Глава 24

Светлана Горбунова

"Сегодня впервые за последние месяцы приснился Афган. Будто наш полевой госпиталь по ошибке накрыли свои же "грады".

Я мечусь среди разрывов, палаток, сносимых взрывной волной и вспыхивающих, как свечки. Кругом кричат, матерятся, стонут раненые, зовут меня на помощь. Мимо бегут какие-то солдаты, я пытаюсь их остановить -- безуспешно. Я реву, как последняя дура (сплю и чувствую, что реву -- подушка мокрая), тащу в укрытие солдатика с оторванными ногами, и вдруг вижу Сергея.

Он несется туда же, куда и все. Размахивает автоматом с круглым диском (ППШ, такие были в нашей армии в Великую Отечественную войну). Я хватаю Сергея за обшлаг его "пэша", кричу: "Сережа, здесь раненые, их надо спасать!"

Он выдергивает рукав из моих пальцев и в ответ возбужденно бросает: "Ты ничего не понимаешь! Какие, к черту, раненые?! "Духи" прорвались. Надо отбивать атаку. Иначе всем конец!" Сергей вырвался и убежал от меня. Убежал играть в свои мужские игры.

Я запомнила его слова один в один, как и весь сон. Хотя обычно забываю свои ночные кошмары почти сразу после пробуждения...

Я реву теперь не столько от бессилия, сколько от злости. И вдруг натыкаюсь на солдата, сидящего на земле, прямо в пыли...

Он преспокойно курил сигарету и равнодушно поглядывал на творящийся вокруг бедлам. Я едва не споткнулась об него. Словно о какой-нибудь пень. Солдат поднял на меня глаза, и я узнала в нем Андрея Протасова -- того самого, из последней партии раненых.

Он спокойно посмотрел мне в лицо и произнес:

"Кончай, Свет, дурью маяться. Ты ничего здесь не исправишь. Мы все обречены. Давай-ка лучше посидим, покурим. Ты какие сигареты любишь? Мы в прошлый раз караван накрыли: этого добра было в нем навалом. Даже американские. Хотя, сама посуди, это глупость несусветная: зачем "духам" сигареты"? Они же их не курят. Везде в снабжении бардак. И у нас и у них..."

У меня голос от возмущения пропал, а этот тип вдобавок заявляет:

"Слушай, красивая ты баба. Чего ты здесь потеряла? Любви ищешь... Вот только вряд ли ты ее здесь найдешь. Что-то ваши отношения с "кэпом" на любовь не похожи. (Он в моем сне так и сказал -- "с кэпом"! Хотя я никогда даже в мыслях Сергея так не называла, хотя знала это его прозвище у солдат). Относитесь друг к другу, словно устав караульной службы соблюдаете: тяжко, но долг блюсти надо".

Стою в растерянности оглядываюсь, чтобы предмет потяжелее найти и запустить в череп этого хама. Предмета, как назло, поблизости никакого нет. А Протасов пускает последнюю плюху:

"Вид у тебя, Светка, задерганный и несчастный. Ты в последний раз когда по-настоящему любила?"

Эта фраза меня доконала. Стою и думаю: на самом деле, когда это было? С этими мыслями в голове и проснулась.

Если честно, то сон мой -- вещий. Сказано мне то, в чем сама себе признаться боюсь: кончились наши любовные дела с Сергеем, кончились. Где прежняя нежность, понимание, желание поддержать друг друга в трудную минуту?

Когда-то он из-за меня променял спокойную должность начальника отделения в Союзе, поскольку мой контракт в Афгане не закончился, и остался там со мной на второй срок. Потом вытащил из того ада в этот госпиталь. И я в благодарность осталась с ним. Хотя прекрасно знала о том, что у него есть семья под Ленинградом. Знала, но хотела урвать кусок своего счастья. Пусть здесь, пусть в госпитале на казенных простынях...

А итог? Любовь уходит все дальше и дальше. Неужели она была возможна только там, в Афгане? В аде войны мы ничего не требовали друг от друга, щедро делясь теплом и поддержкой. Сейчас для нас война закончилась, но он не может вернуться из-за меня к своей семье. Считает, что не имеет права бросить ради нашего общего прошлого. Того, что мы вместе прожили за полтора года "за речкой". Долг... Да, Сергей, всегда четко следовал этому понятию.

