Часть третья
УХОДЯ, ГРОМКО ХЛОПНИ ДВЕРЬЮ

Андрей Протасов. Афганистан, декабрь 1988 года

Глава 13.

Двадцатого декабря -- никогда не забуду этот день! -- наша рота получила приказ выйти на операцию в горный массив, расположенный в пятнадцати километрах по прямой от нашего полка.

Я бы не сказал, что эта затея сильно обрадовала наших офицеров. Проходя мимо их модуля, я случайно услышал обрывок разговора между ротным и комбатом. Впрочем, это можно было назвать не разговором, а руганью.

-- ...мать всех хадовских чертей! -- матерился наш командир роты капитан Булгаков, -- Половина сороковой армии выведена, все готовы к маршу, активно не воюем третий месяц -- и тут на тебе подарочек! Пусть сорбозы сами лезут, нам-то какое дело!

-- Кому ты это говоришь, -- басил комбат подполковник Кузмичов, которого в полку за глаза иначе как "Кубиком" за невысокий рост и квадратную фигуру не называли, -- Это я и без тебя знаю, Алексей. Драться в последние дни войны никому не хочется. Кроме этих проклятых "духов"... Но что ты прикажешь делать, если этому говнюку Курбану вожжа под хвост попала!

Комбат сделал паузу, закурил. Я же завис за углом модуля так, чтобы не увидел часовой из соседней роты, стараясь не пропустить ни слова. Ведь от их слов зависела и моя судьба.

Судьба гвардии рядового Андрея Протасова, двадцати двух лет от роду, холостого, внебрачных детей не имеющего, недоучившегося студента исторического факультета Московского университета (откуда с третьего курса отчислили за "хвосты"). Призванного в армию из родного Ярославля, и попавшего в Демократическую республику Афганистан весной 1987-го года. Имеющего одно легкое пулевое ранение и медаль "За боевые заслуги". И желающего дожить до дембеля, до которого осталось рукой подать.

-- ...Сунулся родной брательник Курбана, -- продолжил после затяжки сигаретой комбат, -- пограбить оставленную нашими соседями базу, пока ее сорбозы не заняли, и напоролся на чумоходов из хозроты. Они, видите ли, не успели все свое барахло увезти...

У них глаза со страха по пять копеек, у брательника, Нигматуллы, гашиш в мозги стукнул -- нет, чтобы подождать, пока наши не уберутся! Ну, начали пулять друг в друга. Хозбанда наклала в штаны и проявила чудеса храбрости -- рашпиль им в задницу по самые гланды!... Короче, завалили они и Нигматуллу, и еще трех его придурков. И теперь уже у Курбана дурь в башке взыграла:решил отомстить. А соседи уже ушли, так он на колонне нашего полка решил отыграться...

-- Откуда информация?

-- Хадовцы приволокли.

-- Не пытались договорить? -- тихо и угрюмо спросил Булгаков, -- Дали ему подарочек, что ли...

-- Да пытались! -- комбат с досады плюнул в окно. Плевок пролетел в сантиметре от моего любопытного носа, -- особисты и разведчики из дивизии -- да что дивизии, даже армии! -- подъезжали через свои каналы. Хрена там! Почувствовал себя победителем и закусил удила.

-- Ну, а что афганцы?

-- Долбанные "товарищи по оружию" в горы лезть не хотят: мол, сами влипли, сами и отдувайтесь. Понять их можно: злы на нас, что уходим. По-человечески такие вещи предательством называются.

...Ладно! -- комбат хлопнул ладонью по подоконнику, и мимо моего носа пролетел окурок, -- Это все политика, а мы всего лишь солдаты. Слушай, Булгаков, расклад: наша разведрота вместе с дивизионным разведбатом держит перевал. Так что на них рассчитывать не приходится. Сами будем дерьмо ложками хлебать. Пойдет твоя рота...

Булгаков молчал. По его молчанию я понял, что такой расклад он предвидел заранее, и все это не давало ему поводов для оптимизма.

-- Ты не думай, что я тебя подставляю, -- Кубик тяжело прошелся по модулю, -- Комполка твою роту сам назвал. "Пошли, -- говорит, -- Булгакова. У него рота лучшая в полку. Молодежи практически нет, солдаты третьего и четвертого сроков службы. Воевать умеют".

-- Хороший им подарочек под дембель!

-- Ты думаешь, лучше салаг безусых на это дело посылать?!

Ротный только вздохнул. Военный до мозга костей, он знал, что в любом случае выполнит приказ. Спорил он сейчас с комбатом только для облегчения своих невеселых дум и предчувствий.

