ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Петров Виктор Евгеньевич
Сашко. Бриз Флотье. Поединок земля-воздух

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 7.10*18  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Часть 4 из книги "Два Кавказа Виктора Петрова"


   Продолжение
  
   В комнате не было никакой мебели. Зато - море ковров. Они висели на стенах и лежали свёрнутыми в рулоны. Всего я насчитал их двенадцать. К двери не подходил. По-моему, её всегда держали закрытой. Из окна были видны надворные постройки. Между ними важно расхаживала кавказская овчарка. Цепь давала ей возможность гулять и под моим окном. В окно было видно и гору. Её обрывистый склон поднимался метров на сто пятьдесят прямо над речкой, шум которой я постоянно слышал. За надворными постройками до самой реки тянулось поле. До реки было не более двухсот метров. Только теперь я заметил, что гора, которая была видна из окна, и которую я ожидал увидеть на юге, на самом деле была на севере. Вот тут и понял, что вторую гору на своём пути так и не одолел, хотя и ходил по её вершине. Впрочем, теперь это было уже не важно.
   Змеиный укус локализовался на ягодице в огромную шишку, величиной с куриное яйцо. Она не причиняла особых хлопот и не мешала сидеть. Я общался только с одним чеченцем. Он назвался Димой. Остальные заходили очень редко. Дима всегда был при пистолете. Внешне, сошёл бы за красивого русского парня. Он рассказал, что служил под Нижним Новгородом. В Арзамасе. Даже хотел переехать туда к своей невесте, но что-то у них там не сложилось.
   Все мужчины и женщины, которых я увидел, были братьями и сёстрами. Этот дом принадлежал младшему из братьев - Диме. Остальные отстроились поблизости. Дом у реки, в который я не хотел идти ночью, принадлежал тоже этой семье.
   Когда я невзначай спросил о высоте горы, что была видна из окна, Дима похвалился, что может забраться на самый верх за двадцать минут. Это он, конечно, приврал, но я заметил, что сказано это было не просто так. Меня пасли.
   На четвёртый день пребывания в этом доме, явился старший из братьев.
   - Сегодня я еду в город, - сказал он. - Пойду к "трём дуракам" и попытаюсь узнать всё о тебе. Если то, что ты говорил, правда, отвезём тебя туда, куда ты скажешь.
   Я сильно сомневался в его искренности, но какая-то надежда всё же была. На всякий случай рассмотрел возможность побега. Шансы на успех не просматривались.
   Весь день Дима не отходил от меня. Он рассказал, что в доме у моста есть их магазин. Вот только толку от того магазина - чуть. Работы в селе нет. Жить не на что. Половина жителей берут у них продукты в долг. Это ещё больше укрепляло в мысли, что меня продадут. Вечером пришёл старший брат.
   - Всё нормально, - сказал он. - Завтра поедешь.
   - Куда поеду? - спросил я.
   - Мы передадим тебя соответствующим органам. Только ты сиди тихо. Не хватало, чтобы кто-нибудь из местных узнал, что я помогаю русским.
   На следующее утро меня покормили и вывели во двор. Там вокруг серой "шестёрки" собрались все братья. Открыли багажник. Постелили туда матрац, кинули подушку.
   - Полезай, - сказали мне. - Не гоже, чтобы тебя видели в селе. Так будет лучше.
   Лежать в багажнике "шестёрки" оказалось довольно удобно. Сквозь щели можно было даже подсмотреть на улицу. Проехали через всё село, которое оказалось не маленьким. Останавливались в центре: было хорошо слышно, что вокруг много людей. По горной дороге ехали около получаса. Остановились среди гор. Братья вышли из машины. Я оставался в багажнике. Через несколько минут подъехала и остановилась рядом другая машина. Ещё через минуту открыли багажник. Я вылез.
   Мы были высоко в горах. Дорога проходила над ущельем. Мне предложили пересесть в другую "шестёрку" на заднее сиденье. Рядом со мной слева сел хмурый чеченец с автоматом.
   - Куда мы едем? - спросил я его.
   Он не отвечал.
   - К следователю? - снова спросил я.
   - К следователю, - коротко ответил он.
   Мы поехали. Когда появилась встречная машина, чеченец велел пригнуться. Я всё понял. Ничего хорошего эта поездка не предвещала. В лучшем случае меня продали другим хозяевам. В худшем - везут к тем же. Сердце сжалось, и я подумал: "Где же ты, бог? Почему не сделаешь так, чтобы я сейчас же умер?" Но бог был глух. Словно насмешку судьбы над собой я прочитал слово, написанное на резиновом коврике машины. Это было слово "SAMARA".
   Из бардачка шофер достал для меня чёрную трикотажную шапочку и велел надеть. Я уже знал зачем. Надел и натянул на глаза.
   - Пока можешь смотреть, - сказал мне охранник.
   Мы спускались в долину и через полчаса въехали в посёлок городского типа. Может быть, это было Ведено. Мне велели пригнуться. Снова перед носом замаячили резиновые буквы слова "SAMARA". Следующий час я так и ехал, пригнувшись головой почти к полику машины. На шоссе было оживлённое движение. Наконец, въехали в какой-то двор. Меня вывели из машины и сразу же избили. Но по голове так ни разу и не попали. Я упал, сгруппировался и закрыл голову и лицо руками. Значит, я попал к прежним хозяевам. Били не долго, но пообещали, что будут бить ещё.
   Зачем-то меня посадили в джип на заднее сиденье и тут же вытащили из другой дверцы. Крупный чеченец взял меня за руку, и я получил сильный удар ребром ладони по шее.
   - Будешь знать, что от нас не убежишь, - сказал чеченец. - Мы тебе не хухры-мухры, а бывшая президентская гвардия.
   - Что теперь будет со мной? - спросил я его, когда мы уже ехали.
   - Не знаю, - отвечал он. - Это, как решат командиры. Светлана Ивановна Кузьмина сидела смирно и уже давно дома, а ты всё пробегал.
   Скоро мы въехали во двор большого дома. Шофер повёл меня внутрь гаража. Это был классический автосервис с бетонными полами и подъёмником. Я все хорошо видел через трикотаж шапочки. Через дверной проём зашли в следующее помещение. Тут было много железок, тиски, слесарный стол. В углу, справа за дверью квадратная деревянная крышка люка. Рядом стоял человек, видимо, хозяин дома. Деревянную крышку он сдвинул в сторону, открыл вторую, железную, открыл замок на третьей железной крышке и показал рукой вниз.
   - Давай.
   - Полезай туда, - сказал мне водитель.
   Я стал осторожно спускаться в подвал. Когда встал на бетонный пол, крышка захлопнулась. Загремел замок, закрыли вторую крышку и задвинули на место деревянную.
   В подвале горел тусклый свет. Можно было стоять в полный рост. Бетонная коробка - четыре на четыре метра - с алюминиевым бидоном из-под молока в углу. В центре - топчан, а на нём сидит человек. Человек был похож на лесного гнома. Всё лицо его заросло чёрной щетиной.
   - Ты кто? - спросил он.
   Я тогда был так напуган обещаниями скорой расправы над собой, что подумал, что это чеченец, который сейчас позовёт остальных, и они начнут издеваться надо мною. Он заметил мой испуг и продолжал:
   - Это хорошо, что тебя сюда посадили. Я здесь уже почти три месяца сижу один.
   - За что тебя посадили? - спросил я.
   - Требуют выкуп.
   - Так ты заложник?
   - Ну!
   - И я такой же...
   - Меня зовут Александром, - представился он.
   - Я - Виктор.
   - Есть хочешь?
   - Нет.
   - Тогда рассказывай.
   Ну, я ему и изложил свою историю. Сашко рассказал о себе. Он из Украины. Черкасская область, село Тенки. Занимался тем, что выпекал хлеб для односельчан. Дело шло хорошо, но денег всё равно не хватало. Тогда он решил заняться ещё и бензином. А вокруг бензина - один криминал. Чтобы обеспечить себе поставку без посредников, приехал в Дагестан. Там его и похитили. Прямо в тапочках, в которых сейчас он сидит.
   Вывезли в Чечню и посадили в глубокую земляную нору. Держали там неделю. Потом - сюда, в Бамут. Два раза Сашко давали возможность позвонить домой, чтобы там собирали деньги для выкупа. За него требовали сто тысяч долларов.
   - Ты счастливчик, - сказал я. - За меня требуют полтора миллиона.
   - Я уже два раза звонил домой, - продолжал Сашко. - Пока удалось собрать только тридцать две тысячи баксов. Что буду делать, когда приеду? Чем буду отдавать?
   Чтобы позвонить домой, Сашко вывозили за несколько километров от Бамута. Скорее всего, это был телефон спутниковой связи. Потому и отвозили подальше, чтобы не обнаружить место.
   - Я уже несколько раз говорил хозяину, чтобы позвал ребят. Пусть устроят мне ещё сеанс связи.
   - А что это за ребята?
   - Бандиты.
   - Часто они сюда наведываются?
   - Если бы часто! Не дозовёшься никого.
   Это меня несколько успокоило. Встречаться с бандитами не хотелось.
   Спать вдвоём на узком топчане было практически невозможно. Дырявое одеяло каждый во сне тянул на себя. Подушка одна. Мы старались спать по очереди. Кормили раз в день. Вечером хозяин открывал крышки, и внутрь опускалась кастрюля с горячим овощным или молочным супом, хлеб, чай, в кастрюле же, бутылка с водой. Лица хозяина дома мы так и не увидели. Только руку.
   Раз в двое суток выдавалась пачка "Примы". Сашко потребовал прибавки сигарет, ведь теперь курильщиков стало двое. Но ничего не прибавили. Курили по половине сигареты не чаще, чем раз в полтора часа. Всё остальное время резались в "балду" и мечтали, как, освободившись, приедем в Самару и обязательно пойдём в ночной клуб "Экватор". Сам я был там только раз, и то на съёмках. Но в подвалах Чечни по-особому привлекает праздная роскошь. В "Экваторе" мы должны были заказать молочную лапшу, выкурить по "Приме" и сыграть в "балду". Не смотря на то, что Сашко был украинцем, в "балду" он играл великолепно.
   "Балда" - это такая игра, когда расчерчивается таблица, пять на пять клеток, в центре пишется исходное слово, а дальше каждый из игроков, поочерёдно, приписывает к нему по одной букве. Так приписывает, чтобы образовалось новое слово. Количество букв в этом новом слове и есть количество очков за один ход.
   Мы играли с Сашко на равных. Чертили клеточки на пустых пачках, на обрывках газет, на спичечной коробке. Иногда Сашко жульничал и вставлял украинские слова. Тогда я вставлял научные.
   Свет в подвале, как правило, горел целые сутки. Отключался только тогда, когда не было электричества во всём Бамуте. Дневной свет мы не видели. В верхней части стены, под потолком, было круглое отверстие отдушины. Но оно было не прямым. Дневной свет доходил только до середины трубы. Дальше - она изгибалась. До нас доносились уличные звуки. Они состояли, в основном, из блеяния овец, мычания коров и шума двигателя изредка проезжавшей машины.
   На пятый день сидения в подвале Сашко произвёл операцию на моей ягодице. Он извлёк из раны крупный шарик локализованной болезни. В ягодице образовалась значительная вмятина. Так я стал здоров.
   На следующий день у нас переполнилась параша. Хозяин вызвал ребят из продающей нас бригады. Ночью, под проливным дождём, под дулами пистолетов и автоматов, обливаясь потом, да ещё и содержимым параши, мы выносили её во двор. Опорожнили прямо на огороде. Тогда нам удалось увидеть, что отдушина подвала выходит во двор под корыто для водопоя скота. Впрочем, это была бесполезная информация. Еще я заметил высоковольтную вышку в ста метрах от дома и станок-качалку нефтяной скважины, который мелькнул в свете фар проезжавшей мимо него машины.
   Утром следующего дня мы проснулись от ударов грома. В течение нескольких минут поняли, что это не гром. Это работала военная штурмовая авиация. Бомбили часто и много. После одного из взрывов погас свет. В этот день еды нам никто не принёс.
   Ночью свет снова загорелся. Рано утром пришёл хозяин дома. Вернее, появилась его рука. Рука доложила, что бомбят нефтяные скважины. Около девяти утра бомбёжки возобновились с новой силой. Штурмовики заходили на цель каждую минуту. Во дворе наверху мы услышали плач и причитания женщин. Гремели какие-то ящики. Как потом выяснилось, хозяин эвакуировал семью.
   И опять двое суток нас никто не кормил. На третьи сутки хозяин всё же вернулся и сунул нам кастрюлю с горячими, но кислыми щами. Я щи есть не стал. Сашко попробовал хлебать.
   А на следующий день, когда закончилась вторая неделя моего сидения в подвале, мы услышали, как во двор дома въехала машина. Сашко совершенно точно определил по звуку джип братвы. Улыбчивый чеченец заглянул к нам и сказал:
   - Ну, что, ребята, хватит сидеть. Надевайте свои шапочки и выходите.
   Мы натянули шапочки на глаза и полезли из подвала. Сели в джип на заднее сиденье. Нас сковали вместе одними наручниками. Меня - за левую руку, Сашко - за правую. Вез нас один только шофёр. Тот самый, улыбчивый.
   - Вот сейчас отвезём вас на границу, - говорил он, - дадим денег, чтобы до дому доехали - и до свидания.
   При этом он сунул нам по пятьсот рублей.
