ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Носатов Виктор Иванович
Обрыв

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:

Обрыв

   20 июля 1988 года в высохшем русле речки Большая Алма-Атинка, под Алма-Атой, под обрывом, невдалеке от поселка Энер­гетик найден в бессознательном состоянии гражданин Юрий Е. 1 августа 1988 года он скончался в больнице, не приходя в сознание.
   Согласно акту медицинского обследования смерть Юрия Е. наступила от ушиба головного мозга в резуль­тате черепно-мозговой травмы. Повреждения получены от действия тупых предметов, вследствие падения с боль­шой высоты. В саду, примыкающем к краю обрыва, найдена футболка и свидетельство о праве на льготы "А N 48/550"; выданное Каскеленским райвоенкоматом 30 мая 1985 года на имя Юрия Е.
   Что это -- несчастный случай или самоубийство? Ответ людей проводивших расследование однозначный: самоубийство. Только вот причины, побудившие молодого пария свести счеты с жизнью, для многих до сих пор остались неясными.
   Старшин оперуполномоченный уголовного розыска, который вел дело о смерти Юрия Е., основной причиной самоубийства назвал желание погибшего досадить своей жене. Районный прокурор, которому направлена копия дела, был более сдержан в своих выводах, резюмируя самоубийство на бытовой почве. А родственники

229


   Юрия Е. считают, что парня просто довели до самоубий­ства.
   Кто?
   Здесь мнения расходятся. Одни винят существующую бюрократическую систему, другие жизненные обстоятельства, третьи то, что армия неузнаваемо изменила парня. Юрий Е. после армии стал замкнутым, излишне раздраженным, вспыльчивым.
   Так кто же или что же побудило Юрия Е., бывшего сержанта воздушно-десантных войск, с честью выпол­нившего интернациональный долг в Республике Афганистан, на этот непредсказуемый, не укладывающийся в мозгу поступок -- добровольный уход из жизни?
   Кто или что толкнуло двадцатичетырехлетнего "аф­ганца" сделать свой последний трагический шаг за кромку обрыва?
   Этот вопрос в различных вариациях я задавал себе сам на протяжении всего своего журналистского рассле­дования. И чем больше узнавал я о Юрии, его родствен­никах и друзьях, той обстановке, в которой он рос и мужал, тем больше убеждался в мысли, что основной виной его самоубийства стала война в Афганистане. Это -- мое субъективное мнение, я не хочу навязывать его чита­телям и потому, рассказывая о Юрии, буду придержи­ваться только фактов.

Характеристика

   на ученика 10"в" класса СШ N 76 с-за "Алатау" Каскеленского района Алма-Атинской области, члена ВЛКСМ Е. Юрия.
   Е. Юрий учится в данной школе с первого класса. Мальчик способный, к учебному труду относится недоб­росовестно, поэтому знания удовлетворительные.
   В общественной жизни класса, школы участия не принимает, но разовые поручения выполняет добросо­вестно.
   Характер спокойный, выдержанный. Со старшими вежлив, предупредителен. Отношения с товарищами ровные, дружелюбные.
   Если Юрий будет работать над силой воли, разовьет добросовестность, принципиальность, то сможет стать командиром.
   Е. Юрий занимается спортом, любит музыку, много читает.
   20 января 1981 года.
   230
   В общем, обычная характеристика для мальчишки, и у меня, наверное, была такая же. Вот только взгляды на жизнь у нас были немного разные. Я закончил эту же школу на одиннадцать лет раньше Юрия и потому, наверное, воспринимал жизнь такой, какой она была представлена на кумачовых лозунгах и транс­парантах. Юра же был намного реалистичнее меня, и, когда перед ним встал вопрос, куда пойти после школы работать, он, почти не задумываясь, устроился учеником продавца в магазин. Для него, так же как и для многих его сверстников, эта профессия была тогда самой уважае­мой и приоритетной. Матери говорил:
   -- Мама, ты теперь можешь немного отдохнуть, ведь
я теперь работаю.
   Хозяином был справным, без него ни одного дела по дому или в огороде не делалось, ко всему любил руки свои хозяйские приложить.
   В ноябре 1982 года пришла повестка из военкомата, и вскоре Юра, такой незнакомый, без своей обычной пышной шевелюры, стриженный под "ноль", уходил в армию.
   Девушка, которая ему нравилась больше всего на свете, почему-то на проводы не пришла. Он тосковал по ней в тот последний свой гражданский вечер, но гордость ему не позволяла направится к ней домой. Выручил друг.
   -- Пошли, -- решительно сказал он, -- может быть, ее встретим.
Пошли. Вскоре навстречу им выскочила из-за поворота легковушка.
  -- Я же говорил, что встретим твою Иринку, -- сказал друг, показывая на хорошо знакомый обоим автомобиль.
  -- Иди, останавливай.
   Юра вышел на середину дороги. Машина остано­вилась. Отец Иринки погрозил ему кулаком, мол, что посреди дороги шляешься. Надолго запомнились глаза девушки, чуть настороженные, но искренне доброжела­тельные. Клятвы они друг другу не давали, еще до кон­ца-то и в чувствах своих разобраться не успели. Ведь связывала их допрежь только школа да редкие походы в горы, а впереди ведь еще целая жизнь. Не хотели они над будущим задумываться. И потому, наверное, расстались доб­рыми друзьями.
   В учебке воздушно-десантных войск, куда Юра попал сразу же после военкоматовского накопителя, жилось сносно. В общем-то, старшие ребята, которые уже успели послужить, больше всего стращали призывников учеб­ками и "дедами". Юра был ко всему готов. Крепкий,
  
