ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Носатов Виктор Иванович
Сахиб

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 5.49*5  Ваша оценка:

С А Х И Б

  
  
   Познакомился я с Сахибом год назад, во время проведения операции в одном из горных районов Афганистана. На привале, когда после утомительного перехода наконец-то наступила долгожданная минута отдыха. Но мне не долго пришлось наслаждаться наступившим покоем, начальник мотоманевренной группы майор Калинин поручил мне организовать охрану лагеря. С наступлением темноты боевики особенно активны и в любой момент могли обстрелять наше расположение с близлежащих сопок.
   Вскоре боевые машины заняли свои места по периметру стоянки, наводчики навели пулеметы в заданном направлении и застопорили башни. Выслушав бодрые доклады о готовности обороны к бою, облегченно вздохнул - успели до захода солнца. Вместе с резво нахлынувшими сумерками пришла долгожданная прохлада, и стан наш ожил. Послышались шутки, громкоголосый смех солдат. Кто-то уже настраивал гитару, и через минуту, над засыпающей долиной полилась щемящая душу песня:
   ...Здесь, в Афганистане,
   Нынче сильный зной.
   Ах, как иногда мне
   Снится дождь грибной,
   Голубые ходят ливни
   Где-то стороной,
   Ты, любимая, чаще пиши мне
   В адрес почты моей полевой...
   Песня вызывала грусть и чтобы как-то развеяться, я пошел проверять посты. В горах сумерки сгущаются очень быстро, и вскоре стало темно, как в подземелье... Бойцы, пересиливая усталость, сосредоточенно вслушивались в тревожную тишину ночи, прерываемую приглушенными возгласами:
   - Стой! Кто идет?
   Я заканчивал обход позиций, когда невдалеке увидел тревожно мерцающий огонек папиросы и одновременно услышал тягучую мелодию афганской песни. Что-то знакомое показалось мне в срывающемся голосе одинокого певца. Подошел ближе. На полуразрушенном дувале, за которым расположился оперативный батальон царандоя, сидел, покачиваясь в такт песне, афганец. Услышав шаги, он замолчал.
   - Хубасти, джурасти, бухарасти,- приветствовал я его на пушту.
   - Здрасти, здрасти,- тщательно выговаривая слова, проговорил он, вскакивая.
   - Офицера связи оперативного батальона капитан Сахиб, - представился он. Я назвал себя, и мы в знак доброго расположения друг к другу пожали руки.
   Я уже не раз слышал об этом смелом и мужественном человеке, но встретится с ним впервые. Однажды наша мотоманевренная группа столкнулись с крупной бандой душманов, перекрывшей перевал. Бой затягивался, без помощи вертолетов трудно было думать о продвижении вперед. "Чайка" - машина связи подорвалась на мине и потому, мы были лишены всякого сношения с базой. Необходимо было пробиться за перевал, чтобы вызвать на помощь вертолеты огневой поддержки. На экстренном совместном с афганцами совещании Сахиб предложил свой план прорыва и, взяв с собой десяток добровольцев, незаметно покинул колонну. Через несколько часов огонь боевиков стал ослабевать, а вскоре и совсем прекратился. В наступившей тишине стал отчетливо слышен гул приближавшихся вертолетов. После нескольких воздушных атак, гулкими разрывами, отдавшимися по ущелью, было получено сообщение, что перевал свободен. Лишь Сахиб и еще двое сарбозов из десяти смельчаков, измученные тяжелой дорогой, израненные, достигли расположения вертолетной эскадрильи и передали просьбу командования. Остальные при прорыве погибли...
   - О чем грустит твоя песня, друг?
   - В песне слышится то, что переполняет душу. Скоро два года как я лишился отца и матери, брата и сестер, - он говорил медленно тщательно подбирая слова. Глубоко затянувшись, бросил сигарету в сторону. Взошла сияющая белизной луна, залив ярким серебристым светом долину. В ее чарующем свете фантастическими очертаниями начали постепенно проявляться развалины ближайшего кишлака, оставленного жителями из-за частых нападений душманов.
   Взор Сахиба был прикован к этим развалинам, губы что-то беззвучно шептали.
   - Сахиб! - позвал я.
   Он резко обернулся. На лице его освещенном млечным светом луны резко выделялись морщины неприкрытой скорби. Несколько мгновений он отрешенно смотрел на меня, но вскоре лицо его начало постепенно преображаться, потеплел взгляд, резкие морщины, еще совсем недавно разрезавшие лицо на глыбы обветренного гранита, постепенно сгладились.
   - Я хочу рассказать тебе о том, что переполняет горечью мое сердце. Ты только слушай и молчи. Сахиб виновато и в то же время доверчиво улыбнулся, словно заранее просил прощение за половодье чувств и воспоминаний, которые, смыв плотину сдержанности, вот- вот захлестнет нас обоих.
   - Я часто вспоминаю дни своего детства. Прилепившись одной стороной к скале, стоит глинобитный домишко с плоской крышей. Это мой родной дом. Он похож на уставшего путника, привалившего в поисках тени, к скале, и с горечью рассматривающего, через подслеповатые глазницы окошечек, жестокий и неправедный мир. Кажется, вот-вот отворится, потрескавшаяся от старости, створка двери и на порог выйдет отец с серпом или кетменем в руках. Я не представляю его отдыхающим от тяжелого крестьянского труда. Он ходил чуть сгорбившись от постоянных поклонов земле-кормилице, и земля, время от времени, радовала отца обильными урожаями. Особенно часто я вспоминаю ту пору, когда, взобравшись на дремотно-добродушного вола, помогал отцу молотить зерно. Помню бессильный гнев и скупые мужские слезы на глазах отца, когда байские нукеры напрочь забрали весь обмолоченный хлеб, обрекая нас на голодную смерть. Тот, памятный год, был особенно трудным. Мы и раньше-то досыта не ели, а в ту пору, особенно зимой, думали, что аллах примет нас к себе раньше, чем взойдет весеннее солнце. Ели все, что можно было есть. Чем могли, помогали соседи, которые и сами жили впроголодь. Весна выдалась ранняя. Отец, накинув на плечо дерюжный мешок, пошел к кишлачному старейшине просить зерно для посева. Пришел нескоро, весь в грязи, в разорванной одежде. Старейшина просто не стал с ним говорить, он выпустил на отца собак. На следующее утро, распрощавшись с семьей, отец направился пытать счастья к другому богатею. Вернулся лишь через несколько дней. В мешке оказалось немного зерна. За это зерно отец заплатил моим детством. Богатей брал меня к себе пастухом. Когда отец сказал мне об этом, я даже обрадовался, мне думалось, что раз мой будущий хозяин имеет много пшеницы и целые отары овец, то мне больше голодать не придется. Но радость эта была преждевременной.
   Свою мать я почти не помню. Изможденное лицо ее и потрескавшиеся от непосильной работы руки, которые, улучив минуту, ласкали меня, я вспоминаю как мимолетную сказку детства. Когда уходил из дома, отец был занят севом, не до проводов было. Из дома доносились причитания матери.
