ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Носатов Виктор Иванович
Повести и рассказы

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:

  
  
  
  
  
   ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Д О П Е Р В Ы Х П Е Т У Х О В
   - Я тебя не пущу! И забудь об этом...
   - Но, товарищ полковник, я все продумал, просчитал... И, ко всему прочему, это человек, которому я спас жизнь, наконец...
   Этот последний аргумент майор Русаков берег на самый крайний случай. Он не любил распространяться о своих афганских похождениях. А тот случай был, что говорится, не самым геройским в его жизни. Полковник Алексеенок вопрошающе взглянул на Русакова и сказал свое знаменитое:
   - Ну-т-текс, батенька, - что в обиходе означало не что иное, как "мели емеля, твоя неделя". От этих слов напряжение, с которым Русаков только что доказывал свое право на риск, спало, он грустно улыбнулся.
   - Ну, честное слово, Александр Васильевич. Было дело.
   - А что же ты мне раньше об этом самом деле, сукин сын, не расс­казывал, - в глазах полковника блеснули гневные огоньки.
   - Ты же не в парк погулять идешь, садовая твоя голова, а во, что ни на есть, самое осиное гнездо попрешься. Головы лишиться можешь!
   Гнев затухал, сменяясь профессиональным, расчетливым спокойствием.
   - Ты должен рассказать мне об этом человеке все, без утайки, - строго и в то же время по-отечески тепло не приказал, а попросил пол­ковник.
   - Единственное, о чем я вам не рассказал раньше - это о моем пер­вом знакомстве с Магомедом, которое произошло лет десять назад в афга­не. Но этому есть свои причины. Прежде всего, потому, что для меня воспоминания эти, словно соль на рану. Освобождая из плена Магомеда я потерял своих самых лучших ре­бят. До сих пор не могу себе простить этого. Я прошу вас товарищ пол­ковник об одном, чтобы эта моя небольшая исповедь осталась между нами.
   - Хорошо!
   - Я был командиром разведвзвода. Стояли мы в глинобитной крепости, недалеко от города Акчи, в одной из северных провинций Афга­нистана. Бросили нас туда для прикрытия очередного вояжа генерал-гу­бернатора, который инспектировал, а проще говоря, собирал дань со сво­их вассалов в Акчи. Проходит день, два, три, неделя - а о нас словно забыли. С башни крепости наблюдатели ежедневно докладывали, что ка­валькада УАЗиков и "шишиг" с личной охраной губернатора беспрепятс­твенно курсировала по кишлакам и селениям зеленой долины. Наша помощь им была не нужна. Да и кто посмеет тронуть высшего сановника, который управлял провинцией при Дауде, при Тараки, при Амине и, наконец, при Кармале. Так что наше присутствие там было делом ненужным, скажу больше - вредным. От нечего делать воинская братия, защищенная со всех сторон высокими стенам, проводила дни праздно, позабыв о душманах, и посто­янно существующей опасности.
   По долгу службы мне частенько приходилось контактировать с на­чальником улусвольского отдела ХАД Хакимом. Однажды он сообщил мне не­ожиданную весть. Недалеко от Акчи, в одном из кишлаков, в банде инже­нера Ахмеда живет пленный советский специалист. Хадовец на карте показал кишлак и даже квартал, где обитал пленник. Он сообщил также, что инженер Ахмед со своими людьми в тот период находился в горах, оставив для ох­раны своего логова всего десяток-другой боевиков. По данным хадовца, боевики должны были возвратиться не раньше, чем через три-четыре дня.
   Я попросил Хакима немного задержаться и пошел к командиру нашего сборного отряда майору Хорькову. Доложил ему обо всем. Майор связался по радиостанции с базой. Через час поступила команда подготовить опе­рацию по освобождению пленного. На разработку плана и подготовку дава­лось двенадцать часов. К утру все должно быть готово.
   На совместном совещании мы приняли решение переодеть группу бойцов, которой предстояло освободить пленника, в афганские одежды, и на грузовике доставить прямо к жилищу инженера Ахмеда. Хадовец согласился быть проводником и "командиром" отряда, так как никто из нас на фарси не разговаривал. Казалось, все было учтено до мелочей: и потрепанная одежда, и взятые напрокат в отряде защиты революции, которым командовал хадовец, автоматы, ствольные коробки которых от частого употребления были отполированы до блеска, и тентованый, видавший виды купеческий грузовик.
   Но, как говорится, мы предполагаем, а бог располагает. В общем напоролись на засаду из которой смогли выкарабкаться только после ожесточенного боя, потеряв при этом троих ребят. С трудом уничтожив охрану, мы приступили ко вто­рому этапу операции - освобождению пленника.
   В дверном проеме сарая, служившего тюрьмой, еще дымящимся от взрыва гранаты, словно тень показалась фигура полутрупа-получеловека в окровавленных лохмотьях.
   Высокий, черноволосый с кавказским орлиным носом пленник ну никак не походил на шурави. Это и был Магомед. Избитый, истощавший, больной. Он с трудом доковылял ко мне и, улыбаясь сквозь слезы, сказал:
   - Спасибо, лейтенант, спасибо, ребята, - и тут же рухнул без чувств на землю.
   Подобрав убитых, мы с предельной осторожностью двинулись в обрат­ный путь.
   Так прошло мое боевое крещение, в котором я получил всего лишь легкое ранение и потерял троих своих лучших бойцов. Гибели ребят я себе до сих пор простить не могу...
   - Но ты же выполнял приказ, - по-отечески тихо, но твердо сказал полковник. Ты спас из плена человека, который, может быть, еще не раз нам поможет!
   - Я все это понимаю, но ничего не могу с собой поделать... Ма­гомеда, после возвращения на базу я навещал несколько раз в сан­части. Беседуя с ним, я понял главное, что ни плен, ни побои, ни голод не смогли сломить этого сильного и гордого человека. Перед отправкой в Союз, он сказал мне, что теперь мы братья навек... А о нашей последней встрече вы все знаете... Надо поверить ему, ведь другой возможности выйти на бое­виков у нас не будет. Мы потеряем много времени, добывая информацию, которая уже есть у Магомеда.
   Алексеенок закурил и, пуская клубы дыма в сторону открытого окна, задумался.
   - Ну ладно, иди. Только если с тобой что случится, три шкуры спу­щу. Увидев, как глаза майора загорелись профессиональным азартом, добавил:
   - А теперь давай еще раз обкатаем с тобой весь план операции. Докладывай.
   - Значит, так. Время и место встречи определены. Село "N".
   Русаков развернул на столе план села с окрестностями. Дом родс­твенника Магомеда был обозначен кружком. К нему вела красная пунктир­ная линия - путь разведчика к дому и несколько вариантов отхода обрат­но.
   - Теперь по времени. В 20.00 я на "Жигулях" подъезжаю к админист­ративной границе, выхожу в лощине. В 21.00, пользуясь темнотой и без­людностью совхозного сада, выхожу на окраину села и по винограднику подхожу к дому, осматриваюсь. В 23.00 плюс-минус 10 минут подаю услов­ный сигнал - стучу в освещенное окно. Я думаю, что часа полтора мне на разговор хватит. Дальше по обстановке. К 2.00, самое позднее - к 2.30 я должен выйти или к машине, или в один из двух других пунктов...
   - Там тебя будут ждать. Главное - не нарвись на патрули боевиков. По данным разведки, их количество с наступлением темноты удваивается. Если обнаружат - беги под прикрытие наших постов.
   - Я хорошо изучил местность и думаю, что пройду весь путь незамет­но. Наблюдая за селом, я подметил, что все посты и патрули боевиков сосредоточены в основном на окраине села со стороны дороги и мос­та, я же зайду с тыла.
   - Ну что же, план хорош. Но, как говорится, "гладко было на бумаге, да забыли про овраги"...
   - Я думаю, что риск оправдан. Боевики не должны уйти от возмездия, как это было раньше. Безнаказанность придает им наглости. Их действия могут перекинуться и за пределы административной границы, а это чрева­то уже массовыми акциями.
   - Ну, с богом!
   Полковник встал, крепко пожал Русакову руку.
   - Что бы не случилось, знай, что мы тебя ждем и в обиду никому не дадим. Главное - возвращайся живым. Если до первых петухов тебя не будет, я вышлю разведгруппу...
   - Все будет нормально, товарищ полковник, - уверенно сказал Русаков, и четко развернувшись кругом, направился к выходу.
   - Да, Коля, возьми мой бронежилет, недавно из института стали и сплавов прислали, говорят, очень прекрасно себя зарекомендовал. Хотя я не пробовал. Примерил только, ничего вроде, легкий, компактный, движение не сковывает.
   Говоря это, Алексеенок подошел к сейфу и, открыв нижнюю дверцу, вытащил из его чрева бронежилет, протянул Русакову.
   - Спасибо, товарищ полковник. Думаю, что и мне он не понадобится...
   К намеченному месту Русаков добрался без всяких неожиданностей. Только когда перелазил через ограждение во двор, забрехала соседская собака. Нико­лай вытащил припасенный для такого случая кусок колбасы и кинул через забор. Пес успокоился.
   Маленькое окошко со стороны двора призывно светилось. Но Русаков, прежде чем подать условный сигнал, постоял, за­чем-то обошел вокруг дома, даже взглянул поверх забора на пустынную в это время улицу. Было тихо. Было слишком тихо. Это настораживало. Ка­кое-то затаенное, внутреннее чувство подсказывало ему: не торопись, ос­мотрись еще раз, будь предельно осторожным.
   Николай подошел к наглухо зашторенному окну, выходящему на улицу. Остановился возле него, прислушался. В доме стояла мертвая тишина, которую изредка прерывало чье-то глухое покашливание. Больше ничего подозрительного не было. Русаков поскреб по раме. Шторы взволнованно заколыха­лись, и вскоре в свете лампочки показалось чье-то бородатое лицо. Это был Магомед. Он не видел Русакова. Тот же мог спокойно рассмотреть черты своего давне­го друга.
   Когда Русаков перевелся служить из Средней Азии в Закавказье, перед ним сразу же стал вопрос приобретения новых помощников, из числа приграничных жителей. Однажды, проводя оперативную работу с приграничном селении, он случайно столкнулся с Магомедом. Правда, не сразу узнал его. Несколько раз заходил то справа, то слева от горца, торгующего на базаре курагой и кишмишем, пока тот сам не узнал Николая.
   - Ты что, лейтенант, вокруг да около крутишься. Не узнал, что ли?
   - Магомед? - все еще не веря в счастливую случайность спросил Русаков.
   - Ну, конечно же, это я. Подходи, дай я тебя прижму к сердцу, брат мой, - Магомед вышел из-за прилавка и, широко расставив руки, крепко обнял засмущавшегося Николая. Не дав Русакову и слова сказать, Магомед потащил его к себе домой.
   - Мой дом - твой дом. Живи, сколько хочешь. У Магомеда дом большой, всем места хватит.
   Говоря это, он, крепко ухватив Николая за локоть, притащил его к видавшему виды "москвиченку" и, не обращая внимания на его неуверенное сопротивление, запихнул на заднее сиденье. С тех пор они частенько встречались, оказывая друг другу различные, большие и маленькие услуги, пока в один прекрасный день в стране что-то не произошло. Союза не стало, а некогда дружные республики стали постепенно обособляться. Последние год-два Русаков с Магомедом почти не общались. Этому было достаточно причин. Прекрасно зная, что секретная служба Басаева рыщет в поисках врагов народа, он не хотел подставлять Магомеда.
   А от Русакова, как и прежде требовали информации об обстановке на приграничной территории. По мере возможности он ее добывал, иногда по самому дорогому счету. Одного его помощника чеченские боевики убили, другого, выследив, изрубили топорами на куски, зашили в мешок и выбросили за пределы административной границы. Зная об этом Русаков берег Магомеда на самый крайний случай. Только чрезвычайные обстоятельства заставили Русакова обратиться к другу за помощью. И вот он видит его напряженное, неестественно застывшее в тревоге лицо, нервно барабанящие по столу пальцы. Эта сегодняш­няя непохожесть его на человека, которого он знал не один год, как радушного, всегда открытого для друзей, бесхитростно­го Магомеда, неприятно кольнула сердце, но Николай отмахнулся от неожиданного наваждения, бесшумно развернулся и крадучись напра­вился к заветному окошечку. Теперь оно ему почему-то не казалось свет­ло-манящим, а предстало дьявольски-красным, зазывающим оком Сатаны, который, превратившись в дом, заманивает в ад заблудших путников.
   - Что за чертовщина, - ругнулся про себя Николай и чуть слышно стукнул в стекло: "Раз-два-раз-два-три", - тут же, без перерыва повторил фразу. Скрипнув, отворилась дверь, и в светлом проеме показался Магомед.
   - Ходи быстрей, - приглушенно сказал тот, как только подошел Руса­ков. Захлопнув дверь, Магомед направился в комнату с плотно задернуты­ми шторами. Лампочка освещала лишь середину комнаты, углы и стены были погружены в полумрак. За столом, стоящим в тени, кто-то сидел.
   - Это мой брат, он знает, кто убил ваших пограничников. Говори.
   - Об этом я слышал от Салима. Салим - боевик из отряда Паши, я с ним вместе учился в техникуме и работал в совхозе. Он сказал, что на пограничников их отряд наткнулся случайно. Три человека с оружием в руках были на нашей территории.
   На предложение Паши сдать оружие бойцы ответили матом. Салим сказал, что именно ненависть к солдатам, которые бомбили его родной город, убили его родителей и сестер, нажала на спусковой крючок автомата. Пограничник, стоявший ближе всех к нему, беззвучно упал. Остальные за­легли. Перестрелка длилась недолго. Кто-то из боевиков бросил гранату, после чего стрельба затихла...
   Рассказчик, прикрывая рот рукой, закашлялся, и виновато глядя на брата, словно оправдываясь, сказал:
   - В горах простудился...
   - Рассказывай дальше, - глухо буркнул Магомед, показывая тем самым, что он не разделяет щенячий восторг брата, повествующего о страшном преступлении.
   - Салим похвалился мне, - продолжал тот, - что он из своего автомата убил одного бойца наповал. Солдат лежал и не шевелился. Двое других были изранены осколками, но жи­вы. Они кричали. Тогда Паша дал команду добить их. Добивали пограничников но­жами, как баранов. Отрезали головы, а затем каждый боевик полосовал ножом еще теплые тела...
   - Но пограничники не переходили вашей административной границы...
   - Салим сказал, что переходили, не веришь, спроси сам... Горец ух­мыльнулся.
   - А где находится отряд Паши?
   - После этого дела они ушли в горы. Правда, Паша со своими телох­ранителями раз в неделю приходит к себе домой. Живет он в соседнем се­ле, в самом центре у него трехэтажный дом.
   - Почему ты это все мне сказал?
   - Паша обесчестил мою невесту, и я поклялся ему отомстить. Он мой кровник.
   - Если я буду нуждаться в твоей помощи, поможешь?
   - Скажешь брату - там будет видно.
   Горец резко встал и, не прощаясь, вышел из комнаты. Хлопнула вход­ная дверь - и в доме повисла настороженная тишина разбавленная тиканьем настенных часов.
  
   Русаков взглянул на ходики, висящие на стене. Стрелки медленно приближались к полуночи. Вдруг внутри часов что-то заскрипело и, из внезапно раскрывшихся врат, вдруг выскочила кукушка. Прокуковав двенадцать раз, она скрылась в чреве ходиков.
   - Присаживайся к столу. Хлеб разломим. Пого­ворим, - глухо, не глядя на Русакова, сказал Магомед. Запах домашнего хлеба приятно щекотал ноздри. Куски вареной свежей баранины, исходили жиром и вызвали у Николая приток слюны. Он вдруг вспомнил, что не ел с обеда. С теплотой подумал о жене. Наталья заставила его утром, чуть ли не насильно, съесть котлету и выпить кофе. Он улыбнулся этим своим теплым мыслям о ней.
   - Что улыбаешься? - все так же угрюмо спросил Магомед.
   - С тобой давно не виделся, встрече рад, - скрывая истинную причи­ну мелькнувшей радости, ответил Русаков.
   - И я был бы рад, если бы не война...
   - Значит, ты не рад нашей встрече? Ведь больше года не виделись.
   - И лучше бы не встречались, - с горечью в голосе сказал Магомед. - Давай лучше выпьем.
   Молча, не чокаясь, он, не закусывая, опрокинул один стакан, потом другой. Резко встал. Начал ходить по комнате от окна к двери и обратно. Русаков чувствовал, что его дав­ний друг чем-то встревожен, может быть, даже напуган.
   - Что случилось?
   - Чем ты так озабочен?
   - С чего ты взял? - вопросом на вопрос ответил Магомед. Он подошел к столу, налил вина себе, Николаю и залпом осушил свой стакан.
   - Я хочу поговорить с тобой о том, что происходит сегодня на зем­ле, где я родился, где жило не одно поколение моих родичей. Почему вы с оружием в руках пришли на землю моих предков? Почему самоле­ты бомбят наши города и села? Почему убивают стариков, женщин и детей?
   Русаков не ожидал такого вопроса. Обычно он в таких ситуациях не терялся, словесными запорами не страдал. Но вопрос был задан так прямо и конкретно, что Николай не сразу нашелся, что на него ответить. Вернее бу­дет сказать, что он просто не знал, как ответить на эти вопросы именно Магомеду. Спроси его об этом кто другой, Русаков своими шутками и прибаутками отвертелся бы. Вспомнил бы о Конституции, о незаконности но­вой власти в республике, о существующем там правовом беспределе. Но этого он не мог сказать Магомеду, у кото­рого был тайным и явно не самым дорогим гостем. Тот ждал на свои воп­росы откровенного ответа.
   - Я не знаю, - тихо, но внятно сказал Русаков. Магомед смотрел на него в упор. Их взгляды встретились. В глазах горца бушевала буря, сверкали молнии, "гремел гром", но в них не было ненависти, была ка­кая-то глубоко скрываемая растерянность и боль.
   - Я не знаю, - повторил Николай. - Могу сказать только за себя. Я пришел к тебе без оружия. Я никого не убивал, не насиловал и в плен не брал. Не убивали и не насиловали те ребята, которых твой соотечествен­ник Паша ни за что ни про что хладнокровно расстрелял, изрубил на кус­ки. Теперь я отвечу на вопрос, почему все это происходит. От вседозво­ленности и безнаказанности, которые царят в вашей полукриминальной республике. Это послужило первопричиной того, что сейчас здесь проис­ходит. В такой ситуации каждый волен поступать по совести. Только я хочу тебе сказать одно: я тебе не враг и обратился к тебе за помощью только по крайней необходимости. Паша и его люди, принимавшие участие в зверском убийстве, должны понести заслуженную кару. Но для этого все они должны предстать перед Законом, и ты мне в этом поможешь.
   - Я не пойду против своего народа.
   - Ты считаешь, что Паша и его головорезы - народ?
   - Я не считаю их народом, но и против них не пойду.
   - Значит, тебя устраивает власть силы, значит, тебя устраивает то, что в любое время в твой дом могут вломиться боевики Паши или кого другого, оскорбить тебя и твоих родичей, обесчестить твою сестру или жену, так, как было с твоим братом?
   - Я в силах защитить свою семью сам, - Магомед, хищно оскалив зу­бы, схватился за кинжал.
   - А шакала Пашу я зарежу собственными руками.
   - Ты же не сможешь в одиночку.
   - Это дело моей чести.
   - Ну ладно, делай, как знаешь, - Русаков встал. - Если тебе боевики или убийцы ближе, чем я, можешь сдать им меня. Они тебя за это отбла­годарят... тридцатью сребренниками.
   Николай криво усмехнулся и, не прощаясь, шагнул к двери.
   - Не был бы моим кунаком, за такие слова я бы тебя зарезал, - глаза Магомеда хищно блеснули и потухли.
   - Ты ведь знаешь, я отношусь к тебе как к старшему брату и никог­да, никому в обиду не дам.
   - Знаю, но мы давно с тобой не виделись. Слишком много за это вре­мя воды утекло...
   - Меняться может многое, но не дружба. Это - самое святое, что есть у горца.
   - Я знаю. И верю, что если бы ты был в состоянии, то помог бы мне. Прости меня за слова, недостойные мужчины...
   Они сошлись на середине комнаты, крепко сжали друг другу ладони, обнялись.
   Что-то трагическое было в этом мужском объятии. Николай ощутил вдруг, что заросшая щетиной щека Магомеда холодна как лед. Как у мерт­веца, мелькнула мысль, но он тут же отогнал ее прочь.
   - Знай, Коля, что я все тот же, что и раньше, - сказал Магомед, - хотя еще совсем недавно я думал о том, чтобы вслед за братом, взяв в руки оружие и мстить неверным за смерть и разорение, которое они несут моему народу. Спасибо за твои откровенные, искренние слова. Я, конечно, понимал, что не все из того, что происходит у нас в республике, правильно. За последние годы я разучился верить словам, но я верю тебе, человеку, который, рискуя своими людьми, своей карьерой, наконец, освободил меня, маленького человека из плена, а возможно и от смерти. Конечно же, мне не по пути с Пашой и такими, как он. Ты можешь по-прежнему во всем положиться на меня. Я сам выслежу Пашу и передам его тебе с рук, на руки. Пусть все видят - преступник, рано или поздно, должен отвечать перед законом!
   - Я знал, что несмотря ни на что мы поймем друг друга. Прошу лишь об одном, ничего не делай без меня. Найдешь Пашу, сообщи мне. Ты должен остаться вне подозрения. Подумай о своей семье. Я не хочу, чтобы твоя Лейла надевала черные одежды...
   - Я буду осторожным, - пообещал Магомед.
   - Ну, мне пора, - мельком взглянув на часы, сказал Русаков.
   - Прощай друг!
   - Прощай, Магомед. Русаков хотел еще что-то сказать на прощание, но раздумал и, неуклюже повернувшись, зашагал к двери.
   Во дворе было темно, хоть глаза выколи. Николай постоял несколько минут, привыкая к темноте, прислушиваясь к звонкой предрассветной ти­шине. Все было спокойно.
   Верный своему принципу никогда не возвращаться по пути, по которо­му пришел, Русаков решил возвращаться по пустынной в это время улочке ведущей к околице села, за которой начиналась глубокая лощина, заросшей тальником и шиповником. Не заметив ничего подозрительного, Николай ужом проскользнул мимо крайнего дома, и по тропинке начал спускаться в спасительную сень лощины. Мысленно перекрестившись и облегченно вздохнув, что самый опасный участок пути проделан, он спокойно зашагал к спасительным зарослям.
   Внезапно перед глазами разведчика появились силуэты людей. Не ус­пел он сообразить, что нарвался-таки на боевиков, как сзади кто-то стукнул его по голове чем-то холодным и тяжелым. Боли он не по­чувствовал, потому что сразу же потерял сознание...
   После того как Русаков растворился в темноте, Магомед задернул шторы, и, подсев к столу, налил вина. Не чувствуя вкуса и запаха, выпил. Потянулся к миске с мясом, но есть раздумал. Разные мысли обуревали его рано поседевшую голову. Как быть дальше? И что это за жизнь, когда своего лучшего друга он вынужден принимать в доме тайно, глухой ночью. Что это за жизнь, когда человек, обесчестивший невесту брата, безнаказанно ходит по земле. Мир перевернулся с ног на голову, и ни он, ни кто другой просто не в состоянии вернуть его в первоначальное состояние. Так думал Магомед, ожидая прихода брата.
   Громко хлопнула калитка. Послышались шаги. Магомед выглянул в ок­но.
   - Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, - сосчитал он непроше­ных гостей. Двое последних, тащили какую-то тяжелую ношу. Вскоре с шумом распахнулась дверь, и в дом, как к себе домой вошел Паша.
   Да, это был он, кровник брата, враг его семьи. Магомед, не помня себя, выхватил кинжал и кинулся на обидчика, но не успел сделать и двух ша­гов, как на него обрушились удары нукеров, сопровождав­ших хозяина.
   Магомед упал. Кинжал, его родовой кинжал, был выбит из рук и свер­кал теперь в руках Паши.
   - Ты на кого руку подымаешь, собака? Я твоего щенка брата только что живым отпустил. Благодарить меня должен, а ты с ножом кидаешься.
   Паша оскалил в улыбке зубы и, хищно блеснув глазами, приказал те­лохранителям:
   - Связать, пока не успокоится.
   Магомеду связали руки и усадили на стул, стоящий посреди комнаты. Непрошеные гости, повинуясь знаку Паши, уселись за стол и начали жадно уничтожать хлеб и мясо, запивая все это кроваво-красным вином.
   - Что с братом?
   - А что может быть с несмышленым щенком, кинувшимся на волка? Он долго приходил в себя, а потом, умоляя, чтобы я его не убивал, сообщил мне важную весть.
   Видя, что Магомед чуть заметно дернулся па стуле, Паша продолжал:
   - Ты, наверное, догадываешься, что это за весть?
   - Говори, что тянешь!
   - Твой брат сказал мне, что видел в селе пограничника, который расспрашивал людей обо мне и моих джигитах. Не к тебе ли он приходил?
   - Я не знаю никаких пограничников.
   - Ну что ж, скоро мы это проверим. А сейчас не мешало бы и переку­сить.
   Нукеры поставили перед хозяином блюдо с бараньей головой, разломи­ли лепешки, придвинули стакан с вином. От вина Паша отказался.
   Насытившись, боевики, осоловело водя глазами по сторонам, начали устраи­ваться прямо на полу, чтобы хоть ненадолго вздремнуть. Паша, словно сыч, сидел во главе стола - зыркая на своих соратников налитыми кровью глазами, что-то тяжело соображая.
   Решив для себя что-то определенно, он хмыкнул в усы и, оскалив в улыбке зубы, зычно скомандовал:
   - Тащите сюда гяура.
   Нукеры вскочили и, недовольно глянув на хозяина, не давшего вздрем­нуть, скрылись за дверью. Вскоре послышались тяжелые шаги, усердное кряхтение боевиков, тащивших что-то очень тяжелое.
   Вскоре живой груз, словно куль с непотребными вещами, бросили к ногам Магомеда.
   Это бы Николай Русаков. Его спаситель и друг. Человек, которо­му еще полчаса назад он говорил о своей дружбе. Говорил о том, что ни в коем случае и никому не даст его в обиду. И вот он у его ног. Изби­тый, без сознания. А он, горец, для которого понятие чести и дружбы превыше всего, ничего не может для него сделать. Они оба в руках Паши. Они оба попали в мясорубку, о которой еще недавно судили, как бы со стороны, понаслышке зная о чьих-то разрушенных домах, погибшим родственникам и знако­мым, и все это их лично не касалась. А теперь от действий и слов каждого из них зависела жизнь. И, чтобы выжить, с тем, чтобы потом отомстить Паше, Ма­гомед решил отказаться от друга. Только в этом он видел спасение и его и свое. Тем более что реально помочь ему он, со связанными рука­ми, не может.
   - Ну что, узнаешь?
   - Нет, я этого человека вижу в первый раз, - отрекся Маго­мед.
   - Может, ты знаешь, с кем он мог здесь общаться. Ведь не просто так в село он пришел?
   - Не знаю.
   Магомед старался говорить спокойно, несмотря на бурю, бушевавшую в груди. Как много несчастий навалилось на него. А тут еще брат, ставший невольным сообщником Паши. Но того трудно было в чем-то винить, ведь он не знал о его особых взаимоотношениях с офицером, их давней дружбе. Промолчал он и о встрече. Может быть, выкрутимся как-нибудь, - подумал Ма­гомед. Мысль работала напряженно, выискивая выход из создавшейся ситу­ации.
   Прошло не менее часа, прежде чем Русаков очнулся от долгого забытья, и увидел склонившиеся над ним незнакомые лица. Хотя нет. Сквозь туман, обволакивающий глаза, он разглядел знакомые черты человека, сидящего на стуле в шаге от него. "Это же Магомед...- догадался он. - Вот гад, неужели это он меня предал", - мелькнула горькая мысль. Николай хотел встать на ноги и плюнуть в лицо предателю, но смог только шевельнуть руками, ноги свело от силь­нейшей боли. Он глухо застонал.
   - А ну поднимите его, - приказал Паша.
   Телохранители схватили Русакова под руки и представили его пред лицом хозяина.
   - Очнулся, - самодовольно улыбаясь, сказал тот. - Теперь я, думаю, скажешь, с кем дружбу водил? Посмотри внимательно на этого человека. Узнаешь его?
   Русакова повернули лицом к Магомеду. Тот смотрел на Николая равно­душно, словно на незнакомца.
   "Вот шакал", - еще раз подумал о Магомеде Николай, но, внимательно приглядевшись, увидел, что у того связаны руки.
   - Узнаешь? - еще раз нетерпеливо переспросил Паша.
   - Нет.
   - Зачем же ты сюда пришел?
   - Хотел посмотреть, как живете...
   - Издеваешься? А ну-ка, Степан, прочисти ему мозги.
   Один из нукеров Паши, крепко сбитый русоволосый парень одним ударом кулака сбил Русакова с ног и начал пинать ногами.
   - Все! Хватит. Поставьте его на ноги. Говори, шакал, что вынюхива­ешь здесь?
   - Я хочу узнать, кто и за что расстрелял пограничный наряд.
   - Ну а что, если твоих солдат забили мои люди? Что, пойдешь на меня жа­ловаться? Или группу захвата пришлешь? А может быть, пристрелишь?
   - Стрелять я в тебя не буду. Тебя суд должен судить. Как преступ­ника. Как убийцу...
   Паша, прерывая Русакова, загоготал.
   - А вот этого не видел, - похабно ухмыляясь, он согнул руку в лок­те.
   - Плевать я хотел на ваш суд, на ваши законы. Я защищаю землю предков, и все, что я во имя этого делаю, свято. Я и мои люди очищают свою землю от захватчиков... Я за свободу и независимость.
   - Свободу - на беззаконие, свободу - на преступление, свободу- на насилие...
   - Замолчи, собака, - не выдержал Паша.
   Он вскочил, подбежал к пленнику, но, встретившись с немигающим, горящим взглядом, остановился и, в бешенстве кусая губы, уже спокойнее добавил:
   - Да, мы боремся за свою свободу и за это угодное аллаху дело го­товы головы положить.
   - Но тогда у войны не будет конца, она растянется на долгие годы...
   - А ты видишь другой выход?
   - Да! - Николай задумался. - Война ничего, кроме новых смертей и разрушения, вам не принесет, и тогда, рано или поздно, все возвратится на круги своя, к прежней идее: "Мы должны быть вместе - мы будем вмес­те"... Кстати - о вашей борьбе за свободу. Чем помешали вам погранич­ники? Ведь они, ну никак, не покушались на ваш суверенитет.
   - Я убиваю всех иноверцев, осмеливающихся ступить на землю предков с оружием в руках...
   - Но ребята зверски убиты на своей территории, если можно так ска­зать. И если бы это было на настоящей границе, тебя бы судили как меж­дународного преступника...
   Паша загоготал вновь, хищно скаля зубы.
   "Волк, настоящий волк. Он не слышит никаких доводов. Он жаждет крови. Так пусть быстрее кончает," - в отчаянии думал Николай, кусая губы, чтобы не взвыть от боли, ломающей все тело.
   Видя, что офицера ни мордобоем, ни угрозами не сломить, Паша пере­менил подход.
   - Ну ладно, мы с тобой тут немного погорячились, - сменив гнев на милость, начал он. - Не хочешь своих людей выдавать, не надо. За это ты достоин уважения. - Паша помолчал, о чем-то раздумывая. - Я хочу предложить тебе сотрудничество. Хочешь, возьму в свой отряд в любом качестве. Плачу баксами. По тысяче за каждое успешно выполнен­ное задание...
   - А сколько получаешь ты и твои командиры?
   - Сколько получаю я, тебе, да и всем остальным, знать не обяза­тельно. А командиры мои получают по тысяче за каждый бой...
   - Но ты еще совсем недавно говорил, что воюешь за свободу и неза­висимость своей земли, - поймал Русаков Пашу на слове. - А деньги по­лучаешь как простой наемник. Ты небось и за убийство трех пацанов полу­чил, как за боевую операцию?
   Паша уставился на Николая налившимися кровью глазами, потеряв от такого оборота дар речи.
   - Убить, замочить неверного, - прохрипел он. Николая поволокли к выходу.
   - Ну что, ты так и не узнал своего давнего знакомого, - с переко­шенным от злобы лицом обратился к Магомеду Паша.
   - Я же сказал, что никогда прежде его не видел и тем более не знал, - снова отрекся Магомед.
   - А ты вспомни, - угрожающе прошипел Паша. - У меня на этот счет есть другая информация, что ты сотрудничаешь с пограничниками. Прове­рю. Если все это окажется правдой, и тебя и всю твою семейку порешу. Так и знай. А пока посиди, подумай, может, что и вспомнишь.
   Оставив одного из боевиков охранять Магомеда, Паша торопливо выс­кочил во двор.
   Нукеры, поставив пленника у забора, уже изготовились к стрельбе.
   - Стойте, не здесь. Для него простая смерть - слишком хороший по­дарок. Я придумал кое-что поинтересней.
   Русаков, предчувствуя неизбежное, осмотрелся вокруг так, как смот­рят в последний раз, вздохнул полной грудью так, как дышат в последний раз, как самую любимую мелодию впитывал звуки просыпающегося села так, как слушают ее в последний раз.
   Запели первые петухи. Их голосистое пение теплой волной укутало все вокруг, предвещая рассвет, рождение нового дня. А ему предстояло умереть в то время, когда с первыми лучами восходящего солнца все на земле воскресало.
   - О боже, - мысленно обратился он к Создателю. - Прости, за то, что я не верил в Тебя. Теперь я хочу Тебе в этом признаться и готов принять Тебя таким, каков Ты есть. Сверши свое чудо, не дай вот так нелепо, до конца не выполнив свою главную задачу, уйти из этой, такой прекрасной и такой ненасытной жизни!
   - Пошли, и побыстрей, а то я тебя перышком пощекочу! - грубо толк­нул Николая русоволосый нукер, которого Паша назвал Степаном.
   Русаков усилием воли заставил себя оторваться от забора. Сделал шаг, другой. На третьем покачнулся, но на ногах удержался, отказавшись от помощи своих мучителей. С трудом, превозмогая боль, разрывающую все те­ло на части, он шел на свою непознаваемую и поэтому такую страшную Голгофу.
   - Пусть сам инструмент тащит, ему нужнее, - предложил кто-то из боевиков.
   Русакову сунули в руки две лопаты, и трагическое шествие двинулось по тропин­ке, ведущей за околицу.
   Впереди шел Степан, за ним Русаков, дальше второй телохранитель, Паша, боевики. Замыкал шествие юноша, которому, видимо, совсем недавно выдали пистолет и, ввергнутый в опасную, но занимательную игру взрос­лых, юнец, наслаждался своей значимостью, то и дело поглядывал по сто­ронам, мечтая, наверное, о том, чтобы его вот таким мужественным и удалым мстителем увидела его молоденькая горянка, в крайнем случае кто-то из сверстников. Но улицы села были пустынны. Все затаилось в предчувствии грозы. Только что забрезживший рассвет торопливо укуты­вался мрачными черными тучами, спешащими поглотить все вокруг, в том числе и холм с развесистым деревом на вершине, к которому неотвратимо двигалась печальная процессия.
   Видя, что пленник с трудом преодолевает подъем и вот-вот свалится, парень, ретиво подпрыгивая, словно застоявшийся жеребенок, подскочил к нему. Ни слова не говоря, он схватил лопаты и, заспешил вперед, обгоняя медленно бреду­щих сотоварищей.
   Паша, недовольно зыркнув на юнца, хотел ему сказать что-то резкое, но не успел, тот исчез за поворотом тропинки.
   На вершине все остановились у древней березы, расколотой когда-то молнией и простирающей в небо словно в мольбе руки-стволы.
   - Копай здесь, у дерева, - зло бросил Паша, обращаясь к Русакову. Юнец подал лопату.
   Николай, думая о чем-то своем, отвлеченном, машинально взял инс­трумент и, воткнув в землю, выворотил большой ком суглинка. В нос пах­нуло терпким земляным духом, тленом. И тогда до Русакова со всей остротой дошло, что он роет могилу. Себе могилу. От этой мысли его прошиб холодный пот. Николай остановился, провел рукавом по лбу, смахивая леденящую влагу. Дальше начал копать уже неторопливо, невольно оттягивая время казни. Он нисколько не сомневался в том, что Паша уже придумал что-нибудь изуверское на потеху боевикам...
   Русаков копал себе могилу. Он где-то давно читал, что человек перед смертью обычно вспоминает всю про­шедшую жизнь, но, как ни морщил лоб, ничего в голову не приходило, да­же черты самого дорогого человека - жены с трудом проявлялись в возбужденном мозгу. "А врут все-таки писаки", - подумал он беззлобно.
   Независимо от сознания, словно чужие, действовали руки, углубляя яму. Место его будущего забвения, В голове было пусто. "Скорей бы конча­ли", - мелькнула и сразу же потухла мысль. Саднило сердце. Тело жажда­ло жизни, готово было бороться за жизнь, но без команды не решалось. Иногда казалось, что физическая боль утихает, уступая место мыслям, что скоро, очень скоро наконец-то должно прийти облегче­ние...
   Внезапно в мозгу вспыхнула тревожная мысль: а что Магомед? Почему он сидел посреди комнаты со связанными руками? Значит, это не он предал? Или прав был полковник Алексеенок, утверждая, что на дру­жескую привязанность к нам в горском селе сегодня трудно надеяться. Все это вихрем пронеслось в голове, вновь вернув Николая к действи­тельности. Края ямы доходили ему уже до груди, когда раздалась грязная брань главаря:
   - Ну что ты копаешься, как собака полудохлая. Вытаскивайте его. Пора кончать.
   Нукеры подскочили к Русакову, одним рывком вытащили из моги­лы, и начали привязывать к дереву.
   Мгновение спустя Русаков догадался, что с ним хотят сделать. Его хотят распять. Николай знал о распятии Христа, но никогда, даже в самом кошмарном сне, не мог предположить, что такое можно сотворить и с ним.
   Николая привязали за руки к стволам расщепленной березы и отпустили. Боль резанула по рукам, ломанула в плечах. Только огромным усилием воли Николай заставил себя не кричать.
   - Ну, что теперь скажешь?
   Паша подошел почти вплотную к нему, дыша смрадом из хищного, щер­батого рта. И так он стал ему гадок и противен, что Николай, уже теряя сознание, плюнул в его по-волчьи оскаленное лицо.
   Позже в полубессознательном состоянии Николай услышал крик Паши:
   - Убей, убей этого гяура!
   Словно в тумане увидел лицо мальчишки, дрожащей рукой наводящего пистолет. Слышал выстрелы. Почувствовал удар в грудь, потом полоснуло огнем в боку. Сквозь непереносимую боль, раскалывающую все тело на молекулы, он ощу­тил вдруг облегчение, почувствовал, что летит вниз, в тартарары. Пос­леднее, что Николай запомнил, - это град земляных комков, охватывающий постепенно все тело и тишину, внезапно заполнившую всю его вселенную.
   - Я умер, - спокойно, как о чем-то отвлеченном, подумал он и поте­рял сознание...
   Очнулся Русаков от удушья. Хотел поднять голову, шевельнуть руками и ногами, но не мог. Он был словно под многопудовым прессом. Раск­рыл пошире рот, чтобы вдохнуть полной грудью воздух, но вместо живительного кислородного коктейля весь рот забился землей.
   - Они же заживо меня похоронили..., - мелькнула страшная мысль, от которой, волосы стали дыбом.
   - Ну, теперь все, конец - подумал он, - теперь уж я наверняка умру, и никто на свете мне не в состоянии мне помочь...
   Земля давила на грудь, пропуская через себя лишь малую толику воздуха, так необходимого для жизни.
   - О боже, - взмолился он, задыхаясь, - спаси меня. Я же так мало пожил... Мысль о том, что он больше никогда не увидит рассвет, не услышит лепетания своих малышек и смеха жены, дала Николаю недюжинные силы. Он, экономно расходуя энергию, ослабляя и напрягая мышцы, медленно на­чал двигать пальцами, потом сдвинул одну руку, другую. Постепенно пра­вая рука, разрыхляя землю, выползла из не полностью зарытой могилы, наружу.
   .............................................................................................
   Магомед, предано глядя на своего охранника, пытался ослабить узел веревки, связывающей руки. Узел не поддавался. Тогда он попросил воды, но боевик, не обращая на него никакого внимания, поглощал вино и мясо, оставшееся после трапезы сотоварищей. Магомед попытался встать, но тут же под тяжелым взглядом охранника, не предвещавшим ничего хорошего, сел на место.
   Не имея возможности помочь другу, он сидел словно на иголках. Думы одна мрачней другой, проносились в голове.
   - Николай, наверное, уверен в том, что это я предал его, - не да­вала покоя мысль.
   - Ты обещал ему защиту в своем доме - и слова своего не сдержал. Потому, что струсил, - долбила другая.
   - Но что я мог сделать? Ведь они просто пристрелили бы меня, сожгли бы дом, расправились бы с семьей.
   - Все это так, но ты должен был найти выход, в конце концов, кто, если не ты, должен отвечать за слова брата, который, спасая шкуру, сдал Паше друга? Что бы сказал в таком случае отец? Он выгнал бы из дома и проклял на веки вечные.
   - Да, но он не мог предполагать, что будет происходить на земле предков.
   - И все-таки как бы ты ни оправдывался - совершился подлый посту­пок, который мужчина должен исправить или в противном случае презирать себя всю жизнь. Пока Магомед мучился от обуревающих его дум, Паша, сделав свое черное дело, возвратился.
   - Еще на одного кафира стало меньше на нашей многострадальной земле, - с пафосом воскликнул он, входя в комнату.
   - Ты убил его? - не сдержавшись, воскликнул Магомед.
   - Да. Вот этот мальчик, продолжатель нашего святого дела, пристре­лил неверного, как собаку. Скажи, Муса, - обратился Паша к юноше, - что ты испытал, когда стрелял во врага?
   Раскрасневшееся лицо парня выражало растерянность и страх.
   - Я не хотел..., - промямлил он и, скрывая навернувшиеся то ли от жа­лости к убитому, то ли от чего другого слезы, выскочил из дома. Хлоп­нула калитка, и вскоре шаги мальчишки растворились в утреннем многого­лосье улицы.
   - Пусть бежит, успокоится, придет обратно, - самоуверенно, но не­довольно сказал Паша.
   -А ты что здесь расселся? - дал он выход злости, возникшей после исчезновения мальчишки.
   - Бери лопату и зарывай моги­лу. Не пристало моим орлам всякую дохлятину хоронить. Развяжи, - ука­зывая на Магомеда, приказал он своему нукеру.
   - Где вы его?
   - У расщепленной березы.
   Магомед вышел во двор, нашел лопату и, тяжело ступая, направился к месту казни. Тучи, набухшие влагой, начали слезливо, мелким-мелким дождичком кропить землю.
   - Вот и природа уже оплакивает моего друга, - с горечью думал Магомед, приближаясь к могиле друга.
   Место казни напоминало Голгофу. Только на вершине холма, вместо креста, раскинула в стороны руки-стволы береза, белую рубашку которой залила кровь. Из выщербленной пулями ствола, капал густой березовый сок, алый от человеческой крови. Дерево тоже кровоточило, словно живое.
   Магомед со страхом заглянул в черный зев ямы. Из могилы, которая была засыпана лишь наполо­вину, повеяло промозглым холодом.
   Прежде чем начать свою скорбную миссию, Магомед опустился на колени и, подняв глаза к небу, сотворил горскую клятву кровника, мысленно пообещав своему погибшему другу жестоко отомстить Паше.
   Неожиданно послышался приглушенный стон. Магомед удивленно заглянул в могилу, но оттуда по-прежнему тянуло лишь неземным холодком.
   - Померещилось, наверное, - подумал он, но в это мгновение земля в глубине ямы разверзлась и на свет божий вырвалась рука.
   От неожиданности Магомед опешил.
   - Николай оказывается жив, а я его чуть было его не закопал, - эта радостная мысль, тут же вывела его из оцепенения.
   Магомед наклонился над ямой и схватившись за руку, с усилием
   потянул ее к себе. Но не тут-то было. Земля не хотела так просто отдавать тело. Видя это, Магомед осторожно сполз в яму и начал разгребать землю руками. Вскоре раскидав землю по краям несостоявшейся могилы, он, наконец-то добрался до головы Русакова. Очистил от набившейся земли рот. Друг не дышал. Тогда Магомед вытолкнул тело на поверхность. Уложив Николая на траву, он начал делать ему искусственное дыхание.
   Магомед уже отчаялся вытащить Русакова из лап костлявой, когда по его телу прошла мелкая дрожь, и он тяжело задышал.
   - Коля, Николай, - кричал Магомед, стараясь растормошить друга.
   Русаков открыл глаза и, увидев Магомеда, болезненно улыбнулся.
   - Я знал, что ты меня спасешь, - прохрипел он, и потерял сознание вновь.
   С трудом подняв обмякшее тело друга, Магомед взвалил его на плечи, и, осторожно ступая, направился к спасительной лощине. Сил у него хва­тило только на то, чтобы добраться до густых зарослей тальника. До административной границы было еще далековато, и Магомед решил немножко передохнуть. Он уложил Николая на траву, прислушался. Тот дышал ровно, чуть хрипя.
   - Слава Богу, - подумал Магомед, - теперь он будет жить!
   Немного отдышавшись, он уже собирался продолжить свой нелегкий путь, когда впереди, среди кустарника увидел бегущих людей.
   - Кто это, свои, или чужие? Неужели мы опять попадем в лапы боевиков? - эта мысли не покидали его до тех пор, пока он, увидев офицера в зеленой фуражке, не понял, что они с Николаем спасены.
   Передав, находящегося без сознания Русакова, на руки пограничникам, Магомед отозвал в сторону офицера и, показав рукой в сторону села, сказал:
   - Там в доме моего брата отдыхают бандиты во главе с Пашей. Это они расстреляли ваших солдат и издевались над ними. Это они устроили расстрел Русакова и избили меня. Я хочу им за это отомстить...
   - Сколько их там?
   - Восемь человек. Все вооружены автоматами. Когда я выходил из дома, они собирались отдыхать...
   - Хорошо! Будем брать!
   Офицер собрал свой небольшой отряд, рассказал о происшествии, после этого поставил задачу на блокирование дома и последующего захвата боевиков.
   Два бойца, срубили несколько толстых веток, и, накрыв их плащ-палаткой, соорудили подобие носилок. Уложив на них Русакова, они спешно направились в сторону пограничного поста.
   Проводив глазами носилки, офицер сказал, обращаясь к Магомеду:
   - Ну, что, показывайте, куда идти.
   Боевики, сотворив свое черное дело, крепко спали. Спал и выставленный для охраны часовой. Оглушив его прикладом автомата, пограничники беспрепятственно ворвались в дом и в течение нескольких минут обезоружили ошарашенных внезапным налетом, бандитов. Попытался сопротивляться лишь Паша, но не успел он выхватить пистолет, как раздалась короткая очередь. В следующее мгновение раненый в руку он упал на пол, корчась от боли. Больше никто из боевиков следовать его примеру не захотел ...
   Русаков пришел в себя от едкого духа нашатыря.
   - Ну что, вояка, очнулся, - услышал Николай знакомый голос полков­ника Алексеенка.
   - Бога благодари за спасение, да бронежилет...
   - Я узнал имя убийцы, - прошептал Русаков. - Я узнал имя убийцы, - уже громче повторил он.
   - Молчи, молчи, потом все расскажешь, - остановил его полковник. Радость от того, что жив, что вокруг него друзья, захлестнула Николая безраздельно. Все, что он видел, слышал, вызывало в душе бурю восторженных чувств. Солнечный луч коснулся лица - и он был счастлив безмерно. Колокольный звон слышался издалека - и он готов был расплакаться от счастья.
   - По ком звонят колокола? - обратился Русаков к сидящей рядом с кроватью женщине в белом халате.
   - Пасха ныне, родимый. ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! - просветлев лицом, радостно сказала она
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