   0x08 graphic
   физически развитый парень, он мог за себя постоять, но этого ему, к счастью, не потребовалось.
   ...В часть летели самолетом, одиннадцать часов, -- пи­сал Юра матери в своем первом, на несколько недель за­державшемся, письме.
   "...Попал в учебку, здесь недалеко города, где служил отец. Скоро будет присяга. Насчет еды не беспокойся, здесь всего хватает, есть и сахар, и белый хлеб, и масло. Только вот лезвий нет, ты не подумай, что дембеля забра­ли, здесь "дембелизма" нет. Насчет погоды -- здесь еще не очень холодно, снега еще нету, только очень сыро, воз­дух влажный.
   С огромным приветом, Юрик".
   Так началась его ратная служба. Тяжелая, напря­женная и интересная. Он с гордостью пишет об этом своей Иринке.
   "...Наша учебка ВДВ единственная в Союзе и гото­вит специалистов десантных войск. Я учусь на команди­ра отделения. Сегодня у нас была переукладка, и утром в пять часов будут прыжки. Дописываю письмо уже по­сле прыжков. Отпрыгали все удачно, правда, прыгали в сложных погодных условиях, была низкая облачность, нижняя кромка доходила до трехсот метров, а это, мож­но сказать, высота маленькая.
   Прыгали мы, и я вспомнил, как я прыгал на граж­данке. Первый месяц я вообще часто вспоминал дом, друзей-До свидания! С огромным десантным приветом, твой друг Юрик. 5 февраля 1983 г."
   После первых весточек от сына успокоилось мате­ринское сердечко, хотя нет-нет да и кольнет, когда, где там сынок Юрочка, что делает, сыт ли, тепло ли одет. Сын старался в письмах своих не тревожить мать, пи­сал коротко, только о самом важном. Но в скором вре­мени, как не пытался скрыть он тревогу за описанием природы и щедрых солдатских разносолов, материнское Сердце начало предчувствовать надвигающуюся беду.
   "Привет!
   Здравствуй, мама, получил твое письмо и посылку. За деньги большое спасибо, они оказались очень кстати и
   232
   пригодились мне. Вот только носки у меня забрали. Тебе их надо было завернуть во что-нибудь, а то у нас прапорщик все посылки проверяет.
   Дела у меня идут нормально, время летит, уже по­шел пятый месяц моей службы. Учебный период под­ходит к концу, до экзаменов остался месяц, день сейчас загружен полностью, ты не обижайся, что я сейчас так мало пишу, у нас даже помыться и то времени не хва­тает. Погода у нас не поймешь какая, снег уже почти весь растаял, а сегодня утром опять навалило, а к обеду шел дождь. Чем там наша родная Алма-Ата дышит.
   Да, и самое главное, я извиняюсь, что вовремя не поздравил тебя с восьмым марта, не было ни возмож­ности, ни времени, ни открыток.
   До свидания, с огромным десантным приветом, ваш любимый Юрик. 7 марта 1983 года."
   Следующее письмо лишило матери покоя и днем, и ночью.
   "Привет!
   Йдравствуй, мама. Сегодня было немного времени, и я написал письмо. У меня уже кончаются" конверты с марками, обязательно пришли и пару лезвий в конверт положи. Мама, сходи к Валерке (друг Юрия. -- Авт.) и спроси, если он сможет, то пусть попробует достать бабину капроновых ниток для вязания рыболовных се­тей. Мне обязательно надо, только я не знаю, бколько она стоит, но все равно попробуй достать. У нас есть прапорщик, он из Киселевска, и ему срочно нужны нит­ки. Ты не подумай, что за просто так, он нас будет распределять в войска. Мама, ты извини за почерк, я пишу после отбоя. До свидания, ваш Юрик."
   Уже непосредственно перед экзаменами и оконча­нием учебки мать получает еще одно письмо.
   "Здравствуй, мамочка!
   Письмо мое будет коротким, потому что о себе сей­час писать некогда, надо срочно его отправить. Такая срочность вызвана вот чем, мне срочно нужны обои для стен, вернее, не мне, а командиру роты, он получил новую квартиру. Наш прапорщик вчера мне сказал, что если будут обои, то я получу звание не младшего сер­жанта, а сержанта и в войска поеду по своему желанию,

233


   куда захочу. Обои мне нужны моющиеся, есть финские на пленке или такие же югославские. Съезди в шестой микрорайон, где я работал раньше, спроси там или зай­ди к заведующей, скажи, что ты моя мама, и спроси у них обои, а заодно и профсоюзный билет возьми. Поста­райся достать 14 рулонов моющихся импортных обоев в постарайся как можно скорее, а то уже начинают со­ставлять списки, кто куда едет. На этом письмо закан­чиваю, до свидания, с приветом, Юрик. 1983 год."
   Профсоюзный билет матери отдали, а за остальное извинились, нет, мол, мамаша, обоев, дефицит. Ухмыль­нулись продавщицы и разошлись по своим закуткам. Куда матери-то пойти, податься, как просьбушку сы­новнюю выполнить. Ведь чуяло сердце материнское беду, чуяло. Недаром ночи бессонные в слезах топила, неда­ром сны страшные видела.
   Даже глядя по телевизору на цветы в руках афганцев, встречающих воинство русское, в глазах азиатов она успе­вала заметить не радость, а холодный блеск. В эйфории оказания Афганистану интернациональной помощи, большинство этого не замечали. А мать замечала. Замечала и ждала, отчаянно отгоняя страшные мысли.
   Когда она поняла, что дефицитных обоев, о которых писал сын, ей не достать, она окончательно поняла, что ее Юрика зашлют в Афганистан. От­гоняла эту мысль и ждала самого худшего. Мне трудно передать слова­ми все то, что перечувствовала мать за те несколько месяцев, за которые так и не пришло от сына ни одного письма. Мне трудно осознать ту связь, которую мать провела в своих думах.
   Никто не знает, по желанию попал в Афганистан Юрий или по принуждению, выполняя требования воин­ской присяги, об этом можно лишь только догадывать­ся. Но факт остается фактом. Ротный, не получив во­время обоев, отправил младшего сержанта в Афгани­стан. Это видно из письма однокласснице.
   "Здравствуй, Ирина,
   Служу я в ДРА. Жизнь здесь полна приключений, а вообще здесь каждый день полон опасности и риска. Я особенно много расписывать не буду, да и незачем это, так что ты не обижайся, что письмо будет корот­ким. В общем, попал я сюда не в свою отправку, рот­ный удружил. Если бы я уехал в свою отправку, то
   служил бы сейчас на Украине, но что поделаешь, такой случай. Уже трое наших ребят погибли, двое из них такие же, как и я, уехали не в свою отправку. Живем мы здесь в палатках, вокруг одни горы, жара до плюс 50, высота 2 400 метров над уровнем моря и ни одного деревца вокруг. Я думаю, ты можешь представить, как здесь живут. Вот где часто вспоминается зелень наших садов. Часто вспоминается дом, здесь я узнал еще одну болезнь, о которой не знал на гражданке. И как-то не понимал, как можно болеть этой болезнью, болезнь эта называется ностальгия. Здесь я узнал, как остро она переносится. Иногда бывает такая тоска, что хочется на стену лезть или убежать куда-нибудь, где нет людей, лечь и ни о чем не думать. Очень часто вспоминаю школу, друзей, наш поход в горы, как было тогда здо­рово. Вспоминаю еще наш выпускной вечер. Но ничего, как говорят, жизнь прекрасна, главное -- надо только вы­жить, не поймать шальную пулю. Но я надеюсь, что выживу, и мы еще увидимся. Соберемся через полтора года все вместе, вспомним былые годы. А пока я свое письмо заканчиваю, с нетерпением жду ответа. Переда­вай привет всем нашим знакомым и постарайся, чтобы о том, что я служу в ДРА, никто не узнал, иначе если дойдет это до моей мамули, то я не знаю, что с ней будет, с ее-то здоровьем. В общем, до свидания, пиши мне.
   С нетерпением жду ответа. С огромным десантным приветом, твой друг Юрик.
   1983 г".
   Первое время, по себе знаю, дни в Афганистане про­летают быстро, особенно во время операций, просто не­когда задумываться над тем, что видишь, чувствуешь, слышишь. Во время операции все нацелены только впе­ред, побыстрее вперед, чтобы только успеть проскочить в светлое время опасные участки дорог, сумрачные ущелья и лабиринты кишлаков, иначе смерть. Сзади, спереди, справа, слева, а иногда и сверху и снизу. Раз­мышлять начинаешь потом, после операции, и тогда тошно становится за свою афганскую жизнь, приходит тоска и разные дурные мысли, которые можно выбить лишь делом или бражкой.
   Видимо, через все это прошел и Юра. Восторжен­ный вначале, он становится задумчивым и немногослов­ным в своих письмах позже, когда к нему приходит осо­знание всего происходящего в Афганистане.