   Возле высокой глинобитной стены, меня встретил одноглазый пастух, который уже не первый год батрачил на богатея и быстро ввел меня в курс дела. Сунул в руки кусок твердой, как камень, лепешки и отвел к пасущейся невдалеке отаре. Незадолго до наступления темноты, я пригонял овец в кошару и, получив от одноглазого свой кусок хлеба, слегка утоляющий голод, ложился между баранами спать, чтобы спозаранку снова гнать прожорливое стадо на выпас.
   Однажды одноглазый не досчитал одной овцы. Он схватил меня за шиворот и потащил к хозяину. Расправа была короткой, сначала меня избили плетками, а затем выгнали за ворота на ночь глядя, пообещав, что если не найду овцы, то в уплату пойдет весь наш будущий урожай. И я пошел, умоляя аллаха помочь найти мне эту злополучную овечку. Чтобы не возвращаться с пустыми руками пред гневные очи богатея, пошел, куда глаза глядят. В горах, да еще на голодный желудок, долго не проплутаешь, спасибо, пастухи помогли, кто, чем мог.
   Мне казалось, что ушел я достаточно далеко от хозяйских владений и мог не опасаться встречи с его людьми, и когда меня схватили, да как мешок перекинули через луку седла, в моем мальчишеском воображении байские нукеры предстали как разбойники, которые схватили оборванного пастушонка, чтобы научить своему ремеслу. Но каково было мое удивление и отчаяние, когда передо мной появилось перекошенное от злобы лицо хозяина. Били меня усердно, до сих пор чувствую кровоточащие рубцы на спине. Очнулся дома от прикосновения материнской руки и снова впал в забытье. Провалялся я долго, а когда встал на ноги, отец снарядил меня молча к прежнему хозяину.
   Пришло время расчета. Одноглазый сунул мне в руки несколько лепешек, вытолкнул к моим ногам плешивую овечку и, криво улыбаясь, сказал, что хозяин отпускает меня на неделю домой, а все это плата за работу. Дома ждала меня нежданная и радостная новость: родился брат. Овца оказалась кстати, её отдали мулле, чтобы тот дал хорошее, благозвучное имя новорожденному. Несмотря на нищету, отец выставил угощение для соседей, пришедших поздравить его со счастливым событием. Чтобы не быть лишним ртом, я не стал больше задерживаться дома, и снова направился на поклон к прежнему хозяину.
   Мои сверстники между работой находили время для игры в кости. Я лишь с завистью наблюдал за ними, боясь хоть на минуту оставить отару.
   Проходили год за годом, ничем не отличаясь друг от друга. Родилась сестренка, но это событие прошло незамеченным, только заботы прибавилось. Богатей, время от времени, как божьей благодатью, одаривал меня объедками со своего стола, этого хватало, чтобы не умереть с голоду и немного передавать домой. Но вскоре и этого не стало хватать. Заболел брат и отец отдал мулле последние сбережения. Снова надо было идти на поклон, чтобы занять хоть немного зерна. Хозяин пшеницы дал, но потребовал, чтобы за нее к концу года заплатили деньгами. А откуда деньги в нашей бедной семье, когда и продавать-то было нечего, мы с отцом не долго думали над этим предложение, жить-то надо, без зерна - голодная смерть. Глядя на беспечно сновавших по двору брата и сестренку, озабоченных единственным -- где бы найти хотя бы крошку съестного, я понял, что судьба малышей в моих руках, и, не задумываясь, начал собираться в далекий путь. Дервиши и пришлые купцы, которые изредка заходили в кишлак, много рассказывали, о том, что большие толпы дехкан бродят в поисках работы в городах, но мало кто из них получает ее там. Что счастливчики, нашедшие хозяев, рады и тому, что те не дают умереть с голоду, о деньгах за труд и речи нет. Единственное место, где можно накопить немного серебряных монет - это соседний Пакистан. В этой сравнительно богатой стране землевладельцы охотно нанимают афганских дехкан...
   Я, слушая этот взволнованный, бесхитростный рассказ Сахиба, и невольно сравнивал его жизненный путь со своей судьбой. Родились мы с ним почти в одно и то же время, правда, по разные стороны эпохи. Мне, просто не верилось, что где-то еще существуют такие средневековые нравы. Но я не мог не поверить человеку, который все это пережил.
   - Выход был единственный, - продолжал Сахиб, - караванными тропами пробираться в Пакистан и...
   Не закончив свой рассказ, он вдруг резко подался вперед, увлекая за собой меня, и в то же мгновение над нами со свистом пронеслись огненные трассы.
   - К бою!, - что было мочи крикнул я, но дежурные расчеты уже открыли ответный огонь. Лагерь ожил в одно мгновение. Тревожную трель пулеметов поддержали басовитые минометы и сердито громыхающие орудия боевых машин пехоты. На развалины покинутого кишлака, откуда прозвучали провокационные выстрелы моджахедов, обрушился шквал огня. Ночной бой кончился так же внезапно, как и начался.
   Над долиной зарождался уже новый день. Со стороны походных кухонь, особняком расположенных в неглубоком котловане, доносился, щекочущий ноздри, запах подгорающей каши.
   - Вот черти, подумал я о поварах, - видно забыли о своих прямых обязанностях и снова вместе со всеми схватились за автоматы. И словно в подтверждение этому из-за укрытия выскочили две верткие фигурки и стремглав кинулись к осиротевшим котлам, видно повара тоже своевременно учуяли тревожные сигналы, расплывающиеся от котлов. Убедившись, что дежурные расчеты и охранение лагеря бодро продолжают свою службу, я снова взгромоздился на дувал, с интересом наблюдая за рождением нового дня. Наверное, невозможно сосчитать всех рассветов, которые мне посчастливилось встречать за всю жизнь, но ни один из них не был похож на этот. В сумеречном воздухе еще не выветрился запах пороховой гари, не улеглось возбуждение, вызванное ночным боем и, наверное, поэтому рассвет я ожидал, как самое желанное событие. Рассвет в горах, словно селевой поток, который накапливается где-то за хребтами поднебесных гор, чтобы в следующее мгновение сокрушающей ночь лавиной выплеснуться в долину, заливая солнечным светом самые потаенные ее уголки. Наступил новый день. А каким он будет в моей жизни? Задумавшись, я не заметил, как рядом со мной примостился Сахиб.
   - Как дела? - задал он дежурный вопрос.
   - А, это ты, Сахиб! - обрадовался я, - как видишь, живем, хлеб жуем.
   - Получили гады! Теперь надолго отпадет у них охота обстреливать лагерь, - сказал удовлетворенно афганец. Обернувшись к Сахибу, чтобы полнее выразить свои чувства к ночной вылазке душманов, я в первую минуту опешил.
