ArtOfWar. Черкасов Михаил Алексеевич. Воспоминания командира вертолета

Глава 8. "Браток, подтяни портупею, и верь, что замена придёт"

Пролетел отпуск быстро и незаметно, как проходит всё хорошее. Существование омрачала лишь мысль о том, что придётся возвращаться в ту противоестественную обстановку, о которой не хотелось даже лишний раз вспоминать и думать. Согревала лишь мечта и огромная надежда, что через месяц, максимум - два нужно будет возвращаться и на этот раз окончательно. Дома пытался, как мог, скрыть и не афишировать всё произошедшее с нами 1 апреля. Но шила в мешке не утаишь. Надю насторожил предоставленный вдруг отпуск, хотя я писал, что отпуск будет в конце лета и, скорее всего, после окончательного возвращения. И потом не до конца ещё зажили ожоги на шее и на ушах. Ночью часто снится полыхающий огонь или как падаю вместе с вертолётом в бесконечно глубокое ущелье. От этого просыпаюсь весь в холодном поту. Вижу, как неимоверно трудно даётся моей Надежде очередное расставание, и вдвойне трудно самому от бессилия и невозможности облегчить её страдания и тоску.

По пути в Москве захожу в отдел кадров переговорить по поводу замены обратно, в Тамбов. Там говорят, что моё место уже занято, а вот если на моё место Ташкент запросит замену, то можно будет решить вопрос. В Ташкенте, в отделе кадров, куда я попал на другой день, меня "обрадовали" известием, что нашу часть заменят в августе, но это, якобы, окончательно и бесповоротно. И заменят нас дальневосточники, а мы поедем на их место. Ну, это уж совсем "радостная" новость!

(Позже, по прилёте на место, выяснилось, что эти "новости" здесь уже известны. Ребята сказали, что в Ташкенте ни хрена не знают, и что нами непосредственно занимаются Кабул и Москва, а заменять будут, скорее всего, по своим старым местам. И действительно, какое вавилонское столпотворение может возникнуть с перемещениями военных из конца в конец страны, да ещё с семьями. А где же найти им столько жилья, если там будут ещё находятся семьи тех, кто убыл в Афган?)

В Ташкенте заезжаю в госпиталь к своим ребятам. Там с ними Надежда Алексеевна, мама Юрки Кривоноса. Я представился ей, и она, наслышавшись, видимо, о нашей эпопее, стала горячо, со слезами на глазах, благодарить меня за спасение сына, и всё такое прочее. Мне сделалось неловко и неудобно. Я сказал, что был бы последней сволочью, если бы сам спасся, а ребята погибли. Никогда бы себе не простил этого. Ведь я в первую очередь отвечал за их жизнь как командир экипажа. В Ташкент прилетала и Курзенёва Люда. Она пробыла у Витальки довольно долго, но незадолго до моего приезда возвратилась домой.

Ребята успешно выздоравливают. У Курзенёва был открытый перелом голени. На ноге у него аппарат Илизарова, но его должны скоро снять, и он пытается ходить без помощи костылей и палки. Ухитряется с этой железякой на ноге даже играть в настольный теннис, стол для которого установлен тут же, в коридоре лечебного корпуса. К середине июля его обещают выписать. Юрке пока тяжело, но уже получше, чем было вначале. На лице от ожогов у него остались лишь пятна. На затылке была обширная ссадина. Ему сделали пересадку кожи с ноги, и голова пока ещё в повязке. Она у него вся в шрамах, и после выписки из госпиталя ему, видимо, придётся какое-то время носить парик. Надежда Алексеевна даёт мне свой харьковский адрес и телефон, просит непременно приезжать к ним в гости в любое время, говорит, что они всей семьёй будут молиться за меня, желает мне скорого и счастливого возвращения. До слёз растроганный, обнимаю ребят, Надежду Алексеевну и убываю с ощущением, что минуты смертельной опасности сделали нас братьями навсегда.

По прилёте в Баграм иду доложить командиру о своём прибытии. В эскадрилье без особых новостей. Народу осталось мало. Хотя плановые отпуска было приказано не предоставлять в связи с предстоящей заменой, но командир всё же находил возможность давать краткосрочные. Да и летать уже было практически не на чем. Как из-за выхода ресурса у машин, так и из-за отсутствия запчастей. В эскадрилье осталось всего две пары "зелёных" и одна - "полосатых". Но уже пришло распоряжение отправить в Союз группу лётчиков и техников для получения и перегонки новых вертолётов Ми-8МТ. Сказали также, что у нас заберут и Ми-2, этих "голубей мира", за их бесполезностью, а вместо них в штат эскадрильи введут дополнительное количество "восьмёрок" и "двадцатьчетвёртых". Отправили в командировку в Каган и Афанасьича. Там он в качестве инструктора будет готовить нам замену. Командование осознало, видимо, что проходить обучение непосред-ственно в боевой обстановке, как это довелось нам, слишком дорогое довольствие. Так что я всё же росту - временно назначен исполнять обязанности командира отряда. Кстати говоря, Виталика представили к назначению на должность командира вертолёта. В пару ко мне временно назначают ведомого из пары Скворцова - Костю Бородачёва. Сам же Скворцов в качестве старшего группы улетел принимать новые борта. И всё же количество готовых экипажей позволяет летать по очереди: день летаешь - два дня отдыхаешь. Полёты в основном по вызову, да на перевозку, в Кабул. Теперь мы заранее, над точкой, набираем большую высоту или выбираем маршруты над безлюдной местностью, где мала вероятность нахождения "любителей" пострелять по воздушным целям. Ну, а пока Афанасьич был в отпуске, на правом у меня сначала летал штурман отряда Юра Чебыкин, а потом ко мне посадили Жулькова, тоже Юру, нашего начальника ВОТП (воздушной огневой и тактической подготовки) эскадрильи, которого на авиационном жаргоне называют сокращённо, с вполне определённым намёком, "начальник вот(Д)ки". По штату он должен летать с замполитом эскадрильи правым лётчиком или лётчиком-оператором (в зависимости от типа вертолёта), но в данный момент находится не у дел.

На втором году нашего пребывания здесь наконец-то начал налаживаться быт. Из щитовой казармы перебираемся в только что отстроенный офицерский модуль, более просторный и удобный. Теперь уже и вшестером нам в одной комнате не тесно. Да нас всех вместе не бывает. Кто-нибудь постоянно отсутствует. А Виталькина кровать по-прежнему аккуратно застелена, и одеяло уже начинает сереть от пыли. Кормёжка тоже стала получше, а главное - больше стало овощей: огурцы, помидоры. Хоть они уже и не первой свежести, но выбирать не приходится. Вот уже вторую неделю дают курицу, а то тушёнка уже осточертела. Правда готовят курицу как попало, не поджаривают, а лишь парят, и порой её разжевать невозможно. Дают яйца. Простоквашу готовят не то из порошка, не то из концентрата. Что уж там, в тылах, сдвинулось и с чем связан сдвиг в снабжении, я не знаю, но, видимо, ещё и с тем, что сюда зачастили в командировку различные комиссии из начальников - больших и не очень. Ещё бы, ведь им командировочных платят одними только чеками по 12 в день. Вот и теперь к середине июня ожидается приезд Главкома ВВС Кутахова П.С. Но нам от их приездов ни холодно, ни жарко. Если бы они хоть немного приблизили нашу замену!

