Глава 17.

Буран не прекращался. Только теперь, отойдя от ударной волны взрыва, я снова заметил вокруг себя круговерть снега, пытающегося нас засыпать. Почувствовал на своей шкуре удары ветра, сбивающего с ног по дороге до пещер.

Внутри пещеры, в которую мы, согнувшись в три погибели, забрались с Грачем, было холодно, но сухо. Снег залетал в нее лишь на полметра, наметя на каменном неровном полу, покрытом слоем земли, ровный белый порожек.

Ближе к середине этого каменного логовища метался костерок: какой-то энтузиаст старался устроить себе и ближайшим товарищам обогрев из сжигаемых пустых патронных пачек. Их было много, но сгорали они быстро и тепла давали только на то, чтобы чуть оттаяли скрюченные помороженные пальцы.

В дальнем углу на распотрошенных "эрдэшках" и расстеленных бушлатах стонали раненые. Я было попытался их сосчитать, но сбился: они лежат ровным пластом, друг за другом, и в темноте пещеры невозможно определить, с какой ноги или руки заканчивается одно тело и начинается другое. Во всяком случае, их здесь больше десятка. Неплохо повоевали...

Некоторые из лежащих стонут, другие лежат пластом беззвучно. Принимаю их за убитых. Грачев, словно прочитав мои мысли, поясняет:

-- Без сознания. "Холодные" на улице лежат. Справа от входа. Не заметил что ли, когда входили?

Я мотаю головой: нет, не заметил. И вообще я шел до пещеры, не оглядываясь по сторонам, видя перед собой только одну цель -- место, где нет снега и пронизывающего ветра.

По лицам ребят, сидящих около импровизированного костерка, определяю, что в этой пещере расположились наш и второй взводы. Узнаю, что третий устроился в соседней норе, вместе с разведчиками. Наверху остались десантники с третьим отделением митинского третьего взвода, которому посчастливилось не принимать участие в общей свалке. Теперь за это счастье они мерзнут на пронизывающем ветру, лениво перестреливаясь с "духами".

Мне надоедает безрезультатно скользить по серым лицам сидящих рядом со мной товарищей, чтобы определить, кого здесь не хватает. И я кидаю в тишину, прерываемую лишь треском горящей оберточной бумаги и стонами раненых:

-- В первом взводе какие потери?

-- У нас один убитый и двое раненых, -- отвечает одна из сгорбившихся над огнем фигур, и по голосу узнаю Пашку Миревича.

-- Кого?

-- Пустошина осколком в голову. Даже не мучался. Щербакова ранило и Пилипенко. Но этих ничего, жить будут...

Вспоминаю замкомвзвода старшину Леху Пустошина, парня откуда-то с Вологодчины -- спокойного здоровяка, которого во время службы не брала ни одна тропическая зараза. В душе нет ни боли, ни жалости -- ничего. Дерево внутри. Наверное, и боль и жалость придут, но -- позже, не сейчас...

Сейчас же просто вспоминаю. Впрочем, чего вспоминать? Лицо Пустошина стоит перед глазами: его я видел каждый день на протяжении полутора лет. Невозмутимое, темное от загара с пробивающимися на щеках редкими волосками светлой щетины -- гладко бриться он так и не научился. Сколько лет ему было? Столько же, как и мне: двадцать один.

Последний раз я поймал его взглядом за десяток минут до того, как разорвался этот проклятый "эрэс". Неуклюжего, в маскхалате, натянутом поверх бушлата и поэтому похожего на белого медвежонка, помогавшего нашему комвзвода развертывать взвод для атаки. И при всей этой неуклюжести он двигался удивительно легко: развернув по приказу Орлова правый фланг, он стремительно бросился вверх по заснеженному склону...

Еще вспомнилась мощная затрещина, которой "замок" угостил Щербакова за любовь шарить по карманам убитых "духов" в поисках "чарса". И вот теперь Щербатый поедет домой "четырехсотым грузом", обскакав на целые две сотни своего воспитателя...

Снаружи ветер швыряет охапки снега. У входа уже вырос небольшой сугроб.

Доносятся выстрелы из гранатометов, глухие разрывы "эрэсов".

Можно догадаться, что кроме этого бьют и из автоматического оружия, но буря скрадывает эти звуки.

Мы с Грачем тоже рвем патронные пачки, сыплем автоматные патроны по карманам, и жжем промасленную бумагу: пусть хоть руки отойдут.

Держа пальцы над язычками огня, размышляю.

Все-таки нам повезло: разведка вышла на хребет раньше противника по двум тропам из трех и успела занять его до того, как наверх поднялись основные силы моджахедов. Они смогли взять всего кусочек хребта на третьем направлении, и наш удар снизу помог их спихнуть.

Не повезло соседям: "духи", как только поняли, что верх остался за нами, дали "эрэсовский" залп. Один из реактивных снарядов разорвался среди второго взвода, когда бойцы толпой искали вход в пещеру. Итог: пять убитых, двенадцать раненых.

Митину на этот раз судьба улыбнулась: он обошелся без потерь. Поэтому его бойцы и сидят под принизывающим ветром, обмениваясь свинцовыми любезностями с супостатом, сброшенным в котловину.

-- Вряд ли успокоятся, -- замечает Грач, -- попрут еще. Оно и понятно: иначе замерзнут все к чертовой матери. Буран -- то не прекращается...