   - Там ещё дадут, - сказал он. - Это вам на мороженое.
   Вот этого мы совершенно не ожидали услышать. Но, конечно, сдержанно обрадовались. Надежда. Она протискивается в нас через любую лазейку и покидает с последним вздохом.
   - А как же мы поедем без документов? - спросил Сашко.
   - Документы? - удивленно откликнулся шофер. - А вот мы сейчас и едем за вашими документами.
   - Что же такое случилось, что вы нас отпускаете? - спросил я.
   - Война, - коротко и весело ответил чеченец. - Видишь, война началась. Конец нашему бизнесу. Кто теперь, кроме нас, будет воевать?
   С шоссе мы съехали в поле и остановились возле большого стога сена. Ждали кого-то. Шофер врубил нам на полную катушку музыку. Нельзя сказать, что я скучал по дешёвому шансону и попсе, но оказалось, что это приятно. Не музыка приятна. Приятно приобщение к цивилизации. Пока мы там стояли, шофёр разрешил снять шапочки и дал нам по апельсину. Бандиты и в войну хорошо живут.
   Скоро шофёр что-то усмотрел на дороге. Мы заехали в село, что прижалось домами к трассе. Постояли немного на обочине. В машину сел хмурый боевик. Я сразу узнал его. Он охранял нас с Кузьминой в самый первый день, в Грозном, когда мы еще не знали, что уже пленники.
   Ехали около часа по оживлённому шоссе. Потом въехали в большое село. Остановились около одного из домов. Меня отстегнули от Сашко и увели во двор. Мы даже не попрощались. Сашко увезли дальше. А меня завели в дом, посадили на пол у какой-то кровати, сняли шапочку и дали полную чашку чёрного мелкого винограда. Жест был не царский. Этот виноград оплетал все дворы Чечни.
   Боевик - хозяин дома - собирал автомат в дальнем углу комнаты у окна.
   - Ты, Виктор, - говорил он, - молчи, что сбежал от Мусы. Мы тоже будем молчать. А то ребята осерчают, и будет плохо.
   Я утвердительно кивал в ответ. Такое положение меня очень устраивало. Через полчаса вывели во двор и посадили под навесом. Вокруг ходили люди, клацали оружием, поглядывали на меня.
   Во двор вошёл полевой командир. Это было сразу видно, что он - командир. Аккуратный, подтянутый, со "Стечкиным" через плечо. Это был Кюри Ирисханов, он же Кюри Самашкинский - командир бывшей президентской гвардии Джохара Дудаева. Он взглянул на меня, улыбнулся и сказал по-русски:
   - Одеть для перевозки. И дайте ему в руки автомат.
   Вместо шапочки мне на голову надели войсковую панаму. Дали автомат без рожка и посадили в машину. Ехали очень не долго. Всего пару кварталов. Машина остановилась у одного из частных домов. Рядом были и двухэтажные. Мы вошли во двор.
   - По двору пройдёшь с автоматом, - говорили мне сзади. - Войдёшь в дом - поставишь автомат справа.
   Я всё так и сделал. Войдя в дом, я увидел пятерых боевиков. Все они улыбались.
   - Виктор, - спросил один их них, - хочешь сюрприз?
   Я только пожал плечами. В этот момент из комнаты напротив вышла Светлана Кузьмина. Она значительно похудела. В мусульманском платочке, в длинной юбке и без макияжа она выглядела печально. Видимо, не менее печально выглядел и я. Мы обнялись. Это была грустная встреча. Улыбаться не хотелось. Шёл сотый день нашего чеченского плена.
  
   Маленькая комнатка, в которой нас держали, была тёмной. Единственное окно в ней выходило на кухню. Под окном батарея отопления, к трубе которой я был пристёгнут наручниками со стальным полуметровым тросом. Таким же приспособлением Света была пристёгнута к кровати. У меня кровати не было. Был только матрац и подушка на полу у батареи.
   В доме, особенно вечером, собирался народ. Боевики сидели, разговаривали, молились, слушали музыку. Особенно часто - Алсу. Ах, как они любили свою землячку! "В тот день, когда ты мне приснился, я всё придумала сама. На землю тихо опустилась зима". Слова и мелодия этой песни проели мозги. С периодичностью в полчаса боевики отыскивали её на кассете и слушали. Света рассказала мне о своих злоключениях за эти сто дней.
   Её привезли в один из одиноко стоящих домов на окраине Самашек. Первым перед нею во всём чёрном и в чёрной маске предстал Лечо Хромой. Он стращал её, и пристегнул к себе на ночь наручниками. Склонял к сожительству, но, получив решительный отказ, сказал, что она обязана таким образом обслуживать всех боевиков.
   Рассказала, как в первый раз возили её помыться на речку. Ночью. Как и чем кормили. К этому времени она еще ни разу не позвонила домой, хотя у боевиков была прямая заинтересованность дать ей возможность позвонить. Как потом выяснилось, они специально тянули время, чтобы родственники заложников дозрели.
   Первый человек, которого я сразу запомнил, был Анчик. Скорее всего, это имя уменьшительное. Но так его звали все. Анчику около восемнадцати лет. Он закончил школу. Младший брат в семье. Добродушный, простой, отзывчивый. Принёс мне новую одежду. Новую - в смысле, для меня. Поношенную, конечно. Клетчатая рубашка удивительным образом прошла со мною все злоключения: и завшивливание, и выбрасывание, и даже сожжение.
   Сам Анчик в этом доме не жил. Но это был старый дом его родителей, а значит, по праву младшего брата, его владельцем становился Анчик. Остальные братья должны были сами строить себе дома.
   Мы питались после того, как поедят все боевики. За тем же столом. На время приёма пищи наручники с нас снимали.
   Среди охранников особенно досаждал нам Зуб. Это кличка. Зуб кололся наркотиками или курил. Во всяком случае, пьян он бывал часто, а вот запаха спиртного от него не было. В свою смену он часто уводил Кузьмину в другую комнату и о чём-то там они говорили. Со мною Зуб разбирался на месте. Стал выспрашивать о моей наколке на левом запястье. Теперь, когда она не была скрыта часами, не заметить её было невозможно. Пришлось придумывать новое значение для аббревиатуры ВУ ВВС. Сказал, что служил в управлении связи военно-воздушных сил. Чтобы проверить мои познания в связи, Зуб принёс войсковую радиостанцию без аккумуляторов. Велел разобраться. Пришлось доказывать, что радиостанция без питания не сможет работать. Зуб приволок и аккумуляторы. Но всё это ему пришлось быстро унести, когда я рассказал о последствиях её включения на передачу. Принципы радиопеленгации Зуб усвоил за десять минут.
   На самом деле эта радиостанция была не нужна боевикам. Они вовсю использовали портативные импортные радиостанции. Покончив с проверкой моих познаний в области связи, Зуб стал просто допрашивать. Ему это нравилось. Он на ходу придумывал байку о моей связи с ФСБ и развивал её, заставляя меня отвечать на совершенно нелепые вопросы. Дежурство Зуба становилось для нас пыткой. Правда, от меня он отстал после того, как один из боевиков вспомнил, что я бежал в горах от Мусы. К моему удивлению, это вызвало у всех, а особенно у Зуба реакцию уважения ко мне.
   Зуба менял Саид. Саид был футболистом. Высокий и статный спортсмен очень любил пожрать. С каждым днём бомбёжки становились всё интенсивнее. Когда мы сидели на кухне перед окном, больше чем на половину закрытым бумагой, в щели был виден Сунженский хребет. С той стороны часто доносились звуки сброшенного с машины железного листа. Где-то там, у хребта, были и боевые позиции боевиков.
   - Саид, - спрашивал я, - здесь до линии фронта не далеко?
   - Да, километров пять, - отвечал он.
   - А что будет, когда фронт дойдёт сюда.
   - Для этого федералам надо взять хребет, а потом ещё переправиться через Сунжу, - говорил он. - А кто их пустит через Сунжу!?
   Его восторгов относительно сил боевиков я не разделял, но об этом следовало молчать. Во всяком случае, я всё больше укреплялся в мнении о том, что мы находимся прямо в отряде, на базе, и, с точки зрения федеральных сил, подлежим уничтожению. Это не радовало.
   Самолёты появлялись в небе постоянно. С раннего утра и до позднего вечера. Они работали и за хребтом, и по нему, и по ближайшим жилым кварталам. Взрывы всё чаще звучали совсем близко от нас.
   Днем отряд собирался. Многие подгоняли под себя военную форму. Перешивали разгрузки московской фирмы. Пришивали дополнительные карманы для сдвоенных автоматных рожков. Прилаживали к форме шевроны "Президентская Гвардия Джохара Дудаева". Больше других хотел иметь форму Анчик. В силу того, что он был младшим братом, на войну его не брали.
   Однажды мне пришлось попросить нитку с иголкой, чтобы зашить карман своей рубашки и дырку в брюках. Увидев, что я владею иглой, Саид попросил сшить ему чехол для фляжки. Я сшил ему чехол из военной панамы. Саид похвастался остальным. Посыпались новые заказы. Я шил и думал: правильно ли это? Ведь я обшиваю врага. Но врага вместе со мной обшивала и московская фирма, а ижевские оружейники поставляли автоматы. А как же самолёты, которые должны уничтожать вражеские базы, но не задевать при этом мирных жителей? Я считал себя мирным жителем, но мирно жить приходилось как раз на базе боевиков. Как лётчику поступать в этом случае? Война - дело гнусное. В этом хитросплетении парадоксов можно запросто запутаться, если забыть о главном. А главное - это выжить и бежать. В плане побега работа давала дополнительные преимущества: наручники снимались; само шитьё происходило на кухне, у окна - отсюда можно было видеть хоть что-то на улице. Одних только чехлов для фляжек я сшил штук двадцать.
   Однажды пришёл Лечо Хромой и спросил меня, могу ли сделать ножны к кривой сабле. Сабля, длиною более метра, старая, с выщерблинами на металле. Но никакого задания мне Лечо так и не дал, но, между прочим, предупредил, что мне ещё не раз придётся встретиться с ним.
   Самая большая работа была с формой для Анчика. Когда он одел ту, что ему выдали - старую форму старшего брата - Анчик в ней утонул. Начали ушивать. В это время многие боевики подходили ко мне со своими заданиями, но узнав, что я ушиваю форму Анчика, мгновенно и уважительно замолкали. Какое-то отношение к Анчику имел Шедеровский. Возможно, они были из одного тэйпа. Сам Шедеровский появлялся довольно часто, и каждый раз обещал, что скоро принесут телефон и нам удастся связаться с домом. Я спросил его как-то:
   - О чём я должен буду говорить с женой?
   - О выкупе, конечно, - говорил он. - Скажешь, что жив-здоров и пусть готовят полтора миллиона долларов.
   - Но моей семье никогда не найти таких денег!
   - Тогда звони не домой, а тем, у кого такие деньги есть.
   - Может быть, всё-таки, - говорила Кузьмина, - вы согласитесь на условия Мукомолова? Он же уже сейчас предлагает за нас по 20 тысяч долларов.
   - Нет, ребята, - отвечал Шедеровский, - "Стингер" стоит миллион двести тысяч долларов. Вы двое - это два "Стингера". На меньшее мы не пойдём.
   Телефон принёс брат Анчика, боевик лет тридцати, такой же маленький и аккуратный. Радиотелефон работал от сети. Аккумуляторы его давно "сдохли". Номер был московский. То есть, никаких кодов для звонков в Москву набирать не нужно. Набрали московский телефон, названный Кузьминой, и передали ей трубку.
   - Здравствуй Шувалова! Вы там что, ох.., не можете найти сраные три миллиона баксов!? Нас тут скоро разбомбят на х..!
   Неожиданно связь прервалась. Отключили электричество в связи с бомбёжкой. Решили, что завтра сеанс связи повторим. Боевики побежали прятаться в подземный бункер. Мы попадали на пол. Когда взрывались ракеты "воздух-земля", ноги подпрыгивали. В это время с нами оставался только один охранник. Иван.
   Больше позвонить ни разу не удалось. Электричества не было практически круглые сутки, а брат Анчика погиб по дороге в Назрань, куда эвакуировал семью. Во время переезда над дорогой появились штурмовики. Все выскочили из машин и попадали в кюветы. А он остался стоять на шоссе. Взрывом оторвало ногу. Пока везли в больницу, умер от потери крови.
   Начало ноября. Иногда нам удаётся послушать радио. С ужасом узнаём количество боевых вылетов на Грозный. "Как же там выживают?" - думаем мы, не подозревая ещё, что сами находимся в Грозном. Вскоре бомбить стали и ночью.
   Третьим в сменах охранников был Иван. Это кличка. На самом деле его звали Муслимом. Свою кличку он получил за ум и смекалку. Он был и самым образованным среди боевиков. Я заметил, что уже после первого разговора со мной, он стал провоцировать такие встречи. С удовольствием слушал рассказы об авиации и дельтапланеризме. Иван хотел поступить в авиационный институт. Школу к тому времени он уже закончил. Как и все боевики, верил в Аллаха и усердно молился. Во время бомбёжек он отстёгивал нам наручники. Это было весьма благородно с его стороны. Он говорил:
   - Если вдруг в дом попадёт бомба, и он загорится, а тем более меня ранит или убьёт, вас некому будет отстёгивать и спасать. А так - хотя бы спасётесь сами.