"...ТОЛЬКО ОН НЕ ВЕРНУЛСЯ ИЗ БОЯ"

  
  
   Боец вовремя заметил, как из развалин к машине метнулся рослый, в серых шароварах афганец с гранатометом в руках. Палец привычно, чуть помедлив, опустился на спусковой крючок автомата. Прозвучала короткая очередь и гранатометчик, дернувшись вверх, осел в дорожную пыль. Из-за дувала осторожно выглянула запорошенная пылью, неопределенного цвета чалма, показался ствол винтовки, затем голова еще одного боевика. Боец в спешке повернул автомат и со злостью снова нажал на курок. Пули прошли по середине глинобитной стены. Моджахеды исчезли.
   - Федирко, кого ты опять там колошматишь? - спросил бойца старший лейтенант. Пересев с командирского места в кресло наводчика-оператора БМП он обстреливал из башенного пулемета засаду боевиков, окопавшихся у расположенного на гребне хребта белого мазара.
   Огонь боевиков ослабел, давая короткую передышку.
   - Да ничего особого, товарищ старший лейтенант, просто "дух" слишком наглым оказался, хотел в упор из гранатомета шарахнуть, пришлось успокоить, - отозвался загорелый до черноты, крепенький хлопец, ввернув при этом словечко позадиристее.
   Офицер пропустил соленую солдатскую шутку мимо ушей, он был занят тем, что внимательно наблюдал в оптический прицел за мазаром.
   В это время от начальника мотоманевренной группы поступила команда - по мере возможности подбирать трофеи, оружие, которое моджахеды бросили на поле боя.
   Старший лейтенант, памятуя доклад Федирко, задумался.
   Несколько минут спустя он, еще ничего определенно не решив, как бы между прочим сообщил:
   - А гранатомет - то взять надобно, какой ни есть, а трофей.
   Бойцы замерли в ожидании, что же командир скажет дальше. Кого пошлет за этим чертовым трофеем? Откровенно говоря, никому из них не хотелось лезть под пули за этой, никому не нужной, простреленной трубой. Не смотря на временное затишье, пули нет - нет, да и цокали по броне.
   - А черт с ним, с этим трофеем, - устало произнес офицер, чем быстро разрядил напряженную обстановку.
   - Поступил новый приказ! - тут же добавил он, - теперь все свое внимание необходимо сосредоточить на дувалах и садах. Будем прикрывать передовой отряд соседей, а то "духи" не дают спокойно развернуться.
   Далеко впереди, из-за поворота, где несколько минут назад скрылась последняя машина транспортной колонны, которую от границы сопровождала ММГ, показалось облако пыли. Движение это заметили и душманы. Временное затишье взорвалось нарастающим гулом боя. Старший лейтенант увидел в прицел, как к мазару торопится подкрепление. Зарядив орудие осколочной гранатой, он быстро нашел в перископ цель и нажал на спуск. Первая граната взорвалась перед позициями боевиков. Второй было достаточно, чтобы от подкрепления ничего не осталось. В это время сверху спикировали "горбатые", рассеяв в спешке, куда придется, свой смертоносный груз, они умчались вскоре подальше от боя, оставив ММГ без воздушного прикрытия. Почувствовав слабину русских, моджахеды усилили обстрел дороги.
   В непрерывном грохоте разрывав и пулеметных очередей, казалось, что приходит конец света. Все, и белое-белое солнце, неподвижно застывшее в зените, которое уже основательно раскалило броню, и дышащее жаром орудие с пулеметом, и пороховые газы, которые, не смотря на беспрерывную работу вентиляторов, уже почти под потолок залили десантное отделение - все это затмевало, затуманивало сознание. Люди действовали уже механически, без всяких чувств и ощущений. Кто-то палит из-за дувала - туда гранату, кто-то бежит с гранатометом наперевес - короткая очередь. Пустые пулеметные коробки, магазины - и пальцы механически пихают туда патроны. Эта механическая карусель, казалось захватила всех. Бойцы понимали друг друга с полуслова, объясняясь зачастую жестами, мимикой. Каждый понимал, что от него зависит жизнь многих.
   Центром этого небольшого коллектива, под пышащей жаром броней боевой машины, и был тот старший лейтенант - худощавый, загоревший до черноты, облаченный в легкую камуфлированную накидку. Рот крепко сжат, глаза горят боевым азартом, руки уверенно наводят оружие в цель. Между выстрелами из "Грома" он успевает осмотреть десант, подбодрить насмерть измученных солдат. Глядя на командира, угрюмые их лица светлели, натруженные руки действовали уверенней, пули ложились точнее.
   Вскоре из облака пыли появился первый БТР. Из всех его бойниц, и башни велся непрерывный огонь, не давая душманам возможности даже выглянуть из-за укрытий. Опасней всего для боевых машин были не те боевики, что обстреливали дорогу с гор, а те, что каждую минуту могли выскочить с гранатометом наперевес из-за глинобитной стены. Поэтому командир все внимание сосредоточил на изломах ближайшего дувала.
   Передовой бронетранспортер соседей на полной скорости развернулся и тут же, не останавливаясь ни на минуту ринулся назад.
   Вслед за ним показался второй, третий БТР, лихо развернувшись вскоре и они исчезли в пыли. Четвертой шла боевая машина пехоты.
   Пока механик-водитель разворачивал неуклюжую машину из-за пролома в дувале, выскочил гранатометчик, и, уверенно вскинув трубу гранатомета прицелился.
   - Не успею, - со злостью подумал офицер, спешно разворачивая башню. Но его, к общей радости, опередил все тот же ловкач, Федирко. Командир еще продолжал по инерции смотреть на подкошенного расторопным бойцом боевика, когда боковым зрением вдруг почувствовал, что в его сторону смотрит зеленая головка гранаты. Смертельный холодок тронул виски.
   - Это конец, - подумал он, а руки подсознательно делали свое дело. Не дожидаясь, пока замрет башня, нажал на спуск. Выстрелы раздались почти одновременно. Его чуть раньше. Граната, чиркнув вскользь по башне, взорвалась где-то рядом и оглушила его...
   Офицер откинулся на спинку кресла, в изнеможении прикрыл глаза. Звенело в ушах, голова словно раскалывалась на части. В этот момент он услышал радостный возглас сержанта:
   -Товарищ старший лейтенант, "духи" бегут! Вертушки их добивают!
   Он еще пытался заставить себя руководить боем, через силу подбодрить своих ребят, словно ничего и не произошло, но, услышав, что душманы драпают, расслабился и впал в радужно-созерцательное состояние.
   Перед глазами, словно во сне, проносились наиболее запавшие в душу картины жизни. Вот он со своим закадычным другом Володькой, вылепив из пластилина солдат, пушки, танки и даже усатого генерала, ведут бой. Его войска то и дело меняют позиции, маневрируют, и потому постоянно побеждают. Володькины - же стоят на месте и лишь огрызаются. Наконец Володьке игра надоедает, и он принимается давить его солдат, пушки и танки руками. И такая злость его тогда взяла, что с кулаками кинулся на закадычного друга. Через день они помирились. В пластилиновых солдатиков они с Володькой больше не играли, но, тем не менее, тяга ко всему военному у него осталась навсегда. И когда перед ним предстала вечная послешкольная дилемма - куда поступать - в гражданский ВУЗ или военное училище, у него даже ни на минуту не возникло сомнения.
   Словно в замедленном кино пронеслись картины его поездки в Ейск, для поступления в авиационное училище. С какой надеждой и юной самоуверенностью ехал он туда, что когда услышал от майора медицинской службы:
   - В летчики по состоянию здоровья не подходишь, - ушам своим не поверил. Наивно стал что-то доказывать начмеду, председателю медицинской комиссии. Тот, бегло прочитав медицинское заключение, сказал:
   - Молодой человек, у вас еще все впереди. Послужите в армии, а там, если желание стать офицером останется, поступайте в любое пехотное училище.
   Позже он так и поступил.
   Но сначала была служба на пограничной заставе.
   В голове пронеслись картины его первого выхода на границу. Кругом горы, внизу речка, за речкой Иран. В тот первый свой наряд он услышал в свой адрес угрозы иранских жандармов. И тогда понял, что не все люди на земле хотят добра ему и его стране.
   Подумал тогда:
   - Вот я, а вот они, мы сейчас больше враги, чем друзья, если они от слов перейдут к делу я сделаю все, чтобы никто из них своим поганым сапогом не коснулся моей, нашей земли.
   Ему почему-то показалось, что о том - же думают и его сослуживцы. Потом сквозь туманную пелену забытья доносится музыка. Он видит праздничный зал, разгоряченные лица своих друзей, их подруг. Видит, с какой торжественностью ложится рука, пригласившей его на белый танец девчонки, на зеленый с малиновой окантовкой курсантский погон. Танцуют молча. Он затылком чувствует оживление и улыбки друзей, которые посчитали его за пай-мальчика, краснеющего от одного взгляда девиц. Почему она выбрала именно меня, думал он, не смея открыть рот, чтобы спросить, как же эту смелую синеглазую девчушку зовут. Наконец познакомились, слово за словом и словно не было рядом с ним незнакомого человека. Что понравились они друг другу с первого взгляда и возможно навсегда, никто из них в тот вечер их первой встречи, ни на минуту не сомневался.
   Потом бывали и продолжительные разлуки, но после них были и незабываемые встречи. Вскоре Лена стала его женой. Потом родился Сашка, были радостнее хлопоты, бессонные ночи и гордое чувство отцовства. Он - глава семьи. Служба, конечно, не была сахаром, но он старался все свои тревоги и заботы оставлять за порогом дома. Иногда, когда Сашка спал, они читали его старые курсантские письма и хохотали до слез, до-упаду. Иногда, в минуты наивысшего откровения, краснея, читал стихи посвященные ее глазам, губам, их будущей безоблачной жизни...
   Потом он почему-то вспомнил свое очередное чудачество. В один из отпусков решили они всей семьей навестить его бабушку. В трудные житейские времена она заменила ему мать и отца. Женщина удивительной и трудной судьбы, все тепло своего сердца, всю свою нерастраченную ласку и любовь передала ему. И он старался навещать ее почаще, и этим хоть как-то отблагодарить ее за заботу. За время отпуска успел отпустить бородку и усы и в этом маскараде, оставив Лену и Сашку за дверью, зашел в комнату бабушки.
   - Бабушка, как вы живете, - говорит, - я корреспондент, пришел чтобы написать о вас.
   - Ой милый, да что, обо мне писать. Внучат я жду, так, что некогда мне.
   Аркадий широким жестом открывает дверь:
   - А вот и внуки твои бабушка...
   Они купались в лучах своей любви, но нет да и возникала у него тревожная мысль, что все это может скоро кончится. Лена не понимала отчего внезапно грустнели его глаза и он замолкал не желая тревожить ее своими черными мыслями.
   Он вдруг отчетливо вспомнил разговор с отцом, в один из отпускных, беззаботных дней.
   - Батя, что ты чувствовал и видел на фронте? Что такое война? Каково на войне солдату?
   Отец недоуменно посмотрел на сына.
   - Мне трудно ответить тебе на эти вопросы, сын, - задумчиво сказал он. Да и не к чему тебе это знать, дай - то бог, чтобы ни тебе, не твоему сыну воевать не пришлось. Ведь не даром я свою кровь проливал, да смерть у виска чувствовал...
   Сегодня он на себе почувствовал дыхание смерти и подумал:
   - Нет гады, меня голыми руками не возьмешь, я очень нужен своей жене и своему сыну. Не может такого быть, чтоб меня убили. Ведь жизнь так прекрасна.
   Боевую машину резко тряхнуло и, больно стукнувшись головой о резиновый налобник прицела, офицер вдруг очнулся из забытья. Стрельбы не было слышно. Всмотревшись в прицел, он узнал развалины кишлака перед въездом в их временный лагерь. Вскоре машина, изрыгнув клубы гари, замерла в капонире.
   Офицер медленно открыл башенный люк и не торопясь, выбрался на свежий воздух. Лег на охлажденную от быстрой езды броню, уткнувшись головой в брезентовую скатку.
   Солнце уже зашло, и долина стала быстро заполняться чернильно-черным, непроницаемым мраком. С гор подул прохладный живительный ветерок.
   - Как все-таки хороша жизнь, - вслух сказал он, всем телом ощущая еще отголоски боя и той непонятной и тем более страшной душевной боли, которую успел прочувствовать за неполные полчаса боя и небытия.
   - Товарищ старший лейтенант - ужин готов, - позвал его сержант к огоньку, разожженному в глубине оврага.
   Стоя на броне, он размял ноги, и легко спрыгнув на бруствер, подошел к костру. От подогретых на солярке банок с тушенкой и кашей шел аппетитный парок.
   Солдаты не дожидаясь его уже поужинали и теперь оживленно, то и дело прерывая друг друга, вспоминали о наиболее жарких эпизодах боя.
   Наклонившись к огню, командир взял оставленную ему банку, кусок зачерствевшего хлеба и с жадностью начал все это поглощать. Только опорожнив половину банки, он вдруг с удивлением отметил, что его бойцы почему-то молчат, что-то разглядывая у него на голове.
   - Товарищ старший лейтенант, а ведь у вас седина выступила, ей богу, - сержант порылся в своем вещмешке и вытащив оттуда на свет божий разрисованное цветами круглое зеркальце, явно принадлежавшее раньше афганской моднице, подал его офицеру.
   В ярких бликах костра, тот разглядел посеребренные пряди волос.
   В эту ночь он долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок. Тогда же у него родились первые "афганские" стихи, полные боли и жажды жизни.
   Да он очень сильно хотел выжить в этой до конца не понятной, массовой бойне, но никогда не прятался за чью-то спину, а наоборот лез туда, где было всего труднее и опаснее.
   После того боя начальник мотоманевренной группы решил оставить его руководить обороной лагеря, но Аркадий настоял на том, чтобы несмотря ни на что его взяли на очередную операцию.
   Предстояло штурмом взять высокогорную базу боевиков. Он со своими бойцами ушел в первом отряде. Все было спокойно, пока колонна шла по долине. Но лишь только передовой отряд начал подниматься по серпантину на перевал, горы ожили, гулкое эхо стрельбы покатилось по ущельям. В это время вздыбился передний бронетранспортер. Искореженное колесо вместе со ступицей, описав крутую дугу, грохнуло по корпусу боевой машины.
   Офицер в считанные секунды оказался на месте оператора-наводчика и уже внимательно осматривал подступы к перевалу.
   Засад было несколько, это было ясно по грохоту, который доносился и с перевала и от подножия. Тех, кто засел на перевале он разглядел сразу же. Из-за груды камней, возвышающихся в самой верхней точке перевала то и дело выглядывали боевики, ведя огонь по наскочившей на мину машине. Разметав засаду несколькими осколочными гранатами, он ринулся на помощь бойцам подбитого бронетранспортера, но тот внезапно дернувшись, пошел вперед без посторонней помощи. Выйдя на перевал он остановил машину и высунувшись под прикрытием люка, осмотрел место боя в бинокль. Где-то на середине серпантина шел упорный бой, горела наша транспортная машина. Душманы выбрали позицию для засады на господствующей высотке и почти беспрепятственно обстреливали большую часть колонны. Связавшись с первым бронетранспортером, командир поставил наводчику задачу главным калибром уничтожить засаду. Сам начал прицельно наводить в цель орудие. Ведь при малейшей ошибке граната могла разорваться среди своих. Первая граната перелетев через головы моджахедов, гулко разорвалась в глубине ущелья. Вторая и третья угодила в цель. По метавшимся в панике душманам ударил крупнокалиберный пулемет, довершая разгром. Бросая оружие, оставшиеся в живых, боевики ушли в горы. Столкнув догорающий грузовик в пропасть, колонна продолжала движение. Если такие засады враги устраивают в предгорье, то, что они затевают в горах? - родилась назойливая мысль.
   - Уж лучше бы в лагере остался, какого черта напрашивался ? нашептывал ему малодушный голосок.
   Чтобы взбодрить себя он оглядел своих сосредоточенных, готовых на все парней и твердо сказал себе:
   - Они доверили тебе свою жизнь, свое будущее и твоя задача сделать все возможное и даже невозможное, чтобы не только остались живы, но могли осуществить свое основное предназначение:
   - Посадишь дерево, воспитаешь сына и защитишь Родину.
   - Ребята, смотрите внимательнее, - вслух сказал он, хотя прекрасно знал, что каждый из его бойцов превратился в глаза и уши боевой машины.
   Дорога поднималась все круче и круче вверх, заставляя двигатели машин рычать все громче. Немилосердно жгло равнодушное и злое солнце. Казалось, что машины идут по раскаленным углям, так накалились скалы. И ни ветерка, ни малейшей прохлады, хотя кажется что до соблазнительно сверкающих высокогорных ледников - рукой подать. Чем выше в горы, тем безжизненный ландшафт, не видно ни чего живого, ни мха, ни былинки. Только иногда шальная птица поднебесья оттолкнувшись от скалы парит высоко над головой, да и то не долго. Сообразив, что железные громады, чадящие соляркой и бензином явно не по ее когтям и клюву, камнем несется вниз, чтобы поскорее забиться в глубину прохладной пещеры.
   Офицер задумчиво разглядывал горную пустыню и поражался про себя тому, как человек здесь может жить? И словно в ответ на его немой вопрос за поворотом дороги показалось пуштунское стойбище. У шумного ручейка, тесно сбившись в кучу стояли черные кочевые шатры из которых, заслышав шум моторов, выскочили любопытные дети и женщины. Мужчин не было видно. Может быть они испугавшись, что их силком мобилизуют в армию или в банду какого-нибудь курбаши и спешно сбежали в горы, а может быть пасут вдалеке от стана свои стада. Полуголая детвора, загоревшая до черноты, смело лавировала между машинами, выпрашивая для себя хоть чего-нибудь съестного.
   Боевая машина притормозила и командир, наполовину высунувшись из люка, на пушту, с большим акцентом спросил у насторожившихся мальчишек, не видели ли те бандитов. Поняли или не поняли они его вопрос сказать трудно, потому что в последующее мгновение кинулись врассыпную к своим шатрам. Оставив на обочине дороги несколько банок с консервами и полбулки твердого как камень хлеба они двинулись дальше.
   Отъехав метров сто от кочевья, командир оглянулся. Из крайнего шатра выскочило несколько ребятишек, опасливо озираясь по сторонам они приблизились к оставленным продуктам и быстро похватав все что там было, в мгновении ока исчезли за черной кошмой, прикрывающей вход.
   - Видимо "духи" уже побывали здесь и под страхом смерти запретили кочевникам говорить, кому бы то ни было, об этом, подумал командир, уткнувшись в окуляры прицела.
   Отряд уже взобрались на очередной перевал, когда внизу грохнуло два взрыва и дорога, по которой они только что проехали, оказалось полностью заваленной камнепадом. Еще не затих шум падающих камней когда он понял, что боевики хотят захватить обе их машины. Снизу помощи ждать было просто неоткуда. Для разборки завалов надо было слишком много времени и сил.
   - Что - ж, будем держаться, - процедил офицер сквозь зубы.
   - Бейте "духов" на предельной дистанции, - предупредил он десант, - близко не подпускать.
   А бронетранспортер уже вел дуэль с пулеметным расчетом моджахедов, засевшими на господствующей над перевалом скале.
   Аркадий неторопливо прицелился и первой гранатой накрыл расчет. В это время по броне защелкали пули другого пулемета, из-за гребня редкой цепью показались боевики. Прячась за каждый камень, выступ скалы они подходили все ближе и ближе.
   Первым открыл огонь десант бронетранспортера, душманы заметались и в это время заговорили автоматы его ребят. Оставив с десяток убитых и раненых, они отхлынули за гребень скалы, и вскоре там затихли.
   - А что если, под прикрытием бронетранспортера, внезапно подойти к гребню и закидать противника гранатами, ведь черт знает, что еще они там замышляют, - подумал офицер и, попросив, чтобы пулеметчик соседней машины открыл непрерывный огонь по гребню, он вместе с сержантом и низкорослым, но очень подвижным бойцом Федирко быстро выскользнув из машины, кинулись к гребню. Пули с шуршанием проносились у них над головами, заставляя инстинктивно втягивать голову в плечи. Противник не заметил маневра и спокойно дожидался когда у пулеметчика кончатся патроны. Увидев, что смельчаки добежали уже до самой цели пулеметчик прекратил огонь и в это время одна за другой на головы боевиков посыпалось шесть "лимонок". Подождав пока взорвутся все гранаты, командир осторожно взглянул за гребень. В живых не осталось ни одного бандита. Он повернулся, чтобы сказать об этом своим товарищам, но в этот момент прозвучал выстрел. Офицер почувствовал, как обожгло бедро, и, перед глазами поплыли красные круги.
   Очнулся он уже в вертолете. Увидев наклонившееся к нему знакомое лицо доктора, попытался улыбнуться, но губы не слушались его.
   - Крови много потерял, ну ничего, до свадьбы заживет, - словно сквозь вату услышал он его бодрые слова и снова впал в забытье.
   Второй раз он очнулся уже после операции. В нос резко ударил запах нашатыря и раненый почувствовал, что оживает.
   - В рубашке родился парень. Пуля только мякоть пробуравила, а кости целы. Долго жить будешь.
   - Да долго, целых сто лет, улыбаясь чему-то своему пролепетал он.
   Силы в молодом, здоровом теле восстанавливались быстро. Сначала он ходил с помощью костылей, но потом, окрепнув, скрипя зубами от неимоверной боли, пытался двигаться самостоятельно. Ходил упорно, изо дня в день и вскоре хромота стала чуть заметной, а затем и вовсе исчезла.
   Домой он о ранении не писал - зачем тревожить жену, у нее своих забот полон рот. Ведь жив он остался назло всему душманскому отродью.
   Потянулись серые госпитальные будни, скрашенные всего лишь несколькими событиями. Однажды в палату зашел начальник госпиталя и попросив офицера переодеться, добавил, что скоро должен подъехать генерал, награды будет ему вручать. Орден Боевого Красного Знамени и медаль пристегнул генерал к больничной куртке. Потом были цветы, улыбки медсестер и крепкие мужские рукопожатия. Но самая большая радость ожидала его впереди.
   Через несколько дней, после вручения наград, к нему приехали жена и сын. Встреча была не такой, какой он себе представлял.
   Красные от слез, вопрошающие глаза жены недоверчиво ощупали всю его мальчишескую фигуру и только тогда с приглушенным воплем:
   - Родимый ты мой! - она бросилась к нему. Залила все лицо своими уже не горькими, а счастливыми слезами. Сашка, примостившись сбоку теребил отцовскую руку, требуя внимания к себе.
   - Пап, а пап, ну что вы слезы распустили? А еще взрослые!
   Офицер, освободившись от объятий жены, схватил на руки сына и вскоре они втроем направились в глубину госпитальной аллеи, подальше от любопытствующих ушей и глаз.
   Тогда они и решили, что с таким ранением надо идти на гражданку.
   - Как говориться не было счастья, да несчастье помогло, - бодро сказал он. - Теперь скоро, очень скоро исполнится наша мечта. Помнишь последнюю, перед отлетом в Афганистан ночь. Я сказал тогда, что отслужу эту службу, уедем на Украину, купим домишко на берегу реки и будем жить свободно и счастливо, у нас будет много детей, может быть даже десять...
   Первым вопросом военного комиссара, когда Аркадий пришел в военкомат, чтобы встать на учет, был:
   - Есть ли у Вас пенсия, товарищ капитан запаса.
   - Нет, - просто ответил он.
   Подполковник удивленно посмотрел сначала на него, затем на листы личного дела, полистал их и задумчиво по-простецки добавил:
   - Ну, что же ты батенька не мог трех-четырех лет дослужить, ведь не уволили бы из войск с этим ранением.
   - Знаете, товарищ подполковник, не хочу быть кому-то обязанным, да и не хочу, чтобы, на меня как на дармоеда смотрели. Голова есть, руки тоже, на жизнь заработаю. Вы бы лучше порекомендовали мне куда лучше руки приложить.
   Военком задумчиво полистал свою записную книжку и вдруг радостно сообщил:
   - Есть капитан по тебе работа. Недавно в школе на Выселках освободилось место военрука. Пойдешь?
   - А что, пойду. Только от дома далековато.
   - А ты устраивайся. Вопрос с жильем я с директором совхоза решу.
   Дом, как и мечтали они - купили на берегу неширокой реки, притоке Днепра. Малиновка - называлось сельцо, где они поселились. Центральная усадьба совхоза находилась километрах в двух от Малиновки в добротном, с заасфальтированными улицами, селе Выселки. Школа находилась почти в центре. Аркадий уже приметил ее, когда ожидал автобус, направляясь в райцентр.
   Что же будем начинать новую жизнь, - думал он, возвращаясь домой. Сельцо Малиновка, раскинулось на берегу реки, и насчитывало хат пятьдесят. Жили здесь в основном старики, из тех, кто не захотел переезжать на центральную усадьбу, в многоэтажные коттеджи. Эта особенность, в отличие от Выселок, вносила в жизнь селения чисто сельский колорит. Сельцо состояло, в основном, из еще крепких хат - пятистенок, выбеленных до ослепительной белизны и разукрашенных по дверям и окнам самыми вычурными цветами и узорами. Конечно, от Гоголевских хуторов и сел здесь осталось очень мало, но все же Малиновка была по-своему привлекательной, милой украинской деревенькой.
   - И никуда я отсюда переезжать не буду, подумал Аркадий, шагая по узенькой улочке к уже обжитому его небольшой семьей, дому. Старушки, коротающие время у своих завалинок чопорно отвечали на его приветствие, приглашая в гости на кружку молока.
   Заскрипев, отворилась калитка, и навстречу ему во все лопатки вылетел сын.
   - Пап, а мы пойдем сегодня на рыбалку, ты же мне обещал, - еще издалека закричал он, и с разгону сиганул ему на грудь.
   - Давай завтра, спозаранку, предложил отец, ставя сына на землю, - Сегодня уже поздно, утренний клев прозевали.
   - Только ты пораньше меня разбуди, чтобы я успел червей накопать.
   - Ладно, ладно. Друзей себе нашел?
   - Да к соседям внуки из города приехали, так мы договорились в лес за орехами идти. Скажи маме, а то она меня не отпустит.
   - Ладно, беги, - хлопнул его по мягкому месту отец, и сын стремглав помчался к соседской хате.
   Неплохой дом достался им. Видно прежние хозяева бережливыми людьми были. Комнаты чисто выбелены, печь отремонтирована, даже поленница дров осталась.
   Лена сидела за рукоделием. Под стрекот машинки он неслышно подошел к ней и в мгновение запечатал поцелуем рот. Она сначала перепугалась, но, поняв, что это муж, начала шутливо отбивается.
   - Почти, что пенсионер, а туда же, - сказала она, сквозь смех, освободившись от его крепких объятий.
   - А это что такое, - показал он на крохотные одежки, разбросанные по столу. Ты что в детство вдарилась, в куклы играть собралась?
   - Глупый ты муженек, сам говорил, что полна горница детей будет, а теперь глупые вопросы задаешь.
   - Эх - ма жена моя, какие наши годы, раз сказал, значит все это сбудется, - от избытков чувств муж отбил несколько тактов чечетки, даже хотел сделать стойку на руках, но передумал, давно не тренировался.
   1 сентября отставной капитан шел на свой первый школьный урок, волнуясь, как мальчишка. Сегодня впервые за много месяцев, он надел свою офицерскую форму, затянулся в скрипучую портупею, до блеска надраил сапоги. Отвык от этого и потому чувствовал себя в форме неуютно. Когда вместе с директором школы подходил к двери десятого класса подумал, что уж чего-чего, а вопросов к нему у школьников будет больше чем достаточно. Но ошибся.
   Сообщение директора о новом военруке класс встретил внешне равнодушно.
   Вопрос был один - на долго ли в школу.
   - Хочу здесь жить долго и работать не меньше, - просто без пафоса сказал он. Ответ ребятам понравился. В глазах у многих он заметил интерес.
   Но что-то сдерживало школьников. Они молча ждали, когда он начнет урок. Директор вышел, и, словно по мановению волшебной палочки класс преобразился. Вопросы посыпались, словно из рога изобилия, самые разные, но на каждый военрук находил свой единственный ответ.
   - Сработаемся, - просто, но дружески сказал он ребятам в конце урока.
   Так началась его новая жизнь и хлопотливая работа.
   Через год отец и сын уже вместе ходили в школу, отец в старшие классы, сын в первый.
   Однажды Аркадий зашел за Сашкой в кабинет учителя рисования чудного старичка, которого и взрослые и дети называли почему-то Калинычем, может быть потому, что своим невысоким ростом, худощавой фигурой, за бородкой клинышком чем-то напоминая Всесоюзного старосту, а может быть и по другой причине, кто его знает. Там сын дожидался, пока он закончит занятие со старшеклассниками. От нечего делать Сашка лепил что-то из пластилина, напевая себе под нос бравурную мелодию. Рядом с ним сидел Калиныч и тоже что-то лепил. Подойдя поближе Аркадий увидел, что те ваяют солдатиков.
   - Что опять войну затеваешь? - шутливо начал отец, обращаясь к сыну.
   - А что, молодой человек, - отозвался Калиныч, - присоединяйтесь к нам.
   - Хорошо, если хотите, я слеплю вам генерала с большими усами, он обмакнул руки в чашку с водой, размял комок пластилина и начал усердно лепить. Долго пришлось попотеть, прежде чем из безобразного комка показались сначала треуголка, потом голова с длиннющими усами, которые пришлось подпереть спичками, затем крепкий и ладный торс, который опирался на широко расставленные ноги в ботфортах.
   Старичок, мельком взглянув на пластилинового генерала продолжая свою работу. Из под его рук выходили разнокалиберные солдатики, которых он ставил перед собой строго по ранжиру. Затем, не вылепив до конца очередного солдатика, он зачем-то полез в карман, вытащил оттуда очки, включил настольную лампу, и начал внимательно осматривать фигурку созданную руками военрука. Осматривал он ее долго заходя то справа, то слева, зачем-то с помощью циркуля замерил высоту и ширину фигурки, отдельных частей тела. Потом отойдя от пластилинового генерала на несколько шагов он, как бы между прочим, заметил.
   - Да-а-а, молодой человек, вы талантливы. Вам необходимо попробовать себя в скульптуре.
   - Поздно уже мне дерзать, если бы об этом лет двадцать назад сказали, то, может быть, и вышло что-нибудь.
   - Что вы, что вы, - замахал руками старый учитель, - Вот посмотрите, он трясущейся рукой отдернул в сторону занавеску на одной из пристенных полок, и перед глазами отца и сына предстали несколько довольно-таки искусно вылепленных скульптур. Детская головка, несколько человеческих фигурок. Калиныч доставал с полки свои сокровища и, не замечая, что давит свое пластилиновое войско, ставил на стол.
   - Вот это все плод моей жизни. Когда-то давно меня считали неплохим скульптором, даже выставляли некоторые работы на выставках, но все это не стоит и одного вашего пластилинового генерала.
   Пораженные таким поворотом дел отец и сын пялили удивленные глаза на творение старика и, сравнивая их с усатым генералом, недоуменно пожимали плечами.
   - Вам не хватает только немного техники лепки, да материала скульптору более достойного. Я буду счастлив предложить вам в этом свою помощь.
   Первой его работой, о которой много потом писали и говорили в среде художников, была скульптура "Мать". Хотя лепил он скульптуру с жены, когда та укачивала недавно родившегося, третьего сына, получилась вроде бы и Лена с ее мягким спокойными чертами лица, взбитыми лебедиными бровями и небольшим носиком, и в то же время не она.
   - Наверное, когда ты ее лепил то смотрел на меня, а видел другую женщину, - ревниво выговорила Лена новоявленному скульптору. Потом мило улыбнулась и, поцеловав в лоб как несмышленыша, добавила. - Какой ты у нас все-таки искусник, честно говоря, я не верила в твою лепку до тех пор, пока в газете не прочитала, да по телевизору твою работу не увидела.
   Так трудились бы и жили они счастливо, без забот, если бы однажды селяне не выбрали Аркадия депутатом в районный совет. Поблагодарив за высокую честь избирателей, он обещал, что заботы их заботы будут его заботами.
   А от своих слов он отказываться не привык.
   Решил однажды по собственной инициативе рейд провести. Собрал вокруг себя более или менее ответственных депутатов и пошли они по хатам инвалидов и ветеранов войны, "афганцев", по семьям погибших солдат. И что больше всего поразило его во время этих хождений в народ, то это полное безразличие различного рода руководителей к трудностям и проблемам ветеранов. На словах они горели желанием помочь всем нуждающимся, а на деле и пальца о палец не стукнули, чтобы кому-то помочь.
   Казалось бы, ничего из совхоза не убудет, если вдове-вековухе крышу совхозной, бросовой соломой накрыть, ан, нет. На эту просьбу чиновник найдет сотню причин, но в реальной помощи откажет.
   В одном из сел, находящемся вдали от райцентра и шоссейных дорог им поведали историю, которая потрясла до глубины души даже самых стойких скептиков.
   Вернулся парень из афгана с культей вместо ноги. Калека - ни калека, а все-таки подмога матери. Где огород вскопает, да засадит, где сена накосит, где дров порубит, так они и жили - горя не знали. Да открыли грамотные соседи, матери глаза на то, что раз сын инвалид войны, значит ему легковая машина по закону положена. Подумала, подумала старуха, представила себе сколько еще ей придется перетаскать в город молока да овощей, прежде чем сыну костюм новый справит, да и решила пойти похлопотать. Вскоре вызывают сына-инвалида на медицинскую комиссию в район. Проходит он там все кабинеты. Дают ему нужное заключение, и вот он уже радостно ковыляет в райсобес. Но не тут-то было. Начальник райсобеса, указывая своим крючковатым, жирным пальцем на параграфы еще пахнущей краской инструкции самодовольно говорит:
   - На два сантиметра, солдатик, твоя культя длиннее чем инструкцией определено, значит автомобильчик тебе не положен, ничем не могу помочь.
   Начали писать в область, а в ответ - не положено. Написали министру, ответа не получили. Разнервничался парень, выпил лишнего с горя, культю где-то разворотил. Загноилась она у него, положили в больницу, отрезали чуток. И только тогда получил он машину. Да только не к чему она ему, бередит только душу, не осталось у него ни во что веры.
   Аркадий не мог остаться в стороне от людского горя. Написал в районную газету, там печатать его статью побоялись. Поехал в область. Пол дня говорил с главным редактором, тот обещал опубликовать. С тех пор он стал самым неудобным, самым вредным для районного начальства человеком. Кем только его не называли и склочником и сутягой, но он не обращал на это никакого внимания, просто делал свое дело так, как ему подсказывала совесть.
   В школу зачастили комиссии, которые интересовались почему-то исключительно его работой.
   Директор не гнушался никакими средствами только бы опорочить неугодного властям человека.
   Разногласия у них были давние, с той поры, как военрук решил сделать жизнь школьников более интересной и разнообразной.
   На свой страх и риск создал туристический клуб, экипировкой которого занялись сами ребята. Мальчишки после уроков мастерили в мастерских колья, каркасы и другие приспособления для палаток, девочки шили палатки и рюкзаки. Сразу же после окончания занятий ребята под руководством военрука ходили в походы. А привыкший жить по принципу "абы чего не вышло", директор был принципиально против таких времяпровождений, тем более, что все это было чревато непредсказуемыми последствиями.
   Особенно обострились их отношения после выступления военрука на партийном собрании при обсуждении закрытого письма ЦК КПСС по Афганистану.
   Тогда, выслушав привычные речи штатных выступающих, он высказал все, что накипело. И то, что это была самая большая внешнеполитическая авантюра за 70 лет Советской Власти и то, что в отличие от бравурных выступлений газет и телевидения по афганским проблемам там после нашего прихода ничего ни изменилось, во всяком случае, в лучшую сторону. В худшую изменения были - стало больше новых формирований боевиков. Грубый перенос советской системы на средневековый афганский менталитет породил лишь еще большее противостояние...
   Тогда он высказал многое другое, все, что за время этой непонятной войны накипело у него в душе.
   После этого собрания его вызвали в райком партии и пообещали, что если он не остепенится, то будет привлечен к строжайшей партийной ответственности.
   - Но ведь я говорил правду и только правду.
   - Правда - правде рознь. Нам твоя сермяжная не нужна. Ты бывший политработник и должен понимать, что хочет услышать от нас народ.
   - Но перестройка говорит о безграничной гласности и демократии, - сопротивлялся военрук.
   Секретарь райкома устало потер виски и дружелюбно закончил:
   - Неужели ты и в самом деле думаешь, что гласность и демократия не будет рано или поздно ограничены. Если ты этого не понимаешь, то мне тебя жаль, но на вид ты человек не глупый.
   После таких слов секретаря Аркадию стало не по себе. Он закрыл тяжелую дубовую дверь, и тяжело переставляя ногами, медленно спустился по мраморным ступенькам на улицу. Асфальт перед райкомом партии был весь в рытвинах и колдобинах. И тогда у него родилась мысль, что и его судьба, чем-то схожа с этими колдобинами, которые не позволяют свободно ездить тем кто решил всю свою жизнь прожить за этими массивными дубовыми дверьми. А чтобы эти колдобины не превращались в ямы, их изредка реставрируют, хотя знают, что они снова появятся до новой реставрации. Эта аллегория его рассмешила. Нет, я не колдобина и я не яма, которая мешает движению, я просто человек, которому до всего есть дело.
   Вскоре в областной газете напечатали его, урезанную наполовину статью. Редакторская колонка, призывавшая всех и вся бороться с бюрократами и бюрократией, и словом не обмолвилась - как же наказаны виновники волокиты и бесчеловечного отношения к нуждам старых и новых ветеранов.
   - Вот и пример урезанной гласности, - подумал про себя военрук. Всех удивляла его способность везде успевать, школа - мастерская, где он вот уже несколько месяцев лепил скульптуру "Мальчишки", туристический клуб и, наконец, дом. Лена уже махнула на него и его занятия рукой и, лишь время от времени поругивала за то, что совсем от дома отбился.
   И все-таки самая большая радость для него была, когда после работы его дожидалась младшенькая дочурка. В комнате крика и шума бывало больше, чем в то время когда он резвился с сыновьями. Сашка к тому времени уже настоящим хозяином в доме был. И воды принесет и дров наколет и печь растопит и подзатыльников младшим надает, если те ненароком набедокурят.
   Однажды лазая по чердаку в поисках старого радиоприемника, из деталей которого он хотел смастерить плату для сломавшегося транзистора, Сашка увидел ящик, который был закрыт на малюсенький замок. Ему стало любопытно, что же там лежит. Поковырявшись гвоздиком, он легко открыл замок и в глубине ящика вперемешку с конспектами увидел две сшитые вместе общие тетради. На белой обложке первой четким отцовским почерком было выведено "стихи". Сашка прочитал несколько стихотворений в начале тетради и с гордостью подумал об отце.
   - Вот батя дает. Но почему он мне никогда об этом не говорил? Может быть, матери стихи показать?
   Но он тут же отбросил эту мысль. Мать только отберет этот его тайный клад, да еще и отцу расскажет.
   Сын в нерешительности теребил тетрадь. В это время на улице послышался знакомый крик:
   - Сашка-а-а ! Выглянув в слуховое окно, он с радостью узнал в стоящем у калитки широкоплечем, крепко сбитым пареньке, своего давнего приятеля - Кольку. Тот каждое лето приезжал вместе с родителями к старикам, своим деду и бабке. Сашка знал, что Колькин отец редактор одного из престижных литературных журналов и, наверное, в стихах разбирается.
   - Покажу Колькиному отцу, - решил он про себя и с этой мыслью спустился во двор. Взяв из почтового ящика свежую газету, он завернул в нее тетради и, поздоровавшись с другом направился в соседский дом. Колькин отец в это время резался с дедом в домино. Несколько последних партий он видимо проиграл и хмуро переставлял костяшки, дед же, напротив, с лукавинкой в глазах клал костяшку так, словно плеткой стрелял. Проиграв очередную партию, Колькин отец встал и, потянувшись, направился к речке. Сашка, сказав другу, чтобы тот подождал его на месте, помчался за его отцом.
   - Дядя Володя, дядя Володя, - у меня к вам большое дело.
   - Что случилось?
   - Да вот, - парень развернул газету и извлек из нее сшитые тетради.
   Колькин отец взял их и, полистав, хмыкнул,
   - А-а-а, новый графоман на мою голову выискался. И здесь в глуши люди от безделья чепухой занимаются. Но, прочитав несколько, попавшихся на глаза строк, спрятал свою скептическую улыбку.
   Читал он долго, сначала стоя, там, где поймал его Сашка, а затем присев на подсохшую траву.
   - Ну что ж стихи неплохие. Очень даже неплохие, - повторил он, задумчиво глядя на подернутую мелкой рябью речку.
   - Берусь напечатать их в журнале, правда, некоторые доработать надо, рифма немного слабовата, но образы сочные и живые.
   - Где ты эти тетради взял?
   - Дома на чердаке
   - Отец написал?
   - Да, отец!
   - Да он у вас мастер на все руки, и скульптор, и жнец и на дуде игрец. Область всполошил своими письмами. Не пойму таких людей, все же что надо есть, к чему он еще стремится.
   - Папка говорит, что человек в любом деле должен быть первым, а если слабо, то лучше делом не заниматься.
   - А что же делать, тем у кого слабо, ведь не все такие как твой отец?
   - Наверное, в бюрократы идти, на бумажную работу, к этому талантов не надо.
   Колькин отец рассмеялся, похлопал его по плечу и весело произнес:
   - С тобой парень интересно поговорить, не то, что с Колькой. У того в голове девчонки да гитара, больше ничего его не интересует. Ну да ладно завтра я еду в город, поговорю об этом с главным. А стихи неплохие, - снова повторил он.
   Завернув в газету тетради, он не разбирая дороги, в задумчивости зашагал к дому.
   Несколько отцовских стихотворений журнал напечатал уже в очередном номере. Узнав о самовольстве сына, отец просто, но с нескрываемым недовольством сказал:
   - Это нескромно.
   - Почему нескромно, ведь ты эти стихи выстрадал в своем Афганистане.
   - А я и многие мои сверстники, которым скоро идти в армию хотят знать что такое война, что такое боевая дружба и наконец что для тебя гибель друга. Ты ведь знаешь, что об этом еще долго будут молчать, беспокоясь о моих, о наших чувствах. А я этого не хочу. Ты же сам учил меня мыслить, а не слизывать газетные статьи. И я мыслю, нравится тебе или нет!
   Этот по мужски резкий разговор между отцом и сыном рано или поздно должен был состоятся, но так и не состоялся.
   И уже не состоится никогда.
   Потому, что на миг, всего лишь на миг опередил старшего лейтенанта Аркадия Волкова вражеский гранатометчик.
   Только поэтому не было потом операции в горах, не было и госпиталя, не было своего домика на окраине села, не было и большой, как он мечтал семьи, не было и школы и дальних походов, не было славы художника и поэта, ничего этого не было.
   Хотя все это могло быть, если бы Аркадий остался жить.
   Я лишь попытался спрогнозировать его несостоявшуюся в этом прекрасном мире жизнь, исходя из его характера и мировоззрения, на основе его дум и чаяний которыми он всегда делился со своей маленькой семьей.
   Кто виноват в том, что жизнь Аркадия была так коротка?
   Судьба?
   Случай?
   Или конкретные люди - политики или военные?
   История рано или поздно все расставит на свои места.
   Но пусть все знают главное - погиб не просто человек, а исчез с орбиты бытия целый мир, мир трудолюбивый и талантливый.
  
