Мне никогда не забыть его глаза. Впервые я увидел их в тесной комнатушке линейного отдела милиции на железнодорожном вокзале Буденновска, где мы, кандидаты в контрабасы, коротали время, ожидая машины, выехавшей за нами с двести пятой бригады. Парни травили анекдоты, рассказывали истории, связанные с прежними местами службы, дружно гогоча над особо смешными моментами. Олег был молчалив, и лишь один раз вмешался в разговор, сказав несколько фраз. Говорил твердо и веско, с какой-то скрытой горечью в голосе. Голос поначалу и привлек внимание, в нем присутствовал явный акцент, который мало соизмерялся с славянской внешностью. Позже мы вышли покурить и разговорились. Олег был русским, родился и вырос в Таджикистане, что и обусловило его необычный выговор. "В Душанбе такой язык считается чистым русским," - говорил он. "Только чурки коверкали его." Война затронула Олега в пятнадцать лет, когда душманы начали резать славян, пытаясь установить в Таджике свои порядки. И тогда он ушел воевать. Олег мало говорил о войне, но боль и тоска навсегда застыли в его глазах. С того вечера мы стали держаться вместе.
В двести пятой наша группа провела неделю, ожидая отправки в Чечню. Команда собралась пестрая. Из семидесяти двух человек две трети уже по второму и более разу шли воевать, не найдя себе места на гражданке. Были те, кто хотел заработать. Были те, кто хотел испробовать свое мужество, нюхнув пороху. Были и те, кто скрывался от правосудия. Кубань, Ставрополье, Осетия, Волгоград, Калмыкия...
Мне в мои двадцать лет дико хотелось жить, поэтому я, не раздумывая, сбежал на войну, спасаясь от чужой и враждебной гражданки. Недоуменные взгляды знакомых, вызванные моей радостью, перед грядущей поездкой, непонимание родных - все осталось позади, и я искренне радовался возвращению в привычную среду. Олег же в свои двадцать два был другим. Он не искал компании и редко улыбался. Улыбался так, что начинало щемить сердце, от чувства невыразимой боли в его взгляде. У него были глаза мертвеца. Живого мертвеца. Я не могу их спокойно вспоминать даже сейчас, через восемь лет. Боль. Дикая боль и пустота. Он ехал умирать на эту войну. Это ясно читалось в его глазах. А я ничем не мог ему помочь и слова ободрения жалким комком застревали в горле.
Когда мы холодной октябрьской ночью в МинВодах ожидали поезд на Гудермес, потягивая пиво, за столиком привокзального кафе, он рассказал мне о своей девушке. Хорошей девушке, с которой не смог остаться. Олег не сказал прямо, но я понял, что она не смогла перебороть в нем войну. Эту проклятую и вместе с тем любимую войну, которая живет в каждом из нас. Которая иной раз дороже, чем самый близкий человек...
И только в одном случае Олег проявлял эмоции. Черные. Когда он их встречал, его безжизненные глаза темнели, наливаясь дикой ненавистью. Там, на рынке в Наурской, я впервые увидел, как спокойный до этого Олег, напряженно-звенящим голосом, обещающим смерть, спрашивает у продавца: "ЧЕГО ТЫ НА МЕНЯ СМОТРИШЬ?". Мы увели его тогда от греха подальше.
Вскоре я расстался с ним. По приезду в Шелковскую выяснилось, что стрелковая рота, в которую мы попали, безвылазно сидит в здании бывшего детсада и на боевые не ходит. Мне не хотелось гнить на одном месте, мальчишеский задор требовал выездов, обстрелов, лязга гусениц и короткого сна, на расстеленном на земле бронике. Я и еще двадцать шесть, таких же повернутых, решили искать счастья в других уголках Чечни. А Олег остался. Я не прислушался тогда к его словам: "Не торопись, Дэн. Войны на всех хватит." Уехал, ожидая найти лучшую долю.
Олега я больше никогда не видел. Та моя поездка не удалась, и после двух недель приключений, в которых был и полет зайцем на вертолете в Ханкалу, и поездка на Камазе в Гудермес, и блуждание на пару с таким же безбашенным авантюристом по незнакомому чеченскому городу без оружия, я вернулся домой.
Первые полгода мы писали друг другу письма. Он сообщал то о скучных буднях, то о минометных обстрелах, а я делился планами о новых попытках вырваться в Чечню. Эти попытки не удались и гражданка с новой силой начала ломать меня, стремясь раздавить и подчинить себе. И на очередное письмо Олега я не ответил. Не смог ему ничего написать. Не смог найти слов, запутавшись в себе.
Прошло полтора года и я вновь собрался в Чечню. На этот раз навсегда. К тому времени я стал похож на Олега, ведь из зеркала на меня смотрел тот же измученный, пустой, мертвый взгляд, что был у него той осенью. Я хотел смерти. Остаться навеки на тех зеленых горах, или заснеженных улицах Грозного. Лишь бы там, лишь бы не дома...
И тут я встретил ЕЕ. Любовь. Из-за которой впервые поверил, что смогу жить жизнью мирного человека и быть счастливым. Месяц счастья. Пусть с ней не сложилось дальше. Но я остался. Нетвердо и смешно становился на ноги, привыкая жить жизнью "обычных" людей.
Сейчас, по прошествии нескольких лет, я хочу попросить у Олега прощения.
Олежка, брат! Я виноват перед тобой, прости меня! Прости, что не мог помочь тебе тогда, не знал что сказать, чем ободрить! Я так надеюсь, что ты справился с войной и остался жить! Я постараюсь найти тебя, когда вырвусь с очередной поездки на Кавказ! Только ЖИВИ! Пожалуйста, только ЖИВИ!
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023