На прошлой неделе в эскадрилью прибыл первый заменщик, первая ласточка - прапорщик. Вместо нашего старшины эскадрильи. По-хорошему завидуем парню, и каждый надеется, что и его замена не за горами. Чтобы не расслабляться и меньше предаваться тоскливым думам и чтобы время летело побыстрее, стараюсь подчинить свою жизнь хоть какому-то жёсткому распорядку. По утрам, а иногда и вечером, занимаюсь гимнастикой и физическими упражнениями. Перечитал всё, что только можно. Возобновил занятия на гитаре. По вечерам хожу в кино. Теперь его крутят сразу аж в двух местах, и в какой "кинотеатр" хочешь, в тот и идёшь. Но репертуар в них по-прежнему новизной не блещет. Также частенько присаживаемся расписать "пулю". Виталий Антонов позже, при расста-вании, скажет, что он смог выжить и не свихнуться, лишь глядя на меня. Дескать, порой возьмёт такая тоска, что впору пулю в лоб, а он глянет на командира, как он спокоен и невозмутим, и сразу становится легче. Я же не стал его разубеждать и объяснять, что же на самом деле творилось у меня на душе под видимым внешним спокойствием. (Он уедет уже в августе, не дожидаясь замены, будучи почти в критическом состоянии. У него здорово прихватило сердце и совершенно разрушился вставной передний мост на верхней челюсти, и когда он улыбался или просто открывал рот, то создавалось впечатление, что вместо зубов у него вставлен обломок двуручной пилы, что вызывало улыбку у окружающих, а порой и всевозможные шутки, хоть это было вовсе не смешно. Он уедет, а мне придётся ждать замену ещё три месяца.)

Заменились и наши соседи - полк истребителей. С завистью смотрели мы, как они собирались и улетали.

В отличие от прошлого года погода стоит не очень жаркая, но постоянно, не утихая даже ночью, дует сильный ветер. Он дует всё время с севера и приносит очень много пыли. Как-то несколько дней кряду ветер достигал силы 17-18 метров в секунду, и по ночам наши сборные домики сотрясало от его порывов. Не случайно и долина называется Долиной ветров. Дождей нет. Вернее, они есть, но тучи словно цепляются за окружающие нас горы и не могут выйти в долину. Хорошо видно, как склоны гор там темнеют от живительного дождя.

Начало июля ознаменовано целым рядом событий, в основном приятных. Пришёл Указ Президиума Верховного Совета СССР о моём награждении орденом Красной Звезды. Подписан он ещё 4 июня. Пришли награды и на моих ребят. Курзенёву тоже "звёздочка", Сане Поповичу - медаль "За боевые заслуги". Судя по всему, это были ещё награды за наши прошлогодние подвиги. Афанасьичу присвоили майора, на ступень выше звания по штату. А всего пришли награды на большую группу. Так как ожидался приезд Главкома, который совершал турне по аэродромам, то думали, что он и вручит ордена и медали. Больше недели скоблили и чистили всё подряд - готовились к визиту. Но Главком до нас так и не доехал. Приезжало лишь какое-то лицо из его сопровождения и осталось, кажется, довольно. Награды нам вручат скорее всего на День Воздушного флота.

Прилетал Юра Кривонос чтобы рассчитаться с частью и забрать вещи. Его выписали из госпиталя и дали сразу два отпуска. Один по ранению, а другой - основной. Но он говорит, что его, вероятно, комиссуют и поэтому он собирается подлечиться, а потом уже и присматривать, чем заняться на "гражданке". Вечером он устроил небольшой "отходняк" и угостил довольно-таки приличным коньяком, который привёз с собой.

К себе вернулся поздно и сразу лёг спать. Во сне виделось замечательное лето, которое стоит теперь у нас. Словно наяву лежу в высокой траве, слышу щебет птиц и стрекот кузнечиков. Вижу близко-близко улыбающиеся глаза любимой...

А вот Мотричкина вышестоящее начальство в отпуск не пустило, и он расстроился. Ничего, говорит, делать не буду. Григорьич вообще человек настроения, и остаётся только ему посочувствовать.

Ещё новость - это возвращение Фурсова, который ездил поступать в академию. Отборочная комиссия работала в Ташкенте. Он сказал, что в этом году, в отличие от прошлого, приняли мало, а из прошлогодних тех, кого брали из Афгана, в большинстве отчислили за "двойки". Ему повезло, и его приняли, но на заочное отделение. Рад, говорит, что снова будет с родным коллективом. Ну а мы что-то не очень. И уж совсем мало радости на лице у Васи Зинкина. У него были довольно большие шансы стать комэском. Фурсов же получил здесь, в Афгане, достаточно много для карьеры, причём не прикладывая особых усилий.

И всё же нам вручают долгожданные награды. В торжественной обстановке и с выносом Знамени. Награды вручал командующий ВВС 40-й армии, который специально для этого сюда прилетел. Что и говорить, приятное и волнующее событие в жизни - получение государственной награды. Ведь не каждый день и даже год награждают орденами, да и не так просто они достаются. По себе знаю, сколько пришлось испытать и пережить за то время, пока мы находились здесь. Держу в руке довольно-таки тяжёленькую звездочку из тусклого металла с тёмно-вишнёвыми лучами и не могу отвести взгляд. Именно таким - скромным на вид и строгим - должен быть боевой орден. Вечером собираемся, как и положено, по традиции, "обмыть" награды.

К середине июля постепенно начинает нарастать боевая нагрузка на экипажи. Командование замыслило частную операцию в Панджшере. Как раз кстати нам пригнали шесть долгожданных "МТэшек". Не теряя времени, здесь же, на своём аэродроме, переучиваемся и сдаём зачёты. Занимаемся в огромном и полутёмном ангаре ТЭЧ. Из учебных пособий имеются лишь инструкции по технике пилотирования, да кое-какие схемы как готовые, так и самостоятельно изготовленные нашими спецами ИАС. Но сидеть и зубрить совершенно нет никакого желания. А знать хоть что-то нужно. И если по технике пилотирования новые вертолёты мало чем отличаются от старых, разве что большей мощностью двигателей, да незначительно сказывается влияние хвостового винта, установ-ленного в отличие от Ми-8Т слева и вращающегося в другом направлении, то в электронное оборудование машины внесены значительные новшества.

Мы с Саней Рогожниковым сидим позади всех и не спешим выходить отвечать. Пока инженер эскадрильи Черновалов и его спецы "терзают" лётчиков, мы слушаем ответы и мотаем на ус. Когда подходит наша очередь, успеваем узнать много нового и полезного. Да и не хочется нам, более опытным лётчикам, выглядеть в глазах инженера эскадрильи профанами. Сам же Саня Черновалов летал когда-то бортовым техником. Любопытно то, что он, как оказалось, уже заочно был мне знаком в связи с одним довольно необычным лётным происшествием, закончившемся трагически. Как-то, ещё в Пружанах, нам зачитывали приказ Главкома ВВС по этому поводу. А дело было так. Группа Ми-24-х перелетала из Союза в Чехословакию и при полёте через горный перевал неожиданно попала в густую облачность. Сложилась критическая ситуация. Черновалов летел тогда на одном из бортов в составе группы инженерно-технического обеспечения, а проще сказать, пассажиром. В грузовом отсеке имелся всего лишь один штатный парашют бортового техника. Точно неизвестно, как принималось решение, а также кто давал им команду покинуть вертолёт, но Черновалов "уговорил" борттехника покинуть вертолёт вдвоём на одном парашюте, сославшись на собственный богатый опыт парашютиста. При этом он сам надел подвесную систему, а борттехник должен был то ли привязался к нему, а может просто держаться руками(?!). Короче говоря, вертолёт они покинули. От сильнейшего динамического удара бедняга-бортач сорвался и погиб, а Саня же благополучно приземлился. Не менее благополучно завершил полёт и их борт. Только с экипажем на одного человека меньше...