   Во время самых жестоких бомбёжек, когда все боевики прятались в бомбоубежище, он приходил к нам. Приходил даже тогда, когда дежурили другие. Их он отправлял в бункер, а сам отстёгивал нам наручники и оставался в доме.
   Во многом за это я вечерами читал ему лекции о современном состоянии астрофизики. Он слушал их, как сказку.
   Появился ещё один человек, интересующийся моими познаниями и умениями. Это был брат Кюри Ирисханова - командира президентской гвардии. Добродушный и простой он несколько раз делал замечания Зубу по поводу его обращения с нами. А потом просто стал дежурить вместо Зуба.
   В ночь с пятого на шестое ноября мы почти не спали. Непрерывная бомбёжка. Самолёты заходят прямо на нас. Когда самолёт приближался, мы слышали, как по нему открывали огонь из автоматов и пулемётов где-то совсем близко.
   Шестого ноября с нами был Саид. Он принёс с собой на дежурство несколько кур, которых поймал и обезглавил на улице. Саид сварил их. Когда кто-то из боевиков спросил, правильно ли он поступил, украв чужих кур, Саид ответил, что всё равно хозяева давно покинули дома и куры сдохнут от голода.
   Кузьмина уже не первый день говорила боевикам о том, что нас надо перевести отсюда в другое место. Туда, где меньше бомбят. Но на эти её слова никто не обращал внимания. Только брат Кюри сказал, что сейчас они ищут место для нашей эвакуации, но дело это сложное - бомбят всю Чечню.
   Седьмого ноября бомбёжка была особенно жестокой. Видимо, в честь праздника. К полудню пришёл брат Кюри и как только самолёт заходил на боевое пикирование, начинал запевать бравурные песни. Это он так старался поддержать нас. Прибежал Иван и сказал, что все дома в округе вот в таких - он показал что-то вроде стрелы из гвоздя - штучках. Что это запрещённое конвенцией оружие для уничтожения живой силы противника. Бомба, начинённая этими гвоздиками, взрывается метров за десять от земли. Нам стало совсем грустно.
   На джипе приехал Шедеровский. Джип сразу же загнали во двор под навес, чтобы его труднее было обнаружить с воздуха. Часть машины всё же торчала из-под навеса. Это была потенциальная цель. Стало ещё страшнее. Но тут нам велели собираться. Собственно, собирать-то было нечего. Нас посадили на заднее сиденье джипа. Туда же сел младший Ирисханов. Кто-то сунул в руки Кузьминой приёмник. Шедеровский сел впереди, рядом с шофёром. Поехали, как только чуть затихла бомбёжка.
   Только выезжая из города, я заметил перечёркнутую табличку "Грозный". В этот день на Грозный было сделано около трёхсот боевых вылетов.
   Долго ехали в сторону гор. Только один раз, проезжая какой-то населённый пункт, машина остановилась за стеной двухэтажного дома. Появились самолеты. Как только налёт закончился, поехали дальше. В Шатое ракетой был разрушен мост. Долго стояли в очереди на переправу. А переправляли машины на ту сторону Аргуна по частям моста, упавшего в поток и досок, перекинутых между этими частями. На крутом подъёме с той стороны вытаскивали машины на руках. Тяжёлые грузовики вытаскивали лебёдкой и бульдозером с помощью троса. Наш джип перетащили руками. Ни мы, ни Шедеровский даже не вышли из машины.
   Пошло предгорье. Ехали по ущелью не долго. Когда остановились, уже стемнело. Нам приказали уйти подальше от обочины. Кузьмина укуталась в одеяло. Тут было прохладно. Неподалёку в овражке шумел ручей. Шедеровский на джипе уехал. С нами остались Зуб и Ирисханов-младший.
   Поздно ночью пришёл человек. Он повёл нас по тропинке в полной темноте. По хлипкому мостику перешли ручей. Чуть поднялись в гору и вошли в дом. Здесь нас уже ждали, покормили и пристегнули к кроватям. Разрешили послушать радио. Все новости мы узнавали по радио "Свобода". Тогда как раз начиналась эпопея с травлей собственного корреспондента "Свободы" Андрея Бабицкого. Но самые интересные и исчерпывающие репортажи были именно у него. Вот тут-то мы и узнали о количестве боевых вылетов на Грозный.
   Ирисханов-младший сказал, что через два дня уедет, а охранять нас будет Зуб. Меньше всего нам хотелось именно этого.
   Утром выяснилось, что дом, в котором мы находимся, стоит на краю села. Стены дома оказались такими тонкими, что с улицы были слышны все звуки. Ночью весь дом продувался насквозь, потому что сквозь щели в полу был виден подпол, который не был собственно подполом, а был пространством под домом, который стоял на сваях.
   Моим местом была кровать у окна, закрытого бумагой. С улицы частенько доносились голоса людей, проходящих мимо. Скорее всего, они шли к дороге через тот самый мостик, что мы перешли ночью.
   Хозяин дома - молодой и жадный парень по имени Селим. По дешёвке, на деньги, выделенные для нашего содержание, он купил мешок мелкой и гнилой картошки. Самые крупные плоды были едва больше грецкого ореха. Чистить картошку заставляли нас с Кузьминой. Как раз в это время начинались авианалёты. Как только услышим характерное увеличение частоты звука двигателей, радио выключаем, ложимся под кровати и прикрываем голову руками. Начинаем молиться про себя. Так легче пережить бомбёжку. Конечно, самолёты заходили не на нас, но мы-то об этом не знали, поэтому каждый заход определяли на свой счёт. Тем более, мы считали - и правильно считали - что в доме есть склад оружия и боеприпасов. А раз так, то этот дом - есть первая цель для уничтожения, если федеральные войска знают об этом. В общем, было страшно. Если во время бомбёжки мы были пристёгнуты к кроватям, то всё равно старались спрятаться под кровать. Было не удобно, но Зуб не отстёгивал наручников.
   По ночам явных налётов штурмовиков на село не было. Высоко над нами проходили отдельные пары. Российский "Авакс" на базе Ил-76 был в небе практически постоянно, но очень высоко. Тогда я и понятия не имел, что одним из этих бортов мог командовать Валерка Каснер.
   Основной проблемой для нас тогда были, конечно, самолёты. Вторая проблема - туалет. Его можно было посещать только в тёмное время суток или ранним утром. Таким образом, с раннего утра и до позднего вечера нужно было терпеть. Как ни странно, проблему решил Зуб. Он нашёл полуторалитровую пластиковую бутылку и предложил мне в неё справлять малую нужду. Для Кузьминой нашлась пол-литровая банка с крышкой.
   Третья проблема - голод. Кормил нас Селим очень скудно. Но, как оказалось, не только нас. Селим умудрился плохо кормить и охраняющих нас боевиков.
   К двадцатому ноября младший Ирисханов уехал. Его сменил Саид, который, если вы помните, очень любил поесть. На второй день его пребывания разразился скандал. Зуб и Саид поругались с Селимом до такой степени, что перестали есть дома.
   Во время одного из налётов ракета угодила в корову. Она паслась метрах в ста от дома. Саид и Зуб пошли на разведку. Это они так называли свои прогулки. Взрыв так потряс дом, что он слегка покосился. Когда разведчики вернулись, они угостили нас какими-то плодами. Мне они не понравились терпким вкусом. В остальном - орехи фундук. Зуб с Саидом жаловались на скупость Селима и наворачивали эти орехи.
   Надо сказать, что к этому времени мы уже научились кое-чему и, возможно, в плане пропитания жили лучше наших охранников.
   К середине ноября в доме стало заметно холодать. До этого печка-буржуйка топилась только ночью, да и то в полсилы, чтобы искры из трубы не привлекали самолеты. Теперь я топил буржуйку и днём. Мешок с картошкой был у нас в комнате. Мелкую картошку я зарывал в угли и запекал. Потом мы с Кузьминой её тайно съедали. Селим строго отслеживал сколько мы берём сахару из сахарницы. Но открытый мешок с сахаром стоял рядом с кроватью Кузьминой. В сахаре мы тоже себе не отказывали.
   Днём по полу было холодно ходить. А ходить нужно было много: и почистить картошку, и помельче наколоть дров - в комнату их по счёту приносил Селим - и выбрать из печки золу, и помыть полы.
   Особенно на холод жаловалась Света. Обуться в свою обувь нельзя. По мусульманским обычаям дома в обуви не ходят. Я сшил ей тапочки. С цветочками. Но - белые. Мы тогда ещё посмеялись: не знак ли это нам?
   Двадцать шестого ноября поздно вечером по радио "Свобода" мы услышали, что в Грузии освобождён из неволи Сашко. Я был просто рад. Кузьмина не знала Сашко, но и она порадовалась этому, как знаку. Знаку того, что всё-таки кого-то освобождают. Правда, когда я напомнил ей о том, что за него просили всего 40 тысяч долларов, Кузьмина снова пригорюнилась. Примерно тогда же мы узнали о счастливом побеге из плена человека, который был в рабстве девять лет. Попал он туда, правда, по пьянке. Сбежал случайно и шёл к людям шесть суток. А ведь в горах уже был снег. Не сладко ему пришлось.
   Под новый год чеченская девочка сбежала из плена и через два дня пришла к людям. Это тоже из сообщений радио "Свобода". Такая информация значительно скрашивала нашу жизнь. Лучше сказать "наш плен". Какая уж это жизнь! Здесь, в предгорьях Кавказа, русскоговорящие радиостанции почти не прослушивались. Иногда удавалось поймать радиообмен федеральных войск, но понять что-либо было трудно в силу специфики. Однако однажды мы слушали, как где-то совсем рядом корректировали с земли ракетные пуски самолётов. И вот здесь нам понравилось поведение одного из пилотов. Разговор в эфире был таким:
   - Я правильно понял? - раздражённо говорил пилот, - Площадь в центре села?
   - Вы правильно заходили, - отвечал женский голос. - Площадь. На площади скопление боевиков.
   - На площади женщины и дети, - возражал пилот. - Боевиков не наблюдаю.
   - Мне лучше видно кто там, - утверждал женский голос.
   - А я сверху видел даже кур. Могу сказать какого цвета какая, по каким дворам разбегались, - сурово отвечал пилот. - Цели не вижу. С вами закончил. Меняю цель.
   Вот такой диалог почти дословно. Из рассказов боевиков я слышал, что у них существуют специальные команды по ликвидации таких точек наведения. Особенно жестоко они обращались с местными жителями, которые таким образом помогали федеральным войскам. А, по их рассказам, местных среди наводчиков было не мало.
   Восьмое декабря 1999 года. Мне исполнилось 45 лет. Чистка картошки, авианалёты, мусульманский пост. Об этом можно поподробнее.
   Мусульманский пост не предполагает ограничений в еде. Но есть можно только от захода солнца до рассвета. Точное время захода и рассвета определяется из календарей. В остальное время суток нельзя не только есть, но и пить, а тем более - курить.
   Зуба и Саида уже не было. Нас охранял Селим и двое новых молодых охранников, которых мы не знали до этого. Селим предложил мне соблюдать пост вместе с ними. Я согласился. И правильно сделал. Ранним утром меня поднимали и давали как следует поесть. Сколько хочешь. По возможности, часть я оставлял Свете. Но это не всегда удавалось. Зная о том, что такое возможно, Селим следил за тем, чтобы я всё съедал сам.
   Кузьмина завтракала значительно позже, но и тогда я мог тайно что-то сожрать. Сложнее было целый день не курить. Но и тут я приспособился: во время их молитвы я умудрялся поближе подсесть к печке и выдыхать прямо туда. Запаха не оставалось. Таких молитв днём было три, поэтому мне хватало. Зато вечером приносили полную миску супа или щей. И что-то ещё, что напрочь отсутствовало в нашем обычном рационе: блинчики, пышечки и всякая другая сладкая фигня. Короче говоря, их пост пошёл нам на пользу.
   Ракета "земля-земля", запущенная с Капустина Яра, ударила по соседнему селу глубокой ночью. Взрыв был очень мощный. Все проснулись. А к вечеру следующего дня к нам привели Александра Михайловича Терентьева. Высокий, худой, но крепкий заложник 57 лет. Его взяли в марте 1999 года, когда он приехал в Чечню якобы с гуманитарной миссией: он добился проведения бесплатной операции на глаза чеченской девочке, пострадавшей при бомбёжке. Терентьев тогда за нею и приехал, а его взяли в заложники. Что за миссию он выполнял на самом деле, мы так и ее узнали, но в этом деле что-то было не чисто.
   За Терентьева тоже требовали много. Полмиллиона долларов. Привели его наши же охранники. Как позже выяснится, нас они охраняли постольку, поскольку были членами одного отряда с нашим основным хозяином. Сами же были совладельцами Терентьева. До этого его держали в подвале дома того самого села, куда угодила ракета. Это уже нам рассказывал Селим. Крыши с домов снесло напрочь. Дом с заложником сильно пострадал. Охранник Терентьева - Саламбек Бараев, который его и привел, рассказывал о том, как отец семейства собирал после взрыва своих детей:
   - Первый живой? Живой. Сюда. Второй живой? Живой. Тоже сюда. Третий? Нет. Этого не берите. Мертвый...
   Страшная такая картинка вырисовывалась. А дом в это время горел, и кто-то из детей сгорел заживо. Саламбек тогда смеялся над тем, что из двенадцати детей семеро выжили - и родителям хватит. Мы смотрели на него, как на идиота. Терентьева после бомбежки вывели первым. Он, хотя и был слегка контужен взрывом, практически не пострадал в своём бетонном убежище.