   Он был ранен в левую руку, но даже не заикнулся об этом. Заметив мой, удивленный взгляд он виновато сказал:
   - Вот зацепило немного, - и, стараясь отвести разговор в сторону, продолжал:
   - Хороший урожай будет. Достал из кармана колосок и осторожно начал шелушить его в руке. В ладони скопилось несколько зерен. Сахиб, словно священнодействуя, поднес ладонь к губам и резким движением опрокинул содержимое в рот.
   - Скоро дехкане жатву начнут, - он тоскливо окинул взором колосящееся поле, усеянное воронками от снарядов.
   - Вот покончим с душманами, сниму я свою форму, вместо автомата возьму свой старый серп. Буду жать от зари до зари, пока всем своим существом не почувствую радость свободного труда, - Сахиб мечтательно глядел вдаль на море золотых колосьев теряющихся у подножия гор.
   Прошло не более часа, с тех пор, как мы расстались, а кажется, что прошло несколько дней, так прессуется время в период боя. Совсем недавно он рассказывал мне о своей незавидной судьбе, горестно напевал унылую песню, а теперь, раненый вражеской пулей, мечтает о мирной жизни, о мирном труде. Его морщины на лице разглаживались в полете мечтаний, глаза светились негасимым задором. Кажется, что если бы не перебитое крыло, Сахиб орлом бы взлетел над родными горами и долинами, чтобы с высоты поднебесья окинуть взором копошащихся на земле дехкан и громогласно рассказать им, какая жизнь ожидает их впереди.
   Прозвучала команда приготовиться к маршу. Оперативный батальон царандоя оставался на месте, для охраны жителей долины от, алчных до чужого добра, и зерна, в частности, моджахедов.
   - Прощай друг, выздоравливай побыстрей, и, до скорой встречи, - наскоро попрощался я, крепко пожав на прощание его твердую от мозолей руку.
   Встретились мы не скоро. Пришла осень с её дождями и туманами. Пролетела недолгая, слякотная зима. Дождавшись пока более или менее просохнут дороги, мы готовились к очередному боевому рейду.
   Раннее утро перед операцией было особенно тихим, безмятежным. Раскинувшийся по соседству, кишлак медленно просыпался ото сна. В голубоватой дымке мирно курились трубы глинобитных домов. Надрывно кричали ослы. Беззлобно лаяли псы. На склонах близлежащих гор уже вовсю кипела работа. Кто-то из дехкан только начинал пахоту, упираясь всем телом в ручки деревянной сохи, то и дело покрикивая на лениво бредущих, волов, а кто-то уже боронил засеянное поле сучковатым бревном.
   Первые и потому особенно яркие лучи солнца проскользнули в долину, извещая всех и вся о приближении нового дня. И вдруг золотой солнечный поток, разрывая в клочья сонное покрывало уходящей ночи, стремительно наводнил низину, заполнив ее от края до края.
   Колона боевых и транспортных машин замерла перед прыжком в заоблачную высь гор, где по данным разведки были сосредоточена основная база душманов. Медленно тянулись минуты ожидания. Отдавались последние распоряжения, командиры подразделений отрабатывали взаимодействие. Наконец прозвучала долгожданная команда:
   - По машинам! - и колона, как единый боевой организм, послушно двинулась по намеченному пути.
   В конце долины, у въезда в узкую горловину горного ущелья, я взял на борт машины группу афганских офицеров, проводников и связистов. Старшим группы был Сахиб.
   Откровенно говоря, я несказанно обрадовался, когда услышал его голос.
   - Я рад, что мы будем сегодня вместе, - улыбаясь, сказал он.
   - Я тоже. Мы молча смотрели по сторонам, провожая взглядом зеленую, тенистую долину. Впереди горные дороги и угрюмые скалы, одинокие путники да палящее солнце над головой.
   Вскоре передовой отряд вышел на дорогу, ведущую к перевалу. Десант на всякий случай изготовился к бою. Передний бронетранспортер то и дело останавливался, из его боковых люков выскакивали саперы с миноискателями в руках и медленно прочесывали наиболее подозрительные участки дороги.
   Сахиб устроился за командирским сидением. Выставив в бойницу ствол автомата, он напряженно всматривался, вперед. От однообразия окружающее местности быстро устают глаза, напряжение первых минут движения сменяются усталым равнодушием. Поэтому наблюдатели по бортам и на броне часто меняются. Устав созерцать придорожный кусочек местности, который с трудом просматривался через боковую бойницу, Сахиб положил рядом с собой оружие, закрыл лючок и осмотрелся. Два проводника и связисты мирно дремали на заднем сидении, чувствуя себя в полной безопасности за броней машины. Внезапно бронетранспортер тряхнуло, разбудив мирно дремавших афганцев. Один из них о чем-то спросил у Сахиба.
   - Проводник интересуется, почему вы не плотно закрываете люки, - перевел он, указывая на кусочек голубого неба, застрявший между приоткрытым люком и броней боевой машины.
   Бойцы заулыбались, удивленные таким вопросом. Пока я раздумывал над тем, как же попонятнее растолковать афганцам нашу маленькую военную хитрость, раздался уверенный басок сержанта Шевелева:
   - Для того, чтобы при попадании кумулятивной гранаты в корпус бронетранспортера не возникало избыточного давления. Это, конечно, на крайний случай. А вообще-то мы с минами и гранатами стараемся не встречаться, уж больно неприятные знакомцы, - закончил он под смех ребят.
   Когда Сахиб перевел афганцам слова Шевелева, те удивленно зацокали языками и постарались сесть подальше от борта.
   - По-моему они поняли только часть из того, что я сказал, - улыбаясь произнес Сахиб, и принялся объяснять им снова, резко жестикулируя руками. Проводники успокоились и прикорнули вновь, не обращая внимания на тряску.
   Привал решили сделать сразу же за перевалом. Из остановившихся на обочине дороги машин гуртом вывалили афганцы из отряда поддержки, спеша занять место на берегу полноводного канала.
   Наша колонна остановилась недалеко от дувала, за стенами которого во всю буйствовал разноцветными соцветиями, сад. Близлежащий кишлак только в первый момент казался безлюдным. Вскоре в проломе дувала, показалась белая чалма, затем, с достоинством неся свое крупное тело, на дорогу вышел старик. Прикрыв ладонью глаза он с любопытством смотрел в нашу сторону, затем, обернувшись назад, что-то прокричал. Тотчас из переулка, словно по команде, вышли несколько аксакалов. Посовещавшись со смельчаком, вышедшим первым, они гурьбой направились к нам.
   Сахиб радушно поздоровался со стариками, внимательно выслушал их. Не дождавшись, пока, перебивая друг друга, они закончат говорить, офицер начал им что-то зло выговаривать. Аксакалы слушали его не перебивая, виновато кивая головами.
   Когда Сахиб обернулся ко мне, чтобы пересказать разговор, его не возможно было узнать. Всегда такие добрые, понимающие глаза излучали бешенство, черное, обветренное лицо перекосила глубокая морщина боли и страдания.