Более или менее усвоив особенности и боевые характеристики новых машин, мы сразу же включаемся в боевую работу. Кроме операции в Пандшере наши войска совместно с афганскими "чистят" районы восточнее нашей точки, вдоль реки и далее на юг, вплоть до кабульской долины. Наши новые машины пришлись командованию очень кстати. Уже и в Кабуле, и в Джелалабаде изрядно "поиздержались" с авиатехникой. Из-за отсутствия запчастей простаивает или нуждается в капитальном ремонте едва ли не половина машин. Нам приходится теперь работать и на традиционно кабульском направлении, в восточном секторе от столицы, в районе ГЭС Суруби.

В один из дней июля моей паре ставят задачу идти на Кабул, а оттуда с грузом сухих пайков лететь на Джелалабад. Загружаемся коробками сухпая под самую крышу грузового отсека, благо они не шибко тяжёлые, да и мощность машины вполне позволяет.

Взлетаем и уходим от Кабула с курсом на восток. Идём вдоль ущелья, по дну которого петляет, переливаясь на солнце извилистая и обмелевшая речка, давшая название столице этой страны. Рядом с ней тянется серая лента шоссе, связывающая Кабул с восточными провинциями и уходящая через Хайберский перевал дальше, в Пакистан. Вот впереди показалось изумрудно-зелёное зеркало водохранилища ГЭС. Электростанция небольшая по нашим меркам, не сравнимая с нашими, волжскими, а тем более сибирскими гигантами, но очень важная для такой сухопутной и маловодной страны, как Афганистан, и поэтому тщательно охраняемая. В воздухе спокойно. Набираем высоту 2600 (по давлению Кабула). Монотонно гудят движки. Машина для нас ещё новая и во многом ещё непривычная, поэтому чаще, чем обычно, всматриваемся в приборы контроля ВМГ. И потом, из теории нам известно, что наибольшее количество отказов техники бывает в начале её эксплуатации, когда детали и агрегаты ещё не приработались и не притёрлись, а также в конце - в связи с большим износом. Но всё идёт штатно. С интересом оглядываем местность, над которой пролетаем, и окрестные горные хребты, которые здесь ниже, чем в нашем районе. Они как бы раздвигаются, давая место пустынным и безлюдным плато. Чаще осматриваем и воздушное пространство. Здесь, в нескольких десятках километров от границы, не исключена возможность появления пакистанских истребителей.

Но вот мы пересекаем ещё один горный перевал, и жёлто-коричневый фон на горизонте сменяется ярко-сочной зеленью джелалабадского оазиса - долиной реки Кунар и провинции Нангархар. Устанавливаем связь с аэродромом и получаем условия и добро на посадку. Заруливаем на стоянку и, выйдя из кабины, словно погружаемся в духовку. Тело сразу же покрывается испариной. Высота местности всего 500 метров от уровня моря, и здесь значительно жарче, чем у нас. На аэродроме непривычно безлюдно, да и техники очень мало. Кроме дежурных сил, стоит всего несколько вертолётов, по виду, неисправных. Идём к диспетчеру, чтобы выяснить, куда и кому передавать груз. Тот ничего толком не знает и, пока будет выяснять, предлагает нам сходить в столовую пообедать, а заодно и окунуться в арыке. Ну что же, нам спешить некуда. Идём в столовую. Кормёжка такая же скудная, как и у нас, только, может быть, приготовлена более умелыми поварами. А вот купание действи-тельно доставляет удовольствие. Не широкий, но достаточно глубокий и быстрый арык с прохладной и чистой водой протекает прямо у кромки лётного поля. Крутые, поросшие ивовыми кустами берега скрывают купающихся. Там уже плещется с десяток человек местных технарей и солдат. У нас такого удовольствия нет, и уходить с речки не хочется. Вдруг прибегает боец-посыльный и говорит, что прилетевшие из Кабула экипажи срочно вызывают на КДП.

Не успев просохнуть и наскоро одевшись, спешим на КДП. Меня как старшего группы вызывают к начальнику штаба полка. Кроме него, там находится какой-то военный с повадками большого начальника, одетый в светлый лётный комбинезон. Он представился начальником армейской авиации 40-й армии полковником Апрелкиным. (Действительно, наш бывший командир Тагир Кускильдин, ранее занимавший эту должность, недавно убыл по замене. Значит, это и есть его заменщик). От него мы узнаём, что груз вообще-то надо доставить дальше, в Асадабад. Это километрах в семидесяти северо-восточнее Джелалабада, в ущелье в долине реки Кунар. Также он с удовлетворением замечает, что мы, дескать, прилетели очень кстати, так как здесь создалась напряжёнка, а боеготовых экипажей почти нет. Такая перспектива нас совершенно не устраивает. Ведь нам задачу ставили всего лишь на перевозку груза, и мы должны были возвратиться назад. Но Апрелкин тоном, не терпящим возражений, заявляет, что здесь он начальник и решения будет принимать сам. Тогда я говорю, что у нас нет даже полётных карт на этот район, мы не готовились работать здесь. Мы совершенно не знаем ни расположения наших войск, ни позывных авиа-наводчиков, ни частот связи с ними. Но чувствуется, что для нашего нового начальника непреодолимых преград нет, и он говорит, что полетит с нами и на месте определится с нашими будущими задачами. Тут же по его указанию начальник штаба выдаёт нам несколько замызганных и потёртых кусков двухкилометровки. С кем и как держать связь, он толком объяснить так и не смог, а штурмана или начальника связи рядом не оказалось.

Садимся вместе с Апрелкиным в командирский УАЗзик и едем на стоянку. Мрачные мысли роятся в голове. Не хватало ещё здесь, перед самой заменой, влипнуть в историю в совершенно незнакомой обстановке, по прихоти какого-то самодура и авантюриста да ещё с такой бардачной организацией. У нас, в Баграме, тоже хватало бестолковщины, но всё-таки к организации полётов относились серьёзнее.

Апрелкин садится ко мне на правое седло. Взлетаем и берём курс на северо-восток, вдоль ущелья реки Кунар, вверх по её течению. По обеим сторонам возвышаются хребты, хоть и не высокие, не выше 1000 - 1200 метров, но довольно-таки крутые и покрытые сосновым редколесьем. Где-то за правым хребтом, судя по карте, проходит пакистанская граница. Река достаточно полноводная и бурная, с белыми бурунами на порогах и перекатах. Через полчаса полёта выходим к мысу, образованному слиянием речки с её притоком. Там, на плато, обрывающемся к водным потокам крутыми скалами, на аэродроме-пятачке, видим пару вертушек и несколько единиц бронетехники. Поодаль к скалам прилепилось несколько десятков глинобитных домиков. Асадабад. На связь с нами никто не выходит. Садимся. В расположенной здесь комендатуре внятно изложить обстановку никто не может, но говорят, что сухпаи надо доставить ещё выше по долине реки, в Асмару. Туда выдвинулась наша войсковая группа, и у подразделений кончаются продукты.