235


   "Здравствуй, Ирина!
   Опять, не дождавшись ответа, пишу тебе уже третье письмо. Напиши, что произошло, может, ты не хочешь, чтобы я тебе писал, так ты напиши, и я больше не буду тебе писать. Теперь немного о себе, у меня все нормально, служба потихоньку идет. Вчера бригада пришла с операции, я, правда, не был. У нас в нашей роте подорвалась одна БМД, один парнишка убитый, у одного выбило лопатку и несколько человек контуже­ны. У машины снесло полностью один борт. В общем, побили, потрепали наших. Ну, а я пока на операции не хожу. У меня дома узнали, что я в Афганистане, так мои предки в обмороке от этой новости. Теперь вот в каждом письме успокаиваю их. У вас, наверное, там уже все спеет, овощей и фруктов полно. А здесь, если куда-нибудь кто поедет и оборвет за каким-нибудь дувалом яблоню, то, значит, пробуем витамины на десерт. Сейчас у бабаев сбор урожая, так они не очень агрес­сивны, наши колонны хоть меньше обстреливают, а то недели три назад они так обстреляли городок советни­ков в Гардезе, что у них в некоторых домах крыши до­сыпались. Наши тоже из парка танки выкатили, дали залпов десять, в парке в домиках все стекла пообсыпались.
   Ну а как там ты живешь, как у тебя дела на тру­довом и жизненном фронте? Напиши, встречаешь ли кого-нибудь из наших. На этом свое письмо заканчиваю, передавай привет всем, кого увидишь из наших. Пиши, я с нетерпением жду ответа. А эта открытка в твою коллекцию, ты ведь, насколько я помню, собираешь от­крытки и календарики, но календариков нету, поэтому посылаю открытку. Я специально просил советников, чтобы они купили в дукане в Гардезе для меня.
   Ну, в общем, до свидания, надеюсь, что мы еще встретимся. От меня привет Светлане. С огромным де­сантным приветом, по прежнему твой друг Юрик. 1983 г."
   "Здравствуй, Ира!
   Получил твое письмо с открыткой. За поздравление большое спасибо, за открытку благодарю вдвойне, ве­ликолепная открытка.
   Знаешь, я ведь очень люблю открытки с веселыми смешными зверюшками и персонажами из мультфиль­мов. Так что ты тоже, в своем роде, угадываешь мое настроение, У меня дела идут пока нормально, Я пока
   236
   жив-здоров. Для четыре назад у меня был день приклю­чений. Приключения начались с обеда, началось с того, что меня и моего друга обстреляли наши же советские летчики, чуть не пристрелили в своей же родной брига­де, еле ноги унесли. А к вечеру, в четыре часа, упал вертолет прямо в расположение бригады, что там было, просто описать невозможно, это надо увидеть. Баки с горючим рвались точно в кино, а потом начали рваться бомбы и ракеты. Короче, у нас в модуле вылетели стек­ла. На этом мои приключения в этот день закончились. До свидания. С огромным десантным приветом, твой друг Юрик. 3 сентября 1983 года."
   Чем больше проходило времени со дня последнего письма Юры из учебки, тем больше волновалась мать. Долгое молчание сына подтверждало самую ее страш­ную догадку. Она писала в часть, ходили на прием к окружному генералу, и наконец письмо пришло. Сын нашелся!
   "Здравствуй, мамочка!
   Вот только что получил твое письмо и сразу же пишу ответ. Сообщаю тебе, что приходил запрос, но только не с округа, а из Москвы, и мне чуть-чуть не попало, помогло твое письмо, которое пришло как раз вовремя. Насчет твоих сведений я тебе сообщаю, что и на этот раз они неверны, служу я не в Кабуле, а в г. Гардезе. Ну, а в том, что ты узнала, что я в Афганистане, я сам виноват, если бы я начал тебе сразу писать, ты так и не узнала бы до конца службы, что я в Афганистане. Ну а письма не через кого не отправлял, они шли по почте, это правда. На операции я сейчас не хожу, так что не беспокойся. За все время я был всего на одной однодневной операции, и то не сделали и одного вы­стрела. А на крупных операциях, а такая была здесь всего одна, и вот как раз сегодня уходят на вторую операцию, я не участвую. Да это и к лучшему. Насчет стрельбы у нас спокойно, не так, какое представление имеешь ты да и большинство у нас дома. У нас в брига­де спокойно. Если здесь и можно погибнуть, то только по глупой случайности и по своей дурости. За все время, что я здесь, я знаю, погибло только двое, один подо­рвался на мине, а другого застрелили. Но ты это близко к сердцу не принимай, на ближайшее время мне это не грозит.

237


   Ну а с Валерой мы поссорились, видно, но зря го­ворят, что дружба проверяется в трудную минуту, я так случилось, что во взводе сложилась конфликтная си­туация, не подумай, что у меня с Валерой. Ну, в общем, наша дружба, можно сказать, не выдержала и лопнула по швам. Прошу, не плачьте, пожалуйста, не расстраи­вайтесь. На этом письмо заканчиваю, жду ответа, пиши чаще. Передавай привет всем соседям. Целую крепко. Твой любимый сын Юрик. 7 августа 1983 г."
   "Здравствуй, дорогая мамочка!
   Извини, что я долго не писал тебе, у нас было не­сколько выездов и поэтому написать тебе я не мог. У меня все нормально. Ездил на две операции, все обошлось нормально, без единого выстрела. Получил я твои письма и молитву, но, мам, ты не обижайся, нр я ее выучить не могу, у меня уже есть одна молитва, правда, не из Библии или Евангелия, а из Корана. Кста­ти, Коран здесь может больше помочь, были такие слу­чаи, когда душманы отпускали наших солдат, когда те им читали молитвы из Корана, они здесь все верующие, На этом я свое письмо заканчиваю, до свидания, за меня не переживай, у меня все нормально. Твой любимый Юрик."
   Бот одно из последних писем Юрия, отправленное из Афганистана. Это письмо человека, до глубины души по­трясенного войной. Своим участием в этой войне.
   Здравствуй, Ирина.
   С огромным приветом к тебе твой друг Юрик. Се­годня первое апреля, день шуток и розыгрышей, первый день второго месяца весны, первый день первого месяца из тех шести, что остались до моего дембеля. Да, до моего дембеля осталось каких-то шесть месяцев, а по тому ис­числению, которое ведется для нас, осталось служить во­семнадцать месяцев, ведь у нас здесь год за три идет. У нас скоро, примерно через неделю, крупная операция намечается, уедем примерно на месяц, будем стоять возле пакистанской границы,
   Недавно у афганцев прошел новый год, и теперь у них идет 1364 год, новый год у них здесь 20 марта. У них только новый год, а весна в самом разгаре, на улице тепло днем как летом, вот только ночью здесь прохладно и сейчас начался сезон дождей, дождь идет через
   238
  