  
  
  
  

П О Б Е Д А Б Е З Б О Я

  
  
   Над долиной опустилась прохладная и темная, хоть глаза выколи, ночь. Даже богатая алмазами россыпь холодно сверкающих на небосводе звезд не делала мрак менее густым. О такой ночи на Руси говорят: "Ночь темна - лиха полна".
   Среди хребтов, да скалистых вершин, опоясывающих долину хозяйничает только резкий горный ветер. Он, то, словно из последних сил тоскливо подвывает в расщелинах, то, вдруг окрепнув, настойчиво гонит по плоскогорью, колючие шары перекати-поля. Кажется, что это единственные, среди величавых вершин и хребтов, движущиеся существа.
   Но нет, внимательно присмотревшись можно заметить, как наперерез несущимся по долине шаров перекати-поля, к перевалу, движется небольшой конный отряд. В своих темных одеждах конники чуть видны и потому больше напоминают призраков. Как неведомые тени скачут они, по еле заметной тропе, не таясь, уверенно и легко.
   Достигнув перевала, большинство таинственных призраков исчезает. В просторной седловине остаются двое. По тому, как нетерпеливо они поглядывали на противоположную сторону перевала, можно было твердо сказать, что люди кого-то ждут.
   Не прошло и десяти минут, как из-за поворота показалось с десяток новых теней. Вскоре, словно по сигналу эти призраки растворились среди гор, оставив среди седловины всего лишь одного своего собрата.
  -- Я приветствую тебя брат Худайкул. Да снизойдет на тебя и твоих воинов благодать и милосердие Аллаха!
  -- Я присоединяюсь к Вашим словам. Рад видеть Вас и Вашего помощника во здравии.
  -- Не откажись от приглашения. Мои джигиты разожгли костер, там и поговорим.
  -- Да будет так, таксыр* (обращение к ученому-богослову).
   Отблески небольшого костра сразу же превратили чуть видимые во тьме тени в живых людей.
   Тот, что постарше был высокорослым в меру упитанным мужчиной. Он был одет в серый стеганый халат, небольшую его голову с крючковатым излишне длинным носом венчала искрящаяся в сполохах огня, богато расшитая бисером, тюбетейка.
   Молодой был одет попроще. Широкие, под цвет выжженной солнцем равнины, шаровары, сверху просторная рубаха. Гордо поднятую голову с большими выразительными глазами, тонким, по горски выразительным носом, и чуть припухшими губами, венчала чалма. Судя по легкой походке человек, которого старший назвал Худайкулом, был по-юношески строен и крепок.
  -- Я искал Вас, чтобы еще раз напомнить о нашем договоре.
  -- Разве я и мои джигиты нарушили его.
  -- Да! И вы это хорошо знаете.
  -- Я еще раз напомню то, о чем мы клялись на Коране.
  -- Кишлак Торпакту по договору должен выставлять вооруженный отряд до ста человек. По письменному уведомлению главы исламского комитета. Приказов на этот счет не поступало. Кроме того, небольшой отряд борцов за веру, который возглавляю я, должен постоянно обстреливать транспортные колонны русских, мешать их продвижению через перевал. Вон там, - Худайкул показал рукой в сторону пропасти семь сожженных машин, можете пересчитать.
   - Наша община свою часть договора выполняет. Дальше в договоре Ваши обязанности таксыр. Вы обязались обходить Торпакту стороной и никогда, ни под каким предлогом в наш кишлак не заходить. Вы обязались не причинять вреда нашим полям. Вы обязались не чинить препятствий дехканам и торговцам, которые в базарный день направляются в город. И что же в итоге?
   В нарушении договора Ваши нукеры напали на кишлак и увели с собой трех наших джигитов, сожгли школу, расправились с учителем.
   Когда мой отец - старшина кишлака - довел этот кощунственный факт до председателя исламского комитета, Ваши воины, словно в отместку, начали нападать и грабить наши караваны. Один из Ваших людей был убит при попытке поджечь готовую для уборки пшеницу...
   Худайкул говорил все это спокойно, но по его глазам, в которых бесились отблески костра, чувствовалась, что внутренне он кипит от бешенства к клятвопреступнику.
  -- Но я не давал распоряжений, которые бы противоречили нашему договору, - глухо, без тени волнения, ответил тот, кого Худайкул называл таксыром. Не торопись, дай мне разобраться во всем. Скажи, чем ты можешь доказать что на кишлак напали мои люди?
   - Пусть об этом расскажет Ваш подручный, Тульки. Этого лиса и в кишлаке и на караванной тропе многие запомнили.
   - Тульки, - позвал своего помощника курбаши, но тот, растворившись в чернильно-черной ночи, молчал.
  -- Ах, этот родственник шакала, сын волчицы, как он посмел нарушать наш договор? - топал ногами таксыр, искренне изображая праведный гнев.
  -- Он не уйдет от возмездия, я его примерно накажу, - пообещал курбаши Худайкулу.
   Но тот уже не верил ни единому его слову, и нисколько не сдерживаясь, прямо заявил:
  -- Если еще раз Вы или Ваши люди посмеете потревожить кишлак, я клянусь Аллахом, поверну оружие против Вас. С разбойниками и клятвопреступниками у нас хватит силы разделаться самостоятельно, а остальное - в руках божьих.
   На этой высокой ноте и закончилась встреча главарей двух формирований моджахедов.
   Костер погас, и по разные стороны перевала снова двигались чуть приметные тени.
   Только когда они скрылись из виду совсем, одни в холодных и неприступных пещерах, другие в своих глинобитных домах-крепостях, над перевалом взошла луна. Тоненький ее серп бледным светом осветил горы и долины, представив взору Всевышнего дикую, неописуемую красоту и мирный покой гор. Словно и не было, только что, человеческих теней, костра, бескомпромиссного разговора двух, пока еще и не врагов, но уже и не друзей. Покрывало ночи бдительно хранит свои черные тайны, но только до тех пор, пока не взойдет ночное светило.
   Никто не должен знать, какие события происходят в одной очень маленькой стране, со всех сторон окруженной могучими горами. Никто кроме Аллаха.
   Только Аллах единственный и праведный вершитель судеб. Ибо говорится в суре девятой Корана: "Да не постигнет нас никогда ничто, кроме того, что начертил нам Аллах".
  