Делать нечего. Снова раскручиваем винты и идём в неизвестность. Действительно, километрах в двадцати от Асадабада, на западном берегу речки, видим уже около десятка боевых машин разного типа. Стоящий рядом с ними народ вовсю машет нам руками. Садиться почти что некуда. Более или менее пригодная площадка заставлена машинами. Садимся на плато, круто обрывающегося к реке, прямо на его край, так, что хвост вертолёта зависает над обрывом, а между винтами машин едва ли набирается десять метров.

Не успевают затихнуть турбины и остановиться винты, как нас окружает пропылённая и разношерстная толпа "аборигенов", увешанная к тому же всевозможными образцами стрелкового оружия и пулемётными лентами. Не понять, кто из них тут главный. Кажется, вот этот капитан, у которого на плече сидит маленькая обезьянка. Апрелкин представляется и пытается разобраться в обстановке. Но эта армия батьки Бурнаша совершенно не реагирует на грозный вид и начальственный тон полковника. Чувствуется, что все они давно оторвались от внешнего мира и порядком одичали от длительного нахождения в условиях боёв, под огнём и от беспрерывного сидения в боевых машинах. Многие тащат пачки давно написанных и ужё потёршихся от ношения в карманах писем. Видимо, наши борта оказались первой за долгое время оказией для их отправки. А резонно приняв Апрелкина за старшего среди прилетевших вертолётчиков, бойцы хватают его за рукава, пытаются вручить свои письма прямо ему. Стою позади него и не могу сдержать улыбки от трагикомичности ситуации. А тут ещё обезьянка, возмущённая поведением нашего грозного начальника, пытается вскарабкаться ему на голову. Где-то вдалеке слышится канонада артиллерийских орудий. Кто и куда стреляет, понять трудно.

Но вот, спустя некоторое время, нам сообщают, что наши подразделения обстреливают с горного хребта, по которому проходит уже граница, и просят огнём вертолётов подавить огонь. С помощью пехоты быстро освобождаем борта от груза и несколько минут спустя после запуска движков круто, почти вертикально ввинчиваемся в небо. На этот раз наш боевой полковник занял левое кресло. Я сижу на правом и беру у Чебыкина карту, чтобы хоть не потерять ориентировку в незнакомой обстановке. К тому же солнце уже закатилось за горные хребты и в горах сразу стало сумрачно и оттого ещё более неуютно. На этот раз кто-то по радио пытается нас наводить, но связь отвратительная, наводчик себя обозначить не может, да и никаких опорных точек для привязки мы заранее не согласовали. Апрелкин заходит в атаку на тот склон восточного хребта, по которому проходит граница, и с крутого пикирования, сразу в несколько нажатий, наобум выпускает весь наш боекомплект из более чем полутора сотен НУРСов. С уханьем и рёвом, оставляя дымные следы, словно ведьмины хвосты, ракеты уходят в вечерний сумрак, обдав вертолёт густым облаком пороховых газов, и с яркими вспышками взрываются по всему склону горы. Апрелкин даёт команду ведомому не расходовать боезапас, и мы крутым левым разворотом со снижением уходим вдоль ущелья курсом на Джелалабад. Несёмся в сумерках на предельно-малой высоте над бурной рекой, едва успевая уворачиваться от внезапно возникающих то слева, то справа скал. Летим с потушенными аэронавигационными огнями, чтобы не обнаруживать себя, но, чтобы ведомый не потерял нас, приходится включить проблесковый маяк на хвостовой балке.

При подходе к точке РП выдаёт нам условия и предупреждает, чтобы мы заходили не по стандартной схеме, а с другого направления, почти поперёк полосы. Он сообщил, что пара вертолётов, заходившая на посадку чуть раньше нас, была обстреляна на посадочном курсе с земли и на борту ведущего тяжело ранен правый лётчик. Усиливаем внимание и на всякий случай приводим в готовность бортовое вооружение. Но всё проходит спокойно. Полковника ждёт УАЗик и он уезжает. Помогаем борттехникам заправить борта, пришвар-товать лопасти и, уставшие от дневного напряжения, а также в отвратительном настроении оттого, что влипли в эту кашу, тащимся на КДП.

Мрак субтропической ночи окружают нас. Даже ночью нет облегчения от знойного липкого воздуха. Жар излучает и перегретый за день асфальт аэродромного покрытия. Тишину нарушает только стрёкот цикад. Вдруг, при подходе к КДП мы слышим, как наш боевой начальник громко распекает кого-то, перемежая речь отборным матом. Подходим ближе и видим, что экзекуции подвёргается командир вертолёта, на борту которого был ранен лётчик. Как выяснилось, никакого обстрела и не было. Просто перед заходом на посадку его бортовой техник, перед этим сидевший у входной двери за ручным пулемётом, выдернул оный из турели и в спешке, не разрядив его должным образом, бросил на скамейку вдоль правого борта. От тряски при посадке пулемёт сработал, разворотив переборку пилотской кабины, и тяжело ранил правака в область таза. И теперь Апрелкин во всю дурь распекал незадачливого командира, грозя ему всеми карами, вплоть до тюрьмы.

У диспетчера узнаём, что звонили из Кабула, из штаба армии, и нам поставлена задача утром срочно возвращаться на свою базу. С Апрелкиным после этого здесь мы уже не сталкивались, и слава Богу! (Много позже эту фамилию мне довелось услышать от знакомых лётчиков, которым довелось побывать в Афгане в последующие годы. Тогда стала известна "эпопея" с высадкой в пустыне Регистан крупного вертолётного десанта, состоящего не из одного десятка как Ми-8-х и 24-х, так и больших транспортных Ми-6. Тогда наши лётчики "маненько обшиблись" и залетели на сопредельную территорию Ирана. Их обнаружили иранские истребители. В результате несколько машин было сожжено на земле, а остальных основательно погоняли, прежде чем удалось вырваться в безопасную зону. А ведущим этой группы, как оказалось, был наш Апрелкин. Причём, как рассказывали, штурман группы предупреждал командира о том, что группа идёт не туда, куда надо, но тот проигнорировал расчёты штурмана).

К середине следующего дня благополучно возвращаемся в эскадрилью. Снова тягостные дни и ночи ожидания перемен, скорой замены. Вот-вот должен вернуться из отпуска Мотричкин. Ждём от него хороших новостей. Жадно ловим новости с Родины по радио. Теперь интересует всё, вплоть до погоды. Повсеместно в Союзе идут сильные дожди. И здешняя погода преподнесла нам сюрприз. Мы уже привыкли, что здесь стоит жаркая безоблачная погода и в воздухе постоянно висит пыль. Но вот две ночи подряд была гроза, какой доселе здесь не бывало, совсем не похожая на грозу, свойственную нашим местам. Всё небо затянуто тучами, и молнии сверкают почти без перерыва. Да и сама молния не такая, какую мы привыкли видеть: какие-то вспышки, постоянное и непрерывное мерцание. А гром был такой, будто кто-то катал по железной крыше бочку, стараясь при этом не очень сильно шуметь. От этой необычной грозы было немножко жутковато. Дождь при этом чуть покапал и даже не прибил толком пыль. По радио слышал, что небывалые дожди прошли в республиках нашей Средней Азии, вот, видимо, этот циклон краешком замахнул и сюда.

