- Но, товарищ полковник, я все продумал, просчитал... И, ко всему прочему, это человек, которому я спас жизнь, наконец...
Этот последний аргумент майор Русаков берег на самый крайний случай. Он не любил распространяться о своих афганских похождениях. А тот случай был, что говорится, не самым геройским в его жизни. Полковник Алексеенок вопрошающе взглянул на Русакова и сказал свое знаменитое:
- Ну-т-текс, батенька, - что в обиходе означало не что иное, как "мели емеля, твоя неделя". От этих слов напряжение, с которым Русаков только что доказывал свое право на риск, спало, он грустно улыбнулся.
- Ну, честное слово, Александр Васильевич. Было дело.
- А что же ты мне раньше об этом самом деле, сукин сын, не рассказывал, - в глазах полковника блеснули гневные огоньки.
- Ты же не в парк погулять идешь, садовая твоя голова, а во, что ни на есть, самое осиное гнездо попрешься. Головы лишиться можешь!
- Ты должен рассказать мне об этом человеке все, без утайки, - строго и в то же время по-отечески тепло не приказал, а попросил полковник.
- Единственное, о чем я вам не рассказал раньше - это о моем первом знакомстве с Магомедом, которое произошло лет десять назад в афгане. Но этому есть свои причины. Прежде всего, потому, что для меня воспоминания эти, словно соль на рану. Освобождая из плена Магомеда я потерял своих самых лучших ребят. До сих пор не могу себе простить этого. Я прошу вас товарищ полковник об одном, чтобы эта моя небольшая исповедь осталась между нами.
- Хорошо!
- Я был командиром разведвзвода. Стояли мы в глинобитной крепости, недалеко от города Акчи, в одной из северных провинций Афганистана. Бросили нас туда для прикрытия очередного вояжа генерал-губернатора, который инспектировал, а проще говоря, собирал дань со своих вассалов в Акчи. Проходит день, два, три, неделя - а о нас словно забыли. С башни крепости наблюдатели ежедневно докладывали, что кавалькада УАЗиков и "шишиг" с личной охраной губернатора беспрепятственно курсировала по кишлакам и селениям зеленой долины. Наша помощь им была не нужна. Да и кто посмеет тронуть высшего сановника, который управлял провинцией при Дауде, при Тараки, при Амине и, наконец, при Кармале. Так что наше присутствие там было делом ненужным, скажу больше - вредным. От нечего делать воинская братия, защищенная со всех сторон высокими стенам, проводила дни праздно, позабыв о душманах, и постоянно существующей опасности.
По долгу службы мне частенько приходилось контактировать с начальником улусвольского отдела ХАД Хакимом. Однажды он сообщил мне неожиданную весть. Недалеко от Акчи, в одном из кишлаков, в банде инженера Ахмеда живет пленный советский специалист. Хадовец на карте показал кишлак и даже квартал, где обитал пленник. Он сообщил также, что инженер Ахмед со своими людьми в тот период находился в горах, оставив для охраны своего логова всего десяток-другой боевиков. По данным хадовца, боевики должны были возвратиться не раньше, чем через три-четыре дня.
Я попросил Хакима немного задержаться и пошел к командиру нашего сборного отряда майору Хорькову. Доложил ему обо всем. Майор связался по радиостанции с базой. Через час поступила команда подготовить операцию по освобождению пленного. На разработку плана и подготовку давалось двенадцать часов. К утру все должно быть готово.
На совместном совещании мы приняли решение переодеть группу бойцов, которой предстояло освободить пленника, в афганские одежды, и на грузовике доставить прямо к жилищу инженера Ахмеда. Хадовец согласился быть проводником и "командиром" отряда, так как никто из нас на фарси не разговаривал. Казалось, все было учтено до мелочей: и потрепанная одежда, и взятые напрокат в отряде защиты революции, которым командовал хадовец, автоматы, ствольные коробки которых от частого употребления были отполированы до блеска, и тентованый, видавший виды купеческий грузовик.
Но, как говорится, мы предполагаем, а бог располагает. В общем напоролись на засаду из которой смогли выкарабкаться только после ожесточенного боя, потеряв при этом троих ребят. С трудом уничтожив охрану, мы приступили ко второму этапу операции - освобождению пленника.
В дверном проеме сарая, служившего тюрьмой, еще дымящимся от взрыва гранаты, словно тень показалась фигура полутрупа-получеловека в окровавленных лохмотьях.
Высокий, черноволосый с кавказским орлиным носом пленник ну никак не походил на шурави. Это и был Магомед. Избитый, истощавший, больной. Он с трудом доковылял ко мне и, улыбаясь сквозь слезы, сказал:
- Спасибо, лейтенант, спасибо, ребята, - и тут же рухнул без чувств на землю.
Подобрав убитых, мы с предельной осторожностью двинулись в обратный путь.
Так прошло мое боевое крещение, в котором я получил всего лишь легкое ранение и потерял троих своих лучших бойцов. Гибели ребят я себе до сих пор простить не могу...
- Но ты же выполнял приказ, - по-отечески тихо, но твердо сказал полковник. Ты спас из плена человека, который, может быть, еще не раз нам поможет!
- Я все это понимаю, но ничего не могу с собой поделать... Магомеда, после возвращения на базу я навещал несколько раз в санчасти. Беседуя с ним, я понял главное, что ни плен, ни побои, ни голод не смогли сломить этого сильного и гордого человека. Перед отправкой в Союз, он сказал мне, что теперь мы братья навек... А о нашей последней встрече вы все знаете... Надо поверить ему, ведь другой возможности выйти на боевиков у нас не будет. Мы потеряем много времени, добывая информацию, которая уже есть у Магомеда.
Алексеенок закурил и, пуская клубы дыма в сторону открытого окна, задумался.
