...Вот уже почти семь месяцев подполковник Калинник Павел Александрович в этом удивительном, наполненном экзотикой и довольно частыми минометными и ракетными обстрелами, городе, название которому Кабул.
До прибытия в Афганистан, Павел около года проходил специальную подготовку на Лубянке - центральном аппарате КГБ, и на специальной базе в подмосковных лесах В разное время, там проходили подготовку и другие сотрудники спецгруппы, заместителем руководителя которой он был. Спецгруппа имела прямое подчинение руководителю службы ВКР (внешней контрразведки) Кабульской резидентуры КГБ и, естественно, резиденту.
Это мартовское утро, как и все предыдущие, было обыденным. И молитва муэдзина, падающая из ретрансляторов громкоговорителей на спящие еще кварталы города, призывающая правоверных свершению утреннего намаза, тоже была уже обыденной. По ней можно было даже проверять часы - она начиналась ровно в 5.00.
Но мир устроен так, что человек к чему-то привыкает сразу, к чему-то с большим трудом, а к чему-то особенному, порой, вообще не может привыкнуть.
И вот этим особенным, как это было ни странным, для Павла были горы.... Нависая тяжелой свинцовой тяжестью над Кабулом, они казались рядом. Протяни руку и дотронешься. Но это была лишь оптическая иллюзия. Горы были, все же, достаточно далеко.
Вот и в это, праздничное утро, 1 мая 1985 года, Павел вышел на балкон, чтобы наблюдать, как эти мрачные, отливающие холодной синевой горы, превращаются во что-то, трудно объяснимое...
Вбирая в себя лучи восходящего солнца, они словно преображались. Ослепительно белые, похожие на тюрбаны шапки никогда не тающих снегов, словно оживали и, зажигаясь, отражали всю эту живительную, полученную от щедрого небесного светила силу, просыпающемуся древнему городу.
Сочетание солнечных лучей с этим неповторимым творением природы - покрытыми вечными снегами скалами и каменными выступами, создавало иллюзию какого-то многоцветного контрастного волшебства.
Но Павел спешил. Он не мог до конца любоваться красотой, которая вот-вот должна померкнуть, а горы вновь превратятся в мрачных, давящих холодом монстров. Он спешил на доклад к резиденту с важной информацией, которую получил вчера вечером...
...Ежедневно, рано утром и поздно вечером, он проходил мимо одного и того же осветительного столба на автостоянке рядом с домом. Там Павел, проверял возможное появление специальной метки, которую мог оставить агент-связник, находящийся уже длительное время в Пакистане.
Вот и вчера, в предпраздничный день 30 апреля 1985 года, он шел по автостоянке к свой "пятерке" и, как всегда, посмотрел на этот столб.
Он не поверил своим глазам. На уровне одного метра от его основания, мелом была нанесена арабская цифра "три". С трудом сдерживая спокойствие, прошел мимо, поприветствовал кивком головы возящегося у своей "тойеты" соседа по подъезду Равиля - подполковника ВВС ДРА, и подошел к своей машине.
Ошибки быть не могло. Там стояла метка, которую мог нанести только агент-связник "Сафар". Он уже длительное время находится в Пакистане, и работает там, в фирме, поставляющей мясные продукты воинским частям, дислоцированных в северо-западном округе Пакистана. Совладельцем этой фирмы, был тоже агент Павла, "Джек".
Павел связался по рации со своим начальником Горчаковым, и сообщил, что вечером, в 18.00, ждет в гости.
Эта, заранее обусловленная фраза означала, что по истечении двух часов после указанного им времени, у него состоится встреча с агентом, для которой нужно прикрытие.
В 20.00, когда уже практически стемнело, Павел свернул в узкую улочку в районе центрального военного госпиталя ДРА. Сбавив скорость, он скорее почувствовал, чем услышал, как неслышно открылась и закрылась задняя дверца. В зеркало заднего вида увидел, как темная фигура скользнула по сидению, и замерла.
Не повышая скорости, Павел проехал до конца улочки, и выехал на автостраду, ведущую в аэропорт.
Встреча с агентом прошла нормально. "Хвоста", прикрывающие Павла сотрудники спецгруппы, не обнаружили. Свидетельством тому было молчание постоянно включенной на прием японской "уоки-токи", которая лежала рядом, на правом сидении.
Только высадил из своей "пятерки" агента, следующая за ним машина, мигнув два раза фарами, исчезла.
Раньше такое прикрытие применяли довольно редко. Но не так давно, из подразделения внешней контрразведки Представительства КГБ в Афганистане, поступили данные, что ХАД (служба государственной безопасности ДРА), проводит активную работу по выявлению из числа местных граждан лиц, сотрудничающих со спецслужбами СССР.
Действительно все прошло нормально, если бы не одно "но", воспоминание о котором, заставило Павла вновь содрогнуться...
Вернуться домой до наступления комендантского часа, который наступает в 22.00, он не успел. В принципе Павел и не думал об этом. Все мысли его были о полученной только что информации.
Он медленно вел "пятерку" по пустынной темной улице, окружающую тишину которой нарушали лишь ухавшие где-то за городом тяжелые гаубицы, а темное, высвеченное огромными яркими звездами небо, то тут - то там, прочерчивали огромные трассеры реактивной артиллерии.
Слева показалось американское посольство, особняк которого тускло, светился в глубине небольшого парка, отгороженного от проезжей части улицы довольно высоким решетчатым металлическим забором.
До дома, в котором проживал Павел, оставалось около полутора километров широкого и совершенно пустынного проспекта... Мысли все были в информации, содержание которой потрясло его. О подобном он читал разве только в книгах о Великой Отечественной войне.... Он думал о героизме этих ребят, их героической смерти...
И вдруг ... Одновременно с яркой, ударившей по глазам вспышкой и клацаньем затвора автомата, тишину прорезает истошный пронзительный вопль: "Дрр - ыы - шш!!! (Стой!)".
Не успев ничего понять, Павел зажмуривает глаза, автоматически ударяет по тормозам, выключает скорость и тушит фары. Сомнений не было - он попал под комендантский патруль, о сосуществовании которого, к сожалению, забыл.
К машине медленно приближались две человеческие фигуры. Когда они подошли, Павел рассмотрел на них форму военнослужащих Царандоя. (Внутренние войска ДРА). Первый, наставив автомат на Павла, остановился несколько в стороне. Второй, отведя слепящий луч фонаря в сторону, жестом приказал Павлу выйти из автомобиля.
Павел медленно вышел, одернул пиджак, под которым за поясом была "берета" и остановился у приоткрытой дверцы.
-Слава Богу, - мелькнуло у него, - что успел диктофон с информацией сунуть в тайничок под сидением. А "беретту" и гранату, что лежит в "бардачке", хрен с ним, пусть забирают. В конце концов, вернут, если, конечно, все закончится нормально. Номера на машине принадлежат советскому торговому представительству, под прикрытием которого и работает спецгруппа. Одет он в гражданскую одежду.... Правда, вот документов при себе, ни каких. Жалко, что до утра, вряд ли разберутся. Дай Бог, чтобы все закончилось благополучно.
И действительно, Бог видимо услышал его. Все закончилось благополучно.
Патрульный, Павел успел рассмотреть на его погонах сержантские звезды, неожиданно направив в его лицо луч фонаря, резко спросил:
-Американо?
-Нист, шурави. (Нет, русский), - автоматически ответил Павел, прикрывая глаза рукой. И не дожидаясь дополнительных вопросов, а возможно и непредсказуемых действий со стороны патрульных, назвал пароль, который действовал сегодня на период комендантского часа. Он даже не мог объяснить себе, почему забыл про пароль. Возможно, сыграл фактор неожиданности? Вполне возможно.
Узнав, что перед ним русский, который еще и назвал правильный пароль, патрульные облегченно вздохнули. Стоявший чуть в стороне солдат, щелкнув предохранителем, опустил автомат, а повеселевший сержант, вытерев со лба выступивший пот, попросил закурить.
Я могу ехать? - Павел вопросительно посмотрел на затягивающегося сигаретой сержанта.
-Бале, бале! ( Да, да!), - утвердительно кивнул тот и, протягивая для рукопожатия руку, добавил:
Павел на большой скорости сорвался с места. Он только сейчас ощутил, как по его спине стекает струйка холодного пота.
Замешкайся он хотя бы на мгновение, или патрульные оказались бы очень нервными - максимум, через двое суток, на родину ему пришлось бы возвращаться в комфортабельном цинковом гробу, на печально известном "Черном тюльпане". А в сопроводительном документе было бы написано: "... погиб при выполнении интернационального долга".
И все было бы верно. Комендантский патруль имеет право применения оружия на поражение, даже при малейшем не выполнении его требований.