* * *

  
   Впервые за месяц день выдался свободным. Не надо было вставать чуть свет, чтобы снова и снова мчаться по пыльным и слякотным дорогам навстречу очередной колонне наливняков или грузовиков, обеспечивая их беспрепятственный проезд через перевал. Скинув последние наваждения сна, словно армейское одеяло, заместитель начальника заставы мотоманевренной группы капитан Царевский поежился в предчувствии утренней прохлады и, свернувшись клубочком, дал себе несколько минут понежиться. Такое выпадало не часто и всегда навевало чувство домашнего уюта. Словно и нет, этих отделанных не струганными досками от ящиков из-под "НУРСов" стен, скрипучей двери, да и самой землянки. В такие минуты он воспринимал окружающее, словно в полудреме и всегда ожидал всем своим существом теплого, ласкового прикосновения женских рук. Он так соскучился по нежной женской ласке. Но проходит минута, две, первые лучи восходящего солнца, отразившись о стекло приподнятой рамы, зияющей в потолке, слепят глаза и он, заслонившись от яркого света рукой, вдруг отчетливо понимает, что все это только радужное забытье.
   Тихонько скрипнула дверь, послышались легкие шаги, и у его койки кто-то остановился. Не открывая глаза, Сергей с шумом втянул воздух, пахло ваксой и земляничным мылом.
  -- Старшина, - уверенно подумал он, ожидая, когда тот заговорит.
  -- Товарищ капитан, Сергей Дементьевич, - тихо, стараясь не разбудить других, позвал старшина. Царевский открыл глаза.
  -- Что старшина, не спится, ведь сегодня у нас выходной.
  -- Непривычно что-то. Заставу поднимать? - Спросил прапорщик Фаниль Ахмеджанов, показывая на часы.
  -- Повремени. Сам видишь, устали, заморились наши мальчики. Пусть еще часок поспят. А тебе, если не спится задача особая. Организуй для ребят баньку. Согласуй все с доктором. А с капитаном Зубцовым поговори о значении питания солдата перед боем. Постарайся к обеду чего-нибудь вкусненького организовать, а то уже порядком надоела каша, да суп гороховый.
  -- Да нет же ничего на складе, я же вам давеча говорил об этом. Сами видите, погода какая - утром солнце, а к обеду тучи, будь они неладны. Вертолеты с продуктами не скоро по такой погоде прилетят.
   Капитан, резко откинув одеяло, вскочил с кровати, и, наклонившись, что-то сказал ему на ухо. Тот внезапно прыснул и, зажав рот рукой, чтобы не рассмеяться во все горло, выбежал из офицерской землянки.
   Тихо, чтобы не разбудить мирно посапывающего замполита, Сергей оделся и, нашарив в тумбочке пачку сигарет, направился наверх покурить. Проходя мимо входа в спальню, где на двух ярусных кроватях, умещалась почти вся застава, капитан вдруг переменил свое решение, и осторожно ступив через порог, зашел вовнутрь. Давно он не видел своих ребят в такой, по-домашнему мирной обстановке. Обычно он заходил сюда, чтобы объявить об очередной тревоге и видел, как метались бойцы, успевая за считанные секунды одеться, схватить из пирамиды оружие и боеприпасы, и еще окончательно не проснувшись, неслись сломя голову к боевым машинам. Бывало, что и досыпали там, если, конечно по дороге моджахеды не тревожили. И так почти каждый день, особенно, после того как в районе перевала участились засады моджахедов, которые внезапно, с гор, нападали на очередную колонну, медленно ползущую на перевал, и, подбив одну-две транспортные машины, а чаще, наделав много шуму, быстро исчезали в предгорьях. Найти душманов после таких налетов было просто невозможно, словно они и в самом деле были бесплотными духами, которые исчезали среди оврагов и расщелин сразу же, как только слышали гул приближающихся вертолетов. Через некоторое время ни вертушки, ни розыскные собаки уже не могли найти даже их следов. Видно не пришлые люди были, а, скорее всего, местные жители. Но прямых доказательств этому не было. Правда, после того, как колонны начали сопровождать вертолеты, нападения почти прекратились. Поэтому в солнечные, безоблачные дни моджахедов не видно, не слышно, но стоит лишь тучам закрыть перевал, они тут, как тут. Бьют там, где меньше всего ожидаешь. Подожгут машину, и нет их. Под обрывом уже с десяток сожженных транспортников и наливняков виднеется.
   Черные мысли о бесчинствах боевиков жгут капитану душу. Самое обидное то, что и он, и его парни несмотря ни на что бессильны против этих разбойников. Моджахеды, осознавая свою безнаказанность, жалили с каждой проходящей через перевал колонной все больнее и больнее. Как много значит уверенность в безнаказанности своих деяний особенно в деле черном, - с горечью думал офицер. Пока он ходил меж кроватей, подбежал замешкавшийся дневальный.
  -- Товарищ капитан... - начал было рапортовать он.
  -- Тише ты, тише, - остановил его Царевский, - людей разбудишь.
   Весеннее солнце, затопив всю долину теплым, золотистым светом, начинало припекать. После сырого, спертого воздуха землянки здесь дышалось особенно легко и привольно. Чтобы сразу же всем своим существом окунуться в ласковую, прогреваемую прохладу зародившегося дня Сергей одним взмахом крупных, жилистых рук скинул задубевшую от пота и пыли рубашку и направился к турнику. Только сделав на перекладине полный комплекс гимнастических упражнений, он подставил свою широкую загоревшую до черноты спину под ледяную струю, хлещущей из бочки воды. Приняв душ, он насухо обтерся и только после этого занялся своими обычными делами.
   А дел за время разъездов накопилась уйма.
   Письма нужно было написать, да и постирушку не мешало организовать. Закурив, Сергей задумался. Уж очень много всего накопилось, а времени один день. Да и мало верилось в то, что никто не потревожит их покой, даст спокойно помыться и отдохнуть. И словно в ответ на эти мысли, на дороге ведущей из кишлака он увидел толпу, которая уже подходила к передовому посту. Кто бы это мог быть? Вроде бы в такую рань гостей не ждали. Тут что-то не так, - подумал он и торопливо нырнул в полумрак землянки. Быстро натянул на плечи выгоревшую до белизны хлопчатобумажную гимнастерку, подпоясался ремнем, и на ходу выхватив из пирамиды автомат, приказал проснувшемуся от шума замполиту:
   - Заставу пока не поднимай, если надо будет, сообщу по радиостанции.
  -- А что там случилось? - недоуменно спросил старший лейтенант.
  -- Толпа какая-то у поста собралась, пойду, разберусь, а ты все организуй по распорядку, старшина в курсе. Постарайся, чтобы все в одном месте были. Обстановка сам знаешь какая.
   Выбравшись наверх, он торопливо зашагал к посту. Сзади на небольшом удалении, за капитаном, неотступно следовал боец - выше среднего роста крепыш с веснушчатым обветренным лицом и большими голубыми глазами, которые смотрели на мир доверчиво и простодушно. Солдат и ростом и атлетическим телосложением и даже веснушками чем-то напоминал капитана, наверное, поэтому, тот и выбрал именно его своим телохранителем.
   Вскоре Сергей уже отчетливо слышал гортанный галдеж дехкан, и крики часовых, которые старались перекричать толпу и беззлобно ругались. Увидев приближающегося командира, солдаты замахали на собравшихся у поста крестьян руками, требуя, чтобы те отошли подальше. Поняв, по испуганным лицам бойцов, что подходит начальство, толпа отхлынула от поста подальше. Сержант, возглавляющий наряд побежал навстречу офицеру.
   - Товарищ капитан, - прерывающимся от волнения и бега голосом начал докладывать он, - Мы не подпускали их ближе положенного, они сами подошли. Лопочут что-то по-своему, без переводчика не понять.
   - Хорошо! Разберусь сам. Передай дежурному, что все нормально. Да вот, что, пусть разбудит Усманходжаева - переводчика и направит сюда, да побыстрее. Отдав распоряжение Царевский начал внимательно разглядывать собравшихся дехкан. Те, увидев, что на них обратили внимание, притихли и в свою очередь начали присматриваться к офицеру.
   До этого случая Сергею ни разу не приходилось так вот непосредственно общаться с местными жителями. Все его впечатления о них слагались из того, что он видел, наблюдая в бинокль за окрестностями, да с командирского бронетранспортера на большой скорости пролетая мимо высоких дувалов, полностью скрывающих убогие жилища афганцев. Правда, частенько приходилось встречаться с сарбозами и офицерами афганской воинской части. От них он и узнавал о местных нравах и обычаях, и с десяток наиболее употребляемых в разговоре слов на пушту, основном языке общения афганцев.
  -- Хубасти, джурасти, бахарасти, - приветствовал он дехкан. Те вразнобой ответили на приветствия. От толпы отделились два седобородых старика в больших белых тюрбанах и бодро зашагали ему навстречу. Сергей тоже сделал несколько шагов вперед. Встретившись вплотную с афганцами, он в первый момент растерялся. Как же без переводчика они будут говорить?
   Первым нарушил молчание старик со шрамом на лбу. Из потока его красноречивых слов он уловил только несколько знакомых слов. Но общего смысла так и не уловил. Видя, что его не понимают, старик заговорил на другом языке - узбекском. Офицер узнал только слово, "нон" и снова ничегошеньки не понял. Тогда в разговор включился второй. Он показал на землю, потом на солнце и снова на поле, по которому еле-еле волочился в упряжке одинокий буйвол. После этого старик сделал опечаленное лицо и протянул капитану пачку зелененьких бумажек - афганей. Только тогда капитан окончательно догадался, чего от него хотели.
  -- Наверное, с пахотой управиться не могут. Сергей вспомнил, что зимой в кишлаке побывали бандиты, хотели мясом поживиться, но попали под обстрел батальона царандоя, и, видя, что животных им в горы не угнать все бросили, предварительно хладнокровно расстреляв всех животных, по большей части буйволов.
  -- Но чем я им помогу, ведь ни лошадей, ни тем более тракторов у нас нет, и крестьяне это прекрасно знают, - думал капитан, соображая, что же им ответить.
  -- Бакшиш не надо, - он показал на деньги и для большей убедительности отрицательно завертел головой.
   Видя это, погрустнели глаза у стариков. В это время к ним подбежал запыхавшийся от быстрого бега сержант. Отдышавшись, он доложил:
  -- Товарищ капитан, сержант Усманходжаев, по вашему приказанию прибыл. Дежурный мне ничего толком не объяснил, говорит беги на КПП.
   Сергей облегченно вздохнул.
  -- Это по твоей части - разобраться, что они от нас хотят.
   Сержант Усманходжаев прибыл в роту недели две назад. После окончания педагогического института в Ташкенте он учительствовал в своем родном селе, и когда настало время идти в армию, написал военкому заявление с просьбой отправить его в состав ограниченного контингента Советских войск в Афганистане. Главный его козырь - то, что он знал не только свой родной язык, но и пушту, подействовал безотказно. После непродолжительной учебы в школе младших командиров его направили в мотоманевренную группу Пограничных войск, расквартированную на окраине города Маймене.
   Поклонившись старикам, переводчик начал беседу.
   Говорили в основном дехкане, он лишь слушал, изредка задавая вопросы.
  -- Товарищ капитан, здесь собрались жители кишлака Ислам-Кала тот, что со шрамом - старейшина кишлака, второй - сельский мулла. Они говорят, что после того, как сбежал отсюда землевладелец, пашни в долине вот уже второй год не засеваются. А здесь ведь самые урожайные, поливные угодья. Вот дехкане и хотят вспахать и засеять эту землю, да только сил у них не хватает. Просят помочь.
   - Ну, как же мы им поможем? Ведь не на тракторах же мы сюда приехали.
   Сержант перевел ответ командира. Услышав его, старики удрученно закивали головами и, попрощавшись, медленно поплелись прочь.
   -Товарищ капитан, а что если попробовать на "бронетранспортере", неожиданно предложил молчаливо стоящий доселе боец. Глаза его загорелись.
  -- Я сам могу пахать, дома не раз приходилось. Правда там, на одной лошадке пахал, а здесь больше сотни будет, но ничего, слажу.
   Услышав просительные нотки в голосе солдата, капитан вдруг понял: от его решения, может быть, зависит очень многое, не только в соседнем кишлаке, но и во всей долине. Наверное, не меньше, чем от решения дипломата в какой-нибудь дружественной стране.
   Сергей подошел к грибку, стоящему рядом с воротами, и, сняв трубку коммутатора, потребовал от неведомого связиста:
  -- Соедини меня с майором Калининым.
   - Товарищ майор, докладывает капитан Царевский. Здесь пришли старейшины соседнего кишлака Ислам-Кала. Они просят помощи. Просят вспахать им поле. Вы же знаете, душманы всех их буйволов порешили. Нужен всего один бронетранспортер. Пахарь у меня есть. Под мою личную ответственность.
   Получив от начальника мотомангруппы добро, Царевский повесил трубку, и удовлетворенным голосом сказал:
  -- Усманходжаев, верни стариков! Спроси у них, где пахать?
   Узнав, что "шурави" готовы им помочь, старики наперебой повторяя "ташакур", пытались целовать офицеру руки.
  -- Да объясни ты им, чтобы они без всякого "рукоприкладства" показывали, где пахать.
   Переводчик что-то им резко сказал, и старики тут же с опаской отскочили от капитана, испуганно переглянувшись, они начали что-то лепетать в свое оправдание.
  -- Что ты им такое сказал? - Сергей вопросительно взглянул на сержанта, - что они от меня как от чумы шарахнулись.
   Усманходжаев улыбнулся.
  -- Я сказал, что туран изволил гневаться.
   Сергей улыбнулся.
  -- Ну ладно, ближе к делу, - видя, что с гор ползут тяжелые набухшие от влаги тучи, озабоченно сказал Царевский.
  -- Ермаков, - обратился он к своему молчаливому "двойнику", - давай в роту, поднимай экипаж "тридцать восьмого" и сюда. Если ребята не успели позавтракать, пусть возьмут у старшины сухой паек, скажи прапорщику, что я приказал.
  -- Есть, товарищ капитан, - на бегу выкрикнул солдат и стремглав помчался к землянке.
   Минут через десять все громче и громче, набирая обороты, взревели двигатели и вскоре из капонира показался сначала нос, а затем и весь бронетранспортер. Сделав несколько кругов, он ринулся к стоящей в ожидании толпе и, не доезжая до них метров десять, резко остановился. Дехкане, не привычные к таким маневрам, помчались в рассыпную, но, повинуясь гортанному крику старейшины кишлака, вскоре вернулись. Старик со шрамом что-то сказал, и человек десять молодых мужчин ходко направились к кишлаку, остальные, окружив машину, трогали руками шины, щелкали по броне и что-то, восторженно цокая, говорили друг другу.
  -- Переведи им, что в этой машине больше двух сотен лошадей. Усманходжаев сказал что-то дехканам, и те, шарахнувшись от машины, прекратили щупать броню. Они смотрели на бронетранспортер с удивлением и в то же время с испугом.
   Вскоре показалась телега, которую лениво, несмотря на хлопанье плетки, тянул вол. В телеге навалом лежали какие-то деревяшки и небольшая связка толстого каната.
  -- Спроси, чем они собираются пахать?
  -- Говорит, что орудия в телеге.
   Сергей подошел ближе, внимательно осмотрел первую попавшуюся деревяшку и удивленно хмыкнул. Перед ним лежала самая настоящая деревянная соха, которую он видел несколько раз, правда, всего лишь на картинке из учебника по истории.
   Крестьяне осторожно, как самую большую ценность, взяли соху и понесли ее за корму бронетранспортера. С помощью веревок закрепили ее за крюк и в ожидании невиданного зрелища, застыли с обеих сторон машины. Сергей залез на броню.
  -- Давай потихоньку, - приказал он водителю. Чихнув бензиновой гарью, бронетранспортер медленно тронулся с места. Веревка натянулась, увлекая за машиной этот средневековый плуг. Проделав борозду, в сотню метров, Сергей остановил машину, и спрыгнул на землю. Взял встревоженные плугом комочки красноватой земли и вдохнул в себя ее аромат. Удивительно, но пахла она, так же как и на огороде в пригороде Алма-Аты, где Сергей родился и сызмальства был приучен к нелегкому земледельческому труду. Хоть уж скоро пятнадцать лет, как надел он сначала курсантские, а затем и офицерские погоны, его нет-нет, да и потянуло к земле.
   Если отпуск приходился на весну или лето, Сергей обязательно ехал домой, чтобы хоть на огороде покопаться. Прикосновение к земле афганской, а может быть дурманящий дух, который от нее шел, навеяли нестерпимое, какое-то пращурское желание пахать.
   Капитан подошел к дехканину, который, цепко держась за ручки сохи, широко расставив ноги, стоял в ожидании. Жестом показал, что хочет пройтись за сохой. Дехканин отрицательно замотал головой и что-то залопотал.
  -- Он говорит, что эта соха досталась ему от отца, что это самое дорогое, что у него есть. Он боится, что вы ненароком сломаете ее, и он умрет с голоду, - спрыгнув с брони, перевел Усманходжаев.
  -- Скажи, что я с детства научен этой работе.
   Сержант перевел.
   Дехканин недоверчиво посмотрел на капитана, видимо продумав, что тот шутит, и что-то быстро начал говорить.
  -- Он говорит, что у них в кишлаке только один дехканин стал выдающимся и уважаемым человеком - духанщиком, да и то потому, что нашел на своем поле клад.
  -- Скажи ему, что скоро и у них каждый дехканин сможет не только офицером стать, но и целым государством руководить.
   Ошарашенный словами переводчика, крестьянин отошел от сохи, с трудом "переваривая" услышанное. Капитан, засучив рукава, схватился мертвой хваткой за отполированные многими ладонями ручки и крикнул:
  -- Н-н-о-о-о-о! Поехали, - бронетранспортер грозно рявкнув, медленно покатил вперед.
   Первая борозда растянулась почти на километр и уперлась в изгиб глубокого арыка. Машина развернулась и поехала обратно.
   С непривычки ломило руки и поясницу, но Царевский был доволен собой. Он проложил свою самую длинную в жизни борозду здесь, на Афганской земле, и поэтому сегодня, сейчас она стала для него, советского офицера, родной.
   Дехкане шумно обсуждали его неимоверный в их глазах поступок. Он заметил, что теперь они смотрели на него без страха, недоуменно и в то же время почтительно.
  -- Товарищ капитан, - оторвал Сергея от нахлынувших мыслей Ермаков, - у них там еще две сохи есть. А что, если и их привязать. Получится трехлемешный плуг. Только укреплять их нужно уступом.
  -- Иди, иди новатор ты наш, - улыбнулся Сергей.
   Вместе с переводчиком солдат уговорил дехкан на эксперимент, и когда сохи были закреплены так, как он хотел, боец закинул автомат за спину, засучил по локоть рукава гимнастерки и, став в борозду, крикнул, улыбаясь во весь рот:
  -- Пошли, залетные, - машина, крякнув от натуги, не спеша, зашуршала по полю шинами.
   Сергей не заметил, как быстро пролетело время. Немного передохнув, он вновь встал за соху. Сделав полный круг, передал соху хозяину. А сам стоял в окружении крестьян и с помощью Усманходжаева пытался объяснить им, что такое его Родина. К обеду начал накрапывать дождь и Царевский, боясь, что скоро хлынет ливень и развезет все и вся, приказал поставить машину в капонир. К этому времени огромное поле между позициями ММГ и кишлаком было вспахано.
   К Сергею снова подошли два старика и тот, что со шрамом, снова протянул ему пачку денег. Но, как и в предыдущий раз, Сергей решительно от них отказался.
  -- Усманходжаев, скажи им, что мы помогали крестьянам бесплатно. Это им наш "бакшиш".
   Услышав слово "бакшиш" старики заулыбались. Мулла подозвал к себе одного из крестьян, показал на отару, пасущуюся невдалеке, и что-то властным голосом сказал. Тот стремглав бросился выполнять распоряжение, и вскоре уже волок упирающегося барана.
  -- Это подарок вам от всего кишлака, - перевел сержант.
  -- Ну и здоровенный, - уже от себя радостно добавил он.
  -- Это нам кстати. Давно без свежего мяса сидим, - удовлетворенно сказал офицер, мысленно взвешивая животину.
   - На ужин хватит и то ладно, подумал он.
  -- Ташакур, ташакур рафик, -сказал Сергей и в знак благодарности, так же как и белобородые, приложил правую руку к груди и наклонил голову.
   Восхищению стариков не было границ. Они долго прощались с ним, желая шурави самых больших благ.
   В лагере, несмотря на начинающийся дождь, все с нетерпением ждали прихода пахарей. И когда Царевский вместе с Ермаковым и переводчиком появился на площадке у землянок, говор стих. Первым к Сергею подошел замполит.
  -- Сергей Дементьевич, по-моему, полдня на отдых хватило. Ребята помылись, письма домой написали. Может быть, политзанятия проведем?
  -- Что же, дело хорошее. Только знаешь, что я тебе скажу - многое из того, чему наставляли тебя в училище, забудь. Жизнь требует другого подхода. Вот ты говоришь, в баньке помылись, письма написали, и все. А спроси у любого солдата, - капитан повернулся к Ермакову, и поманил его к себе, - скажи Иван, чего тебе больше всего хочется, после того, как отоспишься и в баньку сходишь?
  -- Чего? - солдат задумался. - Собраться всем вместе, да песню хорошую спеть! А еще лучше послушать.
  -- Слышал, замполит. Устами солдата глаголет истина!
  -- Ступай Иван, баня еще наверное не остыла, - добавил он обращаясь к солдату.
   Ермаков, словно этого и ждал, кинулся в землянку, и вскоре его коренастая фигура маячила возле палаточной бани.
  -- Вот так Иваныч. А политзанятия сегодня уже прошли. Или ты не видел, с каким интересом ребята наблюдали за нашей сегодняшней пахотой. Да не скажи я тебе, чтобы на поле никого не пускал, разве усидели бы они здесь. Вряд ли. Так что можешь без зазрения совести записать в журнал, что изучил тему "Долг и обязанности воина-интернационалиста" и всем без исключения поставить "отлично". Они зарабатывали эти оценки не словом, а делом.
   Выслушав капитана, замполит, о чем-то задумавшись, отошел в сторону.
  -- Ну что орлы приуныли, - весело начал Сергей, подходя к бойцам.
   Солдаты расступились, пропуская Царевского в середину.
  -- А что, товарищ капитан, не спеть ли нам нашу песню, - предложил заставской зубоскал Загидуллин и, не дожидаясь ответа командира, нырнул в проход землянки. Вскоре он выбежал оттуда с видавшей виды гитарой, и тотчас над долиной полилась ласковая и в то же время суровая, щемящая солдатское сердце, песня:
   ... И я тоскую по родной земле,
   По ее рассветам и закатам,
   На Афганской выжженной земле,
   Спят спокойно русские солдаты...
   Внезапно с гор подул промозглый, сырой ветер, разгоняя сомкнувшиеся над долиной тучи. Дождь перестал назойливо ныть, прислушиваясь к незнакомой, будоражащей всех вокруг мелодии. Даже солнце, разорвав на мгновение небесные путы, ненадолго позолотило своим лучом струны гитары, и они запели еще красивее и звонче.
   К капитану подсел замполит.
  -- Сегодня вы провели здесь на Афганской земле самое показательное политзанятие, на котором я вместе со всеми был простым слушателем. И думаю, что рано или поздно заслужу свою пятерку, - тихо, так, чтобы услышал только Царевский, сказал он.
   Сергей молча, просто, с чувством стиснул его локоть. Они поняли друг друга без слов.
   Назавтра было новое, непохожее ни на одно другое, утро, предвещавшее теплый солнечный день и долгожданные вертолеты с письмами, продуктами, боеприпасами и другой всякой всячиной.
  -- Товарищ капитан, к лагерю подходит банда, - еще в полудреме услышал Сергей и в следующее мгновение он, наполовину одетый, был уже в сапогах, нырнув на ходу, в свежую, пахнущую земляничным мылом, рубашку, он, схватив автомат, и вскоре уже бежал к выходу. Солдаты, поднятые по тревоге, мчались следом, быстро, без суеты, занимая свои позиции.
   Сергей, впившись глазами в окуляры бинокля, внимательно осматривал местность.
   - Вот они, - процедил он сквозь зубы. Идут без опаски, словно к себе домой, - с ненавистью подумал он.
   Банда шла по направлению к их передовому посту, явно из кишлака Ислам-Кала.
  -- Вот отблагодарили нас, - зло подумал о дехканах Сергей.
   Присмотревшись внимательно, он вдруг увидел, что впереди душманов, вооруженных винтовками и автоматами, бодро шагают два старика, его вчерашние знакомые.
  -- Что-то здесь не то, - подумал он.
   За всю свою боевую жизнь он не помнит, чтобы боевики ходили перед позициями их мотоманевренной группы просто так, среди бела дня.
   Доложил об обстановке начальнику ММГ майору Калинину. Тот спокойно сказал:
   - Ты эту кашу заварил, ты и расхлебывай.
   Видя, что солдаты изготовились к стрельбе, Сергей передал команду, без его разрешения не стрелять. Сам вместе с Ермаковым и Усманходжаевым направился навстречу белобородым парламентерам. Увидев, как сотнями стволов ощетинилась мотомангруппа, старики, остановив отряд на месте, к позициям шагали вдвоем.
   Встретились на том же месте, где стояли накануне, решая земельный вопрос. Поприветствовав стариков, Сергей спросил о цели их визита.
   Ответил старейшина кишлака. Показав назад, где в сотне метрах стоял вооруженный отряд, он сказал:
  -- Это мой сын Худайкул не давал тебе жизни на перевале. Его с сотней джигитов заставили, под страхом уничтожения кишлака, воевать с вами, чтобы он освободил нашу землю от вас шурави. До вчерашнего дня я был полностью на его стороне. И в затею муллы, который посоветовал обратиться за помощью к вам, я, честно говоря, не верил. Рад, что ошибся. Это я сказал и своему сыну. У нас слово отца - святое слово. Сын со своими джигитами пришел, чтобы просить тебя о милости - разрешить им самим охранять кишлак, и перевал от душманов...
   Это была первая значительная победа, которой советские пограничники добились без единого выстрела.
  
  
  

ДОКТОР ЛЕША

  
   Первый "сюрприз" ждал нас на спуске с перевала. Двигающийся впереди колонны бронетранспортер вдруг вздыбился, из-под колес его столбом вырвалось пламя, громыхнул взрыв. Колонна замерла в ожидании обстрела из очередной засады. Боевые машины ощетинились стволами автоматов и пулеметов. Все замерло в тревожном ожидании.
   Через несколько минут звенящей тишины в наушниках раздался хрипловатый, взволнованный голос:
   - "Чайка", "Чайка", я "Тридцать девятый", поймал мину!
   - Как люди? - тревожно спросил начальник мотоманевренной группы майор Александр Калинин.
   - Все нормально, раненых нет, только водителю щеку немного рассекло осколком, перевязываем.
   - "Тридцать девятый", самостоятельно двигаться можешь?
   Ответа долго не было, но на подбитой машине заработал сначала один, а немного позже и второй двигатель. Осторожно, словно боясь споткнуться, бронетранспортер дернулся сначала назад, потом проехал несколько метров вперед.
   Остановился. Стало видно, что второго правого колеса нет, словно бритвой срезало вместе со ступицей и тягами. Но машина могла двигаться вперед, а это в бою самое главное.
   - "Чайка", я "Тридцать девятый",- раздался в напряженной тишине голос, - двигатели работают нормально, разрешите следовать с колонной дальше?
   - Давай, только пойдешь рядом с машиной технического замыкания.
   Пока шли эти переговоры, к подбитой машине направились два бойца с носилками и с ними невысокого роста коренастый офицер - доктор, капитан Алексей Пинчук. Стукнув прикладом автомата по крышке бокового люка и дождавшись, пока его откроют изнутри, он быстро юркнул внутрь. Санитары залегли на дороге, старательно осматривая каждую подозрительную кочку.
   А с перевала открывался сказочный вид на раскинувшуюся внизу цветущую долину. После многокилометровой серости горной дороги, взгляд наконец-то отдыхал на изумрудной зелени тополиных рощ, успевших только-только сбросить белоснежный наряд, садов и расстилающихся на земле виноградников, плотным кольцом опоясывающих кишлаки. Плоские крыши немудреных глинобитных жилищ, лишь небольшими островками выделялись на общем фоне буйствующего моря листвы. Не знаю почему, но всегда, когда машина устремлялась по крутой дороге в долину, мне казалось, что еще мгновение, и мы прикоснемся к чему-то необыкновенно волшебному, но всякий раз вместо этого то внезапной засадой, то коварной миной это чувство разрывалось в клочки. И на смену ему приходила бессильная злость к тем, кто мешает жить той или другой по-восточному сказочной долине, кто разрушает и грабит там полунищие кишлаки.