- Ну ладно, иди. Только если с тобой что случится, три шкуры спущу. Увидев, как глаза майора загорелись профессиональным азартом, добавил:
- А теперь давай еще раз обкатаем с тобой весь план операции. Докладывай.
- Значит, так. Время и место встречи определены. Село "N".
Русаков развернул на столе план села с окрестностями. Дом родственника Магомеда был обозначен кружком. К нему вела красная пунктирная линия - путь разведчика к дому и несколько вариантов отхода обратно.
- Теперь по времени. В 20.00 я на "Жигулях" подъезжаю к административной границе, выхожу в лощине. В 21.00, пользуясь темнотой и безлюдностью совхозного сада, выхожу на окраину села и по винограднику подхожу к дому, осматриваюсь. В 23.00 плюс-минус 10 минут подаю условный сигнал - стучу в освещенное окно. Я думаю, что часа полтора мне на разговор хватит. Дальше по обстановке. К 2.00, самое позднее - к 2.30 я должен выйти или к машине, или в один из двух других пунктов...
- Там тебя будут ждать. Главное - не нарвись на патрули боевиков. По данным разведки, их количество с наступлением темноты удваивается. Если обнаружат - беги под прикрытие наших постов.
- Я хорошо изучил местность и думаю, что пройду весь путь незаметно. Наблюдая за селом, я подметил, что все посты и патрули боевиков сосредоточены в основном на окраине села со стороны дороги и моста, я же зайду с тыла.
- Ну что же, план хорош. Но, как говорится, "гладко было на бумаге, да забыли про овраги"...
- Я думаю, что риск оправдан. Боевики не должны уйти от возмездия, как это было раньше. Безнаказанность придает им наглости. Их действия могут перекинуться и за пределы административной границы, а это чревато уже массовыми акциями.
- Ну, с богом!
Полковник встал, крепко пожал Русакову руку.
- Что бы не случилось, знай, что мы тебя ждем и в обиду никому не дадим. Главное - возвращайся живым. Если до первых петухов тебя не будет, я вышлю разведгруппу...
- Все будет нормально, товарищ полковник, - уверенно сказал Русаков, и четко развернувшись кругом, направился к выходу.
- Да, Коля, возьми мой бронежилет, недавно из института стали и сплавов прислали, говорят, очень прекрасно себя зарекомендовал. Хотя я не пробовал. Примерил только, ничего вроде, легкий, компактный, движение не сковывает.
Говоря это, Алексеенок подошел к сейфу и, открыв нижнюю дверцу, вытащил из его чрева бронежилет, протянул Русакову.
- Спасибо, товарищ полковник. Думаю, что и мне он не понадобится...
К намеченному месту Русаков добрался без всяких неожиданностей. Только когда перелазил через ограждение во двор, забрехала соседская собака. Николай вытащил припасенный для такого случая кусок колбасы и кинул через забор. Пес успокоился.
Маленькое окошко со стороны двора призывно светилось. Но Русаков, прежде чем подать условный сигнал, постоял, зачем-то обошел вокруг дома, даже взглянул поверх забора на пустынную в это время улицу. Было тихо. Было слишком тихо. Это настораживало. Какое-то затаенное, внутреннее чувство подсказывало ему: не торопись, осмотрись еще раз, будь предельно осторожным.
Николай подошел к наглухо зашторенному окну, выходящему на улицу. Остановился возле него, прислушался. В доме стояла мертвая тишина, которую изредка прерывало чье-то глухое покашливание. Больше ничего подозрительного не было. Русаков поскреб по раме. Шторы взволнованно заколыхались, и вскоре в свете лампочки показалось чье-то бородатое лицо. Это был Магомед. Он не видел Русакова. Тот же мог спокойно рассмотреть черты своего давнего друга.
Когда Русаков перевелся служить из Средней Азии в Закавказье, перед ним сразу же стал вопрос приобретения новых помощников, из числа приграничных жителей. Однажды, проводя оперативную работу с приграничном селении, он случайно столкнулся с Магомедом. Правда, не сразу узнал его. Несколько раз заходил то справа, то слева от горца, торгующего на базаре курагой и кишмишем, пока тот сам не узнал Николая.
- Ты что, лейтенант, вокруг да около крутишься. Не узнал, что ли?
- Магомед? - все еще не веря в счастливую случайность спросил Русаков.
- Ну, конечно же, это я. Подходи, дай я тебя прижму к сердцу, брат мой, - Магомед вышел из-за прилавка и, широко расставив руки, крепко обнял засмущавшегося Николая. Не дав Русакову и слова сказать, Магомед потащил его к себе домой.
- Мой дом - твой дом. Живи, сколько хочешь. У Магомеда дом большой, всем места хватит.
Говоря это, он, крепко ухватив Николая за локоть, притащил его к видавшему виды "москвиченку" и, не обращая внимания на его неуверенное сопротивление, запихнул на заднее сиденье. С тех пор они частенько встречались, оказывая друг другу различные, большие и маленькие услуги, пока в один прекрасный день в стране что-то не произошло. Союза не стало, а некогда дружные республики стали постепенно обособляться. Последние год-два Русаков с Магомедом почти не общались. Этому было достаточно причин. Прекрасно зная, что секретная служба Басаева рыщет в поисках врагов народа, он не хотел подставлять Магомеда.