Долг. Это слово придумали мужчины. Но что удерживает меня? Ведь я прекрасно понимаю, что давно стала для Сергея нелюбимой походно-полевой женой. Любовь мы оставили на том берегу Пянджа. Все лучшее оставили там... А здесь и сейчас -- просто мучаемся от долга перед прошлым.

Семья же -- жена и дочь, для него символ мирной жизни. К этой жизни он хочет вернуться изо всех сил. Вернуться к миру. Я же -- символ прошлого, символ войны. Пускай самый светлый, но все же...

Все, Сережненька. Пора освобождать тебя от ложно понятого долга передо мной. Пора напомнить, что я -- сильная.

Видимо, это моя судьба. Поддерживать мужиков на переломе, а потом уходить в тень. Назад, к тем, кто еще нуждается во мне. Грустная перспектива..."

Глава 25.

Андрей Протасов

За месяц лежания в госпитале, я прочитал все журналы, которые смог найти в отделении, попотрошив даже запасы в офицерской палате. Потом заскучал и решил заняться общественно -- полезным делом. Работу искал недолго: в тот же день узнал, что вчера выписался парень, припухавший на должности старшего нашей столовой. И я надумал устроиться на его место.

Начальник отделения, "кэп", как мы его все зовем, оказался не в восторге от этой затеи. Оказывается, пронюхав про мое университетское прошлое, он задумал припахать меня на должность писаря.

От чернильной работы я уже давно отвык. Да и в университете не особенно любил заполнять тетради конспектами. Поэтому втайне радуюсь, что вовремя сумел обнаружить другую вакансию. Для успокоения "кэпа" убеждаю его, что при необходимости смогу поработать и за писаря, если уж действительно товарищу капитану потребуется нечто срочное. Только после этого он барским жестом отпускает "холопа" на вольные хлеба.

Вообще-то старшим столовой инфекционного отделения считается бабуся из вольнонаемных. Она должна контролировать получение продуктов и раздачу их больным. А также следить за чистотой в помещениях общего зала столовой и "раздатки" -- длинной и узкой комнаты со шкафами для посуды, плитой и тремя раковинами, где моются грязные тарелки.

Бабуся на то и бабуся, чтобы особенно не напрягаться в своей деятельности. Она топчется над нашими грешными солдатскими душами только на завтраке и обеде. Ужин же должен контролировать я. Как и все прочие "приемы пищи" по выходным, когда бабушка -- божий одуванчик с чистой совестью возится с внуками.

Мы сами пищу не готовим, а получаем ее в объемистые кастрюли и баки в центральном пищеблоке. Тащим к себе на второй этаж инфекционного отделения и раскладываем по тарелкам в обеденном зале.

Товарищи инфекционные больные, как в ресторанчике, приходят, хавают, и с набитыми животами довольными рассасываются по палатам. Затем нашей командой моется посуда. После столовские едят сами и по примеру остальных собратьев по разуму идут давить подушки в своих палатах...

Естественно, как старший по сроку службы и должности, я занимаюсь только тем, что доглядываю за своей кухонной командой и иногда помогаю таскать продукты из пищеблока в отделение. Работа важная и ответственная. У нее есть две основные сложности: не растолстеть до неприличия на казенных харчах и успевать следить за воровскими поползновениями моих подчиненных.

Подчиненные мне достались -- шик-блеск, красота. У каждого своя история, которую можно с чистой совестью продать какому-нибудь беллетристу. На первом месте стоит Сашка Кулешов или, как я его прозвал, "Путеец с калошной фабрики".

"Путеец" после ПТУ доблестно трудился помощником машиниста в депо родного города Чимкент, что в Казахстане. И случилось ему полюбить девчонку-малолетку, сладкую конфетку. Сладкая эта конфета обладала очень веселым нравом и по этой причине позволяла себя любить не только Сашке, но и еще определенном количеству парней рабочих профессий.

Иными словами, была девчонка обычной малолетней поблядушкой с рабочей окраины, но Кулешов этого понимать не хотел. Любовь, как известно, зла, и Путеец на ее почве надеялся наставить красавицу на путь истинный. Катерина на его тяжкие воздыхания особого внимания не обращала и Сашка из общего своего легиона кобелей не выделяла.

