ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Мещеряков Юрий Альбертович
Меморандум Платова

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 8.91*13  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Фрагмент романа "Меморандум Платова". Привязано к реальным событиям, но в целом это художественное произведение.

  
  
  

Эпизод 3. Знак Стрельца

  
  
   Течение жизни - всё, что у нас есть. Пока тебя несёт потоком, ты жив, ты в строю, это твоя Река... Но вот широкая водная гладь вздрагивает первой рябью от утреннего дуновения, потом, поддавшись порыву ветра, начинает волноваться по-настоящему, а после бурного таяния снегов с утёсов в неё рушатся камни, сходят селевые лавины, в узких местах течение ускоряется, закручиваясь в водовороты... Впереди пороги, они неотвратимы... Но это Река твоей жизни, это твои пороги, ты должен их взять - другого не дано.
   Течение жизни - больше, чем слова. Сердце Платова замирало в предчувствии завтра: где-то там скрываются открытия, равные Колумбовым, чужие земли, чужие люди, несметные сокровища древнего Востока. Любопытство ломало все преграды, а стабильное давление сто двадцать на семьдесят подсказывало, что всё будет нормально... В силу возраста перед будущим не было страха, но вот мать... Она с испугом смотрела на его горизонты, теребила лацканы наглаженного кителя, Иван же был уверен - ничто не может сломать его жизнь, потому что жизнь - река, её невозможно остановить. "Мама, о чём ты думаешь? Это такая работа. Я к ней готовился. Я всё умею". А мама, как и другие мамы, думала о диких горцах, которые тайными тропами пробираются в лагерь сопливых советских солдат. Платов не знал, что писать матери в ответ на её письмо, врать, придумывать, что внезапно поменялся адрес, и вместо города и улицы в нём появился номер полевой почты. Что же здесь непонятного, когда до афганской границы рукой подать? "Не бойся за меня, я - сильный. Другим хуже, чем мне. Тем, кто не понял, куда пришёл".
   Что ещё он мог написать? И так целая страница оправданий, как будто он уходил добровольцем.
  
  
  * * *
  
   -Гюльчатай! Открой личико! - Булыгин, взводный третьей роты, с задней скамьи попытался громким шёпотом разнообразить лекцию-инструктаж замполита батальона Писарева.
   Замполит отложил в сторону тонкую брошюру, отпечатанную на жёлтой газетной бумаге, посмотрел в сторону нарушителя дисциплины.
   -Гюльчатай, Гюльчатай... На большее ваших извилин не хватает?
   -Никак нет, товарищ майор, хватает. Фильм с товарищем Суховым и моим тёзкой Петькой является самым лучшим пособием для изучения стран Востока, в частности, Афганистана, поскольку события там разворачиваются почти по соседству и...
   -И что?
   -...раскрывают черты характера и обычаи восточных народов.
   -Вижу, что подготовлен, во всяком случае, на словах. Так вот, товарищи офицеры, об этом и разговор, о бдительности. Все знают, чем для Петьки закончилось его неуместное и настойчивое любопытство. Исполнял бы служебные обязанности - остался бы жив.
   -Так это же кино.
   -Булыгин только что сказал, что хорошее пособие...
   -Изголодался Петька по девкам, вот и попал, - поддержал не то взводного, не то замполита Ковтун, батальонный комсомолец, его взгляд при этом уплыл куда-то в сторону, он сочувствовал бойцу Красной армии, а заодно и себе, обычному прапорщику, заброшенному на два года к чёрту на кулички.
   -Наши девчонки в сто раз лучше, без вариантов.
   -Танец живота танцевать не умеют.
   -Ага. В соседнем кишлаке умеют - с мотыгой в борозде, - Ковтун был неумолим, и лекция потихонечку становилась балаганом.
   -Товарищи офицеры! - Замполит постучал указкой по переносной трибуне - заканчиваем отступление от темы.
   Диковинный этнографический инструктаж при входе в Афганистан предписывался политуправлением Туркестанского округа всем подразделениям и был жизненно необходим. Большинство офицеров по недоразумению считали, что со своим высшим образованием они достаточно знают о том, что происходит вокруг, но незнакомый мир даже в масштабах этой первобытной азиатской страны оказался настолько огромен, что больше походил на другую планету. Ну, например, носить паранджу в конце двадцатого века, это каково? Не по странной прихоти своевольной дамы-феминистки, а совсем наоборот, потому что так требует её строгий муж или отец, а вместе с ними имам уездной мечети. Наши таджики, то есть таджички, уже лет пятьдесят как забыли про паранджу, если только не хранят в шкафах в качестве музейной древности. А местные афганки носят их даже в жару, когда асфальт плавится, когда от духоты дышать нечем. Так куда движется цивилизация? Отчасти это и была тема инструктажа, ради которого офицеры и прапорщики батальона собрались в большой брезентовой палатке.
   -Итак, продолжаем, - замполит прокашлялся, - Афганистан - восточная мусульманская страна, здесь многие вещи могут показаться нам, советским людям, необычными. Например, в домах афганцев есть мужская и женская половины, окна женской половины всегда выходят во внутренний двор, на женскую половину чужим мужчинам входить нельзя, это табу. Нельзя рассматривать лица женщин, к женщинам нельзя проявлять интерес, это тоже табу. Если при выполнении служебных обязанностей окажетесь в гостях - всё может случиться - их нельзя приглашать за стол, у женщин свой стол, и вообще, женщина, ханум - не собеседник, она... Как бы это точнее сказать... Она - принадлежность мужчины.
   -Вот бы у нас так было!
   -Главное, конечно, религия. Афганцы строго соблюдают религиозные обряды. Для них ислам крайне важен, он определяет сущность этого народа, даже совершенно необразованным людям он объясняет примитивную конструкцию мира. Никакое другое устройство, кроме мусульманского, они не признают. Эта тема для афганцев вне обсуждения. Аллах велик и Мухаммед пророк его - это не только формула речи, это главный принцип их бытия. Каждый, кто немусульманин - неверный, гяур, то есть человек, на которого не распространяется... Короче, которого можно убить, и по шариату - по их мусульманскому закону - им за это ничего не будет.
   В этом месте замполит оторвался от своего конспекта, от инструкции, было видно, что он размышляет сам. Видимо, что-то уже слышал об этой странной чужой религии, хотя для него, как и для всех коммунистов и комсомольцев, любая религия была странной; свою же коммунистическую идеологию они религией не считали.
   -Товарищ майор, зачем это всё? - вывел его из раздумий вопрос Платова.
   -В смысле, зачем мы здесь?
   -Ну, да. С интернациональным долгом понятно. Партия приказала, мы выполняем. Я говорю о другом. Мы не знаем их жизнь, не понимаем, как она устроена. Вот что они в итоге хотят?
   -Бандитизм, насилие над людьми, террор в масштабах страны... Вряд ли они этого хотят, так что моральное основание для нашего вмешательства на лицо.
   -Наверное, они сами должны разобраться, что им нужно. Мы к тому же не мусульмане.
   -Сдаётся мне, Платов, ты не единственный, кто об этом подумал, - язвительно бросил замполит, уставший доказывать очевидное, - в Москве всё взвесили и приняли соответствующее решение. Что до афганцев, в своём бардаке сами они никогда не разберутся.
   -Ага. Мы точно разберёмся, - пробубнил себе под нос Ковтун.
   -Это не тема инструктажа, но раз так стоит вопрос, я вынужден напомнить: афганские события стали для нас актуальными, когда в Кабуле был убит премьер-министр Тараки, друг нашей страны. Возникла угроза сползания Афганистана под западное влияние, новый премьер Амин учился в американском университете и был связан с ЦРУ. Афганистан мог стать нашим врагом. Убедительно, Платов?
   -Вот теперь убедительно, товарищ майор, а то бандитизм, террор - это всё для местной полиции, для царандоя.
   -Продолжаем занятие. Теперь по теме. Устройство афганского дома...
  
  
  * * *
  
   Какие красивые у афганцев названия: Саланг, Гардез, Газни, а вот Киджоль, Алихейль, Пактия, Герируд, Герат... Так ведь? Платову досталось не менее красивое - Баграм, жёсткое, мужественное. Но Баграм, древний город и крупный гарнизон, расслаблял и военных, и гражданских, скрывал реальность. Не стреляют. Если, конечно, не считать наши гаубицы разных калибров и "Грады", эти-то стреляли, считай, круглосуточно, не стеснялись. Журчали искусственные арыки, зеленели палисадники, управленцы или штабные, как ни назови, начищали до блеска ещё союзные коричневые туфли, в соседних баграмских лавках, в дуканах продавались джинсы и батники, тонкое женское бельё, наборы косметики, тут же японские магнитофоны, кассеты с музыкой, в основном с иностранной попсой, но был и Высоцкий. Откуда? Подходящий вопрос. И была одна проблема, которая вначале казалась самой главной - укрыться от вездесущей отупляющей жары. Как только солнце подбиралось к полудню, гарнизон вымирал. В кабинетах больших начальников ещё встречались кондиционеры, но это в виде исключения, что до солдата, то ему бы найти островок тени, хоть у грибка дневального, хоть под козырьком ангара, хоть в окопе на посту охранения. Под тяжёлым бронежилетом на груди, на спине скапливается пот, нагревается потёртая каска, от неё нагревается темя, затылок. И снова, оставляя долгие солёные борозды, по шее, по вискам скатывается липкий пот.
   Это была вселенская проблема. Но тут же на неё накладывалась другая: несмотря на жару, нельзя пить открытую воду, строго-настрого нельзя, да и любую другую воду надо попридержать во фляжке. А доктора с умным видом говорят, что человек должен выпивать три литра воды в день. В условиях Баграма - это отвар верблюжьей колючки. Но кто бы знал, где взять эти три литра на боевой операции? И что делать, когда, не успев сделать глоток, чувствуешь, как он превращается во всё тот же противный, липкий пот? Какая-то бесконечная цепь мучений. Но солдат стерпит всё, так или иначе, ему отступать некуда.
   И всё-таки Баграм - райское место... Не стреляют.
  
   В модуле, в сборно-щитовом строении, где разместили офицеров десантно-штурмового батальона, было по-спартански аскетично. По углам комнаты стояли три койки, в четвёртом углу - платяной шкаф для армейской амуниции, у окна - слегка обшарпанный однотумбовый стол с настольной лампой и графином для воды. Особой приметой были гвозди-сотки, они торчали над всеми койками, нарушая обычное убранство комнаты, и предназначались для автоматов и разгрузок с магазинами и гранатами.
   На одной из коек, не раздеваясь, в берцах, в форме нового образца лежал старший лейтенант из местного разведбата. Он безучастно курил, выпуская в потолок струю дыма, и на прибытие Платова отреагировал меланхолично:
   -Салам, бача.
   -Здорово, - Платов остановился у двери, осматриваясь.
   -Похоже, мы соседи, - старший лейтенант оказался нетороплив и немногословен, - Аркадий... Курнаев, для своих - Стрелец.
   -Иван, Платов. Для своих Иван и есть.
   -Из Союза? - Он лениво скосил взгляд на нового постояльца, - видно, что из Союза. Хм, свежий, как из прачечной. Как там?
   -Никак. Ветер-афганец, песок на зубах, пустыня до горизонта.
   -Знакомая песня.
   -Нас держали на полигоне для адаптации, задолбали наставлениями. А дома, в Термезе, жена носом хлюпала. Единственная мысль мозг пилила: быстрей бы сюда, за речку, раньше сядешь - раньше выйдешь. Вот она и сбылась.
   -Ты с юмором, - сосед наконец-то заинтересовался прибывшим, - Термез, эх, благодатные места. Новбахор, арык журчит, узбеки травкой торгуют. Не ценишь ты мирную жизнь, дружище. Вспомнишь ещё.
   -Вспомню, от неё не спрячешься, - Платов неуместно вздохнул.
   -Выпить есть что?
   -Сообразим, оформим прописку по всем правилам. Сейчас один приятель подтянется.
   -Ладно, закуска за мной.
   Бутылка союзной водки, пшеничной, мягкой, ушла быстро, с ней две банки тушенки с гречневой кашей, разогретые за модулем в трофейном котелке на двух кирпичах и одном сигнальном патроне. Закурили. Курнаев, немного оживившись, вводил молодых офицеров в курс дела, лишнее наставление никому не помешает, имеющий уши да услышит.
   -Год назад на сторожевой заставе, здесь недалеко, случай был. Днём, в жару, когда все, кроме дежурной смены, отдыхали, боец с целым ящиком патронов рванул к духам. Думал, не засекут. А на заставе за командира молодой лейтенант оставался, из Союза недели две-три как прибыл. Летёха сначала кричал беглецу, потом стрелял в воздух, потом не поражение, короче, убил нах... предателя. Метко стрелял, первой же очередью между лопаток.
   -А дальше?
   -Дальше, ясно что - прокуратура.
   -Так что он должен был делать-то? - Ковтун, их третий компаньон, замер в ожидании другой версии, хотя для политзанятий при таких делах ни одна из них явно не годилась.
   -Как что? Стрелять. Стрелять предателей! - Рассказчик зло прищурился, сквозь табачный дым оглядел заинтригованных слушателей, - а вот убивать не надо бы... Поменьше большевизма. Делай, что приказывают, что в инструкции написано, а в остальное не лезь. В конце концов, этого козла-изменника можно было и на боевые списать. Обстрел, случайный выстрел, снайпер... А летёха слишком правильный оказался, начал докладывать командованию, рапорта писать, дописался. Сам на себя и написал, запустил маховик.
   -И что теперь?
   Байка или нет, но Платов, задавшись вопросом, что же здесь на самом деле происходит, теперь хотел дойти и до ответа. Разведчик с годовым стажем в Афгане, пожалуй, будет лучшим наставником, чем их добросовестный замполит. Обычный солдат обычной войны, Курнаев и не пытался выглядеть героем. Среднего роста, такого же телосложения, с неброскими чертами лица, он выделялся только мягкой походкой, как если бы не наступал на пятки и всегда был готов к броску. Его глаза снова сузились.
   -Если предположить, что всё так и было, как я рассказал, если по всем правилам, то парню хана, трибунал и срок за умышленное убийство.
   -Но ведь война же?
   -Какая нах... война? Кто тебе сказал? Интернациональная помощь братскому афганскому народу, газет что ли не читаешь, комиссарскую правду не слушаешь? А там, между прочим, объявлена официальная позиция. Усвоил, бача?
   Старлей растянулся на кушетке, глядя в низкий потолок комнаты, молча несколько раз затянулся вонючей "Примой" и, разговаривая, как будто сам с собой, негромко добавил:
   -Понимаешь, при полном раскладе тут одно из двух: или этот боец был в конец оборзевший наркоман, или хуже того - молодой, которого дембеля послали в дукан за водкой. А летёха убил его по незнанию. Да и откуда ему знать местные расклады... Вот такой зигзаг получается. Если окажется второе, а по закону подлости окажется именно второе, ни красный диплом, ни партийный билет парня не спасут. Выйдет лет через десять с зоны, а на душе синяя заплатка величиной с два кулака.
   -Так это что - правда? - Вопрос перетекал в ответ, ответ становился очевидным. - Гм, какой-то обоюдоострый служебный долг.
   Старлей приподнялся на локте, внимательно, изучающе посмотрел на взъерошенного Платова. Тот, несмотря на выпитую водку, на отяжелевшую голову, продолжал делать открытия, дорисовывая условия задачи, в которых вдруг оказался, его серые клетки наполнялись всяким хламом, то есть информацией, и по мере наполнения в них выстраивалось что-то бессистемное, нелепое, что-то близкое кошмарам Сальвадора Дали.
   -Иван, а ведь ты, что тот летёха, несгибаемый, как инструкция... Но голова варит. Значит, поймешь, тут что ни байка, что ни анекдот, всё из жизни, всё в десятку, а то, что юмор чёрный... Так откуда другому взяться. И ты привыкнешь, бача.
   -Аркадий, а как здесь с этим, с выпивкой? - Ковтун, заполняя паузу, характерно постучал пальцем по горлу.
   -Если ещё найдется, - разведчик расплылся в саркастической улыбке, - то расскажу.
   Платов вопросительно оглянулся на своего напарника по службе, в ответ тот удовлетворённо приподнял бровь.
   -Мне тут землячки фляжку местного самогона подогнали, так что если...
   -Годится, неси.
   Самогон, который принёс батальонный комсомолец, оказался подозрительно тёмного цвета, некрепким, на вкус - полная гадость, но в голову после него всё-таки ударило.
   -Кишмишовка, - увидев вопросительные взгляды, заключил Курнаев, - местное пойло, гонят из... А чёрт его знает, из чего гонят, может, из тутовника. Барыги в дуканах торгуют из-под полы, между прочим, пользуется спросом.
   -Часто выпиваешь?
   -Ну, ты спросил, бача. Был бы повод. А какой твой интерес?
   -Как бы в порядке изучения обстановки, - Платов хитро улыбнулся, больше ожидая реакцию, чем сам ответ, потому что интереса у него не было ровным счётом никакого.
   Курнаев отреагировал низким горловым звуком, издалека напоминающим смех, посмотрел на него долгим взглядом, пытаясь понять, достоин ли собеседник ответа.
   -Выпиваю, не обращай внимания. Когда надо быть в форме - я в форме. Остальное - детали. Вот послужишь здесь полгода, а то и месяца хватит, и у тебя всегда найдётся и причина, и повод.
   Ковтун уснул, пьяно уткнувшись в подушку. Платов и Курнаев вышли из накуренной комнаты, устроились на скамье в курилке и медленно, по колпачку, под долгий разговор добили полупустую фляжку. Сквозь не видимую в ночи масксеть проглядывали близкие афганские звёзды, мириады звёзд, из которых ярким поясом выкладывался холодный Млечный путь. У каждого свой путь.
   -Знаешь, Иван, я рассказывал о летёхе... Это не байка, совсем не байка, - захмелевший разведчик прокручивал в голове свою короткую армейскую жизнь, разминая в пальцах потухший окурок.
   -Что же тогда? - Платов насторожился.
   -Это я рассказал о себе, о другом, из прошлой жизни.
   -Аркадий?...
   -Почти как в песне, мой командир меня почти что спас, но кто-то на расстреле настоял... Меня каждый день тягали в прокуратуру. Полк уходил на операцию, на Бамиан. Командир дал добро, и меня включили в приказ офицером связи... А там прошло три недели, потери у нас, гибель местного населения, в общем, прокурорский следак сдался. На моем расстреле никто не настаивал, хохма... Короче, мой вопрос решился сам собой, потерял актуальность, не стали заострять... Вот только я сам не могу забыть того солдатика. И чёрт бы с ним, с изменником, но позже я увидел его довоенные фотографии, а там отец, мать, там невеста и сам он ещё школьник, все улыбаются, там счастье мирной жизни, а здесь сплошное дерьмо, и я со своим первым разрядом по стрельбе.
   -Поэтому ты - Стрелец?
   -Не-е... Мой знак, огненный, целеустремлённый. И Стрелец, и стрелок, и очень много практической стрельбы. Всё совпало.
   -Стрелец, зачем ты мне это рассказываешь?
   -Ты спросил, много ли я пью. Я тебе дал развёрнутый ответ - много, Ваня. Да и носить в себе... Знаешь, как это бывает... В другую дивизию, в разведбат перевёлся, думал, забудусь, отпустит, здесь некогда рефлексировать, много горячей работы, да и нынешний командир на награды не жадный. Пью, поминаю своего первого, которому между лопаток... С тех пор я никому не выстрелил в спину, ни одному духу.
   Платов сосредоточенно слушал, он умел слушать, и, уловив в последних словах разведчика и второй, и третий смысл, приподнял голову, посмотрел вопросительно в глаза.
   -И чистые родники наполнятся алой кровью, - Курнаев неприятно оскалился. - Ты хотел спросить, скольких я уже... Знаю, что хотел.
   -Почти угадал, дёрнулась мысль...
   -Хм, и не спросил. Хорошо, что не спросил - тебе это ни к чему, да и не важно. Важно другое - за ними не спрячешься.
   -Стрелец, как это - убить человека? - Платов почувствовал, что покраснел, но в ночной темноте эта неловкость была не видна, а спросить, так или иначе, было нужно. - Если что, без передачи, я - могила.
   -Да брось, никаких тайн, народ здесь простой, военный. Здесь, если что, своих не сдают. Ты - солдат, я - солдат. Стрелять придётся - это работа, не отмажешься, бача. Нравственная планка мешает? Не дрейфь, перешагнёшь. И запомни одну вещь, убить человека страшно, убить врага - высокая честь. Хотя, что я тебе говорю? Будет надо - ты это сделаешь, как учили, и не ради саурской революции, а ради себя и своих сопливых бойцов. Не ломай голову, всё будет, как надо, чики-пики. А вот когда ты захочешь посмотреть в глаза убитому врагу... а ты захочешь, ха-ха, - у Курнаева снова что-то заклокотало в горле, наверное, это был смех, - считай что ты созрел. Позови меня тогда, не забудь, обмоем.
  -Что обмоем?
  -Кого, летёха. Тебя, новорождённого. Что-то я разболтался сегодня. Ну что
  там у нас с флягой?
  