А от Русакова, как и прежде требовали информации об обстановке на приграничной территории. По мере возможности он ее добывал, иногда по самому дорогому счету. Одного его помощника чеченские боевики убили, другого, выследив, изрубили топорами на куски, зашили в мешок и выбросили за пределы административной границы. Зная об этом Русаков берег Магомеда на самый крайний случай. Только чрезвычайные обстоятельства заставили Русакова обратиться к другу за помощью. И вот он видит его напряженное, неестественно застывшее в тревоге лицо, нервно барабанящие по столу пальцы. Эта сегодняшняя непохожесть его на человека, которого он знал не один год, как радушного, всегда открытого для друзей, бесхитростного Магомеда, неприятно кольнула сердце, но Николай отмахнулся от неожиданного наваждения, бесшумно развернулся и крадучись направился к заветному окошечку. Теперь оно ему почему-то не казалось светло-манящим, а предстало дьявольски-красным, зазывающим оком Сатаны, который, превратившись в дом, заманивает в ад заблудших путников.
- Что за чертовщина, - ругнулся про себя Николай и чуть слышно стукнул в стекло: "Раз-два-раз-два-три", - тут же, без перерыва повторил фразу. Скрипнув, отворилась дверь, и в светлом проеме показался Магомед.
- Ходи быстрей, - приглушенно сказал тот, как только подошел Русаков. Захлопнув дверь, Магомед направился в комнату с плотно задернутыми шторами. Лампочка освещала лишь середину комнаты, углы и стены были погружены в полумрак. За столом, стоящим в тени, кто-то сидел.
- Это мой брат, он знает, кто убил ваших пограничников. Говори.
- Об этом я слышал от Салима. Салим - боевик из отряда Паши, я с ним вместе учился в техникуме и работал в совхозе. Он сказал, что на пограничников их отряд наткнулся случайно. Три человека с оружием в руках были на нашей территории.
На предложение Паши сдать оружие бойцы ответили матом. Салим сказал, что именно ненависть к солдатам, которые бомбили его родной город, убили его родителей и сестер, нажала на спусковой крючок автомата. Пограничник, стоявший ближе всех к нему, беззвучно упал. Остальные залегли. Перестрелка длилась недолго. Кто-то из боевиков бросил гранату, после чего стрельба затихла...
Рассказчик, прикрывая рот рукой, закашлялся, и виновато глядя на брата, словно оправдываясь, сказал:
- В горах простудился...
- Рассказывай дальше, - глухо буркнул Магомед, показывая тем самым, что он не разделяет щенячий восторг брата, повествующего о страшном преступлении.
- Салим похвалился мне, - продолжал тот, - что он из своего автомата убил одного бойца наповал. Солдат лежал и не шевелился. Двое других были изранены осколками, но живы. Они кричали. Тогда Паша дал команду добить их. Добивали пограничников ножами, как баранов. Отрезали головы, а затем каждый боевик полосовал ножом еще теплые тела...
- Но пограничники не переходили вашей административной границы...
- Салим сказал, что переходили, не веришь, спроси сам... Горец ухмыльнулся.
- А где находится отряд Паши?
- После этого дела они ушли в горы. Правда, Паша со своими телохранителями раз в неделю приходит к себе домой. Живет он в соседнем селе, в самом центре у него трехэтажный дом.
- Почему ты это все мне сказал?
- Паша обесчестил мою невесту, и я поклялся ему отомстить. Он мой кровник.
- Если я буду нуждаться в твоей помощи, поможешь?
- Скажешь брату - там будет видно.
Горец резко встал и, не прощаясь, вышел из комнаты. Хлопнула входная дверь - и в доме повисла настороженная тишина разбавленная тиканьем настенных часов.
Русаков взглянул на ходики, висящие на стене. Стрелки медленно приближались к полуночи. Вдруг внутри часов что-то заскрипело и, из внезапно раскрывшихся врат, вдруг выскочила кукушка. Прокуковав двенадцать раз, она скрылась в чреве ходиков.
- Присаживайся к столу. Хлеб разломим. Поговорим, - глухо, не глядя на Русакова, сказал Магомед. Запах домашнего хлеба приятно щекотал ноздри. Куски вареной свежей баранины, исходили жиром и вызвали у Николая приток слюны. Он вдруг вспомнил, что не ел с обеда. С теплотой подумал о жене. Наталья заставила его утром, чуть ли не насильно, съесть котлету и выпить кофе. Он улыбнулся этим своим теплым мыслям о ней.
- Что улыбаешься? - все так же угрюмо спросил Магомед.
- С тобой давно не виделся, встрече рад, - скрывая истинную причину мелькнувшей радости, ответил Русаков.
- И я был бы рад, если бы не война...
- Значит, ты не рад нашей встрече? Ведь больше года не виделись.
- И лучше бы не встречались, - с горечью в голосе сказал Магомед. - Давай лучше выпьем.
Молча, не чокаясь, он, не закусывая, опрокинул один стакан, потом другой. Резко встал. Начал ходить по комнате от окна к двери и обратно. Русаков чувствовал, что его давний друг чем-то встревожен, может быть, даже напуган.
- Что случилось?
- Чем ты так озабочен?
- С чего ты взял? - вопросом на вопрос ответил Магомед. Он подошел к столу, налил вина себе, Николаю и залпом осушил свой стакан.
- Я хочу поговорить с тобой о том, что происходит сегодня на земле, где я родился, где жило не одно поколение моих родичей. Почему вы с оружием в руках пришли на землю моих предков? Почему самолеты бомбят наши города и села? Почему убивают стариков, женщин и детей?
Русаков не ожидал такого вопроса. Обычно он в таких ситуациях не терялся, словесными запорами не страдал. Но вопрос был задан так прямо и конкретно, что Николай не сразу нашелся, что на него ответить. Вернее будет сказать, что он просто не знал, как ответить на эти вопросы именно Магомеду. Спроси его об этом кто другой, Русаков своими шутками и прибаутками отвертелся бы. Вспомнил бы о Конституции, о незаконности новой власти в республике, о существующем там правовом беспределе. Но этого он не мог сказать Магомеду, у которого был тайным и явно не самым дорогим гостем. Тот ждал на свои вопросы откровенного ответа.