Они не хотели замерзать.

Доносящиеся снаружи глухие удары разрывов участились. На входе в пещеру из белесой мути метели возникла привидением облепленная снегом фигура. Она рявкнула голосом нашего ротного:

-- Орлов! Поднимай своих на помощь Митину. "Духи" усилили огонь, видимо, скоро попрут в атаку. Два отделения бросай на левый фланг, там сильнее всего долбят, значит давить будут в этом направлении.

Не криви морду -- под огонь не гоню! Слухай сюда: "духи" бьют по самому хребту. Так что двигай по ближнему к ним скату и будешь в безопасности. Выйдешь на рубеж обороны -- оставь на этом скате наблюдателей. Остальных -- на обратный, пусть пока все сидят там. На рубеж атаки противник выйдет не раньше чем через полчаса -- занять позиции по всякому успеешь...

Наш взводный, качнувшись к самому лицу Булгакова, что-то сказал ему. В ответ мы услышали:

-- Не п..ди! У тебя самый полный взвод! Не криви морду: через час сменю!

Наш старшой, слушавший Булгакова выпрямившись насколько это позволял низкий свод пещеры, повел плечами, словно в ознобе.

Присел, перевязал шнурок на "берце" и только после этого повернулся к нам:

-- Взвод... На выход, взвод! На выход, кому сказал!!! Живо!

-- Ты на яйца шерстяные носки надел? -- повернулся ко мне Грач.

-- Из дома еще не прислали.

-- Мне тоже. Значит, будем морозить.

-- Могут еще отстрелить.

-- Братан! -- шутливо скривил физиономию Вовка, -- Если отстрелят -- зарежь дружеской рукой: я не переживу, да и моя Валька тоже.

-- Она-то переживет. Немного лишь поплачет -- ей ничего не значит.

-- Поэт, ...твою мать...

-- Не я -- Лермонтов.

Черт его знает, почему мы острили. Наверное, чтобы поднять друг у друга боевой дух. Лезть наружу совсем не хотелось. Мы с завистью смотрели на второй взвод, остававшийся на месте. Его ребята прятали глаза. На их месте я бы тоже прятал. А внутри... Внутри все бы ликовало: спасибо Тебе, Господи, не нас, пронесло!

...-- Кончай п...ж! -- прикрикнул на нас Орлов, сам явно не спешивший сунуться из холодной, но безопасной пещеры в снежную болтанку, напичканную к тому же еще и свинцом, -- На выход, кому сказал!

Мы тоже в свою очередь матюгнулись и двинулись к выходу. Взводный тормознул меня, Грачева и Костенко, державшегося все время рядом с нами, у самого порога:

-- Протасов, Грачев, у вас пулемет один остался?

-- Так точно. Второй, "духовский", на ваших же глазах, товарищ старший...

...-- Это я так уточнить... -- неожиданно тихим голосом сказал Орлов, -- В общем, так... Мужики, берите своих вторых номеров, гранатомет, пять выстрелов к нему и дуйте в боевое охранение. Надо, мужики, иначе -- проморгаем...

"Мужики"... Мне вдруг стало так хреново, как не было уже давно. "Мужиками", ласково, по -- свойски, Орлов называл своих солдат только тогда, когда им нужно было выполнить приказ любой ценой. А какая еще "любая цена" может быть для солдата -- только его жизнь...

"Мужики"... Ко мне взводный так ни разу не обращался, по этой причине я еще и топтал матушку -- планету. Троих ребят, которым он отдавал приказ с "мужиками", потом мы отправляли "грузом двести".

Я сжал зубы до скрежета, чтобы они не стали выбивать предательскую дробь, когда придется отвечать лейтенанту на какой -- нибудь вопрос. Хотя, к черту, какой еще может быть вопрос, как не "Задача ясна?"

Опустил голову, чтобы взводный не прочел в глазах страх. Страх, который парализует волю и вытаскивает из глубин подсознания шкурный вопль: "А почему я?!!!"

-- Мужики, Саломатин все покажет... Он здесь все окрестности уже излазил. Нужно сесть в боевое охранение на тропе напротив двуглавой скалы, в метрах пятнадцати -- двадцати перед нашими позициями. По этой тропе наверняка пойдут основные силы противника. Снизу подъем крутой, поэтому большую часть пути до рубежа атаки они протопают цепочкой. Только в метрах тридцати перед вами скат становится более ровным, на нем и будут "духи" разворачиваться перед броском...

Мы слушали напряженно, стараясь запомнить каждое слово командира -- от этого зависела наша жизнь и выполнение задачи. Впрочем, сейчас это было одно и то же: если мы их проморгаем, нас без особого шума вырежут, а роте -- трандец.

-- Перед нами наверняка превосходящие силы противника, -- говорил нам Орлов, -- поэтому рукопашной мы можем не выдержать. Тем более у них был более короткий переход, чем у нас и они меньше устали. Поэтому мы должны их валить на дистанции. Все! Задача ясна? Возьмите радиостанцию -- Саломатин будет держать связь...

...-- Саломатин! -- обратился командир взвода к невысокому разведчику, сидящему на корточках у входа в пещеру. -- Давай, покажешь все тут...

Тот нехотя выпрямился, повернул к лейтенанту свое скуластое лицо, типичное среди сибиряков. Нехотя кивнул головой -- ему тоже не хотелось умирать.