   Вторым из новых охранников был Анзор. Бывший боксёр. Они с Саламбеком называли Терентьева Длинным.
   - Длинный хитрый, - говорил Саламбек. - Он, как только его покормят, снова притворяется голодным и начинает упрашивать бабку испечь ему булочку. А поскольку печка от него недалеко, то лучшие булочки ворует прямо из печки.
   Они с Анзором тогда много гадостей наговорили про Терентьева, но я не хотел принимать весь этот трёп за чистую монету.
   В первые дни Александр Михайлович повёл себя странно. Он не отвечал на наши вопросы, хотя это можно было отнести на счёт контузии. На авианалёты он никак не реагировал: так и лежал на спине, с головой прикрывшись синим армейским одеялом. На следующий день после его появления вдоль всех трёх кроватей протянули стальной трос. Как для овчарки. Собакой с самым длинным поводком был я. Мне нужно было из своего угла добираться в противоположный угол с печкой, чтобы поддерживать тепло. У Кузьминой длина поводка ограничивалась длиной самих наручников. То есть одно кольцо наручников было у неё на левом запястье, а второе - на стальном тросе. Наручники Терентьева были пристёгнуты прямо к кровати. Ему запрещалось всякое передвижение.
   Мы с Кузьминой пытались задавать ему вопросы, но как-то безуспешно. Да мы и не особенно настаивали. По сути дела, мы впервые услышали его голос тогда, когда он выразил недовольство своей ёмкостью для сбора дневной мочи. Ему, в отличие от меня, досталась литровая бутылка. Литра за день Терентьеву не хватало. У меня характер не склочный и при ином подходе я сам предложил бы ему пользоваться и моей полуторалитровой ёмкостью, но сам тон высказывания меня покоробил. Дальше - больше. Александр Михайлович потребовал делить еду не поровну. Ему, как мужчине, нужно было отдавать большую часть.
   - Она должна помнить, где находится, - говорил Терентьев. - Она женщина, а в Чечне женщина приравнена к собаке.
   Между тем, Кузьмина не только вместе со мною чистила картошку, но ещё мыла полы, стирала, мыла посуду. Терентьев же только лежал, ел и ходил в туалет. Кузьмина не преминула сразу же напомнить ему об этом. С этого момента и пошла их непримиримая вражда.
   Против того, чтобы я ел наравне с ним, Терентьев не возражал. Но я тогда ел отдельно, как постящийся.
   И всё же, Длинный объедал Кузьмину. Я стал демонстративно оставлять Кузьминой из того, что давали мне. Но Терентьев и из этого требовал свою долю. У нас на такие заявления не находилось слов. От Длинного были даже угрозы, что он донесёт Селиму на меня, рассказав, как я на самом деле соблюдаю пост. Но Кузьмина так ему ответила, что привести её высказывание не представляется возможным. Я же так на него посмотрел, что Длинному пришлось заткнуться.
   Вот такая у нас сложилась обстановочка в канун встречи последнего в прошлом тысячелетии двухтысячного года. Для чеченцев наш Новый год никакой не праздник. Они справляют его в марте и летоисчисление отстаёт от нашего на 750 лет. Тем не менее, нам разрешили до глубокой ночи слушать радио. В полночь я всё же обнаружил "Радио России" и мы услышали бой курантов. Наступил последний год второго тысячелетия.
   Селим, растроганный тем, как мы слушали бой курантов, предложил мне выйти покурить. Дополнительный выход ночью - это круто, это действительно подарок. Можно не только покурить, но и еще раз сходить в туалет. Вышли на крыльцо. Я закурил. Небо над горами горело звёздами. Горела и гора километрах в пяти. Накануне Нового года лес на горе был подожжён попавшей туда ракетой. Теперь вдоль всей горы, словно яркие бусы на новогодней ёлке горела извилистая полоса. Это было очень красиво. И очень печально...
   Селим молчал, перетаптываясь с ноги на ногу, а потом предложил мне кофе. С лимоном! Вот это Селим! Но зря я думал, что он так расщедрился.
   - Спасибо, Селим, - сказал я. - Но мне неудобно пить кофе отдельно от Светланы Ивановны и Александра Михайловича.
   - Нет! - заявил он решительно. - На всех не хватит. А и было бы, Света и Длинный не получили бы.
   Я поблагодарил Селима ещё раз, но от кофе отказался.
   Высоко над нами шла на задание пара штурмовиков. Бортовые огни были выключены. Я замечал самолёты, когда их силуэты закрывали звёзды. Вот так мы встретили двухтысячный год.
   Следующие шесть дней мало чем отличались один от другого. Но бомбёжки усиливались. Седьмого января двухтысячного года за нами приехала машина. Это был обыкновенный войсковой УАЗик. Как раз в этот день закончился пост и начался праздник Ураза Байрам. В этот день мусульмане ходят друг к другу в гости на угощение. Мы собрали все свои пожитки, и как только стемнело, поехали. До большого села ехали очень не долго. Машина поднялась по улицам в гору и въехала во двор. Тут стоял большой навес, похожий на ангар и два дома. Не смотря на то, что склон горы, где всё это находилось, был достаточно крут, сам двор был большим и ровным. Нас провели в дом, что стоял в глубине двора. Поместили в отдельную комнату с выходом на улицу. Практически всю площадь комнаты занимали сколоченные из досок нары. К ним пристегнули всё тот же стальной трос, а к нему - нас. Приёмник забрали. В следующий раз я пообщаюсь с электронными СМИ только через полтора года.
   Ночью было несколько сильных взрывов, но самолётов не было. Это стреляли САУшки - самоходные артиллерийские установки. Иначе - гаубицы. Они лупят на 70 километров.
   Утром удалось получше разглядеть место, куда мы попали. Но вначале к нам пожаловал Лечо Хромой. Он поинтересовался, как мы устроились, потуже затянул защёлки наручников на наших запястьях, спросил, есть ли у меня сигареты. Узнав, что нет, пообещал купить "Примы". Потом принёс молоток, гвозди и ножовку. Велел укрепить окна. Стал показывать: отпилил доску от нар по размеру ширины окна и уже хотел прибивать. Я помогал ему, но сразу же заметил, что окно закрыто картоном и если будет взрыв, то картон выбьет и эта доска полетит прямо на нас. Лечо недовольно зыркнул на меня глазом, взял с подоконника рейку и стукнул ею меня по голове. Но согласился. Мы пошли укреплять окно на улицу.
   Вот тут-то я и рассмотрел, где мы находимся. А находились мы в Шатое. Дом наш стоял на крутом южном склоне горы. Выше был ещё один ряд домов. А дальше - пустой, крутой и ровный склон горы. Практически весь Шатой был под нами. Нижний ряд домов стоял уже в долине Аргуна. Наш двор был насыпной. Это искусственная терраса на склоне горы. Нижний край участка ограничивал высоченный бетонный забор, доверху засыпанный землёй. Получившаяся терраса полностью забетонирована. На ней же и были построены два дома и навес.
   Оба дома были давно покинуты хозяевами. В ангаре - склад досок, грузовик и трактор. Некогда это было зажиточное хозяйство. Водопровод до сих пор нормально функционировал. За нашим, последним домом был сарай, примыкавший к бетонной стене соседней искусственной террасы. Таким образом был застроен весь этот участок горы. Теперь здесь хозяйничали боевики.
   Деревья нижнего уровня дворов даже вершинами не доставали края нашей террасы. Но я сразу же заметил, что с террасы можно сигануть на дерево и, спустившись по нему, бежать дальше. Вот только дальше некуда было бежать. Дальше был центр села. А ещё через улицу начиналась долина со взгорочком у реки. На взгорочке стояло трёхэтажное здание больницы из красного кирпича. Чуть западнее - школа и административные здания в парке. Остальное - разного достатка жилые дома. Было заметно, что здесь уже не раз бомбили. Некоторые дома без крыш. Некоторые - сгоревшие. По ту сторону Аргуна строений практически не было. Мост через Аргун виден плохо, но я его узнал. Мы переезжали его седьмого ноября.
   Прямо на юг, вглубь горного массива уходило ущелье. Оно просматривалось километров на пятьдесят. На первой горе, ограничивающей ущелье слева, стояла радиорелейная вышка. Я её видел и раньше на той самой горе, которая горела. Значит, село Селима вон там, за правой горой.
   Я постарался сразу же определить перспективы нашего расположения с точки зрения федеральных сил. То есть, в качестве цели для уничтожения. Ведь несомненно, мы были на базе боевиков. И вынужден был констатировать, что место было выбрано очень удачно. Достать эту базу самолётами затруднительно - ни спикировать, ни вовремя вывести из пикирования самолёт при заходе с юга, невозможно. Самое удобное направление для атаки - с востока на запад, вдоль ущелья и русла Аргуна. Все штурмовики так и заходили. При этом мы оставались в стороне. САУшки, которые стреляли по Шатою с севера, клали снаряды так, что их траектория падения была практически параллельна склону, на котором стоял наш дом. Вероятность попадания - минимальная.
   Мы укрепляли окна с рыжим чеченцем, больше похожим на казаха. С другим чеченцем он говорил по-русски. Леча Хромой в это время был на рыночке.
   - Вон Леча, - показал мне рыжий, - видишь?
   - Вижу, - я узнал Лечу по походке.
   До рыночка внизу было не менее километра. Вдруг слева, из ущелья выскочила пара штурмовиков. Рыночек мгновенно опустел. Штурмовики проскочили Шатой и боевым разворотом влево стали готовиться к атаке. Ведущий начал разворачиваться раньше, ведомый - чуть позже. Они выстраивались в боевой порядок. Из хвостовой части самолётов непрерывно отстреливались тепловые ракеты, чтобы, в случае атаки по ним стингерами, отвести их от самолётов. Завывая турбинами, СУ-24 заходили на мост. Со стороны больницы по самолётам застрочил пулемёт. Обстрела моста не последовало. Оба самолёта ушли вдоль ущелья на восток и скрылись за горой. А рыночек уже через пару минут зажил своей жизнью, как ни в чём не бывало.
   Леча не обманул. Он принёс десять пачек "Примы", но отдал мне только одну.
   - Пока тебе хватит, - сказал он. - Я не думал, что курево здесь стоит так дорого.
   Для Кузьминой Леча купил губную помаду. Без помады губы её трескались. Теперь мы сами должны были себе готовить. В комнате была печка. Дрова было поручено заготавливать мне. Я нарубал их из штакетника забора.
   В первый же день вечером к нам пришёл Бислан - самый образованный и порядочный из боевиков. И вовсе не потому, что закончил два курса мединститута в Махачкале. Он был из породы подлинных интеллигентов. Даже внешне очень походил на Сократа. Во всяком случае, на того, что я видел на рисунках и фресках. Такой же кудрявый, с глубокими залысинами. Он пришёл искренне поддержать нас, и мы были так же искренне этому рады.
   - Дело в том, - говорил он, - что переговоры ведутся медленно, а военная обстановка очень быстро меняется. Мы теряем связь с людьми, ведущими переговоры о вашем освобождении, и, зачастую, не можем им сказать, где будем завтра.
   - Неужели про нас так никто и не спрашивает? - Кузьмина с надеждой смотрела в глаза Бислана.
   - Светлана Ивановна, - отвечал Бислан, - мы сегодня должны были принять посыльного. Но сегодня условленное для встречи место занято федеральными войсками. Мы отсюда выезжаем на позиции за 15 километров. Как человек будет добираться до нас? Теперь пройдёт не меньше месяца, пока он с нами свяжется, и то, при условии, что мы останемся здесь, в Шатое.
   - А разве мы в Шатое?
   - Забудьте. Вам этого знать не положено.
   - Хорошо, - сказала Кузьмина, - вы не беспокойтесь, Бислан, мы вас не выдадим.
   - Спасибо, - поблагодарил Бислан с улыбкой, - я вам тут конфет принёс. А лично вам, Светлана Ивановна, - шоколадку.
   Посыпались благодарности. Мы действительно давно ничего такого не видели и даже вкус забыли. Но со стороны Бислана это не стало очень уж благородным жестом. На празднике Ураза Байрам конфет и шоколаду хватает всем и вволю.
   Интересным было и то, что Бислан поинтересовался моими занятиями физикой. Об этом он мог знать только от Ивана. Но вопрос, что он задал, поверг меня в недоумение. Такого Ивану я не говорил.
   - Виктор, - спросил Бислан, - насколько ваша работа далека от практического применения?
   Я не сразу понял, какую работу, а тем более практическое применение он имеет в виду. Но Бислан уточнил:
   - Я имею в виду самое простое - военное применение вашей физической теории.
   - Бомбу?
   - Именно.
   Теперь я был просто уверен в том, что либо этот человек физик, либо его специально готовили к разговору. Только специалист понимает, что первыми плодами труда современных физиков-теоретиков являются страшные виды оружия. И не потому, что физики такие плохие. Просто бомба - самый первый и самый дешёвый продукт в физике высоких энергий.
   - А вы представляете себе, что такое нуклонная бомба? - спросил я Бислана.
   - Ну, - замялся он, - в общих чертах.
   Я только покачал головой.
   - Не путайте нуклонную бомбу с нейтронной. Нейтронная убивает всё живое и не трогает технику. Нуклонная - ничего не оставляет.
   - Тогда чем же она лучше атомной?