Дома Павел принял душ, выпил полный стакан водки, и упал в постель...
Он спешил. До 9.00 нужно успеть расшифровать запись диктофона, составить по информации справку, и доложить резиденту. Обжигаясь, допил кофе, кинул сигарету в рот и выскочил за дверь квартиры. Кивком, поприветствовав охраняющего подъезд сорбоза, быстрым шагом направился к автомобилю.
Кабул просыпался. Он прямо на глазах наполнялся восточной суетливостью, автомобильными гудками, воплями ишаков. В бурлящем потоке жизнь текла как много веков назад.
Отправляясь в командировки на самолете или вертолете, Павел всегда с интересом рассматривает через иллюминатор этот древний город. С высоты птичьего полета он напоминает чашу, обрамленную горными хребтами, подступающими местами к самим его окраинам. На выжженных солнцем склонах виднеются остатки древней глинобитной стены с круглыми, на отдельных ее участках, башнями. Одноименная река, полноводная весной и превращающаяся в сточный арык летом, рассекает город на две части.
Старый город имеет типично восточный облик. Через лабиринты его узких извилистых улиц, порой невозможно разъехаться автомобилям. Дома построены из обожженного на солнце кирпича, глины и дерева. Эти дома, с плоскими крышами, выходят на улицы лишенные какого-либо освещения не окнами, как это принято везде, а глухими стенами - дувалами. Его северная часть, как и многие века, назад, заполнена многочисленными торговыми рядами, которыми занята и почти вся набережная.
Левобережная часть города сравнительно молодая и благоустроенная, включает в себя в основном административные кварталы. В центре ее находится президентский дворец, а вблизи него ряд министерств. На автомагистрали, которая подходит к дворцу с востока, издалека видна колонна независимости, воздвигнутая еще в 1919 году, в честь завоевания независимости Афганистана в результате победы в третьей англо - афганской войне...
... Расположенная перед домом автостоянка, была уже полупустой. Не успел Павел подойти к своей "пятерке", как перед ним неожиданно вырос босоногий, лет десяти, мальчишка. Заскорузлые от грязи рубашка и короткие штанишки, лохмотьями висели на его давно не мытом худеньком теле. На чумазом лице озорным блеском светились черные угольки глаз. Доверчиво улыбаясь, он протянул покрытую цыпками руку и на довольно приличном русском языке, звонко прокричал:
-Инджинер! Инджинер! Дай афгани!
-Ну, точно, как по Ильфу и Петрову, - захохотал Павел, и, щелкнув, шутя пальцем мальчугана по носу, сунул ему в руку купюру достоинством в двадцать афгани.
Мальчишка показал язык, и с криком: "Ташакор, инджинер! - также быстро исчез, как и появился.
От этой автостоянки, расположенной в Новом микрорайоне Кабула, до советского посольства, где находилась резидентура КГБ, ехать около получаса.
Посольство СССР, в отличие от других дипломатических представительств иностранных государств, находящихся в престижном районе центра столицы, стояло на самой окраине города, слева от автострады Дар-уль-Аман, ведущей к одноименной крепости, в которой располагалось министерство обороны ДРА. А чуть далее, автострада уже шла к дворцу Тадж-Бек, известному, как дворец Амина, в котором располагался штаб 40 Армии.
Загнав пятерку на территорию гаража посольства, Павел прошел через жилой городок, поприветствовал рукой стоявших у проходной у входа на служебную территорию пограничников, и направился в служебное здание. Поднялся в резидентуру, поздоровался с секретарем Валей, поздравил ее с праздником, спросил, на месте ли зам, и, услышав положительный ответ, сразу направился в кабинет технической службы, чтобы приступить к расшифровке записи диктофона.
Информация, с которой ознакомился заместитель резидента по внешней контрразведке Ярыгин, просмотрев содержание, поднял широко открытые глаза на Павла.
- Кто еще знаком с ней?
-Никто, вы первый.
-Хорошо.... Побудь здесь, ты возможно понадобишься. Я к резиденту, - он подхватил рукой справку и выскочил за дверь.
Оставшись один, Павел, еще раз мысленно пробежал содержание справки, речь в которой шла о восстании советских военнопленных в учебном центре моджахедов в местечке Бадабера, на территории Пакистана. По непроверенным данным все они погибли. В живых остались только двое, которые почти за месяц до трагических событий, выехали в США.... Казалось бы, там он все четко изложил, но понимал, вопросы к нему обязательно возникнут. И он оказался прав: в двери заглянула Валя и сказала, что его требует резидент.
Поздоровавшись с Павлом, Резидент показал на один из стульев у стола совещаний.
-Информация, что тебе доставил "Джек", действительно важная. Я не буду говорить о политической ее подоплеке, пусть этим вопросом занимаются там, в Центре. Мы с Виктором связывались с ребятами из ГРУ. У них пока о событиях в Бадабера ничего не известно. Так что, ты молодец! Шифровка в Центр уйдет уже сегодня. Виктор, отдай справку Вале, пусть она готовит, - резидент посмотрел на своего зама.
Взяв со стола справку, Ярыгин выскочил за дверь. Через пару минут вернулся.
-Вот что, Павел, - Резидент внимательно посмотрел, на своего сотрудника, - в Центре к нам появится куча вопросов, таких как, фамилии восставших,... Знаю, знаю, - остановил он жестом пытавшегося что-то сказать своего зама. - Всем пленным дают афганские имена.... Ты это хотел сказать? Ладно, знаю, что узнать их подлинные фамилии, и даже имена, практически невозможно, но узнать хоть какие-то подробности, нужно все же попробовать. Ты, Павел, готовься сегодня улететь на границу с Пакистаном, Там, в двенадцати километрах от Бадабера стоит афганская бригада "коммандос". Ты там был полгода назад, и должен знать там советников и командира бригады, и начальника военной контрразведки. У них должна быть в районе Бадабера своя агентура.
-Да, знаю, Алексей Федорович. Советником командира бригады там подполковник Дода, а советником начальника военной контрразведки там, капитан Мусиенко...
-Хорошо, хорошо, - остановил его взмахом руки резидент, - теперь идите в кабинет к Виктору, - он кивнул на своего заместителя, - и тщательно проработайте все вопросы, которые там необходимо будет выяснить, и решите, каким транспортом ты будешь туда добираться. А я сейчас свяжусь с Представителем КГБ, и все с ним согласую.
Весна 1985 года была для афганской армии периодом и удач, и неудач. Была она такой и для отдельной бригады коммандос, которая закрывала границу по направлению на Пешевар. Сначала бои были успешными. Бригада рагромила три крупных отряда моджахедов и захватила два склада с оружием, боеприпасами и медикаментами. Но у одного из захваченных складов, бригада сама попадает в окружение. И только благодаря пришедшему на помощь батальону советских десантников, положение выправилось.
МИ - 8 приземлился на площадке окруженной тропической зеленью. Стояла удушающая духота.
Павел подошел к группе афганских офицеров, которые выжидающе смотрели, на тех, кто прилетел на вертушке.
-О какие люди! - бородатый офицер без знаков различия на погонах, с распростертыми объятьями бросился к Павлу. Ваня!- крикнул он в сторону невысого худенького, также спешащего навстречу офицера. - Посмотри, кто к нам снова прикатил!
-Здорово, Володя! Здорово! - Павел обнял бородатого человека, который и был советником командира бригады подполковником Додой, и тепло поздоровался с подошедшим советником начальника военной контрразведки Иваном Мусиенко.
-Все есть! Все есть! - успокоил Павел бросавших торопливые взгляды на его парашютную сумку встретивших его советников. - Вот, что ребята, с гостинцами разберемся попозже, а сейчас давайте, приглашайте к себе своих подсоветных. Володя, - бросил он взгляд на Доду, - командир бригады все тот же, Мамед-Хан?
-Он. Все никак подполковника не присвоят. И я писал ходатайство, но пока ничего нет...
Оставив одного в землянке Доды, оба вышли за подсоветными.
Через пятнадцать минут появились все четверо.
Только успели разместиться вокруг сколоченного из снарядных ящиков стола на служившие табуретами пустые патронные ящики, как в землянку опустился пожилой сарбоз в ботинках и почему-то желтых крагах. Он поставил на стол полуторалитровый медный, вмятинах чайник с уже заваренным чаем и наколотый в алюминиевую солдатскую миску комковой сахар. Отдельно поставил три эмалированные кружки.
Отпустив солдата, который по объяснению Доды был его новым ординарцем, он сам разлил по кружкам горячий ароматный чай. Пили по афгански молча, маленькими глотками, вприкуску.