Путеец, в свою очередь, старался ситуацию переломить в корне: полировал торцы своим "молочным братьям" по любви, обзаводясь фингалами и ушибами чуть ли не семь раз в неделю.

Эти бои местного значения продолжались без малого пару месяцев и закончились полной победой нашего героя: конкурентов от катиного крыльца он отвадил.

С самой же Катюшей дело обстояло сложнее. Ухаживание с цветами, шоколадками и несвойственным для рабочего класса шампанским она принимала благосклонно. В подтверждение свое благосклонности порой отдавалась в сумерках под кустами городского парка, но... Единственным и неповторимым Кулешова признавать не хотела.

И Путеец не выдержал: после очередной поездки он принял на грудь граммов двести без закуси и отправился на разборки.

Катя росла без отца, воспитывалась (точнее, не воспитывалась) под присмотром своей матери -- женщины лет тридцати двух, бабенки шустрой и беспутной. В Сашкин визит маман оказалась дома и первым делом предложила ему накатить. Катерины же дома не было ("Опять шляется где-то, шалава", -- определила нахождение дочери маман).

Санек по наивности души надеялся подобрать ключи к сердцу своей возлюбленной через ее муттер, поэтому от двухсот граммов портвейна "три семерки" не отказался.

Накатив, Путеец поведал историю своей любви Катиной родительнице. Родительница прониклась любовным жаром набивающегося в зятья парня и пообещала наставить на путь истинный свою непутевую дочь. И в свою очередь предложила скрепить нарождающийся родственный союз братским поцелуем.

"Братский поцелуй" несколько затянулся и был грубо оборван появлением Сашкиной пассии.

"Ах ты, блядь старая! -- ласково обратилась юная пассия к матери, -- Тебе своих кобелей не хватает, теперь у меня стала отбивать!"

На что маман лишь усмехнулась и кокетливо поправила волосы.

"А ты, сучий потрох, -- не менее ласково сказала Катюша Саше, -- катись-ка отсюда колбаской!"

"Да ты ничего не поняла, -- попытался восстановить статус кво Путеец, -- Тут ничего не было... Я с тобой поговорить пришел!"

Путеец вырос в далеко не оранжерейных условиях, и на сочные обороты в девичьих устах не обратил внимания. Он предпочитал зрить в корень. И в данный момент его взгляд узрил, что шансы всерьез заявить о своей любви начали таять окончательно и бесповоротно.

"Чего вы молчите! -- заорал Путеец на блудливо улыбающуюся мамашу, -- Вы же все знаете!"

"Слушай, мальчик, хиляй отсюда, -- лениво произнесла она, -- Сопляк ты еще для моей Катерины..."

И тут рабочая душа Кулешова не выдержала...

Что конкретно в пылу гнева и отвергнутой любви он сломал из окружающего интерьера, Сашка узнает только на суде. Выяснится, что немало: два кресла, немецкую хельду, все стекла на кухне.

"Да у вас это раньше покоцано было!" -- попытался он вякнуть в свое оправдание, но предприимчивая маман предъявила акты о нанесенном ущербе. И Санек был обречен.

В довершение к приговору суда "два года на стройках народного хозяйства с выплатой нанесенного ущерба", иными словами, "химии", Путеец получил приговор на всю оставшуюся жизнь.

Уже когда Сашка был под следствием по обвинению в злостном хулиганстве, его посетила мать Кати, которая без обиняков заявила: "Катька-то беременна! Ты же с ней, сукин сын, спал! Женись еще до приговора, а то под статью за совращение несовершеннолетних подведу!" Путеец скрипнул зубами и женился. Сюжет прямо по Василию Шукшину.

Оттарабанив два года на Самаркандской калошной фабрике, где в чаду и угаре от работы устаревшего на пятьдесят лет оборудования Кулешов обеспечивал регион столь популярной в нем обувью, он, от греха подальше, ушел в армию. Чтобы, как он мне сказал, не сесть снова. На этот раз -- за убийство своих родных и любимых жены и тещи. Тем более, что Катерина никакого ребенка на свет не произвела: сделала аборт вскоре оформления формальностей с женитьбой.

Военком долго не хотел призывать Путейца на военную службу из-за его недавней судимости, но, проникшись душещипательной историей парня и наведя справки о моральном облике его новообретенных "родственников", сделал исключение.