   - Она - хуже! - отвечал я Бислану. - При определённых условиях нуклонная бомба может поджечь Землю!
   - Значит, она лучше, - подтвердил Бислан. - В военном значении, конечно. Только откуда такие мощности?
   - Видите ли, атомная и ядерная бомбы выделяют при взрыве энергию связи при расщеплении или слиянии ядер соответственно. Нуклонная бомба мощнее на несколько порядков. Она освобождает энергию связи между глюонами внутри нуклонов - протонов и нейтронов.
   "Вот сейчас, - думал я, - если он физик, то определённо заметит о стабильности протона". Бислан ничего не заметил.
   - Пожалуй, - сказал он, - я ничего не понял, но думаю, у нас ещё будет время об этом поговорить.
   - Спасибо за такие разговоры, - поблагодарил я Бислана. - Мне и в Самаре об этом не с кем говорить, кроме одного-двух человек.
   - Эти люди из ФСБ?
   - При чём здесь ФСБ? - сказал я. - Хотя, именно им стоит следить за работами в этой области. Просто тематика настолько специальна, что и во всём мире об этой работе знают не больше тридцати человек. А занимаемся ею только мы.
   - И всё же, - настаивал Бислан, - если вам создать условия, как скоро можно рассчитывать на результат?
   - До бомбы, - сказал я, - никак не меньше пяти лет. Только не тешьте себя мыслью, что практическое воплощение нуклонной бомбы под силу отдельно взятому шейху или даже королю Кувейта.
   - Ну, это уже другое дело, - тихо сказал Бислан. - Спокойной ночи, - сказал он всем. А мне добавил: - Мы ещё поговорим.
   Я пожал плечами. Вот это попал! В 1992 году в Академгородке Новосибирска ко мне подходил один азиат и предлагал нашей команде или мне лично работу в одной из азиатских стран. На этот счёт лично я тогда решил однозначно: из России не уеду. Команда решила так же. Но ведь тогда действительно была команда: трое в Самаре и двое в Новосибирске. Это только ядро. А вокруг ещё 90 человек из восьми городов. И большой телескоп, и даже институт ядерных исследований. Была российская программа по созданию сверхмощных фотонных энергосистем. Неужели всё это как-то дошло до боевиков? Им-то такое оружие, конечно, ни к чему. Им нужен мощный фугас или "стингер". А вот продать меня подороже - это они попытаются наверняка. А для меня это будет из огня, да в полымя.
   На эту тему можно было бы размышлять и дальше, но мешали САУшки. Они бухали примерно каждые пять минут. Мы уже научились их определять. Сначала бухал звук выстрела, троекратно отражённый от гор с юга. Снаряд долетал позже. Взрыв сотрясал и домик, и всю террасу до основания. Особенно страшно было от того, что мы не знали куда попадёт снаряд. Скорее всего, обстреливался мост. Это несколько успокаивало.
   Бислан часто заходил к нам, но каждый раз в сопровождении Лечи Хромого. Между ними были тёплые отношения. По-моему, они были братьями. Но Леча не располагал ни к каким разговорам.
   В тот день я дорубал на дрова остатки штакетника. Задумывался над тем, где брать дрова завтра. Все окрестные заборы я уже уничтожил. В ангаре было несколько штабелей досок. Хорошие доски. Их было жалко на дрова.
   В небе появились штурмовики. У больницы застучал пулемёт.
   - Зачем они стреляют?! - возмущался рыжий чеченец, похожий на казаха. - Ведь всё равно не попадут, только внимание к больнице привлекают.
   - Мы уже говорили им про это, - отвечал ему другой чеченец, - но они - люди Хаттаба. Им чёрт не брат. Молодые, дураки, кровь играет.
   - Что же у вас, - робко спросил я, - нет здесь единого командования?
   - Тебя это не касается, - бросил чеченец. - Ты дрова наколол?
   - Скоро заканчиваю.
   - Отдашь топор вот ему, - он показал на чеченца, стоящего рядом со мной.
   Только теперь я обратил внимание на этого человека. Какой-то это был тихий, робкий чеченец.
   - Я уже заканчиваю, - сказал я ему.
   Он только сделал жест рукой, что, мол, давай-давай, я подожду. В это время самолёты проскочили над селом и ушли на разворот с набором высоты. Тут уж надо было всё бросать и смотреть, куда самолёты будут заходить для атаки. А заодно и искать место куда бежать, если будут заходить на нас.
   Самолёты развернулись и, в общем, пошли на нас. И мы уже бросились врассыпную, но тут я заметил, что ведущий дал залп ракетами по селу, что было далеко за рекой. Второй самолёт отработал туда же. А в это время ведущий был уже над школой, но полутора километрами выше. Пулемёт у больницы не умолкал. По действиям ведомого можно было догадаться, что пулемёт был замечен. Ведомый, после атаки цели на предельно низкой высоте, проскочил над школой и боевым разворотом ушёл к ведущему. Самолёты стремительно скрылись в складках ущелья. Опасность миновала.
   Когда я отдавал топор чеченцу, он тихо спросил у меня:
   - Ти сольдат?
   - Нет, не солдат, - ответил я.
   - Мне сказали, что ти сольдат, - чеченец говорил, как будто извиняясь.
   Он что-то ещё хотел спросить у меня. Я видел это, но сам на рожон лезть не хотел. По-русски чеченец говорил плохо. И это было странно для его возраста. На вид ему - не больше тридцати. Только самая зелёная молодёжь плохо знала русский. Остальные могли разговаривать практически без акцента.
   Далеко по ущелью было видно, как ещё одна пара штурмовиков работает по наземной цели. Появилась пара и над маленьким селом из нескольких домов у подножия горы с ретрансляционной вышкой. Меня удивило то, что они спикировали на село парой, но не стреляли. Потом выполнили разворот и разошлись в боевой порядок. Это значит первым на цель пикирует ведущий, а за ним - ведомый. Ведущий зашёл на цель и классически вывел штурмовик из пикирования. Но вместо обычного взрыва над домами выросло оранжевое облако. Ведомый положил ракетный залп прямо в это облако.
   Следующим заходом ведущий вновь только обозначил цель оранжевым сигнальным дымом. Ведомый атаковал цель реальными ракетами. Наши лётчики устроили здесь настоящий учебный полигон. Когда дым взрывов рассеялся, я не досчитал в том селе двух домов.
   Надо, конечно, обучать молодёжь в боевых условиях, но как-то это выглядело цинично. Не вязалась с той жуткой трагедией, которая сейчас разыгрывалась там, у домов, которых уже нет.
   Я могу понять чеченцев, которые ненавидят российских лётчиков. Они не сильно любят и остальных бойцов федеральных сил, но лётчиков ненавидят особенно. Выполняя приказ, пилоты никогда лицом к лицу не сталкиваются с врагом. Даже у меня, бывшего лётчика, иногда возникала такая ненависть к пилотам. А именно в тот момент, когда меня бомбили. Вот только эти вспышки ненависти я никогда не культивировал. Другое дело - Кузьмина. Печатное слово не позволяет мне привести здесь выражения, которыми она награждала пилотов. А я тогда уже начинал понимать, что авиация на этой войне задействована на всю катушку. Она не давала покою врагу нигде. Только сейчас я вполне осознал слова боевиков, когда они говорили, что во всей Чечне не найдётся сейчас места, которое не бомбят.
   Вечеров к нам пришёл Кюри Ирисханов - Кюри Самашкинский, командир "Старой гвардии" или Президентской гвардии Джохара Дудаева. Спокойный, выдержанный, доброжелательный. Это было наше первое знакомство с ним, если не считать короткой нашей с ним встречи в Грозном.
   Чистенькая, отглаженная чёрная форма. Чёрный берет с острым клином треугольника-шеврона и кокардой. Гвардейцев в такой форме я видел в Рескоме - президентском дворце Джохара Дудаева в 1994 году. Но те были ещё и при аксельбантах, а здесь никакой вычурности, ничего лишнего.
   Кюри попросил нас пожаловаться на содержание. Именно пожаловаться. А мы не нашли, что сказать. Да оно и понятно: какая конвенция определяет правила содержания украденных на продажу заложников? Наши вопросы касались одного: как идут переговоры о нашем освобождении? Кюри сказал, что ждёт посредника по нашему с Кузьминой делу. По поводу Терентьева пока никакой информации нет.
   Ирисханов попросил нас не отчаиваться. Сказал, что очень жалеет о такой печальной миссии по нашей охране и содержанию, что досталась его отряду. Но самое главное - то, что вёл он себя с нами по-человечески. Именно этого нам так не хватало!
   Когда Кюри ушёл, с нами остался в качестве охранника его шофёр. Он всё что-то шутил, балагурил, и я узнал в нём того самого шофёра, который увозил нас с Сашко из подвала в Бамуте. Я спросил его о том, как освободили Сашко.
   - О, это было интересно, - отвечал он. - Я отвёз Сашко в Тбилиси, где мы с ним две недели ходили по кабакам и ждали, когда привезут деньги. По-моему, мы пропили больше, чем потом за него привезли.
   Верить этому человеку нельзя. Я уже знал это. Но то, что Сашко освободили именно в Тбилиси, совпадало с информацией от радио "Свобода". А потом шофёр сказал такое, что повергло меня в глубокое уныние.
   - Виктор, - обратился он ко мне, - а ты помнишь Мусу?
   - Как не помнить, - сказал я, - не дай бог с ним встретиться. Уж он бы мне показал!..
   - А ведь Муса здесь, - заговорщически улыбаясь, сказал шофёр. Он не мог не заметить, как я побледнел.
   - Ну, ты сильно не переживай, - успокаивал он меня.
   - Бить будет? - спросил я.
   - За что? - удивился шофёр. - Это он сам виноват. Пострадал, конечно, из-за тебя, но если что, мы его успокоим.
   Слова эти, да ещё из уст такого враля меня мало успокоили. Чего-чего, а встреча с Мусой не предвещала ничего хорошего.
   Утром я проснулся от того, что меня пинали в ногу. Открыв глаза, я увидел, что надо мной стоит Муса. Я весь сжался. Встал. Неожиданно Муса протянул руку.
   - Ну, здорово, беглец! - сказал он, улыбаясь.
   - Здравствуйте, - выдавил я из себя.
   - Ну, задал же ты мне проблем своим побегом, - Муса сел за стол и жестом пригласил меня присесть рядом.
   - Ты скажи честно, - продолжал он, - где был, когда мы тебя искали в первый день?
   - На горе, напротив твоего дома, - отвечал я.
   - Врёшь, мы там проверяли. Ваха проверял.
   - Это тот, что был в голубой рубашке?
   - Да, он сказал, что поднимался на гору, и там никого не было.
   - Ваха ходил вдоль дороги и на гору не поднимался, - тихо возразил я.
   - Так! Значит нельзя ему верить. Всё надо было проверять самому. Но я знал, что ты далеко не уйдёшь. Если бы ты умер, я бы никогда не расплатился. Тебе что, плохо у меня было? Сейчас лучше?
   - Муса, - объяснял я ему, - ты же сам сидел в тюрьме, и знаешь, что свободу ни на что нельзя променять.
   - Знаю, знаю, - ворчал Муса. - Но и ты знай, что из-за твоего побега меня заставили бросить пить и курить.
   Последние слова Муса произнёс с особым чувством.
   - У тебя сигареты есть? - спросил он.
   Я протянул ему единственную, оставшуюся у меня сигарету. Тот закурил.
   - Теперь вот приходится курить украдкой ото всех.
   Вот так состоялась моя встреча с Мусой, который опять был приставлен к нам охранником.
   Второй дом, который был на террасе и имел более жилой вид, был штабом отряда Кюри Ирисханова. Возле дома часто стояло по нескольку машин. В основном, джипов. Машина у дома - это всегда опасно. Всякая машина - потенциальная цель для самолёта. Мы и у Селима нервничали, когда рядом с домом стояла машина. Но тогда вокруг был лес, рассмотреть машину с воздуха было трудно. Разве что, строго сверху. Здесь же, на голой бетонной площадке террасы, не было ни одного деревца.
  
   В тот день мне приказали заготовить дров на трое суток. Объяснений, естественно, не давали. Видимо, это было не просто сумасбродное решение. В помощь дали скромного чеченца, которому я когда-то передавал пилу. Вместе мы справлялись быстрее. Я был удивлён не только его молчаливостью, но и тем, что этого бородатого чеченца подгоняли так же, как меня.
   Бородат он был не совсем обычно. Скорее - просто зарос щетиной. Почти все чеченцы, отпуская бороду, усов не оставляют. У этого были и усы. У меня не проходило желание перекинуться с ним парой фраз. Но сделать этого не удавалось: естественным образом мы разделили труд. Он рубил штакетник соседского забора, а я таскал дрова в дом.
   Заготовку прервал Леча Хромой.
   - Хватит, - резко сказал он. - Теперь, - он ткнул в меня пальцем, - сделаешь стол. - Он, - Леча указал на бородатого, - будет тебе помогать.
   - Из чего делать стол? - спросил я у Лечи. - И каких размеров?
   - Вот он знает, - Леча снова ткнул пальцем в бородатого. - Он расскажет тебе. Если сможет...
   После этого он рассмеялся и ушёл. Мы с бородатым остались относительно одни. За нами присматривали, конечно, но вблизи охранников не было.
   - Ви сольдат? - тихо спросил бородатый.
