ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Носатов Виктор Иванович
Первый день после войны

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:

  

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ВОЙНЫ

   Старшина Александр Трудненко возвращался с войны домой. Это он знал, что возвращался с войны. Разве мог он, потеряв шесть своих товарищей убитыми и двадцать трех ранеными, поверить газетным передовицам, которые вещали на весь мир о том, что в Афганистане всего-на­всего изредка вспыхивают конфликты между сторонниками правительства и противниками нового режима. Ведь он прекрасно понимал, что конфликт может продолжаться неделю, ну максимум месяц, а длится уже полтора года. И все эти полтора года, с самого начала заварухи, стар­шина Трудненко размышлял над тем, что говорилось, и тем, что делалось. Да, когда он узнал, что едет в Афга­нистан, чтобы оказать интернациональную помощь рево­люционному народу, сердце его учащенно забилось. Жажда подвига, именно боевого подвига, воспитывалась в нем не сегодня и не вчера. Эту жажду он впитывал с молоком матери, которая всегда с гордостью рассказывала о его героическом деде, ее отце. Дед Семен с первого до последнего дня войны был в самой гуще боевых событий, трижды ранен, награжден многими боевыми орденами. Уже немного повзрослев, он внимательно слушал, как дед с пафосом повествовал о войне, атаках и рейдах, штурмах и победных шествиях. Он видел фильмы, в которых до­блестные советские войска гнали и гнали врага со своей земли. Тогда у него еще не зарождалось сомнение: ведь все время гнали со своей земли, а когда же успели пустить? Об этом не любил рассказывать дед, умалчивал учитель истории и совсем не информировало героическое военное кино. Это Александр начал понимать позже, уже здесь, на искуроченной войной афганской земле. А тогда у него учащенно забилось сердце, он ощутил какой-то неведомый волнующий холодок. То оружие, которое ког­да-то держал в руках, командуя отрядом в школьной игре "Зарница" и потом во Всесоюзной игре "Орленок", он мог применить в настоящем бою. В настоящем бою мог показать все то, на что его настраивала героическая семья, чему учила школа. Чего-чего, а военного патрио­тизма у него было тогда хоть отбавляй. Да и не только у него. В роте, кроме двух офицеров, отказчиков не было да и быть не могло. Они с особым презрением смотрели на этих отказчиков, а тех почему-то эти взоры не очень-то и смущали. Скорее наоборот, эти два офицера смотрели на интернационалистов как-то снисходительно, жалели, что ли, их. Удивительно, но Александр, встретившись со взглядом старшего лейтенанта, который уже лет шесть командовал взводом из-за неладов с начальством и кото­рый надолго, если не навсегда, зарезал себе карьеру, отказавшись ехать в Афганистан, почувствовал вдруг, что в армии нельзя мерять всех на один аршин. Старлей знал что-то очень важное, но не мог об этом сказать. Об этом говорили его глаза. Они светились правотой и бессильным гневом на тех, кто не давал ему возможности эту правоту высказать своим подчиненным, чтобы предостеречь их от опрометчивого шага. Хотя ему бы никто не поверил. Сделали бы трусом, изменником и даже врагом народа, который не возжелал оказать военную помощь дружест­венной стране.
   Уже потом, в Афганистане, Александр по солдатскому телеграфу узнал, что их бывшего командира уволили из армии. Сначала сделали психом, а затем уволили. Против этой войны могли выступать только психи -- так ответил на вопрос солдат замполит их батальона. Но это было потом, много позже, а тогда, услышав горячащие молодую кровь слова -- долг, присяга, интернациональная помощь и боевые традиции отцов и дедов,-- Александр почувст­вовал легкое головокружение, словно от глотка шампан­ского. Он подумал, как после первого своего боя где-нибудь на приступке окопа напишет письмо к своей Иринке. Напишет просто о том, что свистели пули и что от стрельбы раскалился автомат. Он представил, как вздрогнут ресницы Иринки, когда она прочтет эти строки, как забьется ее сердечко под тонким цветастым ситцем платьишка, как удивлением и неприкрытой болью заму­тятся ее глаза.
   Все это Александр Трудненко чувствовал перед тем, как пересек границу, за которой стреляли, убивали, истязали, брали в плен. За которой был другой мир, другие проблемы, другой образ жизни. За которой даже время было другое -- вместо двадцатого четырнадцатый век.