   Прошло не более пяти минут, как из бокового люка показался доктор. По сдержанно улыбающимся губам и довольному виду можно было без труда догадаться, что с экипажем все в порядке. Я наблюдал за его работой давно и потому, мне есть, с чем сравнить.
   Однажды на такой же мине подорвалась боевая машина пехоты, и доктор в течение получаса вместе с фельдшером не вылезали из чрева машины. Наружу вынести раненых не представлялось возможным, колонна обстреливалась засевшими в горах бандитами. Закончив свое дело, доктор мешком вывалился наружу. Лицо его за время пребывания в машине осунулось, глаза ввалились.
   - Он переживает о каждой нашей ране больше, чем мы сами, и этим обезболивал их нам, - без всякого преувеличения говаривали раненые, отзываясь о врачевательном таланте доктора Леши. Многие из тех, кто прошел через его руки, как о чем-то удивительном вспоминали о том, что уже только одно прикосновение его тонких холодных пальцев, отцовский взгляд голубых как небо глаз вселяли в каждого из них спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. А ведь вера для раненого равноценна жизни.
   С момента взрыва не прошло и десяти минут, а колонна уже вытягивалась и, медленно набирая скорость, входила в "зеленку". Дорога, вынырнув из ущелья, вышла на простор зажатой с двух сторон хребтами равнины.
   Справа и слева от шоссе, насколько хватало взгляда, раскинулись поля, на которых только-только начинала колоситься пшеница - главное богатство этого горного края. Далеко впереди, залезая уступами в горы, приютился кишлак. Наш путь проходил через селение по кривой и узкой улочке, зажатой высокими глинобитными стенками. Несмотря на то, что утреннее солнце уже поднялось из-за гор и залило долину теплым, золотистым светом, над кишлаком не было видно обычной в это время дымной синевы. Все там словно вымерло, только глухие стены дувалов, окружающие селение по периметру, смотрели на нас выжидающе и угрюмо.
   - "Протоны", "Протоны"!.. - послышался в наушниках спокойный голос командира. - Как там обстановка в окрестностях кишлака? - вертолеты, курсирующие над нами, внезапно изменили направление полета и начали кружить над подозрительно замершим кишлаком.
   - "Чайка", я "Протон"! - послышался голос командира звена.- От перевала до перевала чисто.
   - Понял вас, спасибо. - И в эфире снова воцарилась звенящая тишина.
   Десант готовился к бою, кто его знает, что ждет каждого из нас в этом угрюмом, чужом селении. Бойцы напряженно всматривались через прицелы своих автоматов, наружу, на тянущиеся вдоль дороги дувалы. Наводчик главного калибра впился глазами в окуляры прицела и, неторопливо вращая башню, осматривал окрестности.
   Колонна двигалась с прежней скоростью, внешне там почти ничего не изменилось, только внутри каждой машины люди замерли в напряженном ожидании.
   - "Чайка", я - "Тридцать восьмой", - послышался доклад командира разведвзвода старшего лейтенанта Александра Сапегина, возглавляющего передовое охранение.
   - Прошел мазар, до кишлака около километра, ничего подозрительного не заметил.
   - Внимательней, Иваныч, не торопись!
   - Вас понял, продолжаю движение.
   Передняя машина сбавила ход. Солнце начало безжалостно припекать, и вскоре броня уже не холодила ладонь, как полчаса назад, а нестерпимо жгла. В машине становилось душно и, чтобы хоть ненадолго охладить тело, бойцы приоткрыли люк.
   Высоко над нами кружили два вертолета - наши глаза и основное прикрытие. Признаться, их ровный гул почему-то всегда вселял в нас уверенность в бою и надежду на скорую помощь, что бы ни случилось.
   - "Чайка"! Я - "Тридцать восьмой"! Подхожу к околице, - доложил офицер. - Дорога чистая. - Организуй круговое наблюдение и вышли вперед саперов с собакой, - приказал майор.
   Головная машина замерла на месте, остальные стали елочкой на обочине. На середину дороги выскочили несколько бойцов с миноискателями в руках, один из них держал на коротком поводке крупного пса, черного, с желтыми подпалинами по бокам. Звали его Аргус, на счету у него было больше десятка обнаруженных мин.
   Собака ластилась к плотному, невысокого роста, крепышу с широким круглым лицом и добродушным взглядом.
   Правда, сейчас лицо собаковода выражало нетерпение, желание скорее приступить к знакомому и опасному делу. Получив задачу, саперы, внимательно осматривая дорогу, двинулись вперед. Бронетранспортер за ними. Дувалы высотой в два человеческих роста медленно сходились, делая путь все уже и уже. Вскоре передняя машина уже с трудом вписывалась в повороты, задевая за стены то носом, то кормой. Казалось, что это была самая настоящая ловушка, в которую "духи" заманили нас, чтобы полегче разделаться.
   - "Чайка"! Я - "Тридцать восьмой"! Прошел середину кишлака, ничего подозрительного не заметил, - доложил Сапегин. - Дальше дорога расширяется.
   - Удвой внимание. Если и ждет нас где-то "сюрприз", то именно на этом участке, - предупредил Калинин.
   Прозвучала команда "Вперед", и колонна медленно потянулась в узкую горловину улочки, петляющей меж незатейливых глинобитных жилищ афганцев.
   - "Чайка"! Я - "Тридцать восьмой"! - высоко и тревожно зазвучал голос командира разведвзвода, - собака вышла из строя, воет и трясет головой. Явно "духи" что-то в пыль подсыпали.
   - Я "Чайка", бери саперов на борт, жди подкрепление. Прошло несколько томительных минут.
   - "Чайка"! Я - "Тридцать восьмой"! - снова прозвучал голос офицера. - Нахожусь на окраине, дорога свобо...
   Внезапно доклад Сапегина прервался на полуслове.
   - "Тридцать восьмой"! "Тридцать восьмой"! Что там у вас, отвечайте?
   Эфир напряженно молчал.
   - Прибавить скорость, - приказал начальник ММГ. Но все уже без его приказа ускорили движение, насколько позволяла стиснутая глинобитной стеной дорога.
   - "Чайка", "Чайка"! Я - "Сорок первый"! - раздался в наушниках голос командира машины, следовавшей за головной. - Вышел из-за поворота, вижу "Тридцать восьмой". Сапегин разговаривает с кем-то из афганцев.
  -- Слава богу жив! - облегченно выдохнул Калинин.
   - Сорок первый, подойди ближе, узнай, в чем дело. Пусть Сапегин доложит сам.
   - "Чайка"! Я - "Тридцать восьмой"! - тут же послышался голос Сапегина. - Чуть не "поймали" мину. Спасибо - женщина выскочила из калитки, вовремя остановила нас.
   - Что за женщина, какие мины?
   Не дожидаясь ответа, командир вышел из машины и вместе с переводчиком направился к голове колонны.
   Машины замедлили движение, и он без труда их обгонял. Вскоре из-за поворота показался головной БТР.
   Впереди, под прикрытием пулеметов, в поте лица трудились саперы. На обочине небольшой стопкой возвышались несколько круглых мин в пластмассовой ребристой упаковке. Старший лейтенант Сапегин, пытаясь объясниться с крестьянкой, размахивал руками, что-то изображал ими, но, видно, разговора так и не получилось. Женщину командир увидел, лишь подойдя вплотную к машине. Она выглядывала из перекошенной дверцы, которая закрывала небольшой проход в дувале. По всему было видно, что на дорогу выходить она не собирается...
   - Товарищ майор, - увидев командира, торопливо, словно оправдываясь за задержку связи, начал Сапегин, - вот женщина, которая нас спасла.
   Из-за дверного проема на них из-под мелкой волосяной сетки паранджи смотрели перепуганные и в то же время решительно блестевшие глаза. Командир с трудом уловил красивые округлые черты лица женщины, очерченные тонкой тканью. Постаревшими от тяжелой повседневной работы, испещренными морщинами руками она пыталась что-то объяснить недогадливым офицерам, повторяя одну и ту же фразу.
   - Рафик Леша - ташакур. - После этого сложила руки лодочкой, раскачивая их из стороны в сторону, словно там был ребенок. Потом она крикнула о чем-то во двор, и к калитке опасливо подбежал почерневший на солнце малыш в обтрепанных шароварах и в резиновых, потертых шлепанцах на босу ногу. Женщина гладила мальца по голове и о чем-то ласково щебетала.
   Калинин ждал объяснения от разведчика.
   - Подобрав саперов, как вы сказали, - начал он, - хотел поставить машину на обочине, чтобы обзор был лучше. Едем тихонько, смотрим за отпечатками шин проехавшей раньше машины. Вроде все нормально, и вдруг, из калитки выбегает женщина, машет руками и снова прячется за забором. Честно говоря, я сразу не понял, что она хочет. Остановил машину, подошел к калитке. Стоит за дверцей женщина, что-то говорит на своем языке и руками на дорогу показывает. Вся дрожит, но упорно что-то повторяет. Я хотел уже рукой махнуть на нее, вдруг слышу среди ее лепетания "Рафик Леша". Конечно, с акцентом произнесла она эти слова, но я сразу понял, что она хочет нам помочь, если Леху вспомнила. Дал понять ей, что весь внимание. Она снова начала что-то говорить, показывая на дорогу. Я подозвал сапера, сказал, чтобы тот, прижимаясь к дувалу, шел вдоль дороги вперед и следил за моими сигналами. Когда боец прошел метров десять - пятнадцать и вступил в тень раскидистой урючины, афганка замахала из стороны в сторону рукой. "Надо остановить", - догадался я и подал знак - остановиться. Наладив миноискатель, тот стал медленно обследовать полотно дороги, и вот результат, товарищ майор: вынули ребята уже три мины, вытаскивают четвертую. И что самое интересное, отпечатки протекторов прошедшей перед нами машины не прерывались, видимо, взрыватель многоразовый, такой же, как и в минах найденных на перевале. Ведь вы помните, там мина взорвалась не под первой, а под третьей машиной.
   - Интересно, интересно, - довольный таким оборотом дела, сказал командир и, взглянув на упакованную в паранджу женщину, спросил: - Откуда доктора Лешу знаешь?
   Переводчик повторил вопрос на пушту. Женщина глухо, с дрожью в голосе, начала что-то торопливо объяснять.
   - Говорит, что доктор Леша спас жизнь двум ее малышам. Это было с полгода назад. От частого недоедания и изнурительной работы в поле ее два мальчика заболели. Она отдала последнюю овцу мулле, но тот, сколько ни взывал к аллаху, спасти их не смог, сказал, что на все воля аллаха. Тогда, взяв детей, она отправилась в город. Пришла только к вечеру. От добрых людей узнала, что русский врач принимает больных бесплатно, но тут же стали пугать, что аллаху противна помощь безбожника. Но она пошла, что ей оставалось делать. К больнице уже подъехали машины, которые сопровождали доктора в лагерь шурави. Так объяснил бедной женщине привратник и показал на доктора, который, сняв халат, направился к машине. Женщина упала перед ним в пыль и, обливаясь слезами, умоляла спасти ее крошек. Доктор поднял ее, сказал, что посмотрит детей. Первым делом распорядился накормить горемычную семью. Устроил детей в больницу и каждый день навещал их, пока те не выздоровели. А сегодня утром пришли с гор вооруженные люди, которые ругали русских, грозили им небесной карой, а потом начали рыть яму посреди дороги, напротив ее урючины, что-то туда положили и зарыли снова. Сделали они это так, что не осталось никаких следов. Пригрозили людям, что сожгут кишлак, если кто-нибудь из них окажет помощь русским.
   Они собрались уходить, когда из-за поворота, ничего не подозревая, вынырнула машина духанщика. Душманы словно этого и ждали. С дикими криками и воплем накинулись они на машину, начали ее грабить. В это время к машине подошел главарь с несколькими телохранителями и сказал, чтобы все положили на место. Подозвал шофера и приказал ему проехать до околицы и там ждать своей участи. Вскоре машина тихонько двинулась вперед.
   Боевики наблюдали за тем, как она проезжала мимо урючины. Когда проехала, довольные, загалдели, что уж сегодня они устроят русским хорошую ловушку. Догнав машину духанщика, они поехали дальше на перевал. Вот и все, товарищ майор.
   - Передай женщине большое спасибо и организуй продуктов, какие есть, пусть вспоминает о нас по-хорошему.
   Саперы извлекли еще две мины, и вскоре колонна уже поднималась по серпантину на перевал.
   Доктор Леша, откровенно признаться, был нашим живым талисманом, где бы ни были, в какие бы переделки ни попадали. Простой и в то же время удивительный человек, он всегда находил время пообщаться с людьми. Будь то привал, после утомительного марша, или затишье после боя, он был там, где в нем больше всего нуждались. Порой одного взгляда его голубых, как афганское небо, глаз, одного - двух слов, просто рукопожатия достаточно было, чтобы вновь обрести уверенность в себе, в свои силы. Он никогда не бравировал, но, если было необходимо, под пулями, под минометным обстрелом мог вместе со своими санитарами и раненых подобрать, и фланг своим огнем прикрыть. Не чурался он и черной работы.
   Вместе со всеми рыл укрытия для своей машины, готовил окоп на случай боя. Мягкий, простодушный человек, он становился непреклонным даже с командиром, когда дело касалось медицинских предписаний. Поэтому обычно все его требования выполнялись неукоснительно всеми, без особого с его стороны нажима.
   Очередной перевал мы прошли без всяких приключений, видимо, "духи" были настолько уверены в успехе своего "гостинца", что так быстро нас не ждали. Выйдя в следующую долину, мы увидели, что душманы начали сопровождать нас дымками сигнальных костров.
   Видя это майор провел экстренное совещание, на котором без обиняков заявил, что дальше дорога сужается настолько, что будет не шире караванной тропы.
   - Проводники утверждают, что в двух-трех местах дорога повреждена осыпями. А в том, что наиболее сложные участки будут заминированы, сомневаться не приходится. В дополнение ко всему, в районе кишлака Ислам-Кала "вертушки" нас поддержать не смогут, там низкая облачность. Вот такая, товарищи командиры, обстановка, - закончил он и, отстранившись от карты, оглядел собравшихся пытливым, пристальным взглядом. Наступила напряженная тишина. Не один десяток раз приходилось пограничной мотоманевренной группе участвовать в высокогорных операциях, и каждая из них была не похожа на другую. А нынешняя - особенно.
   Прошли немногим более половины пути, а в отряде подбита машина, есть раненые. Накануне вечером командир, доводя задачу предстоящей операции, показал на измученного дальней дорогой афганца, беспокойно вздыхающего во сне.
   Он сообщил, что завтра в селении Ислам-Кала состоится сборище главарей банд, которые намерены объединиться под единое знамя "священной войны". Если это произойдет, то бороться с ними станет намного труднее. Наша задача - не допустить этого, захватить или уничтожить наиболее ретивых курбаши. Молчание затянулось. Командир нетерпеливо посмотрел на часы, показывая всем своим видом, что время не терпит.
   - Я предлагаю разделить отряд на две части и идти к кишлаку по двум направлениям. Со стороны долины и через перевал, - предложил заместитель начальника заставы капитан Сергей Царевский, показывая на карте направление движения колонн.
   Ему сразу же возразили несколько человек. Зачем дробить силы, не зная численности и намерений "духов".
   - Какие еще будут предложения? - нетерпеливо постукивая карандашом, спросил командир. Офицеры подошли поближе к карте и, встав вокруг стола, начали тщательно изучать вторую половину пути. Было видно, что долина, с ее неширокой, но бурной по нраву речкой, меньше всего подходила для движения боевых машин, да и путь по ней был раза в два длиннее. Дорога же через перевал сулила не только быстрое продвижение к цели, но и возможность подорваться на минах "духов", или попасть в засаду. Были высказаны еще несколько малозначительных предложений, больше касающихся построения колонны.
   Выждав, пока все выскажутся, командир сделал несколько штрихов на карте и сообщил окончательное решение:
   - Основные силы оставляем здесь, на месте настоящей дислокации. Застава капитана Царевского, усиленная минометным взводом, идет через перевал, с задачей - выйти к кишлаку с севера, но это при условии, если "духи" не устроят засаду или минную ловушку, в противном случае в бой с ними не вступайте, а возвращайтесь обратно на базу. Остальные пока занимаются подготовкой лагеря для ночевки. Хочешь - не хочешь, ночевать, по всей видимости, придется здесь.
   Часа через два после того, как боевики поймут, что на перевал двинулась только часть сил, и снимут наблюдение с лагеря, основными силами ускоренно двинемся вверх по долине. При низкой облачности это может обеспечить нам необходимую внезапность. Душманы просто не в состоянии будут заранее ни дороги заминировать, ни засады выставить, в крайнем случае, наиболее подозрительные участки дороги можно будет обойти.
   Наша цель: внезапно выйти к кишлаку с юга и окружить его со всех сторон. В дальнейшем действовать по обстановке.
   Майор Калинин говорил коротко, резко, подчеркивая отдельные слова жестами рук. Получив задачу, офицеры начали расходиться. Доктор Леша попросил командира, чтобы тот разрешил ему идти с колонной Царевского, и вскоре восемь боевых машин, натужно урча, двинулись в далекий и нелегкий путь.
   Приближался полдень, и солнце начинало припекать, да так, что на броне сидеть было невозможно.
   Круто беря вверх, дорога врезалась в глинистый косогор и, разрезав его до скалы, терялась далеко вдали за множеством поворотов. Двигались осторожно, внимательно осматривая придорожную пыль и ощетинившуюся верблюжьей колючкой выжженную землю. На пути не попадалось ни одного каравана, ни одного наездника. Дорога словно вымерла, хотя была "джума" - большой базарный день, когда в провинциальный центр стекались не только торговцы и дехкане со всех самых удаленных кишлаков, но и паломники, дервиши и другой люд. Все это настораживало.
   Сверив по карте пройденный путь, капитан Царевский в хаосе топографических знаков обнаружил еле приметный красный кружок у перекрестка дорог, который обозначал место паломничества - святое место. "Там уж обязательно должен быть народ, может быть, удастся что-нибудь разузнать", - подумал он. Его тяготила неизвестность, которая в любую минуту могла внезапно прерваться взрывом мины или пальбой из засады. А он должен знать, должен предвидеть, где это может произойти, иначе какой после этого он командир.
   - Тридцать седьмой! Я - Тридцать пятый! - раздался голос командира передовой машины, когда колонна начала спуск с перевала вниз.
   - В сотне метрах впереди вижу каменную осыпь. С противоположной стороны завала стоит колонна афганских грузовиков, по всей видимости, это караван торговцев.
   - Так вот почему никто по пути не встретился, - удовлетворенно подумал Сергей. - Ну, что ж, надо помочь афганцам расчистить путь.
   - Фаниль, организуй прикрытие сверху и расчищай завал, подойдут остальные машины, помогут, - приказал он старшему головной походной заставы прапорщику Ахмеджанову.
   А сам, остановив машину метрах в двухстах от завала, наблюдал в бинокль, как афганцы, увидев советские боевые машины, бросили работу и кинулись к своим грузовикам, инстинктивно стремясь защитить свое добро. Это неудивительно, ведь торговцам порой приходится проходить до десятка контрольных пунктов, где душманы беззастенчиво облагали купцов своим "священным" налогом. Поэтому торговцы шли на хитрость.
   На своих машинах они усиливали рессоры, нашивали борта в два-три человеческих роста и забивали грузовик товарами до последнего предела. Принцип простой. Чем больше товаров перевезут за один раз, тем большую получат прибыль. В пути они стараются любые военные отряды объезжать подальше, ведь беззащитных купцов общипывают не только бандиты, а порой и изголодавшиеся правительственные войска.
   Увидев, что советские солдаты, став цепочкой, начали разбирать каменный завал, торгаши успокоились и тоже принялись за дело, расчищая осыпь с другой стороны. Работа закипела с новой силой, когда в помощь десанту передовой машины подоспело подкрепление. Пот заливал глаза, но бойцы, смахивая соленые капли выгоревшими до белизны рукавами, торопились. Ведь до наступления темноты надо было возвращаться на базу, а до конечной цели было еще не близко. Видя, что первая группа бойцов основательно устала, Царевский вместе с остальными офицерами и старшиной сменил их, отправив в тень, передохнуть.
   Доктор Леша, как всегда был в ударе, осыпая всех своими меткими шутками. Доставалось всем, но никто на него не обижался. Зато работа стала спориться.
   Расчистили уже половину завала, когда кто-то из афганцев, неосмотрительно вынув камень из основания каменной пирамиды, вызвал новую осыпь, в которую попало два человека. Одного из них завалило камнепадом, чуть ли не с головой. Подождав, пока осядет пыль, доктор кинулся на помощь пострадавшим.
   - Осторожно, ты, черт, - крикнул ему вдогонку Царевский, видя, как тот, не разбирая дороги, понесся вниз по осыпи. Афганцы тоже кинулись на помощь своим товарищам. С помощью доктора выкопали из камней окровавленное тело. Рана, нанесенная острым камнем в висок, была смертельной.
   Второй, до половины засыпанный камнями и припорошенный красноватой гранитной пылью афганец, широко раскрывая рот, пытался что-то сказать, но вместо слов раздавалось нечленораздельное мычание. У него голова почти не пострадала. Наполовину размотавшаяся при падении чалма, видимо, смягчила удары каменных осколков, защитив от смерти хозяина. Только плетью висела перебитая рука да сквозь просторную, серого цвета рубашку сочилась кровь.
   Леша, освободив афганца из завала с помощью подоспевших на помощь торговцев, осторожно поднял его на дорогу и, расстелив брезент, уложил в тени боевой машины. В это время санитары уже тащили его походную сумку и носилки. Сделав противовоспалительный укол и обработав рану на груди афганца, он принялся за руку.
   - Явный перелом, - сказал он своему помощнику, высокорослому санитару.
   Тот, сбегав в машину доктора, принес металлическую шину. Раненый то приходил в себя, то впадал в забытье, порываясь встать и уйти к своим, оставленным без присмотра, товарам. Доктор Леша силой удерживал его на брезенте. Когда с большим трудом он все-таки наложил шину, раненый, получив большую дозу успокоительного, шумно засопел.
   За время, пока доктор Леша занимался раненым афганцем, совместная работа была завершена и, встретившись в узком проходе, наши солдаты и афганцы радостно улыбались, похлопывая друг друга по плечу.
   К доктору подошел невысокого роста афганец, с черной, клинышком, бородой и крючковатым лицом. По одежде сразу можно было определить, что это не меньше, как глава каравана или самый богатый купец. В отличие от большинства своих земляков, он был одет наполовину по-европейски, наполовину по-азиатски. Золотой массивный перстень на большом пальце дополнял портрет этого довольного жизнью торговца.
   - Торговец Назир, - перевел слова афганца сержант, таджик Сахиб. - Он спрашивает, сколько их торговая община должна русскому доктору за лечение.
   Торговец в доказательство своих благих намерений достал толстое портмоне и начал отсчитывать зеленые купюры. Отсчитав половину, он протянул толстую пачку доктору. Тот отшатнулся от них как от проказы.
   Торговец понял этот жест по-своему и, увеличив пачку вдвое, протянул деньги опять.
   - Здесь пятьдесят тысяч афганей, - с обидой в голосе сказал торговец. - Если надо, я возьму у купцов еще.
   - Переведи ему, что у нас медицинская помощь бесплатная, - включился в разговор капитан Царевский, видя, что доктор, то краснея, то бледнея, не знает, куда деть руки. - Да добавь им, что это наш долг - помогать афганцам, для этого мы здесь и находимся.
   Сержант долго говорил на пушту, видимо, что-то добавив и от себя. Теперь настала пора удивляться торговцу. К чему к чему, а к благотворительности здесь просто не привыкли. Купец удивленно и растерянно улыбался еще и еще, спрашивая о чем-то переводчика. Только после того, как окончательно понял, что над ним не шутят, торговец с радостью спрятал деньги в глубине своих обширных шаровар и принялся всем жать руки, заискивающе улыбаться, а доктора Лешу пытался поцеловать. После того, как купец немного успокоился и посерьезнел, он спросил у сержанта-таджика, кто из офицеров здесь старший. Сахиб указал на капитана Царевского. Тогда торговец зашел за машину, чтобы его не видели со стороны афганского каравана, и поманил его за собой вместе с Царевским.
   - За добро я обязан платить добром, так учил меня отец, этому учат нас горские обычаи, - издалека начал он. - Сегодня большой базар, и у гробницы святого, что в часе езды отсюда, собралось очень много паломников. Моджахеддины собираются напасть на вашу колонну у мазара, они надеются, что во время боя погибнет множество дервишей и дехкан, а оставшиеся в живых разнесут по всей окрестности весть, что вы, "шурави", - осквернители святых мест и враги мусульманской веры. Откровенно говоря, я против вашего пребывания здесь, - искренне признался торговец. - Не будь того, что случилось, мы бы просто разъехались, а там не наша забота, что будет. Моджахеддины предупредили всех торговцев, что тех, кто хоть намекнет русским о том, что готовится западня, ждет смерть.
   Афганец, еще раз крепко пожав руку Царевскому и торопливо направился к своим, распорядившись на ходу отнести раненого в одну из машин.
   Царевский, ошарашенный услышанным, полез в машину, вытащил из сумки карту и, развернув ее снова, в который уже раз, прошелся взглядом по обозначенной на ней дороге. Грунтовка, петляя по склону горы, направлялась к неширокой, зажатой двумя скалистыми хребтами долине и разветвлялась лишь возле гробницы святого. "Что же делать? Как обойти это место стороной?" - билась напряженная мысль в голове. О том, чтобы взять слова торговала под сомнение, не могло быть и речи. Были, конечно, случаи, когда они обманывали, но это было лишь тогда, когда горские обычаи перечеркивала выгода, возможность за счет лжи набить карманы. Сегодняшний случай был неординарным, и капитан почему-то сразу поверил торгашу, который и от сегодняшней сделки имел немалую выгоду, ведь деньги остались у него в кармане.
   Километрах в пятнадцати от завала он по горизонталям на карте определил, что склон горы, который прорезал серпантин дороги, был относительно пологим. Там можно свернуть с дороги и по лощине выйти в долину километрах в десяти от мазара.
   Вскоре путь был от камней полностью освобожден.
   Торговцы, поставив свои пестреющие цветами и живописными панно машины впритык к скале, терпеливо ждали, когда пройдет колонна. Хотя по всему было видно, что они очень торопились. Наверное, еще надеялись попасть на базар засветло.
   - По машинам! - пронеслась команда от экипажа к экипажу, и вскоре боевые машины, ощетинившись оружейными стволами, пофыркивая бензиновым и дизельным чадом, пошли по расчищенной дороге в обход засады, к логову душманов.
   Вот так, только за один день дважды спасло нас от взрывов и погибели врачевательное искусство, добрая и мужественная душа доктора Леши.
   Потом были еще десятки походов и боев, за которые наш доктор получал правительственные награды, но на всю жизнь запомнилась операция, изложенная выше. Может, и потому, что похожа на небыль. Но, как говорится: на войне, как на войне...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