  
  * * *
  
  Вздрогнув, скрипнули врата Тамерлана, величественные врата на Восток. В приоткрывшуюся щель осторожно подул пыльный суховей. Тяжёлые створки и раньше приходили в движение, пропуская владык и завоевателей, пропуская, ведомый ими, казалось, нескончаемый поток народов. Шли люди, вдыхая знойный воздух, громыхали на бездорожье арбы и телеги, ржали лошади, ревели верблюды, бряцали о кольчуги зазубренные в боях мечи. Веками из бескрайних азиатских степей тянулся этот поток на Запад, вслед за солнцем, пока однажды не ослаб, а позже - не иссяк совсем. Мировая история, не заметив, пролистнула одно столетие, а следом другое, третье. Теперь и мы заглянули в эти врата, подставив лицо ветру-афганцу. Но оказалось, что это и не суховей вовсе, а обжигающий шторм пустыни. Но мы же не завоеватели, почему же так забивает песком глаза?
  
   В Панджшере начиналась армейская операция. Огромное количество войск двинулось в ущелье, в прилегающие районы. Пора, достал уже этот бессмертный Ахмад Шах, хозяин Панджшера, феодал в классическом смысле и заноза в заднице во всей нашей афганской кампании. Сколько покушений на него проведено местной контрразведкой, и всё впустую, остался самый прямолинейный, самый сомнительный и тупой выход - нещадно бомбить, накрывая большие площади, и надеяться на удачу. Смешно, но именно его прозвали Масудом, счастливым, удачливым - как хочешь, так и понимай - ему всегда везло, начиная с давнего исламского мятежа против премьера Дауда. Таких, как он, лучше было бы иметь в друзьях... Но историю не перепишешь...
   "Какие высокие горы! А-а, это ещё не высокие? Читай карту, там всё обозначено. Это только две тысячи. Чёрт, еще сотня метров вверх, и я сдохну. Но не надо демонстрировать слабость, никто не оценит. Стрелец ничего об этом не говорил. А как же бойцы? Их никто не готовил к таким нагрузкам, никто не ждал... Не имеет значения - обратной дороги нет". Рваные, незаконченные мысли блуждали в голове Платова, не связывались, не соединялись, не давали ответа на обыденный вопрос: зачем? Зной. Зной внутри, в лёгких, снаружи - на лице. Но воздух абсолютно сухой, и это спасает, "мотор", несмотря на прежние опасения, работает ровно, как часы. Рваные мысли не останавливались, продолжали бесцельно блуждать, опускались до простых чисел. Тринадцатый день операции, к вечеру заберёмся на три тысячи, в батальоне уже пять убитых и снова тринадцать - раненых. Посреди размышлений всё тот же обыденный вопрос: зачем? Должен же быть и ответ...
   После трех тысяч начали спуск в долину.
  
   Утром взвод Платова напоролся на небольшой уютный кишлак Санги Хан, что расположился в долине Пирингаль, в широкой низине по обеим сторонам реки, больше походившей на ручей. Удалённый от горных склонов, открытый со всех сторон, кишлак хорошо просматривался и никакой опасности для взвода не представлял. Больших домов-крепостей, как в Баграмской зелёнке, здесь не было. Шли легко, быстро, парами, один боец осматривает строение, другой прикрывает. Малые домишки-дувалы осматривали больше для формальности, чтобы в спину никто не выстрелил, над теми, что крупнее, работали всем взводом. Общее прикрытие обеспечивал ротный, капитан Свиридов, со своей группой управления и с другим взводом, который он постоянно держал при себе.
   В одном из дувалов, во дворе, благодаря восьмикратной оптике, Платов увидел безоружного афганца лет тридцати. Дом обложили раньше, чем тот сообразил, что происходит. Когда сообразил, попытался бежать, такова обычная реакция на страх - или бег, или ступор - но две короткие очереди заставили его остановиться с поднятыми руками. Бойцы у лейтенанта были правильные, выполнили то, что приказано, убивать духа команда не поступала. Растерянный, испуганный человек не пытался сопротивляться, но что он тут делал? Первое, что пришло Платову в голову - вернулся по хозяйским делам в свой дом, в свой кишлак, брошенный жителями три недели назад. Какой же он после этого афганец, горец, если вовремя не увидел целую роту шурави, рассыпавшуюся по всей долине? Разведчик? Разведчики осторожны и осмотрительны, поодиночке не действуют, да и не похож он был на душмана.
   Свиридов, которого бойцы за глаза называли Быком, отнёсся к пленному с воодушевлением и соглядатая, разведчика в нём признал сразу, без колебаний.
   -Платов, душка притащил? Хорошо. Вот он-то нам и расскажет, что за херня тут в ущелье творится. - Для большей ясности своих намерений он, не раздумывая, ударил афганца тяжёлым кулаком под дых. - Говорить будешь?
   -Нис фамиди! Нис фамиди, - с трудом выдохнул пленный. Откуда ему было знать, что хочет, о чём говорит на своём языке этот страшный, покрытый красными пятнами кафир.
   -Не понимаешь? А ну колись, сука. Кто такой, откуда, что делал в кишлаке?
   Афганец что-то невнятно мычал в ответ, пытался заработать снисхождение, что-то объяснить... Но у Свиридова, как у настоящего быка, уже наливались кровью глаза, его бесило, что он ничего не может понять из этого бормотанья.
   -Товарищ капитан, - Платов, всё это время остававшийся наблюдателем, напомнил о себе ротному, - он же неотёсанный крестьянин, вернулся домой, к своему хозяйству.
   -Или кто-то заставил его вернуться. Соображаешь, Платов? - процедил он сквозь зубы. - Взводу - привал полчаса, обедайте, а мы тут пока разберёмся с вражеским лазутчиком, выясним, где он гулял последние два дня.
   В пыльную глинобитную комнату с разбитым окном, выбранную под штаб, шумно дыша, уже вваливался Малыгин, взводный сапёров, приданных роте. После подрывов на минах и гибели солдат инженерно-сапёрного батальона, в котором он служил, у него сложилось своё отношение и к душманам, да и ко всем афганцам, которым он упорно не доверял. Малыгин молча привалился к притолоке и ждал указаний.
   -Есть взводу привал!
   -Разберёмся, допросим, а сапёр мне как раз и поможет, - ротный оглянулся на дверной проём, на Малыгина, - да, сапёр?
   Тот молча кивнул в ответ и недобро взглянул на пленного.
   -Курбанов! - Ротный крикнул в окно, за которым в тенёчке, привалившись вещмешками к стене дувала, прикрыв глаза, лежали солдаты группы управления. - Сюда, сучонок! Быстро!
   На узкой кривой лестнице раздался стук тяжелых шагов, и вот ленивый, неопрятный солдат с упрощённым выражением лица застыл на пороге, пытаясь приложить руку к панаме.
   -Курбанов, сколько раз говорил, не прикладывать руку к панаме за пределами полка. Будешь переводить, понял? И смотри, не дай бог, наврёшь, уши узлом завяжу.
   Солдат на всякий случай напрягся, его лицо ещё больше упростилось, кто его знает этого Быка, вдруг и правда, завяжет, он и здоровый, и без тормозов. Свиридов, собрав морщины на лбу, продолжал разыгрывать свой жестокий спектакль. По закону жанра, обстановка в нём должна была постоянно нагнетаться. Для Курбанова после родного кишлака в горах и учебного центра в узбекской пустыне третьей и крайней точкой в жизни была война. Побывать хотя бы на одном настоящем спектакле ему так и не пришлось, этот был первым. Он переводил вопросы ротного неумело, неточно, что-то бубнил, прожёвывая, недоговаривая слова, иногда не понимая афганца и не задумываясь о том, что последует дальше. Ещё хуже ему давался обратный перевод на русский.
   -Товащ каптан, он ничего не знает.
   -Всё он знает, - ротный зло ударил афганца ногой, - ещё раз спроси, где скрываются духи, где его банда?
   И Курбанов, и пленный были таджиками, но солдата судьба афганского таджика никак не беспокоила.
   Пока шёл допрос, Платов, устроившись на разбитом ящике в соседней комнате и вытянув оттоптанные с утра ноги, прямо из банки ел гречневую кашу, подогретую его бойцами на костерке. Разговор за стеной постепенно переходил на крик и рычанье, Свиридов устрашал афганца, бросая ему в лицо непереводимые ругательства, обдавал несвежим дыханием, закон жанра продолжал работать. Голос Малыгина не был слышан. Потом замолчали и остальные, ненадолго установилась тишина, нарушаемая хрустом песка и шарканьем тяжелых шагов.
   -Упёртый, бля... Ну и напрасно. Могли быть варианты. Кончай его.
   Дробно щёлкнул затвор. Ударила короткая очередь. Секундой позже Платов бросился в расстрельную комнату. Навстречу, чуть не сбив его с ног, вылетел с огромными испуганными глазами солдат Курбанов, споткнулся о порог и с грохотом провалился в тёмную щель лестничного пролёта. Взводный сапёров Малыгин держал автомат стволом вниз, всё ещё направленный на вздрагивающее тело афганца. В жуткой мгновенной тишине были слышны хрипы пробитых легких и бульканье уходящей крови.
   -Жив, сучонок,- констатировал Свиридов.
   Длинная очередь подбросила ватное тело, горячие гильзы ударили в грудь Платова, кислый запах пороха уже не был запахом далеких сибирских полигонов.
   -А нах... он нужен. Ничего не знает, - оскалился Свиридов на своего взводного. - Слышь, Платов, армянское радио спрашивает: зачем надо знать военную тайну? Само и отвечает: чтобы было, что сказать на допросе. Как в воду смотрели.
   -Олег... Зачем?
   Слов не было, мыслей не было, не было даже эмоций, только этот обжигающий, пульсирующий вопрос. И ещё смутное ощущение, что всем кроме него, Платова, известен правильный ответ.
   -Кто нас только не убивал, Ваня, - волчий взгляд Малыгина пронизывал насквозь. - Война, мать её... А что ты хотел? Они - нас, мы - их. Все просто. Вот и не усложняй.
   На лице Платова отражался сумбур переживаний, оно было открытой книгой с тем же единственным вопросом, с долгим многоточием, и Свиридов осёкся, придержал свой уличный хулиганский восторг, с трудом втиснув себя в образ строгого ротного командира.
   -Добивай кашу, и выдвигаемся. А это... потом обсудим. На войне как на войне, сам понимаешь.
   Впереди был долгий день, и с кашей, остывшей и потерявшей всякий вкус, надо было справляться, она казалась съедобной. Платов с остервенением размалывал её зубами, глотал полусухие комки и не давился. Солдат должен быть сыт и готов к действию, тем более - боевой офицер, а изорванный пулями труп врага с исходившей от него слащавой вонью не повод отказываться от еды. Надо набираться сил для новых побед... Вернулись мысли... Что за допрос? Узнать, как зовут, откуда родом, кто родители, есть ли семья, дети? Вот что надо было сделать, зацепить за живое. Подготовить к главным вопросам. В конце концов, дать помолиться и выстрелить над головой. Заговорил бы. А так, всё по Малыгину - око за око. И без результата. Чёрт, это я его сюда привел... По большому счёту, афганца было не жаль, всего за месяц это чувство изрядно потускнело. Лейтенант не видел его огромных зрачков, тот не кричал, не бился в истерике, ни о чём не просил. Это был не тот случай, о котором говорил Стрелец, но почему-то с первых же минут хотелось стереть его из памяти. Стереть навсегда.
   Ближе к вечеру оседлали очередной хребет и пошли по нему вверх, удаляясь от Санги Хана, легкие опять дышали как кузнечные меха, сжигали адреналин, помогая забыть чертовщину уходящего дня. На ночном привале рядом с Платовым присел Свиридов. Теперь он был готов сделать командирское внушение.
   -Закурим, Платов? - Он неловко покусал губы, словно выстраивая подходящее выражение лица. - Что там у тебя?
   -"Столичные" подойдут?
   -Давай, - ротный помял в толстых пальцах сигарету. - Не бери близко к сердцу... Не мы это придумали. Душман отказался сотрудничать, пришлось его ликвидировать. Вот и вся логика для отчёта. Можно добавить лирики: стойко держался. И что с ним делать, если он ни в чём не признаётся, с собой таскать? Отпустить нельзя, сдаст, отработает как разведчик и сдаст, или в спину выстрелит. Тебе уже стреляли, не забыл ещё? А на закате, как обычно, жди засаду. Я понятно излагаю?
   -Понятно, товарищ капитан, что ж тут не понять.
   -На прошлой неделе в этом районе, севернее по ущелью, духи расстреляли батальон у соседей. Это была местная банда, местная! усиленная кое-какими легионерами. Теперь спроси себя - этот душок там был? Попробуй ответить правильно, не ошибись... Мы никого не должны прощать. Он убивал наших ребят, это точно. Он знал, за что мы его кончим, всё по заслугам, всё по делам, потому и молчал. Ну что ж, умер, как мужчина, - закончив убедительный монолог, Свиридов вперил взгляд в Платова в ожидании ответа.
   -Да мне пох... товарищ капитан, - Платовым вдруг овладела злость, странным образом выходило, что ротный, прямолинейный и недалёкий, оказался прав, - убейте всех, кого поймаете, только моих бойцов в это дело не впрягайте, мне ими командовать и мне за них отвечать. Договорились?
   -Ладно, как скажешь, по рукам. Но ты не заводись так скоро, с полуоборота, ты вникай в ситуацию, ты вникай.
   Да, командир роты по-своему был прав. Он создавал подразделение, которое могло бы выполнить любую боевую задачу, исходя из любых обстоятельств, в том числе и тех, о которых не принято распространяться. Кто знает, какими будут эти задачи? Всё только начинается. Важно, чтобы никто не выстрелил в спину, да и не сдал тупо, когда припрут обстоятельства или родная военная прокуратура. Все должны быть повязаны, и не только интернациональной идеей, но и чем-то покрепче. Война - это серьёзно, это не для слабонервных. А взводный, что взводный? Обычная реакция обычного человека.
   -Наверное, хотели узнать мои планы на будущее? - Платов ухмыльнулся. - Докладываю. Доберусь до койки - дёрну кишмишовки и сутки буду спать.
   -Ха-ха-ха, - Свиридов благожелательно похлопал его по плечу, - вот это правильно, вот это по-нашему, только кто ж тебе даст целые сутки?
   -Так и знал, зажмёте.
   После проведённой психологической работы ротный, наконец, отстал. День заканчивался, это был чудесный майский день, почти без войны. Недалеко журчал горный ручей, с близких ледников тянуло вечерней свежестью. Что в итоге? Снова простые числа. Минус один - минус одна человеческая жизнь.
  