- Я не знаю, - тихо, но внятно сказал Русаков. Магомед смотрел на него в упор. Их взгляды встретились. В глазах горца бушевала буря, сверкали молнии, "гремел гром", но в них не было ненависти, была какая-то глубоко скрываемая растерянность и боль.
- Я не знаю, - повторил Николай. - Могу сказать только за себя. Я пришел к тебе без оружия. Я никого не убивал, не насиловал и в плен не брал. Не убивали и не насиловали те ребята, которых твой соотечественник Паша ни за что ни про что хладнокровно расстрелял, изрубил на куски. Теперь я отвечу на вопрос, почему все это происходит. От вседозволенности и безнаказанности, которые царят в вашей полукриминальной республике. Это послужило первопричиной того, что сейчас здесь происходит. В такой ситуации каждый волен поступать по совести. Только я хочу тебе сказать одно: я тебе не враг и обратился к тебе за помощью только по крайней необходимости. Паша и его люди, принимавшие участие в зверском убийстве, должны понести заслуженную кару. Но для этого все они должны предстать перед Законом, и ты мне в этом поможешь.
- Я не пойду против своего народа.
- Ты считаешь, что Паша и его головорезы - народ?
- Я не считаю их народом, но и против них не пойду.
- Значит, тебя устраивает власть силы, значит, тебя устраивает то, что в любое время в твой дом могут вломиться боевики Паши или кого другого, оскорбить тебя и твоих родичей, обесчестить твою сестру или жену, так, как было с твоим братом?
- Я в силах защитить свою семью сам, - Магомед, хищно оскалив зубы, схватился за кинжал.
- А шакала Пашу я зарежу собственными руками.
- Ты же не сможешь в одиночку.
- Это дело моей чести.
- Ну ладно, делай, как знаешь, - Русаков встал. - Если тебе боевики или убийцы ближе, чем я, можешь сдать им меня. Они тебя за это отблагодарят... тридцатью сребренниками.
Николай криво усмехнулся и, не прощаясь, шагнул к двери.
- Не был бы моим кунаком, за такие слова я бы тебя зарезал, - глаза Магомеда хищно блеснули и потухли.
- Ты ведь знаешь, я отношусь к тебе как к старшему брату и никогда, никому в обиду не дам.
- Знаю, но мы давно с тобой не виделись. Слишком много за это время воды утекло...
- Меняться может многое, но не дружба. Это - самое святое, что есть у горца.
- Я знаю. И верю, что если бы ты был в состоянии, то помог бы мне. Прости меня за слова, недостойные мужчины...
Они сошлись на середине комнаты, крепко сжали друг другу ладони, обнялись.
Что-то трагическое было в этом мужском объятии. Николай ощутил вдруг, что заросшая щетиной щека Магомеда холодна как лед. Как у мертвеца, мелькнула мысль, но он тут же отогнал ее прочь.
- Знай, Коля, что я все тот же, что и раньше, - сказал Магомед, - хотя еще совсем недавно я думал о том, чтобы вслед за братом, взяв в руки оружие и мстить неверным за смерть и разорение, которое они несут моему народу. Спасибо за твои откровенные, искренние слова. Я, конечно, понимал, что не все из того, что происходит у нас в республике, правильно. За последние годы я разучился верить словам, но я верю тебе, человеку, который, рискуя своими людьми, своей карьерой, наконец, освободил меня, маленького человека из плена, а возможно и от смерти. Конечно же, мне не по пути с Пашой и такими, как он. Ты можешь по-прежнему во всем положиться на меня. Я сам выслежу Пашу и передам его тебе с рук, на руки. Пусть все видят - преступник, рано или поздно, должен отвечать перед законом!
- Я знал, что несмотря ни на что мы поймем друг друга. Прошу лишь об одном, ничего не делай без меня. Найдешь Пашу, сообщи мне. Ты должен остаться вне подозрения. Подумай о своей семье. Я не хочу, чтобы твоя Лейла надевала черные одежды...
- Я буду осторожным, - пообещал Магомед.
- Ну, мне пора, - мельком взглянув на часы, сказал Русаков.
- Прощай друг!
- Прощай, Магомед. Русаков хотел еще что-то сказать на прощание, но раздумал и, неуклюже повернувшись, зашагал к двери.
Во дворе было темно, хоть глаза выколи. Николай постоял несколько минут, привыкая к темноте, прислушиваясь к звонкой предрассветной тишине. Все было спокойно.
Верный своему принципу никогда не возвращаться по пути, по которому пришел, Русаков решил возвращаться по пустынной в это время улочке ведущей к околице села, за которой начиналась глубокая лощина, заросшей тальником и шиповником. Не заметив ничего подозрительного, Николай ужом проскользнул мимо крайнего дома, и по тропинке начал спускаться в спасительную сень лощины. Мысленно перекрестившись и облегченно вздохнув, что самый опасный участок пути проделан, он спокойно зашагал к спасительным зарослям.
Внезапно перед глазами разведчика появились силуэты людей. Не успел он сообразить, что нарвался-таки на боевиков, как сзади кто-то стукнул его по голове чем-то холодным и тяжелым. Боли он не почувствовал, потому что сразу же потерял сознание...
После того как Русаков растворился в темноте, Магомед задернул шторы, и, подсев к столу, налил вина. Не чувствуя вкуса и запаха, выпил. Потянулся к миске с мясом, но есть раздумал. Разные мысли обуревали его рано поседевшую голову. Как быть дальше? И что это за жизнь, когда своего лучшего друга он вынужден принимать в доме тайно, глухой ночью. Что это за жизнь, когда человек, обесчестивший невесту брата, безнаказанно ходит по земле. Мир перевернулся с ног на голову, и ни он, ни кто другой просто не в состоянии вернуть его в первоначальное состояние. Так думал Магомед, ожидая прихода брата.