Когда чаепитие закончили, Дода, посмотрел на повеселевших гостей, улыбнулся:
-Ну вот, немного взбодрились, теперь можно и приступать к делу...
Убрав все со стола, он, поймав кивок головы Павла, расстелил на столе карту, и дал тому слово. Проблем с русским языком со стороны обоих афганских майоров не было, они оба его прекрасно знали, поэтому совещание шло без переводчика.
Павел попросил Доду показать на карте, где стоит бригада, внимательно просмотрел этот участок, затем перевел взгляд на Пакистанскую территорию. Найдя точку с английской надписью "Badabera", обвел ее красным карандашом и бросил взгляд на присутствующих.
-Вы наверно слышали, что произошло здесь, - постучал он карандашом по карте. Наступила мертвая тишина.
-Здесь, 26 апреля, восстали советские и афганские военнопленные. Я хотел бы знать, что вам об этом известно. Только, пожалуйста, если знаете, давайте говорить подробно. Это очень важно.
Все сидевшие за столом переглянулись. Первым заговорил начальник контрразведки бригады майор Зариф. Взглянув на Мамед-Хана, затем на своего советника Мусиенко, он повернулся к Павлу.
-Да, нам известно, что там находится лагерь беженцев, а рядом склады с оружием и боеприпасами. Но что там находятся военнопленные, слышим впервые. Один из моих источников, который иногда посещает лагерь беженцев, придет сегодня ночью. Надеюсь, он нам расскажет все подробно...
-Там, Павел Александрович, - вклинился в разговор Мусиенко, - действительно есть лица с европейской внешностью, но все они одеты как афганцы, и носят афганские имена.... Но никто не думал, что это могут быть пленные.... У нуристанцев, тоже европейская внешность.
-Понятно, - недовольно пробурчал Павел, - что пока ничего не понятно. Если это вся информация, то очень хреново. У вас что, даже взрывов никто не слышал? - Павел обвел всех хмурым взглядом. Надежда, что в бригаде, можно получить какую-то информацию, медленно улетучивалась.
-Слышали, товарищ Павел, подал свой голос Мамед-Хан, и решили, что там взлетел в воздух какой-то склад с боеприпасами...
Павел перевел хмурый взгляд на Доду.
-Ну что тут можно сказать, - пожал плечами тот, - понимаешь, не до разведки тут было. Постоянно бои...
-Зариф, когда у тебя встреча с источником оттуда, - перебил Доду Павел, обращаясь к начальнику контрразведки. Ночью? Так вот, мы с твоим советником, - посмотрел он на Мусиенко, - желаешь ты этого, или нет, будем на встрече присутствовать.
Передав все гостинцы, - две бутылки коньяка, буханку хлеба, пару банок говяжьей тушенки, и пару пачек ТУ-154, Павел, отказавшись от выпивки, лег на топчан. Страшно болела голова, и чтобы привести себя в норну, нужно было немного отдохнуть...
24.00 местного времени. Погода благоприятствовала. Яркие всполохи молнии вспарывали сплошную темноту ночи. Накрапывал мелкий дождь.
Проверив еще раз оружие, майор Зариф, Мусиенко и Павел, словно растворились в душной предгрозовой ночи. Зариф шел тихим размеренным шагом, делая внезапные остановки, внимательно вслушиваясь в шелестящий шорох начинающегося дождя. Прошли уже более километра.
Неожиданно над головой ослепительно сверкнуло, глухим раскатом прокатился гром. Но и этого хватило, чтобы увидеть в нескольких шагах крадущегося навстречу человека.
Остановившийся Зариф пропищал пищуком. В ответ раздался такой же короткий свист.
Встреча происходила в нише небольшого грота, который сотворила много лет, а может и столетий сама природа. Вход, через который пришлось пробираться едва ли не ползком, закрыли плащ-палаткой, которую поддерживал Мусиенко. Зариф, зажег и поставил на валун заранее припасенную парафиновую свечу, и выключил фонарик. Только сейчас Павлу удалось, как-то рассмотреть афганца, который пришел оттуда, с сопредельной территории, именуемой Пакистаном.
Источником оказался среднего возраста невысокий афганец. Лицо его заросшее густой черной бородой и спрятанное в темноте пещеры, разглядеть было невозможно. На голове его была шапочка - нуристанка, на плечах, промокший от дождя, чадар. На грязных ногах, старые калоши. Покосившись на Павла и Мусиенко, афганец что-то спросил майора. Тот рассмеялся, и, посмотрев на своих сопровождающих, что-то ответил тому. Павел понял, что разговор ведется на пушту, который ни он, и наверняка, ни Мусиенко, не знают. Оба знали, только дари-фарси....
Но им повезло. Зариф, хорошо знавший русский, сразу перевел, чем взволнован его источник. Оказалось, тот переживает, что на встрече посторонние люди, о которых он ничего не знает. Вот Зариф и объяснил все тому. Когда беженец удовлетворенно кивнул, и что-то снова сказал Зарифу, тот глубоко вздохнув, посмотрел на Павла. Он попросил задать беженцу конкретные вопросы. После того, как Павел закончил, Зариф медленно их перевел на пушту.
Ответ, который дал афганский беженец, подтвердил лишь всю трагичность случившегося и, пожалуй, больше ничего...
Все произошло вечером 26 апреля во время вечерней молитвы. Лагерь беженцев находился рядом с военным городком, и молитву в нем начинали одновременно с молитвой, которую проводил мулла в городке. Он не помнит, сколько прошло времени, но стрельба началась, кажется после молитвы. Через какое-то время, к военному городку прибыл полк самого Раббани и регулярные подразделения пакистанской армии. Всех беженцев загнали в свои палатки и запретили их покидать. А потом началось, что-то невероятное. Поднялась стрельба, ухали взрывы гранат. А потом, потом, словно тысячеголовый джин вырвался из под земли. Все влетело на воздух. Почти весь лагерь беженцев был разрушен и снесен. Есть и погибшие. Ему, и к счастью, его жене удалось уцелеть. От военного городка ничего не осталось. Он полностью был разрушен. Все восставшие погибли. Один из знакомых сорбозов полка Валеда ибн Халеда, рассказал, что восстание подняли 12 пленных шурави и 20 бабраковцев. Якобы Раббани лично к ним обращался, чтобы они сдавались, обещал сохранение всем жизни. Но шурави не послушались и подорвали себя и склады с боеприпасами. Как? Никто не знает. Все винят Раббани, который не дал пленным встретиться с сотрудниками своего посольство. А кто обвиняет охрану, которая издевалась над пленными.... Нет, фамилий пленных никто назвать не может. У них у всех были афганские имена.... И одеты все были в афганскую национальную одежду. Даже беженцы, лагерь которых был рядом с военным городком, не догадывались, что там есть пленные шурави.
Вот, пожалуй, и вся информация, больше объема которой, как ни бился Павел, какие бы вопросы не задавал, получить не удалось...
Весь разговор с источником Зарифа, Павлом был записан на диктофон...
Он чувствовал, что ничего нового из этой поездки не получит. Откуда у агентуры Зарифа мог быть выход на руководство лагеря. Только лагерному начальству могли быть известны все подробности восстания. Да и они наверняка все погибли. Но он должен был выполнить задание руководства резидентуры. А как? Настроение сразу пропало. Он молча махнул рукой Зарифу, давая знать, что все, что нужно выяснил, и кивнул Доде и Мусиенко на выход...
Утром его разбудили автоматные и пулеметные очереди. Раздавались сухие разрывы снарядов базук. Павел сразу понял, - бригада ведет бой с моджахедами. В землянке никого не было.
-Твою мать, сволочи, - выругал он Доду и Мусиенко, - даже не разбудили. Только вскочил с топчана, в землянку заскочил Дода. В руке он держал автомат.
-Александрыч, - выдохнул он грудью, - извини, не хотели тебя тревожить.... Кто знал, что так все серьезно. Давай бери автомат и за мной. Нужно прорываться. - Он набил вещмешок продуктами, сунул туда оставшуюся бутылку коньяка и забросил его на плечи.
Нащупав потайной карман, где лежал диктофон, Павел, схватил автомат, парашютную сумку и вслед за Додой выскочил из землянки. Их ждал, как объяснил Дода, сержант Хасан, он же проводник бригады.
-Слушай, Володя, - тронул за рукав Доду Павел, - а где Мусиенко?
-А он ушел с основными силами бригады. За него не беспокойся. С виду он скромный, а на самом деле боевой парень...
Шли под грозовым небом. Прямо над головой ослепительно сверкнуло. Загремел гром. Хотя и был потерян счет времени, Павлу казалось, что прошло часа два, не менее, пока они пробирались, черт знает куда. Перестрелка стихала. Только изредка автоматные и пулеметные трассеры взмывали вверх и пропадали в темных грозовых облаках.