   день, и с дождем бывают сильные ветра, паша палатка чуть не улетает. А один раз с нашего навеса для ма­шины унесло крышу. Наши ребята смеются, еще пару раз так подует, и мы улетим вместе с нашей палаткой. Да, погода здесь, как и эта страна и люди, очень за­гадочная. А их детей, их здесь бача называют, таких больше нигде не встретишь, они прирожденные торговцы. Продают и покупают все, что попадет на глаза. Казалось бы, простой алюминий, для чего его покупать, а он у них очень дорого ценится. А по-русски они разговаривают не хуже меня. Но все-таки они люди ненадежные, мо­жет тебя называть другом, братом, а потом тебе же в спи­ну и выстрелит. Недавно четверо наших ребят с разведки_ вот из-за таких гадов погибли. Подорвались на мине, все четверо моего призыва, всем через полгода до­мой, а они из-за кого-то погибли. Изуродовало их до не­узнаваемости, жестокая смерть, а ведь всех их ждали дома: мать, родные, любимые девушки. И после этого говорят, почему наши солдаты такие жестокие, да как тут не будешь жестоким, посмотришь на такое, что они с нашими ребятами творят, и такая злость в душе, стре­ляешь всех подряд, не щадя никого, даже бывает что и детей. Все-таки очень много наших ребят в Афгане гиб­нет, и не зря ведь нам льготы после армии дают за Аф­ган. Вот и после этой операции, которая будет, кого-то не дождутся. И никто не знает, что с тобой будет завтра, ведь всякое может быть, никто ведь не застрахован.
   Ты извини за такое скучное и грустное письмо, но знаешь, так это в душе наболело, особенно после четы­рех наших ребят, которые подорвались. И даже в такой весенний веселый день не до шуток. Но я думаю, ты ме­ня поймешь и не обидеться за такое невеселое письмо, ведь домой-то этого не напишешь.
   Ну ладно, теперь немного о себе: у меня, в общем-то, все в порядке, готовлюсь к предстоящей операции, здо­ровье тоже в норме, голова на месте, вот только не знаю, как будет после операции, но будем надеяться на луч­шее. Да, Ирина, в прошлом письме я обещал тебе свою фотографию, в общем, я отправил домой негативы фото­пленки, и если- они дойдут, и если сделают фотографии, то я тебе одну вышлю. Сегодня мы опять фотографиро­вались, уже в летней форме. Если получатся фотографии, мы фотографировались в плохую погоду, то я вышлю те­бе фотки. Ну, больше вроде новостей нету, если только то, что я получил новую машину ГАЗ-66, если ее только

239

  
  
   можно считать новой", со старыми дырами и вся простре­ленная.
   Да, и еще, ты, наверное, знаешь, что вышел приказ МО СССР о демобилизации, так вот, у нас вышел тоже приказ, чтобы задержать еще на полгода песенников, так что они будут увольняться в июле, августе, и вполне воз­можно, что такой же приказ распространиться и на нас, тогда мы будем увольняться и январе, феврале месяце.
   Вчера получил письмо от мамы, пишет, что была у вас в магазине, говорит, что тебя она не узнала, сильно из­менилась. Ну, у меня, в общем-то, все, а вот что у вас там нового есть, Алма-Ата, наверное, очень сильно измени­лась, мне недавно прислали открытки с видами Алма-Аты, но на них все то, что было еще при мне. Как у тебя дела, в этом году не думаешь в институт поступать, а то моя сестра на старости решила в пединститут поступать. Как Светлана живет, как у нее дела, передай ей от меня огромнейший, самый-самый горячий привет.
   Ну вроде все, на этом писать заканчиваю, до свида­ния, я надеюсь, что мы с тобой еще встретимся. . Посы­лаю тебе на память бабайскую открытку, кстати, посмот­ри на свет бумагу, на которой написано это письмо, на такой бумаге они пишут важные государственные доку­менты. На этом все, передавай привет всем, кого увидишь из наших. Да, и еще: вышли, пожалуйста, свою фотогра­фию. Еще раз до свидания, с огромным десантным при­ветом, твой друг Юрик. 1 апреля 1984 года."
   Предчувствие чего-то страшного и неотвратимого пре­следовало Юрия с раннего утра, еще, когда он, часа за два до выступления из лагеря, осматривал свою боевую машину десанта. Вроде все было готово к операции, и все-таки чего-то не хватало. Юра еще и еще раз прове­рил пушку, пулемет, осмотрел снаряженные патронами коробки. Все было тик-так. Начали подходить ребята из его отделения, а он все еще ходил вокруг да около своей машины. Зачем-то отер от пыли белые цифры бортового номера, еще раз осмотрел натяжение гусениц, Все было в порядке. Не первая же операция, каждый из его отделе­ния знал свое место и в походе, и в бою. Этому научила солдат тяжкая афганская служба, когда от малейшей не­исправности движка или тем более бортового оружия мог погибнуть и экипаж машины, и десант.
   Прошло уже много месяцев с тех пор, как Юра уви­дел искореженную БМД, почерневшие, полуобугленные
   240
   трупы солдат. Машину подбили душманы, когда она оста­новилась из-за неполадок в двигателе. Погибли все. Юра до сих пор чувствовал сладковато-приторный запах сгорев­ших человеческих тел. Все было готово к походу, но его не отпускала тревожная мысль. Он отгонял ее, а она навязчиво приходила снова и снова. - "Зачем тебе эта операция. Скажи, что болен, напле­ти еще чего-нибудь. Ведь так прекрасно жить, даже в этой богом забытой дыре"... Засушливая девять месяцев в году степь, расцвела особенно ярко именно в день их предстоящего похода. Трава, полевые цветы лезли, казалось, из таких мест, где и жизни-то быть не могло, -- из-под камней и из трещин. Из плит, как по­пало разбросанных вокруг их лагеря. Даже глубокие воронки -- последствия падения вертолета -- покрылись изумрудной зеленью. Весна, этим все сказано. Даже ве­тер, несущийся с гор в долину, кружил неведомым аро­матом весны голову. Может быть, это только казалось Юрию. Может быть. Перекрывая подленькую мысль о том, чтобы любыми путями остаться в лагере, трех­этажным матом в адрес молодого солдата, который, не­уклюже садясь в боевую машину, саданул автоматов по броне, Юра торопливо юркнул на свое командир­ское место. Надел шлемофон, включил радиостанцию. Эфир пока что безмолвствовал.
   Было время подумать, разобраться со своими думами. Он уже не раз ловил себя на мысли, что перед каж­дой операцией испытывает жгучий дискомфорт. Пока что ему везло. На минах подрывались машины или впе­реди, или сзади его, обходили стороной машину и гра­наты. Чиркали, правда, много раз по броне пули да ос­колки, но это мелочь. Не может же это продолжаться постоянно, думал он.
   И тогда приходил леденящий душу страх. Ведь ему так хотелось жить, любить свою Иринку, быть отцом, в конце концов.
   Чем тяжелое ранение, лучше -- смерть. Эта мысль не раз приходила ему в голову. Кому он нужен будет калекой? Иринке -- вряд ли. Матери, конечно, он любой дорог, но зачем ей лишняя обуза. Так думал он, так, мо­жет быть, думал и я, ожидая команды на движение.
   Колонна, двигалась по пустынной пыльной дороге уже в течение нескольких часов. Внимание, заглушаемое од­нообразием местности и беспощадно палящим солнцем, постепенно притуплялось. И потому обстрел "духов" гря-