Еще во время прохождения курса молодого бойца Кулешов написал рапорт с просьбой направить его в Афганистан. И делал это до тех пор, пока командование не удовлетворило просьбу настырного солдата.

-- Ты чего в Афган рвался, Путеец? -- я спросил его через несколько дней после нашего знакомства. Отделение было накормлено и мы могли себе позволить поваляться на койках, -- На дурака, вроде, не похож: ведь наверняка знал, что там медом не намазано.

-- Злой я был, как не знаю кто. Чувствовал, что рано или поздно на своих в роте сорвусь и снова сяду. Лучше уж на "духах"...

До "духов" Путеец не доехал. В таджикском городке Пархар он подхватил гепатит и второй месяц отдыхал на простынях госпиталя от тягот и лишений воинской службы. Сашка попал в автомобильные войска, и поэтому с выводом войск война для него не заканчивалась: надо же кому-то возить грузы для Наджибуллы и его сорбозов.

-- Армия, конечно, дурдом, -- разглагольствовал Путеец, лежа на госпитальной койке, -- Но дома дурдом больший. Если выживу, то дембельнусь и подамся на какую-нибудь комсомольскую ударную стройку. На БАМ, например. Там железнодорожники и водители требуются.

-- Ты же судимый, Путеец, -- подначивал я его, -- И из комсомола тебя исключили. Тебя же не возьмут.

-- Это меня в контору бумажки строчить не возьмут, -- усмехался Сашка, -- А маневровые тепловозы по вечной мерзлоте водить камикадзе всегда требуются.

...Вторым мои бойцом в кухонной команде был Картуз из городка Волжского Волгоградской области.

Криминальным прошлым Мишку Картузова Бог тоже не обидел. Сколько себя помнил девятнадцатилетний Картуз, у него всегда были неприятности с правоохранительными органами.

Забрался как-то восьмиклассник Мишаня со товарищами в строительный вагончик за патронами от монтажного пистолета, чтобы их потом на рельсы класть или в костер кидать -- повязали и в детскую комнату милиции на учет поставили.

Подумаешь, строительные патроны, а вони... Особенно в школе, где классный руководитель целый час перед всем классом мозги канифолила. А когда он за час общественного позора ей в квартире окно выбил, натравила участкового, чтобы тот каждый день к Картузовым родителям заходил. Проверить -- чем это Мишенька дышит.

И надо же было такому случиться, что дышал на тот момент Миша клеем "бээф" в подвале своего родного дома. А участковый, бдительный такой, туда нос сунул. В итоге была крутая отцовская порка, растянувшаяся по времени аж на неделю. Как это делается? Все просто: приходит батяня с работы и за ремень...

Не вынес Картуз такой жизни и дал тягу из дома. Напоследок купил в аптеке с помощью доброго дядечки пачку презервативов, насыпал в них хитрого химического состава, приобретенного там же, и сунул эти нехитрые бомбы в бензобаки учительского "запорожца", а также милицейского "уазика", что за участковым как-то заехал...

Бензобаки, естественно, рванули, а "народный мститель" Картуз оказался в спецприемнике для несовершеннолетних. Хорошо еще, что в машинах никого не было, а то после спецприемника Мишка поехал бы в колонию, а не в спецПТУ...

...-- Ненавижу ментов, -- скрипел зубами "Робин Гуд" из Волгоградской области, нежно поглаживая вытатуированную на кисти кошачью морду.

С учетом богатого по малолетству ба криминального прошлого и отсутствия смягчающих обстоятельств в виде баб-стерв, как у Путейца, Картузу был обеспечен стройбат. Там он честно отработал год, строя в песках никому не понятный секретный объект, потом заскучал по цивилизации. Поэтому разбавил в воде мочу заболевшего желтухой товарища, заработал болезнь Боткина и поехал набираться цивилизации в инфекционном отделении госпиталя...

И хотя истэблишмент мои бойцы не уважали, но неофициальный авторитет чтили. Афганский опыт принимался "урками" безоговорочно. Поэтому претензий к ним с мой стороны по дисциплине в служебное время не было. В свободное же ни могли творить, что хотели -- это меня не волновало.

-- Слышь, Андрей... -- обращается ко мне Путеец.