   И вот он возвращается домой. Еще вчера он смыл пыль своего последнего боевого рейда. Еще вчера он стоял в почетном карауле у цинкового гроба последнего, погиб­шего у него на глазах, солдата. Еще вчера он помогал санитарам грузить в вертолет носилки с еще живым че­ловеческим обрубком. На той последней операции судь­ба-злодейка толкнула его лучшего друга Федьку Смирнова на замаскированную в траве мину с довеском. Самое обидное то, что они с Федькой должны были уехать в Союз еще недели две назад. Но предстояла трудная опе­рация по уничтожению базы "духов", расположенной вы­соко в горах, по данным разведки там были сосредоточены крупные запасы оружия и боеприпасов. Они, не сговари­ваясь, подошли к комбату и просто попросили взять их на операцию. Майор, хоть виду и не показал, был неска­занно рад. Комбат назначил друзей в разведвзвод. И вот, когда операция уже закончилась и колонна шла домой, случилось непоправимое. При выходе из ущелья в долину "духи" обстреляли их из крупнокалиберного пулемета. В таких случаях броня боевых машин не очень надежное укрытие, и старшина Трудненко, минуя командира раз­ведвзвода, молоденького лейтенанта, недавно прибывшего в часть, приказал всем оставить бронетранспортер. Десант не ожидал такого поворота дела, солдаты ждали команды лейтенанта, но тот словно язык проглотил. Тогда Федор с другом начали выпихивать солдат в боковые люки. Замешкались механик-водитель да лейтенант, и очередь, высекая искры, резанула по передку, прошив стальную коробку насквозь. Водителя -- насмерть, лейтенанта по­секло осколками латунной оболочки пуль. Только после этого лейтенант выскочил из бэтээра в верхний люк и принялся отдавать какие-то членораздельные команды. Шок прошел.
   Трудненко с другом, используя овраги и жиденькие кустики, редко-редко прикрывающие выжженные склоны гор, пробирались к засаде. Судя по огню, "духов" было немного. Ухал крупнокалиберный ДШК, и в унисон ему строчили один или два автомата. Изрешетив переднюю машину, пулеметчик принялся за замыкающую, чтобы запереть выход в долину основных сил. К чести командира разведвзвода, тот успел дать команду, чтобы десант по­кинул машины, и теперь пулеметную дуэль вели навод чики, направляя всю мощь башенных установок на засаду. Бой вели три боевые машины, первый молчал. Вскоре замолчал четвертый. Видимо, "духи" или убили, или ранили наводчика. Когда замолчала замыкающая машина, Трудненко со своим другом были где-то в сотне метров от засады. Они, сделав большой крюк, подошли сзади и теперь, вытащив гранаты, готовились к последнему прыж­ку. Они выжидали, когда "духи" начнут огонь из всех пулеметов, но, уловив, что надолго замолчал один из башенных пулеметов, рванули к позиции "духов". Те заметили опасность, когда солдаты упали уже метрах в двадцати от засады. Толстомордый "дух" в белой чалме начал разворачивать ДШК в их сторону, но в окоп по­летели одна за другой четыре гранаты. Мгновение было тихо. Александр увидел, как завращались белки глаз у пулеметчика, как приготовились выскакивать из окопа автоматчики, но в это же мгновение раздались разрывы гранат. С засадой было покончено. Сняв с треноги иско­верканный взрывами ДШК, подняв залитые кровью авто­маты и винтовку, Александр и Федор спускались в долину. Их грязные от глины и пороховой копоти лица выражали усталость, словно они огромное поле вспахали, руки тряс­лись мелкой дрожью. Хотелось одного -- дойти до колон­ны, плюхнуться на заднее сиденье бэтээра и забыться. Они уже подходили к дороге, когда Федор заметил у себя на штанине потеки чужой крови, видно, замарал, когда перекатывал "духа", из-под тела которого торчал ствол автомата.
   -- Я пойду к ручью, отмоюсь,-- сказал он устало.
   Друг махнул рукой, мол, валяй. Уже когда подходил к своей машине, Трудненко увидел на плащ-палатке изу­родованное пулями тело механика-водителя, над ним скло­нился взводный, отирая сгустки крови с лица. Трудненко, сбросив в пыль ДШК и трофейный автомат, наклонился над трупом, чтобы прикрыть брезентом развороченную крупнокалиберной пулей белобрысую макушку, и в это время раздался продолжительный взрыв, так, словно один за другим через чуть заметный промежуток времени, разорвались снаряды. Александр, крикнув что было мочи: "Ложись, все ложись"-- грохнулся в дорожную пыль. Прошло одно мгновение, два. Больше ни взрывов, ни стрельбы не последовало, и тогда возбужденный мозг, словно огнем, обожгло догадкой: "Федька напоролся на мину!" Трудненко вскочил и, обернувшись к тому месту, где несколько минут назад оставил друга, дико завыл.