  
  * * *
  
   Прошедший год, год в Афганистане - как наваждение. Поверить бы самому, что прошлое невозвратно - оно рухнуло, полетело к чертям... Ещё недавно в Омске была у Платова эта странная Леночка, от которой он пытался отвертеться, и на полном серьёзе рассказывал ей про таинственный, шпионский Афганистан, где прячутся в засаде тарантулы и ядовитые змеи, а злой душман точит свой длинный кинжал. Она ещё жеманничала, дура... А сам-то кто? Афганистаном прикрывался. Или другой эпизод: он стоит, заметаемый пылью, на зимнем балконе, смотрит на пылающий у Хайратона трубопровод и пытается увидеть своё будущее. Вот оно будущее! Прямо сейчас распирает грудь. Как же всё изменилось...
   Но как только утром открываются глаза, и сквозь сон прорывается сознание, игра в "веришь-не веришь" теряет смысл, есть правила, им надо следовать. Платов - взводный, он человек в шкуре взводного. Должность - это и есть шкура, толстая, дублёная, обязывающая, из неё не вырвешься только потому, что устал. Набор его правил и длиннее и строже, чем у солдата; он отвечает за всё. Когда бойцы после рейда прячутся от него в каптёрке, пьют самогон, как сейчас, он только сдерживает ухмылку, кривит губы: думают, взводный не знает. Всё взводный знает, но он ценит чужую шкуру, чужую короткую жизнь не меньше своей, и это - маленький реверанс их солдатскому труду. Пусть придут в себя, расслабятся, чёрт с ними, заслужили, а он пока молча посидит у палатки, выкурит до фильтра пару "Столичных", подождёт, пока Свиридов соберёт вечернее совещание. Он бы и сам с ними выпил их дерьмового самогона - Платов усмехнулся - вместе вернулись бы в свой крайний бой, а с кем ещё? Но он в шкуре взводного, и не будет этого делать. Пить со Свиридовым, слушать его анекдоты про армянское радио, заезженную мысль, что пуштуны сами выбрали свою судьбу, а когда все напьются, бросать ножи в деревянный щит - это служба, от неё с утра болит голова, а сухое горло стягивает всё та же удавка. Наверное, ротному легче, в его понимании выбрать судьбу - значит, быть повинным в ней. Доказав в очередной раз эту мысль, он внезапно заснёт, не раздеваясь, его удавка ослабла... Пьют с равными... Ладно, бойцы, выпьем когда-нибудь после войны. Он снова усмехнулся. Когда все станут равными...
   Как наваждение... Тягомотина рейдов в лютую жару или блуждание по заледенелым хребтам, вечная нехватка воды и постоянная готовность встретить врага. Платов и не заметил, как всё это притерпелось, притёрлось, стало буднями, выработав другие рефлексы, не нужные человеку в обычной жизни. Вслушиваться в интуицию, доверять ей - вот такую статью добавил Платов в свой боевой устав. Терпи летёха, терпи боец - в общем, терпи казак, атаманом будешь.
   В конце лета они поднимались на Дару, высокую гору под четыре тысячи метров с поясом крупных камней в средней части. Какого чёрта сзади взвода оказалась разведка сто восемьдесят первого полка, никто не ответит, но "вжарили" разведчики из гранатометов от души, за духов приняли, и если бы не эти камни... Во взводе нашёлся придурок, который хотел ответить огнём, стрелять по своим! Платов дотянулся до него прикладом раньше, чем тот нажал на спуск. Разведчиков всё-таки угомонили, объяснив им с матюками, что они такие-то и такие-то козлы! только услышав родную русскую речь, они и остановились. Наверное, и тихо порадовались, что никого не убили. Два месяца назад рядом с его взводом на горном хребте разорвался артиллерийский снаряд... Это был пристрелочный, дымовой. Кто заказывал, кто так бестолково корректировал стрельбу - не важно, было важно, кто успеет отменить залп батареи. Взводу повезло - Платов успел. А вчера они штурмовали дом в окрестностях Чарикара, предварительно расстреляв все окна из подствольников и выбив массивные дубовые ворота, но всё равно напоролись на встречный огонь. Раненые и контуженные духи продолжали упорно огрызаться, оказывается, не только мы не сдаёмся в плен. Когда бойцы до них добрались, о пленных вопрос уже не стоял, перебили всех. Слава богу, взвод отделался двумя лёгкими ранениями.
   Так пусть выпьют своего пойла, чтобы в глазах не стоял красный туман, и не дрожали руки, а он пока покурит, сидя у их палатки, постережёт, просто побудет рядом. Завтра наступит новый непредсказуемый день, такой же, как предыдущие, на другое лучше не рассчитывать...
   Как наваждение... Первым из них троих, попавших в Афган, подорвался на противопехотной мине Игорёк Якубов, нехорошо подорвался, потерял ногу выше колена. Его это не сломало, он только стал злым, злым на всех, злым на всю оставшуюся жизнь, какой бы долгой или короткой она ни оказалась, хотя и раньше милосердием не отличался. Вторым выбыл из строя Чесноков, его БТР наскочил правым колесом на фугас. Честный, с тобой всё не по-честному, мастер спорта по дзюдо и самбо валяется в Ташкентском госпитале с раздробленными ногами, с разорванным ливером. "Ну что, Праценюк, ты доволен? Они исполнили твой приказ, кровью смыли свою вину". О себе в этом ряду Платов не думал, интуиция ничего не подсказывала ровно до того дня, когда он сам наступил на мину-итальянку, но она... она не взорвалась, не захотела. Тогда и сложился этот черный ряд. Нелепость какая-то... При одном воспоминании о Праценюке Платов презрительно сплюнул на горячие камни. "Демон! Сволочь! Мы воюем, дело делаем, а что он там делает? Наверное, пьёт молдавское вино кружками да мемуары пописывает. А может, продолжает изрыгать проклятья?"
   Наваждение кончилось внезапно. Однажды в декабре. Батальон Строева, батальон в котором служил Платов, двумя полными ротами, минометной батареей с двумя стволами забросили в район крепости Алихейль, что в провинции Пактия, на зачистку от духов приграничной с Пакистаном территории. Там на большом участке предгорий уже работали батальоны десантно-штурмовой бригады и мотострелкового полка из Газни, из других частей; много войск стянули, но согласно вводной информации, количество духов превышало все наши силы в несколько раз. Командование могло перестраховываться, преувеличивать вражеские силы, но когда рядом Пакистан, лучше перебдеть, чем недобдеть... Над горами висел туман, иногда переходящий в дождь и снег. Погода была мерзкая, под ногами чавкала размякшая земля, взвод Платова спасала небольшая пещера и скала, нависающая над позицией взвода и скрывавшая людей от сырости. Там и разводили небольшой костерок из собранного поблизости валежника, чтобы по очереди погреть руки и даже посушиться, если получится. Платов, разувшись, вытянув ноги, сидел у огня, когда из-за скалы появилась голова сержанта Сермягина, его заместителя, с выбившимися из-под шапки соломенными волосами. Для афганских гор его облик был необычен: синие глаза, конопушки на носу, белёсые брови, пухлые, полудетские губы. От него веяло запахом парного молока, рязанскими луговинами, тихой, почти забытой за расстояниями родиной.
   -Духи, товарищ лейтенант, - он говорил громким шепотом, как будто боясь, что за полтора километра за шумом предгорного ветра его услышат те самые духи, - их много.
   Платов неторопливо обул ботинки, зашнуровал покрепче. Если бой, то надо быть собранным и сосредоточенным, несколько секунд ничего не решат, суета всё испортит. И тут глазам взводного предстала неожиданная и жуткая картина. Туман уже поднялся, обнажив широкие рыжие предгорья, и по ним тёмно-серыми волнами поднимались моджахеды. На взгляд их было сотни. Внутри что-то напряглось, пальцы сжали автомат, как последнюю соломину. В бой вступила бригада, её батальон был ближе всего к накатывающейся волне. Ряды моджахедов медленно редели, но они продолжали идти, и в этом упорном движении было что-то устрашающее. На позициях бригады среди рассыпанных камней захлопали разрывы мин, били не прицельно, мешал всё тот же туман, он снова начал уплотняться, и надежда на авиационную поддержку, на вертолеты, исчезла сама собой. Для артиллерии дальность стрельбы была на пределе, духи же подошли почти вплотную, по своим бить никто не будет, это в кино шашки наголо и огонь на себя. В жизни нервы намного тоньше, это совсем не канаты... Активная стрельба развернулась на позициях от газнийского полка. Наконец, втянулся в бой батальон Строева, включая и взвод Платова. Пустые магазины летели один за другим, в батальоне уже были потери, но бойцам лейтенанта всё ещё везло. Через час у соседей резко снизилась плотность стрельбы, огонь стал одиночным, избирательным, это отчётливо слышалось в плотном воздухе - там заканчивались патроны. Моджахеды продолжали идти, это была уже третья волна. Стало не по себе.
   -Товарищ лейтенант, что делать-то? - Сермягин с бледным лицом выглядывал из-за плоского шершавого камня и был растерян. - Они прут и прут. -Не ссы сержант, гранаты нам на что? - Взводный пытался улыбнуться, растянув губы, обнажив эмаль зубов, но с холодными глазами улыбка оказалась зловещей, именно это и укрепило сержанта в мысли, что всё будет как надо, что другому не бывать. - Передай по цепи: стрелять одиночными, побережёмся. Иди.
   Был бы Платов морячком, да была бы у него безкозырочка с именем "Неприступный", "Непримиримый" на околыше..., прикусил бы он ленточку... На языке всё вертелась старая поговорка "Бог не выдаст, свинья не съест". Да, Бог не выдаст, Бог своих не выдаёт!
   -Это антиподы, они другие, они с нами не примирятся.
   Он нашёптывал себе эту мысль, словно в оправдание себе и своему автомату, который продолжал выцеливать приближающихся врагов. Нашёптывал, чтобы не забыть потом, когда всё закончится, когда надо будет найти ответ, зачем всё это. Было жарко. Выше, ниже по склону изредка рвались мины, широким веером, не прицельно ложились пулемётные очереди. Платов давно снял перчатки, чтобы металл на спуске стал теплее и ближе, чуть приподнялся над песчаным гребнем, выбирая очередную цель. Для духов возможен только один исход. Они должны умереть.
   -Мы с ними - антиподы, они люди другого мира, они чужие. Бог не выдаст... У нас даже боги разные.
   Автомат, его любимый АКС, грелся и уже стрелял неточно, но духи подошли так близко, что их доставали и рикошеты. Ещё один магазин. Остался последний. Бог не выдаст... Пуля звонко ударила в тяжёлый камень, вросший в гребень хребта, выбила из него несколько кварцевых песчинок и бесславно, с надрывом ушла в серое декабрьское небо. Платов сполз по склону, оглянулся на камень, которым только что прикрывал голову, отложил в сторону автомат, и подставив прохладному ветерку лицо, на секунду прикрыл глаза. Надо читать знаки судьбы, но лучше всего слышать ангела-хранителя, когда он орёт в оба уха: береги себя...
   - Фу-у, хорошо.
   Что может быть хорошего, когда кокарда вздрагивает в перекрестье вражеского прицела, знал только Платов. А сегодня ему были точно известны две вещи: смерть, старая карга, промахнулась - ещё не срок, но главное, что и после выстрела снайпера не было страха. Навалилась усталость, захотелось сделать большой глоток воды. Было всё, что угодно, только не страх, значит, война стала работой...
  Минутами позже перед соседним батальоном газнийского полка моджахеды, одурманенные гашишем, с криками "Аллах акбар!" бросились на штурм. Погорячились. Платов никогда не видел раньше, как работает "Охота", система минирования, теперь же он наблюдал словно в учебном фильме, как методично, одна за другой, подскакивают заградительные мины, выкашивая боевые порядки врага. И тут у духов что-то сломалось, как будто кончился их запал, они перестали сопротивляться, может быть, просто кончились боеприпасы.
   Какой тяжелый день... С флангов донеслись крики сержантов, что у них всё в порядке, сегодня во взводе нет потерь, даже раненых не было. "Я же говорил, Бог не выдаст..." Платов, наконец, опустил автомат с последним всё ещё полным рожком, положил на бруствер. Потом поднял к глазам грязные мозолистые ладони, стал рассматривать, как будто видел их впервые. Синие прожилки, линии жизни, линии судьбы. Все дело в них? Где тут записан сегодняшний бой? А где тот банный день с бешеным пульсом в парилке? Он боялся этого пульса, сорвавшегося с привязи, боялся попасть на мистический, сказочный юг, но только сегодня узнал, чего на самом деле надо бояться. Сколько сегодня расстреляно патронов, сколько пуль ушли в цель... Он что-то хотел запомнить, что-то важное. Когда шёл бой, он повторял эти слова. И вот ничего не осталось. Пустота как отдушина. Умение забывать - искусство, может быть, оно продлевает жизнь? Он искренне хотел вспомнить то, что лежало где-то в глубине сознания, это надо было вернуть, решить, как решают шахматную партию, где все ходы логичны и просчитаны, где можно высчитать следующий ход... Но как ни пытался, так и не смог вспомнить свой короткий меморандум, свой великий стих. Когда шли волны моджахедов, когда сыпались горячие гильзы и мир сжимался до мушки прицела, он отстукивал его в голове, как пишущая машинка. Теперь это важное уходило, словно пожимая плечами, извиняясь за досадную оплошность, меморандум не состоялся.
   Не стало наваждения, оно исчезло. Его сдуло, как утреннюю дымку. Осталась реальность. Есть сегодняшний день, и нет никакого другого дня. Может быть, это он хотел запомнить? И жить надо сегодня, а не когда-то в будущем, в мечтах. Нам всегда кажется, что белыми играем мы... Кто на самом деле играет белыми?
  