   - Старики говорят, что вчера в кишлаке были посланцы Черного курбаши - Гапура. Они собрали старейшин и вручили им документ, который предписал снарядить для службы в его воинство тридцать джигитов с конями, продовольствием и прочей амуницией за счет кишлака. А те, вместо того, чтобы взашей, силой вытурить проходимцев, выполнили требование бандитов. Нынешним утром юноши вместе с бандитами выехали в горы, - Сахиб едва сдерживался, чтобы не наговорить запуганным старикам всего того, что накипело у него в душе. Аксакалы, растеряв всю свою солидность, жались к дувалу, украдкой поглядывая на разгневанного афганского офицера.
   Отправив седобородых к командиру батальона царандоя, Сахиб спрыгнул с машины и быстрым шагом, чуть не бегом направился к тополиной рощице, подальше от людских глаз.
   Организовав круговое наблюдение, я пошел искать Сахиба, чтобы предложить отобедать с нами. Топольки, аккуратно высаженные заботливыми руками дехкан, только-только покрылись клейкими листочками. В рощице стоял дурманящий аромат весны и птицы, ошалев от него, пищали, чирикали, как сумасшедшие.
   Сахиб сидел на крутой насыпи, обрамляющей канал, сосредоточенно строгая деревяшку. Стружки золотистыми кудряшками струились из под ножа, и, подхваченные весенним ветерком, уносились к воде, чтобы там, став сказочными парусниками, уйти по волнам в неведомую даль.
   - До каких пор все это будет продолжаться? Душманы жгут дома, убивают дехкан, насилуют их жен и дочерей, а те вместо того, чтобы взять в руки оружие и защищаться, пополняют банды, снабжают их всем необходимым, даже своих детей им отдают. Если можешь, объясни мне, почему? - с болью в голосе спросил у меня афганец.
   - Мне трудно объяснить тебе причины побуждающие крестьян подчиняться бандитам. Мне кажется, основная причина этого кроется в прошлом вашей страны. На протяжении многих веков дехкане привыкли безропотно переносить насилие. Раз новая власть не может защитить их от душманов, значит главари банд для них и являются властью на местах. Для того, чтобы разуверить их в этом, необходимо, прежде всего время, и реальные победы новой власти...
   - Да, ты прав. Но прав в общем, а не в частности. Скажу по себе. Да, было время, когда и я терпел насилие, но в отличие от отца, с юности, всей душей ненавидел своих хозяев. И когда появилась возможность выплеснуть пожар ненависти на своих обидчиков, я его выпустил в самом буквальном смысле слова. Когда, там за границей мы поджигали усадьбу богатея, я понял, что выбрал опасный, но верный путь. И возвратившись на родину, снова гнуть спину на местных хозяев я уже не мог. Оставив отцу все, что заработал за границей, ушел в город.
   Работал на хлопкоперерабатывающей фабрике. Там познакомился с хорошими людьми, которые открыли мне глаза на существующую в мире несправедливость...
   Однажды, когда я в очередной раз приехал домой, то попытался рассказать отцу о сути происходящей в мире борьбы между богатыми и бедными. Отец только недоверчиво, с опаской посмотрел на меня, и ничего не сказав, отвернулся. На другой день пришел мулла, чтобы изгнать из меня шайтана. После этого, даже соседи проходили мимо меня, будто не замечая. Ты прав, старшему поколению трудно понять наше стремление к лучшей жизни, - Сахиб замолчал. На лице его вновь угнездилась печаль...
   Внезапно, со стороны афганской колонны послышалась зажигательная горская музыка. Мы, как по команде, одновременно повернулись в ту сторону. В тени огромной шелковицы, весело и беззаботно отплясывали замысловатые "па" два афганских бойца. Ноги танцоров в такт музыке с незаметной для глаз быстротой, семенили по земле. Притягивали взгляд руки, которые уподобясь огромным орлиным крыльям плавно опускались, то резко взмывали вверх, и казалось, что плясуны вот-вот оторваться от земли и взмоют в поднебесье к своим заоблачным сородичам.
   - Не удивляйся, Виктор. Вокруг слезы, кровь, война, в конце концов, а они танцуют. В этом весь характер афганца. Лишь только наступает затишье, будь то после посевной или жатвы, а то и после боя, афганец, танцуя, отходит душой от повседневных забот, чтобы потом с удвоенной силой делать свое дело - мирное или ратное.
   Разглядывая своего афганского друга, я и не переставал удивляться его эмоциональности. Еще совсем недавно его лицо было перекошено от гнева и боли, потом стало задумчиво-печальным, а сейчас выражало бурную радость. Казалось вот-вот и он сорвется с места и вместе с танцорами пустится в пляс. Все, что проходит через его сердце, тут же отражается на лице. Это тоже характерная черта простых афганцев.
   На солнце набежало небольшое, все в прорухах, облачко и тут же с гор потянуло холодком. Сахиб, наблюдая за небом, прикрыл ладонью глаза, а когда отнял от лица руку, то тень озабоченности вновь овладела его челом.
   - Сахиб, ты так и не рассказал мне о своих скитаниях в Пакистане, напомнил я ему о своем существовании.
   Он перевел взгляд на меня, и утвердительно кивнул головой.
   - Если тебя это еще интересует - слушай. После того, как я покинул дом, судьба занесла меня в Кабул. Я долго скитался по окраинам города, таскал бурдюки с водой, подбирал навоз, месил глину - делал все, чтобы заработать хоть на кусок лепешки, чтобы не умереть с голоду. О том, чтобы отложить деньги для семьи, не могло быть и речи. Однажды добрые люди посоветовали мне найти караванщика, который смог бы взять меня в услужение, а там глядишь и в Пакистан с караваном можно добраться. Несколько дней шатался я по Майванду, - это главное торговое место столицы, пока не нашел одного караван-баши, который взял меня носильщиком и обещал доставить за границу. Новый хозяин не обманул меня. После долгих и тяжелых странствий караван пересек границу и остановился на ночлег в одном из приграничных городков. Я решил, не откладывая в долгий ящик взять у караванщика расчет и идти искать другую работу. Хозяин принял меня радушно, но когда услышал о деньгах заработанных мной, принялся кричать и топать ногами. Подбежали его подручные и вышвырнули меня вон. Переночевав за дувалом караван-сарая, наутро пошел искать работу. Нанялся к богатею, у которого были обширные плантации виноградников, сады и поливные пашни. На него, кроме меня, работало больше десятка батраков, в основном из соседних кишлаков. Жили мы все вместе, в заброшенной кошаре у хозяйских хором, за ворота которых нас пускали только по большим правоверным праздникам. Хотя среди нас были и узбеки, и туркмены и хазорийцы, жили дружно. Работали от зари до зари так, что кости ломило в конце дня.
   Однажды меня вызвал управляющий и, надменно ответив на приветствие, заявил, что бай вдвое уменьшил мне плату. Я начал возмущаться, но хозяйский нукер пригрозил - если не подчинюсь, то окажусь в каталажке, у жандармов, которые ловят всех, кто переходит границу без документов. В бессилии, скрипя зубами, я ушел. Рассказал, все, как было, своим новым товарищам. Те выразили лишь сочувствие, да и что другое они могли сделать.