   - Какой же солдат? - удивился я. - Обыкновенный журналист. Заложник.
   - Йес! - воскликнул он. - Йа так и думаль!
   Выговор бородатого был не обычен. Не обычен, даже для чеченца, плохо владеющего русским языком. У него совершенно отсутствовал горловой каркающий кавказский акцент.
   - Йа джоурналисьт. Франсе. Тюлюз.
   Я понял только то, что он тоже журналист.
   - Это Шатой? - спросил я его.
   - Да, Шатой, - он неподдельно улыбался. - А мне сказать, что ви сольдат, офисьер, верто... хеликоптер.
   - Do you speak English? - спросил я его.
   - Yes! Yes! - бородатый искренне обрадовался. - But my English is so-so!
   - Мой тоже so-so, - ответил ему я. - Попробуем договориться.
   И мы стали общаться на английском в той мере, в которой позволял мой словарный запас.
   - Мне сказали, что ты солдат, - повторил бородатый. - Как тебя зовут?
   - Виктор Петров, - ответил я.
   - Я Бриз Флётьо, - представился он. - Фотокорреспондент из Тулузы. Ты давно в плену?
   - С июня, - ответил я. - А ты?
   - Меня взяли 1 октября. Я сам добрался до Грузии. Чеченцы обещали переправить меня через границу в Чечню и познакомить с Масхадовым. Но когда мы миновали границу - отобрали всю аппаратуру на 10 тысяч долларов и семь тысяч наличными.
   - Сколько они хотят за тебя?
   - Три миллиона долларов.
   - Ты считаешь, Франция заплатит?
   - Не знаю, - Бриз задумался. - Мои хозяева говорят, что Миттеран - наш президент - обратился к Путину с просьбой помочь в моём освобождении. А сколько просят за тебя?
   - Те же три миллиона, - сказал я. - Но не за одного меня, а за двоих: за меня и за Светлану Кузьмину.
   - Это тот мужчина, что сидит вместе с вами?
   - Не мужчина, а женщина - Светлана Ивановна Кузьмина. Мы вместе поехали в Чечню освобождать из плена солдата. А из какой ты газеты?
   - Я работаю на многие газеты, как фоторепортёр. Я просто независимый журналист.
   - И сколько тебе удаётся заработать?
   - Около двух тысяч долларов в месяц. Это мало. У нас - это мало. Поэтому я и поехал в Чечню. Тише, мы не должны разговаривать.
   В это время мимо проходил один из боевиков. Он что-то сказал Бризу по-чеченски и тот закивал.
   - Нам велят поторапливаться со столом, - сказал мне Бриз.
   - Ты понимаешь по-чеченски? - спросил я.
   - Очень плохо, - ответил он. - Я полгода изучал чеченский язык, а надо было русский. Они все говорят по-русски.
   Бриз стал объяснять, какой стол мы должны сделать. Оказывается, нужно было просто отрезать с десяток досок и прибить их одну к другой на уже имеющиеся ножки и перекладины.
   Я заметил, что за нами наблюдают двое молодых боевиков, лет по 16-17. Они смотрели на нас с неподдельным удивлением и восхищением. Для них это было на уровне чуда: двое общаются не по-русски и не по-чеченски, и при этом понимают друг друга.
   А мы за работой не переставали общаться.
   - Сколько тебе лет? - спросил я Бриза.
   - Тридцать два. А ты откуда?
   - Я из Самары. Телекомпания "Терра", знаешь?
   - Не знаю.
   - Ну, хотя бы город Самару знаешь?
   Бриз только неопределённо покачал головой и начал перечислять:
   - Волгоград, Новосибирск, Сайнт-Петербург, Москва, НТВ, ОРТ, "Вести"...
   - Вот-вот, остановил я его. Москва. ОРТ. Во всяком случае, на них я работал. Программа "Время".
   - Да-да! Программа "Время". "Тайм".
   - Бриз, - обратился я к нему. - Неизвестно, кто из нас раньше освободится из плена. Скорее, что ты. Запомни, пожалуйста, мой телефон в Самаре - 41-37-70. Если удастся освободиться, сообщи моим жене и дочери, что я пока ещё жив.
   Бриз закивал головой, повторил номер телефона и снова спросил:
   - НТВ. Ты же работал на НТВ?
   - Нет, Бриз, на НТВ я не работал.
   Бриз удивлённо взглянул на меня, хотел спросить ещё что-то, но тут мы оба заметили Лечу Хромого. Леча понял, что мы общались, но обругал не нас, а молодых охранников. Ругал он их по-чеченски, но и так было понятно, о чём речь. Похоже, молодые ребята действительно впервые узнали о том, что кроме русского и чеченского существуют другие языки.
   После этого они за нами так бдили, что не удалось и словечком перекинуться. Когда стол был закончен, Бриз остался обработать столешницу рубанком, а меня отправили на место. Когда проходил мимо двери одной из комнат, заметил, что на огромном столе готовится настоящий мусульманский пир. У меня потекли слюнки. Сразу же в глаза бросились огромные куски халвы. Подсолнечной, тахинной, ещё какой-то. Рахат-лукум в сахарной пудре. А запах! Лучше бы мне этого не видеть. И не нюхать.
   На меня надели наручники. Терентьев сидел на нарах и прислушивался: не летят ли самолёты? Кузьминой не было. Она ушла с Анчиком стирать бельё. Авианалёт начался примерно через полчаса. Мы с Терентьевым не успели даже попадать на пол, когда самолёт выскочил из-за горы. Услышали свист ракеты прямо над нами и сразу же взрыв такой силы, что отвалился большой кусок штукатурки с потолка. Второй самолёт положил ракеты чуть дальше. Как потом выяснилось, попал в больницу. Видимо, эти самолёты имели целью уничтожение пулемёта у больницы. Но пулемёт продолжал стрелять.
   За мной пришёл Анчик и попросил пойти с ним, чтобы помочь Кузьминой. Мы спустились с террасы к заброшенной бане из красного кирпича. По пути я увидел, что дом, который стоял под нашей террасой, частично разрушен. Половина крыши на доме была снесена. По двору бегали женщины и плакали. Они вытаскивали из дома одежду и посуду.
   В бане было темно и сыро. В углу, у окна, закрытого картоном, горела свеча. Но после дневного света её не было видно. Баня располагалась гораздо ближе к пострадавшему от бомбёжки дому. Кузьмина рассказала, как взрывом выбило стекло в маленьком окошке, как все угли из печки выбросило на пол. Сама печка потухла. Света не помнила, как оказалась на полу.
   Мне пришлось заново растопить печку. В чане, который она нагревала, почти не осталось воды. Я носил воду вёдрами из колодца неподалёку. Анчика заменил другой боевик, который только что пришёл из больницы. Сам Анчик побежал туда.
   Когда стирка закончилась, мы вернулись в дом. Идти туда не хотелось: снова наручники и беспомощность при авианалётах. Это только умом можно понять, что пристёгнут ты или свободен, прямое попадание ракеты делает обречённым каждого. Однако сам факт быть прикованным к месту существенно обезоруживал и подрывал всякую надежду на удачу.
   В этот день Анчик так и не пришёл к нам, хотя смена была его. Мы очень надеялись, что он принесёт нам мяса. Я не знаю, откуда оно взялось, но на веранде висели огромные куски. Много. Накануне Анчик нам принёс один такой кусок, и мы вдоволь наелись. Из муки, которой тоже было в достатке, я делал себе лепёшки: разводил тесто на воде и запекал лепёшку на печке. Ни Кузьмина, ни Терентьев такую штуку не ели. А я - с удовольствием. И конечно, всегда у меня лежали две лепёшки за пазухой. Мало ли что? А вдруг удастся бежать?!
   Весь следующий день мы просидели на привязи. Я следил за печкой и иногда подходил к двери. Сквозь щели можно было видеть часть двора и почти весь Шатой, лежащий в долине на фоне гор. Было слышно, как к штабному дому подъезжают машины. Несколько раз нас приходил проверять Муса. Он же и проболтался, что сейчас в штабе Аслан Масхадов, который назначил Кюри Ирисханова бригадным генералом. Ни Леча Хромой, ни Бислан вечером не появлялись. Мы обсудили вопрос о том, что для нас может означать приезд Масхадова. Решили, что ничего. Как мы уже поняли, наличие в отряде заложников полевые командиры скрывали друг от друга.
   Ночью Муса пристегнул нас наручниками друг к другу, а сам лёг рядом. Но он, сволочь, как только услышит свист снаряда гаубицы, так сразу бросается на пол. Мы этого сделать не могли. Правда, пытались пару раз, но потом отказались от этого. Тут уж если падать на пол, так сразу всем. Но я был пристёгнут левой рукой к правой руке Терентьева, его же левая рука - к правой руке Кузьминой. Мы бы с Кузьминой рады были залечь на пол при бомбёжке, но Александр Михайлович упорно лежал на месте. Его выдержке можно было только позавидовать.
   Утром следующего дня прибежал Анчик. Он принёс нам мяса и конфет. Анчик был какой-то растерянный.
   - Что случилось, Анчик? - спросила его Кузьмина.
   Анчик потупился, беспомощно развёл руками и сказал:
   - Мой брат стал шахидом...
   Мы уже знали, что такое стать шахидом. Позавчерашний налёт и прямое попадание ракеты в больницу сделали своё дело. В это время в больнице лежал раненый брат Анчика. Осколком ракеты его ранило, и на этот раз смертельно. Второй брат Анчика погиб на последней войне. Мы знали обоих.
   Пошли в баню стирать бельё, форму и одеяло покойного. Кровь отстирывалась плохо. Весь пол бани был красным. Я смотрел на Анчика и удивлялся. Другой бы уже обозлился на весь мир, а этот так же вежлив с нами, спокоен и тих. Всё же он был ещё ребёнком. Вряд ли он до конца понимал что происходит. Он по-прежнему рвался в бой и примерял форму умершего брата. То, что мы сейчас стирали, - стирали для Анчика. Так мы и не узнали, пустили его на войну или вывезли в Россию. Многие нормальные родители так и делали. Отец Ивана-Муслима, например, вывез сына в Оренбург. Может быть, он уже окончил авиационный институт и стал хорошим инженером.
   Постиранные вещи развесили у нас на терраске. Ближе к вечеру к нашим дверям наведался Бриз.
   - Здравствуй, Виктор, - сказал он через дверь по-английски. - У тебя есть сигареты?
   - Извини, Бриз, ничего не осталось.
   - Мне и не нужно, - сказал он. - Я тебе принёс сигарет.
   Сквозь щель в двери он просунул мне шесть сигарет "Прима".
   - Вот спасибо тебе, Бриз, - поблагодарил я. - Как тебе разрешили сюда подойти?
   - Мне разрешают свободно гулять по Шатою, - сказал он. - Только далеко уходить не разрешают и каждые полчаса я отмечаюсь у охраны.
   Потом он заговорил чуть тише:
   - Виктор, я помню телефон, - он назвал мой самарский номер. - Я не говорил тебе, что я - журналист. Ладно?
   - Хорошо, Бриз, я буду молчать.
   - Виктор, они берут меня с собой на операции, и я снимаю то, что они скажут.
   - Ты работаешь своим фотоаппаратом?
   - Нет, видеокамерой SuperVHS.
   - У меня была такая же, - сказал я ему. - Её отобрали ещё летом.
   - Виктор, на камере лейбл "Типпа" и НТВ...
   В этот момент Бриза кто-то позвал.
   - До свидания, Виктор, я ещё приду.
   Бриз убежал. Он больше к нам не приходил, а в следующий раз я встретил его после ночной бомбёжки. В ночь с третьего на четвёртое февраля ухнуло так, что мы все повскакивали. Вскочил даже Терентьев. Самолёт сбросил бомбу на бреющей высоте. Скорее всего, бомба предназначалась для нас, для штаба. Но угодила она в дом, метрах в пятидесяти, через улицу.
   Утром Муса велел мне собираться. Мы вышли к воротам. Там уже ждал Бриз. Пошли прямо к тому дому, в который попала бомба. Собственно, идти было не к чему - дома не было. На месте дома зияла воронка, глубиной около полутора метров. Весь дом был раскидан по окружающим его надворным постройкам. Крыльцо стояло на сарае, почти целое. Одну из стен бывшего дома припечатало к соседнему. На стене остался ковер и полка для книг.
   Подошёл Леча.
   - Идите сюда, журналисты, - крикнул он. - Вот, видите дрова? Таскайте их к штабу.
   Мы начали носить дрова. Дерево было очень красивым и прочным. Красного цвета. Наверняка это было дерево ценной породы. Но на войне об этом не задумываются.
   В соседнем дворе боевики пристреливали автоматы. Бриз показал мне на одного из них.
   - Это Хаттаб.
   - Который? - переспросил я тихо.
   - Тот, что с длинными волосами. Видишь, хромает?
   Я не знал, как по-английски "хромает" и взглядом дал понять это Бризу. Тот изобразил хромающего человека.
   - Чего это вы там разговорились?! - прикрикнул на нас Муса.
   Мы замолчали. Рассмотреть Хаттаба подробнее мне так и не удалось. В следующий заход за дровами Хаттаб и двое боевиков уже уходили. Я рассмотрел только их спины. К вечеру мы с Бризом перетаскали все дрова к штабу.