-Черт побери, - выругался Павел, - а как же мне выбираться-то отсюда? В Кабуле же ждут информацию...
-Не переживай, Паша, - усмехнулся Дода, - как говорят авиаторы, погода один хрен нелетная. Посмотри, что вокруг-то творится.... Так что когда выберемся, сразу вызовем для тебя вертушку. Что, твое начальство не знало, куда тебя отправляет? Это же Джелалабадская долина. Тут все не так, как там у вас. Тут и климат, и природа, все другое.... Тут даже мартышки в лесах живут...
Павел вздохнул. Он совсем выпустил из виду, что тут совсем другая погода. Небо было затянуто тучами, и сверкало сполохами молний. Перемеживаясь с автоматной и пулеметной трескотней, гремел гром.
Вдруг Хасан резко остановился и, схватив руками обоих своих спутников, потянул их к земле. Впереди послышались приглушенные шумом дождя неясные голоса. Буквально в нескольких шагах от них, прошли, словно растворенные дождем еле различимые, закутанные в чадары, три человеческие фигуры.
Выждав несколько минут, Хасан, прикосновением руки дал сигнал Доде и Павлу продолжать путь. Минут через двадцать он остановился и, пождав, когда те приблизятся, тихо сказал:
-Cейчас пойдем по руслу арыка. Если повезет, через час будем на основной базе бригады. Держите оружие наготове.
Выслушав Хасана, который говорил с ними на дари, Павел доброжелательно посмотрел него, - хотя тут повезло с проводником. Слава Богу, говорит с ними на дари. А если бы на пушту? - Павел не хотел даже думать об этом.
Дождь перестал. Начало светлеть небо. Было такое впечатление, что и перестрелка закончилась. Но, не тут-то было. Впереди загремели автоматные очереди. Выбрались на берег арыка, сразу залегли на влажную от дождя землю.
-Кажется впереди позиция бригады, - прохрипел Дода, поворачивая голову в сторону лежавшего рядом Павла, у которого горбом топорщилась на спине оборудованная под вещмешок, парашютная сумка.
-Я уже понял, - ответил тот, - но как преодолеть эти полсотни метров. Сзади и рядом духи, впереди сорбозы бригады. И те, и те шмаляют друг в друга, а мы между ними...
-Ничего. Хасан что-то сейчас придумает, - кивнул он на лежавшего впереди проводника...
Павел не успел ответить. Стрелы трассирующих пуль пронеслись над ними со стороны позиций бригады и звонко, как кнуты пастухов, защелкали над самыми их головами. Вторая очередь вспорола прямо перед лежащим впереди Хасаном землю, обдав всех земляным крошевом.
-Вот влипли.... Твою дивизию, - негромко выругался Дода, стряхивая с головы землю. - Хасан, - приглушенно крикнул он на дари проводнику, - долго мы будем еще торчать здесь под огнем своих?
-Лежащее за ними предгорье неожиданно заплясало фонтанами разрывов снарядов. По звуку разрывов, было ясно, - бьют гаубицы. А гаубицы были только в бригаде. Всего две. И они обе были на основное базе.... Вот сейчас и пришли на помощь.
Хасан вскочил на ноги, и призывающее махнув им рукой, пригнувшись, зигзагами, побежал вперед....
Их встретил, измазанный глиной, Иван Мусиенко. На груди его висел бинокль, в руке был автомат.
-А мы видели вас с Мамед-Хном, и все думали, как оттуда вытащить, - возбужденно говорил он, наблюдая, как сидящие на земле Дода и Павел, стягивают с ног промокшие ботинки.
-А потом придумали открыть огонь из гаубиц...- перебил его Дода, отжимая мокрые носки. - Ну, что, замолчал, - улыбнулся он широкой улыбкой Ивану, - Молодцы вы с Мамед-Хном! Похоже, оградили нас с подполковником от возвращения на родину в "Черном тюльпане". И подмигнув Павлу, добавил, - походатайствуй там, в Кабуле, чтобы этого парня представили к "Красной Звездочке".... Да майора ему пора бы уже присвоить.
А шум боя не стихал. Невооруженным взглядом было видно, как на окраине кишлака, из подбитого БТР, вслед за клубами черного дыма прорываются языки яркого пламени. А рядом, будто в каком-то фильме, суетливо бегают, падают, и не всегда подымаются, фигурки сорбозов.
Так продолжалось около часа. Постепенно шум боя стал удаляться. А еще через час на горизонте показалась, увеличиваясь прямо на глазах, точка, которая через некоторое время приобретает очертания МИ-8. Приземлился рядом с КП бригады. Движки не останавливались, только лопасти слегка сбавили скорость вращения.
Открылась дверца. Борттехник спустил откидной трап и, спрыгнув на землю, что-то прокричал. Крика не было слышно. Но по жесту можно было догадаться, что он просил, а вернее, требовал быстро начать посадку.
Сначала занесли трое носилок с тяжелоранеными, следом за ними влез медбрат, а за ним в салон забрался и Павел.
Борттехник закрыл дверцу, и прильнул к пулемету, смотревшему стволом в открытый иллюминатор. Двигатели взревели и машина, оторвавшись от земли, слегка зависла, затем снова коснулась железки посадочной площадки и, приподняв хвост, устремилась ввысь.
В Джелалабаде их ждал АН-26. До Кабула долетели без приключений. Рядом со стоянкой, куда зарулил самолет, стояли несколько машин. Две санитарных, одна зеленая "пятерка". Рядом с ней стоял сотрудник их спецгруппы майор Геннадий Сенин, который был прислан явно за ним.
Поздоровавшись с Геннадием, и забравший на сидение рядом с ним, Павел спросил:
-Ну, Гена, как дела, что нового?
-Ну, как.... Все вроде бы нормально...
-А не вроде бы?
-А не вроде бы.... Зам по "КР" приказал вас доставить к нему, как появитесь...
-А еще, что?
-Да, как вам сказать.... В дукане, в районе Шахре - Нау на глазах жены подорвался советник из Джелалабадской дивизии. Сегодня должны были с женой улететь в Союз, в отпуск. А завтра жене придется сопровождать его домой в "Черном тюльпане", - вздохнул Геннадий, вырываясь с аэродрома мимо часового открывшего шлагбаум, на автостраду.
-Как все произошло?
-По показаниям дуканщика, перед тем, как зайти к нему советнику и его жене, дукан посетили две девушки. Одеты они были в черные одежды лицеисток. Зашли, взяли какую-то кофту и, в примерочную. Побыли там какое-то время, потом вышли, вернули кофту и ушли.
-Да.... Это они, - глухо проговорил Павел, доставая из кармана помятую пачку сигарет.- Помнишь, я неделю назад доводил до вас информацию о террористках? Вот они и появились...
Он утопил прикуриватель и, подождав, пока тот выскочит, прикурил сигарету.
-Оно и видно, что все было не случайно. - Геннадий покосился на Павла. - Видимо ходили по рынку в свободном поиске. Увидели супружескую пару шурави, без охраны и сделали свое дело.
-А если поподробнее...- Павел затянулся сигаретой.
-А если поподробнее, Пал Саныч, - обгоняя раскрашенную бурбухайку, - продолжил тот, - они, я имею ввиду советника и его жену, взяли у дуканщика юбку и зашли в примерочную. Юбка не подошла. Жена пошла менять, а муж остался в примерочной. Дуканщик говорил, что они даже поругались, что муж не захотел идти, чтобы помочь жене выбрать замену.... Только жена взяла новую юбку и направилась в примерочную, тут и рвануло. Советнику вывернуло все внутренности и выдавило взрывной волной глаза. Умер сразу. Эксперты установили, что был использован чехословацкий пластид. Он был заложен за зеркалом на уровне пояса.
Павел ничего не ответил. Он ушел в себя, думая о судьбах тех, которые оказались здесь, в Афганистане, не по своей воле, и не знают, что их ждет впереди...
В резидентуре Павел доложил полученную информацию о восстании в Бадабера. Он не удивился, что заместитель резидента по "КР", довольно спокойно отнесся к ее "поверхностному" содержанию, поскольку был уверен, что Центр, получив информацию о восстании, включит все свои возможности в этом регионе, чтобы добыть наиболее достоверные данные. И он догадывался, нет, скорее был уверен, что резидентура уже получила более подробную информацию об этой трагедии, через другие свои возможности...
Через час Павла отпустили. Геннадий доставил его прямо к дому и, попрощавшись, уехал.
Павел долго не мог заснуть. Все думал о судьбе пленных, попавших не по своей воле в плен.