  
  * * *
  
   Баграм, райское место, почти курорт. Если можно было бы загорать, раскинувшись на плащ-палатках, на байковых одеялах, подставив бледные тела азиатскому солнцу, то все женщины гарнизона давно стали бы сочными знойными мулатками, источающими тропическую страсть. Не стреляют... Но всё когда-то заканчивается, и в марте восемьдесят пятого года, в один день ближе к вечеру Баграмский аэродром подвергся массированной атаке моджахедов реактивными снарядами, эрэсами. Боеголовки не пробивали бетон взлётно-посадочной полосы. У них была другая задача. Несколько снарядов неразборчиво упали на стоянке самолётов нашего истребительного полка. Разлетающиеся осколки пробивали корпуса машин, топливные баки, рвали плоскости крыльев, высекали из бетона искры. Три истребителя МиГ-23 сгорели полностью. Этот день можно записать как начало какого-то нового этапа в афганской войне. В общем, духи осмелели или оборзели, как ни назови, у них появились новые задачи и новое вооружение. Огонь они вели из небольшой, компактной реактивной системы залпового огня, что-то подобное нашему "Граду".
   Две недели поисков не дали результата, молодую "зелёнку" вокруг Баграма, помимо десантно-штурмового батальона, шерстили все: отдельный разведбат, мотострелковые батальоны двух полков из Кабула, баграмская десантура. Кишлак Карабаг, который был основной зоной поисков, вкупе с другими кишлаками-спутниками, тянулся вдоль Кабульской трассы полосой в шесть километров. Это были тысячи каменных и глинобитных домов, домишек, хижин, десятки километров дувалов и виноградников, в этом нескончаемом лабиринте пусковая установка провалилась, как сквозь землю.
   -А может, правда, сквозь землю, в кяризе спрятали?
   -Могли, но вряд ли, нереально.
   -Как ты ее затолкаешь под землю, она габаритная.
   Бойцы от безделья, от тщетности усилий изобретали любые версии. Да и духов побаивались, вздремнёт такой Шакиров на посту, а духи вылезут из подземной пещеры, из кяриза - и нет Шакирова, а с ним ещё кого-нибудь прикончат.
   -Где эта грёбаная установка? Мы третью неделю без бани, спасу нет, пора уже возвращаться, - сержант Акимов выдвинул самый веский аргумент, солдаты за время поисков подцепили в брошенных домах местную заразу и теперь кое-кто почёсывался от укусов кровожадных афганских клопов. Акимов тоже не избежал этой напасти, однако его аргумент не имел никакого отношения к боевой задаче, просто сержант сдулся.
   -Ну, вернёмся, а завтра по нашим палаткам эрэсами долбанут. Под кроватью не спрячешься, - трезвый взгляд Сермягина обезоруживал и точно соответствовал его должности закомвзвода.
   -Надо искать, - поддакнул кто-то из солдат.
   -Надо, а мы сидим, блин, вшей кормим. Что мы тут делаем? - продолжал возмущаться Акимов, но это был риторический вопрос.
   -Мы наблюдаем, - вмешался в разговор командир взвода. - Для тупых и необученных повторяю: наблюдение есть один из методов разведки. Мы наблюдаем передвижение колонн, караванов, групп душманов. Наблюдаем пуски, если такие будут. И хватит базарить. Пока не найдём пусковую установку, на базу не вернёмся. Всем ясно?
   На четырнадцатый день поисков и ожидания Платов, сидя в плетёном кресле на третьем этаже афганского дома, неторопливо пил чай, заваренный из отборного индийского листа. Вам такого не пить, такой густой, такой сладчайший чай бывает только на войне.
   -Вот индусы, сволочи, умеют же... Что там, Шакиров?
   Сверху, с крыши, огороженной невысоким глиняным барьером, громко стуча ботинками по ступеням, быстро спускался солдат-наблюдатель.
   -Товарищ лейтенант, через четыре дома по переулку на крыше духовский наблюдатель или охранник.
   -Как ты его нашёл?
   -Что там искать? Увидел. Этот чёрт выглянул из-за стены, по сторонам сечёт, сам шхерится, но я его все равно вычислил. Посмотрите?
   -Стоп, не высовывайся.
   Взводный поднялся на крышу, прижался плечом к вентиляционной надстройке, оказавшись в её тени. Дальность до моджахедов невелика, но надо было понять детали. Он осторожно поднял к глазам бинокль. Это скорее крепость, чем дом, вот и бача-охранник, присел на корточки, автомат между ног. Выходить из тени надстройки, чтобы рассмотреть окна-бойницы и подходы к дому, было слишком рискованно, пришлось ждать движения. Из-за высокой стены дувала чуть просматривался двор с ручьём и каменным колодцем, кто-то должен был к нему подойти. Так и случилось. Через полчаса подошли два моджахеда, хорошо экипированы, во французских армейских куртках, разгрузки пакистанские, выпили воды, набрали воды в чайник. Чуть позже ещё двое остановились у дальней стены, разговаривают, крепкие парни. Солнце сдвинулось к западу, в одном из окон стал виден ствол на сошках, по-видимому, пулемёт, в глубине окна - ещё один наблюдатель. Сколько же их всего? Много.
   -Шакиров, ко мне Сермягина и корректировщика. Быстро!
   -Сермягин, слушай внимательно, - быстро начал Платов, когда тот появился, - рядом с нами духи. Хорошо, что мы засекли первыми. Никому не курить, всем встряхнуться, готовность полная.
   -Гордей, - обратился взводный к артиллеристу, - тебе предстоит тонкая работа... Видишь тот дом? По нему надо отработать, очень аккуратно отработать. Кто у нас сегодня на связи?
   -Батарея "Акации" артиллерийского полка.
   -Значит, 152 миллиметра, хорошо. Слушай задачу. Нужен один фугасный снаряд в центр крыши. Соображаешь? Он должен пробить два этажа и взорваться на первом, чтоб всё это взлетело к чертям собачьим.
   -Ну, брат, - Гордей поднял бровь и даже красноречиво почесал затылок, - ну и задачки ты задаёшь. Попробую.
   -Уж попробуй. Духов там много, а нас всего двенадцать, - Платов сплюнул себе под ноги, - биться один в один мы не будем; без артиллерии дом не взять. В общем, работаем одним стволом. Вся надежда на тебя, Гордей. Сермягин!
   -Здесь я.
   -Взвод готов? Хорошо, - лейтенант поднял глаза на Сермягина. - Забиваем духов без тебя. Твоя задача покруче будет: прикрываешь нам спину, обеспечиваешь тыл, твоя группа блокирует дом, под прицелом окна и переулок. Если кто вырвется, в плен не брать, пленные сегодня не нужны.
   -Есть, - сержант пожал плечами. - А если там пусковая установка?
   -Чёрт, голова у тебя варит, - Платов одобрительно усмехнулся. - Договорились, берёшь одного. Если обнаружим, надо будет узнать, откуда она здесь взялась.
   -Гордей, что у тебя?
   -Работаю. "Акация" приняла координаты, - он помолчал немного, вслушиваясь в эфир, - они готовы.
   Платов и Сермягин спустились вниз.
   -Взвод, приготовиться к штурму! - лейтенант обвёл солдат взглядом. - Акимов, руки дрожат?
   -Немного.
   -Дыши глубже. Соберись. Всё будет нормально, нам не впервой. Взвод, ждём разрыва снаряда. Дальше по моей команде. По воротам и верхним окнам бьём "мухами". Бьём одновременно. Двор забрасываем гранатами. Ну а дальше... Дальше, как бог на душу положит.
   -Гордей! - Платов на секунду задержал дыхание. - Выстрел!
   -"Акация", я - "Гарпун"! Выстрел!
   Когда тяжелый фугасный снаряд пробил крышу и рванул где-то в центре дома-крепости, Платову некогда было восхищаться работой корректировщика; дом вздрогнул, изо всех окон и щелей вырвались клубы коричневой пыли, струи глиняной крошки, обломки перекрытий, с третьего этажа в окно вывалился наблюдатель, уже мёртвый. Задача взвода стала ощутимо легче. Когда вышибли толстенные ворота, пыль уже оседала, видны были рухнувшие стены, несколько ручных гранат полетели в уцелевшие окна. Через пять минут с духами было кончено, а взгляду лейтенанта под навесом среди бочек со жмыхом тутовника предстала та самая шестиствольная установка залпового огня, которую они так долго искали.
   -Вот это удача, - Платов переступил через духа, припорошённого слоем свежей пыли, с недоверием пощупал руками стволы. По его лицу ползла дурацкая улыбка, сотни людей перепахивали Баграмскую зелёнку, а повезло только его взводу, только ему. - Это она, Сермягин, она. Ты угадал! Твоя чуйка сработала.
   -Случайно, товарищ лейтенант, - он брезгливо покосился на убитого.
   -Что морщишься? - взводный перехватил этот взгляд. - Наша работа, хм, хорошая работа. Не стой, сержант, обыщи его, пошарь в нагрудных карманах, документы и прочую хрень ко мне, - он продолжал растягивать губы, придавливая Сермягина своей холодной улыбкой к земле, к мёртвому телу (или это уже была не улыбка?), пока, наконец, тот не расстегнул куртку и не влез всей пятернёй в остывающую тёмную кровь.
   -Командир, Платов, - в присутствии подчиненных корректировщик, он только что выполз из развалин, называл взводного сухо, официально, - смотри какой улов: ДШК в подвале нашли и четыре ящика с автоматами, сорок семь стволов. Крути дырку под орден, Платов, крути! А вообще-то тянет на "Красное Знамя". Вот это фарт!
   -Ну, хватит стебаться, старшим начальникам тоже кое-что положено.
   -Широкая ты душа...
   -Понял я тебя. В рапорте укажу твою неоценимую роль.
  Какое уж тут лукавство - Гордей одним снарядом обеспечил решение задачи, взводу осталась только зачистка. Гора трофейного оружия и опять ни одного раненого - мечта любого командира.
   -Вот именно, неоценимую.
   -Связь, двигай сюда, поработаем, - связист Малевич всегда был рядом,- настройся на частоту Богданова.
   -"Марс-три", я - "Геолог", приём! "Марс-три"... - Это был позывной начальника разведки баграмской дивизии, с которой десантно-штурмовой батальон был в оперативном взаимодействии. Поиск установки залпового огня был задачей дивизии, и эта задача до сих пор никак не решалась
   -На приёме, - отозвался дивизионный связист.
   -У нас результат.
   -Повтори, "Геолог"! - в эфир вломился взволнованный голос Богданова.
   -У нас результат! Ну и ещё кое-что по мелочи, - Платов был доволен собой, легко бросать в пыль серебро, когда в другой руке сжимаешь бриллиант.
   -Что, "Геолог", кто ищет, тот найдёт? - послышалось одобрительное шуршание радиоволн. - Молодец. Красная Звезда за мной.
   С другой стороны радиоволны Богданов с особым тщанием протирал стёкла очков, почти медитировал. Всё, нашли, и с этой ценной находкой его измученное за последнюю неделю самолюбие наконец-то было защищено. Теперь есть что доложить и командиру дивизии, и начальнику разведки армии. Да и насчёт Платова надо серьёзно подумать, удача - это такая хитрая дама, улыбается она не всем, только лучшим. А лучших надо ценить и отличать.
  
  
  * * *
  
   Платов, пропыленный лейтенант одного их десятков батальонов афганской войны, продолжал выполнять поставленные боевые задачи, они были подобны бесконечному конвейеру. В это время в Кремле на рабочий стол Михаила Сергеевича Горбачёва, нового Генерального секретаря - в Штатах его назвали бы Президентом - легла аналитическая записка пятилетней давности, подписанная академиком Богомоловым и направленная им в ЦК партии и КГБ. На записке всё ещё значился гриф "секретно". В наследство от прежних руководителей страны Горбачёву достался Афганистан, центр притяжения ведущих политических сил, а заодно и глубокий, болезненный нарыв и в идеологии, и во внешней политике, и в экономике. Можно перечислять все стороны деятельности государства, и везде афганская тема окажется причастной и вызывающей осложнения.
   На третьем этаже здания, что за Сенатской башней Кремля, в просторном кабинете, обшитом тёмным дубом, в ожидании указаний Генерального стоял референт Хрусталёв, в руках у молодого человека была кожаная папка и открытый блокнот.
   -С отчётом Богомолова я ещё поработаю, а Вы подготовьте мне материалы по другому академику, Сахарову, о чём мы с Вами беседовали. Хотел бы лично посмотреть его открытое письмо по Афганистану.
   -Михаил Сергеевич, там в основном ничем не подкреплённые эмоции, а местами прямая дезинформация.
   -Допустим, что так. Но иногда важен сам посыл.
   -В письме просматривается прямая неприязнь к Советскому Союзу как к государству, к проводимой нами политике, в частности, в странах третьего мира, - референт демонстрировал осведомлённость перед новым руководителем, должно пригодиться.
   -Вы, Хрусталёв, как я понимаю, изучали письмо? Конструктивный подход. Что же касается Сахарова, пожилому человеку поздно менять сложившиеся взгляды, простим ему отступничество. Надо подумать о его полной реабилитации, пора начинать перестройку, сделать общество более открытым, и этот шаг будет как нельзя кстати. Да и западные партнёры, правозащитники должны оценить наше движение к демократии. Пусть возвращается в Москву. А вот с Богомоловым мы поработаем, его доводы актуальны и сейчас.
   Молодой человек делал быстрые пометки в блокноте. На слове "перестройка" он поднял глаза на Генерального, но уточнений не последовало, а после фразы об открытом обществе он поставил вопросительный знак. Чтобы делать карьеру, нужно уметь читать мысли старших товарищей или хотя бы точно за ними записывать. Но, положа руку на сердце, быть референтом у Генерального - уже высокий старт.
   -Когда представить письмо Сахарова?
   -Я позвоню, - Горбачёв уже не поднимал глаз, аналитическая записка с первых строк захватила его внимание, - ждите звонка.
   Академик Богомолов хотел, чтобы его услышали, поэтому формулировки доклада отличались предельной чёткостью. Представленный им отчёт был сухим и прагматичным и совершенно лишён каких-либо симпатий или сожалений. Войска введены - что сделано, то сделано, вопрос в другом - что дальше? Он экономист, одним словом, тот, кто считает деньги, в казне на начало восьмидесятого года их было достаточно. Но выводы этого отчёта пугали... Институт мировой экономики на ввод войск в Афганистан отреагировал быстро, ученым-аналитикам сразу же стало ясно, что эта акция советского руководства абсолютно бесперспективна и даже губительна для страны. За ней могли последовать непредсказуемые геополитические последствия, и как минимум, тяжелейший удар по экономике. Они обоснованно считали, что США рассчитывают навязать Советскому Союзу затяжную изнурительную войну с афганскими повстанцами. "Нас не поддерживают даже наши союзники по социалистическому лагерю...", а это худшая новость из всех. Особое значение приобретал фактор времени. "До весенней распутицы мы ещё располагаем свободой манёвра, с началом лета наши войска будут втянуты в серьёзные бои..."
   Погрузившись в отчёт, Горбачёв просидел над ним больше часа. Если бы все высказанные предложения реализовать тогда, пять лет назад, вопрос был бы надёжно закрыт, и ситуация в Афганистане оставалась бы под нашим полным контролем. Если бы... Никто не хотел понять, что ввод войск выльется в затяжной конфликт, собственно, в войну. Реакция арабских стран уже очевидна, никогда ещё нефть не стоила так дёшево - двенадцать долларов за баррель... Часть денег, которые уже израсходованы, можно было бы потратить на подготовку и содержание афганского спецназа, людей с мотивацией, их ещё называют кровниками, они бы заменили наши войска. Укомплектовать их соответственно, наладить снабжение. Развить глубокую агентурную сеть госбезопасности, в том числе, и в соседних странах. Наконец, найти слабые места в джихаде, который объявлен Кабулу, выйти на моджахедов, готовых к сотрудничеству, найти таких, заинтересовать. Всё это было бы дорого для государственной казны, но всё же дешевле, чем вести войну. И девять тысяч погибших... Горбачёв оторвался от своих размышлений. Знать бы, где упадёшь, соломки бы подстелил. Могли бы сохранить достоинство. Опоздали. Жаль, что в Политбюро в своё время не услышали Богомолова. А теперь, что теперь? Военные только вошли во вкус, вводят новые батальоны, хотят закрыть пакистанскую границу. По-видимому, это иллюзия. Войну легче начать, чем завершить. Итак, Афганистан, моджахеды...
  
  
  * * *
  
   В обиход, в документы медленно вползало это новое слово - "моджахеды", как будто душманы стали благородными воинами, и в нужный момент на их стороне стало больше правды. Для тех, кто отрезает головы и вспарывает животы, не может быть правды. Были бандитами, бандитами и остались. Страх и зверства не могут быть правдой. Хрен редьки не слаще, нам-то это зачем? Слово "враг", тот самый "душман", понятнее многих других, как чёрное на белом. И солдат понимает, зачем он здесь, в диком средневековье, ему не надо ломать голову, не надо сомневаться. Моджахеды, борцы за веру, были и раньше, но в ограниченном контингенте никто особенно не обращал внимания, как они себя называли, теперь это стало резать слух - значит, представление нашего руководства о войне сдвинулось.
  