Громко хлопнула калитка. Послышались шаги. Магомед выглянул в окно.
- Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, - сосчитал он непрошеных гостей. Двое последних, тащили какую-то тяжелую ношу. Вскоре с шумом распахнулась дверь, и в дом, как к себе домой вошел Паша.
Да, это был он, кровник брата, враг его семьи. Магомед, не помня себя, выхватил кинжал и кинулся на обидчика, но не успел сделать и двух шагов, как на него обрушились удары нукеров, сопровождавших хозяина.
Магомед упал. Кинжал, его родовой кинжал, был выбит из рук и сверкал теперь в руках Паши.
- Ты на кого руку подымаешь, собака? Я твоего щенка брата только что живым отпустил. Благодарить меня должен, а ты с ножом кидаешься.
Паша оскалил в улыбке зубы и, хищно блеснув глазами, приказал телохранителям:
- Связать, пока не успокоится.
Магомеду связали руки и усадили на стул, стоящий посреди комнаты. Непрошеные гости, повинуясь знаку Паши, уселись за стол и начали жадно уничтожать хлеб и мясо, запивая все это кроваво-красным вином.
- Что с братом?
- А что может быть с несмышленым щенком, кинувшимся на волка? Он долго приходил в себя, а потом, умоляя, чтобы я его не убивал, сообщил мне важную весть.
Видя, что Магомед чуть заметно дернулся па стуле, Паша продолжал:
- Ты, наверное, догадываешься, что это за весть?
- Говори, что тянешь!
- Твой брат сказал мне, что видел в селе пограничника, который расспрашивал людей обо мне и моих джигитах. Не к тебе ли он приходил?
- Я не знаю никаких пограничников.
- Ну что ж, скоро мы это проверим. А сейчас не мешало бы и перекусить.
Нукеры поставили перед хозяином блюдо с бараньей головой, разломили лепешки, придвинули стакан с вином. От вина Паша отказался.
Насытившись, боевики, осоловело водя глазами по сторонам, начали устраиваться прямо на полу, чтобы хоть ненадолго вздремнуть. Паша, словно сыч, сидел во главе стола - зыркая на своих соратников налитыми кровью глазами, что-то тяжело соображая.
Решив для себя что-то определенно, он хмыкнул в усы и, оскалив в улыбке зубы, зычно скомандовал:
- Тащите сюда гяура.
Нукеры вскочили и, недовольно глянув на хозяина, не давшего вздремнуть, скрылись за дверью. Вскоре послышались тяжелые шаги, усердное кряхтение боевиков, тащивших что-то очень тяжелое.
Вскоре живой груз, словно куль с непотребными вещами, бросили к ногам Магомеда.
Это бы Николай Русаков. Его спаситель и друг. Человек, которому еще полчаса назад он говорил о своей дружбе. Говорил о том, что ни в коем случае и никому не даст его в обиду. И вот он у его ног. Избитый, без сознания. А он, горец, для которого понятие чести и дружбы превыше всего, ничего не может для него сделать. Они оба в руках Паши. Они оба попали в мясорубку, о которой еще недавно судили, как бы со стороны, понаслышке зная о чьих-то разрушенных домах, погибшим родственникам и знакомым, и все это их лично не касалась. А теперь от действий и слов каждого из них зависела жизнь. И, чтобы выжить, с тем, чтобы потом отомстить Паше, Магомед решил отказаться от друга. Только в этом он видел спасение и его и свое. Тем более что реально помочь ему он, со связанными руками, не может.
- Ну что, узнаешь?
- Нет, я этого человека вижу в первый раз, - отрекся Магомед.
- Может, ты знаешь, с кем он мог здесь общаться. Ведь не просто так в село он пришел?
- Не знаю.
Магомед старался говорить спокойно, несмотря на бурю, бушевавшую в груди. Как много несчастий навалилось на него. А тут еще брат, ставший невольным сообщником Паши. Но того трудно было в чем-то винить, ведь он не знал о его особых взаимоотношениях с офицером, их давней дружбе. Промолчал он и о встрече. Может быть, выкрутимся как-нибудь, - подумал Магомед. Мысль работала напряженно, выискивая выход из создавшейся ситуации.
Прошло не менее часа, прежде чем Русаков очнулся от долгого забытья, и увидел склонившиеся над ним незнакомые лица. Хотя нет. Сквозь туман, обволакивающий глаза, он разглядел знакомые черты человека, сидящего на стуле в шаге от него. "Это же Магомед...- догадался он. - Вот гад, неужели это он меня предал", - мелькнула горькая мысль. Николай хотел встать на ноги и плюнуть в лицо предателю, но смог только шевельнуть руками, ноги свело от сильнейшей боли. Он глухо застонал.
- А ну поднимите его, - приказал Паша.
Телохранители схватили Русакова под руки и представили его пред лицом хозяина.
- Очнулся, - самодовольно улыбаясь, сказал тот. - Теперь я, думаю, скажешь, с кем дружбу водил? Посмотри внимательно на этого человека. Узнаешь его?
Русакова повернули лицом к Магомеду. Тот смотрел на Николая равнодушно, словно на незнакомца.
"Вот шакал", - еще раз подумал о Магомеде Николай, но, внимательно приглядевшись, увидел, что у того связаны руки.
- Узнаешь? - еще раз нетерпеливо переспросил Паша.
- Нет.
- Зачем же ты сюда пришел?
- Хотел посмотреть, как живете...
- Издеваешься? А ну-ка, Степан, прочисти ему мозги.
Один из нукеров Паши, крепко сбитый русоволосый парень одним ударом кулака сбил Русакова с ног и начал пинать ногами.
