Глава 18.

В метрах двадцати ниже верхушки хребта, где собирался занять оборону наш взвод, мы обнаружили обложенные камнями стрелковые ячейки: так называемые "эспээсы" -- стационарные пункты стрельбы. Судя по всему, сделаны они были давно и "духами".

От кого они собирались обороняться? С этого направления мы на хребет никогда не выходили. Значит, от своих "товарищей по джихаду"? В этой драке "духов" с "шурави" мог сломить ногу сам черт: моджахеды воевали не только с нами, но и между собой.

Группировка Ахмад Шаха Масуда, "Пандшерского льва" (Пандшер на дари означает ущелье "Пяти львов"), которую советские войска пытались разгромить в ходе нескольких серьезных операций, но так и не разгромили, состоят из этнических таджиков. Занявшие ущелье Пандшер, эти моджахеды давили на мозоль не только советским войскам и правительству официального Кабула, но и другим "духам" -- хеккматияровцам.

Последние комплектовались из пуштунов, коренной народности Афганистана, относящейся к другой ветви ислама. Эти две группировки любили друг друга не больше, чем "Большого Северного Брата", а возможно и меньше. Поэтому им ничего не мешало в промежутках между нападениями на советские колонны и посты воевать друг с другом.

Пуштуны -- национальное большинство, относятся к таджикам и узбекам, в большей части эмигрировавших в Афганистан в тридцатые годы из советской Средней Азии, как к неприятному, но неизбежному соседству: морщатся, но терпят, время от времени устраивая междуусобные стычки.

Наши советники, разбирающиеся в этих азиатских тонкостях, не упускают такой возможности: пуштунов рекрутируют для диверсионных операций против ахмадшаховцев, а советские таджики воюют с хеккматияровцами. Вот такой интернационал, без знания которого здесь не выживешь, и который знать приходится даже простому солдату...

Я с Костенко, РПГ-7 и выстрелами к нему занимаем правый от тропы "эспээс". Грач со своим "вторым номером" устраивается на левом фланге.

Странно, никак не могу вспомнить, как зовут грачевского "второго номера". Наверное, никто в роте не сможет ответить на этот вопрос. Тихий и безотказный парнишка из-под Костромы всегда терялся на фоне могучей фигуры Грача, маячил за его спиной на вторых ролях, поэтому всегда и всюду его звали просто "Вторым номером".

Минуты через две, после того, как я со своим героическим хохлом обосновался в "эспээсе" (расстелили на снег "духовскую" курпачу, чтобы не отморозить свое мужское достоинство, разделили сектора наблюдения и стрельбы, разложили под руками гранаты), приполз Саломатин с радиостанцией.

Завязанный по самые глаза маскхалат, облепленный к тому же снегом, шерстяная маска на лице и торчащая за спиной армейская рация с кривой, покачивающейся над головой антенной, придавали разведчику сходство с инопланетянином.

-- Место найдется? -- сипло спросил он нас.

Ячейка была рассчитана на двоих, третий бы просто помешал бы в бою. Поэтому я отрицательно качаю головой, хотя отлично понимаю разведчика: сидеть одному в "эспээсе" среди круговерти бурана и ждать "духов", которые появиться в любую минуту перед самым носом -- не очень приятное занятие. Если замерзнешь, вспомнят о тебе только после боя. Да и вспомнят ли...

Разведчик помолчал. Я ему сочувствовал изо всех сил, но чем мог помочь?!

-- Ладно, -- глухо пробормотал он наконец из-под завязанного под носом капюшона, -- Тут в десяти шагах еще один "эспээс" есть. Туда поползу. Только сначала вот что... Нужно на тропе растяжки поставить. Иначе проморгаем "духов". Вырежут, к чертям...

-- Ни проволоки, ни колышков нет, -- заметил я, -- На чем ставить будем?

Идея мне понравилась.

-- Проволока у меня есть, -- ответил Саломатин, имени которого я так и не узнал, -- А вместо колышек можно шомпола использовать. Сколько у вас гранат?

-- Две "Ф-1" и три "РГД -- 5".

-- У меня одни "эргэошки" -- сказал разведчик, -- Восемь штук. Замотался таскать. На растяжки их, конечно, поставить можно, но возиться долго придется: противовесы нужны. Так что будем их в бою использовать -- я поделюсь вами. А ставить на растяжки ваши "лимонки" и "эргэдэшки" будем. Лады?