С А Х И Б

  
  
   Познакомился я с Сахибом год назад, во время проведения операции в одном из горных районов Афганистана. На привале, когда после утомительного перехода наконец-то наступила долгожданная минута отдыха. Но мне не долго пришлось наслаждаться наступившим покоем, начальник мотоманевренной группы майор Калинин поручил мне организовать охрану лагеря. С наступлением темноты боевики особенно активны и в любой момент могли обстрелять наше расположение с близлежащих сопок.
   Вскоре боевые машины заняли свои места по периметру стоянки, наводчики навели пулеметы в заданном направлении и застопорили башни. Выслушав бодрые доклады о готовности обороны к бою, облегченно вздохнул - успели до захода солнца. Вместе с резво нахлынувшими сумерками пришла долгожданная прохлада, и стан наш ожил. Послышались шутки, громкоголосый смех солдат. Кто-то уже настраивал гитару, и через минуту, над засыпающей долиной полилась щемящая душу песня:
   ...Здесь, в Афганистане,
   Нынче сильный зной.
   Ах, как иногда мне
   Снится дождь грибной,
   Голубые ходят ливни
   Где-то стороной,
   Ты, любимая, чаще пиши мне
   В адрес почты моей полевой...
   Песня вызывала грусть и чтобы как-то развеяться, я пошел проверять посты. В горах сумерки сгущаются очень быстро, и вскоре стало темно, как в подземелье... Бойцы, пересиливая усталость, сосредоточенно вслушивались в тревожную тишину ночи, прерываемую приглушенными возгласами:
   - Стой! Кто идет?
   Я заканчивал обход позиций, когда невдалеке увидел тревожно мерцающий огонек папиросы и одновременно услышал тягучую мелодию афганской песни. Что-то знакомое показалось мне в срывающемся голосе одинокого певца. Подошел ближе. На полуразрушенном дувале, за которым расположился оперативный батальон царандоя, сидел, покачиваясь в такт песне, афганец. Услышав шаги, он замолчал.
   - Хубасти, джурасти, бухарасти,- приветствовал я его на пушту.
   - Здрасти, здрасти,- тщательно выговаривая слова, проговорил он, вскакивая.
   - Офицера связи оперативного батальона капитан Сахиб, - представился он. Я назвал себя, и мы в знак доброго расположения друг к другу пожали руки.
   Я уже не раз слышал об этом смелом и мужественном человеке, но встретится с ним впервые. Однажды наша мотоманевренная группа столкнулись с крупной бандой душманов, перекрывшей перевал. Бой затягивался, без помощи вертолетов трудно было думать о продвижении вперед. "Чайка" - машина связи подорвалась на мине и потому, мы были лишены всякого сношения с базой. Необходимо было пробиться за перевал, чтобы вызвать на помощь вертолеты огневой поддержки. На экстренном совместном с афганцами совещании Сахиб предложил свой план прорыва и, взяв с собой десяток добровольцев, незаметно покинул колонну. Через несколько часов огонь боевиков стал ослабевать, а вскоре и совсем прекратился. В наступившей тишине стал отчетливо слышен гул приближавшихся вертолетов. После нескольких воздушных атак, гулкими разрывами, отдавшимися по ущелью, было получено сообщение, что перевал свободен. Лишь Сахиб и еще двое сарбозов из десяти смельчаков, измученные тяжелой дорогой, израненные, достигли расположения вертолетной эскадрильи и передали просьбу командования. Остальные при прорыве погибли...
   - О чем грустит твоя песня, друг?
   - В песне слышится то, что переполняет душу. Скоро два года как я лишился отца и матери, брата и сестер, - он говорил медленно тщательно подбирая слова. Глубоко затянувшись, бросил сигарету в сторону. Взошла сияющая белизной луна, залив ярким серебристым светом долину. В ее чарующем свете фантастическими очертаниями начали постепенно проявляться развалины ближайшего кишлака, оставленного жителями из-за частых нападений душманов.
   Взор Сахиба был прикован к этим развалинам, губы что-то беззвучно шептали.
   - Сахиб! - позвал я.
   Он резко обернулся. На лице его освещенном млечным светом луны резко выделялись морщины неприкрытой скорби. Несколько мгновений он отрешенно смотрел на меня, но вскоре лицо его начало постепенно преображаться, потеплел взгляд, резкие морщины, еще совсем недавно разрезавшие лицо на глыбы обветренного гранита, постепенно сгладились.
   - Я хочу рассказать тебе о том, что переполняет горечью мое сердце. Ты только слушай и молчи. Сахиб виновато и в то же время доверчиво улыбнулся, словно заранее просил прощение за половодье чувств и воспоминаний, которые, смыв плотину сдержанности, вот- вот захлестнет нас обоих.
   - Я часто вспоминаю дни своего детства. Прилепившись одной стороной к скале, стоит глинобитный домишко с плоской крышей. Это мой родной дом. Он похож на уставшего путника, привалившего в поисках тени, к скале, и с горечью рассматривающего, через подслеповатые глазницы окошечек, жестокий и неправедный мир. Кажется, вот-вот отворится, потрескавшаяся от старости, створка двери и на порог выйдет отец с серпом или кетменем в руках. Я не представляю его отдыхающим от тяжелого крестьянского труда. Он ходил чуть сгорбившись от постоянных поклонов земле-кормилице, и земля, время от времени, радовала отца обильными урожаями. Особенно часто я вспоминаю ту пору, когда, взобравшись на дремотно-добродушного вола, помогал отцу молотить зерно. Помню бессильный гнев и скупые мужские слезы на глазах отца, когда байские нукеры напрочь забрали весь обмолоченный хлеб, обрекая нас на голодную смерть. Тот, памятный год, был особенно трудным. Мы и раньше-то досыта не ели, а в ту пору, особенно зимой, думали, что аллах примет нас к себе раньше, чем взойдет весеннее солнце. Ели все, что можно было есть. Чем могли, помогали соседи, которые и сами жили впроголодь. Весна выдалась ранняя. Отец, накинув на плечо дерюжный мешок, пошел к кишлачному старейшине просить зерно для посева. Пришел нескоро, весь в грязи, в разорванной одежде. Старейшина просто не стал с ним говорить, он выпустил на отца собак. На следующее утро, распрощавшись с семьей, отец направился пытать счастья к другому богатею. Вернулся лишь через несколько дней. В мешке оказалось немного зерна. За это зерно отец заплатил моим детством. Богатей брал меня к себе пастухом. Когда отец сказал мне об этом, я даже обрадовался, мне думалось, что раз мой будущий хозяин имеет много пшеницы и целые отары овец, то мне больше голодать не придется. Но радость эта была преждевременной.
   Свою мать я почти не помню. Изможденное лицо ее и потрескавшиеся от непосильной работы руки, которые, улучив минуту, ласкали меня, я вспоминаю как мимолетную сказку детства. Когда уходил из дома, отец был занят севом, не до проводов было. Из дома доносились причитания матери.
   Возле высокой глинобитной стены, меня встретил одноглазый пастух, который уже не первый год батрачил на богатея и быстро ввел меня в курс дела. Сунул в руки кусок твердой, как камень, лепешки и отвел к пасущейся невдалеке отаре. Незадолго до наступления темноты, я пригонял овец в кошару и, получив от одноглазого свой кусок хлеба, слегка утоляющий голод, ложился между баранами спать, чтобы спозаранку снова гнать прожорливое стадо на выпас.
   Однажды одноглазый не досчитал одной овцы. Он схватил меня за шиворот и потащил к хозяину. Расправа была короткой, сначала меня избили плетками, а затем выгнали за ворота на ночь глядя, пообещав, что если не найду овцы, то в уплату пойдет весь наш будущий урожай. И я пошел, умоляя аллаха помочь найти мне эту злополучную овечку. Чтобы не возвращаться с пустыми руками пред гневные очи богатея, пошел, куда глаза глядят. В горах, да еще на голодный желудок, долго не проплутаешь, спасибо, пастухи помогли, кто, чем мог.
   Мне казалось, что ушел я достаточно далеко от хозяйских владений и мог не опасаться встречи с его людьми, и когда меня схватили, да как мешок перекинули через луку седла, в моем мальчишеском воображении байские нукеры предстали как разбойники, которые схватили оборванного пастушонка, чтобы научить своему ремеслу. Но каково было мое удивление и отчаяние, когда передо мной появилось перекошенное от злобы лицо хозяина. Били меня усердно, до сих пор чувствую кровоточащие рубцы на спине. Очнулся дома от прикосновения материнской руки и снова впал в забытье. Провалялся я долго, а когда встал на ноги, отец снарядил меня молча к прежнему хозяину.
   Пришло время расчета. Одноглазый сунул мне в руки несколько лепешек, вытолкнул к моим ногам плешивую овечку и, криво улыбаясь, сказал, что хозяин отпускает меня на неделю домой, а все это плата за работу. Дома ждала меня нежданная и радостная новость: родился брат. Овца оказалась кстати, её отдали мулле, чтобы тот дал хорошее, благозвучное имя новорожденному. Несмотря на нищету, отец выставил угощение для соседей, пришедших поздравить его со счастливым событием. Чтобы не быть лишним ртом, я не стал больше задерживаться дома, и снова направился на поклон к прежнему хозяину.
   Мои сверстники между работой находили время для игры в кости. Я лишь с завистью наблюдал за ними, боясь хоть на минуту оставить отару.
   Проходили год за годом, ничем не отличаясь друг от друга. Родилась сестренка, но это событие прошло незамеченным, только заботы прибавилось. Богатей, время от времени, как божьей благодатью, одаривал меня объедками со своего стола, этого хватало, чтобы не умереть с голоду и немного передавать домой. Но вскоре и этого не стало хватать. Заболел брат и отец отдал мулле последние сбережения. Снова надо было идти на поклон, чтобы занять хоть немного зерна. Хозяин пшеницы дал, но потребовал, чтобы за нее к концу года заплатили деньгами. А откуда деньги в нашей бедной семье, когда и продавать-то было нечего, мы с отцом не долго думали над этим предложение, жить-то надо, без зерна - голодная смерть. Глядя на беспечно сновавших по двору брата и сестренку, озабоченных единственным -- где бы найти хотя бы крошку съестного, я понял, что судьба малышей в моих руках, и, не задумываясь, начал собираться в далекий путь. Дервиши и пришлые купцы, которые изредка заходили в кишлак, много рассказывали, о том, что большие толпы дехкан бродят в поисках работы в городах, но мало кто из них получает ее там. Что счастливчики, нашедшие хозяев, рады и тому, что те не дают умереть с голоду, о деньгах за труд и речи нет. Единственное место, где можно накопить немного серебряных монет - это соседний Пакистан. В этой сравнительно богатой стране землевладельцы охотно нанимают афганских дехкан...
   Я, слушая этот взволнованный, бесхитростный рассказ Сахиба, и невольно сравнивал его жизненный путь со своей судьбой. Родились мы с ним почти в одно и то же время, правда, по разные стороны эпохи. Мне, просто не верилось, что где-то еще существуют такие средневековые нравы. Но я не мог не поверить человеку, который все это пережил.
   - Выход был единственный, - продолжал Сахиб, - караванными тропами пробираться в Пакистан и...
   Не закончив свой рассказ, он вдруг резко подался вперед, увлекая за собой меня, и в то же мгновение над нами со свистом пронеслись огненные трассы.
   - К бою!, - что было мочи крикнул я, но дежурные расчеты уже открыли ответный огонь. Лагерь ожил в одно мгновение. Тревожную трель пулеметов поддержали басовитые минометы и сердито громыхающие орудия боевых машин пехоты. На развалины покинутого кишлака, откуда прозвучали провокационные выстрелы моджахедов, обрушился шквал огня. Ночной бой кончился так же внезапно, как и начался.
   Над долиной зарождался уже новый день. Со стороны походных кухонь, особняком расположенных в неглубоком котловане, доносился, щекочущий ноздри, запах подгорающей каши.
   - Вот черти, подумал я о поварах, - видно забыли о своих прямых обязанностях и снова вместе со всеми схватились за автоматы. И словно в подтверждение этому из-за укрытия выскочили две верткие фигурки и стремглав кинулись к осиротевшим котлам, видно повара тоже своевременно учуяли тревожные сигналы, расплывающиеся от котлов. Убедившись, что дежурные расчеты и охранение лагеря бодро продолжают свою службу, я снова взгромоздился на дувал, с интересом наблюдая за рождением нового дня. Наверное, невозможно сосчитать всех рассветов, которые мне посчастливилось встречать за всю жизнь, но ни один из них не был похож на этот. В сумеречном воздухе еще не выветрился запах пороховой гари, не улеглось возбуждение, вызванное ночным боем и, наверное, поэтому рассвет я ожидал, как самое желанное событие. Рассвет в горах, словно селевой поток, который накапливается где-то за хребтами поднебесных гор, чтобы в следующее мгновение сокрушающей ночь лавиной выплеснуться в долину, заливая солнечным светом самые потаенные ее уголки. Наступил новый день. А каким он будет в моей жизни? Задумавшись, я не заметил, как рядом со мной примостился Сахиб.
   - Как дела? - задал он дежурный вопрос.
   - А, это ты, Сахиб! - обрадовался я, - как видишь, живем, хлеб жуем.
   - Получили гады! Теперь надолго отпадет у них охота обстреливать лагерь, - сказал удовлетворенно афганец. Обернувшись к Сахибу, чтобы полнее выразить свои чувства к ночной вылазке душманов, я в первую минуту опешил.
   Он был ранен в левую руку, но даже не заикнулся об этом. Заметив мой, удивленный взгляд он виновато сказал:
   - Вот зацепило немного, - и, стараясь отвести разговор в сторону, продолжал:
   - Хороший урожай будет. Достал из кармана колосок и осторожно начал шелушить его в руке. В ладони скопилось несколько зерен. Сахиб, словно священнодействуя, поднес ладонь к губам и резким движением опрокинул содержимое в рот.
   - Скоро дехкане жатву начнут, - он тоскливо окинул взором колосящееся поле, усеянное воронками от снарядов.
   - Вот покончим с душманами, сниму я свою форму, вместо автомата возьму свой старый серп. Буду жать от зари до зари, пока всем своим существом не почувствую радость свободного труда, - Сахиб мечтательно глядел вдаль на море золотых колосьев теряющихся у подножия гор.
   Прошло не более часа, с тех пор, как мы расстались, а кажется, что прошло несколько дней, так прессуется время в период боя. Совсем недавно он рассказывал мне о своей незавидной судьбе, горестно напевал унылую песню, а теперь, раненый вражеской пулей, мечтает о мирной жизни, о мирном труде. Его морщины на лице разглаживались в полете мечтаний, глаза светились негасимым задором. Кажется, что если бы не перебитое крыло, Сахиб орлом бы взлетел над родными горами и долинами, чтобы с высоты поднебесья окинуть взором копошащихся на земле дехкан и громогласно рассказать им, какая жизнь ожидает их впереди.
   Прозвучала команда приготовиться к маршу. Оперативный батальон царандоя оставался на месте, для охраны жителей долины от, алчных до чужого добра, и зерна, в частности, моджахедов.
   - Прощай друг, выздоравливай побыстрей, и, до скорой встречи, - наскоро попрощался я, крепко пожав на прощание его твердую от мозолей руку.
   Встретились мы не скоро. Пришла осень с её дождями и туманами. Пролетела недолгая, слякотная зима. Дождавшись пока более или менее просохнут дороги, мы готовились к очередному боевому рейду.
   Раннее утро перед операцией было особенно тихим, безмятежным. Раскинувшийся по соседству, кишлак медленно просыпался ото сна. В голубоватой дымке мирно курились трубы глинобитных домов. Надрывно кричали ослы. Беззлобно лаяли псы. На склонах близлежащих гор уже вовсю кипела работа. Кто-то из дехкан только начинал пахоту, упираясь всем телом в ручки деревянной сохи, то и дело покрикивая на лениво бредущих, волов, а кто-то уже боронил засеянное поле сучковатым бревном.
   Первые и потому особенно яркие лучи солнца проскользнули в долину, извещая всех и вся о приближении нового дня. И вдруг золотой солнечный поток, разрывая в клочья сонное покрывало уходящей ночи, стремительно наводнил низину, заполнив ее от края до края.
   Колона боевых и транспортных машин замерла перед прыжком в заоблачную высь гор, где по данным разведки были сосредоточена основная база душманов. Медленно тянулись минуты ожидания. Отдавались последние распоряжения, командиры подразделений отрабатывали взаимодействие. Наконец прозвучала долгожданная команда:
   - По машинам! - и колона, как единый боевой организм, послушно двинулась по намеченному пути.
   В конце долины, у въезда в узкую горловину горного ущелья, я взял на борт машины группу афганских офицеров, проводников и связистов. Старшим группы был Сахиб.
   Откровенно говоря, я несказанно обрадовался, когда услышал его голос.
   - Я рад, что мы будем сегодня вместе, - улыбаясь, сказал он.
   - Я тоже. Мы молча смотрели по сторонам, провожая взглядом зеленую, тенистую долину. Впереди горные дороги и угрюмые скалы, одинокие путники да палящее солнце над головой.
   Вскоре передовой отряд вышел на дорогу, ведущую к перевалу. Десант на всякий случай изготовился к бою. Передний бронетранспортер то и дело останавливался, из его боковых люков выскакивали саперы с миноискателями в руках и медленно прочесывали наиболее подозрительные участки дороги.
   Сахиб устроился за командирским сидением. Выставив в бойницу ствол автомата, он напряженно всматривался, вперед. От однообразия окружающее местности быстро устают глаза, напряжение первых минут движения сменяются усталым равнодушием. Поэтому наблюдатели по бортам и на броне часто меняются. Устав созерцать придорожный кусочек местности, который с трудом просматривался через боковую бойницу, Сахиб положил рядом с собой оружие, закрыл лючок и осмотрелся. Два проводника и связисты мирно дремали на заднем сидении, чувствуя себя в полной безопасности за броней машины. Внезапно бронетранспортер тряхнуло, разбудив мирно дремавших афганцев. Один из них о чем-то спросил у Сахиба.
   - Проводник интересуется, почему вы не плотно закрываете люки, - перевел он, указывая на кусочек голубого неба, застрявший между приоткрытым люком и броней боевой машины.
   Бойцы заулыбались, удивленные таким вопросом. Пока я раздумывал над тем, как же попонятнее растолковать афганцам нашу маленькую военную хитрость, раздался уверенный басок сержанта Шевелева:
   - Для того, чтобы при попадании кумулятивной гранаты в корпус бронетранспортера не возникало избыточного давления. Это, конечно, на крайний случай. А вообще-то мы с минами и гранатами стараемся не встречаться, уж больно неприятные знакомцы, - закончил он под смех ребят.
   Когда Сахиб перевел афганцам слова Шевелева, те удивленно зацокали языками и постарались сесть подальше от борта.
   - По-моему они поняли только часть из того, что я сказал, - улыбаясь произнес Сахиб, и принялся объяснять им снова, резко жестикулируя руками. Проводники успокоились и прикорнули вновь, не обращая внимания на тряску.
   Привал решили сделать сразу же за перевалом. Из остановившихся на обочине дороги машин гуртом вывалили афганцы из отряда поддержки, спеша занять место на берегу полноводного канала.
   Наша колонна остановилась недалеко от дувала, за стенами которого во всю буйствовал разноцветными соцветиями, сад. Близлежащий кишлак только в первый момент казался безлюдным. Вскоре в проломе дувала, показалась белая чалма, затем, с достоинством неся свое крупное тело, на дорогу вышел старик. Прикрыв ладонью глаза он с любопытством смотрел в нашу сторону, затем, обернувшись назад, что-то прокричал. Тотчас из переулка, словно по команде, вышли несколько аксакалов. Посовещавшись со смельчаком, вышедшим первым, они гурьбой направились к нам.
   Сахиб радушно поздоровался со стариками, внимательно выслушал их. Не дождавшись, пока, перебивая друг друга, они закончат говорить, офицер начал им что-то зло выговаривать. Аксакалы слушали его не перебивая, виновато кивая головами.
   Когда Сахиб обернулся ко мне, чтобы пересказать разговор, его не возможно было узнать. Всегда такие добрые, понимающие глаза излучали бешенство, черное, обветренное лицо перекосила глубокая морщина боли и страдания.
   - Старики говорят, что вчера в кишлаке были посланцы Черного курбаши - Гапура. Они собрали старейшин и вручили им документ, который предписал снарядить для службы в его воинство тридцать джигитов с конями, продовольствием и прочей амуницией за счет кишлака. А те, вместо того, чтобы взашей, силой вытурить проходимцев, выполнили требование бандитов. Нынешним утром юноши вместе с бандитами выехали в горы, - Сахиб едва сдерживался, чтобы не наговорить запуганным старикам всего того, что накипело у него в душе. Аксакалы, растеряв всю свою солидность, жались к дувалу, украдкой поглядывая на разгневанного афганского офицера.
   Отправив седобородых к командиру батальона царандоя, Сахиб спрыгнул с машины и быстрым шагом, чуть не бегом направился к тополиной рощице, подальше от людских глаз.
   Организовав круговое наблюдение, я пошел искать Сахиба, чтобы предложить отобедать с нами. Топольки, аккуратно высаженные заботливыми руками дехкан, только-только покрылись клейкими листочками. В рощице стоял дурманящий аромат весны и птицы, ошалев от него, пищали, чирикали, как сумасшедшие.
   Сахиб сидел на крутой насыпи, обрамляющей канал, сосредоточенно строгая деревяшку. Стружки золотистыми кудряшками струились из под ножа, и, подхваченные весенним ветерком, уносились к воде, чтобы там, став сказочными парусниками, уйти по волнам в неведомую даль.
   - До каких пор все это будет продолжаться? Душманы жгут дома, убивают дехкан, насилуют их жен и дочерей, а те вместо того, чтобы взять в руки оружие и защищаться, пополняют банды, снабжают их всем необходимым, даже своих детей им отдают. Если можешь, объясни мне, почему? - с болью в голосе спросил у меня афганец.
   - Мне трудно объяснить тебе причины побуждающие крестьян подчиняться бандитам. Мне кажется, основная причина этого кроется в прошлом вашей страны. На протяжении многих веков дехкане привыкли безропотно переносить насилие. Раз новая власть не может защитить их от душманов, значит главари банд для них и являются властью на местах. Для того, чтобы разуверить их в этом, необходимо, прежде всего время, и реальные победы новой власти...
   - Да, ты прав. Но прав в общем, а не в частности. Скажу по себе. Да, было время, когда и я терпел насилие, но в отличие от отца, с юности, всей душей ненавидел своих хозяев. И когда появилась возможность выплеснуть пожар ненависти на своих обидчиков, я его выпустил в самом буквальном смысле слова. Когда, там за границей мы поджигали усадьбу богатея, я понял, что выбрал опасный, но верный путь. И возвратившись на родину, снова гнуть спину на местных хозяев я уже не мог. Оставив отцу все, что заработал за границей, ушел в город.
   Работал на хлопкоперерабатывающей фабрике. Там познакомился с хорошими людьми, которые открыли мне глаза на существующую в мире несправедливость...
   Однажды, когда я в очередной раз приехал домой, то попытался рассказать отцу о сути происходящей в мире борьбы между богатыми и бедными. Отец только недоверчиво, с опаской посмотрел на меня, и ничего не сказав, отвернулся. На другой день пришел мулла, чтобы изгнать из меня шайтана. После этого, даже соседи проходили мимо меня, будто не замечая. Ты прав, старшему поколению трудно понять наше стремление к лучшей жизни, - Сахиб замолчал. На лице его вновь угнездилась печаль...
   Внезапно, со стороны афганской колонны послышалась зажигательная горская музыка. Мы, как по команде, одновременно повернулись в ту сторону. В тени огромной шелковицы, весело и беззаботно отплясывали замысловатые "па" два афганских бойца. Ноги танцоров в такт музыке с незаметной для глаз быстротой, семенили по земле. Притягивали взгляд руки, которые уподобясь огромным орлиным крыльям плавно опускались, то резко взмывали вверх, и казалось, что плясуны вот-вот оторваться от земли и взмоют в поднебесье к своим заоблачным сородичам.
   - Не удивляйся, Виктор. Вокруг слезы, кровь, война, в конце концов, а они танцуют. В этом весь характер афганца. Лишь только наступает затишье, будь то после посевной или жатвы, а то и после боя, афганец, танцуя, отходит душой от повседневных забот, чтобы потом с удвоенной силой делать свое дело - мирное или ратное.
   Разглядывая своего афганского друга, я и не переставал удивляться его эмоциональности. Еще совсем недавно его лицо было перекошено от гнева и боли, потом стало задумчиво-печальным, а сейчас выражало бурную радость. Казалось вот-вот и он сорвется с места и вместе с танцорами пустится в пляс. Все, что проходит через его сердце, тут же отражается на лице. Это тоже характерная черта простых афганцев.
   На солнце набежало небольшое, все в прорухах, облачко и тут же с гор потянуло холодком. Сахиб, наблюдая за небом, прикрыл ладонью глаза, а когда отнял от лица руку, то тень озабоченности вновь овладела его челом.
   - Сахиб, ты так и не рассказал мне о своих скитаниях в Пакистане, напомнил я ему о своем существовании.
   Он перевел взгляд на меня, и утвердительно кивнул головой.
   - Если тебя это еще интересует - слушай. После того, как я покинул дом, судьба занесла меня в Кабул. Я долго скитался по окраинам города, таскал бурдюки с водой, подбирал навоз, месил глину - делал все, чтобы заработать хоть на кусок лепешки, чтобы не умереть с голоду. О том, чтобы отложить деньги для семьи, не могло быть и речи. Однажды добрые люди посоветовали мне найти караванщика, который смог бы взять меня в услужение, а там глядишь и в Пакистан с караваном можно добраться. Несколько дней шатался я по Майванду, - это главное торговое место столицы, пока не нашел одного караван-баши, который взял меня носильщиком и обещал доставить за границу. Новый хозяин не обманул меня. После долгих и тяжелых странствий караван пересек границу и остановился на ночлег в одном из приграничных городков. Я решил, не откладывая в долгий ящик взять у караванщика расчет и идти искать другую работу. Хозяин принял меня радушно, но когда услышал о деньгах заработанных мной, принялся кричать и топать ногами. Подбежали его подручные и вышвырнули меня вон. Переночевав за дувалом караван-сарая, наутро пошел искать работу. Нанялся к богатею, у которого были обширные плантации виноградников, сады и поливные пашни. На него, кроме меня, работало больше десятка батраков, в основном из соседних кишлаков. Жили мы все вместе, в заброшенной кошаре у хозяйских хором, за ворота которых нас пускали только по большим правоверным праздникам. Хотя среди нас были и узбеки, и туркмены и хазорийцы, жили дружно. Работали от зари до зари так, что кости ломило в конце дня.
   Однажды меня вызвал управляющий и, надменно ответив на приветствие, заявил, что бай вдвое уменьшил мне плату. Я начал возмущаться, но хозяйский нукер пригрозил - если не подчинюсь, то окажусь в каталажке, у жандармов, которые ловят всех, кто переходит границу без документов. В бессилии, скрипя зубами, я ушел. Рассказал, все, как было, своим новым товарищам. Те выразили лишь сочувствие, да и что другое они могли сделать.
   Все уже отдыхали, когда ко мне подошел Ислам - немного постарше меня джигит, с узенькими усиками на черном от загара лице и добрым, ясным взглядом черных, как уголь, глаз. Хотя среди батраков были люди и постарше Ислама, но, несмотря на это, он пользовался среди батраков большим уважением, чем кто-либо другой. Он единственный из всех мог открыто сказать хозяйским прислужникам все то, что о них думает, за что, естественно, пользовался у них дурной славой. Но ни хозяин, ни его верные слуги его почему-то не трогали. Скорее всего потому, что у Ислама были золотые руки. Он мог заменить заболевшего кузнеца у наковальни, исправить электропроводку в хозяйском доме, короче, не было дела, которое бы Ислам не знал.
   - Я долго наблюдал за тобой. Вижу, что джигит ты стоящий, - откровенно признался Ислам, когда мы вышли во двор и по каменистой тропе направились к речушке, подальше от любопытных глаз и ушей.
   - Там никто нам не помешает, - многозначительно добавил он, показывая рукой в сторону пригорка, возвышающегося над полями.
   Внизу, в узком каменистом русле бесновалась горная речушка, но нам ее шум не мешал, напротив, он позволял говорить открыто, не боясь, что кто-то может подслушать и донести до ушей хозяина наши мысли и чаяния.
   Я не знаю, почему именно мне поведал Ислам о своей нелегкой судьбе. Прошло уже немало времени, но я до сих помню его рассказ, так, словно услышал его вчера. Наверное, потому, что наши жизненные пути во многом схожи, - Сахиб грустно улыбнулся...
   Подробнее узнав в чем дело, Ислам решил вместе с другими батраками отговорить хозяина от опрометчивого поступка.
   - Пойду, пока еще не все заснули, может быть вместе придумаем, как тебе помочь. А ты погуляй пока, зайдешь в кошару по моему знаку, - и Ислам торопливо зашагал к строению, где размещались работники.
   Прошло немного времени, и вот на пороге показалась знакомая фигура моего нового друга. Я поспешил ему навстречу.
   - Они как трусливые собаки шарахнулись от моего предложения потребовать от хозяина справедливости. Ну что же, попытаюсь переговорить с ним сам.
   На следующий день я узнал, что хозяйские нукеры избили Ислама и бросили его в зиндан - глубокую яму, в которую сажали провинившихся батраков. Когда мне удалось прорваться к хозяйской тюрьме, там уже было пусто. Охранник, получив несколько мелких монет, под большим секретом сказал, что приезжали жандармы, которые и забрали Ислама с собой. Прошел год, но об Исламе не было ни слуху, ни духу. Хозяин все больше и больше увеличивал время работы. Кормить стали хуже. Но я продолжал трудиться, ведь жаловаться на хозяина было некому. Оставалось туже подтягивать шаровары и снова идти на работу, к вечеру только и оставалось сил, чтобы добраться до лежанки.
   Иногда мне казалось, что не выдержу этого ада, но в такие минуты я вспоминал свой далекий дом, блестящие голодным блеском глаза малышей. И тогда я снова бросался в водоворот трудовых будней, превращая свой пот в мелкое серебро.
   Я часто вспоминал своего бесстрашного друга. Несколько раз пытался навести о нем справки, но все безрезультатно. Однажды байские нукеры дали мне понять, что если я не перестану, задавать свои вопросы, то меня постигнет участь Ислама.
   Заканчивался второй год моего пребывания на чужбине. Урожай у хозяина был особенно богатым, взгляд батраков радовала тучная нива. Все ждали хозяйской щедрости в конце уборки и потому работали усердней, чем обычно. Но не тут-то было. Когда мы толпой ввалились на хозяйское подворье, чтобы еще раз усладить слух богатея поздравлениями в честь окончания жатвы и получить заработанные деньги, еще больше располневший хозяин обозвал нас драными попрошайками и заплатил меньше, чем обычно.
   Это переполнило чашу нашего терпения. Наступила зловещая тишина. Казалось, что еще мгновение и от богатея и его хором ничего не останется. Лицо хозяина медленно наливалось кровью, глаза готовы были вылезти из орбит. Но это продолжалось лишь несколько мгновений. Внезапно он льстиво улыбнулся и, словно ничего и не было, сказал, что он пошутил и сейчас же прикажет управляющему выдать всем нам недостающие деньги.
   Батраки, еще минуту назад, готовые разодрать обидчика, удовлетворенно зацокали языками. Воздав руки к небу, они благодарили Аллаха за помощь. Но лишь только тяжелые ворота закрылись за последним батраком, из-за дувала, в адрес взбунтоваться дехкан послышались проклятия и угрозы.
   Среди ночи в барак, где мы размещались, ворвались хозяйские нукеры с тремя жандармами и пинками начали выталкивать всех на улицу. Отобрав несколько, по мнению богатея наиболее строптивых батраков, они поволокли их к машине, по пути избивая прикладами винтовок. Оставшимся, в том числе и мне, досталось несчетное количество ударов плетью.
   Утро нового дня встретил сквозь кровавую пелену, устилающую глаза. Удар озверевшего нукера плеткой со свинцовым вкраплением на конце, пришелся по щеке, да так навечно и остался, - Сахиб показал мне чуть заметный рубец, пересекающий правую сторону щеки, и сдерживая, закипающую в груди ярость, продолжал:
   - Спина от побоев горела адским огнем, так что не возможно было повернуться. Вокруг слышались стоны и проклятия. Кое как, помогая друг другу, мы добрались до речушки, обмылись там. Подкрепившись, чем бог послал, молча разошлись в разные стороны, даже не попрощавшись.
   Я много думал о том, что с нами произошло. Будь с нами Ислам, этой расправы бы не было.
   В межсезонье очень трудно найти работу, поэтому мне долго пришлось скитаться, прежде чем после продолжительных переговоров, нанялся грузчиком к одному достопочтенному духанщику. Несмотря на то, что лавка его ломилась от товаров, ходил он в засаленном пиджачке и потрепанных шароварах. Больше всего любил духанщик, после закрытия лавки, пересчитывать свою выручку. Казалось, что он колдует, перебирая столбики серебряных монет, о чем-то бормоча себе под нос. Если мне по надобности случалось зайти в этот момент к нему в каморку, то старик, недовольно косясь на меня, в одно мгновение сгребал деньги, после чего зло кричал, чтобы я убирался прочь.
   Ворочая мешки с товаром, или делая любую другую работу, я ни на минуту не забывал, что с наступлением весны надо отправляться домой.
   Через местечко, где торговал приютивший меня духанщик, частенько проходили дальние караваны, и я лелеял надежду уйти с одним из них...
   Внезапно послышался топот бегущего человека, и вскоре из-за тополиных зарослей показался связной.
   - Товарищ капитан, - обратился он ко мне, - через десять минут выступаем.
   Мы быстро встали и торопливо направились к ожившей вдруг колонне.
   Заняв место в машине, надев на голову шлемофон, я в ожидании команды, прослушивал эфир. Но в эфире стояла мертвая тишина.
   - Сахиб. Чем же кончились твои скитания, - сняв бесполезный шлемофон, с любопытством спросил я.
   - Все свершилось намного быстрее, чем даже я ожидал. Очередной караван, который привез партию товаров для моего хозяина, расположился на ночлег рядом с духанами, прямо на базарной площади. Хозяин послал меня к караван-баши, чтобы я пригласил его к нему в гости. На улице уже смеркалось. Чтобы добраться до каравана, необходимо было преодолеть заграждение из сваленных, как попало, тюков. Перелезая через один из них, я обо что-то споткнулся, и растянулся во весь рост в пыли. Тут же услышал чертыханье разбуженного мной человека. Уж очень знакомым показался мне его голос. Когда я встал, отряхиваясь от пыли, глазам своим не поверил. Передо мной стоял, как ни в чем не бывало, Ислам. Позабыв обо всем на свете, мы проговорили с ним вою ночь. Особенно поразил его мой рассказ о лицемерии и жестокости богатея. Он долго возмущался, назвал нас безмозглыми баранами, кем-то еще, но мне не было обидно, я понимал, что в словах Ислама, правда. Потом друг сообщил мне, что его караван скоро должен идти в Кабул и, что путь его будет проходить через приграничный городок, ставшей колыбелью нашей искренней дружбы и печальной разлуки.
   Мы решили с этим караваном добраться до первого афганского селения, а там видно будет, что делать дальше.
   Как духанщик не упрашивали меня остаться, я был непреклонен. Не хотелось снова расставаться с человеком, ставшим мне за время скитаний роднее брата. Да и до весны здесь много не заработаешь, больше проешь. А дома так ждут денег, от которых зависела, может быть, жизнь всей семьи.
   В знакомый нам городишко караван пришел под вечер. Узнав, что караван-баши направился к жандармскому начальнику, чтобы побыстрее покончить с формальностями, и договориться о переходе границы на следующее утро дня, мы с Исламом решили навестить нашего бывшего хозяина.
   Злоба и ненависть клокотали в душе каждого из нас, когда мы подошли к высокому дувалу, ограждавшему богатую усадьбу. Молча перелезли через забор в месте хозяйских достроек и в нескольких местах подожгли скирду иссушенной летним зноем соломы. Огонь медленно набирал силу, казалось, что вот-вот он потухнет, но вдруг налетел воздушный шквал, и притаившееся пламя взметнулось огромным столбом ввысь, рассыпая по двору искры. Сразу же занялись деревянные постройки, окружающие роскошный дом богатея, и, наконец, лавина огня захлестнула все, что могло гореть.
   Мы были уже далеко от места пожарища, когда толпы напуганных заревом людей кинулись к усадьбе, стремясь, если и не тушить, то хотя бы не упустить этого страшного, но тем не менее и довольно любопытного зрелища.
   В ту ночь я наконец-то выбрал свой путь в жизни и навсегда распрощался со своей истерзанной юностью... - Сахиб хотел добавить что-то еще, но прозвучала команда:
   - Вперед!
   Начался самый трудный участок рейда. Скалистые ущелья встретили нас напряженной тишиной. От этого создалось впечатление, что горы присматриваются к нам, прежде чем показать все свои тайны. Колонна, пыля и отфыркиваясь бензиновым чадом, неудержимым потоком шла вперед. И столько в ней было достоинства и грозной силы, что горы удовлетворенные видом ощетинившегося монстра, раздались вширь, открывая взору людей янтарную от бушующей зелени долину. Закрытая для всех ветров низина благоухала всеми ароматами весны. В отличие от пустынных каменистых склонов, дышащих зноем и безмолвием, здесь все жило и трепетало от избытка живительных соков. Стараясь перекричать шум колонны, высоко в небе бесновались жаворонки, в листве кустов испуганно затаились зелено-голубые райские птицы и над всем этим удивительным и сказочным миром среди скал величаво парили хозяева снежных вершин - орлы.
   Вскоре зеленый оазис, словно внезапное наваждение, исчез в шлейфе поднятой машинами пыли. Дорога начала постепенно сужаться и вскоре стесненная мрачными скалами превратилась в широкую караванную тропу.
   -Теперь начинается наша работа, - сказал Сахиб и вместе со своей группой спрыгнул с бронетранспортера. Вскоре небольшой отряд афганцев скрылся за выступом скалы.
   Вскоре, сквозь сполохи и треск в эфире, прозвучали слова с явным афганским акцентом:
   - Дорога свободна, можно двигаться дальше.
   Я не сразу понял, что в эфире прозвучал голос Сахиба, уж очень сильно он был изменен.
   Колонна, пользуясь данными афганской разведки, уверенно двигалась к намеченной цели.
   Душманы, кем-то заранее предупрежденные о нашем рейде, устроили засаду в седловине перевала. Об этом доложил по радио Сахиб, и пока мы торопливо карабкались к перевалу, спеша на помощь афганцам, над нашими головами уже во всю разгорелся бой.
   Последние метры перед перевалом были для боевых машин особенно тяжелыми. Узкая дорога, пробитая в каменной скале, позволяла двигаться только с большой осторожностью. Чуть неверное движение водителя и бронетранспортер мог сорваться в пропасть. От напряжения у механика-водителя бронетранспортера ефрейтора Останина на шее вспухли жилы, лицо заострилось, но руки лежали на баранке спокойно, уверенно управляя многотонной махиной. Спокойствие водителя передалось и всему десанту. Бойцы, не обращая внимание на опасную дорогу, без суеты, готовились к неизбежному бою.
   Когда боевая машина наконец-то выползла на перевал, моему взору предстала кровавая картина неравного боя. На дороге и у придорожных камней неподвижно лежали распростертые тела афганских бойцов. Моджахеды, разделавшись с разведчиками, спешили захватить наиболее удобные для боя позиции, но не тут-то было - неожиданно, невдалеке от нас заговорил автомат, ему откликался другой.
   - Значит не все погибли. Может быть еще жив и мой афганский друг, - пронеслась радостная мысль.
   - По "духам", короткими, огонь, - выкрикнул я, и мощное горное эхо подхватило и понесло в даль дробный перестук пулеметной канонады. Душманы, видимо не ожидая нашего скорого прибытия, кинулись врассыпную.
   Сахиб был жив. Он получил ранение в ногу, и от потери крови ослабел. Его и еще двух оставшихся в живых проводников-афганцев быстро перевязал военврач, после чего раненных осторожно уложили в десантное отделение боевой машины.
   Кровавое солнце медленно клонило к горизонту, освещая все вокруг зловещим светом. В расщелинах угрюмых скал жалостливо завывал ветер, словно скорбел по афганским солдатам, погибшим в неравной схватке с врагами.
   Командование приняло решение заночевать в седловине, чтобы на следующий день, рано утром начать последний этап операции, блокирование и уничтожение душманского гнезда.
   Отлежавшись, получив необходимую дозу лекарств, Сахиб почувствовал себя лучше. Об этом говорили его глаза, еще совсем недавно тоскливо-задумчивые, а сейчас искрящиеся каким-то внутренним светом.
   - Посиди со мной, - попросил Сахиб. Опершись на локоть, он пристально посмотрел на меня и, увидев, что я готов его слушать, продолжал:
   - Ты знаешь, чего я больше всего боюсь?
   И не дожидаясь моего ответа, сказал:
   - Больше всего я боюсь погибнуть, так и не отомстив убийцам моей семьи. Понимаешь, мне сегодня стало страшно от того, что я мог умереть, так и не выполнив клятвы, которую дал на могиле отца, - он задумчиво смотрел в темноту мгновенно наступившей горной ночи, перебирая пальцами разноцветные зернышки четок...
   - Добравшись на родину, я устроился работать в городе, заработанных денег стало хватать не только для уплаты налогов и долгов, но и для учебы брата. Первые письма, написанные им, сам я прочесть не мог, в этом мне помогали друзья, такие же, как я рабочие.
   Позже они научили меня письму, и я сам стал переписываться с братом. Последнее письмо от него я получил незадолго до Апрельской революции. Он писал, что власти приняли новый закон, по которому детям крестьян и простых рабочих учиться в лицеях запрещено, что его ждет возвращение в кишлак и, в конце - концов, повторение пути, пройденного отцом. Я сразу же ему ответил, чтобы он возвращался домой, а через некоторое время я приеду навестить родителей и заберу его с собой в город. Больше никаких вестей от родных продолжительное время не было. Все вокруг вдруг закрутилось, завертелось. Всю страну вдруг ошарашило известие, что шах Дауд низвержен, и что вся власть перешла в руки партии, которая называлась народной. Я, как и большинство рабочих хлопкоперерабатывающей фабрики, имел лишь смутное представление о НДПА. Но помогать партии начал с первых дней революции. Сначала выполнял незначительные поручения нашего фабричного комитета, был связным, охранял один из первых партийных комитетов в Кабуле. С оружием в руках помогал становлению новой власти. По рекомендации своих фабричных товарищей, вступил в НДПА. Вскоре партия направила меня в народную милицию. Командовал небольшим отрядом. Никогда не забуду тех дней, которые провел в вашей стране. Учился я в Харькове, - при воспоминаниях об учебе в Союзе, голос его потеплел.
   - После учебы меня направили в провинциальный центр, для укрепления аппарата создающегося царандоя. С волнением надел свою первую офицерскую форму, хотел обрадовать отца с матерью, - с горечью сказал Сахиб и замолчал. Стало слышно, как где-то далеко в долине плачут шакалы да завывает в скалах ветер.
   - И зачем, только тогда мне предоставили отпуск? - с нескрываемой горечью в голосе воскликнул он. - Если бы не показался тогда в форме и не рассказал отцу и остальным селянам о своей новой работе, то семья моя была бы жива.
   - Бандиты пришли на другой день после моего отъезда в город. Согнали жителей кишлака и на глазах у всех загнали в дом всех моих близких, подперли двери камнями, и обложив со всех сторон соломой, подожгли. Сын кишлачного богатея Темирбек, главарь банды, издеваясь над сельчанами, кричал, что так будет с каждым, кто посмеет помогать оборванцам, возомнившим себя новой властью. Эти слова, переданные мне кем-то из дехкан, присутствовавших на казни, я никогда не забуду, пока не забью их обратно в глотку байскому отпрыску, - Сахиб устало опустил голову, нашел в темноте мою руку и неожиданно крепко ее пожал. Я ответил на рукопожатие и он, опершись на мою руку, медленно встал, через люк бронетранспортера долго смотрел на мерцающие, в безоблачном небе, звезды. Вдохнув полной грудью холодного горного воздуха, он опустился рядом со своими товарищами, и вскоре забылся тревожным, чутким сном.
   На следующее утро на перевале приземлился вертолет, из машины быстро выгрузили боеприпасы и продовольствие и загрузили раненых.
   Сахиб, поддерживаемый санитарами, с трудом забрался во внутрь вертушки и, оглянувшись, помахал мне рукой. На его лице вновь светилась добродушная улыбка.
   - Прощай Сахиб! - успел крикнуть я, прежде чем вертолет взлетел, оставив после себя тучу пыли и густой запах керосина.
   Проводив вертолеты, мы, сделав последний рывок, достигли района расположения базового лагеря моджахедов. На подступах к пещерам, нас встретил плотный огонь из стрелкового оружия. Начальник ММГ майор Калинин решил не штурмовать лагерь, а, дождавшись вертолетов атаковать душманов с двух сторон. Первым делом по позициям моджахедов был открыт массированный огонь. Пули, высекая из камня искры, завывая летели в разные стороны. Видя такое дело, душманы воспользовались укрытиями, тем самым, ослабив огонь, но лишь только передняя боевая машина пыталась пройти вперед, на нее снова обрушился град пуль и осколков.
   Пока шла перестрелка, Калинин, собрал за скалой офицеров, чтобы поставить боевую задачу. Замысел был прост. Разбить имеющиеся силы на две группы. Одна должна была нанести массированный огонь с фронта, другая с помощью афганских проводников должна была выйти в тыл противнику, и забросать позиции душманов гранатами.
   Проводникам сказали, что они должны делать. Те боязливо жались к скале, что-то лепеча.
   - Они говорят, что дальше не пойдут, не хотят умирать, что у них дети, семьи.
   А какого черта здесь делаем мы? - хотел я кинуть в лицо афганцам, которых приехал защитить издалека, но в последний момент сдержался.
   Начальник ММГ, видя такой оборот, решил подождать вертолёты, а после налета, действовать по обстановке.
   Вскоре на связь вышли "Протоны" - такой позывной был у вертолетчиков. Через несколько минут, мы услышали гул, и в следующий момент показалась пара вертушек. Дав целеуказание, мы отошли подальше от позиций душманов, за скалы.
   Сначала вертолеты обработали глубокий каньон, где засели моджахеды, реактивными снарядами, на второй заход сбросили несколько бомб. Когда разошелся дым, мы увидели страшную картину - разрушенные схроны, вывороченные гранитные глыбы, из-под которых торчали ноги и руки боевиков. Казалось, что живых там никого нет, да и быть не может. Но когда пошли прочесывать разоренный лагерь, то увидели, как из глубокой пещеры выползло несколько израненных душманов, с недоумением взирающих на белый свет. Они, по-моему, уже чувствовали себя мертвецами.
   После вертолётной атаки большинство пещер и схронов обвалились, погребя под камнями не один десяток бандитов, все запасы продовольствия и оружия.
   Выполнив поставленную задачу, наш отряд возвратился на другой день домой, на базу. Через город проходили вечером. Удивительно, но почему-то никто из горожан не встречал нас как победителей. Изредка попадавшиеся по пути прохожие, завидев наши машины, сворачивали в переулок и торопливо исчезали в темноте.
   После этого трудно было и предположить для кого больше пользы от уничтожения еще одного бандитского гнезда - нам или афганцам. Обидно было и за то, что не было рядом Сахиба, я бы очень хотел услышать и об этой черте, характера афганцев.
   Последняя наша с Сахибом встреча состоялась незадолго до моей замены. До прибытия звена вертолетов, которые обеспечивали отправку в Союз отслуживших свой срок в Афганистане офицеров и солдат, оставалось не более недели, когда однообразную жизнь нашего лагеря нарушили прибывшие из города афганские офицеры. Они шумно высыпали из подъехавшего к штабной землянки микроавтобуса и громко переговариваясь, зашли вовнутрь. Вскоре поступила команда:
   - Всем офицерам прибыть к начальнику ММГ.
   Мы долго не заставили себя ждать и вскоре все собрались в просторной землянке. Привыкнув к прохладному полумраку, я, к своей радости, увидел среди афганских офицеров Сахиба. Он вновь был в центре внимания. Я впервые видел его в полной парадной форме, с медалями и новеньким золотистым орденом.
   За время, прошедшее после нашей последней встречи, он сильно изменился. Лицо немного вытянулось, стало суше, скуластей, испещренная глубокими морщинами кожа стала бледней, прежними остались только крупные карие глаза, да густые, будто сросшиеся на переносице, брови. Только взгляд был все тот же, с грустинкой.
   Наши глаза встретились. Сахиб шагнул навстречу, мы обнялись и потом долго, долго жали друг другу руки, не находя слов.
   Подошел майор Калинин и объявил, что собрал нас всех, чтобы поздравить Сахиба, нашего давнего друга со знаменательным событием - вручением высшего афганского ордена.
   Для меня же самой большей наградой было то, что Сахиб жив и снова с нами.
   Торжественная часть продолжалась недолго, и вскоре мы с Сахибом смогли поговорить наедине. Я пригласил его к себе в землянку. Когда мы вошли во внутрь, то первое, что заметил он, был упакованный в дорогу чемодан.
   - Уезжаешь, - догадался он.
   -Да, Сахиб!
   - Значит это, возможно, последняя наша встреча, - грустно произнес он.
   - Да.
   - А я тебе так много хотел рассказать! - он взглянул на часы и с сожалением добавил:
   - Через полтора часа нас ждет на прием губернатор Пайкор.
   - Тогда у нас есть еще немного времени, чтобы поговорить.
   Сахиб начал с того, что больше волновало и тревожило его последнее время.
   - Знаешь, Виктор, пока я валялся в госпитале, бандитов, которые издевалась над моими родными, полностью уничтожили. Как жаль, что мне не пришлось приложить к этому руки.
   - Не прибедняйся, друг, ведь если бы ты своевременно не обнаружили засаду на перевале, нам бы пришлось нелегко. Ведь в числе трофеев мы захватили там несколько гранатометов и крупнокалиберных пулеметов, которые могли оказаться впоследствии и у твоего кровника, и тогда нам было бы труднее его уничтожить. Так что и ты, и твои товарищи приняли в разгроме банды самое непосредственное участие...
   Сахиб, соглашаясь со мной, кивнул головой, но в глазах его по-прежнему стояла ни чем не прикрытая горечь.
   - Сахиб, - после небольшой паузы, обратился я к афганцу, - я все хочу тебя спросить о твоем пакистанском друге.
   - Об Исламе? - Сахиб встрепенулся, в глазах его вновь появился задорный блеск.
   - С тех пор, как мы с ним трудились на одной из Кабульских фабрик, прошло много лет. После апрельской революции он вместе в составе группы защиты революции участвовал в установлении народной власти в Кабульских пригородах. В одной из стычек с душманами был ранен. Пока он лежал в госпитале, наш отряд перебросили в провинцию, потом меня направили в Союз на учебу. Что стало с Исламом потом, я могу лишь догадываться. По всей видимости, он, узнав о военном перевороте в Пакистане, ушел туда, потому, что просто не смог бы жить здесь, зная, что Родина в опасности. Вернувшись в Кабул, я всячески старался навести о нем справки. Но напрасно встречал караваны, опрашивал кочевников об Исламе, о нем не было ни слуху, ни духу, - Сахиб замолчал, задумчиво перебирая янтарные камешки четок.
   - Не мог же он так просто пропасть. А ты не пробовал писать в Пешавар, на родину твоего друга?
   - Пробовал и не раз, но никакого ответа оттуда так и не получил.
   - Неужели он бесследно исчез, а может быть его убили, ведь насколько я представляю, его по твоим рассказам., Ислам и такие, как он, явно не по душе существующему в Пакистане режиму.
   Сахиб неопределенно покачал головой и, вытащив из внутреннего кармана офицерского френча сложенный в несколько раз газетный лист, протянул его мне. Я осторожно, боясь разорвать протертые на сгибах листы, развернул газету. Строчки затейливой арабской вязи, группировавшиеся в столбцы, да нечеткие фотографии размещались на шероховатом листе пожелтевшей бумаги. Я недоуменно взглянул на Сахиба, не пытаясь разобраться в арабской азбуке.
   - Газету эту я нашел на Хайберском перевале, через который проходит дорога, ведущая из Пешавара в Кабул. Газета пакистанская. Видишь, групповая фотография? - я утвердительно кивнул головой. Сахиб показал на стоящего в центре фотографии мужчину.
   - Он очень похож на Ислама.
   - А что написано под фотографией?
   - Написано, что пакистанской жандармерией разыскивается мятежник Ислам из племени Африди, который с группой сообщников ходит по кочевьям и мутит народ.
   - Это на него похоже, - продолжал Сахиб, бережно пряча в карман свою дорогую находку.
   - Ну, что ж, мне пора, - заключил он вставая.
   Крепко обнявшись, мы распрощались.
   Через несколько дней прибыли долгожданные вертушки.
   С грустью распрощавшись со своими боевыми друзьями, мы быстро заняли свои места и через несколько минут винтокрылые птицы, сделав последний прощальный круг над Маймене, начали набирать высоту. Вскоре из иллюминаторов виднелись лишь коричневые соты глинобитных домишек, зеленые купола мечетей и высоких шпили минаретов. В последний раз, окинув взглядом эти афганские достопримечательности, я мысленно, уже навсегда попрощался с густо политой нашим потом и кровью землей, со своим афганским другом Сахибом.
   - Прощай, Сахиб! Я верю, что рано или поздно ты исполнишь свою давнюю мечту, сбросишь надоевшую форму и отведешь свою душу, продолжая дело отцов и дедов, станешь непревзойденным хлеборобом.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ПИСЬМО, ЗАТЕРЯВШЕЕСЯ С ВОЙНЫ