241

   нул для колонны внезапно. Громко закричал механик-водитель -- ему оторвало палец, и он ошарашенно уставился на кровавый обрубок.
   -- К машине! -- успел крикнуть десанту Юрий, ко­гда почувствовал, как миллионы иголок обожгли сначала его левую, а потом и правую ногу. Перед глазами поплы­ли круги. Боли он еще почти не чувствовал, но понял -- это конец. Смутно запомнил Юра, как тащил его води­тель из БМД, как потом, уже в промоине в нескольких метрах от машины, их нагнала взрывная волна, обдав гарью и тротиловым духом. Взорвалась боевая машина. Очнулся Юра только в госпитале. Он был жив, сильно потрепан, искалечен, но жив. Это было самое главное. Свое первое письмо из госпиталя Юрий отправил своей любимой.
   "Здравствуй, Ирина!
   И опять у меня все не как у нормальных людей. Со­брался я хоть один раз сделать тебе приятное в такой прекрасный для тебя день (ее день рождения. -- Авт.)', по такой я, видно, копченый человек, что поздравить тебя и то не могу. А началось все четвертого мая. нашел я красивую открытку, подписал ее, и потом мы поехали с колонной в Кабул, и вот это письмо я пишу тебе из гос­питаля, только я прошу тебя, не пугайся, пожалуйста. Кризис уже позади, и мне стало уже намного лучше. И вот уже два дня я лежу под капельницей с перебитыми ногами, а ведь могло быть и хуже, ощущение не из при­ятных, когда пуля попадает в лобовое стекло и перед тво­им лбом это стекло рассыпается. И теперь неизвестно, сколько я проваляюсь в госпитале. Сегодня меня должны были отправить в Союз, но эвакуации не было. Сейчас хоть нога правая успокоилась, не сильно болит, простре­лены только мышцы, а вот левая мне покоя не дает, пе­ребита кость, в общем, везет как утопленнику. У меня к тебе будет небольшая просьба, о том, что со мной случи­лось, никто не должен знать, я вот не знаю, писать домой пли не надо.
   До свидания, веселись и не грусти, ведь жизнь пре­красна! С пламенным десантным приветом, твой Юрик. 6 мая 1984 г."
   242
   Здравствуй, Ирина!
   Завтра будет твой праздник. Я не хочу тебе его ис­портить и поэтому не буду писать тебе, что со мной слу­жилось. Напишу только, что лежу я сейчас в Ташкенте. О том, что со мной было, я тебе писал еще из Кабула, то письмо ты должна получить числа 11 --12-го. Правда, рот только открытку тебе ко дню рождения отправить, такую, какую я хотел, у меня не получилось. Я даже нашел уже для тебя пакистанскую открытку, хотелось сделать тебе что-нибудь приятное, но, к сожалению, у меня из этого ничего не получилось, она во время перестрелки осталась в моей машине и, наверное, сгорела вместе с машиной. Но ничего, я напишу ребятам, они мне при­шлю сюда открытку, и я ее тебе пришлю. Это письмо, наверное, к твоему дню рождения не успеет, и мое позд­равление будет запоздалым, но что поделаешь, так уж получилось, как говорят, лучше поздно, чем никогда. И я думаю, ты на меня обижаться не будешь. У меня, в об­щем-то, все уже нормально, понемногу зашивают, зашто­пывают. Лежу в одном положении, уже надоело, но что поделаешь, поворачиваться на бок я не могу, а вставать нельзя, вот и приходится постоянно лежать на спине. В госпитале мне, по-видимому, лежать придется очень дол­го, и если очень повезет, то меня, может быть, переведут в наш Алма-Атинский госпиталь. Ну ладно, об этом хва­тит, а как у тебя дела идут, как работа. Чем думаешь летом заняться, в институт поступать не думаешь? А как у Светланы дела, передай ей от меня огромный привет. Ну, на этом я свое письмо заканчиваю, пиши, я очень жду твоих писем. Мой новый адрес: 700202, г. Ташкент, ул. Володарского, 4, ОВГ-340, 22 отд. До свидания, с пла­менным десантным приветом, Юрик. 9 мая 1984 года."
   "Здравствуй, Ирина!
   С приветом к тебе, Юрик. Сегодня уже двенадцать дней, как меня подстрелили. Завтра меня отправляют в Ленинград. Нам уже выдали парадку. Завтра с утра, на­верное, и отправят. Дела у меня вроде нормально идут, вот только вставать пока не разрешают. Я уже сгибаю левую ногу, правда, дырки пока не зашивают. Правая у меня в гипсе, но чувствую, она у меня не сгибается, сни­мут гипс, придется долго разрабатывать сустав, чтобы но­га сгибалась в колене. Мне говорят, что я уже в Афган навряд ли попаду. После госпиталя я приеду домой в от­пуск, так что скоро мы с тобой встретимся. Ну, больше

243


   вроде писать нечего, на этом я свое письмо заканчиваю. Свой новый адрес я пришлю тебе в следующем письме из Ленинграда. До свидания, с пламенным десантным при­ветом, твой Юрик. 16 мая 1984 года."
   "Здравствуй, Ирина!
   Только что принесли почту, и я наконец-то получил долгожданное письмо от тебя, мне его прислали из Таш­кента. Сейчас я уже в Подмосковье, куда только не за­носит судьба за два года службы. Ты знаешь, эти два го­да многое изменили, многому я научился, стали совсем другими взгляды на жизнь, в чем-то я стал чуточку ум­нее, а в чем-то чуточку дурнее. Но ты знаешь, я не жа­лею, что провел эти два года в армии, тем более в Афга­нистане. Там я научился многое ценить, узнал, что такое настоящий друг. И это отлично, что я знаю, что у меня есть верные, преданные друзья: Магомед и Хабибуллах, они мне теперь как братья.
   Теперь я узнал цену настоящей дружбы, и как тя­жело бывает, когда рядом с тобой погибает твой друг. В этой последней моей колонне совершенно случайно остались в живых я и мой друг, как меня, так и его спас бронежилет, подробностей я, правда, не знаю, но сегодня я получил письмо от ребят из бригады, они пишут, что у него пуля застряла в бронежилете на ме­сте сердца, а другая попала б руку. Ну а то, что остался я живой, я не знаю, как можно объяснить, наверное, это объясняется тем, что я большой счастливчик. И то, что пуля попала мне в ноги и больше никуда, объясняется тем, что фортуна вновь улыбнулась мне. В общем, те­перь мне приходится прохлаждаться в госпитале. И зна­ешь, все эти двадцать месяцев моей службы мне не хватает тебя. Везде, в горах, на боевых выездах, в колон­нах, да и просто во время передышек в бригаде я вспо­минал тебя. Ты можешь считать это дерзкой выходкой, можешь даже обидеться на меня, но все равно, я тебе это напишу, чтобы ты знала. О моем отношении к тебе ты знаешь и, думаю, поймешь меня.
   Я надеюсь, что ноги мои скоро заживут, кости сра­стутся, и я еще надеюсь, что я пройду комиссию, что меня не комиссуют, а оставят годным к службе в ВДВ, и надеюсь, что еще вернусь обратно в Афган. Ну а что со мною там будет, это уж никому не известно, а поэтому я хочу, чтобы ты все знала. Кто знает, повезет ли мне еще раз, улыбнется ли мне фортуна снова. Ну а сейчас у меня
   244
   дела идут нормально, вот только кость на ноге сра­стается медленно, а может, это только мне так кажется. Вообще, врачи говорят, что такой перелом, как у меня, срастается четыре месяца, а у меня прошел всего лишь месяц, но зато я уже могу немного наступать на ногу и даже уже пробую ходить с одним костылем, вроде полу­чается. Недавно у меня была мама и моя сестренка, уеха­ли от меня 30 мая. В общем, все идет отлично, понемногу выздоравливаю, все серьезное уже вроде позади.
   До встречи, с огромным десантным приветом, твой друг Юрик. 8 июня 1984 г."
   "Здравствуй, Ирина!
   Получил твое письмо, честно говоря, я думал, что ты на меня обидишься. У меня все идет по-старому, и ско­рее всего летом мне не придется побывать дома, мое ле­чение затягивается. Придется лежать в госпитале дольше, чем я предполагал, я рассчитывал выписаться в конце июля и в августе уехать обратно в бригаду, но, видно, у меня ничего не получится. Мой врач говорит, что только в августе мне снимут гипс, а потом еще отправят в сана­торий на Черное море в Евпаторию, так что летом при­дется тебе отдыхать без меня, но я думаю, что в октябре уже точно я приеду. Честно говоря, я думал, ты на меня обидишься за мое письмо.
   Знаешь, я никогда не был к тебе равнодушен, как го­ворят, первая любовь не забывается. И я даже и не ду­мал, что ты будешь писать мне. Но раз уж вышло так, что ты начала писать мне, то я пишу тебе всю правду. О том, куда пойти учиться, я тоже думаю, что лучше поступать на юридический. Насчет моего возвращения обратно в Афган пока молчат, по, наверное, меня комиссуют, а жаль, хотелось бы вернуться назад. Ведь и я еще не отстелялся за свои ноги, как говорят на Кавказе, "кров­ная месть". Ну а о том, что вдруг больше не повезет, я как-то даже и не думаю, чему быть, того не миновать, как говорят, риск -- дело благородное.
   И все-таки там интересно. Афган -- это единствен­ное место, где советский солдат может запросто убить человека, и за это ничего не будет, я даже и не думал, что убить человека это так легко и просто, нажал на ку­рок автомата, и перед тобой уже лежит труп. Что-то я вдарился в глухие дебри, тебе это не интересно да и на­строение, наверное, портит. И все-таки жизнь прекрасна,
  
