"ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ПОД ЛЕНИНГРАДОМ 6 ДЕКАБРЯ 1941 ГОДА..."
Эта историю рассказал отец, когда я был еще мальчишкой...
Был июль месяц. Время сенокоса. Стояла жаркая солнечная погода, и ничто не предвещало, что она изменится в худшую сторону. И только там, где-то далеко-далеко, на горизонте, громоздились облака, но и они были совсем не грозовыми. Небо было прозрачное, чистое и излучало ясный, мягкий свет. Медвяной аромат цветущего клевера, казалось, заполнял собою всю луговину.
Возбужденно гудели шмели, которые, деловито прогудев, и никого не тронув, тут же улетали по своим делам. Шмели это трудяги, и далеко не пауты (одна из разновидностей кровожадных луговых мух) которые не дают покоя, ни лошадям, ни тем, кто косит, потом убирает сено, ни нам, мальчишкам, которые снуют тут же рядом...
Косили делянку посемейно, - одна делянка на две три семьи.
Дядя Паша, как и все мужики, бывший фронтовик, старшина эскадрона корпуса генерала Доватора, остановился, упер литовку черенком в землю, обтер лезвие пучком травы, снял кепку, вытер с головы и лица пот, и повернувшись к женщинам. которые граблями ворошили уже подсохшую траву, крикнул, - Перекур!
- А чего перекур - то! - неожиданно громко сказала тетка Маруся, жена дяди Паши, - давай уж обедать! Окрошка-то вон, в бидоне стоит в воде у берега. Холодненькая.
Я и сын дяди Паши, Витька, фамилия у него была, как и у его отца и тетки Маруси, - Меренков, не только видели где стоит этот алюминиевый бидон с окрошкой, но и помогали двум Марусям, нашим с Витькой мамам, укрывать верх бидона свежескошенной травой от жары.
-Ладно, - покосился на женщин дядя Паша, уговорили, - и, повернув голову в сторону моего отца, продолжавшего косить траву, крикнул, - заканчивай Саня, бабы на обед зовут.
Отец остановился, посмотрел в их сторону, упер черенок литовки в землю, и так же, как и дядя Паша, протер лезвие травой. Воткнув литовку в землю, оставив ее стоять торчком среди густых зарослей травы, лезвием вверх, направился к телеге. Бросив на телегу кепку, налил из трехлитровой банки в кружку квасу, выпил, и, с улыбкой глянув на меня, пошел к речке умываться.
Мама и тетя Маруся, постелив полог в тени телеги, готовили еду. Разливали по алюминиевым мискам окрошку, резали хлеб, раскладывали ложки, свежий лук и огурцы с помидорами. Тут же громоздились две небольшие кучки соли. Выложили кулек круто сваренных яиц и поставили в стороне, под телегу, двухлитровую банку с молоком, пустые кружки.
Дядя Паша, встал на колени перед пологом, достал из сумки бутылку водки и четыре граненных стаканчика, или как их тогда называли, стопки.
-Ты что, Паша, с ума сошел? Куда водку-то достал? Еще работы-то сколько! - попыталась остановить его тетя Маруся.
-Перестань, мать, - отмахнулся от нее дядя Паша, - на сегодня хватит. Завтра нам с Александром, - покосился он на моего отца, - на работу. А через пару дней, как раз будет воскресенье, приедем грести сено. Оно как раз к этому времени и подойдет. А там и докосим делянку-то. Остался совсем небольшой клинышек.
-Ну, раз так сказал Павел, так тому и быть! - рассмеялся отец, и, обращаясь к тому с шутливой суровостью, скомандовал? - Давай наливай.
Мы с Витькой сначала не прислушивались к разговорам взрослых. С аппетитом уминали окрошку, ели лук, яйца, хрупали свежими огурцами и поглядывали в сторону речки, - очень хотелось искупаться.
Только решили, было встать и пойти к речке, дядя Паша неожиданно задал моему отцу вопрос, - слышь, Сашко, ты как-то рассказывал, что был ранен в конце 41-го. Тебе эту, левую руку долбануло? - кивнул он на скрюченные пальцы левой руки отца.
-И что ты лезешь к человеку? Может быть, ему не хочется вспоминать - то! - Хорошо тебя кобеля не поранило. Так давай к другим приставать. Давай лучше на посошок, да собираться будем.
-Ничего, ничего, Маруся, - тронула за руку свою товарку мама. - Пусть спрашивает. Может быть хоть сейчас, что-то расскажет. А то, что не спросишь, все отнекивается.
-Это кто онекивается-то, - папа хмуро посмотрел на маму. - Раз спрашиваете, то расскажу. Но с уговором, больше на эту тему потом не касаться...
-Война застала меня, когда я был мичманом в отряде катеров Морпогранохраны, в дивизионе СКР.
-А что такое, СКР? - не удержался от вопроса Витька.
-Да так пограничные корабли тогда называли. Командиром дивизиона был, как сейчас помню, капитан-лейтенант Косменюк. Имя его точно помню, было, Андрей. А вот отчество, к сожалению, не помню. Он был откуда-то с Черкасской области.
-Такой же хохол, как и ты? - хохотнул дядя Гриша.
