ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Николаев Владимир Константинович
Песня

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
   Песня
  
   Дорога
  
  К бабушке ехали долго. На поезде через три границы: из Германии, где служил отец, через Польшу на Южный Урал - более трёх суток. Мелькали картинки за окном: красная черепица Вюнсдорфа, плоские крыши блочных домов Варшавы, серая солома белорусских хаток. Перед рекой Буг на границе поезд притормаживал и из вагонов на ходу спрыгивали щегольские польские пограничники в конфедератках. Узкую воду реки проскочили быстро и на своей земле, высунувшись в окна, кричали - ура! Война давно кончилась, шли хрущёвские шестидесятые.
  В Бресте меняли колёса, и меня этот момент интересовал чрезвычайно. Под любым предлогом стараясь остаться в купе, я зорко следил за всей процедурой -- вагон плавно почти незаметно поднимала гидравлика, с грохотом укатывались европейские - узкие - колёса и с таким же тяжёлым шумом закатывались наши -- широкие.
  Потом ехали весело до самой Волги - почти на всех остановках продавали вкусную еду: жареных кур, солёные огурцы, вареную картошку и пирожки. Пирожков мама не покупала - неизвестно, чего туда нашинковали. После Волги начиналось царство вяленой рыбы - предлагали воблу вязанками, а лещей - поштучно, и всё недорого. Но когда куры и картошка из оконной торговли исчезали - о, удача! - нас с сестрой вели в вагон-ресторан. Поковыряв для вида ленинградский рассольник и жаркое с оранжевой подливкой, можно было неторопливо попивать вкуснейший лимонад "Буратино" -- в Германии такого не было.
  Всю дорогу по трансляции гоняли песни советской эстрады. К концу путешествия многие я запомнил наизусть. Особенно поразила моё воображение популярная тогда песня "Бухенвальдский набат". Когда все выходили из купе, я ложился на верхнюю полку для громкости звука и страшным голосом орал: "Люди мира на минуту встаньте!!!". Исполнять на публике это было нельзя - взрослые хмыкали, а я обижался - пел с большим чувством.
  Приволжские степи незаметно переходили в приуральские. На исходе третьего дня, постояв в Оренбурге, поезд в сумерках проскакивал Меновой Двор, где проходит "граница" Европы с Азией, и разгонялся под горку к разъезду, после которого до нашей станции уже рукой подать.
  К этому моменту все вещи и мы, одетые, уже стояли в коридоре. В тамбуре проводница щёлкала круглым железнодорожным ключом. Наша остановка -- две минуты. С протяжным металлическим скрипом и лязгом поезд тормозил. Проводница распахивала дверь и откидывала металлическую лесенку. В лицо била жара с запахом полыни и шпал. Где-то в темноте, выкрикивая маму, уже бежал по насыпи к вагону дед, и нас, как кукол, по очереди "вбрасывали" в его большие надёжные руки. Поезд, продёрнув через своё тело волну тяжёлого металлического звука, трогался дальше уже без нас.
  Пока шли в темноте, ничего не узнавалось. Дом в окружении штабелей шпал, вырастал из сумерек как крепость.
  Бабушка в слезах на пороге целовала и перецеловывала нас -- как космонавтов или сбежавших из плена партизан. Мы тыкались ответно в её лицо, вдыхая родной запах - молока и солнца.
  Взрослые, накричавшись, вскоре переходили на шёпот - детей укладывали на полу спать. Ещё несколько минут борьбы за подушки и счастливый полёт в никуда - приехали!
  
   Утро
  
  Острые солнечные лучи, пролезшие сквозь ставни, мешают досмотреть что-то чрезвычайно важное и приятное, но уже слышны голоса из кухни и куриное ворчание с улицы. Теперь понятно - мы у бабушки и можно бежать во двор босиком, не одеваясь.
  Всё сразу рассмотреть не удаётся, зовут завтракать. На столе огромная яичница, любимые шанежки и кружка ненавистных сливок. По шуму ташкентского поезда, который проходит в пять утра, бабушка встала, подоила корову и выгнала её в стадо. Прилегла до "соль-илецкого", с ним встала опять и наготовила всю эту утрешнюю снедь.
  После завтрака мы, причёсанные и чисто одетые, с мамой обходим всю родню - четыре или пять семей и ещё соседи... Ходьбы на целый день.
  Баба Маша - "нянька", бабушкина старшая сестра, заходим к ней первой. Её муж, Николай, местный Мичурин - у дома на степной выжженной землице он вырастил дивный плодоносящий сад. "Ребятёшек" пускают попастись в малинник. Мы едим огромные сладкие ягоды с куста, сколько влезет. Дед Николай кряхтит, но терпит - баба Маша держит его взглядом: "Нам деток Бог не дал, а эти ж свои, вот и пусть..."
  Через забор дом маминой двоюродной сестры - у неё кролики! Дети - два пацана и девочка -- смотрят на наши восторги с сожалением. Знали бы мы, сколько этим грызунам надо ежедневно притащить травы, и трагический финал короткой кроличьей жизни они видят, считай, ежедневно. Но городские - почти убогие по-здешнему - пускай гладят шёлковые мордочки и дуют в бездонные кроличьи глаза -- не жалко!
  