Еще, будучи слушателем высшей школы КГБ, где наряду с другими дисциплинами изучали и оперативную психологию, Павел часто задумывался над отдельными возникающими у него вопросами, и порой не находил на них ответа.
Например, он никак не мог понять, как, в начальный период Великой Отечественной войны, сотни, а то и тысячи советских военнопленных брели по дорогам попранной захватчиками их земли. Шли покорно, словно стадо тупых баранов, шли под охраной всего десятка, ну, может быть, двух десятков конвоиров. Шли и не предпринимали абсолютно? Возможно.... Возможно именно поэтому и подавляется оптимизм у стоящих на краю могилы.... Возможно тогда и возникает тупое ко всему безразличие. Видимо это и есть тот невидимый барьер, перейдя который, человек, представ перед суровой безнадежностью, выбирает из двух, что-то одно: или яростное сопротивление, - стремление выжить любым путем, либо неведомое нормальному человеку, - стремление быть подвергнутым казни. Поэтому становятся и неудивительными известные истории факты, когда обреченные начинают ссориться, из-за очереди к кровавому рву...
Откуда такая покорность? Оттого, что человек до конца так и не верит, что все равно будет уничтожен, достал из пачки сигарету и закурил. Он потрясенно смотрел на черный квадрат окна, поймав себя на очередной, ищущей ответа мысли:
-Видимо покорность рождает в равной степени, и безнадежность, и надежду. И каждый останавливается на чем-то одном, что движет его в силу своего характера и возникших обстоятельств к конечному пути...
Так думал он и тех, кто в силу этих обстоятельств, подняли восстание в Бадабера и погибли...
Нью-Йорк. Январь 1985 год.
Сырое апрельское утро неприятным нудным дождем барабанило в оконные стекла рабочего кабинета. Серый туман широким крылом навис над огромным мегаполисом, окутав его своей промозглой пеленой. Филипп Бакстон, аналитик неправительственной организации "Дом свободы", ровно в девять позвонил секретарю шефа, сообщил, что уже у себя, и ждет указаний. Затем заварил крепкого черного кофе, выпил чашку, выкурил сигарету и задумался. Думы не были ни приятными, ни продуктивными, и, как все думы недавнего времени, не имели определенных и решительных выводов о проделанной работе. Он посмотрел в окно на проступающие сквозь туманную морось пятна, словно обрубленных небоскребов и перевел взгляд на лежащую перед ним папку. Там лежали бумаги с результатами беседы с русскими парнями, попавшими в плен к афганским моджахедам около полугода назад. Позднее они были переведены в учебный центр моджахедов на территории Пакистана, а потом, после встречи с представителями американской неправительственной организации "Дом свободы", изъявили согласие выехать в США.
Ему вспомнились лица этих, совсем еще мальчишек, судьбы которых уже успела поломать афганская война. На первый взгляд обыкновенные парни, с одинаковым прошлым: школа, армия, Афганистан, плен... Но это только на первый взгляд...
Первый - худенький мальчишка, произвел впечатление запуганного, задерганного зверька. Он из оружия-то не разу не выстрелил, разве что по мишени, перед принятием присяги. Прибыв в одно из подразделений дислоцированных под Джелалабадом, сразу был определен подсобным рабочим в солдатскую столовую. После двухнедельного "вхождения в строй", в один из вечеров "деды" отправляют его на встречу с местным жителем, чтобы поменять у того килограмм риса на меру чарса - широко распространенного среди советских солдат в Афганистане наркотика... Только перебрался по ту сторону заграждения - мешок на голове. Ну а дальше - дальше известный для всех советских военнопленных путь- лагерь моджахедов. А там всего три пути: первый - "ислам" и участие на стороне моджахедов в боевых действиях против своих соотечественников; второй - согласие выехать в одну из стран "свободного мира". Третий же путь был в "никуда"... Поэтому Фил считал, что парню просто повезло.
Закурив сигарету, он усмехнулся, вспомнив выражение лица этого мальчишки. Тот, похоже, так и не понял, что с ним произошло. А в заключение беседы вдруг наивно, явно "купившись" на чистейший "русский" беседовавшего с ним американца, спросил, как давно тот в Америке. Язык этот Бакстон изучил благодаря своей бабушке, эмигрантке из России во втором поколении. Однако чтобы не разочаровывать мальчишку, он просто оставил вопрос без ответа.
Второй парень оказался полной противоположностью. Он сразу заявил, что ушел к моджахедам добровольно. Однако судьба, выпавшая на его долю, действительно оказалась страшной.
Игорь Мовчан. Так он представился в начале беседы. Интеллигентное, изможденное лицо хотя и было бесстрастным, но волнение нет-нет, да и пробегало в его настороженном взгляде. Он молча курил одну за другой предложенные сигареты. Тревожный взгляд нервно пробегал по бесстрастному лицу собеседника. На мгновение в кабинете становилось так тихо, что казалось, будто слышен стук его сердца. На лице были написаны все муки, с которыми ему снова приходилось возвращаться туда, откуда не так давно вырвался.
-Я из Казахстана,- с трудом выдавил он из себя улыбку, и сразу, словно чего-то, испугавшись, тут же ее спрятал,- родился в шестьдесят четвертом. Был, как и все мои друзья. Любил спорт, из школьных предметов историю, и ... конечно, девушек.
Улыбка мелькнула на его лице, в глазах вспыхнул и тут же пропал огонек. Возникла пауза. Фил молчал. Он по опыту знал, что собеседник уже подошел к тому состоянию души, которая готова выплеснуть всю накопившуюся боль наружу.
Так оно и случилось. Молодой человек вздохнул, прикурил от окурка новую сигарету, и судорожно кашлянув, продолжил:
-В восемьдесят первом окончил школу, а в июле сдал экзамены в политех. Казалось бы, все шло как надо. Однако, новые друзья, девушки... Появились прогулы, задолженности по учебе... Короче говоря, был отчислен. Затем завод, где трудился электриком. А потом обо мне вспомнила родная армия. Через два с половиной месяца я принял присягу, а еще через месяц на построении учебки объявили, что всем нам выпала большая честь - Родина доверила выполнение интернационального долга в Афганистане, который мы должны защитить от кровожадного империализма. И уже через полтора месяца, после еще одной учебки под Ташкентом, я был в Афганистане. Попал в Шиндант, в разведдесантное подразделение. Бои за боями... Сначала потерял друга Кольку, потом был Мишка... И теперь мне кажется, будто я всегда вижу перед собой их глаза, обвиняющие за то, что остался жив...
Мовчан замолчал. Веки его были прикрыты. И вдруг, в какое-то мгновение, лицо его стало жестким и злым. Фил увидел перед собой широко открытые и ничего не выражающие глаза убийцы.
И словно в подтверждение этому, тот со злостью прохрипел:
-Не поверите, сам, не замечая того, как и все другие, я превратился в настоящего зверя. Накурившись анаши, мне было на все плевать. В ходе боевой операции я просто терял над собой контроль. Видя перед собой выпотрошенные внутренности своих боевых товарищей, их обезглавленные тела, а в лучшем случае отрезанные носы и уши, я сквозь слезы орал благим матом, расстреливая все живое и шевелящееся без разбору. Это стало для меня обыденной жизнью. Я спокойно смотрел на убитых, без сострадания на раненых и запах крови не выворачивал уже мои внутренности. И вот тут, я все чаще стал ловить себя на том, что стал профессиональным убийцей, и, вернувшись, домой, могу им и остаться. Не верите, но ночами я выл от безысходности, а утром, как ни в чем не бывало, обо всем забывал, и смеялся.
Мовчан смахнул медленно сбегавшие от висков к щекам капельки пота, немного помолчал, и только потом поднял на Бакстона тяжелый взгляд. Когда их взгляды пересеклись, он усмехнулся и тихо спросил:
-Ждете, когда расскажу, как оказался в плену, а потом здесь, перед вами? Хорошо. Сейчас... Как-то мы ехали на БМП через один кишлак. На обочине стояли и глазели на нас детишки. Как сейчас вижу - в лохмотьях, чумазых, босых... Двое мальчишек и девочка... Я и сейчас не могу сказать, что тогда произошло, но машина вдруг юзонула. Теперь каждую ночь эта девчонка стоит передо мной... Ее широко открытые от ужаса глаза и раскрытый в предсмертном крике рот. И все то, что от нее осталось - измотанный гусеницами окровавленный касок мяса... Водитель потом мне клялся, что сам не знает, как все случилось... Его, говорит, словно дернул кто-то за руку ... Я ему поверил. Мы тогда все зверски устали. Не спали и не выходили из боев трое суток... Не знаю. Возможно, этот случай и привел меня к тому, что я сломался... не знаю... Возможно... А может, все произошло раньше, а?.. Мовчан вопросительно посмотрел на Бакстона, но, встретив ничего не выражающий взгляд, опустив голову и, словно на исповеди, тихо продолжил:
-Вы понимаете? Я почти два года выполнял приказы, убивая людей. Порой мне казалось, что я схожу с ума. Я начинал себя видеть уже как-бы, со стороны. Я пытался все заливать водкой, глушить наркотой, но ничего не выходило. И вдруг понял, что все... дальше продолжать эту жизнь, у меня уже нет сил... Все, что я пережил, навсегда останется со мной. Я уже не мог спать по ночам... Все перед глазами...