Кубик это прекрасно понимал, поэтому не обрывал своего командира роты. Да и как оборвешь, если они водной упряжке тащат воз войны без малого два года! Кузмичов помнил Булгакова зеленым командиром взвода, попавшего в Афган через полгода после окончания училища.

В прежней части, во время дежурства молодого лейтенанта по батальону два сержанта "нерусской национальности" попытались изнасиловать бойца со смазливой физиономией. Булгаков в этот ответственный момент зашел в сушилку роты, где и происходили события. А через пять минут изувеченных сержантов из сушилки извлекал наряд...

...И надо же было такому случиться, что той же степной раскосой национальности оказался начальник штаба родной дивизии! Булгаков едва не попал под суд. Дело замяли во избежание огласки, но "горячего лейтенанта" в штабе дивизии запомнили. Вскоре его фамилия оказалась в списках офицеров, отправлявшихся на выполнение "интернационального долга". Причем, под номером один.

А потом было два двухгодовых срока Афгана... Чего только не произошло за это время, в течение которого Булгаков стал не только капитаном с двумя орденами "Красной звезды" и несколькими медалями, но и поумерил свой горячий днепропетровский темперамент.

Впрочем, это произошло не сразу. И никто не знает, какой ценой комбат спас ротного от трибунала, когда тот после боя собственной рукой расстрелял двух прибалтов, не прикрывших нас из пулемета в решительный момент. Отстоял. Наш "Булгачок", как мы, солдаты, его называли, остался на роте, хотя и без ордена Красного Знамени, представление на который уже лежало в штабе армии.

Но долг платежом красен везде. В том числе и на войне: через месяц наша рота выдернула попавший в засаду арьергард, в котором находился Кубик.

...-- Да у меня недокомплект личного состава двадцать четыре человека! -- продолжал защищать свою роту Булгаков скорее по привычке, чем из упрямства.

Впрочем, какое тут упрямство: приказ, есть приказ. И ротный, и Кубик это прекрасно понимали. Поэтому их спор стал больше смахивать на грустную констатацию фактов.

-- А у кого полные штаты? -- в ответ проговорил комбат, -- Сам знаешь, части выводятся -- молодых не дают. Так что...

Дальше я не слушал. И так было ясно, как божий день.

Курбан -- командир отряда моджахедов, который контролировал наш район. Последнее время мы с ним не воевали: договорились о нейтралитете.

Курбану это было выгодно. Еще бы: Советские свои войска выводят, на их место придут солдаты правительственных войск -- сорбозы, с которыми воевать гораздо легче, чем с "шурави". Так что лучше поберечь силы, чтобы потом надрать задницу солдатам Наджибуллы. Тем более, что советские регулярно подвозят подарки и закрывают глаза, когда его "воины ислама" потрошат оставленные сорбозам военные городки.

В общем, наблюдалась, если не любовь, то полное взаимопонимание. А тут такой геморрой...

Нам, солдатам, такой расклад, конечно, тоже не мог понравиться. Кому на дембель охота ехать "грузом двести"! Тем более перед самым концом войны. Сейчас даже самые отмороженные, которые воевали как черти и не чаяли вернуться домой живыми, вдруг во снах начали чувствовать не запах анаши, а аромат маминых пирожков.

Наша дивизия должна была выходить в Союз из Афганистана в первых числах нового, 1989-го года. Одним из последних уходил наш доблестный полк вместе с разведбатом дивизии, который уже два месяца сидел вместе с десантниками на перевале. Они караулили, чтобы какие-нибудь бродячие "духи" не испортили нам малину в самый последний момент. И надо же: ждали неприятностей там, а они появились здесь...

Видимо, мои грустные размышления были написаны у меня на лице, когда я вошел в палатку. Ко мне почти сразу подошел мой корешок Вовка Грачев или просто Грач, и сел рядом на койку.

-- Ты чо, Протас, -- толкнул он меня плечом, -- заболел? Живот пучит? Глаза, как у кролика, печальные. Брось о маме скучать: скоро дома будем! Ох...- Грач сладко потянулся, -- Ну и напьюсь же я! А потом по бабам! Телки у меня в Питере мировые. Если они, шалавы, меня забыли -- быстро напомню! Поехали ко мне, Протас, оторвемся по полной программе!

Вова Грачев -- самый удивительный типаж, с которым мне пришлось столкнуться в армии. Хотя где-где, а здесь водятся субъекты на самый изощренный вкус...

Здоровяк с замашками обыкновенного гопника откуда -- нибудь с питерских окраин, тем не менее Грачев жил в центре Ленинграда -- на Каменном острове. Безбожно гонял молодых солдат, за что имел славу самого свирепого "деда" (комбат пору раз обещал отправить его в дисциплинарный батальон), и вместе с тем изумительно знал поэзию Цветаева, Гумилева и Вертинского. Читал Кафку, что не скажешь обо мне, недоделанном гуманитарии. Образование же у Грача -- автомеханический техникум.