   Все уже отдыхали, когда ко мне подошел Ислам - немного постарше меня джигит, с узенькими усиками на черном от загара лице и добрым, ясным взглядом черных, как уголь, глаз. Хотя среди батраков были люди и постарше Ислама, но, несмотря на это, он пользовался среди батраков большим уважением, чем кто-либо другой. Он единственный из всех мог открыто сказать хозяйским прислужникам все то, что о них думает, за что, естественно, пользовался у них дурной славой. Но ни хозяин, ни его верные слуги его почему-то не трогали. Скорее всего потому, что у Ислама были золотые руки. Он мог заменить заболевшего кузнеца у наковальни, исправить электропроводку в хозяйском доме, короче, не было дела, которое бы Ислам не знал.
   - Я долго наблюдал за тобой. Вижу, что джигит ты стоящий, - откровенно признался Ислам, когда мы вышли во двор и по каменистой тропе направились к речушке, подальше от любопытных глаз и ушей.
   - Там никто нам не помешает, - многозначительно добавил он, показывая рукой в сторону пригорка, возвышающегося над полями.
   Внизу, в узком каменистом русле бесновалась горная речушка, но нам ее шум не мешал, напротив, он позволял говорить открыто, не боясь, что кто-то может подслушать и донести до ушей хозяина наши мысли и чаяния.
   Я не знаю, почему именно мне поведал Ислам о своей нелегкой судьбе. Прошло уже немало времени, но я до сих помню его рассказ, так, словно услышал его вчера. Наверное, потому, что наши жизненные пути во многом схожи, - Сахиб грустно улыбнулся...
   Подробнее узнав в чем дело, Ислам решил вместе с другими батраками отговорить хозяина от опрометчивого поступка.
   - Пойду, пока еще не все заснули, может быть вместе придумаем, как тебе помочь. А ты погуляй пока, зайдешь в кошару по моему знаку, - и Ислам торопливо зашагал к строению, где размещались работники.
   Прошло немного времени, и вот на пороге показалась знакомая фигура моего нового друга. Я поспешил ему навстречу.
   - Они как трусливые собаки шарахнулись от моего предложения потребовать от хозяина справедливости. Ну что же, попытаюсь переговорить с ним сам.
   На следующий день я узнал, что хозяйские нукеры избили Ислама и бросили его в зиндан - глубокую яму, в которую сажали провинившихся батраков. Когда мне удалось прорваться к хозяйской тюрьме, там уже было пусто. Охранник, получив несколько мелких монет, под большим секретом сказал, что приезжали жандармы, которые и забрали Ислама с собой. Прошел год, но об Исламе не было ни слуху, ни духу. Хозяин все больше и больше увеличивал время работы. Кормить стали хуже. Но я продолжал трудиться, ведь жаловаться на хозяина было некому. Оставалось туже подтягивать шаровары и снова идти на работу, к вечеру только и оставалось сил, чтобы добраться до лежанки.
   Иногда мне казалось, что не выдержу этого ада, но в такие минуты я вспоминал свой далекий дом, блестящие голодным блеском глаза малышей. И тогда я снова бросался в водоворот трудовых будней, превращая свой пот в мелкое серебро.
   Я часто вспоминал своего бесстрашного друга. Несколько раз пытался навести о нем справки, но все безрезультатно. Однажды байские нукеры дали мне понять, что если я не перестану, задавать свои вопросы, то меня постигнет участь Ислама.
   Заканчивался второй год моего пребывания на чужбине. Урожай у хозяина был особенно богатым, взгляд батраков радовала тучная нива. Все ждали хозяйской щедрости в конце уборки и потому работали усердней, чем обычно. Но не тут-то было. Когда мы толпой ввалились на хозяйское подворье, чтобы еще раз усладить слух богатея поздравлениями в честь окончания жатвы и получить заработанные деньги, еще больше располневший хозяин обозвал нас драными попрошайками и заплатил меньше, чем обычно.
   Это переполнило чашу нашего терпения. Наступила зловещая тишина. Казалось, что еще мгновение и от богатея и его хором ничего не останется. Лицо хозяина медленно наливалось кровью, глаза готовы были вылезти из орбит. Но это продолжалось лишь несколько мгновений. Внезапно он льстиво улыбнулся и, словно ничего и не было, сказал, что он пошутил и сейчас же прикажет управляющему выдать всем нам недостающие деньги.
   Батраки, еще минуту назад, готовые разодрать обидчика, удовлетворенно зацокали языками. Воздав руки к небу, они благодарили Аллаха за помощь. Но лишь только тяжелые ворота закрылись за последним батраком, из-за дувала, в адрес взбунтоваться дехкан послышались проклятия и угрозы.
   Среди ночи в барак, где мы размещались, ворвались хозяйские нукеры с тремя жандармами и пинками начали выталкивать всех на улицу. Отобрав несколько, по мнению богатея наиболее строптивых батраков, они поволокли их к машине, по пути избивая прикладами винтовок. Оставшимся, в том числе и мне, досталось несчетное количество ударов плетью.
   Утро нового дня встретил сквозь кровавую пелену, устилающую глаза. Удар озверевшего нукера плеткой со свинцовым вкраплением на конце, пришелся по щеке, да так навечно и остался, - Сахиб показал мне чуть заметный рубец, пересекающий правую сторону щеки, и сдерживая, закипающую в груди ярость, продолжал:
   - Спина от побоев горела адским огнем, так что не возможно было повернуться. Вокруг слышались стоны и проклятия. Кое как, помогая друг другу, мы добрались до речушки, обмылись там. Подкрепившись, чем бог послал, молча разошлись в разные стороны, даже не попрощавшись.
   Я много думал о том, что с нами произошло. Будь с нами Ислам, этой расправы бы не было.
   В межсезонье очень трудно найти работу, поэтому мне долго пришлось скитаться, прежде чем после продолжительных переговоров, нанялся грузчиком к одному достопочтенному духанщику. Несмотря на то, что лавка его ломилась от товаров, ходил он в засаленном пиджачке и потрепанных шароварах. Больше всего любил духанщик, после закрытия лавки, пересчитывать свою выручку. Казалось, что он колдует, перебирая столбики серебряных монет, о чем-то бормоча себе под нос. Если мне по надобности случалось зайти в этот момент к нему в каморку, то старик, недовольно косясь на меня, в одно мгновение сгребал деньги, после чего зло кричал, чтобы я убирался прочь.
   Ворочая мешки с товаром, или делая любую другую работу, я ни на минуту не забывал, что с наступлением весны надо отправляться домой.
   Через местечко, где торговал приютивший меня духанщик, частенько проходили дальние караваны, и я лелеял надежду уйти с одним из них...
   Внезапно послышался топот бегущего человека, и вскоре из-за тополиных зарослей показался связной.