   245
   так что живи, радуйся, улыбайся, смейся. Побольше счастливых, радостных, веселых дней в твоей жизни, ведь хорошее настроение зависит от себя самой. На этом свое письмо заканчиваю, пиши, я жду ответа. До свида­ния. С огромным десантным приветом, Юрик. 1984 год."
   Потом была военно-врачебная комиссия. Юра отка­зался от третьей группы инвалидности, ему с радостью пошли навстречу. Говоря об этом, я никак не могу по­нять, почему Юра отказался от инвалидности и прило­жения к ней -- хоть мизерной, но пенсии. По-моему, в его вы­боре было больше эмоций, чем обдуманности, это и по­нятно, парень молодой, жизнью не обтертый, но были же на этой комиссии взрослые, солидные люди - доктора, профессора, как они-то умудрились пойти на поводу у излишне эмоционального солдата с тяжелыми ранениями? По сути дела, они оставили его без средств к существованию. Ведь все прекрасно понимали, что парень не сможет пол­нокровно трудиться...
   Что же, пусть это все будет на совести тех, кто так или иначе причастен к этому вердикту.
   Вот выписка из справки, выданной Юрию в госпи­тале;
   ... 22. Ранение и контузии (дата и характер ранения, контузии) -- сквозное пулевое ранение левого бедра и голени, правой голени, консолидированных!: огнестрель­ный перелом правой большой берцовой кости...
   Здесь сказано только о ранах видимых и ни слова нет о ранах душевных. Ведь человек, перенесший тяжелый груз войны, видевший смерть товарищей и друзей, ги­бель мирных жителей, исстрадавшийся в госпиталях, получает такую душевную травму, которая с годами не зарастает, а углубляется и ширится, заслоняя, в конце концов, человека от всего мира.
   После госпиталя получилось так, что Юра шагнул в мирную жизнь без костылей и в прямом, и в перенос­ном смысле. Первые шаги давались ему с большим тру­дом. Простреленные ноги вызывали у него боль физиче­скую, а первые столкновения с нашей действительно­стью -- боль духовную.
   Он сильно изменился. Куда-то пропала его обычная
   246
   общительность и жизнерадостность. Потускнел в глазах жизнерадостный огонек. Почти за четыре года (после госпиталя) его страданий в ми­ру, огонек этот то разгорался, то еле-еле теплился.
   Юра был несказанно счастлив, когда Ирина согласи­лась стать его женой. Тогда он в глазах его появился радостный блеск, приподня­лись опущенные плечи, даже хромота уменьшилась и была почти незаметна. Первые месяцы их семейной жиз­ни пролетели словно одно мгновение.
   Юрий ожил, словно тополек к солнцу, тянулся он к своей Иринке, улавливая в ней все -- и движения глаз, и животворность губ. Он готов был исполнить любое ее желание. Он знал, что Иринка хочет жить своей семь­ей, отдельно от родственников. Знал и ничего не мог сде­лать, чтобы выполнить это заветнейшее желание их обо­их. На пути семейной жизни возникли первые препят­ствия. Сначала они казались Юрию пустяком, потом выросли до размеров непробиваемых крепостных бастио­нов.
   Еще там, в подмосковном госпитале, наслушавшись бравурных речей о заботе и участии государства в судь­бах "афганцев", Юра, обдумывая свое дальнейшее жи­тье-бытье, решил написать письмо-просьбу министру обо­роны СССР Д.Ф. Устинову. Вот оно:
   "...Заставило меня написать это письмо трудное по­ложение. Я, гв. ст. сержант Е. Юрий, прохожу срочную службу в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Во время боя, при обстреле нашей колонны, получил ранение в обе ноги м вот уже больше трех месяцев лежу в госпитале. Скоро меня комиссуют, Я живу с больной мамой-пенсиоперкой и сестрой. Живу в сельской местности. После увольнения я хочу посту­пить в институт, да и пора обзаводиться семьей, буду жениться. Но двум семьям в двух комнатах жить будет невозможно, Ввиду создавшегося положения и из-за трудностей с жилым фондом я прошу Вас помочь мне с квартирой. Если возможно, то помогите, пожалуйста, раз­решить мне этот вопрос.
   Как ни велико было желание Юрия отправить это письмо министру обороны, он его так никуда и не от­правил. Видимо, кто-то из соседей по палате, а может быть и врачей-офицеров, объяснил ему всю абсурдность подобной затеи,

247


   В общем, письмо Устинову не попало.
   Хождение по квартирным мукам началось у Юрия с того дня, когда он пришел отметиться в райвоенкомат. Заодно он попросил военкома, чтобы он в тот же день выписали ему свидетельство о праве на льготы, потому, что он-де не мо­жет часто ездить в райцентр. А без свидетельства на очередь на квартиру не ставят.
   Подполковник наорал тогда на него, и выгнал из ка­бинета.
   От секретарши Юра узнал, что его документы в воен­комат не прибыли. Ему сказали, чтобы он пришел по­позже, через месяц.
   Пришел. Военком его даже слушать не стал. Обозвал бездельником и симулянтом.
   Секретарша сказала, чтобы Юра пришел через две-три недельки.
   Пришел. Документы еще не пришли из облвоенкомата, заявила секретарша.
   Юрий, хлопнув дверью, еле сдерживая себя, выбежал из военкомата. Попросил тестя поехать в следующий раз с ним. Юра боялся сорваться, потому что нервы его были на пределе.
   Документов не было. Не пришли из облвоенкомата, повторила секретарша, не допуская ни его, ни тестя к военкому.
   Так продолжалось около года, пока в дело не вме­шался председатель совета ветеранов совхоза Алатау Никита Гаврилович Борисов.
   Свидетельство Юрию выписали сразу же, после обращения Совета ветеранов.
  