Подозреваю, что Вовка -- типичный образец "анфан террибль": блудная овца в благородном семействе, устроившая бунт против традиционных устоев и получившая воспитание на улице. Но о "предках" и "корнях" Грач не рассказывает принципиально. Я подозреваю, это делается, чтобы не потерять авторитет, если наша ротная шпана узнает, что Вова -- из интеллигентной семьи. Даже более чем интеллигентной -- из профессорской. Об этом Вовка как-то случайно обмолвился в разговоре со мной. Обмолвился, и тут же захлопнул рот...

-- Забудь про телок, Вован, -- остановил я его мечтания, в которых было больше бравады, чем истины, -- Скоро нас небольшой геморройчик ждет.

-- Чего?

-- На войну пойдем, Вован. "Прощай, Лизавета! Жди от друга привета! Я вернусь, когда растает снег!" Слышал такую песенку?

-- На боевые?! -- Грач сдвинул на переносице свои черные сросшиеся брови, -- Бляха муха, сколько ж можно воевать?

-- Сколько нужно, Вовка. Пока не трепись по роте -- может, все еще и переиграют...

Не переиграли. И начали мы, скрипя душой, собираться на боевые.

Задача вообще-то была не такая уж сложная -- делали дела и посерьезнее. Сейчас нам надо было выйти в расположение "духовской" базы (разведка ее место уже вычислила), сковать противника огневым контактом, чтобы он не ушел, а потом вызвать "вертушки". "Крокодилы" дадут "духам" крепко прикурить, и нам останется только собирать трофеи...

Но горы на то и горы, чтобы никогда и никому не давать расслабления.

Глава 14.

Собирались быстро и со всеми мерами предосторожности. Ни для кого не было секретом, что "духовские" разведчики днем и ночью следят со своих точек в горах за любыми перемещениями русских.

Именно "русских", потому что, как признался мне в подпитии один царандоевец, достаточно сносно говоривший на языке "шурави", "друзьями" нас "благодарный афганский народ" зовет только в пропагандистских передачах по радио, а отдельные его высокопоставленные представители -- во время застольных речей. А в остальных случаях именуют "русскими". Даже если на какой-нибудь "русской" "точке" под Кабулом служат одни азербайджанцы. Впрочем, это дело вкуса. Я, например, не против...

Раньше по наблюдателям противника, перемаргивающихся со склонов японскими фонариками, мы долбили из всего, что было под рукой. В последнее время на них махнули рукой: живите, смотрите, нам скрывать нечего. На этот раз нам было чего скрывать.

Колонна была замаскирована под обычную, уходящую "за речку", домой. БМП и "Уралы" с мотострелками и разведчиками (комполка в последний момент сжалился и подкинул разведвзвод с перевала) должны были пройти по обычной дороге, затем ссадить в нужном месте десант и, как ни в чем ни бывало, двинуться дальше.

...Хреново воевать в горах. Особенно зимой. Снег на одном склоне по шею, смерзшаяся глина, превращающаяся под солнцем к полудню в вязкое тесто -- на другом.

Цепочку людей, топающих по тактическому хребту (который ниже географического на десяток метров), на белом снегу видно далеко. Поэтому имеешь немало шансов напороться если не на засаду, то на плотный обстрел. Не хочешь обстрела -- пыхти по другому склону, солнечному. По самое "не балуйся" в грязи, как самая распоследняя чушка.

Если подморозило, на южных склонах грязи нет. Зато резкий ветер поможет тебе обморозить физиономию. А уж коли выпадает в горах снег -- то по пояс. И в итоге ты сырой по пояс, как описавшийся первоклассник. После чего имеешь все шансы подхватить воспаление легких или, в случае начавшегося бурана, обморожение.

Много народа на этом попалось. Уже потом, на горьком опыте, научились: на ногах -- чулки от ОЗК, так что сухость ступням гарантирована. Долгие переходы с ночевкой тоже не делаем -- бесполезно: противника не найдешь, зато "духовская" разведка засечет и даст своим сигнал на отход. А обморозиться на зимней ночевке в горах -- пара пустяков.

Лучше действовать по принципу "сунул -- вынул и -- бежать": молниеносная операция -- отход. Что сейчас и будем делать. Впрочем... Горы на то и горы, чтобы подсунуть в самый последний момент какую-нибудь каверзу.

Хреново воевать в горах. Особенно зимой.

"Звездей-то сколько! -- Не "звездей", Петька, а звездов. Энциклопию нужно больше читать..."