-- Лады.

Пока ставили растяжки, я даже перестал обращать внимание на пролетающие над головой время от времени "духовские" "эрэсы".

Что для нормального человека нетипично: характерный свист пролетающего реактивного снаряда, разрывающегося через доли секунд в метрах тридцати выше тебя, сильно давит на нервы и прибавляет седых волос на башке.

Умом ты, конечно, понимаешь, что осколками тебя не заденет: находишься в мертвой зоне. Но мозги мозгами, а нервная система давать отбой все равно не желает. Вдруг "дух", стоящий у реактивной установки, собьет на своей "шайтан -- трубе" прицел?

Однако установка гранат на растяжках -- дело, требующее собранности. Руки не должны дрожать, а мозги обязаны работать, как часы. И поэтому приходишь к выводу, что на "эрэсы" можно наплевать. Они перешли в категорию неизбежного зла, как буран и горы вокруг.

...Управились за пятнадцать минут.

За время ползанья по склону мы стали похожи на снеговиков, что лепили в детстве после первого обильного снегопада. Только морковки вместо носа не хватает. Хотя вон, у Костенки курносая конопырка уже дошла до соответствующего цвета. Наверное, и у меня не хуже...

Поставив гранаты, на обратном пути заползли в гости к Грачу: в качестве компенсации за проделанную работу отобрали у него две "эфки". Вовка не особенно возникал, поскольку идея хоть как-то прикрыть свою задницу до начала драки могла не понравиться только дураку.

Взамен отобранных гранат угостили его и "второго номера" костенковским спиртом. Ефрейтор сопел, но вслух недовольства не выказывал. Но нам было наплевать на его неудовольствие.

Приползли к себе.

Разрывы реактивных снарядов стали реже: либо у "духов" начал заканчиваться боезапас, либо они передумали лезть в атаку.

В последнее очень хочется верить, хотя делать это может только идиот.

Идиот, согласный замерзнуть до смерти в засыпанной снегом горной щели на высоте двух с лишним тысяч метров над уровнем моря. Тем не менее я был рад, что ротный ошибся в своих предположениях и у нас случилась передышка. Иногда хочется жить даже в лютую непогоду на заснеженном склоне ...

Пользуясь антрактом, поудобнее раскладываем в своем "эспээсе" ручные гранаты, чтобы они всегда были под рукой. На РПГ -- 7 я особо не надеюсь. В наших условиях он может сдержать противника на расстоянии не менее пятидесяти метров -- как раз на том участке, о котором говорил Булгаков. Именно там мы поставили "растяжки", чтобы взрывы гранат предупредили о неприятном визите.

За это время я успею сделать от силы два -- три выстрела из "граника" -- "духи" должны появиться на этом участке перед развертыванием в цепь и будут маячить всего пару минут, а потом уйдут в мертвую зону для обстрела из гранатомета.

Они не дураки, и не будут сидеть на этом рубеже до бесконечности, чтобы получать от нас заряды из РПГ. Потопчутся, конечно, от неожиданности, залягут для начала, а потом оклемаются и пойдут дальше.

Дальше основную нагрузку боя на себя возьмет Грач со своим пулеметом. Нам же остается уповать на ручные гранаты и автоматную стрельбу в белый свет, как в копеечку. А потом надо будет уходить. Сначала Грачев прикроет нас, потом мы -- его...

Хорошо воевать в мыслях: все получается гладко и без неожиданностей.

А они могут быть самые разные, и всех не предугадаешь. Поэтому стараюсь далеко не заглядывать. Успеем отойти, не успеем...

Даже если успеем, кто даст гарантию, что после нашего предупреждения по радиостанции и заранее обозначенного Орловым коридора в секторе огня нашей обороны, какой -- нибудь чудак на букву "эм" со страху не всадит в нас очередь?

-- Костенко! Дай флягу!

-- Да ж половина осталось...

-- Дай, я кому сказал!

Ефрейтор отворачивает в сторону красную от ветра физиономию и вытягивает нехотя из-за пазухи фляжку со спиртом. Глоток -- и сразу потеплело на душе.

О том, что взводный перед выходом отдал мне початую фляжку с водкой, я пока не говорю -- пусть помучается, куркуль. Сначала сало, потом Родина -- девиз всей его жизни. Поступок же Орлова я оценил: за ним раньше такого не водилось.