   Наша справка
   ... 12. 20 октября 1984 года па основании приказа ми­нистра обороны СССР N 202 от 27.9.84 Е. Юрий уволен в запас.
   ...VII..Особые отметки (дополнительные сведения). Е. Юрию выдано свидетельство о праве на льго­ты А N 48/550 30.05.85 года...
   Возникает вопрос, зачем нужно было военкому более восьми месяцев издеваться над инвалидом. Мо­жет быть, он испытывал от этого особую радость? А мо­жет быть, ждал взятки или подарка? Кто знает. Нет уже в военкомате этого подполковника, да и имя его уже там забыли. Все эти мытарства, учиненные "афганцу" воен­ными людьми, которые, казалось, должны были, как ни­кто другой, знать его проблемы и, в конце концов, протянуть
  
  
  
  
  
  
   руку помощи собрату по армии, тем более изуве­ченному в бою, вызвали у Юрия ненависть ко всем чиновникам вообще. Это был первый удар по его мировоззрению, который ко­гда-нибудь должен был привести его сознание к переоцен­ке существующих ценностей.
   Получив свидетельство, Юрий начал обивать пороги сельского Совета. В течение года собирал нужные справ­ки. Не потому, что был ленив или бездеятелен, совсем нет. Пока доставал одни бумажки, у других проходил срок действительности, и так могло продолжаться до бес­конечности, тем более что сельский Совет был не заин­тересован ставить на очередь за квартирой льготника, своих хватало. К этому добавились и болезни. Начали пухнуть простреленные ноги, это и неудивительно, сколь­ко Юрию пришлось исходить дорог, чтобы свои данные правительством льготы получить. Летом 1985 года ему стало совсем плохо. Из города вызвали "Скорую". Брига­да скорой помощи, узнав, в чем дело, отвезла Юрия в го­род, бросила (в буквальном смысле бросила) в прием­ном покое четвертой городской клинической больницы. Оттуда, не выдержав стенаний страждущего, медсестры привезли Юрия в палату реанимации, обработали раны и забыли.
   Четыре дня к нему никто не подходил. Дежурили родственники. По большому блату матери удалось уст­роить Юрия в военный госпиталь, где ему благопо­лучно сделали операцию. Он начал понемногу поправ­ляться. После госпиталя у Юрия появилась какая-то необоснованная подозрительность, которая вылилась за­тем в необоснованную ревность к жене. Бытовые неуря­дицы, психическая неуравновешенность стали причина­ми ссор в молодой семье. Юрий чувствовал, что ничего, почти ничего не может сделать для своей семьи, и во всем винил себя. Стал замкнутым, раздражительным. Не­много ожил, когда родилась дочь. Только она скраши­вала жизнь Юрия до самого его трагического шага.
   Ко всему прочему нередкими стали и неприятности на работе. Юра трудился продавцом в магазине культ­товаров. По работе претензий к нему не было, а вот в отношении к коллективу были. Частенько возникали кон­фликты. Юрий болезненно воспринимал все, что напо­минало ему об Афганистане. На эту тему он для себя и для своих друзей и родственников наложил табу, а со­служивцы, не зная об этом, зачастую нервировали его своими подковыристыми вопросами. Его невзлюбили. Все

249


   кончилось тем, что у него образовалась недостача. Юрий ушел с этой работы, сказав матери, что его чуть ли не втянули в махинации с радиоаппаратурой. Об этом говорил матери и следователь, который искал Юрия как свидетеля. Юра в это время был в Москве. Анализируя этот период жизни Юры, я отметил для себя, что он как бы старался уехать подальше от трудностей, проблем и невзгод, которые густым потоком хлынули на его неок­репшие плечи и голову.
   Он убегал от невзгод и горьких воспоминаний не раз. Сначала в Москву, потом в Донецк, в Ростов, даже в Ха­баровск. Долго он там не задерживался. Рано или позд­но возвращался домой, мирился с Иринкой, играл с дочерью и был счастлив даже этой кратковременной ра­достью.
   Когда он все-таки собрал все нужные на квартиру справки и отнес их председателю сельского Совета, тот внимательно их прочитал и в заключение сказал:
  -- Мы поставим тебя на очередь, но ты не радуйся.
Ждать придется лет десять, не меньше.
  -- Но я же имею льготы, -- пытался заикнуться
Юрий, но председатель, снисходительно глядя на него, добавил:
  -- Молодой человек, твои льготы -- это фикция, все
здесь зависит только от меня. Если будешь ерепениться
и права качать, вообще из очереди выкину.
   На очередь его поставили 7 апреля 1986 года, деся­тым в льготной очереди. Юрий вышел из кабинета пред­седателя местной Советской власти как побитая собака.
   Наша справка:
   В Больше-Алма-Атинском сель­ском Совете "афганцы" Лукьянчук А. И. и Чуркин С. А. стали на льготную очередь в мае 1984 года. Вот уже в течение шести лет они стоят первыми в очереди и до сих пор квартиры не получили. Обещают до конца 1990 года дать.
   Но мы прекрасно знаем цену обещаниям. Прошло два года мирной жизни Юрия, а у него по-прежнему не было ни своего угла, ни специальности, ни постоянной работы. Постоянно давали о себе знать только раны.
   После операции в госпитале Юрий решил восстано­вить инвалидность, от которой он отказался перед уволь-
   250
   нением в запас, обратился в врачебно-трудовую экс­пертную комиссию Каскеленского райсобеса. Его внима­тельно выслушали, осмотрели, но в инвалидности отка­зали. Юрий по глазам врачей догадывался, что те ви­дят в нем симулянта. Но в открытую ему сказали, что не хватает какой-то справки из военкомата. В военкомате ему сказа­ли, что часть его документов утеряна, что им некогда заниматься восстановлением этих документов.
   Больше Юрий в райвоенкомат не ходил. Знал, что бес­полезно.
   Все это, вместе взятое, привело Юрия к первому срыву, когда он пытался убить себя таблетками. Безыс­ходность борьбы с бюрократическими бастионами привела к повторной попытке самоубийства. Он резал себе вены. Еле-еле откачали.
   Психиатр, к которому Юрия привела мать, долго об­следовал своего юного и уже успевшего поседеть паци­ента. В заключение сказал:
   -- Он здоров и в то же время болен. Расшатана пси­хика. Излишне возбужден. Все это пройдет, -- и выпи­сал разных таблеток и микстур.
   Почему врач не захотел проникнуть в душу парня, узнать истинное его психическое состояние? Об этом сейчас можно только догадываться.
   Ведь симптомы болезни были налицо. И сейчас не­реально винить кого-то, что это именно он толкнул Юрия к самоубийству, прошло слишком много времени. Поэтому я и не называю имен людей, причастных к трагедии. Многие из них на пенсии, а иных и имя позабыли, и вспоминать не хотят.
   Когда Юра стоял на краю обрыва, он, мне думает­ся, вспомнил недобрым словом тех людей, которые в те­чение всей самостоятельной жизни толкали его к краю. Кто сильнее, кто тише. Кто нагло издеваясь, а кто и пряча свои чувства за иезуитской улыбкой. Сколько их было, много или мало? Эту тайну Юра унес
   с собой.
   Система, декларирующая все блага для человека и за­ставляющая его с протянутой рукой выпрашивать эти блага. Система, призванная защищать права человека и тут же попирающая все, даже самые маленькие его пра­ва и свободы. Система, твердящая о равенстве каждого отдельно взятого человека, а на деле словно клоп впи­тывающая в себя привилегии для избранных и закры­вающая глаза на нищету и трущобы остальных.