  Из короткого отпуска вернулся Булыгин. Собственно назвать это отпуском язык не поворачивался, он возил в Союз, домой, самый тяжёлый груз, груз "двести". И вот вернулся. Балагур и баламут продолжал шутить, как и раньше, но было ощущение, что его шутки огрубели, потеряли искру, а сам Петруха безнадёжно постарел. Вечером в Баграме, в гарнизонном клубе, состоялся концерт приезжих артистов, здесь такие концерты не новость, но сегодня весь батальон был на базе, и комбат дал "добро". Платов, Булыгин и с ними третий взводный Сёмушкин сидели рядом по привычке, как в строю. Гвоздём программы на этот раз оказался ансамбль песни и пляски Туркестанского военного округа. Баграмская публика, лишь немногим по численности уступавшая Кабульской, заполнила зал только на две трети.
  -Разбаловались, товарищи военные. Такой замечательный концерт, а зал полупустой, смотри, сколько свободных мест, - в антракте Платов окинул взглядом стандартный большой ангар, оборудованный под клуб.
  -Их бы, бездельников, на недельку к нам в рейд или в ночные засады, да, Вань? Как раз к воскресенью созрели бы и для песни, и для пляски, и для другого культурного отдыха, - Сёмушкин пытался веселиться.
  -Не угадал. После нашего рейда они упали бы замертво в свои койки. Я последний раз был на концерте, наверное... Не поверишь, в Панджшере, недалеко от Астаны, и это был "Каскад". Мы шли на задачу, а на дороге, на Камазе, из динамиков: "Мы выходим на рассвете. Над Баграмом дует ветер..." Мимо боец-посыльный нёс ящик кефира в палатку командира дивизии. Зацепило.
  -Мне раз повезло, попал на Кобзона. Между прочим, уважаемый человек. Это он в Москве официальный рупор, а там, где жарко, статус ни хрена не спасает. Мне на дороге рассказывали, он раз шесть в Афгане бывал, в разных гарнизонах гастролировал. Прикинь, по постам на БТР с аккордеоном разъезжал, - Сёмушкин покрутил головой, как будто не верил сам себе, - прямо на постах и выступал. Там десяток немытых бойцов, а ему пофиг: "Сынки, Родина помнит о вас". Родина-то, может, и забыла давно, Кобзон не забыл. Раньше я не слушал его никогда, теперь - другое дело. Наш человек.
  Закончился антракт, и после острослова-конферансье, сыпавшего анекдотами, на сцену вышел полноватый прапорщик и сильным сладкоголосым тенором начал выводить "Соловья" Алябьева, получалось красиво, но молодых офицеров это не тронуло.
  -Петруха, ты как? Весь вечер молчишь.
  -Да никак, Сёма, никак. Вчера здесь Розенбаум выступал, мы на денёк опоздали. У него новая крутая вещь. "...С водкой в стакане в "чёрном тюльпане" мы молча плывем над землёй". Слышал, нет? Это про меня. Мы как прошлый раз с грузом "двести" в Баграме взлетели, сразу по стакану и накатили. Лётчики вместе с нами, само собой. А иначе - никак. Ты представляешь, какой смрад стоял в грузовом салоне? Вот то-то же. Девять гробов. Я пять дней в этой газовой камере находился, пока всех развезли. Сначала "тюльпан" пошёл в Сибирь, потом повернул на Урал, Ленинград, потом - Украина, Туркмения, Узбекистан. Эх... Гроб, который я сопровождал... Боец, которого я сопровождал, был последним. Я всю страну облетел. Ты не представляешь, как нас везде встречали. Мы же везли смерть. В Сибири мороз, на Урале пурга, военкомы, чекисты - все мрачные, злые, полгода-год назад они призывали ребят на службу, о чести, о долге вещали, а теперь возвращают своих призывников в деревянных бушлатах прямо в адрес. За нашими спинами прятаться? Не всегда получается. А там, в семьях, ещё ничего не знают. Ни-че-го. Правильных слов много, но что ты скажешь матери? У меня руки дрожали, такой страх внутри сидел, не передать! Ну, мы опять по стакану...
  -Тут-то тебя и развезло, - Сёмушкин не осуждал, слушал, забыв дышать, и в принципе был рад, что не он сопровождал солдата-узбека из соседней роты.
  -Развезло, и что?
  -Да ничего. Был Булыга, и нет Булыги, сдулся, как воздушный шарик. - Платов тоже не осуждал, просто их приятель не сдал свой экзамен. - Ты хотя бы дома побывал, а мне лямку тянуть до осени.
  -Иван, Сёма, точно вам говорю, лучше отправиться на караван, чем ещё раз возить гробы. Мать стонет, какие-то бабы воют, проклятьями сыплют! У меня в голове - колокола гудят. Вы не представляете, что это такое... Пока я не приехал, был у отца с матерью сын-солдат. А тут всё - нет ни сына, ни солдата. Меня чуть не прибили в этом кишлаке. Военком правильный попался. Он сам узбек, разобрался с земляками по-свойски, без меня. Отпуск, целых двенадцать дней отпуска! И на кой чёрт они нужны? Такое ощущение, что я сердце посадил.
  -Печень ты посадил, Петруха.
  -Повремените с выводами, ребята. Есть вещи и похуже...
  -Есть... Когда ты сам груз "двести", и это тебя везут домой.
  Разговор расклеился, и в возникшей паузе со сцены в последний раз вырвался и взлетел заливистый клик алябьевского соловья.
  Ряд кресел перед ними долго оставался пустым. Наконец, и его заняли, подошли уже выступавшие на сцене музыканты из оркестра. Солист исполнял следующий романс, его голос забирался всё выше. И в это время ударила батарея "Град", протяжными залпами перекрыв и музыку, и сладкий голос, рвущиеся из мощных концертных динамиков. Певец на сцене не сконфузился, не остановился и, как ни в чём не бывало, бодро, надрывая горло и легкие, под рёв стартующих ракет продолжал держать взятую высокую ноту. В этот момент он не слышал и самого себя.
   Сидевшие впереди музыканты оживились. Как работает "Град", они видели только в документальном кино, а слышать так и вовсе не приходилось, и то, что сейчас происходило здесь с ними и за обшивкой ангара в двухстах метрах на огневой позиции батареи, их ошеломило. "Мы как на фронте, - Платов слышал восторженные возгласы, - как в сорок первом на передовой". Эти сорокалетние мужики гордились такой малостью, только тем, что оказались в командировке, а их праздничный концерт освятил бог афганской войны. Отправив по дальней цели двумя установками сорок ракет, батарея стихла, и со сцены в ангар вернулся величавый и, как прежде, сладкий голос одинокого певца.
  
  
  * * *
  
   -Платов! В штаб батальона!
   Отдельный десантно-штурмовой батальон, в котором служил Платов, выполнял задачи во многих провинциях Афганистана. Куда на этот раз их будут забрасывать, можно было только догадываться. Там, где горячо, им всегда находилась работа, бойцы так и шутили: место в заднице нам обеспечено. Если кто-то по незнанию смеялся, то смотрели на него сочувственно, с укором, пока у парня не начинало першить в горле... В палатке у комбата Строева уже находился куратор из штаба армии, начальник штаба батальона, начальник связи, ротный....
   -Есть информация, - куратор склонился над картой, расстеленной на двух столах. - Завтра встречаем караван ориентировочно на двадцать верблюдов. Караван небольшой, но каков груз? А вот тут самое интересное: переносные зенитно-ракетные комплексы. Или наши "стрелы", в смысле, китайские, или английские "блоупайпы". Не "стингеры", конечно, но тоже хлеб. Каждому из офицеров, кто возьмет ПЗРК - представление к награждению.
   -А бойцам?
   -В батальоне сами разберётесь. Дальше. Полного представления о маршруте выдвижения каравана нет, на последнем отрезке духи могут разделиться и пойти разными тропами, но цель одна - Кабул, южные окрестности, район кишлака Карахоль, прилегающие дувалы, точнее, руины. Подбрасываем вас в район задачи на "броне", последние три километра своими ногами, само собой. Эвакуация - вертушками. Будем выставлять две засады на разных рубежах, ротный - к западу от кишлака, с ним авианаводчик. Комбат, продолжай.
   -Слушай, решение...
   Взвод Платова с отделением взвода Булыгина, усиленный сапёрами и расчетом АГС и с самим Булыгиным, забрасывали на задачу тремя машинами. Хорошее начало. Запах солярки раздражал ноздри! Это такой парфюм, мужской, брутальный, шлейф камуфляжного мира. Прозрачный, горячий выхлоп дизеля дрожал под встречным ветром, механик-водитель добавлял оборотов - и он становился бледно-синим. Новый движок ощущается сразу. У машин тоже есть естественный отбор, уставшие от изматывающей работы начинают чадить, плохо тянуть, они не выживают в бою, их жгут первыми. Остаются мощные, оборотистые моторы, способные побеждать на горных серпантинах, спасать себя, спасать людей, и вот уже несколько лет в Афганистан шли только новые машины, постепенно заменяя самые первые, которые были ещё при вводе войск. Как-то на узкой скалистой дороге, петляющей в горловине Панджшера, заглох гружёный "Урал" роты матобеспечения, его не смогли сразу поставить на ход. Блестевший новыми стеклами, зеркалами, подфарниками "Урал" оказался слабым звеном; он был новый, в смысле только что снятый с хранения, но с ним не церемонились (следом шла большая колонна) и безжалостно столкнули в пропасть. Платов при виде картины расправы опешил, привычно сжал губы, получалась какая-то ерунда, даже грузовик, работяга, и тот отвечал в чужой войне.
   Старые воспоминания стирались. Был бы "Урал" загружен боеприпасами - и судьба его была бы другая. Не повезло. Везде то ли "орёл", то ли "решка". Интересно, на чьей стороне тот, кто вбрасывает жребий? Сидит этот кто-то в партере в первом ряду, откинувшись на спинку кресла, закинув ногу на ногу, и увлечённо наблюдает ход событий, оценивает их логику. Он - режиссёр, зритель? Больше подходит другое - провокатор. Какие глупые мысли. Ничто не предопределено. Тот, кто вбрасывает жребий, даёт шанс. И Платову - тоже. Кто он? Он может быть кем угодно, у него много имён, однажды его назвали Воландом. И только Бог так не поступает, на лице Бога всегда грусть, он знает, что люди слабы.
   Сегодня во взводе у лейтенанта ребята, которых он не променяет на других, они проверены, от добра добра не ищут, а ещё новые боевые машины, "двойки", из тех, что не подводят. Ещё в сумерках машины вернутся в район сосредоточения резерва, к комбату, а взвод, спешившись на ходу, не привлекая внимания, растворится в зарослях орешника и уйдёт на рубеж засады отрабатывать свой шанс, не надеясь на случайную удачу и на чужой жребий.
   -Сермягин, что у тебя?
   -Наблюдаю.
   Сержант, державший с группой центр позиции взвода, широкую тропу, спускавшуюся по расщелине из предгорий в зелёнку, по которой пройдёт караван, должен был пропустить дозор, обычно это три-пять ишаков с сопровождением, и плотным огнем из десятка легких гранатометов и двух ПК уничтожить главные силы моджахедов. Другие группы образовывали дугу и разбирались с дозором и с теми, кто попытается бежать назад. Взводный тоже был в центре.
   -Сермягин, не тупи, ещё раз, что у тебя?
   -Видимость хорошая. Движения нет. Тропа чистая.
   -"Кордон-два", - Платов перешёл на радиосвязь, - обстановка?
   -В расщелине чисто. Ветерок в нашу сторону.
   -"Кордон-три"?
   -Склон хребта просматривается хорошо, луна помогает. Без отклонений.
   -Переходим на дежурный прием. Работаем по щелчкам тангенты, - по условиям радиообмена, оговоренным раньше, два щелчка тангенты означали "внимание", три - "готовность к бою". - Как поняли?
   Группы отчитались и ушли в молчание. Рассвет уже был близок.
   Ожидание душит. Но это время развязать все узлы. Можно размышлять о чём угодно. Глаза, уши, интуиция ищут текущую цель. Подкорка неторопливо копается в прошлом, просеивает его через сито, фильтрует, сталкивает картинки из разных пластов-эпох. Ему семь лет. Вот бежит кошка, белая с рыжими подпалинами, зачем-то очень надо было попасть в неё камешком. Не попал. Кошка оглянулась, переходя на бег, в её умных глазах отчетливо читается: дурак. Двенадцать лет. Весной после таяния снега собака провалилась в котлован, заполненный ледяной водой, и не может выбраться. Они с ребятами организовали целую спасательную операцию, но оказалось, что эта дворняга не умеет цепляться за ветки, не умеет протягивать лапу, да много ещё чего не умеет, разве только скулить да поджимать хвост. Пришлось самому лезть вниз, хватать затравленную зверушку за химок, и уже его, мокрого и грязного, дворовые ребята вытаскивали за руку, за воротник пальто по глинистому склону вверх. Воротник оторвали. Собака убежала, всё также поджав хвост. Мать всё поняла, не ругалась. А вот и восемнадцать. Пьяная девчонка одна, без своего приятеля вышла из бара (вот чудила!), к ней пристают какие-то развязные парни, пытаются затолкать в машину, протрезвевшим голосом она зовёт на помощь. А кроме него рядом никого. Вмешался. Девчонка убежала, как та собака, его несколько минут пинками гоняли по асфальту, голову он закрывал руками, а рёбрам досталось. Уполз куда-то в кусты зализывать раны. На помощь никто не пришёл. Теперь, вспоминая, скалил зубы. Закрывал голову - защищался. Зачем? Затем, что с самого начала чувствовал себя проигравшим. А надо бы правой - снизу в челюсть, чтобы язык откусил, левой - пальцами в глаза. Завыл бы, урод, куда бы делся. Второго в пах с носка. Третий бы сам убежал. Вот с кошкой, с той, что белая с рыжими подпалинами, нехорошо получилось, и прощения у неё не попросишь, она всё равно не поймет, только посмотрит строгим взглядом, в котором опять прочтёшь: дурак. У кошки девять жизней. Интересно, кошки знают об этом?
   -Товарищ лейтенант. Глаза слипаются.
   -Сермягин, ты командир или кто? Не спать.
   -Я знаю. Только слипаются.
   -Слипа-аются, - передразнил Платов сержанта, - надо себе другого замкомвзвода подыскать, с характером. На, глотни кофе, взбодрись... Рассказывай мне что-нибудь.
   -Что рассказывать?
   -Что хочешь, про людей, про зверей.
   -Ладно. А что у верблюда в горбах?
   -Ну, ты и спросил. Попроще ничего не придумал?
   -Нет. Но мне, правда, интересно.
   -Наверное, жир или что ещё, ну может, и вода. Верблюд - крепкий, выносливый; когда он долго по пустыне гуляет, у него горбы становятся как пустые бурдюки, сваливаются на бок. А потом доберётся до арыка, до колодца и пьёт, пьёт, отдохнёт немного, смотришь, они снова поднимаются.
   -Анекдот хотите?
   -Валяй.
   -Крокодил Гена с Чебурашкой сидят в поликлинике, ждут приёма к врачу. Чебур боится. Гена успокаивает. Тут от врача выходит верблюд. "Гена, - шепчет Чебур, - смотри, что с лошадью сделали: два горба и морда табуреткой".
   -Всё? - На всякий случай уточнил Платов. - Хороший анекдот, только не смешно.
   -Мне всё равно верблюдов жалко.
   -Почему?
   -На рассвете подтянется караван. Мы врежем со всех стволов. Половина духов разбежится, кто соображает, вторая половина будет прятаться за верблюдами. Сами верблюды с поклажей. С какой стороны ни посмотри, они погибнут, раненые будут биться об землю слюнявыми мордами и дико хрипеть. Они заложники. Жаль зверюшек.
   -Э-э, ты брось такие настроения! Не расслабляться. Твое дело выполнять боевую задачу. Мы воюем не с верблюдами, а с бандитами. Караван везёт зенитные ракеты. Сколько народу погибнет, если его не остановить?
   -Много. Знаю.
   -Вот и не надо рождаться верблюдом, чтобы всю жизнь таскать чужую поклажу. Соображаешь, сержант?
  