   - Товарищ капитан, - обратился он ко мне, - через десять минут выступаем.
   Мы быстро встали и торопливо направились к ожившей вдруг колонне.
   Заняв место в машине, надев на голову шлемофон, я в ожидании команды, прослушивал эфир. Но в эфире стояла мертвая тишина.
   - Сахиб. Чем же кончились твои скитания, - сняв бесполезный шлемофон, с любопытством спросил я.
   - Все свершилось намного быстрее, чем даже я ожидал. Очередной караван, который привез партию товаров для моего хозяина, расположился на ночлег рядом с духанами, прямо на базарной площади. Хозяин послал меня к караван-баши, чтобы я пригласил его к нему в гости. На улице уже смеркалось. Чтобы добраться до каравана, необходимо было преодолеть заграждение из сваленных, как попало, тюков. Перелезая через один из них, я обо что-то споткнулся, и растянулся во весь рост в пыли. Тут же услышал чертыханье разбуженного мной человека. Уж очень знакомым показался мне его голос. Когда я встал, отряхиваясь от пыли, глазам своим не поверил. Передо мной стоял, как ни в чем не бывало, Ислам. Позабыв обо всем на свете, мы проговорили с ним вою ночь. Особенно поразил его мой рассказ о лицемерии и жестокости богатея. Он долго возмущался, назвал нас безмозглыми баранами, кем-то еще, но мне не было обидно, я понимал, что в словах Ислама, правда. Потом друг сообщил мне, что его караван скоро должен идти в Кабул и, что путь его будет проходить через приграничный городок, ставшей колыбелью нашей искренней дружбы и печальной разлуки.
   Мы решили с этим караваном добраться до первого афганского селения, а там видно будет, что делать дальше.
   Как духанщик не упрашивали меня остаться, я был непреклонен. Не хотелось снова расставаться с человеком, ставшим мне за время скитаний роднее брата. Да и до весны здесь много не заработаешь, больше проешь. А дома так ждут денег, от которых зависела, может быть, жизнь всей семьи.
   В знакомый нам городишко караван пришел под вечер. Узнав, что караван-баши направился к жандармскому начальнику, чтобы побыстрее покончить с формальностями, и договориться о переходе границы на следующее утро дня, мы с Исламом решили навестить нашего бывшего хозяина.
   Злоба и ненависть клокотали в душе каждого из нас, когда мы подошли к высокому дувалу, ограждавшему богатую усадьбу. Молча перелезли через забор в месте хозяйских достроек и в нескольких местах подожгли скирду иссушенной летним зноем соломы. Огонь медленно набирал силу, казалось, что вот-вот он потухнет, но вдруг налетел воздушный шквал, и притаившееся пламя взметнулось огромным столбом ввысь, рассыпая по двору искры. Сразу же занялись деревянные постройки, окружающие роскошный дом богатея, и, наконец, лавина огня захлестнула все, что могло гореть.
   Мы были уже далеко от места пожарища, когда толпы напуганных заревом людей кинулись к усадьбе, стремясь, если и не тушить, то хотя бы не упустить этого страшного, но тем не менее и довольно любопытного зрелища.
   В ту ночь я наконец-то выбрал свой путь в жизни и навсегда распрощался со своей истерзанной юностью... - Сахиб хотел добавить что-то еще, но прозвучала команда:
   - Вперед!
   Начался самый трудный участок рейда. Скалистые ущелья встретили нас напряженной тишиной. От этого создалось впечатление, что горы присматриваются к нам, прежде чем показать все свои тайны. Колонна, пыля и отфыркиваясь бензиновым чадом, неудержимым потоком шла вперед. И столько в ней было достоинства и грозной силы, что горы удовлетворенные видом ощетинившегося монстра, раздались вширь, открывая взору людей янтарную от бушующей зелени долину. Закрытая для всех ветров низина благоухала всеми ароматами весны. В отличие от пустынных каменистых склонов, дышащих зноем и безмолвием, здесь все жило и трепетало от избытка живительных соков. Стараясь перекричать шум колонны, высоко в небе бесновались жаворонки, в листве кустов испуганно затаились зелено-голубые райские птицы и над всем этим удивительным и сказочным миром среди скал величаво парили хозяева снежных вершин - орлы.
   Вскоре зеленый оазис, словно внезапное наваждение, исчез в шлейфе поднятой машинами пыли. Дорога начала постепенно сужаться и вскоре стесненная мрачными скалами превратилась в широкую караванную тропу.
   -Теперь начинается наша работа, - сказал Сахиб и вместе со своей группой спрыгнул с бронетранспортера. Вскоре небольшой отряд афганцев скрылся за выступом скалы.
   Вскоре, сквозь сполохи и треск в эфире, прозвучали слова с явным афганским акцентом:
   - Дорога свободна, можно двигаться дальше.
   Я не сразу понял, что в эфире прозвучал голос Сахиба, уж очень сильно он был изменен.
   Колонна, пользуясь данными афганской разведки, уверенно двигалась к намеченной цели.
   Душманы, кем-то заранее предупрежденные о нашем рейде, устроили засаду в седловине перевала. Об этом доложил по радио Сахиб, и пока мы торопливо карабкались к перевалу, спеша на помощь афганцам, над нашими головами уже во всю разгорелся бой.
   Последние метры перед перевалом были для боевых машин особенно тяжелыми. Узкая дорога, пробитая в каменной скале, позволяла двигаться только с большой осторожностью. Чуть неверное движение водителя и бронетранспортер мог сорваться в пропасть. От напряжения у механика-водителя бронетранспортера ефрейтора Останина на шее вспухли жилы, лицо заострилось, но руки лежали на баранке спокойно, уверенно управляя многотонной махиной. Спокойствие водителя передалось и всему десанту. Бойцы, не обращая внимание на опасную дорогу, без суеты, готовились к неизбежному бою.
   Когда боевая машина наконец-то выползла на перевал, моему взору предстала кровавая картина неравного боя. На дороге и у придорожных камней неподвижно лежали распростертые тела афганских бойцов. Моджахеды, разделавшись с разведчиками, спешили захватить наиболее удобные для боя позиции, но не тут-то было - неожиданно, невдалеке от нас заговорил автомат, ему откликался другой.
   - Значит не все погибли. Может быть еще жив и мой афганский друг, - пронеслась радостная мысль.
   - По "духам", короткими, огонь, - выкрикнул я, и мощное горное эхо подхватило и понесло в даль дробный перестук пулеметной канонады. Душманы, видимо не ожидая нашего скорого прибытия, кинулись врассыпную.
   Сахиб был жив. Он получил ранение в ногу, и от потери крови ослабел. Его и еще двух оставшихся в живых проводников-афганцев быстро перевязал военврач, после чего раненных осторожно уложили в десантное отделение боевой машины.
   Кровавое солнце медленно клонило к горизонту, освещая все вокруг зловещим светом. В расщелинах угрюмых скал жалостливо завывал ветер, словно скорбел по афганским солдатам, погибшим в неравной схватке с врагами.