   Однажды, перебирая рекламные листки, в изобилии напиханные в почтовый ящик исполнительными распространителями, я обнаружил среди этой макулатуры письмо адресованное мне лично. Ничем не привлекательный конверт был довольно объемистым. Я искренне удивился тому, что письмо было от моего однокурсника по Алма-Атинскому пограничному училищу - Зуфара Ибрагимова, с которым мы не встречались, наверное, с самого выпуска. Но еще больше удивился я, когда с трудом разобрал цифры на штемпеле. Нетерпеливо вскрыв конверт, я с первых прочитанных строк понял, что письмо и в самом деле было отправлено еще до вывода наших войск из ДРА, и стало еще одним отголоском той страшной войны.
   Привожу его почти дословно.
   "Здравствуй Виктор! Я искренне рад, что ты жив и здоров. От наших общих друзей я узнал, что ты пишешь книгу об Афганистане, и потому решил черкануть тебе о моем "афгане", о моих боевых друзьях-товарищах, о наших тревожных днях и ночах...
   В ноябре 1981 года, я в составе второй пограничной заставы (ПЗ) четвертой мотоманевренной группы (ММГ) Краснознаменного Восточного пограничного округа (КВПО) был откомандирован в распоряжение командования Среднеазиатского пограничного округа (САПО) для выполнения специального задания на территории ДРА.
   В начале ноября 1981 года я отбыл из Чунджинского пограничного отряда (ПО) в город Ош, где формировалась и готовилась для боевых действий на территории Афганистана ММГ-4. Через месяц эшелоном убыли в распоряжение САПО, и в середине декабря мы уже были в приграничном городке Пяндже. Последние приготовления для перехода границы осуществлялись недалеко от границы, в полевых условиях. Перед выходом на территорию ДРА, Московская комиссия, во главе с генералом Вертелко, проверила боевую выучку ММГ и дала по результатам боевых стрельб высокую оценку.
   Запомнился смешной казус, случившийся на командном пункте ММГ во время стрельб минометной батареи, где на вооружении были 120 и 82 миллиметровые минометы образца 1943 года. Во время выстрела, опорная плита одного из минометов неожиданно проваливалась в мягкую почву. Командиру взвода лейтенанту Бацуеву Сергею, офицеру-двухгодичнику из Новосибирска, показалось, что ствол миномета в момент выстрела оказался в вертикальном положении. В страхе он подумал, что мина в этом случае может упасть на позицию, и звонким, испуганным голосом прокричал:
   "Мина ушла вертикально!", комбат машинально скомандовал: "Всем в укрытие!". И все кто был на позиции, бросились врассыпную. Со стороны все это выглядело довольно забавно. Генерал Вертелко пробежав некоторое расстояние, споткнулся и упал, и лежал до тех пор, пока мина не разорвалась. Упала она достаточно далеко от позиции, в районе указанной цели.
   Офицеры, сопровождавшие генерала, доказывали друг другу о невозможности вертикального полета мины и, как следствие этого, обратного падения ее на позицию. Генерал отчитал офицеров минометной батареи за малограмотность и, несколько смущенный тем, что поддался всеобщей панике, заключил: "Теорию знают все, а на практике - разбежались в разные стороны! Видимо очко не железное".
   Наш лагерь подходил к высокому и обрывистому берегу реки Пяндж, за мутными водами которого виднелся чужая афганская территория. Вечерами после насыщенного боевой учебой дня я садился у обрыва реки и с удивлением и любопытством смотрел на противоположный берег пограничной реки, на который вскоре нам предстояло высадиться. С той стороны все чаще и чаще слышались одиночные выстрелы и автоматные очереди, были видны сполохи пожаров. Я понимал, что испытания впереди предстоят серьезные и не все вернутся обратно на свой берег. Об этом, конечно же, догадывались многие офицеры, но сознание необходимости выполнения воинского долга, честь и порядочность офицеров не оставляли места малодушию и трусости. Хотя были и исключения. Один из офицеров ММГ, было видно, явно трусил. Он забаррикадировал свой отсек в БМП мешочками с песком и рекомендовал сделать это же всем остальным, объясняя, что только дополнительная броня из песка спасет при попадании гранаты. А на медицинской комиссии, стал жаловаться на состояние здоровья. Вскоре его отправили обратно в округ, где, как мы слышали, он был понижен в должности. Но от судьбы, как говорится, не уйдешь. Впоследствии, через несколько лет, он все же попал в Афганистан и в районе Мургаба был убит в ночном бою. Вместе с ним погибли все бойцы только что прибывшей из Союза и еще необстрелянной заставы.
   От первоначального плана переправляться через реку Пяндж на боевой технике, командование отказалось. Видимо сказался печальный опыт ММГ, которой командовал майора Петренко, переправляясь через Пяндж в районе Мургаба, он потерял боевую машину пехоты вместе со всем экипажем.
   17 января 1982 года
   Ночью, в районе местечка Шехрован, мы пересекли реку Пяндж, и линию границы по понтонному мосту. Ступив на чужую территорию, мы всю ночь провели в круговой обороне, ни на минуту не сомкнув глаз. Одиночные выстрелы в нашу сторону были сделаны душманами явно наугад, издалека. Ранним утром мы двинулись вглубь афганской территории, и вскоре увидели зеленую долину и первый афганский кишлак. В долине нас уже поджидали другие войска и афганские ополченцы, которые участвовали в операции "Долина-82". Руководил этой широкомасштабной операцией сам начальник Главного управления пограничных войск Союза, генерал армии Матросов.
   Мне посчастливилось встретиться с ним лицом к лицу и поздороваться за руку. Я стоял у входа в командный пункт (КП) начальника оперативно-войсковой группы (ОВГ), а он выходил из здания со своей свитой. Проходя мимо, остановился возле меня, поздоровался за руку, спросил: "Как настроение, старший лейтенант?". Я ответил: - "Боевое, товарищ генерал армии"!
   Наш маршрут пролегал не по основной, магистральной дороге, а по анфиладе кишлаков, куда не рисковали соваться армейские подразделения, называя эти места гадюшниками. Почти каждый день, в ходе прочесывания кишлаков, вскрытия, по наводке афганцев, схронов с оружием и боеприпасами, у нас периодически происходили с моджахедами боевые столкновения. Чаще всего душманы, попав под наш плотный огонь, бежали в горы, оставляя оружие и раненных. Некоторые из моджахедов сдавались в плен. Помню большие котлованы, в которых держали пленных, и то, как они строго соблюдали свои обряды омовения и молитвы. Помню, как под перекрестным огнем один дехканин пахал поле на быке. Из кишлака вели огонь "духи", а мы только отвечали. Наша задача была не дать им просочиться через наш заслон. Наш переводчик-таджик пытался убрать афганца с линии огня, но тот наотрез отказался. Сказал только: "...все мы во власти Аллаха, и только он распоряжается нашей жизнью и смертью". Меня поразила отчаянное бесстрашие этого человека. Много позже я понял, что и для простых людей война, бывает, входит в привычку и человек, занимаясь своим извечным трудом, уже не обращает на нее никакого внимания. Для меня же все это воспринималось впервые и потому было достаточно необычным и удивительным. Впервые услышав свист пуль над головой, мне показалось, что каждая из них нацелена в меня, и только потом, со временем, начинаешь понимать, что пуля, свист которой ты услышал просто не может быть твоей, ибо она уже пролетела мимо. Помню свой первый ночной бой - страшное и в то же время восхитительное зрелище! Помню первую засаду, в которую попала наша колонна. Помню, как офицеры, несмотря на плотный огонь душманов, вытаскивали перепуганных водителей из под машин, садили за руль и заставляли ехать под шквальным огнем вперед. Помню, как сталкивали с помощью БМП с дороги горящие автомашины, как перевязывали первых раненых, как прощались с первыми погибшими в этой суровой, непонятной и беспощадной войне, о которой никто в то время в Союзе не слышал и не понимал.
   В газетах мы читали, о том, что воины-интернационалисты помогают афганцам сажать деревья, доставляют муку и сахар в отдаленные горные районы и кишлаки, а оружие берут только для проведения учений с боевой стрельбой.
   25 января 1982 года
   Не могу забыть короткий бой, продолжавшийся всего несколько минут у небольшого безымянного кишлака. Был полдень, когда колонна ММГ неожиданно остановилась. Далеко впереди прогремели одиночные выстрелы. Дозорные машины провели короткую, но мощную огневую атаку и вскоре одиночные выстрелы затихли. Мы двинулись дальше, и вскоре я впервые воочию увидел своего врага. Это был бородатый пожилой мужчина в полосатом халате, перевязанный платком. Он лежал ничком в наспех отрытой яме, рядом лежала древняя винтовка "бур". Сколько было у него патронов? Может 10 или 20, не более. А он, защищая свой кишлак, свой дом, свою семью, принял бой с целой колонной боевых машин. Хотя мы ни ему, ни селению ничем не угрожали, а просто проезжали мимо. От увиденного в душе у меня остался горький осадок. Это была первая трещинка в основании твердых, непоколебимых убеждений воина - интернационалиста, который добровольно рвался и, наконец-то, попал на эту войну. Я вдруг отчетливо понял, что в отличие от наших отцов и дедов, защищавших свою Родину в годы Великой отечественной войны, мы воевали на чужой земле, в чужом Отечестве. И потому здесь все было для нас чужое. И земля, по которой, из-за ядовитых змей, пауков, постоянных засад и мин было опасно не только ходить, но и ездить. И вода, которая без соответствующей обработки была опасна для нашего здоровья. И пропитанный пылью знойный воздух. И речь, которую мы не понимали. И, конечно же, совсем не похожие на нас люди, которые жили совсем в другой эпохе.
   Прибыв в начале февраля в афганский приграничный город Тулукан, наша ММГ расположилась в местном чудо саде, на территории национального парке страны. Это был настоящий оазис среди голой равнины, опоясанный частоколом тополиных рощ. Внутри этого изумрудного живого пояса раскинулись живописные поляны, на которых росли различные сорта персики, яблоки, вишни, айвы, розы и многие другие экзотические растения.
   В Тулукане дислоцировался танковый батальон из состава сил Ограниченного контингента советских войск в Афганистане (ОКСВА), который охранял мост на трассе Кундуз - Файзабад. От военных советников нам стало известно, что в ходе боев, армейцы потеряли здесь около половины своей техники. Кроме армейцев в городе находилась группа "Каскад", около 30 человек. Здесь же были расквартированы и немногочисленные подразделения афганцев. Батальон сарбозов и ополченцев, а также артиллерийский полк. В прошедшем 1981 году, во время празднования Дня республики, душманы захватили город, расстреляли многих представителей власти и учителей.
   В первые же дни пребывания в Тулукане, начальник ММГ майор Петренко получил от местного руководства моджахедов письмо, в котором они ставили ультиматум и давали определенный срок, чтобы мы без потерь могли уйти обратно в Союз. Мы начали ускоренными темпами создавать круговую оборону, опоясав позиции минными полями и забором из колючей проволоки. Видя, что в ответ на ультиматум мы лишь укрепляем свою оборону и никуда уходить не собираемся, душманы подтянули к нашим позициям свои силы. Окружив со всех сторон, боевики в течение нескольких дней пытались нас уничтожить. Передвигаться приходилось и по-пластунски. Из-за плотного огня крупнокалиберных пулеметов ДШК, просто невозможно было использовать вертолеты. Оценив обстановку, майор Петренко принял решение перейти от пассивной обороны к активным боевым действиям. Чтобы снять блокаду, посеять у моджахедов панику, мы стали осуществлять вылазки и наносить по противнику неожиданные удары. Понеся первые потери в живой силе и оружии, враг дрогнул, и вскоре главари банд увели своих людей по родным кишлакам. Они не привыкли к затяжным боям. Им больше нравилась тактика засад и минной войны на дорогах.
   13 февраля 1982 года
   Этот день стал для нашей ММГ испытанием на выдержку и смелость каждого солдата и командира. Наша боевая колонна впервые нарвалась на засаду противника. Тактика у боевиков была простая. Зная, что наши колонны привязаны к дороге, а бронетехника, как правило, была рассредоточена по колонне транспортных машин, которые везли груз и боеприпасы, боевики минировали мосты, наиболее сложные участки дороги, и небольшими группами пытались связать нас боями у кишлаков, близко расположенных к дорогам. На одном из таких участков, в районе моста и расположился я с группой бойцов и двумя бронетранспортерами. Мне были приданы два расчета СПГ-9, которые возглавлял лейтенант Марат Марденов, а также минометный расчет. Как только мы оборудовали позиции, к мосту попытались незаметно проникнуть три душмана. Обнаружив себя, они скрылись в зарослях кустарника, отстреливаясь на ходу. Посланный вдогонку отряд сарбозов прочесал местность, где скрылись боевики, а также расположенное недалеко от дороги глинобитное строение в виде крепости, и никого там не обнаружил. Но, как только колонна приблизилась к нам, именно из этой крепости боевики открыли по нашим позициям сильный ружейно-пулеметный огонь. А из кишлака, находящегося в небольшом отдалении от нас, по вертолетам, прикрывавшим нашу колонну сверху, внезапно открыл огонь ДШК. По нашим позициям открыли огонь "духи" и из ближнего кишлака. Мы спокойно приняли бой. До кишлака было около восьмисот метров, противника на таком расстоянии видно не было и потому мы вели прицельный огонь только из крупнокалиберных пулеметов Владимирова (КПВТ). Несмотря на то, что огонь из автоматов был малоэффективен, мы продолжали стрелять, с тем, чтобы "духи" по открытой местности не могли приблизиться к дороге. Более плотный огонь мы сосредоточили по обнесенной высоким дувалом крепости, находящейся примерно в трехстах метрах от нас. Именно оттуда боевиками, в первые минуты боя, и был ранен лейтенант Марденов и сержант, командир расчета СПГ-9, когда они попытались ударить по крепости с открытых позиций. Плотность огня там была такая, что голову невозможно было поднять. В первые несколько минут среди гранатометчиков даже паника возникла, и связист открытым текстом выдал в эфир: "...лейтенант ранен, сержант ранен, просим помощи". Мне потом пришлось долго оправдываться перед начальником, утверждая, что помощи мы не просил, что ситуация была под контролем. И в самом деле, бой шел по намеченному плану, помощь раненым была оказана своевременно. Минометным огнем мы пытались разрушить крепость, чтобы противник не смог помешать продвижению колонны. Вскоре огонь миномета дал свои результаты. Толстостенное двухэтажное здание рухнуло, и оттуда зачадил дым. Стрельба стала затихать, а затем прекратилась и вовсе. В это время колонна уже подошла к нашему участку. Когда хвост колонны прошел мост, мы, прикрываясь массированным огнем боевых машин, стали выходить на дорогу и пристраиваться к своим. Из кишлака были слышны лишь редкие выстрелы. Противник, как и мы, уходил с поля брани на новые рубежи.
   Я быстро провел перекличку и неожиданно обнаружил, что недостает бойца, который был на самом левом фланге наших позиций. Я бросился его искать. Но вскоре меня догнал сержант, и сообщил, что боец просто пересел в другой БТР (недисциплинированность встречалась и там, где мы ходили по острию ножа. Порой лишь грубый, трехэтажный мат ставил бойцов на место скорее, чем долгие беседы по душам. А какой лексикон преобладал в эфире, когда начинался бой описать просто невозможно. Наверное и поэтому "духи", даже прослушивая наши переговоры не могли понять о чем мы говорим). Я решил, что бойца необходимо строжайшим образом наказать, но не сейчас, а после операции. А потом подумал, что хорошо бы всем нам дожить до утра, так, как впереди еще длинная дорога и беспроглядная ночь. А ночь в этих местах наступает быстро и бывает темной, хоть глаза выколи. Не видно ни одного огонька, только колючие звезды в вышине. В такую ночь чаще всего и ждешь неприятностей. Вскоре, словно в подтверждение этого, впереди мелькнула яркая вспышка, и, через несколько мгновений прогрохотал взрыв. Позже, по радио сообщили, что афганский гранатометчик попал в одну из наших транспортных машин, и что водитель был тяжело ранен в ногу. Через мгновение загорелась вторая машина, но уже в хвосте колонны. И нас оглушил грохот стрельбы, который нарастал, казалось, со всех сторон. Длинные нити трассирующих пуль, казалось, расчленяли нашу колонну на части и, только столкнувшись с непреодолимыми препятствиями, взвыв от злости, веером уходили вверх. В такой ситуации - единственный выход, не стоять на месте, а двигаться, двигаться, не важно куда, назад или вперед, но двигаться. Но водители ЗИЛ и ГАЗ-б6, вместо того, чтобы выполнять команды, выскочив из кабин, залегли у колес и открыли по врагу бестолковый огонь. Откровенно признаюсь, нелегко было сделать первый шаг из за броневой защиты боевой машины в эту опасную темноту, и почувствовать себя беззащитной мишенью. Но, во что бы то ни стало, нужно было идти, чтобы заставить водителей перебороть страх, чтобы они, сев за руль своих автомашин ехали подальше из этого ада. Мчались отсюда, несмотря на то, что роящиеся вдоль и поперек дороги пули прошивали небронированные кабины транспортных машин, как консервные банки. Вскоре, подчиняясь требованиям командиров водители заняли свои места, и колонна, сталкивая горящие машины в кювет, рванула подальше от этого огненного мешка. Так мы смогли вырваться из цепких лап засады и добраться в этой темноте до базы, оставив догорать лишь несколько транспортных машин, но, не потеряв в том бою ни одного человека. Мы вместе со всеми скорбели по нашим саперам, лейтенанту Мише Колесову и ефрейтору Бобрышеву, тяжело раненные в ночном бою они так и не дожили до утра, так и не встретили с нами рассвет. Тяжела была боль первых потерь еще и потому, что мы не привыкли к гибели боевых друзей. Хотя, каждый из нас понимал, что следующим может быть каждый из нас, но в глубине души не верилось, что это будет именно он. Все мы во власти случая и всевышнего, уйти отсюда мы не можем, мы можем только играть со смертью в прятки, но исключить ее и забыть о ней мы не можем.
   Потом мне не раз приходилось убегать от смерти. Хотя я прекрасно осознавал присутствие Его Величества случая, госпожи удачи. Мысль о том, что смерть где-то рядом, постоянно жила со мной, к ней привыкаешь как к надоевшей зубной боли. О том, что где-то Союз, мирная жизнь, дом, семья и туда есть обратная дорога я забыл. И это не мешало мне радоваться жизни, шутить и смеяться.
   Помню яркий солнечный, базарный день мая 1982 года в Тулукане. Я стоял на крыше крепости и проверял возведенную бойцами позицию для стрельбы из пулемета. И вдруг я, каким-то неведомым, шестым чувством почувствовал взгляд "костлявой". Кто-то наверное из вереницы людей, идущих к базару взял меня на мушку. Какая-то неведомая сила толкнула меня к укрытию, и короткая очередь прошла мимо. Я вскинул автомат, но понял, что стрелять не страну. Противника я не видел. Народ продолжал свое мирное движение, как ни в чем не бывало, кто-то из толпы изредка озирался по сторонам. Враги, если это были они, все-таки боялись ответного огня. Это была явная провокация. Поэтому главным для каждого из нас, находящихся на чужой землей, была выдержка. Здесь не было четко обозначенной линии фронта, она проходила через каждого из нас, и потому мы всегда находились на линии огня.
   Июнь 1982 года.
   Операция на участке Пянджского пограничного отряда (ПО) прошла без моего участия. Я дежурил на КП начальника ПО подполковника Романова, работал с картой и координировал деятельность родной ММГ. Тогда я запомнил слова Романова, которые он сказал кому-то из старших начальников: "Уничтожить душманов полностью и освободить этот район я не могу. Я уже тринадцатый раз прохожу эту долину с боями, и сейчас пройду. А сколько еще придется пройти, не знаю". Он был прав, потому, что такую войну только силой оружия не выиграть, решение афганской проблемы зависело не от военных, а от политиков и дипломатов. Это и понятно, ведь на место каждого убитого душмана, вставал в строй родственник-кровник и так до бесконечности. Разведчики не раз перехватывали переговоры боевиков на проводимых нами операциях. Обычно, ставя задачи своим подчиненным, главарь уточнял: "...сарбозов пропускаем, работаем только по "шурави". Чаще всего мы несли потери при отходе, когда силы после огневого соприкосновения, сворачивались, а боезапас был на исходе...
   Так получилось, что в конце той операции БТР N731, на котором я прошел с боями ни одну сотню километров, был подбит из гранатомета. Граната попала в башню рядом со стволом КПВТ. Все пятеро членов экипажа были ранены. Тяжелее вех был ранен ефрейтор Хохлов, который в момент выстрела сидел на броне у командирского люка. До госпиталя он так и не дотянул. Умер в вертолете. А по боевому расчету вместо него должен был быть я...
   Через Тулукан проходила довольно оживленная дорожная трасса Кундуз - Файзабад. Под прикрытием танков, БМП, БТР и вертолетов по ней почти ежедневно шли армейские колонны с грузом. Но, несмотря на довольно мощное и плотное прикрытие, ни одна колонна не проходила по этой трассе без потерь. Бывало, что на одном только участке горело до десятка боевых и транспортных машин. Еще в начале войны, бывалые командиры говаривали, что в одном из ущелий, пересекающих трассу на Файзабад, покоится целое кладбище сгоревших машин, насчитывающее несколько сотен ржавых остовов. Насколько это правда, судить не берусь. Но хорошо помню случай, когда незадолго до наступления темноты радисты ММГ получили сигнал бедствия и просьба о помощи от мотострелкового батальона нарвавшегося в горах на засаду. У них оставалось всего две боевые машины. Об этом радиосигнале мы сообщили армейскому командованию. Прекрасно понимая, что с наступлением темноты им помощи ждать не откуда, мы мысленно с ними распрощались. На связь они больше не вышли...
   Видя бесперспективность войсковых операций в борьбе с моджахедами, некоторые наши большие начальники всячески пытались перенести на афганскую почву наш советский опыт борьбы с басмачами. К примеру, в 1982 году повсеместно начала внедряться идея "защиты" кишлаков силами самообороны. Натолкнувшись на нежелание местных жителей бороться с душманами (ведь в большинстве своем это были их родственники), власти решили прислать в один из пригородных кишлаков вооруженную группу из Тулукана. Для них соорудили классическую оборону, оборудовали укрытия, но несмотря на это ополченцев с трудом уговорили остаться там на ночь. Всю ночь, пока шел бой между ополченцами и привыкшими постоянно хозяйничать в кишлаке боевиками, мы поддерживали их огнем. Днем, с помощью армейцев, мы помогли ополченцам отбить, наполовину захваченный душманами кишлак. Армейцы потеряли тогда четыре танка и несколько БМП, сарбозы целый взвод солдат и несколько офицеров. Воодушевленное, хоть и незначительной, но победой над моджахедами, местное начальство устроило митинг. Прибыл даже кто-то из Кабула на черной волге. Несмотря на все старания местного руководства, собрание селян неожиданно вышло из-под контроля. Большого гостя пришлось вызволять из толпы, и отправляли домой на боевом вертолете. Так и не найдя ожидаемой поддержки у местных жителей эта идея вскоре тихо умерла.
   Тактика ведения войны против боевиков нами ранее не изучалась, и потому приходилось учиться на практике, допуская порой много ошибок. Видимо, чтобы помочь нам избежать этого в подразделения, выполняющие боевые задачи в Афганистане зачастили различные старшие чины из Ашхабада и Москвы. Вооруженные зачастую лишь теоретическими знаниями, они пытались учить нас воевать. Доходило до курьезов. Так в ходе боя в Тулукане, когда минометной батарее пришлось отражать огонь противника, один приезжий полковник из Москвы поднялся на КП батареи и, увидев огневую точку противника, стал отдавать распоряжения комбату как вести огонь: "Кто ж так стреляет. С навесной траектории ты никогда не попадешь в цель, стреляй прямой наводкой!" Комбат был большим шутником и, не долго думая, предложил: "Это можно, товарищ полковник! Только вот кто плиту будет держать, может быть Вы поможете?"
   1 июля 1982 года
   С группой солдат я был откомандирован в районный центр Чанабад, находящийся всего в пятнадцати километрах от границы. Здесь из состава нашей ММГ был сформирован сводный боевой отряд (СБО представлял собой усиленную заставу с отделением СПГ-9 и минометным расчетом, с приданным разведчиком и сапером.) Всего на точке планировали держать 100-120 человек, но на практике людей всегда было меньше. В Чанабаде я пробыл до самого отъезда в Союз. Здесь получил я наиболее ценный свой боевой опыт по организации и проведению небольших операций.
   Наш СБО контролировал территорию примерно пятьдесят на тридцать километров, простирающуюся вдоль реки Пяндж, где находилось около сотни кишлаков, в которых проживали несколько десятков тысяч жителей. По данным разведчиков там действовали три крупные группировки душманов и с десяток мелких, по 20-30 человек. В общей сложности против нас было сосредоточено более 3000 моджахедов. Единственное, что была нам на руку, то это постоянные разборки, происходящие между полевыми командирами. Главари часто ссорились друг с другом и довольно активно воевали между собой. Мы всячески старались подлить в этот незатухающий костер междоусобной вражды побольше масла дезинформации. И вскоре довольно в этом преуспели.
   Скажу без тени бахвальства, не каждая ММГ на пянджском направлении (участок пянджского ПО) могла похвастать таким количеством успешных операций, трофейным оружием, пленными, захваченными в бою с оружием в руках. Кроме нескольких крупнокалиберных пулеметов и другого трофейного огнестрельного оружия у нас был даже 62 миллиметровый миномет, добытый в бою. Большим неудобством для нас было то, что на нашу точку боялись садиться вертолеты, в связи с тем, что у нас их могли обстрелять в любое время. Для нашего СБО довольно редкими были тихие ночи. Обычно с наступлением темноты первыми начинали ответную стрельбу афганские посты, расположенные вокруг города Чанабад. Потом огонь душманов добирались и до нас. В связи с этим, обычно две трети личного состава, в ночное время находилось на боевых постах. Обстрел и огневой диалог длился, обычно, до двух часов ночи, потом постепенно стихал. Главари банд постоянно направляли к нам свои группы для проведения ночных вылазок. Иногда их смельчакам удавалось приблизиться к нашему ограждению, и они оставляли в доказательство своего "героизма" привязанный кусочек ткани. Но чаще они оставляли на дувалах следы своей крови.
   Частенько мы оказывали огневую поддержку афганским подразделениям, расположенным в пригороде. Так один раз подразделение сарбозов, которое охраняло хлопковый завод, запросило по радио помощь. Дело было поздней ночью. Пост сарбозов находился примерно в восьми километрах от нас. Конечно, реальную помощь оказать мы им не могли, и тогда решили поддержать их морально. Направили стволы минометов в сторону противника и дали несколько залпов. Несмотря на то, что мины не причиняя вреда душманам, разрывались на излете в воздухе, они произвели на противника неожиданный эффект. Напуганные грохотом и сполохами близких разрывов, боевики прекратили бой, и ушли с завода.
   В праздники на 7 ноября, 1 мая, 26 апреля - День Апрельской Революции, нас первыми стремились поздравить душманы. Они на время забывали свои междоусобные распри и общими усилиями предпринимали хорошо организованные, массированные атаки на город. Правда, не было случая, чтобы мы город сдавали, но торжества организованные местной властью они портили изрядно, таким образом постоянно напоминая нам, что мы не у себя дома.
   30 декабря 1982 года
   60-летие образования СССР. Мы провели в этот день одну из самых успешных за мою бытность там операций. А дело было так. Из оперативных разведданных стало известно, что в нашу зону пришла довольно многочисленная (до ста человек) банда из Пакистана, главарь которой имел все инструкции и полномочия для объединения приграничных сил боевиков. Рано или поздно это должно было произойти. В Пакистане прекрасно знали, что лидеры различных партий вели упорную борьбу за главенство в зоне ответственности.
   Для обеспечения фактора внезапности действовать надо было немедленно. Приняв решение локализовать и уничтожить "чужую" банду, начальник ММГ связался с оперативным дежурным ОВГ, который на наш запрос о проведении операции, монотонным, равнодушным голосом ответил: "Заявки принимаем до 12 часов". Немало времени пришлось потратить, прежде чем добро на операцию было получено. Возглавил операцию начальник штаба (НШ) ММГ старший лейтенант Смирнов Виктор Николаевич, координировал деятельность СБО разведчик, майор Иванов. Мне как старожилу этих мест поручили роль дозорного. Я хорошо знал кишлак Карлуки, в котором были замечены "чужаки", неоднократно его прочесывал. Первыми, для блокирования ущелья, еще затемно, вышли ополченцы. Основные силы на нескольких бронетранспортерах и "шишигах" с ополченцами, 82 миллиметровым минометом, СПГ-9, двумя АГС-17, прибыли к месту проведения операции с первыми лучами солнца. Увидев выбегающих в панике "духов", я занял позицию и открыл огонь, вслед за мной в бой вступили остальные. Взяв кишлак в подкову, мы начали выдавливать моджахедов в ущелье, где их уже ждали ополченцы. Видя это душманы стремились побыстрее покинуть кишлак и скрыться в горах. Внезапный огонь из засады ошеломил боевиков. Моджахеды стали в панике разбегаться по открытой местности, попадая под огонь наших бойцов и ополченцев, большинство из них предпочли сдаться в плен. Бой закончился также внезапно, как и начался. Ополченцы подобрали раненых и трофейное оружие.
   В это время от командования ОВГ поступил приказ срочно возвращаться на базу. Услышав о первых результатах боя, там несказанно удивились. Это и понятно, ведь не каждый день усиленная застава уничтожала крупную, до зубов вооруженную банду. 38 человек было взято в плен, а главарь - мулла Ибрагим и его ближайшие замы и командиры взводов были убиты. У одного из убитых командиров был найден полный список и фотографии всех моджахедов. В том бою мы впервые увидели на боевиках вместо полосатых халатов камуфлированную форму. Наши трофеи составили 5 гранатометов, три пулемета, 25 автоматов, 35 винтовок, 20 пистолетов и несколько мешков боеприпасов, примерно 300 килограммов весом. Было изъято много различных плакатов, брошюр, листовок, календарей и даже спичек с антисоветским содержанием, репортерский диктофон и много кассет.
   Кстати сказать, по итогам проведения образцово-показательной операции, которая в это же время проходила в Куфабском ущелье, и на осуществление которой были задействованы все основные силы Пянджского отряда и, возможно, московского, общей численностью 1500 человек, с привлечением больших сил афганцев и авиации трофеи были много скромнее, всего три ржавых ствола. Московский генерал, ради которого проводили Куфабскую зачистку был очень недоволен (это мягко сказано), тем, что якобы от него скрыли такую славную операцию, прошедшую в районе кишлака Карлуки.
   К нашей победе сразу же присоседилось несколько неизвестно откуда взявшихся разработчиков и организаторов. Начальник районного Отдела ХАД специально ездил в Кабул с докладом по результатам этой операции и возил для показа гранатомет на сошках китайского образца, добытый нами в том бою. Захваченными нами пленными интересовались все, даже главари местных вооруженных формирований. Они даже пытались договориться с местными властями об их передаче, но, получив категорический отказ, попытались захватить их силой. Тогда пленных срочно перевели к нам на базу, а затем вертолетом вывезли в Кундуз.
   Высокая активность в деятельности нашего СБО, нередко вызывало у руководства ОВГ, которую возглавлял подполковник Минин, беспричинные подозрения. Он несколько раз лично руководил широкомасштабными в зоне нашей ответственности, операциями, привлекая для этого довольно большие силы и средства, включая и постоянную поддержку с воздуха. Видя такие капитальные приготовления "духи", почему-то не шли в открытый бой, а верные своей тактике - отсиживались в горах. Как только войска уходили, душманы возвращались на свои места и тогда в дело вступал наш СБО.
   Однажды к нам прибыла большая колонна, в составе резервной ММГ с МБ, ДШМГ, а также батальон сарбозов и отряд ополченцев из других городов. Не застав "духов" врасплох, но, зная место жительства одного из главарей, подполковник Минин распорядился разрушить его жилище с помощью аммонита. Вернувшись после этого в город, руководство ОВГ направилось к местным властям в гости, на званный обед, предварительно поставив войскам задачу быть в готовности к движению домой, в Союз. Все вокруг было спокойно, ничто не предвещало каких-то осложнений, и потому некоторые из офицеров ОВГ даже не взяли с собой оружие.
   В это время главарь душманов, разъяренный вестью о том, что дом его разрушен, быстро собрал вооруженный отряд и пошел на штурм города, пытаясь любыми средствами добраться до центра, чтобы отомстить обидчикам. Вот тут-то руководство ОВГ наконец-то осознало, что противник в районе есть и довольно серьезный, раз средь бела дня атакует город. Город душманам взять тогда не удалось, но гостей они достаточно растревожили. Положение спасла минометная батарея, своим губительным для противника огнем. Вскоре ряды боевиков дрогнули и они в спешке покинули город.
   Среди наших войск тогда потерь практически бы не было, если бы не одна роковая случайность. МБ расположилась на небольшом участке нашей базы, над которым навис электрический кабель, который шел от дизельной к колодцу. Несколько офицеров, и я в том числе, неоднократно предупреждали минометный расчет об этом, и предлагали убрать его в другое место, но командир минометчиков заявили, что стрелять из того миномета они не собираются. Они полагали, что в скором времени отсюда уйдут. А тут вдруг средь бела дня разыгрался самый настоящий бой. И когда начался массированный огонь из минометов, то в суматохе расчет о нашем предупреждении забыл. Предположительно во время корректировки минометного огня, одна из мин попала в провод, в результате чего произошла трагедия. Позиция минометной батареи резервной забайкальской ММГ была накрыта своей миной, в результате чего осколками были поражены 28 человек, из которых шесть были тяжело ранены, троих из них так до госпиталя и не довезли. На этом печальные известия не закончились. Руководство ОВГ, спеша до темноты вывести войска к переправе, выбрало, казалось, самый короткий маршрут, по дороге, идущей у границе. Но, не пройдя от города и нескольких километров, колонна попали в засаду. В этом бою сгорело пять машин, в том числе командно-штабная машина (КШМ), БМП и бензовоз. С трудом вырвавшись из под обстрела, колонна спешно вернулась обратно на базу. Только через несколько дней, выбрав другой, более безопасный маршрут войска покинули наш район, и вскоре благополучно пересекла границу.
   Это был еще один урок и напоминанием всем нам, о том, что все более или менее важные дороги душманами постоянно минируются, и, что, по возможности, необходимо пользоваться проселочными дорогами и бездорожьем.
   Апрель 1983 года.
   Командование поставило нашему СБО задачу, помочь афганским ополченцам, произвести в одном из дальних кишлаков, смену боевого поста. Провести операцию поручили мне. До места мы добрались благополучно. Свои основные силы я рассредоточил на окраине кишлака за головным арыком в предгорьях и на высоте, а сам на бронетранспортере подъехал к боевому посту, блокирующему мост. Смена поста происходила в спешке, потому, что из кишлака по позициям ополченцев поста велся огонь. Чтобы разобраться в обстановке я поднялся на наблюдательный пункт и тут же попал под прицельный винтовочный огонь. Такая активность мне не понравилась и я, наметив точки для минометного огня, стал отходить к своему бронетранспортеру. У моста я застал интересную картину. Сапер, сержант Чернышов, обнаружил мину, по которой наш БТР уже проехал, рядом он нашел еще две. Мины были верхнего, нажимного действия, такие мы уже встречали не раз, и сапер быстро их разрядил. Мина, по которой мы проехали, вызвала у Чернышова особый интерес. Осторожно, с помощью кошки (мина могла быть на взводе) он вырвал ее из земли. Размер боеприпаса впечатлял. Если от обычной мины у БТРа отрывало колесо с редуктором и рвало днище, то этой хватило бы на то, чтобы поднять нашу машину в воздух. Последствия такого взрыва было трудно себе представить.
   Только мы разобрались с минами и собрались отъезжать от моста, как с тыла душманы открыли по нам плотный автоматный огонь. Пули, будто град в непогоду, настойчиво и сухо стучал по броне. Ополченцы не выдержали напора боевиков и начали быстро отступать к высоте, к колонне. Не успели мы отъехать от поста и сотни метров, как прогремел выстрел из гранатомета. Граната прошла мимо бронетранспортера. Опытный водитель маневрирую из стороны в сторону, просто каким-то чудом вырвался из зоны обстрела гранатометчиков к своим позициям. Наблюдавшие с высотки ребята потом рассказывали, что одна только мысль у них была в те минуты, как им придется вызволять наши трупы.
   Минометный расчет, получив целеуказание, начал методически обрабатывать кишлак. Противник тоже не остался в стороне и стал обстреливать наши позиции из своего миномета. В какой-то момент боевики нас чуть не накрыли, захватив в "вилку". Первая мина разорвалась впереди около ста метров, затем сзади. Минометчик лейтенантт Бацуев, увидев это, коротко бросил: "Это вилка" и, не дожидаясь третьего выстрела, быстро сменил позицию. Отступившие ополченцы идти в атаку уже не могли. Оставалось довольствоваться огневым противостоянием. Я вызвал вертолеты и они начали для устрашения обрабатывать окрестности кишлака. Сам же я решил атаковал район арыка на бронетранспортере. Броня хорошо защищала от пуль, и мы, используя огонь КПВТ и ПКТ, могли нанести противнику ощутимые потери. Душманы попав под плотный огонь пулеметов и автоматов десанта отступили в глубь кишлака под защиту дувалов и деревьев. Бой стал затихать. Афганцы сообщили, что на посту все в порядке, боевики уходят...
   Вскоре ушли восвояси и мы.
   8 марта 1983 года
   В этот день совместно с сарбозами и ополченцами в западном направлении от города проводилась очередная операция. Я на своем бронетранспортере находился на левом фланге, отрезанном от основных сил большим головным арыком. Наблюдая за местностью я увидел в бинокль организованно отходящую группу боевиков. В это время основные силы теснили "духов" вдоль дороги, проходящей по середине долины. Доложив об обстановке старшему начальнику, я предложил атаковать душманов с фланга. Получив добро и обещание поддержать мой маневр двумя бронетранспортерами, я приступил к переправе через арык. Мост оказался для бронетранспортера слишком хлипким, и препятствие пришлось преодолеть вброд. Душманы не ожидали нашего флангового маневра и в панике разбежались в разные стороны. Большая часть боевиков стремилось преодолеть дувал и укрыться в густой зелени сада. Некоторым это удавалось, но только со свинцовой начинкой в теле. Из-за плотного огня отстреливающихся "духов", сопровождавшие нас ополченцы отстали, и БТР вдруг оказался в тылу отступающего противника. Обещанное подкрепление не подошло, так как боевые машины не смогли с ходу преодолеть арык. Назад отойти я уже не мог, противник вел огонь со всех сторон. Так зайдя в тыл душманов, я оказался в окружении. Заметив потускневший взгляд бойцов десанта, я сказал первое, что пришло в голову: "Еще не вечер ребята! Я уверен, мы прорвемся".
   С одной стороны нас прикрывал высокий дувал, с другой небольшая тополиная рощица, за которой простиралось засеянное пшеницей поле. Здесь мы и приняли неравный бой. Чтобы нас не забросали гранатами, мы плотно задраили верхние и боковые люки. Пулеметчик и десант, огнем из всех видов оружия пресекали любые попытки душманов подобраться к нам поближе. Особое внимание уделялось вражеским гранатометчикам. Пущенные с дальних подступов гранаты нас не достигали и потому в цепи атакующих появились гранатометчики.
   Когда подошло подкрепление, душманы, больше не ввязываясь в бой, отступили в горы. Такими, хоть и небольшими победами мы стремились показать афганским сарбазам и ополченцам, что с моджахедами можно и нужно воевать. Для нас, в ходе боя было важно показать превосходство над противником, то, что мы его не боимся, а напротив подавляем не только силой оружия, но и своей выдержкой, бесстрашием, мужеством и братством. Население внимательно следило за ходом боев, и делало соответствующие выводы. Я помню, как вначале, местные ополченцы нехотя собирались на операцию, нехотя они и воевали. Потом это их отношение изменилось в лучшую сторону, они стали лучше воевать, стали смелее и отважнее, уменьшились потери. Ополченцы с гордостью рассказывали о захваченном в бою оружии. Лучшим трофеем для них считался АКМ или ППШ.
   Были среди афганцев и свои героические личности. Знал я командира группы Кадыра. Сначала он воевал на стороне моджахедов. Перешел на сторону власти после того, как главарь изнасиловал его сестру. Он его застрелил обидчика прямо в мечети и перешел на нашу сторону со всей своей группой и родственниками. Он был смел и отважен. Ему мы доверяли, потому, что знали, что у него обратной дороги нет. Учили воевать самостоятельно. Он самостоятельно проводил многие успешные операции по ликвидации и захвату в плен главарей. Помню, как однажды ночью он приволок, по заказу наших разведчиков, главаря одной из банд. За голову Кадыра моджахедами была назначена большая награда, за ним шла со стороны противника настоящая охота. Однажды на его группу было совершено внезапное нападение и местное командование попросило нас о помощи. Ни сколько не раздумывая, я по тревоге выдвинулся к месту боя, но опоздал. Кадыр погиб, пуля попала ему прямо в лоб. По другому быть и не могло, потому, что он всегда смотрел смерти в лицо.
   Даже уйдя из жизни Кадыр не давал покоя душманам. Полевой командир - преемник убитого им насильника, прислал группу "духов" для того, чтобы те разрыли могилу героя и обезглавили его. Кладбище было недалеко от нашей базы, и мы взяли могилу Кадыра под свою охрану, расставив там сигнальные мины. Три ночи пытались выполнить свою кощунственную миссию боевики, но так и не смогли. Мы навешивали осветительную мину и обстреливали окрестности кладбища из миномета и АГС- 17. Понеся ощутимые потери, эта группа, ни с чем, ушла обратно. Родственники героя были нам очень благодарны. Местные душманы на такой вандализм не пошли, им было достаточно смерти этого легендарного человека...
   Прошло много лет многое стало забываться. Но огненные дни, и ночи, проведенные в Афганистане, всегда будут теребить мою душу. У каждого есть свой взгляд на происходящие события. Все вышеизложенное, это мое, сугубо личное понимание афгана...