Мовчан поднял на Бакстона полные слез глаза. Губы его дрожали в нервной улыбке, и с трудом сдерживая себя, чтобы не сорваться в крик, продолжал:
- Вот тогда я и решил остановиться. А чтобы остановиться, нужно было плюнуть на все к чертовой матери, и уходить... Куда? Конечно же, к тем, в кого только вчера стрелял... И я ушел, хотя до дембеля оставался только месяц.
Все происходило словно в тумане. Мне будто кто-то шептал: "Делай то... делай это". И я делал: Аккуратно сложил дембельскую гимнастерку с медалью "За отвагу" и спрятал ее в сумку, которую сунул под кровать, написал прощальное письмо родителям, ребятам, чтобы простили меня, и ушел... Потом моджахеды Ахмад Шаха.... Не знаю почему, но он относился ко мне хорошо. С пониманием принял мое объяснение своего ухода к ним. Воевать против своих не заставлял.... У моджахедов были и другие пленные. Правда, в основном это были ребята из Среднеазиатских республик. А вот начальником его личной охраны был наш бывший офицер, перебежавший к моджахедам еще в начале восьмидесятого...
Возникла пауза, которую Мовчан, почувствовав на себе пристальный взгляд Бакстона, поторопился прервать.
- Я был уверен, - поспешно, словно оправдываясь, пробормотал он, - что не смогу смотреть в глаза матерям погибших ребят...
Размышления Бакстона прервал телефонный звонок. Его вызывал к себе шеф.
Шеф - Фредерик Джонсон, бывший кадровый сотрудник ЦРУ, который, выйдя на пенсию, пристроился начальником одного из отделов "Дома свободы" (неправительственная организация по работе в развивающихся странах под патронажем ЦРУ), был не один. В одном из кресел сидел старый знакомый Фила по Лэнгли (штаб-квартира ЦРУ), Сидней Браун.
-Присаживайся, Фил, - Джонсон кивнул на одно из коричневых кожаных кресел. Бакстон опустился, положил папку на колени, и выжидающе посмотрел сначала на шефа, потом на Брауна.
Возникшую паузу нарушил Браун. Грузно повернувшись в кресле в сторону своего недавнего коллеги, он посмотрел на него в упор и глухо кашлянул в кулак.
-Вот что, Фил, - сказал он,- ты сегодня летишь в Пакистан.
Бакстон от неожиданного известия едва не поперхнулся. С трудом, проглотив неизвестно откуда появившийся кромок в горле, он недоуменно уставился на шефа.
Тот пожал плечами, и, кивнув на Брауна, показывая, что все, о чем пойдет речь, исходит не от него, пробормотал: " Я знаю, Фил, ты хочешь сказать, что это не твой регион, а Пола. Ты же знаешь, что в недавней поездке по лагерям афганских моджахедов в Пакистане, тот прихватил гепатит и сейчас в госпитале. Ты уже работаешь за него... Беседуешь с русскими парнями ...".
-Не держи зла на Фреда, Фил. Это моя инициатива. Ты тот парень, на которого можно положиться, - Браун снова кашлянул в кулак. - Буквально, только вчера в одном из лагерей русские пленные парни взорвали склад с боеприпасами, а с ним себя и еще кучу людей с собой прихватили. На складе было много "Стингеров", а ты знаешь, что это такое... Самолет через пару часов... Резидент в Пешеваре уже предупрежден. Летишь под прикрытием фирмы, делающей эти чертовы стингеры. От тебя требуется объективная информация.
Пакистан. Бадабера. Декабрь, 1985 год.
Пешавар - центр Западного Пакистана. Вокруг выжженная солнцем пустыня. Примерно в пятнадцати километрах от города, знаменитый Хайберский перевал, через который извилистая, вьющаяся между известняковыми скалами тропа ведет к покрытым снегом вершинам величественного Гиндукуша.... Это уже Афганистан. А рядом с символической границей, в одиннадцати километрах от Пешавара, в местечке Бадабера - лагерь афганских беженцев. Один из многих, разбросанных в пустынях Пакистана. Лагерь представляет собой месиво хлипких палаток, сооруженных, из одеял и поставленных тесно друг к другу так, что протиснуться между ними можно только с большим трудом. Костры горели в специально отведенных местах, где готовили еду и грели воду. Рядом цистерны Красного Креста, к которым тянется нескончаемая очередь беженцев, чтобы наполнить водой бензиновые канистры. Чуть в стороне, такая же цепочка, но уже с разломанными плетеными корзинами и мешочками. Это очередь к кучкам зерна, пожертвованного Западом. А метрах в двухстах от него, за строящейся глинобитной стеной, другой лагерь. В отличие от первого, не имеющего ограждения, этот окружен двумя рядами колючей проволоки. Охрану лагеря осуществляют двое часовых: Один у ворот, второй у пулемета на крыше складского помещения. Помимо десятка глинобитных бараков и палаток, там расположены шесть складских помещений с оружием и боеприпасами, и три тюрьмы. В одной из них содержатся пленные военнослужащие вооруженных сил Демократической Республики Афганистан, в другой советские солдаты, захваченные в плен в период с 1982 по 1983 год. Охрану их осуществляли моджахеды из обслуживающего персонала. А в третьей тюрьме, попросту, гауптвахте - провинившиеся моджахеды. Немного в стороне от палаток и строений большая площадка, где периодически собираются организованные группы людей. Рядом небольшая мечеть. Изредка появляются автомобили, как легковые, так и крытые тентом, грузовые.
В целом, это, конечно же, был один из учебных центров афганских моджахедов, со своими классами, казармами и плацем, где помимо мероприятий присущих всем воинским подразделениям, осуществляются и молитвы. Занятия с курсантами проводят 65 инструкторов и три американских военных советника, старшим у которых является майор Робертсон. Комендант лагеря майор пакистанской армии Мушарраф, его заместитель - представитель штаб-квартиры ИОА в Пакистане Рахматулло. Контрразведывательная работа осуществляется полковником пакистанской контрразведки Акахмедом, через начальника охраны лагеря Абдурахмона. ( Все фамилии подлинные).
Полевой командир учебного центра афганских моджахедов, он же заместитель коменданта лагеря майора Мушаррафа Рахматулло, огладив рукой окладистую с проседью бороду, покосился на лежащие перед ним на столе бумаги.
Уже чуть более года, как его, по распоряжению непосредственного руководителя, председателя ИОА (Исламское Общество Афганистана) Раббани, направили сюда, в местечко Бадабера, полевым командиром подготовительных курсов для прибывающих из Афганистана моджахедов. Лагерь получил это название благодаря тому, что в пяти километрах от него стоит населенный пункт Бадабера, рядом с которым крупный военный аэродром и военный городок.
Направили Рахматулло в лагерь сразу после выписки из госпиталя в Пешаваре, где он находился после тяжелого ранения, полученного в одном из боев с шурави. Официально учебный центр нигде не значится. По всем бумагам он проходит, как лагерь афганских беженцев.
Отпив из стоящей на столе пиалы глоток уже остывшего зеленого чая, он вдруг услышал чьи-то вопли. Бросив взгляд в окно, увидел начальника охраны лагеря Абдурахмона, избивавшего своей знаменитой плетью, в которую были вплетены кусочки свинца, какого-то пленного шурави. Рахматулло выругался и по переговорному устройству вызвал дежурного. Кивнув в сторону окна, приказал немедленно позвать Абдурахмона.
Вопли прекратились, и через какое-то время появился начальник охраны. Рахматулло с неприязнью посмотрел на здоровенного, заплывшего жиром таджика, и с трудом сдерживая ярость, прохрипел:
- я запретил тебе и твоим головорезам калечить шурави. Ты только за прошлый месяц отправил к всевышнему двух человек. - И переходя на крик, добавил, - ты подумал, кто будет строить эту чертову стену?! Так я заставлю это делать тебя и твоих зажравшихся бездельников! Ты понял меня?!