   Командование приняло решение заночевать в седловине, чтобы на следующий день, рано утром начать последний этап операции, блокирование и уничтожение душманского гнезда.
   Отлежавшись, получив необходимую дозу лекарств, Сахиб почувствовал себя лучше. Об этом говорили его глаза, еще совсем недавно тоскливо-задумчивые, а сейчас искрящиеся каким-то внутренним светом.
   - Посиди со мной, - попросил Сахиб. Опершись на локоть, он пристально посмотрел на меня и, увидев, что я готов его слушать, продолжал:
   - Ты знаешь, чего я больше всего боюсь?
   И не дожидаясь моего ответа, сказал:
   - Больше всего я боюсь погибнуть, так и не отомстив убийцам моей семьи. Понимаешь, мне сегодня стало страшно от того, что я мог умереть, так и не выполнив клятвы, которую дал на могиле отца, - он задумчиво смотрел в темноту мгновенно наступившей горной ночи, перебирая пальцами разноцветные зернышки четок...
   - Добравшись на родину, я устроился работать в городе, заработанных денег стало хватать не только для уплаты налогов и долгов, но и для учебы брата. Первые письма, написанные им, сам я прочесть не мог, в этом мне помогали друзья, такие же, как я рабочие.
   Позже они научили меня письму, и я сам стал переписываться с братом. Последнее письмо от него я получил незадолго до Апрельской революции. Он писал, что власти приняли новый закон, по которому детям крестьян и простых рабочих учиться в лицеях запрещено, что его ждет возвращение в кишлак и, в конце - концов, повторение пути, пройденного отцом. Я сразу же ему ответил, чтобы он возвращался домой, а через некоторое время я приеду навестить родителей и заберу его с собой в город. Больше никаких вестей от родных продолжительное время не было. Все вокруг вдруг закрутилось, завертелось. Всю страну вдруг ошарашило известие, что шах Дауд низвержен, и что вся власть перешла в руки партии, которая называлась народной. Я, как и большинство рабочих хлопкоперерабатывающей фабрики, имел лишь смутное представление о НДПА. Но помогать партии начал с первых дней революции. Сначала выполнял незначительные поручения нашего фабричного комитета, был связным, охранял один из первых партийных комитетов в Кабуле. С оружием в руках помогал становлению новой власти. По рекомендации своих фабричных товарищей, вступил в НДПА. Вскоре партия направила меня в народную милицию. Командовал небольшим отрядом. Никогда не забуду тех дней, которые провел в вашей стране. Учился я в Харькове, - при воспоминаниях об учебе в Союзе, голос его потеплел.
   - После учебы меня направили в провинциальный центр, для укрепления аппарата создающегося царандоя. С волнением надел свою первую офицерскую форму, хотел обрадовать отца с матерью, - с горечью сказал Сахиб и замолчал. Стало слышно, как где-то далеко в долине плачут шакалы да завывает в скалах ветер.
   - И зачем, только тогда мне предоставили отпуск? - с нескрываемой горечью в голосе воскликнул он. - Если бы не показался тогда в форме и не рассказал отцу и остальным селянам о своей новой работе, то семья моя была бы жива.
   - Бандиты пришли на другой день после моего отъезда в город. Согнали жителей кишлака и на глазах у всех загнали в дом всех моих близких, подперли двери камнями, и обложив со всех сторон соломой, подожгли. Сын кишлачного богатея Темирбек, главарь банды, издеваясь над сельчанами, кричал, что так будет с каждым, кто посмеет помогать оборванцам, возомнившим себя новой властью. Эти слова, переданные мне кем-то из дехкан, присутствовавших на казни, я никогда не забуду, пока не забью их обратно в глотку байскому отпрыску, - Сахиб устало опустил голову, нашел в темноте мою руку и неожиданно крепко ее пожал. Я ответил на рукопожатие и он, опершись на мою руку, медленно встал, через люк бронетранспортера долго смотрел на мерцающие, в безоблачном небе, звезды. Вдохнув полной грудью холодного горного воздуха, он опустился рядом со своими товарищами, и вскоре забылся тревожным, чутким сном.
   На следующее утро на перевале приземлился вертолет, из машины быстро выгрузили боеприпасы и продовольствие и загрузили раненых.
   Сахиб, поддерживаемый санитарами, с трудом забрался во внутрь вертушки и, оглянувшись, помахал мне рукой. На его лице вновь светилась добродушная улыбка.
   - Прощай Сахиб! - успел крикнуть я, прежде чем вертолет взлетел, оставив после себя тучу пыли и густой запах керосина.
   Проводив вертолеты, мы, сделав последний рывок, достигли района расположения базового лагеря моджахедов. На подступах к пещерам, нас встретил плотный огонь из стрелкового оружия. Начальник ММГ майор Калинин решил не штурмовать лагерь, а, дождавшись вертолетов атаковать душманов с двух сторон. Первым делом по позициям моджахедов был открыт массированный огонь. Пули, высекая из камня искры, завывая летели в разные стороны. Видя такое дело, душманы воспользовались укрытиями, тем самым, ослабив огонь, но лишь только передняя боевая машина пыталась пройти вперед, на нее снова обрушился град пуль и осколков.
   Пока шла перестрелка, Калинин, собрал за скалой офицеров, чтобы поставить боевую задачу. Замысел был прост. Разбить имеющиеся силы на две группы. Одна должна была нанести массированный огонь с фронта, другая с помощью афганских проводников должна была выйти в тыл противнику, и забросать позиции душманов гранатами.
   Проводникам сказали, что они должны делать. Те боязливо жались к скале, что-то лепеча.
   - Они говорят, что дальше не пойдут, не хотят умирать, что у них дети, семьи.
   А какого черта здесь делаем мы? - хотел я кинуть в лицо афганцам, которых приехал защитить издалека, но в последний момент сдержался.
   Начальник ММГ, видя такой оборот, решил подождать вертолёты, а после налета, действовать по обстановке.
   Вскоре на связь вышли "Протоны" - такой позывной был у вертолетчиков. Через несколько минут, мы услышали гул, и в следующий момент показалась пара вертушек. Дав целеуказание, мы отошли подальше от позиций душманов, за скалы.
   Сначала вертолеты обработали глубокий каньон, где засели моджахеды, реактивными снарядами, на второй заход сбросили несколько бомб. Когда разошелся дым, мы увидели страшную картину - разрушенные схроны, вывороченные гранитные глыбы, из-под которых торчали ноги и руки боевиков. Казалось, что живых там никого нет, да и быть не может. Но когда пошли прочесывать разоренный лагерь, то увидели, как из глубокой пещеры выползло несколько израненных душманов, с недоумением взирающих на белый свет. Они, по-моему, уже чувствовали себя мертвецами.
   После вертолётной атаки большинство пещер и схронов обвалились, погребя под камнями не один десяток бандитов, все запасы продовольствия и оружия.