Фурсов собирается сдавать дела и уезжать. Собственно говоря, сдавать и некому. Зинкин всё ещё в командировке. Я уже теперь не могу понять, куда Артемон поступил: на заочное или очное. Судя по всему, едет на очное. Мне он в последнее время всё больше и больше не нравится, да и не только мне. Хотя слово "нравится" вряд ли уместно здесь, ведь он не девушка, а командир части. Дело в том, что когда он приехал из Ташкента после сдачи экзаменов, то привёз с собой какую-то женщину лет тридцати, незамужнюю, а скорее всего - разведённую, по имени Таня. По его замыслу, для широкой публики она должна была числиться машинисткой строевого отдела. Но чаще всего её можно было видеть в его машине, а его - пьяным, а при необходимости ночью дежурные по части не могут найти его вообще. Я уже упоминал, что большинство лётчиков эскадрильи служили вместе с ним, да и сейчас их семьи живут в одном гарнизоне. Говорили, что у него двое детей и очень порядочная жена.

Стоит заметить, что это лет десять - пятнадцать спустя после описываемых событий "солдаты в юбке" стали обычным явлением в армейской жизни. А тогда в Афгане, да ещё в боевых условиях воинские коллективы сплошь состояли из представителей сильного пола. Были, конечно, военнослужащие-женщины или гражданский персонал в госпиталях или медсанбатах, куда отдельные командиры и начальники из строевых частей (наши были не исключение) ездили приятно провести время, особенно после баньки, предусмотрительно прихватив с собой запас спиртянского. Уже тогда отдельные командиры рангом повыше стали заводить при штабах персональных секретарш или машинисток, тех, что в пору Великой Отечественной называли ППЖ (походно-полевая жена). Здесь же их стали называть "чекистками". Но не за принадлежность к небезызвестной спецслужбе, а потому, что расчёты с ними за оказанные услуги производились, как правило, чеками Внешпосылторга, которыми платили зарплату нашим военнослужащим в Афгане. Не хочу, однако, бросать тень на тысячи других женщин, служивших в Афганистане, и достойно выполнявших свой долг наравне с мужиками, не щадя здоровья и самой жизни.

Но как бы там ни было, появление в расположении нашей эскадрильи молодой женщины среди чисто мужского коллектива, состоящего из холостых ребят и молодых мужиков, месяцами не имевших общения с противоположным полом, было, конечно же, явлением неординарным. Незамеченным оно не прошло и Фурсову, естественно, авторитета не прибавило. Слышно было, как на одной вечерней посиделке ребята из второго отряда горланили песню о Стеньке Разине, особенно нарочито громко и с подтекстом повторяя то место из неё, где он своих товарищей "на бабу променял". Наверняка также бывшие сослуживцы Фурсова по гарнизону не преминули черкнуть в письмах своим об этой "новости", а уж "бабский" телеграф своё дело сделает... Ну это уже его личное дело.

Замполита эскадрильи внезапно положили в санчасть, и что с ним - неизвестно. Только сам Фурсов, как-то выступая на собрании офицеров и возмущаясь творящимися безобразиями, заявил, что у него за все два года здесь никогда не было замполита и с его пожеланиями в этом вопросе не посчитались.

В середине июля возвратился из отпуска Мотричкин и привёз обнадёживающие новости. Он сказал, что в Ташкент уже прибыла большая группа лётчиков нам на замену. Они сейчас проходят там необходимую подготовку и через пару недель будут здесь. А приехали они с Дальнего Востока, из полка имени Ленина, что под Черниговкой. Сам же Валерий Григорьевич заменяется обратно в Тамбов, и уже прибыл его заменщик.

И всё же июль выдаётся напряжённым. Приходится и летать по различным заданиям, и дежурить по вызову. В последних числах месяца дежурим в паре с Афанасьичем. У него на правом сиденье сейчас Славка Рубцов, лётчик с Ми-2. Так как этим аппаратам летать здесь запретили, то лётчикам предложили переучиться на Ми-8. Двое "дедов" - Иванов и Сорокваша - отказались, а двое, те, что помоложе, согласились перейти на новую технику. Со мной же пока летает "блуждающий форвард" Юра Жульков. Рано утром, позавтракав, приходим на стоянку и сидим на бортах в готовности. Пока солнце не поднялось, прохладно, и мы разводим неподалёку костерок и греемся. К середине дня разогревает, и тогда уже приходится прятаться от солнца в тень. Чтобы убить время, занимаемся кто чем может. Мы с командиром пытаемся читать что попадётся под руку, а ребята режутся в карты. Самый заядлый игрок здесь - бортовой техник Афанасьича Витька Потоцкий, да ему и везёт больше всех. Он готов забыть про всё и целыми днями "расписывать пулю". Уже и Афанасьич в меру своей сдержанности ворчит на него, выражаясь словами героя кинофильма "Бег": "Ну ты и азартен, Парамон!".

Ближе к обеду чаще посматриваем на часы. Да и "будильник" в животе начинает "позвякивать". После обеда степень готовности, как правило, понижается и мы до-дежуриваем остальную часть дня в общежитии. К тому же во второй половине дня поднимается сильный ветер, который несёт тучи пыли, и сидеть на бортах в это время просто невозможно. Зарядка на бортах стандартная. У Афанасьича блоки с НУРСами, а у меня подвешено четыре бомбы, "сотки". Ведущий должен, согласно замыслу, указать ракетами цель, а я бросить бомбы. Но нас чаще всего поднимают не для нанесения удара, а чтобы выполнить санрейс, перевести груз или пассажиров.

Но вот вчера, 23 июля, мы только-только собрались идти на обед, как видим: к нашим вертолётам подъезжают два "уазика" и из них выходит Фурсов, а с ним какие-то наши военные и афганцы. Одни одеты в военную форму, а двое из них в их национальной одежде. В окошке командирской машины маячит лицо Тани. Группа направляется к нам. Мы быстренько выстраиваемся у вертолёта, и Афанасьич докладывает командиру. У Артемона на лице явные следы бурных возлияний и бессонной ночи, но он тут же начинает ставить задачу на нанесение удара. После этого сам занимает командирское кресло в вертолёте ведущего, а Афанасьич садится с ним на правое кресло. Группа сопровождавших командира лиц также забирается в их вертолёт, и через несколько минут мы взлетаем.

Идём на высоте не более пятидесяти метров над "зелёнкой" в восточном направлении от точки, в сторону горного хребта. Ведущий резко маневрирует, заламывая лихие виражи над какими-то кишлаками, и мне непонятно, то ли он отыскивает цель, то ли просто показывает пассажирам "класс верховой езды". Но мне с трудом удаётся держаться за ним, так как он то и дело норовит зайти мне в хвост. (Я выше уже упоминал о фурсовской манере пилотирования). А мне же нужно ещё и следить за наземной обстановкой. Несколько раз Фурсов по радио даёт нам команду приготовиться. Тогда мы несколько увеличиваем дистанцию и включаем бомбардировочное вооружение, но потом поступает команда "Отставить". Наверное, находящиеся у него на борту наводчики не могут отыскать объект удара. Уже более получаса носимся с произвольным курсами над одними и теми же местами, и всё это начинает меня порядком злить. Ведь уже давно действует непреложное правило - не летать дважды над одним и тем же местом. Мы представляем удобную мишень для какого-нибудь не ленивого душмана. Ведущего то он, может, и пропустит, а засадить по ведомому труда не представит. Нам ещё памятно наше первое апреля.