Я недовольно поворачиваю к нему голову: только что с превеликими трудами раздобыл номер "Советского воина" с повестью об американских рейнджерах в джунглях Латинской Америки и не хочу, чтобы отвлекали от занимательного чтива. На основе своего военного опыта вижу, что процентов шестьдесят из описанного здесь -- чистейшая галиматья, но читается занимательно.

У нас в палате -- тихий час после обеда. Отделение накормлено, посуда вымыта, свой личный состав я побаловал не просто борщом, каким питались все остальные, а со сметаной. Ее я выменял в центральном пищеблоке на три пачки сахара. Ребятишки, работающие там, судя по всему, гонят самогон, и поэтому лишний сахар им никогда не мешает.

Откуда у нас взялся лишний сахар? Уметь надо! -- отвечу на этот дурацкий для любого работника общественного питания вопрос. Отделение пьет сладкий чай и странный кофейный напиток из ячменя с соответствующим названием "Народный" Пьет! А это главное. Экономика должна быть экономной -- учил в недавнем прошлом покойный Леонид Ильич. Вот мы и экономим. С каждого ведра жидкости у нас остается полпачки сахара. Он копится не по дням, а по часам и я думаю, что скоро буду его солить...

-- Слышь, Андрей... -- полусонно бухтит на соседней койке Путеец.

-- Чего тебе?

-- Анаши хочешь?

-- Откуда вял?

-- А ты чо, прокурор? Где взял... Из дома прислали. В письме. Не знаешь, как это делается?

Я знаю, как это делается, чтобы обмануть нашу военную цензуру, имеющую привычку выборочно просматривать письма личного состава. С другой стороны, не могу понять глупости Путейца, попросившего друзей прислать анаши из Казахстана, когда здесь, в Средней Азии, этого добра хоть обкурись до посинения.

-- Будешь, говорю? -- щедро предлагает косячок мой подчиненный и он же -- мой приятель.

В Афгане я несколько раз пробовал курить чарс. Ничего из этого хорошего не вышло. В первый раз чуть не стошнило. Во второй к тошноте прибавились ватные ноги. В третий раз стало жутко весело. Что бы вокруг меня не говорили, хохотал до коликов в животе.

На этом разе я плюнул на это, так и не дождавшись небесных глюков, про которые мне рассказывали знатоки. К тому же всегда перед глазами был живой пример в лице Щербатого и еще парочки заядлых ротных наркош.

Эти ради косяка шли на все. Нужно мне дохнуть на боевых, если перед этим не поймал кумар, и иметь перевернутую психику? От этих наркоманов никогда не знаешь, чего ждать: то ли объяснения в любви, то ли выстрел в спину. В гробу я видал такую плату за "божественные видения".

-- Не буду, -- ответил я Путейцу, -- Если хотите пыхнуть -- вперед, мешать не буду. Но чтобы к ужину поднялись: народ кормить нужно. Если не поднимете с Мишкой свои жопы с кроватей -- контужу.

-- Не бзди, все будет чики -- пики.

Я снова берусь за журнал. Но мысли от героических похождений рейнджеров Юйес Ай помимо воли начинают возвращаться к делам более прозаичным. Чертов Путеец, весь настрой сбил!

Вспоминаю, что надо занести оставшийся сахар и полбанки сметаны нашим парням, что лежат в терапии. У них в отделении воруют наверняка не меньше, но кормят хуже, чем у нас в инфекционном. Да и своей руки в кухонной команде у моих корешей нет.

Раскладка продуктов -- тайна на уровне мироздания, простому смертному ее не постичь. Это я усвоил не сразу.

Едва появившись в столовой, я решил навести свой порядок: стал выдавать столько, сколько положено. Сгнили спички, подложенные в формочку для выдавливания пайков сливочного масла (должно быть ровно тридцать граммов, а со спичками получается около двадцати) -- отлично, новые класть не будем. Пусть ребята получают полновесную пайку. Сахар в чай или кофейный напиток -- как полагается: две пачки на большую кастрюлю!

Отделение рубало и радовалось. Но я стал замечать странные вещи: продуктов на всех стало не хватать. В итоге моя кухонная банда, привыкшая к жирным пайкам, лишилась их вовсе. Все, с учетом наших законных порций, уходило на столы.