   Леча Хромой целый день копался в развалинах, отыскивая полезные вещи. Прямо в воронке от взрыва лежала кукла с оторванной рукой. Раньше я думал, что так не бывает, что это режиссёрский изыск. Но это просто было. Вокруг воронки вообще валялось много детских вещей. Они невольно приковывали внимание и делали картину ещё трагичнее. В этой кукле была особая мерзость войны.
   Дрова оказались очень хорошими. Горели долго и жарко. Давали мало дыма. Впервые у нас ночью было тепло, хотя печка ночью и не топилась - светомаскировка.
   Пятого февраля, около десяти утра, к нам зашёл возбуждённый и злой Леча.
   - Виктор, собирайся, - бросил он. - Надо похоронить вашего русского солдата.
   - Давайте и я помогу, - вызвался Терентьев. Ему надоело постоянно сидеть на привязи. Он был рад даже такой работе.
   - Сиди, иудей, - прикрикнул на него Леча. - Тебе нельзя хоронить христианина.
   У чеченцев свои религиозные понятия на этот счёт. Я не собирался возражать, хотя хоронить человека в одиночку - дело тяжёлое.
   Мы прошли мимо штаба к сараю. Здесь стоял УАЗик. Багажник сзади был открыт. В багажнике - связанный труп солдата.
   - Развяжи и закопай вот здесь, - Леча показал место у сарая. - Но глубоко не закапывай. Максимум на полметра.
   Труп ещё не окоченел. Я отвязал его от машины и, взвалив на спину, перенёс к сараю. Выкопал некое подобие могилы - яму, глубиной в полтора штыка. Леча стоял рядом и не велел копать глубже. Потом все отошли.
   Труп молодого сивого паренька я уложил в могилу. Прикрыл ему глаза поплотнее, сложил руки на животе. На всякий случай проверил, нет ли у него документов. Документов не было, но во внутреннем кармане гимнастёрки я обнаружил алюминиевый личный жетон с выбитым на нём номером. Хотел оставить у себя, но понял, что этого делать нельзя. Я запомнил номер. Перед тем, как закапывать, перекрестил солдата и, сняв с себя железный крестик, положил ему между рук. Когда с погребением было закончено, подошёл Леча. Молча постоял у могилы.
   - Больше ничего не надо делать по вашим обычаям? - спросил он.
   - Я не знаток, но над могилой погибшего в бою солдата салютуют.
   - Как это? - Леча не понял.
   - Стреляют из автоматов вверх.
   - Пистолет пойдёт? - спросил он.
   Я пожал плечами. А Леча протянул мне пистолет.
   - На, стрельни...
   Но сразу же понял, что делает ерунду. Он передёрнул затвор "Макарова" и выстрелил в воздух.
   - Пойдёт? - спросил он меня.
   - Пойдёт, только разве это могила?
   - Думаю, - сказал Леча, - он здесь долго не пролежит. - Жетон нашёл?
   Я протянул ему жетон.
   - Запомнил номер? - Леча взглянул мне в глаза. - Ладно, запомнил, так запомнил... Мы из тебя выбьем всю твою память...
   Когда я вернулся в наш домик, там был Бислан.
   - Виктор, - спросил он, - это ты хоронил солдата?
   - Я.
   - Эх! - Бислан махнул рукой. - Зачем он стрелял?!
   Бислан был чернее тучи. Таким я его ещё не видел.
   - А что случилось, Бислан? - спросил я.
   - Это ведь я его замочил, - он с отвращением уставился куда-то в угол. Бислан явно не находил себе места. Ему нужно было выговориться. За этим он сюда и пришёл.
   - Как это случилось? - спросил я его.
   - Мы с Лечей были в разведке, - начал рассказывать Бислан. - И вдруг напоролись на такую же разведку федералов. По-моему, их там было трое. Мы затаились. Обычно в таких случаях разведки расходятся. Таков неписанный закон. Не за тем шли, чтобы стрелять друг в друга.
   А у них один сидел на дереве со снайперской винтовкой. Зачем он стрелял?! Он же заметил меня и пальнул. Но промахнулся. Только дырочку сделал в ватнике.
   Я вскочил, поскользнулся и скатился по склону в лощину. Но его уже заметил. Прицелился, жму на курок, а автомат, как назло, заклинило. Он опять стреляет. Спасибо, Леча его одной очередью снял с дерева. А на меня выскакивает вот этот боец. Вот уж тут мне ничего не оставалось делать, как влепить ему из подствольника прямо в грудь. С пяти метров. Его из лощинки-то выкинуло.
   - Как же его не разорвало? - спросил Терентьев.
   А я в это время рассматривал свои руки. Не только руки, я весь был перепачкан кровью.
   - Может, выстрел ударил его вскользь и ушёл в сторону, - отвечал Бислан. - Он упал мгновенно и, по-моему, сразу умер. Леча на всякий случай, добил его из автомата. Там был третий, но он ушёл.
   Во время рассказа я наблюдал за Бисланом. Он сильно переживал.
   - Это первый у тебя? - спросил я его.
   - Может и не первый, - ответил он, - но чтобы вот так, близко, и так нелепо... Зачем он стрелял?!
   Пришёл Леча. Они о чём-то долго говорили. Когда Леча ушёл, Бислан снова заговорил:
   - Сейчас идут переговоры. Труп этого солдата мы хотим поменять на то, чтобы федералы выпустили из окружения наших бойцов. Их там пять человек. Долго они не продержатся.
   Уже смеркалось, когда снова пришёл Леча. Отстегнул меня и велел взять лопату. Отстегнул и Терентьева. Пошли к свежему захоронению, чуть припорошенному снегом. Из могилы торчала коленка трупа. Видимо сократились мышцы, а земли сверху было чуть.
   - Выкапывай, - велел Леча и отошёл в сторону.
   Только теперь я заметил метрах в двадцати грузовой УАЗик и нескольких боевиков. Среди них брат Кюри Ирисханова, с которым мы познакомились ещё в Грозном. С момента погребения солдата прошло чуть больше восьми часов. Труп уже окоченел. Вытаскивая его из земли, я заметил Бриза. Он снимал происходящее на видеокамеру. Я всё пытался найти крестик, который оставил с солдатом, но так и не нашёл.
   Когда Бриз подошёл поближе, я тихо спросил его:
   - Они договорились с федералами?
   Он выключил камеру и только тогда произнёс:
   - Да. В обмен на труп боевиков выпустят из окружения.
   Мы с Терентьевым погрузили труп на машину. За руль сел брат Кюри. Бриз продолжал снимать, а я только теперь понял, почему он так упорно говорил мне про НТВ. И понял значение лейбла "Типпа". На SVHS-камере были наклейки "Терра" и НТВ.
   Бриз работал моей камерой. Больше я ни разу не увидел Бриза Флотье, или, как он сам выговаривал свою фамилию, - Флётьо.
   Обмен трупа на жизнь моджахедов состоялся. Но дела у боевиков, видимо, не очень складывались. Федеральные силы подошли вплотную к Шатою. Ночью гаубицы почти непрерывно утюжили село и окрестности.
   В то утро я заметил, что картина села в щели двери изменилась. Отсутствовали несколько крыш в районе моста через Аргун. У больницы и школы стояли машины. В них грузили раненых. Значит, скоро повезут и нас. Я не ошибся. Часов в 11 подъехал УАЗик. За рулём - Иван. Мы вышли из дома. Иван, искренне улыбаясь, пошёл в мою сторону.
   - Привет, Виктор! Как у вас дела?
   Но его остановил строгий оклик Лечи:
   - Муслим! - и дальше - по-чеченски.
   Почему-то Иван тогда показался мне маленьким и щуплым. После окрика он потупил глаза и отошёл в сторону.
   Кузьмину посадили на заднее сиденье, а мы с Терентьевым примостились в багажнике на откидных. Наручники были на каждом из нас. Кузьмина о чем-то тихо переговорила с Иваном, но я смог понять только то, что там, куда мы едем, спокойнее.
   Иван тронул машину, когда в неё сели Муса и упитанный боевик с добродушным лицом. Он дожёвывал бутерброд. Поехали на юг, в горы. По правую сторону дороги открылось глубокое ущелье. Ехать по совершенно открытой дороге было страшно. Самолёты летали всюду и такую цель, как движущийся по дороге армейский УАЗик, пилоты не пропустили бы. За дребезжанием кузова и гулом мотора невозможно услышать самолётов и от этого становилось ещё страшнее. Я полагался только на опыт и вдумчивую смелость Ивана. Этот не будет лихачить. На всякий случай я посматривал назад, но окошко было таким грязным, что рассмотреть приближающийся самолёт практически невозможно. К тому же нас с Терентьевым ужасно трясло. Малейшая кочка подбрасывала к потолку кабины.
   Самолёт мы не заметили. Ракета взорвалась ниже дороги, в обрыве. Иван рванул вперёд и минуты через две остановился у скалы, в естественном углублении. Дальше серпантин дороги уходил резко влево и вверх. А сама дорога шла по совершенно открытому месту. Мы обождали минут пять. Поехали дальше. За два часа пути останавливались ещё два раза по той же причине - самолёты.
   Наконец, дорога пошла резко вниз, и мы въехали в Шар-Аргун - небольшое село. Остановились у большого придорожного дома из красного отделочного кирпича. Иван попрощался с нами и уехал. Вошли в дом. Он был покинут хозяевами совсем недавно. Вся мебель на месте. Мы расположились в кухне, которая была величиной со среднюю городскую квартиру.
   Упитанный боевик сразу же раскочегарил печку и начал стряпать. Запахло вкусным. Он пошарил в посуде, нашёл фигурную сковороду и напёк пышек. По паре штук досталось и нам. Терентьев умудрился стянуть со стола ещё две.
   Мы всё прислушивались к гулу самолётов. Здесь летали не меньше. Когда я вышел во двор по нужде, то увидел на огороде в двадцати шагах от дома огромную воронку, оставленную авиационной бомбой. Чуть дальше к реке были ещё три таких же воронки. Надеяться на то, что здесь будет спокойнее, не приходилось.
   - Когда здесь бомбили, - спросил я сопровождавшего меня Мусу.
   - Вчера, - спокойно сказал он. - Завтра продолжат. У них всё по графику. Бомбят, на следующий день смотрят, что ещё не разбомбили, а потом опять бомбят.
   - Хозяева съехали из-за бомбёжек?
   - Да, - сказал Муса. - Ещё на прошлой неделе.
   Насколько мне удалось заметить, все дома, в которых мы останавливались, принадлежали весьма зажиточным людям. Причём, боевики не просто выбирали любой дом побогаче и останавливались там. В других, бедных домах по-прежнему жили люди. По их одежде и печальным взглядам можно было понять, что они рады бы уехать от войны, но не имеют такой возможности. Покидали Чечню только богатые, как раз те, кому, казалось бы, есть что терять.
   Как всегда, мы с нетерпением ждали ночи. Ночью самолеты практически не летали. Муса вышел из дому и пропал. Вечером нас посадили в джип и повезли на юг и вверх. Проехали совсем немного. Миновали маленькое село и остановились у белого саманного домика на самом верху пологой горки. Нас встретил Муса и сразу повёл в курятник, который был частью дома. Где Муса, там курятник. Это мне уже было знакомо.
   Утром дверь в наш курятник открыл Селим. Он был с автоматом.
   - Виктор, собирайся. Пойдём за водой.
   Я даже обрадовался Селиму. Всё же знакомый человек. Пришёл Муса с ключами от наручников. Долго возился, пока отстегнул меня. Я взял вёдра и мы пошли. До колодца шли метров двести реденьким лесом. Скорее, даже не лесом. Тропинка петляла между высокими кустами орешника. Чуть спустившись с косогора, я увидел впереди небольшую долину, речку и достаточно высокую гору сразу за рекой. С этой горой будут связаны печальные события, которые произойдут позже. Я стал сразу же оценивать шансы на побег. Шансы были, но теперь нужно было собрать побольше фактических данных для реальной оценки обстановки. Собрать фактуру, как говорят журналисты. Причём теперь нужно было бежать втроём. Я не знал, что могут сделать боевики с Кузьминой и Терентьевым, если сбегу один. Правда, сентябрьский мой побег никак не отразился на них, но тогда мы были в разных местах и не могли нести ответственности друг за друга. Теперь всё осложнилось. Если бежать, то всем вместе, но я не знал, как поведёт себя Терентьев. В Кузьминой не сомневался - лишь бы ей хватило сил.
   Колодец был старым, с прогнившей, драной опалубкой. Ни ворота, ни журавля. Вернее, журавль-то когда-то был, но теперь рядом стояло только дырявое ведро на верёвке. Пока тащишь его из колодца, воды остаётся едва половина. И быстрее сливай воду, а то ничего не останется. В первый раз я весь облился и замёрз. Потом приноровился.
   Когда шли обратно, увидел дорогу, по которой мы приехали из Шатоя в Шар-Аргун. Село лежало в долине у подножия горы, метрами тремястами ниже нас и примерно в трёх километрах севернее. Дорога же, по которой мы приехали из Шар-Аргуна, проходила от села вдоль леса и мимо нескольких домов поднималась в горку, на которой и стоял наш саманный домик. Рядом с нашим домиком по ту сторону дороги стоял ещё один, побольше, но давно уже заброшенный. За ним было поле, уходящее в низину. Местечко, надо сказать, гнусное. Я не про красоты местности. Атаковать наш дом с воздуха - одно удовольствие. Вот только не заходи прямо с севера, чтобы ненароком не врезаться в гору, и безопасность атаки обеспечена.