-Да, господин, - пробормотал Абдурахмон, и, окинув злобным взглядом своего начальника, попросил разрешения выйти.
Рахматулло было известно, что Абдурахмон регулярно докладывает обо всем, что происходит в лагере, начальнику отдела контрразведки северо-восточного округа Пакистана полковнику Акахмеду. По его приказу он занимается контрразведывательной работой среди пленных и, конечно же, внимательно наблюдает и за жизнью всех моджахедов. Акахмед этого не скрывал, а как-то, при очередном посещении лагеря, прямо спросил, как Рахматулло считает, сможет ли учебным центром руководить Абдурахмон, если его, Рахматулло, заберет в свою штаб-квартиру Раббани. Такие слухи действительно имели место, но с ним на эту тему пока еще никто не говорил. Рахматулло тогда дипломатично посоветовал обратиться с этим вопросом к американским советникам, в частности к майору Робертсону. Акахмед пристально посмотрел на Рахматулло, резко перевел разговор на другую тему, и при очередных, с ним встречах к этому вопросу больше не возвращался. Единственно, на что он посетовал, то, что Рахматулло чрезмерно лоялен к режиму содержания пленных, особенно шурави, их, хотя и избирательно, свободному перемещению по территории лагеря в дневное время. Посоветовал в качестве обмена опытом, побывать в лагерях подконтрольных его оппоненту по альянсу, Хекматиару. Рахматулло слышал о зверствах, которые чинят там над пленными шурави головорезы Хекматиара, но, благоразумно промолчав, только пожал плечами, и снова сослался на американца - майора Робертсона - старшего военного советника.
Еще совсем недавно у него была относительно спокойная жизнь. Но лагерь вдруг решили окружить глинобитной стеной, а для строительства ее, необходимой рабочей силы не было. Вот именно тогда какой-то умник из пакистанского начальства и предложил использовать для этой цели пленных, как шурави, так и военнослужащих афганских правительственных войск. Военнопленные стали прибывать около года назад. И все было бы ничего, но лагерь вдруг "облюбовали" американцы из какой-то неправительственной организации и стали проводить с пленными шурави беседы, уговаривая тех выехать в любую из свободных стран. Но кто-кто, а Рахматулло прекрасно знал, что этих парней уже никто не сможет уговорить. Кто захотел, тот уже давно где-то там... в Америке. А эти... Эти фанатики. На них уже ничем нельзя было воздействовать. За их плечами были все муки ада, которые они испытали, пребывая в плену, и терять им было уже абсолютно нечего... Но это еще ничего. Главное было в том, что после контакта с этими американцами, они словно проснулись от длительной спячки. Стали обращаться к администрации лагеря, чтобы о них поставили в известность посольства СССР и ДРА, требовали встречи с их представителями и представителями Красного Креста.
Звонок телефона прервал размышления Рахматулло. Он недовольно вздохнул и снял трубку:
- Да?
Это был его непосредственный начальник, комендант лагеря майор Мушарраф.
- Рахматулло, даю час времени. Просмотри все бумаги на пленных шурави и приезжай в штаб-квартиру полковника Акахмеда.
Рахматулло поежился. Он неоднократно встречался с полковником Акахмедом, и ничего кроме неприятностей от этого не имел. Он знал, что источником всех этих неприятностей является Абдурахмон, но поделать с этим ничего не мог. И все случалось именно тогда, когда "его" шурави выходили с очередным требованием встречи с сотрудниками Советского посольства в Пакистане и представителями Международного Красного Креста. Однако на этот раз шурави подобные требования не выдвигали... Тогда что?..
- Ну конечно,- он вдруг все вспомнил и нервным движением потянулся к пиале с чаем. - Как он мог позабыть этого американскую бабу, кажется, ее звали Людмила Торн (фамилия подлинная), которая не так давно беседовала с пленными шурави и даже сфотографировалась с ними. А Акахмеда как назло тогда не было. А этот линялый ишак Мушарраф, его просто подставил... Когда он, Рахматулло, доложил, что американка просит встречи с шурави, тот, сославшись на занятость, сказал, чтобы он, Рахматулло, решал этот вопрос сам... И он взял и разрешил встречу. А сейчас... Рахматулло со злостью кинул пиалу с остывшими остатками чая в дверь и крикнул дежурного. Немного успокоившись, приказал убрать осколки чашки, разбросанные под дверью, и, показав на стол, где стоял фарфоровый чайник с остывшим чаем, попросил заменить его.
Дежурный принес свежий чай и предупредительно налив его в новую пиалу, осторожно поставил на стол перед Рахматулло. Рахматулло поблагодарил его кивком головы, и глазами показал на дверь. Дежурный вежливо склонил бородатую голову, и молча удалился.
Сделав пару глотков и окончательно успокоившись, Рахматулло повел взглядом по кабинету.
В отличие от роскошно обставленного кабинета Мушаррафа, где периодически трудился и американец Робертсон, обучавший моджахедов минно-подрывному делу, а в последнее время, с поступлением на склады "Стингеров", проводивший с ними теоретические занятия по использованию этих реактивных комплексов по воздушным целям, кабинет Рахматулло выглядел спартанским. Грубо сколоченный деревянный стол с двумя телефонами. Один внутренний, другой для связи с Пешеварским начальством. Два табурета, один из которых был под ним, а другой стоял у двери. В углу, на отдельном столике, радиостанция. Слева от стола сейф с бумагами. У противоположной стены простенький топчан для отдыха. Вот и вся обстановка.
Остановив взгляд на бумагах, где были сведения о пленных шурави, Рахматулло с трудом подавляя вновь просыпающееся в нем раздражение, вспомнив, как лично его инструктировал полковник Акахмед о допуске американцев для бесед с пленными, сделал вывод, что действовал согласно инструкции, и не более. А в том, если что-то поведали шурави американцу, в том вины его нет. И вообще, его дело командовать учебным подразделением моджахедов, а пленными должен заниматься комендант лагеря майор Мушарраф.
Придвинув папку, Рахматулло открыл ее.
Первым в списке значился шурави под именем Мустафа. Подлинная фамилия этого парня и других шурави, в списке указаны не были. Мусульманские имена давались всем попавшим в плен неверным. Подлинные же фамилии и другие сведения о них были только у коменданта лагеря и, конечно, у полковника Акахмеда.
Рахматулло отодвинул в сторону бумаги, закинул руки за голову, прикрыл глаза. Он почувствовал, что в душе его, где-то там, далеко, далеко, просыпается сострадание к этим шурави. И он уже знал, что это такое. Первый раз все случилось в начале 1980 года, после боя с шурави в районе перевала Саланг. Тогда его моджахеды разбили небольшую автоколонну с боеприпасами. Бой был жестокий. Противниками у них были не такие, как большинство этих необстрелянных мальчишек, а где-то уже успевшие повоевать солдаты. Хотя моджахеды и победили, но потери понесли большие. Разгоряченные боем они не пощадили тогда ни одного раненного шурави... Особенно отличались своей жестокостью бывшие в его отряде хазарейцы. Вот тогда он впервые и почувствовал, что-то щемящее в своей груди. Позднее он понял, в чем причина. Это стучалась в душу кровь его предков...
Дед Рахматулло, богатый казачий урядник Рахманов из Семиреченского форпоста Российской империи в Туркестане, примкнул к белому движению в начале 20-х, когда советская власть начала свое продвижение по Средней Азии. Так он оказался в личном конвое атамана Анненкова, части которого вели активные боевые действия против советских войск в Туркестане.
1921 год. Окончательно разбитые отряды Анненкова отступали в стык границ бывшей Российской империи с Китаем и Афганистаном. С атаманом остались наиболее преданные ему остатки когда-то боевых частей. Это был его личный конвой и три волонтерских батальона - сербский, китайский и афганский. Многие казаки отступали с семьями, которые следовали за ними в обозе. Тогда, при переходе через пустынные степи, у Рахманова от тифа умирает жена. За оставшимся десятилетним сыном Мишкой стали присматривать семьи однополчан.
В повседневной походной жизни Рахманов наиболее сблизился с афганцами. Почему? Он не знал и сам. Возможно, сыграло в этом роль то, что он, родившийся в Туркестане, хорошо знал не только язык, но обычаи и нравы мусульман.
Попрощавшись на стыке границ с боевыми товарищами, решившими уходить в Китай, он, с волонтерами из афганского батальона и десятью казачьими семьями, которые были все из одной с ним станицы, оказался в Афганистане.