  
   Рядом с ручейком образовалась воронка, в которой еще клубился густой черный дым. Рядом дергалось в судорогах искромсанное тело друга. Он кинулся к нему, схватил Фе­дора за руку, зачем-то потянул на себя, но не почувствовал тяжести его тела. Рука словно была сама по себе, а тело само по себе. Пальцы еще шевелились, судорожно сжима­лись и разжимались мышцы, но это была уже не рука Федора, а что-то живое и ужасное. Трудненко запоздало отдернул свою руку, но пальцы друга, схватив его ладонь, конвульсивно ее сжимали. Трудненко стало страшно, он что-то кричал, звал на помощь и в то же время другой рукой отдирал окровавленный кусок тела от себя.
   Тело Федора продолжало содрогаться. Рот его раскры­вался и закрывался, но не слышно было ни звука, а может быть, у меня уши заложило, подумал Александр и закри­чал, срывая голос:
   -- Носилки, носилки, мать вашу... сюда.-- Только уз­рев, что к воронке кто-то подбежал, что Федора понесли к машинам, Трудненко расслабился и, упав возле ручья, окунул голову в желтоватую от мути воду. Он держал голову в холоде струи до тех пор, пока не ощутил, что задыхается. Встал, подобрал автомат и пошел к дороге.
   Когда пришел вертолет, Федор уже лежал на носилках спокойно. Брезент, которым его накрыли, почернел от крови, но он еще дышал.
   Трудненко, прежде чем лицо друга исчезло в чреве "вертушки", прикоснулся к его покрытому росинками предсмертного пота лбу губами.
   "Прими его душу, Боже",-- подумал Александр, зная, что прощается с другом навеки. Ни в Союзе, ни здесь, в Афганистане, Трудненко в Бога не верил, но верил в судьбу. Сегодня она так горько подшутила над другом. "А меня, значит, пронесло?-- задал себе вопрос.-- Конеч­но, пронесло. Ведь завтра я буду в Союзе, Завтра буду на пути домой, и судьба-злодейка не посмеет и надо мной так же сердито пошутить. А впрочем, будь что будет, лучше не раздражать судьбу, ведь она так капризна".
   И вот старшина Александр Трудненко -- среднего ро­ста, худощавый, жилистый, почерневший от загара па­рень, не идет, а летит по испещренной квадратами трещинок бетонке аэродрома. На лице умиротворение, в серых бездонных глазах полярной звездой искрится ра­дость, барабанные перепонки вибрируют от марша "Про­щание славянки", в груди сладостно замирает сердце.
   Все, что было с ним вчера, позавчера, месяц, полтора года назад, он оставил где-то далеко-далеко в потаенных уголках сознания. Пройдут годы, и он еще займется не­легкой переоценкой всего того, что прочувствовал, понял и лицезрел в ничем не героической, грязной и страшной войне. Ему еще предстоят ночи кошмаров, когда погибшие друзья вопрошают, почему ты остался жив, а их нет, когда, проходя все круги ада войны, ты чувствуешь, как тебя убивают, как ты убиваешь и режешь на куски кого-то. Ему еще придется не единожды услышать слова, брошенные бездушным чинушей: "Я тебя туда не посы­лал". Придется не раз биться головой о бюрократические стены только лишь для того, чтобы делать свое, необхо­димое обществу дело.
   А пока старшина Александр Трудненко возвращался с войны домой. Его не омрачали предстоящие формальности. Да и что могло омрачать его первый день в Союзе? Этот его первый мирный день!
   Назойливый таможенник вежливо попросил Александра открыть чемодан. Он открыл. Не заглядывая в него, знал, что сверху лежит дембельская парадка, тельник и неж­но-голубой берет. Сам же был в полевой форме. Парадку решил надеть перед домом. Под парадкой лежали две пары джинсов "Лее", которые раздобыл незадолго до дем­беля через прапорщика. Правда, пришлось немного пере­платить. Одни взял себе, другие хотел подарить Иринке. Давно мечтала о "фирме". Дальше лежал большой пла­ток, расшитый серебром и золотом, это подарок для ма­тери. На самое дно чемодана Трудненко уложил новенькие мягкокожие ичиги для отца. Сколько себя помнит, отец всегда носил только сапоги. Кирзачи на работу, хромачи в выходные дни да в праздники. Мать писала, что теперь у отца часто ноги распухают и трудно сапоги таскать, а к другой обуви не привык, мучается. Вот и подумал тогда Александр сделать отцу подарок. Ичиги из мягкой души­стой кожи надевались на ногу словно чулок, были удоб­ными и легкими. Эти легкие сапожки выменял у одного духанщика за несколько пачек соли да блок столичных сигарет. И еще одна вещь была в чемодане Трудненко. О ней он старался не думать. Двухкассетный "Шарп" вместе с ичигами и различными туалетными принадлежностями, другой мелочью покоился на дне чемодана. "Шарп" этот был трофейным. Их взвод был послан в засаду на один из высокогорных перевалов. Ждали караван с оружием. Взвод должен пропустить караван в ущелье и запереть за ним перевал, чтобы и мышь обратно не проскользнула. Все было сделано как в приказе. Их выбросили в горы ночью, а на рассвете мимо их засады прошел караван -- верблюдов десять -- пятнадцать. Когда последнее животное с сонным погонщиком минуло пост, взводный сообщил об этом командиру и дал команду перекрыть дорогу. Минут через десять в ущелье, где еще была темень, началась пальба. Грохот стоял страшенный, казалось, что эхо, ша­рахающееся из стороны в сторону, вот-вот раздробит горы и превратит скалистое ущелье в арык, забитый гранит­ными обломками.
