Когда моя броня была неуязвима,
И краска не сошла до оспин рыжей ржи,
Не бредил я судьбой скитальца-пилигрима,
И призраком себя в то время я не жил.
Мы были табуном. Таких, как я - пять дюжин.
Мы рысью и в галоп носились тут и там -
Где минимум дорог, и много троп верблюжьих -
Топча Маликов край по прозвищу Афган.
Где мало пастухов, где много мин и боли
Упрятано в земле для ног и для колес,
Монисто из причин для траурных застолий,
И зло плодило зло, и злость рождала злость.

В тот памятный мне день в Кабул вели колонну,
А в ней обычный сброд: братва-наливники,
Тентованная чернь несла кубы и тонны,
Патроны и муку везли грузовики...
Чихнув на этикет, дымили гарь Камазы,
Мне так не довелось ни разу рвать нутро,
Хотя я столько дыр по прихоти спецназа
Изведал, подвозя их в пекло на "контрол".

Случилось, как всегда, неистово и скоро:
Фугаса пасть меня лишила колеса,
И сразу с двух сторон с лихвой наслали горы
Пираний из свинца по наши телеса .

Бойцам - не до меня: кто ранен, кто и хуже,
Забрали всех - ушли, остался я один.
С оторванной ступней, изранен и контужен,
Катящийся в овраг по руслу талых глин.

Вернулись ли за мной, мне это неизвестно,
Тоску перестрадал и больше не грущу,
Я выбрался тогда из той ложбины тесной,
Тропинку разглядев сквозь триплексов прищур.
Душманы, пастухи - никто меня не тронул,-
Боялись, или так мне истово везло,
Поныне колешу по призрачным законам -
Стал призраком себя, верша судьбы излом.
Сначала я искал свое родное стойло,
Но в картах не силен, хоть их осталось две:
Одна - СССР, теперь уже покойный,
Вторая - целый Мир, что тоже не целей.

Когда меня несло по топям Кандагара,
Я встретил тени тех,- что без вести,- парней,
Они еще все там - их не тревожит старость -
Красивы и чисты в той юности своей.
Наверное, по ним грустит весной шиповник,
Наверное, в их честь он праведно цветет,
Я верю, их простил и самый ярый кровник,-
Расплатой стала жизнь. Без сдачи. Под расчет.

А там, где врос Герат дувалами в суглинок,
Кяризы роют в рай предатели-сыны.
Позорная тропа их карм вильнула мимо -
Теперь они до тла - без рода, без страны.
Я их не осуждал, в плену пока я не был,
Храни от сей беды меня, мой вящий путь,
Я знаю, что жена, и дочь, и сын-наследник
Их — каждого — простят...И в этом жизни суть.

Зеленый Чарикар. Здесь помнят о саперах.
Я видел место их палаток и жилищ...
Расспрашивал, и мне о них шептали горы,-
О праведных кротах израненной земли.
В Кабуле шурави в помине и в почете,
Хотя минуло лет не мало с той поры,
Но пальцы пастухов сильней сжимали четки,
Когда о той войне просил их говорить.
Я выстрадал Кундуз, там было ехать трудно,-
От остовов машин меня бросало в дрожь.
Сегодня в тех местах совсем не многолюдно,-
Как видно, и у гор случается синдром.
Ну, где же ты, Газни? Мечусь я непрестанно,
Ищу...опять ищу... и вновь не нахожу.
Подранок, призрак-быль... и боль Афганистана.
Бронею, нет,- душой...по кромке... по ножу.

Сегодня мне свезет, найду то место, остов,
С которых начался души моей полет...
Вдруг обрету покой, сгорю, ведь это просто,
Но как же с теми быть, кто просто не умрет.
Солдаты, пацаны - на панцире, в десантах,-
Водила мой родной, стрелок КПВТ...
Как рано им еще — сержантам... лейтенанту...
Эх, лучше б я сгорел в том доменном котле.

В знакомый поворот вхожу настороженно,
А ну опять рванет, не вынесу, умру,
Угробив экипаж. Убитых, обожженных
Их вынесут к гробам пред строем поутру.
И снова грянет гимн, хитом он стал посмертным...

Опять фугас, и боль до судорог пружин...

Надсадно бью эфир: "Я на ходу...Не смейте!..."-
Держу колонны строй...Движки мне вторят:"ЖЖЖиив..."

Давно спустилась ночь. На ощупь, без дороги...
Потом дивились тем — и врач, и зампотех,
Что я такой-сякой, в пробоинах, безногий,
А всё-таки дошел. Довез. Себя. И всех.