- Все! Хватит. Поставьте его на ноги. Говори, шакал, что вынюхиваешь здесь?
- Я хочу узнать, кто и за что расстрелял пограничный наряд.
- Ну а что, если твоих солдат забили мои люди? Что, пойдешь на меня жаловаться? Или группу захвата пришлешь? А может быть, пристрелишь?
- Стрелять я в тебя не буду. Тебя суд должен судить. Как преступника. Как убийцу...
Паша, прерывая Русакова, загоготал.
- А вот этого не видел, - похабно ухмыляясь, он согнул руку в локте.
- Плевать я хотел на ваш суд, на ваши законы. Я защищаю землю предков, и все, что я во имя этого делаю, свято. Я и мои люди очищают свою землю от захватчиков... Я за свободу и независимость.
- Свободу - на беззаконие, свободу - на преступление, свободу- на насилие...
- Замолчи, собака, - не выдержал Паша.
Он вскочил, подбежал к пленнику, но, встретившись с немигающим, горящим взглядом, остановился и, в бешенстве кусая губы, уже спокойнее добавил:
- Да, мы боремся за свою свободу и за это угодное аллаху дело готовы головы положить.
- Но тогда у войны не будет конца, она растянется на долгие годы...
- А ты видишь другой выход?
- Да! - Николай задумался. - Война ничего, кроме новых смертей и разрушения, вам не принесет, и тогда, рано или поздно, все возвратится на круги своя, к прежней идее: "Мы должны быть вместе - мы будем вместе"... Кстати - о вашей борьбе за свободу. Чем помешали вам пограничники? Ведь они, ну никак, не покушались на ваш суверенитет.
- Я убиваю всех иноверцев, осмеливающихся ступить на землю предков с оружием в руках...
- Но ребята зверски убиты на своей территории, если можно так сказать. И если бы это было на настоящей границе, тебя бы судили как международного преступника...
Паша загоготал вновь, хищно скаля зубы.
"Волк, настоящий волк. Он не слышит никаких доводов. Он жаждет крови. Так пусть быстрее кончает," - в отчаянии думал Николай, кусая губы, чтобы не взвыть от боли, ломающей все тело.
Видя, что офицера ни мордобоем, ни угрозами не сломить, Паша переменил подход.
- Ну ладно, мы с тобой тут немного погорячились, - сменив гнев на милость, начал он. - Не хочешь своих людей выдавать, не надо. За это ты достоин уважения. - Паша помолчал, о чем-то раздумывая. - Я хочу предложить тебе сотрудничество. Хочешь, возьму в свой отряд в любом качестве. Плачу баксами. По тысяче за каждое успешно выполненное задание...
- А сколько получаешь ты и твои командиры?
- Сколько получаю я, тебе, да и всем остальным, знать не обязательно. А командиры мои получают по тысяче за каждый бой...
- Но ты еще совсем недавно говорил, что воюешь за свободу и независимость своей земли, - поймал Русаков Пашу на слове. - А деньги получаешь как простой наемник. Ты небось и за убийство трех пацанов получил, как за боевую операцию?
Паша уставился на Николая налившимися кровью глазами, потеряв от такого оборота дар речи.
- Убить, замочить неверного, - прохрипел он. Николая поволокли к выходу.
- Ну что, ты так и не узнал своего давнего знакомого, - с перекошенным от злобы лицом обратился к Магомеду Паша.
- Я же сказал, что никогда прежде его не видел и тем более не знал, - снова отрекся Магомед.
- А ты вспомни, - угрожающе прошипел Паша. - У меня на этот счет есть другая информация, что ты сотрудничаешь с пограничниками. Проверю. Если все это окажется правдой, и тебя и всю твою семейку порешу. Так и знай. А пока посиди, подумай, может, что и вспомнишь.
Оставив одного из боевиков охранять Магомеда, Паша торопливо выскочил во двор.
Нукеры, поставив пленника у забора, уже изготовились к стрельбе.
- Стойте, не здесь. Для него простая смерть - слишком хороший подарок. Я придумал кое-что поинтересней.
Русаков, предчувствуя неизбежное, осмотрелся вокруг так, как смотрят в последний раз, вздохнул полной грудью так, как дышат в последний раз, как самую любимую мелодию впитывал звуки просыпающегося села так, как слушают ее в последний раз.
Запели первые петухи. Их голосистое пение теплой волной укутало все вокруг, предвещая рассвет, рождение нового дня. А ему предстояло умереть в то время, когда с первыми лучами восходящего солнца все на земле воскресало.
- О боже, - мысленно обратился он к Создателю. - Прости, за то, что я не верил в Тебя. Теперь я хочу Тебе в этом признаться и готов принять Тебя таким, каков Ты есть. Сверши свое чудо, не дай вот так нелепо, до конца не выполнив свою главную задачу, уйти из этой, такой прекрасной и такой ненасытной жизни!
- Пошли, и побыстрей, а то я тебя перышком пощекочу! - грубо толкнул Николая русоволосый нукер, которого Паша назвал Степаном.
Русаков усилием воли заставил себя оторваться от забора. Сделал шаг, другой. На третьем покачнулся, но на ногах удержался, отказавшись от помощи своих мучителей. С трудом, превозмогая боль, разрывающую все тело на части, он шел на свою непознаваемую и поэтому такую страшную Голгофу.
- Пусть сам инструмент тащит, ему нужнее, - предложил кто-то из боевиков.
Русакову сунули в руки две лопаты, и трагическое шествие двинулось по тропинке, ведущей за околицу.