В конце концов Фурсов либо не находит нужный для удара объект, а может, ему надоело болтаться с произвольными курсами, и мы идём на посадку. После выключения я, с трудом сдерживая своё недовольство, пытаюсь доказать ему бесполезность таких вот "вылетов на удар". Но он мычит что-то нечленораздельное и, не задерживаясь, уезжает.

На другой день картина повторяется. Прибывает примерно тот же контингент. Для себя твёрдо решаю идти на конфликт. Если Фурсов вздумает сесть на мой борт, то я просто возьму и уйду, а с ним ни за что не полечу. Но он опять садится к ведущему на левое, а Афанасьича оставляет на правом. Не понимаю я Зиновьева. Раз Фирсов летит сам, то и пусть летит с кем-либо из лётчиков-штурманов. А тут Зиновьев вроде бы как инструктор или просто опытный лётчик подстраховывает его. Сослался бы на недомогание и ушёл. Никто бы его силком не заставил лететь. Тем более, что полёты в таком составе экипажа не были предусмотрены никакой плановой таблицей. Славка Рубцов, оказавшись лишним, хотел остаться на земле, но Фурсов пригласил и его в полёт. Постреляешь, дескать, из АГСа. Таким образом, на борту у них находится четверо наших, из эскадрильи, а также старший лейтенант Стародубцев из разведотдела дивизии и пять человек афганцев: трое военных и двое гражданских. Всего десять человек. Один из прибывших - здоровенный детина-прапорщик, в маскировочном халате-сетке одетом на голое тело, пришел к нам на борт.

Взлетаем и берём курс на север от точки. Проходим с десяток километров над зелёнкой, вдоль дороги, петляющей меж кишлаков. Несколько раз ведущий подаёт нам команду "Приготовиться!". Сам он делает небольшую горку, чтобы ракетами обозначить цель, но ракеты не пускает. То ли не успевает, то ли опять не может найти нужный объект. Потом следует команда "Отставить!", да мы и сами видим, что цели явно не те. В один из заходов, когда наш ведущий явно не успевает совершить маневр, он даёт нам целеуказание в эфир, чтобы мы сбросили бомбы на находящийся впереди по курсу большой, обнесённый глиняным дувалом дом. Принимаем цель и изготавливаемся. Бомбардировочное вооружение включено. Юрка держит руку на кнопке, чтобы по моей команде сбросить смертоносный груз. Но что это! Цель явно не похожа на исламский штаб или склад. Подобные объекты бывают внешне, как правило, безлюдны или из них сразу начинают вести по вертолётам огонь. А тут с малой высоты и с дальности по прямой около ста метров хорошо видно, как по двору идёт старуха. Рядом же мирно гуляют какие-то мелкие животные и домашняя птица. Обычная сельская идиллия. Успеваю крикнуть Юрке: "Отставить!" и по радио Фурсову: "Там же люди!" Пауза. Через некоторое время слышу приглушённое: "Ошибка!" Хороша ошибка!

Так мы доходим почти до русла протекающей по долине реки и разворачиваемся на обратный курс. Ветер, как и в прошлый день, очень сильный. Сначала он дует нам в лоб, а когда мы начинаем закручивать левый вираж, чтобы успеть за командиром, то буквально задирает хвост машины, и ручку на вираже приходится брать на себя чуть ли не до пупа. Теперь уже попутный ветер подгоняет нас, а значит, найти цель, приготовиться к атаке и нанести удар ещё труднее.

Вот Фурсов опять подаёт команду "Приготовиться!". Мы отвечаем, что готовы и занимаем дистанцию за ним метров 500. Вот вертолёт ведущего начинает выполнять горку и... вдруг мы видим, как его хвостовая балка переламывается, будто спичка, где-то в районе её соединения с концевой балкой. Машина ещё больше задирает нос (кабрирует), а затем выполняет левую полупетлю и с опусканием носа падает куда-то в "зелёнку". На мгновение мы все четверо буквально оцепенели от увиденного. Вместе с волосами, кажется, поднялся ЗШ на голове. Спустя секунду, кричу в эфир руководителю полётов: "401-й упал! 401-й упал!". На вышке минутное замешательство, но чувствую, что сообщение принято.

Поравнялись с местом падения. Машина упала в заросли деревьев, прямо в арык, протекающий между квадратиками-полями. Взрыва не было, и признаков пожара пока не видно, а только поднимается слабый дымок. На минимальной скорости и с максимальным креном закручиваю над местом падения вираж и решаю подсесть на свободную делянку метрах в пятидесяти от упавшего вертолёта. Садимся, но обороты почти не убираем. Решаю послать к месту падения бортового вместе с находившимся у нас на борту спецназовцем, чтобы проверить, есть ли там кто живой. Сами с праваком приводим в готовность автоматы и через сдвинутые блистеры наблюдаем за обстановкой, готовые в любой момент прикрыть наших товарищей.

Но не успели наши ребята сделать и десяти шагов, как мы видим: из зарослей, окружавших место падения, выходит, качаясь, человек и пытается идти в нашу сторону. Ребята бросаются к нему и, поддерживая под руки, втаскивают его в вертолёт. Это тот, из разведотдела дивизии, Стародубцев. Весь грязный, в рваной и мокрой одежде. Лицо в крови. Сквозь шум винтов кричу ему, пытаюсь выяснить, есть ли там кто ещё живой. Но он отрицательно мотает головой и падает без чувств на скамейку.

По радио слышу, что нас вызывает вышка. С земли слышно плохо, и не понять, что они хотят. А тут на месте аварии начал сгущаться чёрный дым и стал закрывать от нас упавшую машину. Да её и так было почти не видно в зарослях. Решаю взлететь и сесть с наветренной стороны, но уже ближе. Там, кажется, есть небольшая площадка, тем более, что мощь нашей машины позволяет висеть и садиться где угодно.

Начинаю отрыв и тут сквозь монотонный свист турбин и равномерный рокот винтов явственно слышу какие-то посторонние звуки, какое-то татаканье. Вопросительно оборачи-ваюсь к ребятам. Они слышат тоже. Да, сомнений нет. Нас начали обстреливать. По радио слышу, что РП уже нервничает, потеряв нас в эфире. Докладываю, что у нас всё нормально. Вышка сообщает, что к нам уже вылетела дежурная поисково-спасательная пара. Нам же посадку запрещают, требуют только указать место падения спешащим к нам вертолётам. Но мы уже и сами их видим, так как подлётное время сюда составляет не более пяти минут. Предупреждаем группу, чтобы они были осторожны, так как с земли возможно противодействие. А вскоре нам поступает команда возвращаться на точку.

Потрясённые случившимся и ещё не оправившиеся от шока, берём курс на точку. Предварительно просим у РП разрешения подсесть в медсанбат, так как на борту есть раненый, а также просим позвонить туда, чтобы они были в готовности.

Спустя ещё минут десять или пятнадцать оказываемся на нашей стоянке в плотной толпе не только наших лётчиков и техников, но и соседей. Весть о потере вертолёта распространилась со скоростью молнии. Все возбуждёны и взволнованны, на лицах отчаяние и неподдельное горе. Неподалёку, около командирского газика, суета. Это у Татьяны случилась истерика. Видимо, до неё дошло осознание того, что здесь война, и вот уже нет в живых человека, с которым она общалась всего час назад. Все наперебой спрашивают, что случилось, но мы и сами толком ничего не поняли. Пытаюсь подробно изложить Зинкину картину увиденного для доклада о случившемся наверх. Судя по всему, Фурсов обрубил лопастью НВ хвостовую балку. Катастрофы и аварии по этой причине на вертолётах хоть крайне редко, но случались. Почему же это случилось теперь - вот вопрос.

