы и два письма от Нади. На последнем из них на обороте штамп: "Письмо имело следы вскрытия" - и чья-то подпись. Правда, видимых следов этого вскрытия я не обнаружил, зато конверт был заклеен так, что склеился с письмом.

На другой день на построении доводят боевой расчёт и ставят задачу экипажам. Зима закончилась, и боевые действия начали всё более активизироваться, а экипажей не хватает. То, что в Афгане в разгаре весна, видно по изумрудной, ещё не успевшей выгореть от жгучего солнца зелени долин да по необычайно красивым тюльпанчикам, усеявшим луговины.

По боевому расчёту меня временно включают ведомым в пару Саши Рогожникова из второго отряда (у них осталось всего три боеготовых экипажа), и для начала нам планируют обычный вылет в Кабул для перевозки личного состава. Ну что же, и то дело. Всё же лучше, чем маятся бездельем. В экипаже со мной мой верный и надёжный Виталик, а бортовым - Юрка Кривонос, невысокого роста, худенький паренёк, в чём-то схожий с Саней Поповичем, борттехником с 35-й.

Тридцатого марта нас срочно поднимают в район Джебель-Уссараджа, где на подходе к Салангу, у подножия гор, стоит 177-й полк нашей 108-й дивизии. Там на дороге было совершено нападение на автоколонну и несколько машин подожжено, есть раненые. Спешим туда. Рогожников барражирует над площадкой, а мы приземляемся неподалёку от стоящих машин, среди которых одна с красным крестом на крыше. Ждём, не выключаясь. Вот уже бегут бойцы с носилками, пригибаясь от тяжести и мощного воздушного потока, бросающего в лицо песок. Виталька держит управление, а я выхожу в грузовую кабину. Раненых двое, да они, собственно говоря, не ранены, а сильно обгорели. Смотреть на них больно и трудно. Уж сколько там процентов кожи обгорело, не знаю, но они оба, от головы до ног, похожи скорее на головешки. Взлетаем и берём курс на Кабул, стараясь идти пониже, чтобы не усугубить их состояние от перепада давления, и на максимально возможной скорости. С воздуха вызываем санитарную машину, и к моменту посадки она уже ожидает нас. Ребят быстро выгружают. Они ещё живы, но видно, как сильно колотит их дрожь. Сопровождающий их фельдшер пытается что-то делать, чтобы облегчить страдания. Выживут ли они? Дай вам Бог выжить, ребята!

113

Оставить комментарий © Copyright Черкасов Михаил Алексеевич (19mvp51@mail.ru) Размещен: 30/11/2009, изменен: 30/11/2009. 36k. Статистика. Статья: Афганистан	Ваша оценка:

Черкасов Михаил Алексеевич Воспоминания командира вертолета

Черкасов Михаил Алексеевич
Воспоминания командира вертолета