Впереди шел Степан, за ним Русаков, дальше второй телохранитель, Паша, боевики. Замыкал шествие юноша, которому, видимо, совсем недавно выдали пистолет и, ввергнутый в опасную, но занимательную игру взрослых, юнец, наслаждался своей значимостью, то и дело поглядывал по сторонам, мечтая, наверное, о том, чтобы его вот таким мужественным и удалым мстителем увидела его молоденькая горянка, в крайнем случае кто-то из сверстников. Но улицы села были пустынны. Все затаилось в предчувствии грозы. Только что забрезживший рассвет торопливо укутывался мрачными черными тучами, спешащими поглотить все вокруг, в том числе и холм с развесистым деревом на вершине, к которому неотвратимо двигалась печальная процессия.
Видя, что пленник с трудом преодолевает подъем и вот-вот свалится, парень, ретиво подпрыгивая, словно застоявшийся жеребенок, подскочил к нему. Ни слова не говоря, он схватил лопаты и, заспешил вперед, обгоняя медленно бредущих сотоварищей.
Паша, недовольно зыркнув на юнца, хотел ему сказать что-то резкое, но не успел, тот исчез за поворотом тропинки.
На вершине все остановились у древней березы, расколотой когда-то молнией и простирающей в небо словно в мольбе руки-стволы.
- Копай здесь, у дерева, - зло бросил Паша, обращаясь к Русакову. Юнец подал лопату.
Николай, думая о чем-то своем, отвлеченном, машинально взял инструмент и, воткнув в землю, выворотил большой ком суглинка. В нос пахнуло терпким земляным духом, тленом. И тогда до Русакова со всей остротой дошло, что он роет могилу. Себе могилу. От этой мысли его прошиб холодный пот. Николай остановился, провел рукавом по лбу, смахивая леденящую влагу. Дальше начал копать уже неторопливо, невольно оттягивая время казни. Он нисколько не сомневался в том, что Паша уже придумал что-нибудь изуверское на потеху боевикам...
Русаков копал себе могилу. Он где-то давно читал, что человек перед смертью обычно вспоминает всю прошедшую жизнь, но, как ни морщил лоб, ничего в голову не приходило, даже черты самого дорогого человека - жены с трудом проявлялись в возбужденном мозгу. "А врут все-таки писаки", - подумал он беззлобно.
Независимо от сознания, словно чужие, действовали руки, углубляя яму. Место его будущего забвения, В голове было пусто. "Скорей бы кончали", - мелькнула и сразу же потухла мысль. Саднило сердце. Тело жаждало жизни, готово было бороться за жизнь, но без команды не решалось. Иногда казалось, что физическая боль утихает, уступая место мыслям, что скоро, очень скоро наконец-то должно прийти облегчение...
Внезапно в мозгу вспыхнула тревожная мысль: а что Магомед? Почему он сидел посреди комнаты со связанными руками? Значит, это не он предал? Или прав был полковник Алексеенок, утверждая, что на дружескую привязанность к нам в горском селе сегодня трудно надеяться. Все это вихрем пронеслось в голове, вновь вернув Николая к действительности. Края ямы доходили ему уже до груди, когда раздалась грязная брань главаря:
- Ну что ты копаешься, как собака полудохлая. Вытаскивайте его. Пора кончать.
Нукеры подскочили к Русакову, одним рывком вытащили из могилы, и начали привязывать к дереву.
Мгновение спустя Русаков догадался, что с ним хотят сделать. Его хотят распять. Николай знал о распятии Христа, но никогда, даже в самом кошмарном сне, не мог предположить, что такое можно сотворить и с ним.
Николая привязали за руки к стволам расщепленной березы и отпустили. Боль резанула по рукам, ломанула в плечах. Только огромным усилием воли Николай заставил себя не кричать.
- Ну, что теперь скажешь?
Паша подошел почти вплотную к нему, дыша смрадом из хищного, щербатого рта. И так он стал ему гадок и противен, что Николай, уже теряя сознание, плюнул в его по-волчьи оскаленное лицо.
Позже в полубессознательном состоянии Николай услышал крик Паши:
- Убей, убей этого гяура!
Словно в тумане увидел лицо мальчишки, дрожащей рукой наводящего пистолет. Слышал выстрелы. Почувствовал удар в грудь, потом полоснуло огнем в боку. Сквозь непереносимую боль, раскалывающую все тело на молекулы, он ощутил вдруг облегчение, почувствовал, что летит вниз, в тартарары. Последнее, что Николай запомнил, - это град земляных комков, охватывающий постепенно все тело и тишину, внезапно заполнившую всю его вселенную.
- Я умер, - спокойно, как о чем-то отвлеченном, подумал он и потерял сознание...
Очнулся Русаков от удушья. Хотел поднять голову, шевельнуть руками и ногами, но не мог. Он был словно под многопудовым прессом. Раскрыл пошире рот, чтобы вдохнуть полной грудью воздух, но вместо живительного кислородного коктейля весь рот забился землей.
- Они же заживо меня похоронили..., - мелькнула страшная мысль, от которой, волосы стали дыбом.
- Ну, теперь все, конец - подумал он, - теперь уж я наверняка умру, и никто на свете мне не в состоянии мне помочь...
Земля давила на грудь, пропуская через себя лишь малую толику воздуха, так необходимого для жизни.
- О боже, - взмолился он, задыхаясь, - спаси меня. Я же так мало пожил... Мысль о том, что он больше никогда не увидит рассвет, не услышит лепетания своих малышек и смеха жены, дала Николаю недюжинные силы. Он, экономно расходуя энергию, ослабляя и напрягая мышцы, медленно начал двигать пальцами, потом сдвинул одну руку, другую. Постепенно правая рука, разрыхляя землю, выползла из не полностью зарытой могилы, наружу.