К О М А Н Д О Н Н А Б И

  
   Март 1985 года Балхская провинция. Демократическая Республика Афганистан.
   Из оперативной сводки Балхского провинциального отдела ХАД: "За последнее время в провинции резко активизировали свои действия боевики Исламского общества Афганистана. Отрабатывая деньги своих заграничных покровителей, полевые командиры участили нападение на военные колонны Афганской народной армии и подразделений Ограниченного контингента советских войск (ОКСВ) в ДРА. По заявлению Термезского погранкомиссара на участке пограничного отряда, продолжались обстрелы пограничных нарядов, попытки проникновения вооруженных банд и контрабандистов не территорию Советского Союза.
   В целях ослабления и дальнейшего предотвращения боевых действий со стороны боевиков Исламского общества Афганистана необходимо усилить подразделение царандоя и ХАД, дислоцирующиеся в Мавр-и-Шарифе и Ташкургоне, за счет армейских формирований и групп защиты революции.
   Необходимо активизировать оперативно-розыскную деятельность по выявлению баз и ярых сторонников исламского общества Афганистана (ИОА) и во взаимодействии с частями и подразделениями ОКСВ в ДРА, дислоцирующихся на территории Балхской провинции, подавить и уничтожить вражеские шайки и формирования бандитов"...
   Майор советских пограничных войск Наби Джалилов еще и еще раз перечитал оперативную сводку ХАД, особенно ту ее часть, где предлагалось путем увеличения плотности войск заставить боевиков сложить оружие, и про себя чертыхался.
   Не первый год воевал он в Афганистане, но в отличие от местного руководства, которое основную ставку в защите завоевания апрельской революции делало на силу, Наби смотрел на ежегодно возобновляющуюся бойню по-своему. С наступлением весны, как только дороги обсыхали настолько, что по ним могли беспрепятственно проходить транспортные машины, общим командованием проводились рейды по уничтожению разведанных за зиму баз боевиков и непременные "зачистки" кишлаков, где располагались исламские комитеты. Пока тяжелые, недостаточно маневренные бронеколонны доходили до цели, там ни боевиков, ни оружия, ни пропагандистской литературы уже не было. Пока колонна возвращалась домой, душманы ее, периодически трепали, не давая передыху, проводя настоящие минные, а иногда и ружейно-артиллерийские засады. В таких операциях зачастую были и потери, но, как обычно, все списывалось на войну.
   Видя малую результативность таких рейдов, Джалилов предложил командованию пограничной оперативно-войсковой группы перейти от чисто силового уничтожения боевиков к комбинированному. Из сообщений своих добровольных помощников Наби знал, что не только боевикам, но и некоторым полевым командирам уже порядком надоела эта военная игра под названием "Кошки-мышки".
   Начальник группы его поддержали. Но без обиняков сказал:
   - Твоя идея, ты и претворяй ее в жизнь.
   И вот он, переодевшись в форму офицера царандя, без оружия и всякого сопровождения, направился в кишлак, в котором по данным ХАД скрывался полевой командир Ага Назар. Он был жителем этого селения, имел среди селян авторитет борца за идеи ислама и потому, в случае необходимости, мог поставить под ружье не менее двухсот уроженцев этих мест.
   Наби уже не раз приходилось сталкиваться с отрядом Ага Назара в бою, и потому он прекрасно знал, что без команды полевого командира афганцы поля боя не покидали, в отличие от взаимодействующих с советскими пограничниками царандоевцев и сарбозов 17*. Те могли покинуть своих союзников в самый неподходящий момент и появлялись из своих нор, лишь тогда, когда враг оставлял поле боя афганским "победителям" для полного разграбления.
   На околице кишлака Наби встретил его давний знакомый, проверенный и надежный человек.
   - Пошли, - прошептал он, - нас ждут.
   Долго петляли они по узким кривым улочкам кишлака, пока не оказались у небольшой резной дверцы встроенной в высокую стену дувала.
   Человек трижды постучал, дверца тут же отворилась, и в проеме показалось недовольное лицо кишлачного старшины.
   У Наби невольно дрогнуло и учащенней забилось сердце. Кто ждет его там за этой резной дверцей, друзья или враги? Не повернуть ли, пока не поздно, назад? Но он усилием воли пересилил этот непонятно откуда нахлынувший ночной страх, и первым вошел во двор.
   Обменявшись традиционными приветствиями, Наби вместе с хозяином вошли в дом.
   В мужской половине жилища стояла настороженная тишина, небольшой светильник, прицепленный под потолком, то и дело выхватывал из полумрака то одно, то другое лицо. Казалось, что за большим достарханом расположились не самые уважаемые и авторитетные люди кишлака, а заговорщики, так непроницаемы и серьезны были их лики.
   Раскланявшись по обычаю и поприветствовав каждого из собравшихся, чем вызвал удивление и благорасположение собравшихся, Наби осведомился о здоровье собравшихся, о видах на урожай и только после того, как дослушал степенные ответы стариков, рассказал о цели своего визита.
   - Я знаю, что в ходе рейдов правительственных войск, охотящихся за отрядом Ага Назара, в первую очередь страдает ваш кишлак, красивейший и богатейший в долине. В ходе обстрелов и минирований гибнут люди, разрушаются дома и дуканы - все это не нужно ни вам, ни местным властям. Я предлагаю мир. Предлагаю отряду Ага Назара сложить оружие. Местные власти уполномочили меня на базе этого отряда создать батальон защиты революции, который будет охранять ваш кишлак Кайдар от других боевиков. Я закончил. Решайте.
   Лишь на мгновение в комнате воцарилась тишина, которая тут же взорвалась многоголосым гомоном. Кто-то требовал схватить Наби и предать шариатской казни - забить камнями, кто-то его оправдывал, кто-то стал на защиту.
   - Тихо, - призвал к порядку кишлачный старшина, - пусть скажет Ага Назар.
   В комнате вновь воцарилась тишина.
   - Я подумаю над этим предложением. О своем решении сообщу через три дня.
   Через месяц местность у кишлака Кайдар неузнаваемо изменилась. На господствующих высотках вокруг селения появились глинобитные башни, на дорогах появились посты и рогатки. Боевики из категории врагов перешли в разряд защитников революции, защищая теперь уже труд и жилища своих соплеменников от посягательства других исламских формирований.
   Теперь даже транспортные колонны ОКСВА беспрепятственно проходили по долине, не встречая засад, минных ловушек и обстрелов, чего раньше там было в избытке.
   Казалось бы пример мирного сосуществования даже в одной отдельно взятой долине, должен был хоть как-то повлиять на дальнейшую политику местных властей в отношении к оппозиции, но не тут то было. Восток, как говорится, дело тонкое. А где тонко, там и рвется. Нашлись в провинции у Ага Назара личные и кровные враги, которые и пошли строчить доносы. Узнав, от своих доверенных людей, что отряд его хотят заменить на подразделение сарбозов, а его арестовать, Ага Назар 29 апреля вместе со всем своим батальоном снялся с занимаемых позиций и ушел в плавни. На границе вновь резко обострилась обстановка, колонны как и прежде подвергались интенсивному обстрелу. Война с полевым командиром возобновилась, но уже на более обширной территории и с привлечением больших сил.
   На проведение очередной операции были брошены пограничные мотоманевренные группы, царандой, подразделения ХАД. Снова полилась кровь, запылали бензовозы, транспортные машины, пострадали жилища дехкан. Так ничего и не добившись за десять дней, операции, войска ушли на базу.
   И тогда на смену орудийному и пулеметному грохоту вновь пришла пора дипломатии. Местные власти вновь вспомнили о майоре Джалилове. Губернатор не сдержавший слова, данного полевому командиру, говорил громкие слова о дружбе между советским и афганским народом, о воинском долге и многом другом.
   - Кому, кому, а тебе я ничего не должен, - подумал тогда Наби, - не из-за того, что ты опять золотые горы обещаешь, я под пули пойду, а потому, что наших ребят жаль, - подумал он про себя. И не дожидаясь окончания монолога провинциального князька, просто сказал:
   - Я сделаю все, что в моих силах.
   Переодевание, ночные походы в поисках родственников и ближайших друзей полевого командира стоили Наби многих седых волос. Единственное, что спасало его от самых непредсказуемых последствий, были смелость и выдержка, а также знание языков и обычаев племен, населяющих провинцию. А смелость, как говорится - города берет. Долго ли, коротко ли, но Наби удалось наконец-то вновь выйти на Ага Назара.
   Но теперь они встретились уже не так как в первый раз. Полевой командир был готов разорвать офицера за то, что тот его обманул. Наби стоило большего труда, чтобы разубедить его в том, что он нисколько не виноват. Только после того, как он в доказательство своей правоты показал несколько писем и наветов его врагов, Ага Назара, сменил гнев на милость.
   - Я знал, что ты не враг мне, но не хочу, чтобы меня обманули второй раз.
   - Я могу отвечать только за то, что зависит лично от меня, - откровенно признался Наби, - но я не хочу крови.
   - Я верю тебе, ты человек смелый. Лишь поэтому я сегодня с тобой говорю. А крови я не хочу, так же как и ты. Кто-то там наверху хочет продолжения войны между нами. Но моим джигитам все это надоело. Они молоды. Им надо засевать пустующие поля, строить жилища, растить детей...
   Ага Назар решил испытать судьбу еще раз. Через несколько дней он вывел из плавней половину своего воинства. Остальные, преданные однажды, уже не верили ничему.
   Вновь как и прежде отряд Ага Назара начал обживать свои полуразрушенные башни и посты, а над долиной вновь воцарили мир и спокойствие.
   Молва о миротворческих успехах Наби быстро облетела приграничные кишлаки. Через несколько месяцев благодаря и его плодотворной деятельности в Балхской провинции Афганистана вдоль линии границы с Советским Союзом была образована, так называемая, благоприятная полоса, где не было ни одного отряда боевиков. Именно поэтому в сердцах местных дехкан, с которыми Наби всегда стремился жить в мире и дружбе, всегда помогал чем мог, и даже частенько бывал третейским судьей в самых сложных спорах, он до сих пор остался смелым и мудрым человеком, легендарным командоном Наби.
  
   Душанбе - Иркутск - Москва 1997 год.
  

КАРАВАН НЕ ПРОШЕЛ

   Только много позже после вывода советских войск из Афганистана стало известно о том, что в афганской войне принимали участие и Пограничные войска, основная цель боевой деятельности, которых, состояла в том, чтобы обезопасить наши южные границы и мирную жизнь людей на советской территории. А также оказать помощь афганским властям в приграничных районах в защите, укреплении и расширении их позиций, в борьбе с военными формированиями исламской оппозиции.
   В одном из свих интервью по поводу ввода пограничников в Афганистан, начальник пограничных войск СССР в период с 1972 - 1989 гг. генерал армии В.А. Матросов сказал: "Реально мы стали появляться там (в Афганистане) с 1980 года, а потом и афганцы вошли во вкус: что-то не получается - они нас просят: помогите!
   Мы откликнулись. Хотя тут важно выделить один момент: для пограничников интернациональная помощь была как бы вторичной. Главное, для чего они туда вводились, - обеспечить безопасность государственной границы СССР. И эту задачу знали все - от солдата до генерала".
   Надо отдать должное, что пограничники восприняли ввод их в северные провинции Афганистана с глубоким пониманием важности защиты границы и проявили себя истинными интернационалистами. Не берусь судить, как поступали военнослужащие 40-й армии, но солдаты, сержанты и офицеры пограничных войск относились к местному населению, как к своим людям, защищая их от душманов и оказывая им постоянную материальную помощь. Понятие интернационализма сливалось с патриотизмом. Это вынуждена была признать не только администрация демократического Афганистана, но и некоторые руководители на Западе. Еще до того, когда в нашей стране в Афганистане ввод пограничных войск содержался в строжайшей тайне, премьер-министр Великобритании М. Тетчер в одном из своих выступлений, говоря о пограничных войсках, находящихся в Афганистане отметила, что пограничники лояльно относятся к населению, оказывают им всяческую помощь, тем самым достигают успеха.
   Именно этим, а также большим профессионализмом и истинной заботой командиров о подчиненных можно отметить тот факт, что за всю афганскую войну потери пограничников были минимальными (за всю войну погибло и скончалось от ран 500 человек) и не один человек не пропал без вести.
   Об одном из таких командиров наш рассказ.
   В 1983 году боевое подразделение старшего лейтенанта Николая Жиронкина было включено в состав десантно-штурмовой группы Восточного округа, которым командовал подполковник Барсуков (будущий Герой Советского Союза), и направлено в дислоцировавшийся близ кишлака Гульхана сводный боевой отряд.
   В то время местность в этом горном районе буквально кишела душманами. Это и понятно, ведь здесь проходили многочисленные горные тропы и караванные пути, по которым из Пакистана тянулись бесконечные караваны с оружием. В этих условиях пограничникам, введенным в Гульхану в 1983 году, немалых сил стоило шаг за шагом расширять зону своего влияния, планомерно перекрывая пути доставки оружия и другой контрабанды, оттесняя душманов все дальше к пакистанской границе.
   Подразделение Николая Жиронкина, подобно многим другим, большую часть времени проводил в засадах, в местах возможных передвижений боевиков. Как правило группа десантировалась с вертолетов где-нибудь высоко в горах, брала под контроль ущелье, в котором могли появиться душманы, и ждала.
   Ждала, когда покажется неприятель. В необжитом месте, часто прямо на снегу, без возможности развести костер и поесть горячей пищи пограничники в течение нескольких дней, в постоянном напряжении следили за горной тропой, стараясь своевременно обнаружить очередной караван. Бывало, что так и улетали на базу несолонахлебавши. Но чаще засады заканчивались боем. И здесь уже многое зависело от профессионализма и стойкости каждого бойца и организаторских способностей командира.
   Отсидев в засаде положенное время, все, как дождя в засуху, ждали появления вертолетов, чтобы те побыстрее унесли их из этих стреляющих, чужих гор назад, на базу. А там - короткий, в два-три дня отдых и отправка на новое задание, на новую "точку".
   26 декабря 1983 года разведка сообщила о движении со стороны пакистанской границы крупного каравана моджахедов численностью более трехсот человек. Возглавлял его известный в афганском приграничье полевой командир Нажмуддин, личность яркая и неординарная. В свое время он учился в одном из советских вузов, отличался хорошими военными познаниями и считался в Восточном Афганистане серьезным противником. В операции по блокированию и уничтожению каравана с оружием были задействованы несколько боевых подразделений. Одна десантно-штурмовая и две мотоманевренные группы Пограничных войск.
   Так получилось, что в этот день Николай Жиронкин только-только вернулся из очередной засады. Уставшие за многодневное "сидение" в горах бойцы, прибыв на базу, в предвкушении заслуженного отдыха разошлись по своим землянкам. Кто-то приводил в порядок оружие, кто-то плескался в умывальнике, а кто-то решил заняться постирушкой, и ремонтом одежды, уж очень за время операции все поизносились. Однако отдыха не получилось. Уже через два часа командир десантно-штурмовой группы, в которую вошла и застава Николая Жиронкина, получил приказ перекрыть ущелье, по которому проходил маршрут движения вражеского каравана. Оказалось, что караван обошел стороной ранее выброшенную в горы засаду. Руководитель операции был краток. Десантироваться на пути движения душманов и во что бы то ни стало остановить их продвижение вглубь афганской территории. Вскоре Николай Жиронкин во главе передового отряда из пятнадцати человек вылетел на вертолете в указанный район.
   Винтокрылая машина приземлилась на высоте около трех с половиной тысяч метров. Воздух там был столь настолько разряжен, что вертолеты, высадив десант, не смогли сразу взлететь, и чтобы подняться, им пришлось сливать из баков горючее. Между тем погода начала резко ухудшаться. Под напором шквального ветра, грозящего перейти в настоящую пургу, крепчал мороз. Едва вертолеты улетели, как небо заволокли густые черные тучи. И тогда всем стало понятно, что остального десанта ждать не стоит. Жиронкин и полтора десятка его бойцов остались один на один с разбушевавшейся стихией, и неуклонно приближающимся вражеским караваном.
   Впрочем, бойцам предаваться унынию было некогда. Еще с тех пор, когда Николай учился в Алма-Атинском пограничном училище, он на всю жизнь запомнил слова преподавателя по инженерной подготовке подполковника Серого: "Если командир еще не решил как наиболее полно и четко выполнить боевой приказ, то первым его командой по прибытию на место должна быть - "Окопаться!"" В афганском приграничье, где обстановка меняется слишком часто, только зарывшись в землю можно было не только дать врагу достойный отпор, но и свмыми малыми силами обращать противника в бегство. Именно поэтому до наступления темноты отряду необходимо было полностью подготовиться к бою. Оборудуя позиции, бойцы, одновременно, вели непрерывное наблюдение за ущельем, где в любой момент могли появиться боевики. В том, что бой неизбежен, никто не сомневался. Надежда на то, что быстро сгущающаяся темень и непогода остановят душманов, была мало вероятной. Прекрасно ориентируясь в горах, моджахеды быстро и беспрепятственно передвигались по только им ведомым тропам и караванным путям, кроме того они умело использовали знание местности не только днем, но и ночью.
   Пограничники быстро закончили рытье окопов, после этого занялись оборудованием командно-наблюдательного пункта (КНП). Николай был под два метра ростом, и ему нелегко было подготовить себе достойное укрытие. Зная об этом, бойцы старались побыстрее закончить оборудование своих позиций, чтобы потом ненавязчиво, как бы, между прочим, помочь командиру. Командир постоянно чувствовал эту неброскую заботу своих подчиненных и старался всем, чем мог отплатить им, тем же. Где бы это небольшое и дружное подразделение не было, Николай заботился о своих бойцах, словно наседка о цыплятах, вникая в самые мелочи солдатского быта. Будь то на базе, или на операции он всегда осознавал свою ответственность за их здоровье и жизни. Иногда готов был сам выполнить опасную задачу, лишь бы беспричинно не рисковать жизнью подчиненных...
   Часа через два наблюдатель доложил, что вдалеке показалась душманская разведка.
   - Один, два, три...- считал Николай появившихся из-за скалы боевиков. Досчитав до пятнадцати, он сбился. Вслед за разведкой в ущелье, под усиленной охраной, неторопливо втягивался караван, во много раз превосходящий по численности небольшой отряд пограничников.
   Николай сразу же доложил о появлении противника на базу. Приказ был коротким и категоричным: - "Затаиться и ждать! Ничем не выдавая себя караван пропустить". И в самом деле, просто невозможно было представить, что небольшая горстка солдат сможет удержать многократно превосходящего по численности неприятеля.
   Однако ситуация сложилась не в пользу пограничников. Несмотря на то, что бойцы предприняли все возможные меры маскировки, душманская разведка все - таки обнаружила засаду. Избежать боя не удалось.
   Тишину распороли хлопки первых выстрелов. Ведя прицельный огонь, пограничники заставили душманов отойти и залечь за камнями. Перегруппировавшись, боевики пошли в атаку. Проявляя завидное мужество и мастерство, пограничники сумели отбросить противника. Моджахеды несколько раз поднимались в атаку, но их надежды на то, что "шурави" без боя оставят свои позиции, с каждым разом становились все более призрачными. Бой продолжался почти всю ночь.
   К рассвету боевой запал моджахедов выдохся окончательно и они, подбирая раненных, отошли в глубь ущелья. Проверив наличие бойцов, Николай мысленно перекрестился "Слава Богу! Все живы!". Видя, что силы пограничников на пределе (что и говорить от лютого мороза даже автоматы стреляли с задержками), он то и дело старался приободрить своих бойцов:
   - Осталось самая малость, с рассветом обязательно придут наши! Когда душманы, после очередного отступления, начинали поливать сопку из всех видов оружия, Николай командовал:
   - Всем на дно окопов! Никому не высовываться! За "духами" я понаблюдаю сам.
   Даже не видя в темноте лиц своих солдат, Николай, по их отдельным негромким репликам, приглушенном говору, мог понять, что они, эти молодые парни от сохи и от станков не только не боятся врага, но и безмерно горды тем, что несмотря ни на что выдержали его настойчивый натиск, и остались живы. Они были готовы удерживать свои позиции столько, сколько будет необходимо, во всяком случае, до тех пор, пока не закончатся патроны. И еще одно согревало тогда души этой небольшой горстки бойцов на продуваемой всеми ветрами сопке - непоколебимая надежда на скорую помощь товарищей. И недаром. Едва разошлись тучи, как послышался долгожданный рокот винтокрылых машин.
   Звено вертолетов с ходу атаковало рассыпавшихся среди камней моджахедов. Неожиданно мощный ракетно-бомбовый удар вверг боевиков в неописуемую панику. Подоспевшая на нескольких вертолетах десантно-штурмовая группа довершила разгром каравана. Оставшиеся в живых боевики бежали в горы, бросив на произвол судьбы и караван, и оружие с боеприпасами.
   Десантно-штурмовая группа Николая Жеронкина, без потерь, с честью выдержала натиск превосходящих сил противника, обеспечив тем самым успешное завершение всей операции.
   После этих событий, позиции моджахедов в районе Гульханы были основательно подорваны. Они уже больше не решались перевозить оружие крупными караванами.
   У Николая Жиронкина, за время его службы на территории Афганистана было еще много больших и малых стычек с моджахедами, но на всю жизнь он запомнил именно этот бой. И рассказывает он о нем обычно с чувством нескрываемой гордости за себя и своих бойцов. Что ж, ему есть чем и кем гордиться!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

В А Р З О Б С К А Я И С Т О Р И Я

  
  
   Расположившись за небольшим кухонным столиком, приткнутым в самый угол тесной комнатушки офицерского общежития, мы пили зеленый чай, который хозяин, подполковник Валерий Забуга, когда-то привез из солнечного Душанбе. Рядом, предано глядя в глаза, извивался в ожидании ласки белый пудель, явно таджикских кровей, по имени "Дух". Кок-чай своим ароматом и тонким вкусом навевал полусонные азиатские воспоминания. Размеренная беседа двух однокурсников, когда на свет из потайных уголков памяти выносятся самые сокровенные мысли и воспоминания была внезапно прервана радостным лаем пса.
   - Кого там нелегкая принесла? - проворчал Валера и нехотя пошел отворять дверь. Наталья - супруга Забуги - с пацанами отдыхала где-то в подмосковном доме отдыха, так что мы никого не ждали.
   - А вот и я! - сказал неожиданный гость, напряженно улыбаясь.
   - Откуда? - спросил ошарашенный хозяин, хотя это было ясно и без слов.
   - Из Душанбе, пролетом...
   Вскоре, потеснившись, мы устроились за столом втроем. От гостя исходила какая-то тревожащая, будоражащая кровь аура. Даже здесь, в нескольких тысячах километров от стреляющей границы, обожженное солнцем лицо, сухие, плотно сжатые, губы и стального блеска глаза, как и все его существо не могли оттаять от смертельного холода война.
   Только после второго стакана, который был осушен залпом он, скорее из вежливости, спросил о нашей столичной жизни. Не дожидаясь ответа, огорошил хозяина вопросом:
   - Помнишь Абдуллу?
   Встретив недоуменный взгляд Валерия, пояснил:
   - Ну того, твоего любимчика из Варзоба?
   - Кажется, припоминаю...
   - Так вот, после окончания курсов младших лейтенантов его назначили начальником тыловой таджикской заставы.
   - Ну и что? Я ведь всем говорил, что из Абдуллы толковый офицер получится, - вставил свое слово Забуга...
   - А ты выслушай до конца, - недовольно пробурчал гость, - недавно он со своей заставой, взяв оружие и боеприпасы, перебежал на сторону непримиримых и теперь все то, чему ты его научил, применяет против нас. Такие вот дела...
   Хозяин, явно пораженный неожиданной новостью, молчал.
   Гость устало потянулся, намекая, что не прочь бы прилечь с дальней дороги.
   - Прими душ сначала, - прервал затянувшееся молчание Забуга. "Таджик" нехотя поднялся и заковылял в ванну.
   - Кто такой Абдулла и какое он имеет к тебе отношение? - заинтересовался я, предвидя необычную историю. Уж кто-кто, а Валерка еще с курсантских пор умел заинтриговать слушателей своими красноречивыми рассказами.
   Вот, что я от него услышал:
   "Стояли теплые солнечные дни бабьего лета, когда я получил команду прибыть к начальнику кафедры, и потому, не помня за собой никаких проступков и грешков, терялся в догадках о цели вызова, на всякий случай готовясь к худшему. И когда полковник с ходу объявил, что мне предлагается убыть в Таджикистан, спокойно сказал:
   - Вопросов нет. Прошу уточнить время и место.
   Начальник явно не ожидал такого быстрого согласия и даже немного опешил.
   - Две недели на сборы хватит?
   - Хватит! Разрешите идти?
   Несмотря на показную браваду, на душе было неспокойно. В голову лезли всякие мрачные мысли. Это понятно, ведь не к теще на блины ехал. Всполохи боев на таджикской границе не сходят с экранов телевизоров, да и в газетах информация не больно-то радует. В республике - анархия, постоянные угрозы, убийства. Откровенно говоря, не так за себя страшно было, как за семью. Особенно угнетало отсутствие постоянной крыши над головой. Пять лет скитаний с квартиры на квартиру и перспектива получения жилья лишь в невообразимом будущем отнюдь не способствовали подъему боевого офицерского духа. Свербила мрачная мысль, не дай Бог, что случится, жена и дети без квартиры останутся, по миру пойдут. Пока до дома дошел, немного приободрился, положившись на судьбу и оптимистичное русское "авось".
   Радовало то, что не один в Таджикистан ехал. Военный институт представляла многочисленная братия преподавателей и специалистов. Попались меж нас люди бывалые, из тех, кто успел побывать на юге раньше, транзитом из Афганистана. Наслушавшись их советов, собирались в Таджикистан, как на необитаемый остров: запаслись одеждой, обувью, продуктов кое-каких прихватили.
   Две недели, представленные на сборы, прошли в заботах и суете. Наказав старшему сыну - Максиму быть за хозяина в доме, то бишь в очередной снимаемой комнатушке, потрепав за вихры младшего Алешку, расцеловавшись с удрученной новой напастью женой, направился к автобусу. Не люблю прощания. Прошу водителя побыстрее трогать. Прощай суетливая и беззаботная Москва!
   Здравствуй неизвестный, грязный, стреляющий Душанбе!
   На летном поле аэропорта нас уже ждали. Загрузили в автобус и повезли в неизвестность. "Риссовхоз", - успел кто-то прочитать вслух название, красующееся на ржавой покосившейся арке. Две недели адаптировались мы к местной обстановке с помощью то и дело наезжающих из Душанбе, офицеров и генералов российских погранвойск. Всякого насмотрелись. Одни пугали, другие увещевали, третьи обещали золотые горы. В конце концов мы поняли, что здесь мы в общем-то не особо-то и нужны. Высококвалифицированных военных педагогов использовали, где придется. Мне достался особо боевой пост - БИП 8*. Однажды информационный поток, хлынувший на мою грешную голову с границы, чуть было не смыл меня из списков штаба пограничной группы, но это уже другая история.
   Не знаю, отходчивостью генерала или божьим проведением, но я все-таки остался на плаву. Кто знает, сколько бы мне еще пришлось болтаться по воле ветра и начальства в ожидании очередного информационного паводка, если бы не распоряжение командующего о формировании курсов младших лейтенантов для пополнения офицерскими кадрами, как российской группы погранвойск, так и погранвойск Таджикистана.
   Халдеи с воодушевлением взялись за эту трудную, но хорошо знакомую каждому преподавательскую работу.
   Курсы были созданы на базе некогда знаменитого санатория КГБ "Варзоб". Нас расселили в небольшие коттеджи, курсантов - в основном корпусе. Завхозом и по совместительству поваром курсов приставили сторожа Сулеймана, по мошеннической роже которого без особого труда можно было догадаться, что разграбление и опустошение санатория происходило, и будет происходить впредь, не без его посильного участия. Вскоре у офицеров его имя стало нарицательным. Если кто-то хотел сказать, что отвратительно пообедал, то обычно мрачно бурчал: "Как у Сулеймана". Бывалые, конечно сразу же отказались от услуг прижимистого и хитрого повара и, восстановив некогда потерянные связи с "народом", во всеобщих обличениях Сулеймана участие не принимали. Глядя на них вскоре и остальные, поняв всю тщетность увещевания пройдохи, занялись поварским искусством вплотную. О чем до сих пор нисколько не жалеют.
   Через месяц начали прибывать наши курсанты - таджики.
   Признаюсь откровенно, первое впечатление от встречи с ними было самым отвратительным. Стоит строй разношерстный и разномастный. Перед строем мокро от плевков - все употребляют "нас"- легкое наркотическое вещество. Командир, с трудом построив и выровняв их, докладывает мне, курсанты же продолжают курить и плевать себе под ноги. С трудом сдержался. Пригрозил, что если еще раз увижу подобное - отчислю виновных. Никто, конечно, мне таких прав не давал, но угроза подействовала.
   Я вел курс административно-служебной деятельности погранвойск на четырех учебных заставах. Контингент подобрался самый разнообразный. Основная масса курсантов - это полуграмотные, забитые крестьяне, оторванные от земли, от дома, ничего в своей жизни не видевшие кроме насилия и разрухи. Но среди них попадались солдаты с солидным боевым опытом и относительно высоким интеллектом. Это в основном, горожане, в свое время не сумевшие поступить в ВУЗы и поставленные перед необходимостью идти на службу в Российскую группу погранвойск. Для многих, в сегодняшнем Таджикистане, это порой единственная возможность хорошо заработать и прокормить семью. В национальных войсках зарплату почти не платят, бывает, что даже на продукты денег не хватает.
   Об их уровне образования говорит такой, довольно характерный случай, произошедший на занятиях:
   Растолковываю понятие "граница". Вижу, один из курсантов усердно тянет руку:
   - В чем дело? - спрашиваю.
   - Командир, очень прошу, медленно!
   - Как медленно?
   - Как урюк поспевает.
   Склоняюсь над его тетрадью и вижу печатные каракули.
   - Ты в школе учился?
   - Да, командир.
   - Сколько лет? - Два...
   И это говорит человек, который через несколько месяцев станет офицером.
   На перерывах, замечаю, курсанты кучкуются на две разные группы. Позже узнал, что все здесь делятся не на роды и кланы, а на "вовчиков" 9* и "юльчиков" 10*.
   Ревностно относятся к тому, к какой группе я подхожу. Как врожденный дипломат дозирую. Если сначала общаюсь с "вовчиками", то в следующий раз иду к "юльчикам", и наоборот. Конфликтов на этой почве не было, все в рамках принятых здесь правил игры.
   Меня поражала неимоверная, прямо фанатическая тяга таджиков к знаниям, вполне возможно, это просто врожденное крестьянское, ломовое трудолюбие. За что бы они не брались, все хотели познать до основ. Не раз, будучи дежурным по курсам, я неоднократно замечал, как курсанты переписывали конспекты ночами. Учебников для них не было, так же как и у нас не было необходимых пособий, поэтому все то, что мы вспоминали, курсантам приходилось скрупулезно переписывать в тетради.
   Конечно, знания, которые они получали, были до предела упрощены, иначе они их просто бы не усвоили. Это не удивительно, потому что уровень восприятия большинством окружающего мира был, порой, самым дикарским.
   Предлагаю вводную: к вам на заставу пришел директор совхоза, чтобы исправить в списке членов бригады, работающей вблизи границы одну фамилию, секретарша ошиблась. Ваши действия?
   Тянет руку великовозрастный курсант, который за боевые заслуги награжден медалью.
   - Говори!
   - Убью!
   - Кого? Зачем? - спрашиваю удивленно.
   - Секретаршу! Чтобы другие не ошибались!
   Логика дикаря, но логика!
   Спрашиваю, какие стихийные бедствия более опасны для людей в пустыне.
   Одни вполне серьезно отвечают:
   - Наводнение!
   Другие:
   - Камнепады, сели!
   Из ответов можно понять, что в первом случае отвечали жители долин, во втором случае - горцы. Каждый из них по-своему прав, потому что о пустыне у многих самое смутное представление.
   В общем, всем нам было взаимно интересно общаться и друг от друга интеллектуально обогащаться.
   Таджикские наши познания, естественно, не ограничивались общением с подопечными, ведь между учебными днями, хоть и изредка, но вкрадывались и выходные, и тогда мы дружными, сплоченными группками разбредались по Душанбе. Всякое бывало за полгода, но не припомню случая, чтобы кто-то из местных оскорбил или угрожал чем-то мне. Если кому-то из нас когда-то и достававлось, то только потому, как позже выяснялось, что потерпевший действием или словом оскорбил таджика.
   Позже приходилось ходить по городу и в одиночку. Если на пути попадались таджики и дорогу не уступали, я командирским голосом говорил:
   - Дорогу! - и они молча расступались.
   С первых дней пребывания в Таджикистане, я уяснил, что здесь уверенность и силу не только признают, но и уважают!
   А, в общем, Восток - дело тонкое!
   Однажды на занятии я предложил своим курсантам вводную, которую обычно предлагал третьекурсникам военного института. Значилась она у меня под названием "Пробежка". Коротко содержание:
   Через две-три недели после прибытия молодого лейтенанта на границу, начальник заставы назначает его старшим дозора вдоль линии границы. И вот он, вчерашний выпускник, во главе пяти самых опытных солдат и сержантов шествует буквально в нескольких шагах от линии, за которой простирается сопредельная территория.
   Лейтенант чувствует ответственность, гордость и легкое головокружение от радужных мыслей, но на десятом километре в голове у него бьется лишь одна мысль - скорее бы выйти на стык. В училище он был неплохим спортсменом, иногда и на марш-броске таскал на себе других. Но это было там, далеко и давно, а сейчас ноги становились ватными, пот заливал лицо. Изменилось поведение подчиненных. Улыбаются, перемигиваются меж собой, предлагают помощь. И тогда он начинает понимать, что его "тащат", то есть незаметно делают все, чтобы он с непревычки в конце-концов "отключился". Впереди идущие то ускоряли, то замедляли шаг, сержант - замыкающий то и дело "наступал на пятки". Такое движение кому хочешь дыхание собьет. Солдаты делают вид, что с готовностью выполняют все его команды, на деле - продолжают волынку.
   И перед глазами измученного лейтенанта встают картины одна позорнее другой, как его, выбившегося из сил, тащат к машине, ожидающий на стыке, как об этом, смеясь ему в глаза, говорят на заставе. Что делать, как избежать позора? Ответы будущих офицеров поразили меня так, что я долго не мог прийти в себя:
   - Отдать все свое снаряжение солдатам и идти налегке, - предложил один.
   - Избить непослушных палкой, - предложил другой.
   - А если вокруг степь? - усложнил я задачу.
   - Тогда отобрать автомат и прикладом...
   Кто - предлагал пристрелить виновников, забить их камнями...
   - А я бы создал обстановку и к каждой подозрительной кочке, кусту, сопке гонял бы их, а сам оставался на месте наблюдать за местностью, - этот довольно - таки оригинальный ответ наконец вывел меня из транса. Выше среднего роста, худощавый таджик с клоком седины в густых черных волосах и вызывающей полуулыбкой - полуоскалом и запомнился мне тогда. Звали его Абдуллой.
   Силой духа, упорством и высокомерным отношением к однокурсникам он отличился и раньше, а этот внезапный блеск интеллекта сразу же выделил его из пестрой, но однородной в своем большинстве, массы курсантов.
   Опять же, в отличие от большинства, он не приставал ни к "юльчикам", ни к "вовчикам", сторонился толпы, льнул больше к офицерам - преподавателям. Незадолго до окончания курсов, я пригласил Абдуллу к себе, и мы далеко за полночь беседовали с ним про жизнь.
   Абдулла воевал уже несколько лет. Сначала в рядах оппозиции, потом перешел на сторону правительственных войск. Отличился в боевых действиях на границе и по рекомендации командования перешел служить к Таджикским пограничникам.
   В одном из многочисленных боев был ранен, награжден медалью. Кровью и потом заслужил звание сержанта. И вот сбывается его давнишняя мечта, скоро он станет офицером. Я чувствовал неприкрытую, искреннюю радость человека, неимоверными усилиями достигающего своей высокой цели.
   Абдулла трезво оценивал обстановку, сложившуюся в Таджикистане и на границе, раскрыл мне глаза на истинное положение вещей, обрисовал близкие и дальние перспективы. Сегодня, вспоминая его прогнозы, я неожиданно ловлю себя на мысли, что еще тогда, в учебке, Абдулла предсказал многое из того, что свершилось в Таджикистане сегодня, и в общих чертах, наверное, намекал мне на безысходность своей будущей карьеры и возможность своей дальнейшей переориентации, то бишь предательства.
   Прощаясь, перед нашим отъездом в Москву, он твердо сказал, я слово в слово запомнил:
   - Скоро, очень скоро обо мне заговорят, командир!
   - Что-ж, он свое слово сдержал, - заключил Забуга, - вот такая брат история!"
   Смыв пыль, гость из чувства такта не стал беспокоить нас и, расположившись на пустующем диване, отдавал должное сну. Валера заботливо укрыл его одеялом.
   - "Духи, духи", обходят, гады! - хрипел сквозь сон офицер, тяжело переворачиваясь на бок. Ему тревожно и сочувственно подвывал дворовый пес "Дух".
   - Не навоюются никак, - грустно сказал хозяин и тихонько, чтобы не потревожить друзей, вышел из спальной.
  
   Москва 1996 г.
  
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023