Что же касается нашего задания... Не мы -- так другие должны были лезть в боевое охранение, а чем мы лучше других? А придумал он знатно, молодец...

После спирта наше задание уже не кажется таким страшным. Я уютнее устраиваюсь в "эспээсе" и начинаю неспешную беседу со своим напарником, чтобы не заснуть:

-- Костенко, а почему твои родители в посылках тебе сало не шлют?...

Буря по -- прежнему швыряет в нас пригоршни снега.

Чтобы не превратиться в сугробы, мы постоянно шевелимся, отгребаем его от себя. Вспоминается разведчик Саломатин: каково ему там одному? Принимаю решение через десять минут, если ничего не случится, сползать к нему, навестить...

Холодно. И хотя я в ватных штанах, в сапогах толстые носки и зимние портянки, а пальцы для утепления обернуты газетой, чувствую, что ступни мне уже не принадлежат, а ноги превратились в негнущиеся костыли. "Суки, -- начинаю взывать к "духам", -- чего вы там медлите?!" лучше воевать, чем вот так замерзать -- как бездомная собака...

Чтобы разогреть суставы, несколько раз подтягиваю ноги к животу, сгибаю их, разгибаю. Подползаю к бойнице "эспээса", прилаживаю к плечу гранатомет, заранее определяя, куда пошлю выстрел.

Стационарный пункт стрельбы маленький и низкий: приспособлен только для позиции "лежа". Из такого положения я еще не стрелял, поэтому нужно потренироваться, чтобы реактивной струей из гранатомета не поджарило собственную задницу.

Почему -- то вспомнился Варегов.

Странно, почему он? За то время, пока я здесь, на моих глазах и без меня погибло немало пацанов, которых знал гораздо лучше, чем его. Наверное, смерть этого парня повлияла на меня потому, что вот так, сходу, на моем военном веку не погибал никто. Гибли в первом бою -- бывало, но чтобы на следующий день после прибытия в Афган, отправившись на "точку" добровольцем...

Может, оно и к лучшему? "Он еще не успел согрешить". Откуда эта фраза? Ах да, из "Мастера и Маргариты" Михаила Булгакова. У нас ротный тоже -- Булгаков, но они, писатель и офицер, наверняка друг на друга не похожи... К чему это я?... Он еще не успел согрешить. Он умер, как солдат -- в бою, отомстив врагам за смерть товарища, не успев увидеть обратной стороны войны.

...Когда в погоне за врагом, прячущемся в доме среди женщин и детей, в горячке боя приходится бросать туда гранату. И это потом будет долго преследовать тебя во снах...

...Когда в ответ на обстрел из кишлака, мимо которого проходила колонна, разворачиваются танковые стволы и частокол "шилок", и лавина огня превращает в груду коптящих развалин место, где веками рождались, жили и умирали люди...

И ты видишь все это, ты участвуешь и ничего не можешь поделать. Ты можешь назвать себя палачом, а можешь проклясть банду сволочей, закрывшихся, как щитом, жизнями и телами своих соплеменников. И только.

Гравюра "Ужасы войны" Дюрера появилась в эпоху Возрождения, чтобы потрясти воображение людей. Что изменилось с тех пор? Ничего. Так же, как и раньше, мы солдаты, лучше всех знаем, что такое войны. И поэтому войны начинаем не мы. Заканчивать же приходится именно "людям цвета хаки"...

Кончать, убивая ее с каждой смертью своей или противника. И понимать, что это, в конце концов, бессмысленно: плоды ее достанутся не нам, а тем, кто придет за нами. Политику, поставившему свою закорючку под договором о мире. А нам -- раны, гробы, в лучшем случае -- военная пенсия. И -- прошлое, от которого никуда не деться.

А потом вырастет другое поколение, и все начнется сначала.

История человечества -- это история войн. История жизни на грани смерти, когда человеческий дух воспаряет над обыденностью серого обывательского существования и являет чудеса храбрости и самопожертвования. Именно поэтому она всегда так привлекательна для молодых, война...

История смерти на линии жизни, когда человек проваливается в ад мясорубки, где нет ничего святого. Вместо этого -- идея фикс: боевая задача, независимость кого-то от чего-то, борьба за рынки сбыта и энергоресурсы, и власть хотя бы над тысячей своих единоверцев...

-- Костенко, спирт еще остался?

-- Та исты трошки. Будешь?

-- Да нет, это я так спросил.

Внизу почти одновременно хлопнуло два взрыва.