Мой команда особенно не роптала, поскольку я отделывался щедрыми гренками вместо первого-второго и масла на десерт. Слава Богу, белого хлеба и свежих яиц у нас еще хватало. Запахи от свежезапеченного хлеба плыли по всему отделению. Бойцы, бродя по коридору, завистливо ругали "оборзевших столовских". Знали бы они причину этих запахов!

Однако скоро наш шеф бабуся заметила неладное и провела служебное расследование. В итоге спички в формочку благополучно возвратились и нормы в закладке сахара и раскладке творога стали прежними.

И всем все сразу стало хватать. Больные побурчали было по поводу урезанной пайки, но поскольку она не стала меньше той, к какой они привыкли раньше, бунта на корабле не случилось. Просто все посчитали, что новый старший столовой решил побаловать отделение в честь своего назначения на должность.

-- Балда ты Ивановна... -- ласково выговаривала мне бабуся, -- Ты забыл, что в пищеблоке тоже себя не забывают? А на складах? С начальством делиться надо? -- Надо! Вот откуда недокладка продуктов идет. Мы-то что... Мы -- нижнее звено, только их грехи покрываем. Да и на них равняемся... Будешь по чести всех кормить -- половина твоих ребят вообще с голоду помрет. Вот тебе и ответ на вечную российскую загадку: все воруют, и все равно никто с голоду не пухнет.

...Ты уж меня, старую, послушай: я на этом все зубы съела. Раньше, по молодости, тоже принципиальная была. Ох, как меня колотили, за принципиальность-то мою, а потом нашелся умный человек -- объяснил...

Воровство такое, -- продолжала развивать свою мысль до сих пор не оцененная нами по достоинству Дмитриевна, -- не дюже вредная вещь. Больше живота все равно не съешь, а украденное с собой на тот свет нее возьмешь. Можно, конечно, за границу отправить, но граница у нас на замке. В общем, таким образом еще одно распределение между людьми происходит. Скажу тебе: более справедливое распределение, потому что берут люди то, что им недодают.

-- Так по-вашему выходит -- тырить все, что не приколочено, это справедливо? -- не выдержал я.

-- А это смотря кто и почему, как ты выражаешься, "тырит". Начальники -- от жира, остальные -- от недостачи. Начальники на это глаза закрывают, потому что уверены: придет время -- можно и кулаком по столу стукнуть, обратно потребовать. Мол, дали тебе попользоваться -- хватит. И выгребут тогда эти вторые закрома Родины, как миленькие. Историю изучал, про раскулачивание слышал? Сначала вам, товарищи крестьяне, земельку и НЭП, а потом -- отдай все обществу и не греши. Вот тебе и вся система распределения.

А что до закона... Так у нас, в России, все люди -- живые человеки. Не хотят, да и не умеют они под единый ранжир выстраиваться. Может, в других странах и получается у кого, а у нас -- нет. Там, в тех странах, привыкли, как в чуланах, жить. А нам простор подавай, в ящик не загонишь...

Я смотрел на бабку, вытаращив от удивления глаза: вот тебе и "божий одуванчик"! Откуда она все знает?! А ведь действительно, дисбат в армии тем и страшен, что блюдут там воинские уставы строго и до абсурда. Там нет никакой отдушины для чисто человеческих отношений между власть имеющими и подневольными. Все покрывает ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ПУНКТ УСТАВА -- параграфом любые дела легче прикрыть и будешь ты при этом спать со спокойной совестью.

-- Ты что, милый, на меня с таким удивлением смотришь? -- улыбнулась бабушка, -- Я ведь не всегда на кухне работала. У меня отца, комдива, старого боевого товарища Блюхера, в тридцать девятом забрали. Мне тогда восемнадцать лет было: понимала, что к чему. На фронте друзья отца по гражданской не дали на передовой санитаркой сгинуть, в штаб армии перевели. Так что жизнь я видела с разных сторон.

Перед войной Сталин наподобие немцев свой параграф хотел для народа установить. А тут война случилась, и все стало на свои места: где оказались немцы со своим порядком, а прочие европейцы с верой в закон и цивилизацию? То-то!

...Ну, ладно, -- одернула себя Наталия Дмитриевна, -- Заболталась я с тобой. Делом пора заниматься. Так вот, скажи своим архаровцам, чтобы в следующий раз большой бак лучше мыли. А то пожалуюсь капитану, он вам всем свой параграф пропишет...