   И вот из этого грохота и хаоса на взвод кинулись обезумевшие животные, оставшиеся в живых. Еще мгно­вение, и они подомнут под себя солдат.
   -- Огонь,-- скомандовал командир.
   Вырвавшийся вперед верблюд громко захрипел и рух­нул в нескольких шагах от Трудненко. От удара мешки разорвались и на солдат покатились разнокалиберные кар­тонные коробки. Одна из них, задев об острый камень, расползлась, и из белизны пенопласта в пыль вылетел черный, с блестящим никелем рычажков аппарат. Это был обычный караван контрабандистов, который переправлял в Афганистан большую партию магнитофонов и магнитол. Так "Шарп" оказался у него в чемодане.
   Таможенник, увидев чудо японской радиотехники, удовлетворенно хмыкнул:
   -- Ты что, парень, не знаешь, что всех твоих зарабо­
танных чеков не хватит на то, чтобы приобрести такую
игрушку? Придется ее у тебя конфисковать,
   Трудненко глянул вдоль барьера. Там было пусто. Они с таможенником были один на один, и тогда Александр снял с пл^ча вещмешок и, развязав горловину, подозвал таможенника к себе.
   -- Может быть, договоримся,-- сказал он тихо.
Таможенник взглянул вовнутрь вещмешка. Его глаза
   жадно загорелись. Там лежали три новенькие видеокассе­ты. Тоже трофейные. Тогда о видеомагнитофонах он знал только понаслышке и взял кассеты на всякий случай, тем более что много места они не занимали и жрать не требовали. Вот и пригодились. Откупившись видеокассе­тами, Трудненко спокойно прошел через таможню и бод­ро, насвистывая какой-то бравурный марш, зашагал к кассам аэропорта.
   "Теперь побыстрее домой",-- билась в мозгу в такт маршу радостная мысль.
  
   Он возвращался домой с войны.
   Он был цел и невредим.
   Он вез домой редкие подарки.
   Он не был слюнтяем и даже немножко гордился, как обставил дельце с таможенником. Ведь все могло быть и хуже.
   Он вправду доволен собой. Очень доволен. Вот такой он парень -- всю войну прошел, и ни одной царапины.
   Таможню прошел и подарки сохранил.
   Первый день в Союзе завершался, правда, не так радостно, как начинался. Потолкавшись у билетных касс, Александр решил, что так просто билетов здесь не достать. Мужской персонал касс равнодушно взирал на толпу, мечущуюся по аэропорту в поисках билета. Сонно отвечая всем без разбора, что билетов нет, усатые кассиры из-под насупленных черных бровей выискивали дичь покрупнее, поденежнее. Заметив таковую, стервятник слетал со своего насеста и. вдруг говорил человеческим языком, правда, с каким-то угодническим акцентом:
  -- Слушай, брат, хочешь, я тебе достану билет до
самой Москвы...
  -- Мне надо в другую сторону,-- удивленно сказал
Трудненко, осматривая новоявленного черноволосого бла­
годетеля.
  -- Для тебя, брат, достану хоть куда.
   Трудненко с недоверием осмотрел навязавшегося "бра­та". Худой, остроносый, с льстивыми глазками и топор­щащимися в стороны усами, сам по себе человек особого доверия не внушал, но у него на голове, как притертая, сидела форменная фуражка, на форменной тужурке у него желтели галочки, на груди красовался знак, связанный с гражданской авиацией, а он привык доверять форме.
   -- Значит, так, брат, плати за билет чеками, и мы
в расчете.-- Усатый пытливо посмотрел на солдата.
   В первый момент Трудненко хотел врезать этому чи­нуше так, чтобы аэрофлотская кокарда навечно приклеи­лась к его плешивому лбу, но потом раздумал. Чем сидеть в аэропорту неизвестно сколько, а тем паче в милицей­ской кутузке, лучше заплатить чеками.
   Ведь он ехал с войны домой, и никакая сила не могла удержать его в этом шумном и грязном аэропорту.