-- Андрюха! -- возбужденно заорал Костенко, -- Давай!

-- Давать -- не мужское дело...

Последнее я уже произнес автоматически, вскидывая к плечу гранатомет. Стрелять придется стоя: амбразура приспособлена для автомата, сектор огня ограничен.

Напружинив ноги в коленях, почти не прицеливаясь, наведя ствол на звук разрыва очередной (последней) "растяжки", открыв рот и сжавшись в ожидании удара по барабанным перепонкам, выстрелил.

-- Гранату!

Еще выстрел, еще.

Оглохший, сне слышу, начал ли работать грачевский пулемет. Скашиваю глаза: слева полетели редкие огоньки трассеров.

-- Гранату!

Для гарантии посылаю еще один, последний выстрел, улавливая спустя несколько мгновений бледно -- желтую вспышку разрыва.

РПГ -- 7 в нашей ситуации рассчитан на слабонервных. "Духи" к этой категории не относятся. Наверняка "взорвали" по косяку и сейчас рванут в атаку. Сюда бы АГС...

В нашу сторону понеслись трассера. По приближающемуся огневому кольцу делаю вывод, что противник проскочил сектор поражения нашей громкой пукалки, сделанной для поджигания танков, которые у "духов" в этих горах почему-то не водятся.

Начинаем швырять гранаты. Все. Кончились.

По стенке "эспээса" щелкает очередь. Неприятный звук. Но ведь не попали же!

Теперь в дело пускаем автоматы. Костенко уже опередил меня: упершись носом в бойницу, он увлеченно изводит патроны. Присоединяюсь к нему.

Кто-то сильно дергает меня за шиворот. Оборачиваюсь: Саломатин. Я про него совсем забыл. Он что-то говорит, но оглохшие от гранатометной стрельбы барабанные перепонки решительно отказываются воспринимать что -- либо. Зато я прекрасно вижу, как в метре за спиной разведчика вспарывает снег пулеметная очередь.

Дергаю Саломатина за плечи, и мы вваливаемся в "эспээс", опрокинув "ворошиловского стрелка" Костенко. Тот пытается выбраться из-под нас, одновременно почему-то ощупывая мне грудь. Через мгновение доходит, что он принял нас за раненых.

Отпихиваю руку ефрейтора. Он видит мои глаза -- таких злых не может быть у подстреленного, и недоуменно затихает.

Саломатин снова хватает меня за воротник -- что за дурная привычка у человека! -- притягивает мое лицо к своему, и словно сквозь толщу воды доносится:

-- Орлов по рации приказал отходить! Быстрей!... У нас... две минуты, чтобы выбраться... добраться до мертвого пространства... свои покоцают...

Я ору в ответ:

-- Надо Грачеву сообщить! Понял?!

Саломатин кивает головой и неуклюже вылазит из "эспээса". Цепляясь левой рукой за склон, он кидается в сторону и вниз -- в направлении грачевского пулеметного гнезда. Оттуда по-прежнему летят трассера.

Чтобы прикрыть разведчика, мы с Костенко выпускаем разом по магазину. Ствол автомата раскалился и парит от падающего на него снега.

Выбираемся из ячейки. Под ногами обнаруживаю неиспользованную гранату, скатившуюся вниз. Наверное, локтем ненароком столкнули. Чеку долой и вперед -- на склон!

Сую своему "второму номеру" бесполезный сейчас РПГ: пусть повесит на спину, нашим наверху он еще пригодится.

Костенко явно торопится, у меня же на душе повисла пудовая гиря: грачевский пулемет продолжает стрелять. Рядом с ним -- отчетливо это вижу -- ложатся два гранатометных разрыва.

Несколько очередей вспарывают воздух прямо над нами. Ныряем головой в снег. По инерции сползаем вниз по склону несколько метров и утыкаемся головой в камни огневой точки, покинутой нами. Снова стреляем, выжидая время. В голове же вместе с ударами выстрелов бьется одна мысль: "Разведчик не добрался?!"

-- Костенко! -- наконец принимаю решение, -- Дуй наверх! Коридор помнишь где? Дуй! Я к Грачеву!

Возражать надумал...

Наотмашь бью по лицу. Голова моего героического "второго номера" от удара стукается о землю: мы по-прежнему лежим за камнями, прижавшись к склону.

На его глазах появляются слезы. Или это просто растаявший на ресницах снег?