251


   Только сегодня мы начинаем раскрывать глаза на болезни, которые уже довольно давно прогрессировали и продолжают прогрессировать в нашем обществе. Кто их может лечить?
   Мы должны лечить их сами, всеми доступными и не­доступными способами. Но все это возможно лишь то­гда, когда мы откажемся от принципа: не пишут, не го­ворят -- значит, этого в природе не существует. Пора вытаскивать свою "страусинную голову из песка" и с высо­ты немалого роста оглянуться. Ужаснуться, но не от­чаиваться и не прятать голову снова в песок. Я это го­ворю к тому, что о проблемах "афганцев" почему-то го­ворят и пишут кампанейски, наплывами и, естественно, отражают лишь поверхностные процессы, происходящие в неоднородной среде ветеранов афганской войны.
   Летом 1988 года бросился с обрыва Е. Юра, осенью этого же года выстрелом из ружья покончил жизнь са­моубийством "афганец", бывший прапорщик П. Михаил. Летом 1989 года облил себя бензином и через секунду вспыхнул пылающим факелом "афганец" Павел Д. Что это, разрозненные, ничем не связанные, произошедшие в разных уголках страны единичные события или напоми­нание нашему обществу о грядущей расплате за невни­мание к прогрессирующей в среде "афганцев" психиче­ской болезни? Слишком мало фактов, чтобы отбро­сить первое и утверждать второе. Но, с другой стороны, откуда взяться этим фактам, когда никто и никогда еще не исследовал и не прогнозировал болезнь. Наверное, кто-то заинтересован в том, чтобы не вытаскивать на свет божий эту проблему и по привычке пустить ее на само­тек.
   Но до каких пор мы будем жить по принципу: пока жареный петух не клюнет?
   Разве мало нам Чернобыля? Разве недостаточно Спи­така, Чечни и Дагестана? Я не хочу повторения трагедии ветеранов вьетнам­ской войны в США.
   Многим из нас только совсем недавно стало известно, что возвращение американских ветеранов с вьетнамской войны в лоно американского общества тоже было нелегким. Были трудности с получением пособий, были проблемы с трудоустройством. Медицинское обслуживание было ни­кудышным. Услуги психологов, предоставленные Управ­лением но делам ветеранов поначалу были минималь-
   252
   ными. Не сразу, но через годы ветераны поняли, что цинизм, ниги­лизм и утрата смысла жизни -- столь же широко рас­пространенное последствие войны, сколь и смерть, раз­рушения и увечья. Многие американские ветераны испытали тра­гедию отчаяния, прежде чем пришло исцеление. Нема­ло ветеранов, едва ли не столько же, сколько погибло в бою, покончили жизнь самоубийством. Амери­ка не сразу занялась проблемами своих ветеранов -- и потеряла многих. Уже много позже врачи придумали название самой страшной болезни ветеранов - посттравматический синдром.
   Период реадапта­ции, после возвращения из Вьетнама, был довольно длительным. Многие вете­раны бились против недуга, без помощи общества и государства, в одиночку. Депрес­сия, гнев, злость, чувство вины, расстройство сна, омерт­вение души, навязчивые воспоминания, тенденции к са­моубийству и убийству, отчуждение и многое другое. Психиатры, обученные традиционным методам лечения, тут не годились. В начале 70-х годов лишь несколько американских психиатров имели хоть какое-то поня­тие о лечении психиатрических расстройств, вызванных войной, они-то и стали нашими главными союзниками, а их влияние оказалось решающим в изменении подхода всех медиков к ветеранам. Теперь психиатры понимают, что во время боев все чувства солдата подавляются ради того, чтобы выжить, но позже чувства эти выходят нару­жу и на них надо реагировать.
   Война поставила перед молодыми солдатами во­просы, на которые нелегко ответить. Можно ли убивать гражданских лиц? Можно ли вообще убивать другого че­ловека? Как избавиться от чувства вины?
   Большинство американцев старается жить в согла-

253


   сии с моральными и религиозными нормами, так что для них пет успокоения, пока на эти вопросы они не получат ответа. Время идет, и все больше ветеранов на­ходят способ разобраться с такими тревожащими душу вопросами.
   Пришло время врачевать, пришло время собирать камни, те самые камни, которые щедрой рукой разбрасывались в период так называемого застоя, Пришло время всем, и "афганцам", помочь друг другу пре­одолеть метастазы войны.
   И этот призыв останется пустым звуком, если госу­дарство, которое посылало нас в Афганистан, примет оче­редное ничего не значащее постановление или выделит дополнительные льготы, вместо того чтобы разработать правительственную программу борьбы с "афганским" син­дромом, с целым комплексом реабилитационных центров,
   254
   квалифицированным штатом психологов и психиатров.
   С большой надеждой встретили "афганцы" решение Верховного Совета СССР об образовании Комитета Верховного Сове­та по делам воинов-интернационалистов. Но эта очередная бюрократическая структура ничего, кроме льгот созданным под его эгидой организаций воинов-интернационалистов, ничего существенного и не совершил. "Комитетчики" так и не решили вопрос официального признания болезни ветеранов -- посттравматического стрессового синдрома. Так и не разработана, по примеру США, программа борьбы с этой страшной бо­лезнью. В отличие от нас там в 28 из 172 госпиталей для ветеранов лечат вьетнамский синдром. Прави­тельство и общественные организации ассигнуют на это ле­чение свыше 30 миллиардов долларов в год. Это ли не пример для подражения? И самое главное - семьям, в которых "афганцы" покончили жизнь самоубийством на почве посттравматического синдрома, так и не даны права семей погибших в Афганистане.
   Не решены эти проблемы и сегодня. До сих пор "афганцы" решают свои проблемы самостоятельно. Мало того, льготы, данные этим организациям Верховным Советом СССР. перессорили их и теперь даже святые для молодых ветеранов дни ввода и вывода войск в Афганистан, отмечаются на разных площадках. Вместо того, чтобы решать насущные проблемы "афганцев", ветеранские организации занялись политикой и теперь раскол между ними только расширяется...
   До сих пор вирус афганского синдрома живет в каждом из пас и в любой момент может проснуться, и не говорите, что мы моло­ды, здоровы и прекрасны. Все мы, "афганцы", на протя­жении всей своей жизни останемся заложниками афган­ской войны, но наши семьи не должны от этого страдать. Так, как страдает сейчас одинокая, больная мать Е. Юры, так, как страдает его дочь без отца, жена без мужа. Юры не стало, а ведь ему бы еще жить да жить.
   Но как жить, если нет квартиры, и Ирине с дочкой приходиться ютиться в доме матери, как жить, когда при­ходит старость, а в доме некому наколоть дров, расто­пить печь для Юриной матери, когда пенсия мизерная, сельская. Как дальше жить?
   Ирина пыталась встать в очередь на квартиру. Обра­тилась в сельский Совет. Ее отфутболили в военкомат.
   Знающие люди объяснили, чтобы ее восстановили в льготной очереди, в которой стоял Юра, надо военкому су­диться с сельским Советом. А суд -- это опять справки, это опять беготня, это опять канитель. Военкомату эта канитель ни к чему, и поэтому Ирина с дочерью до сих пор без квартиры и даже без перспективы на жилье.
   Может быть, кто-нибудь подскажет семье погибшего от афганского синдрома Е. Юрия какой-нибудь другой путь?

Виктор НОСАТОВ

  
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023