  -- Ну что ж, чем хорошо здесь сидеть, лучше плохо
лететь,-- перефразировал он известную пословицу и ре­
шительно потребовал:
  -- Давай, брат, билет.
   -- Сейчас, сейчас.
   Он обошел осторожно Александра, открыл дверь кассы и, разместившись там, начал куда-то звонить, что-то тре­бовать. Потом оформил билет и протянул его Трудненко. Тот повертел его в руках, осмотрел со всех сторон. От­считал требуемое количество чеков Внешпосылторга и, стрельнув глазами в окошко, еткуда на него смотрели черные глаза усатого, зашагал в зал ожидания. Усатый кассир выписал ему билет на утренний рейс, так что свободного времени было больше чем достаточно. Первым делом он решил перекусить, смирнехонько стал в хвост людской цепочки и стал ждать своей очереди. Минут через пятнадцать, когда оказался уже у самой витрины, с которой на него заманчиво смотрели жареные куры с золотистой корочкой и вареные вкрутую диетические яйца, в одном из проходов аэропорта послышались крики, шум.
   Трудненко нехотя повернулся к толпе, которая быстро росла вокруг непонятного, но шумного зрелища, навострил слух. Сквозь ропот толпы доносились только отдельные выкрики.
  -- Молокосос, где орден купил?-- басил один.
  -- Отобрать у него надо,-- пищал другой.
   "Что-то затевается там нехорошее",-- подумал Труд­ненко и, оставив очередь, кинулся в глубь толпы. Чемодан и вещмешок он поставил в камеру хранения и теперь, живо работая локтями, быстро пробился к центру. Страсти там достигли высшего накала.
   Седоволосый крупный дед с орденскими планками во всю грудь схватился пальцами за кроваво-красный орден Красного Знамени, непонятно как угнездившийся на ху­дощавой груди старшего лейтенанта, одетого так же, как и Александр, в "афганскую" полевую форму. Молоденький офицер, схватив деда за руку, пытался отжать ее от своей груди, но тот, набычившись, крепко зажал орден пальца­ми. Его подбадривали такие же, как и он, бодренькие старички и старушки, некоторые с планками наград на груди, другие с как попало нашпиленными на платье или пиджаки медалями и орденами.
   . -- Что вы делаете,-- крикнул Трудненко и кинулся на помощь старлею.
   -- Ты куда, щенок, лезешь, кого защищаешь,-- раз­дались со всех сторон голоса. Толпа явно была на стороне орденоносной компании.
   0x08 graphic
-- Да как вы смеете,-- в бешенстве заорал Труднен-
ко, глаза его сузились.
   Бодренькие старички схватили его за локти, за руки и крепко держали.
   -- А вы...-- не выдержав, выматерился Труднеико
и, резко повернувшись, сбросил старческие руки с се­
бя.-- Он же кровью заслужил этот орден,-- уже успо­
каиваясь, начал он.-- Как вы, ветераны, не можете
понять, какой орден куплен, а какой, может быть, самой
дорогой ценой заработан?
   Деды не ожидали такого оборота. Тот, что с орден­скими планками во всю грудь, выпустил орден и спрятал руку за спину.
  -- О какой крови ты говоришь, сынок,-- остыв, начал
он.-- Может быть, ты хочешь сказать, что в Афганистане
идет война? Ты хочешь сказать, что там убивают?
  -- Да, там война, там убивают.
   -- Только не надо нам это говорить,-- пророкотал
бас.-- Я знаю, чем вы там занимаетесь. Деревья сажаете
да баб щупаете. Скольких за время службы успел?-- ус­
тавился на Трудненко "бас" масляными глазами.
   И вдруг Трудненко понял, что ни он, ни старлей сейчас просто не смогут объяснить этой толпе, зачем они там. Что они там делают. Кого они там теряют.
   Расскажи сейчас, здесь о том, как еще вчера по частям собирал останки своего друга Федьки, о том, что еще вчера грузил в "черный тюльпан" гроб механика-во­дителя, ему не поверят. Его закидают насмешками и идиотскими вопросами, а потом позвонят в милицию или в комитет и передадут с рук на руки как клеветника. Понимая это, он терпеливо молчал, лишь вздрогкул, по­чувствовав, как кто-то положил ему на плечо руку. Это был старлей.
   -- Спасибо, бра-а-а-ток,-- с трудом сказал он и об­
локотился на него покрепче.
   Они стояли вдвоем среди шумного, многолюдного аэро-портовского зала, и никто на свете не смог бы их с того места сковырнуть. Солдат и офицер, прошедшие Афган, стояли, как монолитная скала, о которую рано или поздно, но должны были разбиться досужие вымыслы ливрейных репортеров и фанфарных политиков. Толпа поняла это и быстро рассосалась.