Поисково-спасательная пара вскоре возвратилась на точку, установив, что спасать уже некого. По просьбе авиационного командования, пехота срочно организовала группу из бронетехники, которая спешно выдвинулась к месту катастрофы. В состав группы вошли автомобили нашей ТЭЧ со специалистами на борту. По пути, при следовании через кишлаки, завязалась перестрелка, и при движении по узким переулочкам пришлось рушить танком глинобитные дувалы и вести ответный огонь.

Как потом стало ясно из доклада посланной для установления причин инженерно-технической группы, вертолёт упал в довольно полноводный арык с углом тангажа (пикирования) около 60 градусов и все находившиеся в нём были погребены под обрушившимися на них двигателями и редуктором. Пожара не было, и тела погибших можно было легко опознать. А тело Славки Рубцова нашли в воде метрах в десяти позади вертолёта. Как было установлено, при нём не оказалось ни документов, ни пистолета, который лётчики обычно носили в нагрудном кармане комбинезона. Более того, у него на голове оказалась огнестрельная рана, как если бы кто-то сделал ему контрольный выстрел в голову.

Как же уцелел Стародубцев и почему оказался вне машины Рубцов? Во время полёта они оба находились на задних створках грузовой кабины. Славка сидел за турелью пулемёта, что установлен в заднем аварийном люке, а разведчик сидел рядом. Когда у вертолёта разрушилась балка и в результате возникшего сильнейшего дисбаланса, а вероятнее всего при ударе о землю створки открылись, парни попросту вывалились наружу. Пехотинцу невероятно повезло выйти живым из такой передряги, а вот Славка... Позже мы услышали упрёк от ребят с Ми-вторых, тех, что были близкими друзьями Рубцова, в том, что мы не удосужились, дескать, разыскать Славку сразу же после падения и что он, мол, мог ещё быть жив. Но наш эскадрильский доктор, присутствовавший при осмотре тела, сказал, что череп у Рубцова уже имел признаки сильнейшей черепно-мозговой травмы, хотя и внешне закрытой. Он, по выражению нашего доктора, напоминал мятый арбуз. А выстрел, вероятнее всего, был сделан кем-то уже в безжизненное тело. И потом этот (или эти) кто-то смог побывать на месте падения только в том промежутке времени от двух до трёх часов, пока наземная группа ещё не прибыла на место. Да и никто из состава поисковых экипажей, что ходили на место падения, не могли, видимо, предположить, что кого-то нужно искать в воде поодаль вертолёта. Как говорится, знал бы где упасть...

Официальной причиной катастрофы назвали следующую версию. При выходе на цель на боевом курсе вертолёт был обстрелян с земли из стрелкового оружия. Лётчик был, вероятнее всего, ранен и инстинктивно резко взял ручку управления на себя. По этой причине произошел удар лопасти НВ по балке. В пользу этой причины говорили сделанные технической группой снимки концевой балки вертолёта, найденной метрах в пятидесяти от места его падения. На ней отчётливо были видны несколько пулевых пробоин.

Но мы, лётчики, прикидывая ситуацию со всех сторон и зная многие другие нюансы, всё же приходили к другим выводам. Вот как виделось всё случившееся лично мне. Фурсов выполняет разворот на боевой курс. Как я уже упоминал, ветер теперь дует сзади, увеличивая поступательную скорость относительно земли, и значительно сокращается время для прицеливания и атаки. Для пуска ракет необходимо сделать горку, иначе с горизонтального полёта они уйдут невесть куда. Но ветер создаёт и пикирующий момент, мешая выполнить горку. А кроме ветра, это мешает сделать конструктивно присущая Ми-8МТ способность опускать нос (хвостовой винт слева, а не справа, как на "Тэшке", и противоположного вращения), да ещё передняя центровка от броневой защиты на пилотской кабине, плюс (и скорее всего так было) все находившиеся на борту сгрудились у дверей в кабину лётчиков и глазели на всё происходящее.

Зная резкую технику пилотирования Фурсова, предполагаю, что, видя быстро приближающийся объект удара, он резко хватанул ручку на себя. Но трудно понять, как Зиновьев, столь опытный лётчик, позволил убить себя, а заодно Витьку Потоцкого и Славку Рубцова!

Излишне описывать наше состояние и обстановку в эскадрилье в течение последующих нескольких дней. Одно слово - непоправимое горе и невосполнимая потеря для нас, их боевых друзей, а более всего для родных и близких: жён, детей, родителей, которые так и не дождутся своих родных и любимых, вместо которых им привезут уродливый цинковый ящик...

На второй или третий день прощаемся с погибшими. Гробы установлены на два ЗИЛа с откинутыми бортами, по два на каждый. На их дощатой обшивке чёрной краской крупно и коряво выведены фамилии наших ребят. У переднего борта машин, держась за него, стоят по двое бойцов в парадной форме и с автоматами на грудь - почётный караул. Процессия медленно движется по гаревой дорожке вдоль модулей и мимо истребителя первых послевоенных лет - Як-11, отреставрированного нашими технарями и установленного на постамент. (Их много, полуразрушенных, валялось за корпусами афганского авиаремонтного завода.) На аэродроме уже ждёт транспортник Ан-12 - "чёрный тюльпан". Короткий прощальный митинг. Скупые слова выступающих. Комок в горле мешает говорить. Над склонёнными головами раздается сухой треск прощального салюта.

Гробы сопровождают по одному офицеру, из тех, кто особенно близко знал погибших. Им предстоит выполнить очень трудную миссию. Помогаем заносить "груз 200" в чрево транспортника, в котором царит тошнотворно-сладковатый трупный запах, смешанный с запахами каких-то медпрепаратов и авиационного керосина. Наши ребята будут лететь "на родину милую", увы, не одни. На борту уже находится ещё с десяток гробов, аккуратно составленных вдоль бортов и тщательно пришвартованных. Значит "тюльпан" уже собрал свою очередную скорбную жатву на других афганских аэродромах.

Фурсова повезли на его родину, в Ульяновскую область. Так пожелала его супруга. Зиновьева - в Луговое, где он служил и где оставалась его семья. Славку Рубцова - в Удмуртию, в Ижевск, откуда он был родом. А Витьку Потоцкого - в Торжок. Там были, кажется, его жена и ребёнок. (Много позже, в начале 90-х, когда я уже служил в Малино в должности НШ эскадрильи, в один из зимних дней, когда не было полётов, мы сидели в штабном кабинете, небольшом и уютном. Кроме комэска, его зама и меня здесь находились ещё несколько лётчиков, заполнявших лётные книжки и полётную документацию. Штаб был, пожалуй, единственным помещением, отапливаемым с помощью самодельного, но достаточно мощного обогревателя, в продуваемом всеми ветрами щитовом учебном корпусе. Как всегда, говорили о чём угодно, травили авиационные байки, а когда писарь эскадрильи Галина Васильевна Купрышкина отсутствовала, то и курили, пока болтовня не начинала раздражать комэска, и он не прогонял всех посторонних в класс. Вот и в этот раз уже не помню, о чём зашла речь, но я начал рассказывать об описываемом мною случае и назвал фамилии наших ребят. Когда я упомянул Витьку Потоцкого, то один из лётчиков, Сашка Потоцкий, тихо вымолвил, что это был его брат. Это было для меня настолько неожиданно, что в первый момент я даже не знал, что и сказать. У нас в эскадрилье было двое лётчиков с этой аристократической фамилией. А тут вот такое совпадение. И действительно, как рассказал Санька, его брат погиб в тот год, когда он только заканчивал лётное училище.)