Магомед, предано глядя на своего охранника, пытался ослабить узел веревки, связывающей руки. Узел не поддавался. Тогда он попросил воды, но боевик, не обращая на него никакого внимания, поглощал вино и мясо, оставшееся после трапезы сотоварищей. Магомед попытался встать, но тут же под тяжелым взглядом охранника, не предвещавшим ничего хорошего, сел на место.
Не имея возможности помочь другу, он сидел словно на иголках. Думы одна мрачней другой, проносились в голове.
- Николай, наверное, уверен в том, что это я предал его, - не давала покоя мысль.
- Ты обещал ему защиту в своем доме - и слова своего не сдержал. Потому, что струсил, - долбила другая.
- Но что я мог сделать? Ведь они просто пристрелили бы меня, сожгли бы дом, расправились бы с семьей.
- Все это так, но ты должен был найти выход, в конце концов, кто, если не ты, должен отвечать за слова брата, который, спасая шкуру, сдал Паше друга? Что бы сказал в таком случае отец? Он выгнал бы из дома и проклял на веки вечные.
- Да, но он не мог предполагать, что будет происходить на земле предков.
- И все-таки как бы ты ни оправдывался - совершился подлый поступок, который мужчина должен исправить или в противном случае презирать себя всю жизнь. Пока Магомед мучился от обуревающих его дум, Паша, сделав свое черное дело, возвратился.
- Еще на одного кафира стало меньше на нашей многострадальной земле, - с пафосом воскликнул он, входя в комнату.
- Ты убил его? - не сдержавшись, воскликнул Магомед.
- Да. Вот этот мальчик, продолжатель нашего святого дела, пристрелил неверного, как собаку. Скажи, Муса, - обратился Паша к юноше, - что ты испытал, когда стрелял во врага?
Раскрасневшееся лицо парня выражало растерянность и страх.
- Я не хотел..., - промямлил он и, скрывая навернувшиеся то ли от жалости к убитому, то ли от чего другого слезы, выскочил из дома. Хлопнула калитка, и вскоре шаги мальчишки растворились в утреннем многоголосье улицы.
- Пусть бежит, успокоится, придет обратно, - самоуверенно, но недовольно сказал Паша.
-А ты что здесь расселся? - дал он выход злости, возникшей после исчезновения мальчишки.
- Бери лопату и зарывай могилу. Не пристало моим орлам всякую дохлятину хоронить. Развяжи, - указывая на Магомеда, приказал он своему нукеру.
- Где вы его?
- У расщепленной березы.
Магомед вышел во двор, нашел лопату и, тяжело ступая, направился к месту казни. Тучи, набухшие влагой, начали слезливо, мелким-мелким дождичком кропить землю.
- Вот и природа уже оплакивает моего друга, - с горечью думал Магомед, приближаясь к могиле друга.
Место казни напоминало Голгофу. Только на вершине холма, вместо креста, раскинула в стороны руки-стволы береза, белую рубашку которой залила кровь. Из выщербленной пулями ствола, капал густой березовый сок, алый от человеческой крови. Дерево тоже кровоточило, словно живое.
Магомед со страхом заглянул в черный зев ямы. Из могилы, которая была засыпана лишь наполовину, повеяло промозглым холодом.
Прежде чем начать свою скорбную миссию, Магомед опустился на колени и, подняв глаза к небу, сотворил горскую клятву кровника, мысленно пообещав своему погибшему другу жестоко отомстить Паше.
Неожиданно послышался приглушенный стон. Магомед удивленно заглянул в могилу, но оттуда по-прежнему тянуло лишь неземным холодком.
- Померещилось, наверное, - подумал он, но в это мгновение земля в глубине ямы разверзлась и на свет божий вырвалась рука.
От неожиданности Магомед опешил.
- Николай оказывается жив, а я его чуть было его не закопал, - эта радостная мысль, тут же вывела его из оцепенения.
Магомед наклонился над ямой и схватившись за руку, с усилием
потянул ее к себе. Но не тут-то было. Земля не хотела так просто отдавать тело. Видя это, Магомед осторожно сполз в яму и начал разгребать землю руками. Вскоре раскидав землю по краям несостоявшейся могилы, он, наконец-то добрался до головы Русакова. Очистил от набившейся земли рот. Друг не дышал. Тогда Магомед вытолкнул тело на поверхность. Уложив Николая на траву, он начал делать ему искусственное дыхание.
Магомед уже отчаялся вытащить Русакова из лап костлявой, когда по его телу прошла мелкая дрожь, и он тяжело задышал.
- Коля, Николай, - кричал Магомед, стараясь растормошить друга.
Русаков открыл глаза и, увидев Магомеда, болезненно улыбнулся.
- Я знал, что ты меня спасешь, - прохрипел он, и потерял сознание вновь.
С трудом подняв обмякшее тело друга, Магомед взвалил его на плечи, и, осторожно ступая, направился к спасительной лощине. Сил у него хватило только на то, чтобы добраться до густых зарослей тальника. До административной границы было еще далековато, и Магомед решил немножко передохнуть. Он уложил Николая на траву, прислушался. Тот дышал ровно, чуть хрипя.
- Слава Богу, - подумал Магомед, - теперь он будет жить!
Немного отдышавшись, он уже собирался продолжить свой нелегкий путь, когда впереди, среди кустарника увидел бегущих людей.
- Кто это, свои, или чужие? Неужели мы опять попадем в лапы боевиков? - эта мысли не покидали его до тех пор, пока он, увидев офицера в зеленой фуражке, не понял, что они с Николаем спасены.
Передав, находящегося без сознания Русакова, на руки пограничникам, Магомед отозвал в сторону офицера и, показав рукой в сторону села, сказал:
- Там в доме моего брата отдыхают бандиты во главе с Пашей. Это они расстреляли ваших солдат и издевались над ними. Это они устроили расстрел Русакова и избили меня. Я хочу им за это отомстить...