   -- Прощай, бра-а-а-ток,-- уже спокойней сказал стар­
лей.-- Скоро мой рейс.
   Они пожали друг другу руки, и Трудненко еще раз поблагодарил судьбу за то, что у него хватило ума не надевать парадку, на которой серебрились две медали "За отвагу" и "За боевые заслуги". Перед отъездом комбат сказал, что его и Федора представили к ордену Красной Звезды. Тогда Федор был еще жив. И все-таки ему ие выжить. Он гнал от себя эту безобразную в такой день мысль и забыть об этом долго не мог. Инцидент в аэро­порту словно расковырял в душе рану, которая, казалось бы, уже затягивалась.
   На улице быстро вечерело. Зажглись уличные фонари. Запестрела однообразными и мертвыми символами рекла­ма на крышах домов. Трудненко, чтобы хоть на некоторое время забыться от свербящих голову мыслей, дыхнуть свежего воздуха, торопливо выскочил на улицу.
   Ночной город жил своей, не похожей на дневную суету жизнью. Покрывало ночи скрыло всю грязь и нечисть, скопившуюся в широких проспектах и узеньких улочках этих конгломератов человеческих жилищ, и потому все, и вдали, и вблизи, освещенное щедрым электричеством, казалось чистым и сказочным. Сверкающие в огне фона­рей и автомобильных фар улицы манили вглубь. И даже реклама на многоэтажках вокруг аэропорта предлагала посетить центральные магазины и тем самым тоже манила в глубь города.
   Трудненко не сразу поддался этому чарующему со­блазну, но так хотелось этот день видеть безоблачным, ясным и радостным. Ну и что, что иногда тучки челове­ческого грехопадения затуманят небосвод, ведь тучки про­ходят, а голубая синь неба остается неизменной. Все-таки он возвращался с войны, а разве может человек, еще недавно чувствовавший наведенный ему в спину или грудь вражеский ствол, не радоваться тому, что может идти куда хочет, свободно вдыхать ночной, вмеремешку с вы­хлопными глазами, воздух и знать, что больше никогда не возьмешь автомат, не попадешь в стреляющие горы, не поедешь по взрывающимся дорогам и мостам, не уви­дишь ненавидящих глаз афганцев. Это все позади, за перевалом времени и человеческих судеб.
   Трудненко широко шел по тротуару, старался насви­стывать новейший шлягер, непринужденно сыпать комп­лименты снующим взад-вперед восточным красавицам. Но воспаленный мозг то и дело возвращал его к событию, происшедшему в аэропорту. Мелькали вспотевшие красные лица старичков-бодрячков, бледное, осунувшееся лицо ра0x08 graphic
но поседевшего офицера-афганца и равнодушно-любопыт­ное лицо толпы. И на душе становилось так гадко, что поташнивало. Закусив губу, старшина старался перевести мысль на другой путь.
   Он проходил по старинному мосту и заставлял себя представить, как успокоительно плещется вода там, далеко внизу. Как шелестят деревья на берегу этой рукотворной речки. Меж деревьев гуляют пары и тоже о чем-то шеп­чутся. О, как бы он хотел сейчас с кем-то пошептаться! Он нашел бы слова, чтобы не только заставить трепетать, но и воспламенить девичьи сердца.
   Ворочаясь с боку на бок в бессонные долгие ночи там, в Афганистане, Трудненко как о чем-то сказочном, нере­альном думал о своей встрече с Иринкой. О-о, как бы он ее любил, ласкал, на руках носил. Но она была далеко-далеко, как будто в другом измерении, на другом конце света. И он тянулся к тем, что были поближе. Рядом с их частью стоял госпиталь. В госпитале работали моло­денькие сестрички. Александр никак не мог понять, чем же заманили этих пестрых пташек в это ястребиное гнез­до, в этот мужской монастырь? Может быть, деньги? Вряд ли. Может быть, надежда встретить здесь, на обильно политой кровью земле, надежного человека? Вполне может быть. Вполне может быть, что заманила их сюда и ро­мантика, воспетая в молодежной прессе. Только уж очень неприглядной стала та романтика вдали от уютных каби­нетов и светлых редакций молодежных борзописцев и политиков. Вчерашние девчонки, молоденькие сестрички, погрязшие в дерьме войны, быстро теряли свои идеалы и надежды. Они становились просто девчонками, а потом просто женщинами без идеалов и надежд. Но они, эти женщины военной поры, становились идеалом для десят­ков, сотен, тысяч парней, которые проходили через их умелые, чуткие, добрые руки. То, что они были рядом с солдатами, с их горестями, чаяниями и редкими радостя­ми, было самой их бесценной заслугой. Зная, что такое война, сестрички старались теплотой своей души отогреть продрогшие сердца солдат. Они не требовали ничего вза­мен. Потому что знали -- солдат над собой не властен. Сегодня он жив, а завтра его может не стать. Это война. У нее свои законы.