   На востоке над отрогами Гиндукуша начал неохотно сереть контур неба. Потянуло свежестью, лёгким, еле уловимым запахом жасмина. Шелест листьев осторожно нарушил тишину, а вместе с ним (или показалось) послышался отдалённый, неясный перестук многих шагов, всхрапывание вьючных животных. Подтверждая догадки, два раза щёлкнула тангента. Приятно кольнуло сердце - козырной туз достался Платову. Караван шёл на него.
   Булыгин со своими людьми и сапёрами держал фланг ближе к предгорьям, на возвышении и вступал в бой вместе с центром, отсекая каравану пути отхода; заградительные мины уже стояли. Это Булыгин подал сейчас условный знак, Платов подтвердил приём тремя щелчками.
   -Взвод, к бою, - вполголоса бросил он Сермягину, - начинаем.
   Первые четыре ишака в сопровождении вооружённых погонщиков степенно вышли из предутреннего тумана. Дозор. Их пропустили. Дальше по ходу ими займётся Акимов, у него сегодня лёгкая задача. Минуты через три из-за поворота тропы появились двое моджахедов в привычных афганских паколях, в разгрузках поверх армейских курток и с автоматами на груди, один из них держал в поводу старого крепкого верблюда, доверху нагруженного ящиками с патронами. За ними шла другая такая же пара с верблюдом, а там ещё, ещё... Сегодня караван был небольшой, всего-то шестнадцать двугорбых, увешанных вьюками и ящиками.
   Полтора десятка выстрелов из гранатометов полыхнули почти одновременно, осветив ночь факелами и выбросив в цель красные звёзды трассеров. Следом ударили все четыре пулемёта, что были сегодня во взводе. Слева сработали две заградительные противопехотные мины на растяжках, АГС короткими очередями, веером, отработал вдоль тропы по дальней стороне, поросшей кустарником. Справа, в отдалении, добивали дозор. Душманы не оказали сопротивления, несколько неприцельных ответных очередей - это всё, что им удалось, засада была для них губительной. Ревели раненые верблюды. Два или три верблюда с поклажей между горбов, почувствовав свободу и страх, убежали в заброшенные виноградники; далеко не уйдут. Вдруг всё стихло, только изредка где-то в темноте, на обочине тропы раздавались сдавленные хрипы умирающих животных и стоны раненого погонщика, похожие на всхлип. Сквозь лёгкий жасминовый запах всё настойчивее пробивался смрад мёртвых тел.
   -"Кордон два-три", подтвердить результат.
   -Я - второй, подтверждаю.
   -Я - третий, подтверждаю.
   Кончено. Прошло ещё несколько минут ожидания - контрольных. Слушали шорохи и тишину. На востоке медленно нарастал рассвет.
   Ротный Свиридов доклад об огневом контакте принял и уже выдвигался с двумя другими взводами к месту боя. Это займет около часа, будет совсем светло. Ждать его не стали.
   -"Кордон два-три", оставить по расчёту ПК для прикрытия, остальные - на досмотр. Не расслабляться. Работаем.
   Верблюд, лежавший напротив чинары, за которой укрывался Платов, судорожно дрыгал ногами, крутил глазом, блестевшим в серых сумерках. При виде животного Платов сочувственно опустил автомат. Бедолага. "Заложник в чужой войне", - вспомнились слова Сермягина. В груди неприятно кольнуло, невинных всегда жаль, а добить двугорбого придётся, и блестевший горячечный глаз как будто просил об этом. Платов отвлёкся, а тем временем из зарослей подлеска дикого абрикоса уже несколько секунд на него смотрел ствол старого китайского АК-47; душман, раненый в левое плечо, в легкое, истекал кровью, и автомат в его правой руке вздрагивал под собственной тяжестью, выцеливая свою последнюю жертву. Наконец, его ствол блеснул. Сермягин, шедший чуть сзади, увидел эту серебристую линию, контуры оружия и резко толкнул взводного плечом, убирая его с линии огня. Платов отшатнулся, и длинная очередь, уходящая вправо и вверх, первыми тремя пулями воткнулась в сержанта; первая пробила бронежилет и грудь, другие приняли рикошетом титановые пластины. Платов, пригнувшись, выставив плечо вперед, рывком приблизился к душману, придавил его ногой .
   -Ну что, урод, пора заканчивать.
   -Аллау акб...
   Короткая очередь пробила третью пуговицу пирухана. Стрелять в голову Платов так и не научился.
   -Сермягин! Жив?
   Взводный опустился на колено рядом со своим сержантом, снял с него лиф-разгрузку, осторожно расстегнул бронежилет и китель, воткнул ему в бедро шприц промедола. Глаза раненого прояснились; ну вот, уже лучше.
   -Держись, Сермягин, держись, - Платов наложил на рану тампон перевязочного пакета, обернул грудь бинтом. - Уже рассвет. Рассказывай мне что-нибудь, не молчи. Вертушка будет через час. Надо продержаться, брат.
   -Постараюсь, - он растянул губы в вялой улыбке, никогда раньше взводный не говорил ему "брат".
   Результатом удачной засады был разгромленный караван, двое пленных духов и несколько десятков ящиков с оружием и боеприпасами. Убитые душманы - не результат, это обыкновенные афганцы, поверившие в джихад, в американские и саудовские деньги, афганцы, которые ошиблись в выборе. Но вот к отрицательному результату относился свой тяжёлый "трёхсотый", его сержант. Ни "стрел", ни "блоупайпов" в караване не нашли. Духи проверяли маршрут, обычное дело, теперь будут искать другой путь. Карахоль их, наверняка, не устроит.
  
  
  * * *
  
   -Ты удачлив, Платов.
   Широкое добродушное лицо замполита Писарева лучилось одновременно и самодовольством и удивлением. Поневоле будешь удивляться, когда твои молодые лейтенанты, в общем-то ещё пацаны, завоёвывают для батальона честь и славу, совершают поступки, от которых напрягается сердечная жила, пробивает холодный пот, о которых надо книги писать. Себя в одном ряду с ними он не видел, понимал, что кишка тонка....
   -Так получается.
   -Как взвод, как люди? После таких передряг к ним надо присмотреться. Как бы они ни пыжились, типа: никто кроме нас, их работа - это дикий стресс. Не каждая психика выдержит. Это как через колено ломать.
   -Пока в порядке, я каждый день с ними, вроде бы без сбоев.
   -А сам?
   -Что сам?
   -Ты-то как, в норме? Рассуждаем о других, а караван на тебе со всеми потрохами, то есть результатами. Хотя, с потрохами - точнее.
   Писарев был единственным в батальоне, кто не подсмеивался над их неожиданной удачей. Не глупил. Не намекал. Но Платов всё равно напрягся. Всем прочим надо было обязательно ввернуть пару слов то о награбленной добыче, то о наградах, то о припрятанном браунинге. Кто-то тупо пересчитывал чужие трупы и задавался гадким вопросом, не снятся ли? Чему они завидуют? А может, и не завидуют, а просто боятся.
   -Да ничо, товарищ майор, - Платов сжал зубы, - хотите побыть на моем месте, завалить пару-тройку духов? Звёздочку на грудь заработать? Поиметь свой профит?
   -Я не о том, Иван, не ершись.
   -Вы меня поучить решили? Ни к чему. Обойдемся без отеческой заботы, моё эго в этом не нуждается. - Он растянул губы в узкую полоску. - Работаем, товарищ майор, работаем. Стараемся на благо отечества. Стока духов на это благо завалили, никому мало не покажется - ни отечеству, ни самим духам.
   -Стой, говорю. Не разгоняйся так быстро. Ты, вот что, после ужина зайди ко мне, чайком усугубим...
   Вечером Писарев в своей комнате в модуле был один, его сосед, майор из батальона связи, уже месяц прохлаждался где-то в Союзе. Ни замполиту, ни священнику, если б такой был, раскрывать душу Платов не собирался, разве что Булыгину, да и то потому, что тот был сегодня пьян и сосредоточен и ничего бы не понял. Булыгин отмечал взятие оружейного каравана, а может быть, наоборот, поминал души усопших моджахедов, люди всё же. Все чураются замполитов, они стоят на страже своего зашоренного мира; если кто-то наверху изменит инструкции, тут же изменится их мир. У них у всех хороший почерк и никогда не бывает грязи под ногтями, какое уж тут доверие.
   На столе, накрытом листом ватмана, стояли два гранёных стакана, открытая банка ветчины, лежали два яблока, порезанный хлеб. Писарев закрыл дверь на комнатную щеколду, достал бутылку водки. Неожиданно для замполита. Но если говорить о прожжённом замполите...
   -Ну что, Платов, располагайся.
   -Не понял, товарищ майор.
   -Сегодня ушли представления на ордена. Чем не повод?
   -Так это я проставляться должен.
   -Получишь - проставишься. - Забулькала водка, наполняя стаканы. - Ну что, по соточке? За удачу!
   Платов конфузился обществом замполита, но водка сразу дала себя знать, он расстегнул вторую пуговицу кителя, поставил локти на стол, ему захотелось спросить, ну что там, в Кабуле? Да что в Кабуле - что в Москве думают? Новый Генеральный секретарь у руля, считай - новый замполит в стране. Мысли получались какими-то не интернациональными, оппортунистическими, но именно они были самыми интересными в попытке отыскать смысл их афганской эпопеи. Как оказалось, Писарев ничего другого не знал, кроме всё тех же инструкций и директив, но его, взрослого человека, на удивление, тоже настигала ностальгия, по-русски говоря, просто тоска. Не только у солдатиков скребёт на душе.
   -Пока учишься в школе - подросток, ветер в голове, весь мир - дерьмо, эгоизм - знамя! - Писарев прислонился спиной к стене, посмотрел в окно, за которым ветер гнал пыльную позёмку. - Они думают, что делают открытия, придурки, - всё давно открыто, читайте библию. Из нового - только радио, телефон и телевизор, хотя, если подумать, то сплетни и раньше были. В общем, можно Верку, соседку по парте, дернуть за косу, кнопки училке на стул подложить или мяч после уроков погонять, а так, скукотища, ничего же не происходит. Похоже, и во всей стране ничего не происходит. В последние школьные год-два гормоны по башке шарахнут, и вертится, вертится мир как-то сам по себе, не задевая тебя никаким боком, а потом почтовый ящик шарахнет уже повесткой в военкомат... И вот тут узнаёшь, что есть какой-то другой мир, трудный, чужой, и в нём происходит что-то... Пока не читаешь газет, дышишь ровно и спишь спокойно. Пока не стал военным - тебя ничего не касается. Но в один не очень прекрасный день вдруг тебе сообщают, что террористы убили спортсменов - олимпийцев, что американцы со своих линкоров расстреляли Ливан, лагеря беженцев, что в Иране захватили заложников. Как будто весь мир сошёл с ума! Однажды просыпаешься солнечным зимним утром и узнаёшь: мы в Афганистане. И понимаешь, что мир повернулся к тебе задницей или круче того, весь мир - задница. И что делать с этим миром? А ведь как всё хорошо начиналось: и Верка с косой, и училка с кнопками... Где это всё? Страх перед будущим, скажешь? Не угадал. Это начало судьбы, когда всё, что происходит вокруг - это уже твоё, личное. Значит, не отвертеться.
   Писарев замолчал, и Платову стало неловко, замполит оказался нормальным мужиком, всё, что он сейчас говорил, было именно его личное.
   -Штаты бомбили тропу Хошимина, по телевизору показывали горящие деревни, мёртвых детей. По дороге бежала голая девочка, обожжённая напалмом, её лицо кричало от боли. - Платов выхватил картинку с самого дна памяти. - Мне было десять лет, но я не забыл. Говорите, начало судьбы? Может, и так.
   -Зацепило. Значит, не зря снимают кино. - Писарев перегнулся через стол, приблизил лицо. - Тебе стало страшно, страх порождает ненависть. Ненавидишь американцев?
   -Людей? Нет. - Платов задумался, кого же он тогда ненавидит? - Тех, у кого самодовольные рожи, мать их... Мирового господства захотели!
   -Платов, ну ты заводной! - Замполит развеселился, потянулся за стаканами.
   -Они же везде бряцают оружием, они всех презирают, у них к человеку нет сочувствия. Вот схлестнуться бы с их зелёными беретами в настоящем бою, навалять им дюлей, чтоб юшка потекла. Дружок у меня всё мечтал об этом, - морщина раздумья резанула переносицу лейтенанта, у майора при этом дрогнула рука, пролив хлебную водку мимо стаканов, - вон десантура, соседи наши, завалили месяц назад где-то под Джелалабадом пакистанского спецназёра, взяли с него разные иностранные побрякушки и винтовку М-16 в придачу. А может, спецназёр штатовский? По физиономии не определишь, а сам уже не расскажет. Вот это действительно враг... Я тут подумал... У меня туго с логикой, те двадцать духов, что мы завалили, они ведь моей стране не угрожали. По большому счёту, это мы им угрожаем. Они свою афганскую кашу варят, как умеют, в другие страны не лезут, это же их разборки, восток, однако. Я советский офицер, русский офицер, и не хочу, чтобы они меня сравнивали с грёбанными американцами.
   -Платов, стой! Твои мысли потеряли берега. Тему закрыли. Закрыли, говорю! - Замполит со стуком поставил стакан на стол, так что водка плеснулась на ватман (да что ж ей сегодня так не везёт?) - Каша тебе афганская не нравится. Вот я устрою завтра политзанятия вместо личного времени. Когда моджахеды возьмут власть в Афганистане, если возьмут, конечно, хорошенько её переварят, насытятся, в какую сторону они посмотрят? Ну? В нашу сторону, в нашу, на север. Ждать будем? Восток - дело тонкое, задолбали вы уже с вашим Суховым. Ничего тонкого, всё грубо и прямолинейно.
   -Прав был Булыгин, пить надо со своими, - Платов негромко бормотал себе под нос, пока замполит произносил свою тираду, чувствовал он себя изрядно подшофе и куда-то, как назло, делись все веские аргументы, - опять договорились до политзанятий. Ещё строгача влепит и по партийной линии и по беспартийной...
   Последнюю фразу Писарев всё-таки расслышал и вдруг рассмеялся. Его попытка поговорить по душам да под водочку, этакое комиссарское новаторство, обернулось идеологической диверсией. Наверное, он не знал, что пьют со своими или с равными, а Платов, командир взвода, чернорабочий, не был ему своим и не был равным.
  
  
  * * *
  
  Сегодня была почта. Явление несистемное, поскольку зависит от погоды, от вылета бортов из Кабула, от того, где рота блуждает в эти почтовые дни. На койке Платова лежало сразу три письма с разными датами на штемпелях - три ниточки из другого мира, три кровотока от корневой системы.
  Два письма были от матери. Обычные конверты с адресом, написанным неровным почерком с твёрдым нажимом. Мама - самый дорогой в мире человек. Она пишет своему Ванечке каждую неделю, хочет прикоснуться к нему, схватить за руку и не отпускать, а письмо как дым, как ветер: только бросила в почтовый ящик - и нет его, какое уж тут за руку подержать. Он в ответ лишь отписывается, мол, одет, обут, накормлен - всё в порядке. В первом письме в начале содержался неловкий отчёт о погоде. "...погода плохая. Клубника на даче не уродилась - такие сегодня новости. - И тут же без перехода: - Лариса, Лара твоя, со мной не живёт. Неделю у нас дома побыла и убежала к матери. Зачем тогда прописывалась, улыбочки строила? Я не писала тебе, а мне обидно. Мы с ней давно не виделись. Звонит иногда, когда от тебя долго нет весточки. И на том спасибо. А вчера видела её в кафе с подружками, наверное, с одноклассницами. Весёлая была. Сделала вид, что меня не заметила". И тут же второе письмо. "Сынок, прости меня, я не должна была тебе рассказывать про Ларису, ты же на войне..."
  Платов опустил голову, рассматривая узор на афганской циновке в своей комнате. Ладно, мама, не винись. Приеду - разберёмся... Малые занозы тихонечко саднили душу. Ерунда всё это - нет ничего ценнее жизни, а всё остальное приложится. У меня стали шершавыми руки, и душа теперь шершавая. Что мне кафе с модными коктейлями? Мне бы холодного кефира и горбушку чёрного хлеба с солью, да десять часов сна без сновидений.
   Было письмо от Кости Лугового. Ребята иногда, раз в полгода, напоминали о себе, писали; обычно ограничивались короткими новостями, писали адреса для связи, реже - номера телефонов, вот и Костя проявился, и это оказалось полноценное письмо на несколько страниц плотным почерком. Закончив с мамиными переживаниями, Платов быстро пробежал его глазами. Задумался. Потом начал читать снова.
   -Нет, Костя, - он невольно вздохнул, - пожалуй, я сначала посплю, а завтра днем разберёмся, что же с тобой приключилось.
   Луговой хотел стать спецназовцем - Луговой стал спецназовцем, он знал, как идти к цели и умел это делать. Он мечтал стать рукопашником - освоил основы самбо и каратэ, мечтал прыгать с парашютом - двадцать прыжков им уже сделаны, мечтал стрелять со всех видов оружия... У него были какие-то выполнимые мечты, на самом же деле мечты почти всегда несбыточны. И вот на столе лежит длинное письмо от далёкого, почти забытого друга, похоже, одним мечтателем в мире стало меньше.
   Платов убедился в этом очень быстро. В письмо сразу после дежурного приветствия, почти без перехода, хлынуло упадническое настроение. "Ваня, всё так ловко складывалось, я думал, жизнь удалась, эх, если бы не этот грёбаный личный состав... Понимаешь один человек пришёл в армию сам, по убеждению, выполнять свой долг, служить, другой пришёл по чужой воле. Повестка в военкомат для него - чужая воля. И вот они встретились... Мне иногда кажется, что большая масса молодых людей не знает, что такое Родина, что она нуждается в защите. Для них она как фантом, как абстракция, и свой солдатский долг они считают ложью, которую придумали где-то в коридорах власти. Их гнилое нутро не может простить своей Родине, что она отняла у них бутылку портвейна, а заодно и два года их непутёвой жизни. Так кто же её будет защищать, если припрёт? Рассыплется она, как карточный домик... Как это случилось? Почему на службу они идут, как в зону: одни - с ужасом, другие - с блатной бравадой, третьи... Нормальных солдат не так много. Я уже год в Венгрии, смотрю, как тут живут люди. Скоро приедет "Куин" с концертом, представляешь, квины в Будапеште! Тебе бы понравилось. Только теперь я понял, как много нам запрещено, военным - тем более. Что там в библии? Запретный плод сладок. Непознанное притягивает... Это так, мои мысли, хочется чего-то другого, чтобы душа взлетела, хочется гордиться своей страной, хочется настоящей работы, чтобы понять своё назначение..."
   Платов сидел за столом, перечитывая мысли своего друга, перемешивая со своими мыслями. "Вот это Костя, вот это бред! Однако, сильно его торкнуло, наверное, долго думал, перед тем, как написать такое. Те, о ком он пишет, его солдаты, просто предатели, а у предателей нет родины. Но даже их предательство имеет значение только потому, что они предают Великую Страну. Про бутылку портвейна это он лихо загнул, образно. Как же он до этого дошёл, неужели Венгрия так мозги вправляет? Воистину, страна народной демократии. Тот парень в Туркмении из пристанционного магазина с толстым прессом червонцев, он - кто? Какая у него родина? А если Костя прав? Нет, не может такого быть, просто его наваждение закончилось, это надо пережить... В Афганистане всё проще, здесь все расставлены по боевому расчёту. И Родина здесь ближе, чем в Москве. Слабые и тупые в Афгане не выживают. Если во взводе нет потерь, значит, как минимум, командир чего-то стоит (вот-вот!) - а я потерял Сермягина, своего ангела-хранителя, как раз из-за своей тупости. Если бы не сержант, сидел бы уже на белом облаке, свесив ножки, поглядывал бы на суетную землю, на Костю Лугового, на то, как он ищет свою линию жизни. Читаю письмо, а думаю о своём: пусть вечно мой друг защищает мне спину, как в этом последнем бою".
   Спрятав письмо в конверт, Платов сложил его с двумя другими, задержал взгляд на полузабытом домашнем адресе. Вот так, мама, здесь мир рушится, а ты говоришь, невестка из дома ушла.
  