-- Это приказ! Передашь Орлову, чтобы сместил коридор на линию грачевской огневой точки. Выходить будем оттуда. Понял? Выполнять! Выполнять, сука! Пидор, застрелю! Это приказ!!!

Костенко смотрит на меня круглыми немигающими глазами и отползает в сторону.

Я кидаюсь туда, куда ушел разведчик. Надо быстрее: скоро наши откроют огонь и тогда мне трандец. По моим прикидкам, время данное нам на отход, уже прошло, но Орлов медлит. Нас ждет? Но он не может ждать бесконечно. Лучше пожертвовать пятерыми, чем потом потерять всю роту...

Ветер свистит вокруг в унисон с пулями, которые, скорее всего, так и порхают рядом. Я их не слышу: продолжаются последствия стрельбы из "граника". Да, композитором мне уже не стать. Но то, что я сейчас глухой -- даже хорошо: больше бы кланялся свинцу, терял бы темп движения...

Подтверждение тому, что "духи" зря времени не теряют, получаю тотчас же. Что-то сильно дергает за рукав, и я обнаруживаю в нем большую дыру. Боли не чувствую. Не прекращая движения, несколько раз сжимаю и разжимаю кисть. Действует. Значит, не попали, сволочи...

Разрыв рвет воздух над головой, горячая волна толкает в спину. Пропахиваю носом несколько метров. Ч-черт, РД около ячейки забыл. То-то, чувствую, что бежать легко. Аллах с этим чертовым рюкзаком: старшина спишет. Главное, чтобы меня не списали...

"Эспээс" Грача уже близко. Вон валун -- за ним...

Подскальзываюсь, качусь по склону мимо вовкиной "огневой точки", пока передо мной не скапливается сугроб не останавливает падение. Если бы не он -- прикатился бы прямо в руки к "духам".

Яркая вспышка чуть выше Вовкиной "огневой точки" заставляет душу сжаться от дурного предчувствия. Так и есть: Грач замолчал.

Гребу наверх по колено в снегу. Падение вниз спасло меня от осколков, которые достались на долю пулеметного расчета: Вовка продолжает молчать.

Рядом очередь вспарывает снег. Не обращая на нее внимание, упрямо лезу напрямую к "эспеэсу" пулеметчиков.

По лицу течет пот, заливает глаза. Смахиваю жгучую влагу обледенелой рукавицей. Ледышки, вмерзшие в сукно, словно наждак дерут кожу, но одновременно приводят в чувство.

Начинаю действовать более осознанно, понимая, что пока не доберусь до Грача и его "второго номера", помочь им не смогу. Сейчас важнее не попасть под огонь "духов" и наших, которые...

Которые уже начали стрелять.

Навстречу полетели пучки трассеров и светящиеся комки гранатометных зарядов. Вот что-то ритмичное забухало у меня за спиной: ага, это разрывы от АГСа...

Ныряю лицом в снег и, как бульдозер, разгребая снег, начинаю ползти на животе. Сердце готово выскочить из груди, по спине текут струи пота. Нижняя рубашка то прилипает к ней, то, наоборот, приятно щекочет лопатки влажной тканью. В рукавицах -- горячая вода от набившегося в них и растаявшего снега.

Быстрей! Не обращая внимания на наш плотный огонь, "духи" активно прут в наступление.

Я это определяю по становящейся все громче стрельбе. Глухота прошла -- от страха что ли? Кажется, волосы шевелятся под шапкой от проносящихся над головой пуль. В животе начались спазмы. Не хватало еще обделаться, как первокласснику. В плен не хочется. Ой, как не хочется в плен...

Перед носом возникает долгожданная стенка "эспээса".

Перекатываюсь через нее, в каждую секунду ожидая получить удар пули в спину. Пронесло. Прямо передо мной на спине лежит вечный Грачевский "второй номер". Остановившиеся, широко раскрытые глаза парня уже успел запорошить снег -- ему помощь уже не потребуется.

Грач уткнулся в опрокинутый пулемет. Кругом желтеют отстрелянные гильзы. Прикладываю два пальца к сонной артерии: жилка пульса бьется. Чуть слышно, но бьется.

Некогда выяснять, куда Грач ранен. Перетягиваю его ремнем через грудь и начинаю тянуть наверх. Тяжелая Вовкина туша обрывает руки. Кажется, что от неподъемного груза они становятся все длиннее и длиннее. Господи, как хорошо было ползти одному...