   Сестричку, к которой бегал старшина Трудненко, зва­ли Любой, и он ее любил. Где-то за месяц перед отъездом в Союз он зашел к ней, как обычно. Она уже знала о предстоящем расставании и сразу сказала об этом. Сказала, что рада за него. Он молча стоял, как столб, не зная, что ответить, как поступить. Люба просто разрешила эту проблему. Она подошла, поцеловала его, как маль­чика, сначала в лоб, потом в губы. Отстранила от себя. Сказала:
   -- Прощай. Может быть, когда-нибудь и встретимся.
Ты хороший человек, Сашка, но ты уезжаешь, а я оста­
юсь и ничего тебе не могу обещать. У меня всего одно
сердце, а столько горя вокруг. Я не знаю, но может быть
такое, что я кому-то очень сильно понадоблюсь, так же
как когда-то понадобилась тебе. И тогда ты не сможешь
меня простить, если вырвешь у меня обещание любить
тебя, как прежде. Так что я прошу, я очень тебя прошу,
давай останемся друзьями.
   Ошарашенный ее словами, он молчал. Напряженно вникал в смысл сказанного. Она отвергала его. Да, она так и сказала. "Но почему?"-- пронеслось в мозгу. От­вета он не находил.
   -- Но почему?-- спросил он вслух.
   -- Потому что это война и здесь все может случиться.
- Ты, пожалуйста, больше не ходи ко мне. Тебя очень об
   этом прошу.-- Она говорила эти горькие жестокие слова, а взгляд ее словно звал -- не уходи, не уходи.
   Боль, негодование, любовь к этой еще так недавно такой доступной, близкой девчонке в белом халате, все это захлестнуло душу Трудненко. Возобладало негодова­ние, и он, резко бросив: "Прощай, Люба..."-- развернулся и зашагал по гулкому коридору госпиталя к выходу. Больше ее не видел.
   Только этот весенний вечер в большом ночном городе навеял ему мысли о тех, кого помнил и любил. Любил, потому что он, красивый молодой парень в расцвете лет и сил, имел такую потребность -- любить. И в вину это ему не поставишь. Вот и сейчас, глядя на стайку порха­ющих вокруг в свете ночного города девушек в коротких юбчонках и застиранных джинсах, в ярких, с восточным орнаментом сарафанах и восточных же штанах, в нем проснулся яростный бабник. Глаза зажглись огнем долго не удовлетворяемой страсти, желанием испытать что-то до сих пор неведомое и, как перец, острое.
   Трудненко зашел в первое попавшееся по пути кафе. Там было шумно и накурено. Он подошел к официанту и попросил найти ему место поближе к эстраде и подаль­ше от входа и любопытных глаз патрулей. Оценивающе взглянув на очередного клиента, официант, что-то прикинув в уме, ухмыльнулся и, показав рукой следовать за ним, быстро заскользил меж столиков.
   За столиком, к которому они подошли, сидели две девицы и парень. Трудненко сразу обратил внимание на то, что девицы, жеманничая со своим моложавым кава­лером, все выше и выше задирали свои кожаные юбчонки, видно, соревнуясь, кто раньше из них выйдет в дамки.
  -- С вашего позволения,-- обратился вежливый офи­
циант к хозяевам стола,-- я подсажу к вам нашего гостя
из солнечного Афганистана. Я не ошибся?-- обратился он
к Александру.
  -- Да вроде нет,-- ответил он, чувствуя, как налива­
ются предательской краснотой уши под чуть насмешливы­
ми бесцеремонными взглядами девиц.
   -- Гостям всегда рады,-- хриплым голосом сказал
мужчина. Лицо его было в тени от пальмы, вальяжно
растущей из широкого бочонка.
  -- Таня,-- представилась одна из девиц.
  -- Гульнара,-^- сказала вторая.
  -- Ахмед Мустафаевич,-- сказал мужчина с хриплым
голосом, оставаясь в тени.
   Трудненко заказал графин водки, много закуски. Уж очень проголодался.
   Пока ждали официанта, Ахмед, так стал про себя его звать Александр, предложил тост за знакомство. Девочки бурно поддержали это предложение.
   Сначала Трудненко хотел отказаться, ссылаясь на то, что подождет, пока принесут его заказ.
   Ахмед, не обращая внимания на возражения армейца, быстро наполнил бокалы золотистой жидкостью.
   -- Армянский коньяк не роскошь, а средство сущест­
вования,-- весело сказал Ахмед и, подняв бокал, произнес
тост.