  
  * * *
  
   В этот раз разведку местности перед выставлением засады Свиридов проводил сам. В роте - новый командир взвода, лейтенант Кочубей, не так давно прибывший из Союза, его нужно было срочно ввести в обстановку, наставить на путь истинный. Молодой, шустрый, с веснушками и вздёрнутым носом, он везде совал этот нос, хотя ротный при каждом удобном случае повторял: "Витя, поперёд батьки не лезь, бл...!" Куда там! Обуреваемый романтикой и приключениями, о которых он начитался у Фенимора Купера, Витя рвался в бой, пока однажды Платов как старший товарищ - старше на один год - не спросил у него в лоб: "Кочубей, ты прямо скажи, чего больше хочешь, убить кого-нибудь или чтобы тебя убили?" Обычно бледное под шапкой рыжих волос лицо молодого лейтенанта вдруг стало пунцовым, в такой плоскости перед ним вопрос никогда не стоял. "Дар речи потерял? - ухмылялся матёрый взводный Платов. - Отвечай, молодой, ну? Надо определяться". Молодой предпочёл промолчать. Он входил в курс дел и уже две недели был рядом с Платовым, таскался с ним по кишлакам, перевалам, сопровождал колонны, и вот теперь предстояла первая по-настоящему боевая задача.
   Засаду выставляли у пустующей каменной школы на окраине Чарикара, крупного по афганским меркам города, с пыльными улицами, с двухэтажными домами, множеством дуканов и континов, по сути - крупного кишлака, только без больших наделов земли под виноградниками и кукурузой. Рядом со школой петляла широкая тропа, по которой в Чарикар на закате и по ночам заглядывали местные моджахеды, они и были объектом засады.
   Свиридов со взводом Платова вышел к назначенному рубежу заранее, и потому все были немного вальяжны, жара утомляла. Лето в Афгане имеет другой смысл, не то, что в Смоленске или Владимире, а тем более июль - это время выживания. Солнце било почти вертикально и, наверное, поэтому встреча с моджахедами вот так, внезапно, лицом к лицу, казалась невероятной. Свиридову до замены оставалось всего два месяца, это тоже имело значение, ему бы вообще не соваться в Чарикар, близость дома выбивает из седла, мешает сосредоточиться. Кочубей, прикрываясь ротным, чувствовал себя только стажёром, наблюдателем и не напрягался. Он и не знал ещё, когда надо напрягаться - чуйка не созрела. Напросившийся в засаду как на прогулку, батальонный комсомолец Ковтун опять вытирал со лба пот и уже жалел, что напросился. Связист... А что связист? Он стоит за правым плечом командира, ждёт команды, и уж он точно знает, что от него на этой войне ничего не зависит, кроме связи, разумеется. Платов с бойцами взвода обследовал школу, оба этажа, класс за классом, оценивал секторы стрельбы из окон, ориентиры, пути отхода, ему предстояло остаться и поработать здесь ночью. В ожидании доклада Свиридов остановился перед школой, приложив ладонь к глазам, осматриваясь. Платов уже шёл к нему.
   Дух появился неожиданно из-за угла школы и, какого-то чёрта, он был готов к встрече, а они - нет. Обычный афганец в паколе, надвинутом на самые брови, в безрукавке поверх лёгкого пирухана, с неопрятной бородой, густой, чёрной, значит, не старый - с мозолистыми руками, пальцами с обломанными ногтями, в которых замер старый АК со сложенным прикладом. Дехканин, землепашец, случайный прохожий на неслучайной войне, прижался спиной к стене школы. В глазах был не страх - удивление, переходящее в растерянность, что вот так, вот так нелепо, и шурави... Патрон был в патроннике, ему оставалось нажать на спуск. Длинная очередь на весь магазин ударила внезапно и бестолково, автомат вздрогнул, запрыгал в непослушных руках, изрыгая пули, гильзы, пороховую гарь, и вдруг замер... Последняя гильза ударила в стену, завертелась на отмостке и затихла в пожухлой июльской траве. Он стрелял с пяти-шести метров, практически в упор, но все шурави остались живы.
   Когда началась стрельба, Платов ещё находился в школе. Он рывком бросился к угловой комнате и сквозь окно увидел картину как будто из замедленного немого кино: офицеры, связист в замешательстве ощупывают себя, не понимая, что произошло, Свиридов сдёргивает с плеча автомат, перед ним спина замершего в прострации Кочубея. "Витя, бл...!" Всегда расторопный Ковтун, остался безоружным, пуля срезала ремень автомата. Дух уже тянется за вторым магазином, он опасен, он всё делает быстрее. Всё это Платов видел на бегу, стрелять он не мог - свои, как нарочно, стояли на линии огня. Оставалось одно - сходу прикладом он ударил в створку окна и по пояс провалился в оконный проём, чтобы сверху достать духа. Отреагировать тот не успел. Ствольная коробка автомата сдавила ему горло, ломая кадык, душман, выпучив глаза, захрипел, он сопротивлялся, цепляясь за жизнь, но вот медленно разжал руки, так и не подсоединённый магазин скользнул вниз, и короткая очередь, выпущенная Свиридовым, вошла уже в мёртвого...
   -Здесь духи! - орал ротный. Это и так было понятно, но его рык действовал устрашающе на всех, и когда в соседних кустах орешника десантники натолкнулись на других моджахедов, те были полностью деморализованы, похоже, и вправду обычные афганцы, не боевики, но солдаты на войне не должны разбираться, чья кровь правильнее, и они не разбирались.
   Стало удивительно тихо, со стороны Саланга потянуло прохладой. Упасть бы в траву у ближайшего ручья и слушать его неторопливое сонное журчание про тысячу и одну ночь.
   -Кочубей, - Платов сидел на камне, привалившись к стене и не выпуская из рук автомата, по его лицу блуждала усмешка, больше похожая на оскал, - у тебя был реальный шанс убить кого-нибудь или быть убитым, а ты всё спустил в унитаз.
   -Что-то совсем не смешно, - Кочубей уже взял себя в руки.
   -Почему не смешно? У меня всё нутро вздрагивает, ржу - не могу. Не дрейфь, Витя, это было отличное приключение. Как у Фенимора Купера. Ирокезы откопали топор войны, в ответ бравые английские солдаты перебили краснокожих аборигенов. Ну, и скальп удалось сохранить.
   -Ты как, Иван? Сказки рассказываешь, - Свиридов грузно облокотился на притолоку выбитой двери. - Ты просто чёрт, в нужное время в нужном месте. Орден за мной, слово офицера. До замены успею. Эх, замена, приеду домой - напьюсь. Ладно, иди, посмотри, как твои бойцы задачу отработали - семь тёпленьких душков. Просто красавцы. Ну и Ковтун им слегка помог.
   -Кто красавцы?
   -Да бойцы твои. Хорошее воспитание. Молодец, старлей.
   -...?
   -Уже три дня как старлей. Приказ подписан.
  
  
  * * *
  
   Приближая срок окончания длительной командировки, незаметно подкралась осень. Платов сидел в курилке, вытянув ноги, всматривался в чёрное полотно неба, в яркие ночные звезды, они дрожали, заставляя всё больше и больше напрягать глаза и забывать о себе самом. Может быть, в них зашифрован секретный код, ключ к смыслу жизни? Зачем же ещё они нужны людям? Может быть, подскажут, что там с судьбой? Он уже ротный вместо Свиридова, тот так и не дождался сменщика, пришлось помочь командиру. Звёзды всё видят, они беспристрастны, они подтвердят, что Платов этого не хотел, не осудят его за тщеславие. В центре курилки, выложенной крупным угловатым камнем, горел небольшой костерок, пожирая щепу от артиллерийских ящиков. Платов иногда подбирал колени, сжимался, как пружина, отрывался взглядом от Большой медведицы, устремляясь в жёлтую дыру огня. Он не делал зла, в нём никогда не было зла, и перед собой он был честным, но в этот момент ему стоило бы посмотреть в зеркало, чтобы увидеть, как напряжено его лицо, как сжаты полоски губ. Если на язык обывателя перевести менторскую фразу: "ничего личного - бизнес", окажется, что последнее слово легко заменяется на другое, пусть будет "долг", может быть "обязанность". Словом можно играть, но суть не изменишь. "Ничего личного" - цинизм, вот где суть, этот обрывок фразы, как стальной сердечник пули, не меняет своего смысла. В том, что мы здесь делаем, тоже нет ничего личного? Самообман. Личного становится всё больше с каждым боевым выходом, Афган всасывается в кровь, в память, в кончики пальцев, которые сжимают автомат. Вначале была идея, красивая идея, миф... "Вот мы и вернулись к началу, круг замкнулся. Где ты, Стрелец? Как ты?" Платов всматривался в звёзды, в чёрную пронзительную бездну, вопрошал к случайному знакомцу Стрельцу, отмерял свой пройденный путь. "Ты оказался прав. И самые чистые родники наполнятся алой кровью. Да, лирика, но если долго смотреть на звёзды, увидишь Млечный Путь".
   Платов мог бы стать космонавтом или спортсменом, инженером или археологом, даже бухгалтером-экономистом, все пути были открыты, но в то лето он стал военным, как и сотни тысяч других молодых парней. Кто это сделал с ними? Такое было время, оно всех готовило к войне, оно ожидало войны, война висела в воздухе, как лёгкий шлейф от сожженного пороха. А Свиридов сказал, что он - чёрт, который оказался в нужное время в нужном месте. Эти слова были правдой.
   "Теперь, Стрелец, я на твоём месте, и даже выше - ротный. Учу молодых выживать на войне, пока справляюсь. Они такие же, как я полтора года назад. На войне взрослеют быстро. Они уже знают, как живые становятся мёртвыми. Им бы понять главное - за всё придется платить, возможно, уже поняли".
   Небо оставалось великим и звёздным, на земле играли тени от костра. Огонь пожирал щепу, обломки досок, обрезки строительного бруса, разгорался ярче. Подошёл незнакомый офицер, постоял молча. Его глаза казались большими, оттого что на лице в поднятых бровях, в ресницах словно бы застыло удивление или невысказанный вопрос. Он впился взглядом в огонь, потом подошёл ближе, опустился перед огнём на колени, протянув к нему руки, а потом обняв ими себя.
   -Здорово, бача!
   -Здорово, коль не шутишь, - не оборачиваясь, ответил ночной гость.
   -В командировке?
   -Мы все тут в командировке. Временщики.
   -Ну да, точно подметил. Откуда будешь? - спросил без большого интереса, по инерции, и ждал такого же будничного ответа.
   -Из Рухи.
   -Пехота! - Платов оживился. - Раньше я там многих знал. А ты как, давно в полку?
   -Да, в общем... полжизни. В мае прошлого года комплектовали первый батальон, была история.
   -Знаю. Много тогда офицеров потеряли, не повезло им.
   -Не повезло. Невезучий батальон, - слова прозвучали обречённо, как неизбежность, - неделю назад мы замерзали на леднике в ущелье Шутуль. Тупо. Бездарно. Несколько человек из приданных сил замёрзли насмерть. В нашей роте почти у всех ноги, руки, лица обморожены. Чёрные! Зачем? Вскрытие погибших делали, у них, у мёртвых, дистрофия кишечника. Понимаешь?
   -Ты что, серьезно? Опять первый батальон?
   -Значит, ты ещё не слышал, - он как-то опустил плечи, погас, растворился в темноте, - бой местного значения... Чистой воды подстава. Кто-то крутит дырки под ордена, кто-то до последнего исполняет присягу. Неправильная война...
   Безымянный старлей из первого батальона продолжал смотреть в огонь. Что он видел в коптящих языках пламени? Понятно что... Что жизнь лишена смысла.
   -Неправильная война...
   -Только сейчас понял?
   Так нельзя командовать, - он разомкнул руки, - какая-то сволочь типа нашего Павлова даёт приказ батальону занять ледяной хребет и ждать, ждать. Ждать, а сам идёт спать в тёплый блиндаж. Он даже не знает, что люди двое суток без пайка, голодные, в летнем обмундировании. Конец октября, там высота выше трёх тысяч, почти четыре, температура минус и ветер. Там постоянно дул ветер. Надо вытаскивать людей с ледника, надо принимать решение, но никто не может достучаться до его мозгов. Идёт война, гибнут люди, а его нет на связи.
   Старлей замолчал, и в ночной тишине сквозь негромкое потрескивание костра было слышно, как он скрипнул зубами.
   -Там люди замерзли, - он снова обхватил свои худые плечи. - Мы по-разному воюем, одни - до обмороженных ног, потому что их учили не сдаваться, другие - до следующего рубежа на бумажной карте. Война - это не издержки какой-то там политики, это страдания и смерть. Ты понимаешь?
   -Бача, не хочу с тобой спорить, тебе крепко досталось, но ещё война - это работа. Бывает такая работа. И мы с тобой на неё подписались. - Платов немного помолчал. - Слушай, как вы оказались раздетыми? На трёх тысячах в октябре зима. А что комбат, он тоже был в курсе?
   Ему вдруг стал неприятен этот странный офицер из Рухи, беспомощный, издёрганный человек, который не понимает своей роли на войне. Это у него, командира, голодные солдаты, это он оставил их без зимней амуниции. Может быть, в словах гостя и была правда, но сама скрытая мысль, что всегда виноват кто-то другой, вызывала у Платова отторжение. Он давно разучился сочувствовать людям.
   -Ты мёрз когда-нибудь по-настоящему, так чтоб до костей?
   Старлей вперил в Платова пронизывающий взгляд, для него это был риторический вопрос, слов же своего собеседника, его последнего вопроса он не слышал или не хотел слышать. Не хотел слышать и ответа. Никто не мёрз сильнее, чем он, обжигая до черноты кожу, вымораживая суставы, сухожилия, пальцы и сам мозг, в котором до последнего мгновения пульсировала воля. И эта воля требовала стоять до последнего.
   -Мёрз, - Платов со взводом бывал в разных переделках и не догадался промолчать.
   -Ни хрена ты не мёрз! Ты не знаешь, что это такое, когда из тебя медленно-медленно уходит жизнь, и ты это понимаешь. А всего-то надо броситься бежать. Бежать не останавливаясь. Чтобы согреться, чтобы убежать отсюда к чёртовой матери, к ебеням. А приказа нет. Ротный сначала орёт, потом просит, потом еле шевелит губами... Он такой правильный, он ждёт приказа, он угробит всех, но будет ждать приказ, а этот урод, командир полка, плевал на все наши жизни, ему нужны именно такие офицеры, которые готовы стоять насмерть, выполняя приказ. Насмерть, понимаешь? И я знаю, что убежать нельзя... От судьбы, от войны не убежишь...
   Он снова повернулся к огню, так и смотрел на него, пожирая его широко раскрытыми глазами, всё также обнимая свои худые плечи и совершенно не понимая, что он делает на этой войне, в этой стране.
   -В Афган нельзя посылать карьеристов, им нельзя давать распоряжаться чужими жизнями. Это такие холёные, циничные твари, они всё готовы оправдать какой-то военной целесообразностью, на самом деле они, не отклоняясь, идут к своей личной цели. Неправильная война. Слишком много предателей. Знаешь, что страшно? Они не считают себя предателями Их жизнь - карьера, их война - это шанс. Если война не за Родину, то и предательства не может быть. Политбюро лукавит, значит, и другим можно, так ведь? Это не Павлов привёл сюда тысячи пацанов, то есть воинов-интернационалистов, а значит, ему всё равно, что с ними будет дальше. Война всё спишет, война всех спишет.
   -Слышь, бача, тебя как зовут-то? - Платов никогда и не думал, что предательство так близко, он не встречался с ним лицом к лицу, и сейчас едва удержался, чтобы не зевнуть, и к месту или не к месту подумал, что они с этим парнем даже не знакомы.
   -Марат.
   -Меня - Иван. Вот и отлично, обменялись приветствиями. Марат, ты что, видишь во всём заговор?
   - "Так и хочется мне заглянуть в амбразуру, - снова не ответив на вопрос, протянул он низким хриплым голосом или завыл, как одинокий волк, сразу не поймёшь, - пулемётом глушить по России печаль..." Тоска, какая тоска, невыносимо, ты же должен меня понять. Хотя... Ничего ты не должен. Я тут с земляками выпил немного, наверное, перебрал. Мне иногда кажется, попался бы этот Павлов на линии огня, убил бы.
   Всё неслучайно, и эта встреча тоже. Исподволь или как, но Платов понял, что обязан что-то сделать с этим офицером, встряхнуть его, вернуть на землю, на войну. Тот никогда не ставил перед собой цель победить, никогда не побеждал, наверное, ему не везло. "Хм, надо чаще пить за удачу, приятель. Вот такой неординарный вывод" Платов думал о своём. "Я из тех, кто не сдаст своих бойцов, но я и сам такой же боец, которого раз за разом зажимает в жерновах. И Свиридов не сдаст. И Строев не сдаст. Нет никакого заговора. Просто есть люди, которые плохо выполняют свою работу".
   -Переводись-ка ты, парень, в наш батальон, в ДШБ. У нас тут, конечно, бывает жарко, оттого и текучка. Зато люди - кремень. Ну?
   -Ты серьёзно?
   -Когда проспишься, не забудь наш разговор. Напишешь рапорт, а там, куда кривая вывезет. Есть проблема - надо решать. Под лежачий камень, сам знаешь...
   -Подумаю.
   -Думай, только недолго. - Платов оценивающе посмотрел в лицо новому знакомому. Решится? Нет? Обычный пьяный трёп или больше, чем трёп? - Что нового в Рухе? У соседей?
   -Нового? - Марат встрепенулся, но так и не оторвался от огня. - Не знаю. У каждого батальона своя война, мы редко пересекаемся. Так, иногда, на утреннем разводе. Мы вот два месяца как снялись с постов охранения, тоска была смертная. Я сидел на скале, под "Зубом дракона", лучше бы назвали гнездом орла.
  -"Весь мир на ладони, ты счастлив и нем, и только немного завидуешь тем..."
  -Завидуешь что ли? Можно было повеситься от этой романтики. Мы завидовали тем, кто внизу, в тёплом блиндаже. Что ты хотел услышать?
   -Да так, о ребятах. Как там Александров?
   -Уже полгода, как ушёл в разведбат. Воюет.
   -Рыжаков?
   -Начальник штаба тоже воюет, жив-здоров, слава богу. Кстати, у нас первый Герой Союза. Капитан Гринчак, командир разведроты.
   -Знаю. Без обеих ног. Слишком высокая цена за героя, это не по мне. Жаль парня. Кстати, у меня дружок был, давно о нём ничего не слышал, Джавид, из третьего батальона.
   -Джавид? Джабиев? - Марат нахмурил брови.
   -Да, он самый.
   -Так нет его, уже давно. Подорвался на мине, тоже без ног; отошёл от наркоза в медсанбате, увидел себя такого и не захотел жить. Так говорили.
   -Когда это было? - Платов почувствовал себя неловко. Как будто был виноват, что он так долго ничего не знал о своём товарище.
   -В прошлом году, в конце мая. Я только пришёл в полк.
   -Красавчик был. Зря он...
   -Может, и зря. Человека ни под какую инструкцию не подгонишь. Чтобы жить, силы нужны. Устал он.
   Наконец, он вперил в меня свой нетрезвый взгляд.
   -Вот такие новости, всё больше дерьмо. Хотя нет, Моргунов, командир четвёртой роты, недавно получил пулю в грудь навылет. Ему ввели шприц промедола, лежит на плащ-палатке, ждёт вертушку, в сознании. Ещё шприц попросил. Ввели второй; мы все, кто был рядом, злые, уставшие за целый день, мокрые после дождя, а он давай песни орать благим матом, и духов, и комбата нах... посылать. Нам пожрать некогда, начали мёрзнуть от сырости, а ему, понимаешь, весело! - по лицу ночного гостя впервые слабой усмешкой скользнуло воспоминание, но тут же он одёрнул себя. - Нет, на самом деле, тогда мы ещё не мёрзли...
   Марат посидел минуту, глядя в огненно-розовые угли, молча поднялся, и не прощаясь, ушёл, словно его и не было.
   Платов остался один. Чтобы он сам делал на месте этого затравленного взводного? "Да не буду я никогда на его месте!" Лёгкая мысль освежила душу. "Мы разные, он ищет правду там, куда она никогда не придёт. Моя правда до неприличия проста - враг должен умереть..." В прошлом году, в декабре, Платова вместе с его правдой выцеливал снайпер, и какая-то добрая глыба афганского базальта спасла его, приняв на себя убойную снайперскую пулю. Его смущало только одно - базальт был именно афганский; как оказалось, эта окаменевшая земля не была ему враждебна. Зачем-то она сберегла его. Наверное, и на чужой земле наше дело правое. Только вот не хватит нас на все неправды....
  