В середине августа прибыла замена лётчикам 1-го и 2-го отрядов. Приехал и новый командир эскадрильи. Им оказался мой однокурсник по училищу Санька Викторов. Правда, в училище мы были в разных учебных эскадрильях, я в первой, а он в четвёртой, но мы сразу же узнали друг друга. Я уже упоминал о том, что многие наши ребята, попавшие после выпуска на восток, сделали хорошую карьеру. Вот и Санька уже комэск. (А в 1992-м, когда мы собрались в Сызранском училище на двадцатилетний юбилей выпуска, он приехал туда уже в чине полковника, будучи далеко не второстепенным начальником в Торжокском центре боевого применения армейской авиации).

Несмотря на то, что заменился только лётный состав, да и то не весь, а техсостав и личный состав обслуживающих подразделений оставался прежним, новый командир сразу же начал наводить порядок и подтягивать дисциплину. Да иначе и нельзя. К сожалению, большой процент потерь принесли нам элементарные расхлябанность и действия на авось.

Вот и подошёл наш профессиональный праздник - День Воздушного флота. Теперь сюда всё чаще стали приезжать из Союза различные концертные коллективы. Вот и сейчас перед нами выступала группа московской филармонии. Да и ансамбль нашей дивизии дал, по местным меркам, неплохой концерт. У них там один старлей сам сочиняет миниатюры, сам в них участвует, ведёт конферанс. Словом, есть что показать такое, чтобы люди посмеялись, расслабились и отдохнули.

Вновь прибывшие экипажи постепенно втягиваются в работу, а мы, не успевшие ещё замениться, слоняемся без дела, стараемся не падать духом и ищем, как скоротать время и при этом оставаться самими собой. К сожалению, не всем это удаётся и кое-кто пытается заглушить тоску алкоголем.

По утрам по-прежнему заставляю себя делать зарядку. Занимаюсь музыкой и начал учиться играть на баяне. Уже что-то и получалось, но потом кто-то взял инструмент, и вот уже вторую неделю не можем его найти. Скорее всего его также позаимствовали как лекарство от тоски. По-прежнему читаю всё, что попадётся под руку, и в первую очередь классику. С огромным удовольствием перечитал когда-то читанный уже роман А.Толстого "Хождение по мукам". Здесь, в этой обстановке, когда нервы будто обнажены, переживания героев романа Телегина, Даши, Кати, Рощина воспринимаешь, как свои собственные. Так близки и понятны становятся их любовь, верность, пронесённые через годы страданий и лишений. Читаешь и невольно соизмеряешь их чувства со своими собственными. Да и вообще, оставаясь наедине с самим собой очень многое осмысливаешь заново, о многом думаешь и размышляешь, и очень многое начинаешь ценить, то, чего раньше не ценил и не берёг.

Вот проходит и последний день уходящего лета. Здесь он внешне ничем не примечателен. Такое же синее-синее небо, горы в хрустальном мареве, ослепительное солнце, которое стало лишь чуть позже всходить да раньше скатываться за вершины хребта. По утрам и ночью стало прохладно, и пришлось доставать курточки, сложенные уже в надежде на скорую замену. А вообще, глядя на здешнюю погоду и ландшафт, не верится, что где-то есть нормальные дождевые облака и идут дожди, что где-то они даже заливают землю, что где-то есть зелёная трава, а леса покрываются осенним разноцветьем. Уже не верится, что где-то ждут не дождутся родные и любимые глаза...

По-прежнему не летаю. Как-то подошёл комэск и спросил, не хочу ли я полетать с вновь прибывшими лётчиками за инструктора. Я обещал подумать, но вскоре ответил отказом. Зачем это мне? Как говорят, завязал, так завязал. Но он и не настаивал. Часто хожу на вышку оперативным дежурным, и этого достаточно.

В середине сентября уехали уже все ребята из 2-го отряда. Наш кадровик разговаривал с офицером из отдела кадров в Кабуле, и тот сказал, что центральные округа дают замену очень неохотно и приходится постоянно посылать им телеграммы, напоминать.

Вместо Зиновьева на должность командира отряда приехал лётчик из Прикарпатья, Володя Кабдулин. Здоровенный парень, бывший когда-то кандидатом в мастера спорта по какой-то борьбе, из-за которой у него, видимо, возникли проблемы с позвоночником. Поэтому он сразу же по приезде стащил где-то доски и наложил их под матрац, чтобы жёстче было спать. По утрам он занимался какой-то мудрёной гимнастикой для йогов. (В конце 80-х мы потом с ним встретимся по службе в Малинском полку).

Приезд новых людей, с одной стороны, оживлял тягостную обстановку постоянного ожидания, а с другой подогревал ощущение того, что ты всеми позабыт, позаброшен и никому до тебя нет дела. Вновь прибывшие лётчики уже втянулись и как раз где-то в конце сентября понесли первые потери. Я имею в виду экипаж капитана Степанова, о котором я упоминал ранее и вместе с которым погиб Борода.

Позже, уже в Тамбове, я узнал, что мне на замену готовились последовательно два или три командира экипажа, но у всех у них, доселе живых и здоровых, успешно бороздивших воздушное пространство Московского военного округа, вдруг резко ухудшалось здоровье и полёты в горах становились для них противопоказаны.

Лишь в начале ноября 1981 года приехал, наконец-то, мой заменщик. Им оказался не кто иной, как также мой бывший однокурсник по училищу Вовка Пятунин. Он летал в Подольске. Успел уже трижды жениться и столько же раз развестись. Поэтому, когда ему предложили поехать в Афган, он согласился без лишних колебаний, так как, говорит, уже подустал от разгула холостяцкой жизни.

4 ноября в последний раз пересекаю границу по пути на Родину. Прощай Афган! А уже несколько дней спустя мы с моей любимой идём среди праздничного и ликующего народа на демонстрации в Ефремове в честь 7 ноября. На любительской фотографии я запечатлён рядом с Надеждой и ещё с кем-то из знакомых. Стою в лётной курточке, худой, но улыбающийся и безмерно счастливый. В той весёлой и праздничной толпе, в замечательный морозный день поздней осени всё пережитое воспринималось как что-то нереальное, как дурной сон. Здесь люди ликуют и веселятся, а где-то среди опалённых солнцем гор и пустыни гибнут наши ребята... Об этом тогда мало кто толком знал, а тем более задумывался.

Лишь спустя несколько лет об этом заговорят во весь голос. Хочется чтобы обо всех не вернувшихся с этой войны мы не забывали никогда.

145

Комментарии: 2, последний от 07/04/2014. © Copyright Черкасов Михаил Алексеевич (19mvp51@mail.ru) Размещен: 30/11/2009, изменен: 30/11/2009. 56k. Статистика. Статья: Афганистан	Оценка: *9.003** Ваша оценка:

Черкасов Михаил Алексеевич Воспоминания командира вертолета

Черкасов Михаил Алексеевич
Воспоминания командира вертолета