   Тост был за женщин, и мужчины выпили его стоя. Александр быстро хмелел. Он хмелел от того, что был голоден, но не- только от этого. Он хмелел от музыки, которая лилась с эстрады, хмелел от взглядов сидящих напротив девиц, которые, потеряв всякий интерес к че­ловеку в тени, все внимание перенесли на него. Татьяна, придвинув к нему свой стул, то и дело сжимала его ноги своими, вскоре она перебралась к нему на колени и начала учить курить дамские сигареты. Это у нее довольно хо­рошо получалось.
   Близкое женское тело, чуть прикрытое воздушным шелком, атмосфера дурманящих духов, которые он вдыхал

   все с большим и большим наслаждением, все это до такой степени вскружило старшине голову, что он еле сообра­жал, что делает. Наклонив ее голову к себе, он начал возбужденно целовать смазливое личико, носик, насурм-ленные глаза девчонки, еле сдерживая себя от того, чтобы не бросить тут же ее на стол и не удовлетворить возбуж­денную похоть.
   Почувствовав, что он может далеко зайти, Татьяна приложила к его губам палец и зашептала на ушко:
  -- Пошли ко мне на дачу, там сейчас никого-никого,
предки дома.
  -- Пошли,-- вскочил Трудненко и, положив на край
стола четвертак, неуверенно зашагал за своей новой по­
дружкой.
   Прицепившись к его локтю, девица что-то без умолку тараторила всю дорогу, но Александр ее не слушал. Он то и дело останавливался, тискал ее в объятиях, целовал в губы, чем хоть ненадолго прерывал ее болтовню.
   Потом Татьяна остановила такси, и они долго куда-то ехали, справа и слева от дороги замелькали дувалы, плоские крыши глинобитных -домов. Трудненко встрепе­нулся -- от вида ду'вадовтгоиеяло чем-то уже пережитым и от этого тревожным. Как в Афганистане, подумал вдруг Александр, только вместо автомата белокурая подружка под боком, а вместо бэтээра легкое и удобное такси. Вскоре впереди замелькали сады и разбросанные среди деревьев домики.
   -- Все, приехали,-- сказала Татьяна.
   Трудненко, не глядя, вытащил червонец и сунул во­дителю. Тот недовольно хмыкнул, но пассажиры уже шли к высокой металлической решетке, огораживающей сад. Татьяна долго копалась в своей сумочке, прежде чем нашла ключ, и торопливо открыла тяжелую калитку. К домику, еле виднеющемуся под луной в глубине сада, вела посыпанная песком дорожка.
   В доме, как и говорила девушка, было пустынно. Они не стали включать свет и сразу же завалились в постель, разобранную словно для них.
   Они пили какое-то терпкое, сладкое вино и снова в порыве сладострастия кидались в постель. Это было словно в сказке.
   Когда Трудненко проснулся, было уже раннее утро. Бубном гудела голова, пересохло во рту. Но блаженная радость неги затмевала все это. Даже то, что в карманах хэбушки не осталось ни одной кредитки, ни одного чека, не обескуражило Александра. В кармане брюк должна быть новенькая записная книжка, которую он купил в киоске аэропорта, в ней червонец и билет на самолет, а на первой страничке номер автоматической камеры хра­нения.
   Превозмогая головную боль, припомнил, как в хмель­ном угаре хвастался перед своей ночной подружкой, что везет домой богатые трофеи, как загорелись у той глаза, как с еще большей преданностью заластилась к нему. А услышав про "Шарп", тут же предложила обмыть дорогую вещь, чтобы не испортилась. Когда выпили, его развезло так, что уже почти ничего не соображал. Смутно помнил, что вытаскивал из кармана заветную записную книжку как доказательство того, что говорил правду. И она ему поверила.
   Вот он какой парень! И все удовольствия получил, и подарки сохранил. Чтобы все знали, что он, старшина Александр Трудненко, с войны домой идет. Но сколько ни шарил по карманам, записной книжки не было. Вот тогда только понял, что его крупно надули.
   -- Вот бля!-- уже зло повторил он, подумав при этом, что наверняка и дача чужая -и что надо побыстрее смываться, пока больших неприятностей не схлопочешь.
   И он проворно покинул это случайное лежбище.
   Солнце только-только поднималось, золота козырьки крыш. Утренняя прохлада, застоявшаяся в садах, вылива­лась на улицы. Трудненко поежился то ли от холода, то ли от головной боли, а может, и от душевной, и, широко шагая, направился по дороге в сторону города. Он получил то, чего очень хотел, и за это судьба-злодейка отобрала у него все, что он имел.
   Но он-то сам жив, здоров, крепок и силен и, самое главное,-- возвращается с войны домой. Ведь это самое главное для родителей, для его Иринки, а все остальное придет, философски раздумывал он, поднимая своими на­чищенными полусапожками пыль на пустынной дороге.
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023