   Застольная
  
  Вечером вся родня собирается в нашем доме. Все чисто одеты. У женщин на плечах яркие шали. Они непрерывно чего-то вносят и ставят на стол. Говорят все сразу и всё смешное. Мужчины солидно покуривают у крыльца. Как доехали? Вопросы об отце уважительные - офицер!
  Дед достаёт большие бутыли с "бимбером" - самогоном. На столе всё, что неутомимо наготовила бабушка, вкусноты необыкновенной. Дети быстро наедаются и начинают толкаться до первого подзатыльника - марш из-за стола!
  Когда гости выпили и закусили, в общем разговоре наступает пауза, и женский голос вдруг пронзительно запевает. Женщины дружно подхватывают, а мужики ещё крепятся, сосредоточенно глядя в стол. На второй куплет и их пробивает. Тогда к высоким женским прибавляются низкие и хриплые, но правильные мужские голоса. Никто уже не сдерживается. Слов почти не разобрать, но общее счастье и удаль летят так, что звенит ложечка в тонком стекле стакана - знай наших!
  
   Кража
  
  За песни бабушка Люба и полюбила деда - лихого Саню-гармониста.
  Всем был хорош Саня, а более всего смешливым блеском голубых глаз, когда пел под гармошку. Однако ж коренной казачке он был не пара: из имущества - одна гармонь. Русский паренёк работал на путях - рельсы к шпалам приколачивал. Как-то на вечёрке подмигнул кареглазой девчонке.
  - У-у, шайтан! - пропела Любаша и, подхватив тугую косу, мигом отвернулась от гармониста, вроде и не заметила.
  Но сразу вспомнила молодца, как сосватали её после Пасхи за поповского сына. Попович-то - всё село знает - был богатый, но придурошный: девок за косы хватал, а рот слюнявый.
  - Тятенька, не пойду!
  Кто дурёху слушать станет? Отцово слово крепкое. Надо семью прибавлять - три сына не пришли с германской-гражданской, а Любке восемнадцатый годок, самое время замуж.
  Заперли невесту на верхнем этаже лабаза - сиди пока, до свадьбы. Только у Любы свой характер. Наладила подружку к Сане-гармонисту.
   В тот же вечер, как стемнело, подъехал он огородами на тарантасе:
  - Люба, я здесь,- шепчет, а та ревёт в голос:
  - Саня, меня сосватали!
  - Так я за тобой приехал!
  Люба в чём была, в том и прыгнула к милому в ручки. Узелок с маминой иконкой-то был наготове.
  
  Два дня бушевал отец -- младшая дочь его ослушалась, опозорила. Как теперь людям в глаза смотреть?! На третий день дядья поехали за строптивицей. Подкатили с улицы:
  - Любка, выходи!
  Люба увидела - пьяные, дурные -- задрожала.
  - Саня, не ходи, убьют тебя!
  - Нельзя, они родня теперь!
  Вышел за ворота, только топор прихватил, вроде дрова колол. Да что топор! У тех, видать, обрезы -- руки под сеном держат.
  - Где сестра?!
  - Жена-то? В доме.
  - Какая она тебе жена!
  - Мы расписаны, и справка есть.
  Переглянулись дядьки - сразу его положить? А если правду говорит, кому она вдовая нужна будет?
  - Неси справку!
  - Чего на дворе толковать, пожалуйте в горницу.
  Нехотя зашли, сели... А Люба уже на стол собрала, когда только успела? И справка из сельсовета с синей печатью в наличии. Всё по закону.
  - Э-э-х, наливай, Санёк, твоя взяла!
  Словом, до вечера тут погуляли, а через неделю в бабушкином селе играли свадьбу по-широкому - всё ж приготовлено было. А уж как пели казачки - да всё про любовь!
  
   Жизнь
  
  Отец смирился, но до конца дочку не простил. В родном доме молодым места не нашлось. Уехали на станцию, у железной дороги откопали землянку, там и родила Люба троих детишек. Саня на железной дороге работал, а когда посылали на курсы - учился. Перед войной накатали на него донос - дескать, шпалы ворует, и быстро упрятали в лагеря. Вот когда бабушка лиха хлебнула -- кроме детей у неё на руках была ещё и старенькая мама...
  Есть бог или нет, но лишь грянула война, вернулся дед с соляных рудников! Тощий, нога перебита, а глаза -- голубые. На железнодорожников тогда амнистия вышла, и всех, кто не за политику сидел, отпустили, да ещё бронь от армии дали. Пятерых дедовых братьев на той войне положило, он один остался. Выучился в начальники станции, выходил к поездам в белом кителе под горлышко и красной фуражке, показывал зелёный кружок машинистам - ехать можно!
  После войны рядом с землянкой поставил дом, где Люба проворно и с детьми и с внуками управлялась, и корову держала, и овец, и птицу, и сад-огород. За всю жизнь только грамоты не одолела, время по литерным поездам узнавала.
  Гармошку свою дед не забыл, важно играл внукам, улыбаясь глазами.
  Но правду сказать: шпалы он всё-таки приворовывал - только это другая песенка.
  
  
Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023