  
  * * *
  
   Апрель в Баграме выдался сухим, жарким, в общем, праздничным. Пост сдал! Замена! Многие ли знают, что это такое? Да бог с ними, с теми, кто не знает... Жарко, солнце в зените, на синем небе ни облачка. У штаба дивизии непривычно много людей, чувствуется, что в Афганистане стало спокойнее, всё больше прибывает командировочных, кто по делу, отработать отдельную боевую задачу, проверить готовность войск, кто за карьерой, за случайным орденом или хотя бы за отметкой в личном деле, мол, был, присутствовал, удостоен высокой чести. Боевые офицеры - пыльные, грязные - смотрели на московских или ташкентских гостей обыденно, с презрением, но как бы они ни скрипели пылью на зубах, это была данность. Или мода. Служить в армии и не побывать в Афгане, где наш контингент седьмой год бился против империалистов - это, по меньшей мере, было близорукостью.
   "Снимусь с партийного учета и завтра первым же бортом домой... Слово-то какое мягкое... домой". Платов с интересом и иронией наблюдал, как очередной хлюст, только что прибывший из Союза, в повседневной форме, в портупее, в фуражке с красным околышем и высокой тульей, наклонившись, носовым платком (!) до блеска начищал глаженые хромовые сапоги. Что-то в этом гренадёрском облике, в крепких фактурных ягодицах показалось Платову знакомым. Офицер выпрямился, он был высок, светловолос, хорошо подстрижен, с развитой спиной...
   -Вовка? - Крикнул он, не вполне осознавая, кого же он увидел у штаба дивизии. Офицер обернулся. - Старый! Ну, конечно, это ты!
   -Иван!
   Они бросились навстречу друг другу: за три прошедших года Стародубов стал ещё мощнее и больше, и Платов просто провалился в его объятия.
   -Старый, ты чего так вырядился, здесь так не ходят, какими судьбами?
   -Я только вчера из Союза, толком ещё не осмотрелся. Назначен командиром комендантской роты дивизии, - не без гордости, играя бровями, произнес Стародубов. - Ну?
   -Это теперь вся трасса от Кабула до Саланга твоя. Ты теперь крутой начальник, и сапоги сверкают соответственно, - они рассмеялись. - Но держись, дорога спросит. А я своё отпахал, полный срок, от звонка до звонка, как один день, уезжаю, завтра борт на Ташкент.
   -Вот так всегда, только увиделись и - расставаться.
   -Да, ничего, ты всегда оптимистом был, быстро освоишься. Народ здесь боевой, понятливый, в курс дела введут, ты, главное, сам не теряйся.
   -Понял, не дурак. Знаешь, что? - Стародубов секунду подумал. - Я к вечеру разгребусь с делами, на ужине встретимся, а после посидим, у меня тут армянский коньячок по случаю с собой.
   -Ты настоящий комендач, хозяйственный!
   -Ну, тогда по рукам!
  
   Бутылка с тремя звёздочками на этикетке всегда к разговору, всегда кстати, она согрела душу, и какой там в ней плескался коньяк, стало уже не важно.
   -Старый, помнишь, на втором курсе мы с тобой боксировали? Я шёл, как на заклание. Но три в челюсть левой успел провести, пока ты своей длинной меня не достал.
   -Ну и как?
   -Обалдеть. Я думал, что сознание меня покинуло.
   -Да я не сильно.
   -Знаю, но всё же я улетел в угол... Ха-ха-ха...
   -Хватит воспоминаний. Прожито, как отрублено. Расскажи, что у вас тут?
   -Хм, теперь - у нас, привыкай. Ты хочешь, чтобы я тебе в двух словах рассказал о шестилетней войне? Нет, не выйдет. - Платов словно споткнулся о свой собственный вопрос; на самом деле, что здесь главное? - Шесть лет, почти семь - это большой срок, столько всего произошло. Теперь, Вовка, это твоя война.
   -Давай, не томи.
   -Ну, слушай! Был у меня товарищ, Сёмушкин. Был. Год назад духи сбили в Панджшере вертушку - их часто сбивают - рухнула в какую-то расщелину. Что с экипажем, непонятно. Подняли по тревоге взвод Сёмушкина - вытаскивать. Спасение экипажей как раз наш профиль, привлекают.
   -Ага, никто кроме нас.
   -Его взвод десантировали за километр, дальше - ногами. Мы почти всегда работали в зелёнке, а тут почти голый хребет и видимость на тридцать километров. Непривычно это, не ждал он подлянки. А духи всё рассчитали, они знают, что мы на войне своих не бросаем, мы обязательно придём даже за мёртвыми.
   -Откуда им?...
   -Ну, ты их за дикарей не держи. Мы - шурави, у нас есть присяга, у афганцев - "пуштунвали", кодекс чести, так что они знают, что мы придём. Сёму встретила засада, взвод попал под плотный огонь. Пока спасали экипаж, восьмерых потеряли. Вот такие расценки на войне, понял, куда попал? Ангелы просят за спасение большую цену, ничто не происходит просто так.
   -Ты и верующий? Вот это да! Мир перевернулся! - нового комендача не задела смерть не известного ему Сёмушкина; заноза под ногтем задела бы больше. У него всё было впереди, до первой пули над ухом, а пока он ёрничал. - Ваня, партия коммунистов-материалистов не простит тебе отступничества.
   -Ну, душа куда-то же отлетает? Вот был человек, вот нет человека, остались смердящие останки. Разница? В этом и разница - минус душа. Похоже, что ты не поймёшь. Бог эту душу в человека вложил, а такой, как я, взял да вынул. - Платов передёрнул плечами. - Страшно. Отвечать придётся.
   -Много дел наворотил? - Стародубов наконец- то насторожился.
   -Много-не много, все мои. Давай, Сёму и его бойцов помянем.
   -Я же их не знал.
   -Ну и что, ты перекрестись да и выпей. Им там полегче будет, они ведь туда не с чистыми руками отправились, - Платов посмотрел куда-то вверх, прикрыл веки, улыбнулся сжатыми губами. - Да и нам... здесь. Давай, за ребят.
   Выпили. Помолчали немного под хруст пересоленного огурца.
   -Шурави... А на Западе нас всех называют русскими, хоть ты немцем будешь, хоть евреем.
   -Так и есть, Старый. Пока идёт война, мы все русские, а после снова оденем свои национальные шкуры, станем хохлами, армянами, молдаванами, будем ездить друг к другу в гости.
   -А грузинами?
   -И грузинами.
   -А эстонцами?
   -Не-ет. Пока до эстонца дойдёт, что он был русским, много пройдет времени, не успеет позвать
   -С войной понятно. А кроме войны? Восток всё-таки, экзотика.
   -Можешь, конечно, в Кабуле на базаре купить арабский кинжал с камнями, или персидский ковёр с минаретами, или японскую технику, на худой конец. Это да, только война здесь и есть самая большая экзотика.
   -Вань, могу тебя сильно расстроить, но в Союзе тема войны, тема Афгана не популярна, там - перестройка. Переходим на хозрасчёт. Надо вертеться, вертеться, хозяйничать, одним словом.
   -Ты изменился, Старый, деловым становишься, хватким.
   -Ну, так жизнь не стоит на месте. Прошлым летом познакомился в Сочи с местными армянами. Цеховики. Они не сидят, как мы, на окладе, и не рискуют жизнью. Заколачивают длинные рубли под южным солнцем
   -Тогда ты попал в десятку. И южное солнце, и дорога, которая кормит. Но смотри, афганцы не любят перестраиваться. Они средневековые консерваторы, у них XIV век на календаре. Купи-продай - это их любимая тема.
   -Короче, с афганцами можно дружить.
   -Нужно. Только некоторые афганцы - это обычные духи, бандиты, и у них са-авсем другая торговля.
   -И чем они торгуют?
   -Ну, ты совсем меня не слышишь. А вообще, Вовка, странная у нас встреча. Я ухожу, ты приходишь, не знаю, что тебе пожелать. Не дрейфь! Это - главное. Всё остальное приложится. Надо верить себе и тем, кто рядом. В одиночку не выживешь.
   -Разберёмся, Вань. - Стародубов снисходительно улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы.
   -Володя, ты опять меня не слышишь.
   -Вань, слышу. Ты своё отработал, тебя уже исключили из списков части, а ты всё горишь на работе синим пламенем.
   -Я уже сгорел, одни угли остались, с меня хватит. Устал я. Хочу, чтобы у тебя было все нормально.
   -Будет.
   -Если будешь соблюдать правила. - Платов посмотрел на своего приятеля с недоверием. - Ладно, давай я расскажу тебе ещё одну историю. Для дураков.
   -А для умных?
   -Она же и для умных. Прошлым летом к соседям прилетела комиссия из Москвы. Всё бы ничего, но они прилетели в Панджшер, там шла очередная армейская операция. Глупее комедии я не видел, москвичи в кителях под портупею, в красных фуражках, как у тебя, выскакивают из вертушки, принимают положение "к бою", крутят стволами по сторонам. А вертолётная площадка посреди полка, мимо солдаты безоружные ходят, их автоматы в оружейных комнатах, как в Союзе, как положено. Эти комиссионеры даже не знают, куда прибыли. Смеялся весь полк. Зря они к нам заглянули - для галочки, могут же и убить - тоже для галочки.
   -А что потом?
   -Меня со взводом отрядили их охранять, дескать мы - штурмовики, крутые. Хотя мы ничем не лучше пехоты. Я и сам - пехота.
   -Если бы не твой тельник...
   -Тельник? Да, душу греет. В общем, двух капитанов на вещевом складе переодели в нашу афганку, а полковникам размеров не нашли, так с красными околышами и отправились на войну. И вот попали мы у Киджоля под плотный огонь, ну это в глубине ущелья, я прижимаю их к стене, чтоб случайную пулю не схватили, а тут пехотная рота перебежками, перекатами один за другим через открытую местность... И ведь никто не остановился, не струсил... Полковники один другому в ухо кричат сквозь грохот, мол, ты смотри, всё как по уставу, всё как на войне. Тут я не выдержал, разозлился, и тоже кричу им: "А это и есть война!" Смелые попались ребята, хоть и штабные, хотели за бойцами повторить манёвр. Тут две вертушки, два "крокодила" заходят на штурмовку; последние бойцы из той роты бегут вдоль низкого дувала, и вдруг один из них - буквально - взлетает...
   -Круто! - Стародубов засмеялся, открыв рот и вздрагивая мясистыми плечами.
   -Не-ет, это не анекдот. Боец пролетает метров пять, всей тушей падает в воронку от снаряда и орёт истошно. Мы к нему, снимаем бронежилет, ощупываем - цел. Снимаем куртку, а у бойца вся спина синяя. Ему пуля точно между лопаток попала, сплющилась о титановую пластину, так что спас бронежилет пацанёнка. Откуда прилетела? А кто ж её знает? Может снайпер отработал, может, вертолётчики ошиблись. Короче, зауважали нас полковники.
   Глаза Платова смеялись, не всё погано в этой жизни.
   -И часто тут у вас...?
   -У нас, Старый, у нас. А насчёт часто - это как повезёт, лучше не зарекаться. Но раз ты главный комендач - не расслабляйся - у тебя будет каждый день.
   Стародубов снял с головы франтоватую фуражку, повертел в руках, рассматривая тулью, алый околыш, блестящую кокарду, от него пахнуло коньячным амбре, смешанным с лёгким запахом незнакомого одеколона.
   -Держи. Твоя. Сейчас в Союзе такие в моде. Мне девчонки в военном ателье подогнали, веселые такие, шустрые. Я в примерочной, перед тем, как брюки померить, так боком встал, поднапряг ягодичную мышцу, мне всегда удавался этот приём, ну, дальше ты знаешь... В общем, носи, у тебя впереди Союз, встречают по одёжке, надо выглядеть.
  
   Ну что, действительно конец эпопее? Дальше-то как жить без Афгана? Перестройка, хозрасчёт, Стародубов, который собрался вертеться. Бардак какой-то. Или я чего-то не понимаю? Домой, домой, а там разберёмся...
  
  

Оценка: 8.91*13  Ваша оценка:

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023