-Ага, - кивнул головой отец. Только я оказался на Урале, а он не знаю где.... Жив или нет, одному богу известно. Расстались мы с ним в ноябре 1941 года. После постановки оставшихся пограничных катеров на зимовку, в Ладогу, он был назначен заместителем командира пограничного корабля Северного флота, а мы, бывшие его подчиненные, были направлены в морскую пехоту. Сначала Ленинград, потом, на север, на финский фронт.
Декабрьские морозы 1941 года, казалось, выжигали холодом все, особенно досталось нам, вчерашним матросам и старшинам Морпогранохраны. Переодеть в зимнюю пехотную форму должны были еще под Выборгом. Но оказалось, транспорт с зимним обмундированием затерялся не известно где. Вот и пришлось нам на грузовиках добираться до конечного пункта, поселка Повенец, полураздетыми. А тогда морозы были под минус 40 градусов. Как вспомнишь то время, так словно мороз по коже продирает. Ехали безоружными. Винтовки, пулеметы, что были у нас, все оставили там под Выборгом, для народного ополчения. Повезло, что на финнов не напоролись, а то бы всех, всю роту порешили...
Когда выгрузились, было уже темно. Направили в какой - то пакгауз, где вооружили трехлинейками, и на взвод по одному пулемету "Максим".
Рано утром пошли на линию обороны, которую уже несколько дней пытались штурмовать финны. Огромные сугробы снега, казалось, закрывали все пространство. Снег покрывал и воронки от авиабомб и брошенные окопы, и замерзшие трупы.
Занимали брошенные окопы, и тут же оборудовали боевые позиции. Разбивали трофейные снарядные ящики, и на дне окопов разжигали костры.
И вдруг, посреди окоченевшего от морозной стужи пространства, со стороны леса раздается музыка. А мы, как кроты буравили снег. Как сейчас вижу, перед глазами невнятная пелена снега, а по нему, словно какие-то бело-грязные зайчики, катятся на лыжах фины.
-Приготовиться к бою! - кричит командир взвода лейтенант Хрипов.
Залегли, ждем. Я лежал метрах в трех от пулемета "Максим". За ним лежал старшина второй статьи Колька Лобов, а вторым номером был матрос Федька Ковалев.
-Огонь! - снова голос взводного.
И вдруг, пулемет, который стрелял короткими очередями, замолк. Я оторвался от прицела винтовки и посмотрел в его сторону. Второй номер Федька Ковалев, оттаскивал от пулемета Лобова. Подскочил командир взвода, помог положить погибшего на дно окопа, и сам ухватился за гашетки пулемета. И снова, словно швейная машинка, заработал "Максим". Но через какое - то время снова замолчал. Оказалось, сначала был убит и командир взвода, а потом и второй номер. Подбежавший к пулемету пехотинец, помог мне оттащить убитых на дно окопа, и, посмотрев внимательно на меня, выругался, - Опять кукушки бьют....- Но, поймав мой удивленный взгляд, пояснил, - это снайперы. Сидят на деревьях и бьют потихоньку наших. И пули у них разрывные, "дум-дум" называются. Посмотри, что они наделали с головами погибших.
И только тут я увидел, что головы у всех погибших были разворочены так, что вряд ли можно было узнать в них их хозяев.
-Сбрось свой бушлатик-то, матросик, да надень полушубок лейтенанта, а то закоченеешь совсем. Давай снимай, снимай, не стесняйся. Он ему теперь не понадобится.
Я молча, с помощью солдата, снял окровавленный полушубок с лейтенанта, и натянул на себя.
-Ну вот, - усмехнулся пехотинец, успев увидеть нашивки мичмана на моем кителе, - а теперь, товарищ мичман ложись за пулемет, а я буду твоим вторым номером. Сейчас снова полезут.
Я лег за пулемет. Справа и слева застучали выстрелы. Я только нажал на гашетки, как лента закончилась. Пехотинец лежал рядом, уткнувшись лицом в снег, который тут же окрашивался в красный, с каким-то непонятным оттенком цвет.
...И вдруг радужные круги заскользили перед глазами, потом расплылись и поплыли куда-то, наискось вправо...
...Я открыл глаза, - и ничего, только чернота, плоская, словно прижатая вплотную к зрачкам. Я уже было, подумал, что так начинается "та жизнь", жизнь по ту сторону? Может она все-таки есть? И снова все как в тумане...
Очнулся в санитарном поезде. И только в госпитале я узнал, что был ранен снайпером той злополучной пулей "дум-дум", которыми до меня были убиты четыре человека. В госпитале, который был в Ташкенте, я пролежал почти год. Руку, которая была разворочена выше локтя, хотели отнять. Но главный хирург, осмотрев ее, пообещал спасти.... Вот так, мои хорошие, я и остался с этой рукой.
Отец поднял левую изуродованную руку и пошевелил скрюченными пальцами ее кисти...
-А снайпер - то был тогда мастер своего дела. Попадал в лоб пулеметчику прямо в смотровое окошко щитка. А в руку мою попал совсем случайно. Я тогда потянулся правой рукой, чтобы проверить, жив ли пехотинец. А ведь мог и мою голову разворотить...
Именно в тот день, 6 декабря 1941 года финны захватили поселок Повенец, который расположен на Повенецкой губе онежского озера. Температура на тот период там была -37 градусов...
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023