Не знаю почему, но последние недели стоило мне посмотреть на расцвеченное мириадами звезд, звездочек, созвездий афганское небо, в центре которого вольготно раскинулся Млечный Путь, в голове сразу же всплывал фрагментик дурацкого анекдота про Василь Иваныча и Петьку.

Это происходило даже не оттого, что огрубел до последней степени. Слава Богу, при всей моей жгучей ненависти к этой войне, к этому осточертевшему пейзажу вокруг нашей части, я еще не разучился видеть в нем изумительную для человеческого глаза красоту.

Чтобы не замечать ее, нужно здесь родиться. А мы, что ни говори, европейцы. Хотя с первого взгляда на наши свирепые, черные от загара и ветра хари этого не скажешь.

...Видишь тысячу раз эти рассветы и закаты, вершины, сияющие белизной -- днем, и голубоватые при свете огромного диска луны -- ночью; видишь все это и вдруг -- в тысячу первый словно очнешься: сдвинешь шапку на затылок и зачаруешься. А зачаровываться здесь нельзя. Зачарованные странники здесь, как в сказке, быстро оказываются спящими царевичами в "черных тюльпанах". И никакие слезы никаких прекрасных царевен не смогут их расколдовать.

Поэтому мы смеемся, казалось, над тем, над чем смеяться грешно, зубоскалим над самым святым. Ничего не поделаешь: всего лишь защитная реакция психики -- иначе спятишь.

Я шутил над этим звездным небом регулярно и с легкой душой: вывод войск не за горами, а еще через несколько месяцев -- дембель. И никаких тебе боевых, никакой осточертевшей тушонки, никаких гор. На гражданке дам пинка каждому, кто посоветует мне ехать отдыхать на Кавказ. Буду сидеть средь среднерусских равнин и любоваться чистым горизонтом, которого здесь никогда не видел и, признаться, уже успел забыть, как он выглядит.

"Звездей-то сколько..." На этот раз мой дежурный прикол, к которому все привыкли и стали воспринимать как необходимый ритуал перед наступлением ночи, родился со скрипом. Не веселилось. Никак. На душе лежал камень.

И не у меня одного. Если уж Пашка Миревич, штатный ротный остряк (еврей в Афгане! -- уже от этого словосочетания становилось смешно) молчал, как на похоронах любимого раввина, то про остальных говорить вообще не приходилось.

Собирались молча. Заскорузлыми пальцами привычно набивали магазины, ввинчивали взрыватели в гранаты, получали у старшины сухпай и чулки ОЗК, укладывали "эрдэшки". По карманам -- пара индивидуальных пакетов (еще один давно засунут в раму откидного приклада автомата и обкручен медицинским жгутом). Док выдает каждому по красной коробочке с тюбиком промедола.

Щербакову промедол не выдается. Есть подозрение, что он засадит себе наркотик раньше, чем получит пулю в задницу. Обезболивающее выдается "куратору" Щербатого, который всегда ходит с ним в одной паре -- тому же Миревичу.

Пашка жаден, как и полагается семиту, поэтому если даже к нему приползут на коленях все наркоманы мира упрашивать за нашего ротного наркошу, все равно не отдаст. Силой тоже не возьмешь: кулак у Миревича увесистый. Щербатый с этим смирился и не возникает. Как всегда, он надеется надыбать опиума (анаша его давно уже не берет) после разгрома "духов" -- у тех этого добра всегда навалом.

Собираешься.

Автоматически делаешь привычную работу, глаза отмечает ставшие обычными детали: Щербатый, Миревич, обычно -- виноватый вид старшины роты прапорщика Бубенцова -- как всегда, на боевые он с нами не пойдет.

Как всегда, ворчит под нос второй номер пулеметчика Грача: тот опять сунул ему лишнюю ленту.

Все как обычно. И тревога, и гнетущее состояние должны быть. И раньше перед особо важными и опасными выходами не разгоняли тоску даже самые завзятые остряки: сначала Муха, а после его гибели -- Миревич из молодых.

Но все-таки что-то новое угнездилось в душе. Непонятная заноза. Свербит, точит, не отпускает, изводит смутной тревогой. Наверное, перерывчик в войне сказывается. Три месяца относительно спокойной жизни и -- появилась уверенность, что вернешься домой живым и невридимым. Это сейчас мешает. Отвыкли, бачи, отвыкли...

Привыкай заново. Вдохни смерть через обе ноздри, как пес, идущий по следу. Забудь, что мечты твои подписали тебе обходной лист на дембель раньше командира полка. Ты -- солдат, и дело твое старо, как мир. Забудь про другое, и лучше тщательнее подгони лямки своего снаряжения.