   Выполнив поставленную задачу, наш отряд возвратился на другой день домой, на базу. Через город проходили вечером. Удивительно, но почему-то никто из горожан не встречал нас как победителей. Изредка попадавшиеся по пути прохожие, завидев наши машины, сворачивали в переулок и торопливо исчезали в темноте.
   После этого трудно было и предположить для кого больше пользы от уничтожения еще одного бандитского гнезда - нам или афганцам. Обидно было и за то, что не было рядом Сахиба, я бы очень хотел услышать и об этой черте, характера афганцев.
   Последняя наша с Сахибом встреча состоялась незадолго до моей замены. До прибытия звена вертолетов, которые обеспечивали отправку в Союз отслуживших свой срок в Афганистане офицеров и солдат, оставалось не более недели, когда однообразную жизнь нашего лагеря нарушили прибывшие из города афганские офицеры. Они шумно высыпали из подъехавшего к штабной землянки микроавтобуса и громко переговариваясь, зашли вовнутрь. Вскоре поступила команда:
   - Всем офицерам прибыть к начальнику ММГ.
   Мы долго не заставили себя ждать и вскоре все собрались в просторной землянке. Привыкнув к прохладному полумраку, я, к своей радости, увидел среди афганских офицеров Сахиба. Он вновь был в центре внимания. Я впервые видел его в полной парадной форме, с медалями и новеньким золотистым орденом.
   За время, прошедшее после нашей последней встречи, он сильно изменился. Лицо немного вытянулось, стало суше, скуластей, испещренная глубокими морщинами кожа стала бледней, прежними остались только крупные карие глаза, да густые, будто сросшиеся на переносице, брови. Только взгляд был все тот же, с грустинкой.
   Наши глаза встретились. Сахиб шагнул навстречу, мы обнялись и потом долго, долго жали друг другу руки, не находя слов.
   Подошел майор Калинин и объявил, что собрал нас всех, чтобы поздравить Сахиба, нашего давнего друга со знаменательным событием - вручением высшего афганского ордена.
   Для меня же самой большей наградой было то, что Сахиб жив и снова с нами.
   Торжественная часть продолжалась недолго, и вскоре мы с Сахибом смогли поговорить наедине. Я пригласил его к себе в землянку. Когда мы вошли во внутрь, то первое, что заметил он, был упакованный в дорогу чемодан.
   - Уезжаешь, - догадался он.
   -Да, Сахиб!
   - Значит это, возможно, последняя наша встреча, - грустно произнес он.
   - Да.
   - А я тебе так много хотел рассказать! - он взглянул на часы и с сожалением добавил:
   - Через полтора часа нас ждет на прием губернатор Пайкор.
   - Тогда у нас есть еще немного времени, чтобы поговорить.
   Сахиб начал с того, что больше волновало и тревожило его последнее время.
   - Знаешь, Виктор, пока я валялся в госпитале, бандитов, которые издевалась над моими родными, полностью уничтожили. Как жаль, что мне не пришлось приложить к этому руки.
   - Не прибедняйся, друг, ведь если бы ты своевременно не обнаружили засаду на перевале, нам бы пришлось нелегко. Ведь в числе трофеев мы захватили там несколько гранатометов и крупнокалиберных пулеметов, которые могли оказаться впоследствии и у твоего кровника, и тогда нам было бы труднее его уничтожить. Так что и ты, и твои товарищи приняли в разгроме банды самое непосредственное участие...
   Сахиб, соглашаясь со мной, кивнул головой, но в глазах его по-прежнему стояла ни чем не прикрытая горечь.
   - Сахиб, - после небольшой паузы, обратился я к афганцу, - я все хочу тебя спросить о твоем пакистанском друге.
   - Об Исламе? - Сахиб встрепенулся, в глазах его вновь появился задорный блеск.
   - С тех пор, как мы с ним трудились на одной из Кабульских фабрик, прошло много лет. После апрельской революции он вместе в составе группы защиты революции участвовал в установлении народной власти в Кабульских пригородах. В одной из стычек с душманами был ранен. Пока он лежал в госпитале, наш отряд перебросили в провинцию, потом меня направили в Союз на учебу. Что стало с Исламом потом, я могу лишь догадываться. По всей видимости, он, узнав о военном перевороте в Пакистане, ушел туда, потому, что просто не смог бы жить здесь, зная, что Родина в опасности. Вернувшись в Кабул, я всячески старался навести о нем справки. Но напрасно встречал караваны, опрашивал кочевников об Исламе, о нем не было ни слуху, ни духу, - Сахиб замолчал, задумчиво перебирая янтарные камешки четок.
   - Не мог же он так просто пропасть. А ты не пробовал писать в Пешавар, на родину твоего друга?
   - Пробовал и не раз, но никакого ответа оттуда так и не получил.
   - Неужели он бесследно исчез, а может быть его убили, ведь насколько я представляю, его по твоим рассказам., Ислам и такие, как он, явно не по душе существующему в Пакистане режиму.
   Сахиб неопределенно покачал головой и, вытащив из внутреннего кармана офицерского френча сложенный в несколько раз газетный лист, протянул его мне. Я осторожно, боясь разорвать протертые на сгибах листы, развернул газету. Строчки затейливой арабской вязи, группировавшиеся в столбцы, да нечеткие фотографии размещались на шероховатом листе пожелтевшей бумаги. Я недоуменно взглянул на Сахиба, не пытаясь разобраться в арабской азбуке.
   - Газету эту я нашел на Хайберском перевале, через который проходит дорога, ведущая из Пешавара в Кабул. Газета пакистанская. Видишь, групповая фотография? - я утвердительно кивнул головой. Сахиб показал на стоящего в центре фотографии мужчину.
   - Он очень похож на Ислама.
   - А что написано под фотографией?
   - Написано, что пакистанской жандармерией разыскивается мятежник Ислам из племени Африди, который с группой сообщников ходит по кочевьям и мутит народ.
   - Это на него похоже, - продолжал Сахиб, бережно пряча в карман свою дорогую находку.
   - Ну, что ж, мне пора, - заключил он вставая.
   Крепко обнявшись, мы распрощались.
   Через несколько дней прибыли долгожданные вертушки.
   С грустью распрощавшись со своими боевыми друзьями, мы быстро заняли свои места и через несколько минут винтокрылые птицы, сделав последний прощальный круг над Маймене, начали набирать высоту. Вскоре из иллюминаторов виднелись лишь коричневые соты глинобитных домишек, зеленые купола мечетей и высоких шпили минаретов. В последний раз, окинув взглядом эти афганские достопримечательности, я мысленно, уже навсегда попрощался с густо политой нашим потом и кровью землей, со своим афганским другом Сахибом.
   - Прощай, Сахиб! Я верю, что рано или поздно ты исполнишь свою давнюю мечту, сбросишь надоевшую форму и отведешь свою душу, продолжая дело отцов и дедов, станешь непревзойденным хлеборобом.
  
Оценка: 5.49*5  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023