Обосновались все в Файзабаде. Имевшийся при себе капитал, знание языка и природная сметка, быстро помогли бывшему казачьему уряднику встать на ноги. Он стал заниматься торговлей. Конечно же, не все было гладко. Ему и сыну Мишке пришлось расстаться с православной верой и принять ислам. Он превратился в Рахматулло, а сын Мишка в Махмуда. Жениться не стал, хотя вокруг было довольно много богатых невест. Так и жил все время бобылем. А вот Мишку женил. В 1940 году просватал дочку богатого пуштунского торговца. А в 1941 году у молодых родился сын, которому дали имя Рахмат, а немного позднее еще две дочки.
Много лет спустя Рахмат, он же Рахматулло, узнал, откуда у деда появился "первичный" капитал. Умирая тот, исповедовался перед сыном и внуком по православному обычаю. Больше было не перед кем. Он уже давно был правоверным, да и если бы захотел, ничего бы не получилось. Православного священника не только в Файзабаде, но и во всем Афганистане, не было и не могло быть.
Вот что рассказал тогда дед:
Личный конвой атамана, когда с боями отбивали у красных населенные пункты, первым начинал экспроприацию ценностей у населения. У зажиточных брали под предлогом сбора средств на борьбу с большевиками.
Все захваченное передавались в атаманскую казну. Естественно конвой себя не "обижал". Не "обижал" себя и урядник Рахманов. Анненков конечно знал об этом, но благоразумно закрывал на все глаза... А там... там пришлось бежать, в прямом смысле этого слова. Красные не давали покоя, преследовали казаков буквально по пятам. Оторвались только перед самым приграничным стыком. Перед казаками выросли каменные ворота Джунгара, за которыми была дорога, кому в Китай, а кому в Афганистан. Граница разделила остатки Анненковской армии на три части: первая, с атаманом, решила идти в Китай; вторая, в которой был и урядник Рахманов, уходила в Афганистан. Ну, а третья, третья, которую по приказу атамана разоружили, повернула назад, к родным станицам. Но не суждено им было вернуться домой, и просить у красных помилования. Все, 3800 человек, были расстреляны и зарублены, теми, кто уходил за границу... И об этом исповедовался тогда дед Рахмата...
Однако исповедование деда не задело душу внука. Он не знал своей исторической родины, да и, по правде говоря, не стремился к этому. В Кабульском университете, куда он успешно сдает вступительные экзамены, изучает историю богословия. Он видит в исламе то, чего нет в христианстве. Он видит, как христианские страны разъедает расовая ненависть, национализм, что в итоге не объединяет их, а наоборот отталкивает друг от друга. И наоборот, ислам объединяет страны его исповедующие. В этих странах нет национальных предрассудков, и не может никогда быть.
Итак, казалось бы, все идет, как надо. Но отрицательную роль в его последующей, казалось бы, успешной, карьере, сыграло продолжение учебы в Англии. По возвращении в Афганистан, начинает работать в МИДе правительства принца Дауда... А дальше, переворот за переворотом. В итоге он остается не удел. Новое правительство Афганистана почему-то считало его английским шпионом, в связи, с чем он неоднократно вызывался в службу безопасности. А так, как там никаких доказательств не было, его отпускали. И вдруг, новый переворот. Амина убивают. К власти приходит Бабрак Кармаль, и почти сразу, в стране появляются русские войска.
.Рахматулло никогда не испытывал вражды к русским. Возможно потому, что его предки по отцовской линии русские? Вполне возможно, но и то вряд ли. К русским никогда не испытывал
вражды и его тесть, да и другие афганцы, которых он знал. О России они отзывалась всегда с большим уважением. Они помнили, как эта страна, стоявшая на грани порабощения, не только защитила себя, но и освободила от рабства другие народы Кто-кто, а афганцы знали, что такое борьба за независимость. Об этом им не нужно рассказывать. Это у них в крови. И вот эта страна, к которой, как великому соседу, афганцы относились с уважением, вдруг пришла на их землю. Пришла, чтобы защитить новый режим, который, как только пришел к власти, уже пытается разрушить счастье и благополучие уже его, Рахматулло, семьи. Став полевым командиром, он с такой же ожесточенностью, как в свое время его дед воевал с большевиками, дрался с новой властью, и с теми, кто пришел к ней с поддержкой. Воевал умело. Из боев всегда выходил победителем. Был замечен лидером группировки ИОА (Исламское Общество Афганистана) Раббани, в лице которого всегда имел по отношению к себе поддержку. И только благодаря нему, оказался после лечения в госпитале в Пешеваре, здесь, в лагере Бадабера.
Рахматулло вздохнул, взял в руки список пленных шурави, и пробежал по нему взглядом. Список заметно поредел. Четверых уже нет. Двоих забил досмерти начальник охраны Абдурахмон. Один умер от гепатита, а последний выехал не так давно в США. Таким образом, остается двенадцать. А вот, что докладывать по ним полковнику Акахмеду, который его уже ждет, Рахматулло не знал. То, что их осталось двенадцать? Так об этом полковника он уже поставил в известность.
Рахматулло бросил список в папку, вызвал дежурного, и, сообщив, что выезжает в Пешавар к начальству, вышел во двор к ожидавшей его там старенькой тойоте.
Он уже привык ранним утром встречать воровато заглядывающий через щель под потолком тонкий лучик восходящего солнца. Вот и сейчас, с большим трудом, повернувшись спиной к соседу, и чувствуя, как кровь ударяет в виски, он открыл свой единственный глаз и попробовал поймать его взглядом. Будто зная это желание, луч ласково пробежал по его давно небритым щекам, мелькнул на лицах товарищей и исчез. А они, двенадцать, почти все искалеченные человеческие подобия, как лежали, так и оставались лежать на покрытом полуистлевшей соломой, глиняном полу. Рваные одеяла, кувшин с ржавой водой. Десять шагов в длину, четыре в ширину - таково жизненное пространство этой камеры. Он с трудом заставляет себя встать. Вытянув вперед руки, стиснув от боли зубы, попытался делать под собственную команду что-то похожее на утреннюю гимнастику.
-Раз, два, три! Раз, два, три!
От усердия выступил пот на широком лбу, загорелись заросшие густой щетиной впалые щеки.
Худой, длинный как жердь, он то опускается на корточки, то тянется к потолку.
- Надо жить.... Надо жить,- шептал он запекшимися губами, удивляясь, как вообще остался жив после вчерашнего "разговора" с охранниками...
...Били его молча, и остервенело. Кулаками, кованными американскими ботинками, камчой, с вплетенными в ее "косички" свинцовыми пулями, по голове и спине. Били, пока он не потерял сознание. Били за то, что во время работы разговаривал с пленным афганским лейтенантом. Может, и обошлось бы, но как назло рядом оказался начальник охраны Абдурахмон, со своей знаменитой плетью. В прошлом месяце он имел неосторожность послать Абдурахмона на три буквы. Тот, к несчастью, зная русский язык, все понял и прямо превратился в зверя.... Тогда его ребята с трудом вернули " с того света". Особенно благодарен он Николаю Семченко, который почти неделю ходил за ним, как за ребенком ... Он тогда не видел, как подбежал Коля, как отбросил в сторону начальника охраны с подручным, и подхватил его на руки. Ему казалось, что тело его стало вдруг легким, как пушинка. На смену дикой, опоясывающей боли, пришло настоящее блаженство. Ему казалось, что он ушел от этого жестокого, так и не понятого им мира. Потом почувствовал, как дернулась его голова, за пустоту стали цепляться пальцы. И снова боль, невыносимая, мучительненая.... А потом, словно через пелену, проступили склоненные над ним лица Коли и товарищей...
Пульсирующая боль в затылке заставила опуститься на колени и снова лечь на свое место. Камера постепенно просыпалась. То тут, то там раздавался надрывный кашель, хрип, сопровождаемый стонами и тяжелым сиплым дыханием.
Закрыв глаз, он, стараясь не шевелиться, чтобы вновь не всколыхнуть затихающую боль, попытался забыться. Ничего не получалось. Не зная, почему, он вдруг стал возвращаться в свое недавнее прошлое.
"ОН"... А кто он в действительности? Витька Богданов? Или Файзулло? Этим именем нарекли его еще тогда "духи". "Тогда...". "Тогда"..., это когда?.. В ноябре прошлого года?.. Точно...
Со стоном вздохнув, он судорожно подавил прорывающиеся наружу рыдания и, помимо своей воли, в который раз, провалился в воспоминания.
Он, сержант Витька Богданов, заместитель командира разведвзвода десантно-штурмовой роты не мог простить себе, что с ним произошло. Изо дня в день он терзает свою душу за все, что случилось.... Как он, тренированный верзила, мастер спорта, совершивший более ста прыжков с парашютом, вдруг превратился в высокий, обтянутый кожей скелет, с изъеденными язвами босыми ногами, на которые он с трудом надевал рваные резиновые калоши?