   Когда я вернулся в курятник, то застал там, в общем-то, привычную картину окончания очередной идеологической битвы. Кузьмина и Терентьев с ненавистью смотрели друг на друга или враг на врага - так лучше подходит. Но это было нормально. Вот только теперь, обычно торжествующая, Кузьмина зажалась в углу. Терентьев же сидел на матраце с видом некоего падишаха. Только в наручниках. Как только Селим ушёл, Кузьмина пожаловалась мне:
   - Витя, эта сволочь меня ударила!
   - Да, не бил я её! - тут же откликнулся Терентьев. - Врёт она. Так - слегка толкнул, чтобы не выступала.
   - Нет! - перебила его Кузьмина. - Он палкой! Палкой!
   - Какой ещё палкой? - возмущался Терентьев.
   - Вот этой, - Кузьмина показала на палку у двери.
   - Зачем вы так, Александр Михайлович, - спросил я. - Она же женщина.
   - Она не женщина! Она падла! Суёт свой нос в чужие дела.
   - Да какие дела могут быть у неё с вами, - спросил я.
   - Витя, ты не представляешь, что он хочет от нас, - возмущенно говорила Кузьмина. - Он хочет сделать нас своими рабами.
   - Хватит с нас и того, что мы стали рабами моджахедов, - сказал я.
   - Да какими рабами! - всплеснул руками Терентьев. - Речь идёт об обыкновенном порядке.
   - О каком порядке, Александр Михайлович? - спросил я. - Тут, насколько я понимаю, порядки устанавливают боевики. Мы с вами только подчиняемся.
   - Речь идёт о порядке между нами, - ответил Терентьев. - Кто-то должен быть главным, кто-то подчинённым.
   - Зачем, Александр Михайлович? - спросил я его. - Разве мы с вами не равны?
   - Это он хочет быть главным! - снова с ненавистью бросила Кузьмина. - Эта еврейская сволочь!
   - Ну, допустим, еврейская кровь течёт и в тебе, - парировал Терентьев.
   - Я, - не унималась Кузьмина, - русская. Отец украинец, мать - русская. А ты мне будешь диктовать условия, сволочь?
   - Ну, не надо, не надо! - Терентьев нервничал. - Света, я не плохой физиономист и могу точно сказать сколько в тебе еврейской крови.
   - Давайте не будем привлекать сюда национальные качества, - попросил я. - Объясните, в чём, собственно, проблема?
   Кузьмина фыркнула и отвернулась. Вопрос был к Терентьеву.
   - Проблема в том, - задумчиво начал Терентьев, - что в коллективах заключённых всегда устанавливается определённый порядок. Мы ведь с вами заключённые?
   - Ну, это как сказать, - вставил я.
   - Обычные заключённые, - утвердительно продолжил Терентьев. - А раз так, то нам будет гораздо легче прожить, если мы организуемся по выверенным тюремным законам.
   - По понятиям, - уточнил я.
   - Если хочешь, по понятиям, - подхватил Терентьев. - Я эти понятия знаю гораздо лучше вас и предлагаю подчиняться мне. Вы сразу же увидите, как нам станет легче.
   - Жрать ты, конечно, будешь больше меня, - вставила Кузьмина.
   - А что в этом плохого? - доказывал свою правоту Терентьев. - Вот сейчас Виктор ходил за водой, устал.
   - Виктору и дадим больше, - зашипела на него Кузьмина, - а ты сидишь на жопе и только пытаешься урвать себе лишний кусок.
   - Да ты, глупая баба, даже не понимаешь своего счастья, что я буду тобой руководить! - Терентьев даже встал. - Муса, кстати, только обрадуется, что у нас будет порядок. Он сам сидел и всё это знает.
   - Значит, - констатировал я, - вы, Александр Михайлович, будете у нас паханом.
   - Ну, зачем же так? - Терентьев потупил глаза. - Я предлагаю лучшее в нашем положении.
   - А за что вы сидели, Александр Михайлович? - спросил я Терентьева. - Расскажите. И где сидели?
   - Пусть лучше об этом история умалчивает.
   - Нет-нет, Витя, пусть расскажет, бросила Кузьмина.
   - Ну, сидел за спекуляцию джинсами. Ты это хотела услышать? Теперь спекуляция, в твоём, коммунистическом понимании, признана, наконец, свободной торговлей.
   - Коммунистов не трожь, сволочь, - Кузьмина раскраснелась.
   - Александр Михайлович, - сказал я, - тут не та публика, чтобы устанавливать тюремные законы. И не надо распускать руки. Особенно в отношении женщины. Вы, конечно, можете утвердить себя паханом с помощью силы. Ведь так, насколько я в курсе, это делается? Но должен сразу предупредить, что я буду против.
   На этом инцидент, собственно, и закончился. Но я хорошо принимал, что этот разговор не последний. Посмотрел у Светы ушиб. Синяков не было. Ну вот, подумал я тогда, а ещё хотел как-то надеяться на него при побеге... Жизнь осложнялась.
   Муса вытащил нас с Терентьевым пилить дрова. Пилили двуручной пилой на невысоких козлах. Вот тут я впервые заметил, как Длинный сачкует. Он просто держался за ручку и не вытягивал на себя пилу. Когда мне надоело выталкивать пилу обратно в его сторону, я просто остановился и посмотрел ему в глаза. Он этого не ожидал и процесс замер. Он всё понял и начал пилить. Я не мог понять, зачем сачковать, если ещё и не устал. Но Терентьев сидел в тюрьме не зря. Потратив меньше сил, Александр Михайлович хотел выживать за счёт других.
   Мы пилили с большими перерывами. Как только над нами появлялся "Авакс", вставали под навес крыши к стене дома. В высоте самолёт проползал очень медленно. Конечно, двое мужиков, мирно заготавливающих дрова, его вряд ли заинтересуют. Но Муса перестраховывался. Это было хорошо. Можно было отдохнуть, покурить и осмотреться.
   Из леса, который на самом деле был кустарником, вышли двое боевиков. Одного из них я сразу узнал. Это был крепкий, рыжий казах, с которым мы уже встречались в Шатое. Он нёс ручной пулемёт Калашникова. Значит, мы перемещаемся вместе с отрядом.
   - Ну, что там? - спросил Муса казаха. - Федералы близко?
   - Близко, - ответил тот. Он не говорил по-чеченски, поэтому к нему вынужденно обращались по-русски. - Только что видели их разведку, - продолжил он.
   - Где?
   - Вон там, - казах показал в сторону восточной оконечности горы, - там, где русло поворачивает на юг, в горы. А наша разведка даёт до федералов не более пяти километров.
   - Значит, мы здесь ненадолго, - Муса махнул рукой.
   - Как знать, - возразил рыжий казах, - ребята на горе хорошо укрепились. Один блиндаж чего стоит!
   - Да, уж, - подтвердил второй боец, что пришёл вместе с казахом. Он при этом почесал лоб, и все рассмеялись, когда он добавил что-то по-чеченски. В общем, было понятно, что он чуть не расшиб голову в этом блиндаже.
   - Будем копать блиндаж? - спросил Муса рыжего.
   - Обязательно, - ответил казах, и они сразу же пошли искать место для блиндажа.
   Отошли метров на пятьдесят в сторону леса. Потом подошли поближе, поводили руками в разные стороны и вернулись.
   Виктор, - обратился ко мне рыжий, - умеешь держать в руках лопату?
   - Умею.
   - Будем копать блиндаж, - сказал он. - Пошли.
   Мы подошли к тому месту, где они с Мусой двигали руками. Здесь был небольшой обрыв. Сверху чернозём едва прикрывает камни. Слой камней около метра, а ниже - глинистый песок. Нужно было углубиться в песок под камни и сделать там большую нишу.
   План выглядел бы разумным, если бы Муса с рыжим учли направление, с которого нас будут обстреливать. А направление обстрела как раз совпадало со входом в нишу.
   - Сделаем нишу - закроем отверстие брёвнами и землёй, - подумав сказал рыжий. - А вход сделаем...
   Я молчал. Вход пришлось бы делать на самой горке. Хуже не придумаешь. Мы с рыжим взглянули друг на друга и рассмеялись.
   - Ладно, - сказал, наконец, он, - давай хотя бы пока сделаем нишу. Хоть какое-то укрытие от самолётов. С этим я был полностью согласен. И снова всё было хорошо, пока я не начал копать. Каменный свод осыпался. Попробовал копать ниже свода - стала осыпаться глина. Всё же мне удалось углубиться под камни метра на три. Грунт был лёгкий. Получилось убежище на 5 - 6 человек. Вот только сидеть в этом убежище страшновато. А вдруг обвалится?! Я попробовал завести с Мусой разговор о том, чтобы укрепить свод блиндажа сваями. Муса на это не отреагировал. На следующее утро мы с Длинным пилили дрова. Кузьмина оттирала соляркой патроны от ржавчины. Появился рыжий казах. Походил возле вырытого мною блиндажа, а потом взял топор и укрепил вход сваями. Подошёл ко мне.
   - Как ты думаешь, выдержит? - спросил он.
   - Нет, - однозначно ответил я.
   - Я тоже так думаю, - он на пару секунд замолчал. - И всё же нам необходимо укрытие.
   Не прошло и получаса, как над головами появились фронтовые бомбардировщики Су-24. Они шли парой, не перестраивались, не пикировали, а просто отбомбились с высоты в триста метров из горизонтального полёта.
   Бомба отделилась, и под брюхом самолётов появился дымок пиропатронов, отстреливших бомбы. Через секунду раздался звук отстрела, двойной, но почти слившийся в один. Потом мы с открытыми ртами наблюдали, как эти пятидесятикилограммовые бомбы пикируют к земле. Они летели на излучину реки. От нас она была скрыта кустарником и находилась на расстоянии около километра.
   Я не скажу, что сильно ухнуло. Не было и сполоха пламени. Лишь заметил ствол большого дерева, который подбросило над лесом и повернуло в воздухе кроной вниз. Мне показалось, что даже земля не дрогнула. Только потом над лесом поднялись два клуба серого дыма, который быстро рассеялся.
   - Там никого нет, - сказал рыжий. - Зря стараются. - Вон, - он показал на восточную часть вершины горы, - туда нужно было кидать бомбы. Ребята молодцы. Молчат, не выдают себя.
   А фронтовые бомбардировщики сделали круг и пошли на второй заход.
   - Все в блиндаж! - заорал Муса и первым побежал туда.
   В это время Света и Александр Михайлович были пристёгнуты в доме. За Мусой побежал к блиндажу и напарник рыжего.
   - Стойте, - закричал им казах, не нас же бомбят.
   - А вдруг как раз сейчас - нас? - Муса был уже у входа в блиндаж, но внутрь не полез.
   - Нельзя там прятаться, - крикнул рыжий. - Крыша не выдержит.
   - Выдержит-мыдержит, - заворчал Муса и недоверчиво заглянул внутрь. - Всё нормально, я отвечаю за прочность. Я местный и знаю точно, что выдержит.
   Внимание всех отвлёк звук выстрела. Это был миномёт. А с горы, именно с того места, на которое указывал рыжий, по самолётам трассером ударил пулемёт. Ведущий сразу же отвалил в сторону, а ведомый сбросил бомбу. Она взорвалась значительно ближе к нам. Земля дрогнула. Муса подпрыгнул и отскочил в сторону от блиндажа. Собственно, блиндажа не было. Свод рухнул и строение превратилось в большую яму.
   Ведущий пары зашёл с севера и ударил по вершине горы ракетами. Через несколько секунд после взрыва пулемёт заработал снова. Ведомый бомбардировщик повторил маневр ведущего и ещё две ракеты ударили по вершине. На этот раз пулемёт не смолкал ни на секунду и всё время стрелял по самолёту.
   С этого момента испарились все наши надежды на спокойствие. Война наступала нам на пятки.
   Каждые десять минут с горы стрелял миномёт. Видимо, кто-то корректировал его наводку. Со стороны горы на востоке, за руслом реки работала артиллерия. Иногда снаряды ложились у реки напротив нашего домика.
   Муса решил устроить нам баню. В смысле - помывку. При таком артобстреле это выглядело странным только на первый взгляд. Рано утром к нему приходил единственный, оставшийся здесь, местный житель. Мужчина, лет под пятьдесят. Они говорили долго. Торговались. Мужчина поглядывал на Кузьмину, которая мыла патроны. Он ушёл примерно через час, причём по его виду можно было понять, что он с Мусой договорился.
   Рыжий казах был против того, чтобы мы пошли в баню к этому чеченцу. Но Муса нашёл предлог. Нужно было отнести аккумулятор от ЗИЛа к боевикам, которые жили в домах напротив дома того чеченца. Это километра полтора вниз по дороге. Конечно, аккумулятор пришлось нести мне. Нельзя сказать, что я сильно обрадовался этому, но к тому времени руки мои покрылись цыпками, и в баню хотелось, конечно.
   Муса хитрил. Оказалось, что тот чеченец пообещал Мусе сахар и махорку. Против этого рыжий тоже возразить не мог.
   - Только не надо идти всем вместе, - предупредил он. - Федералами хорошо просматривается вся эта дорога.
   Аккумулятор даже в рюкзаке за спиной был неподъёмной для меня ношей. Сопровождал меня длинный боевик с винтовкой. Мы шли медленно. Аккумулятор перекатывался по спине и норовил опрокинуть назад. Попытки взвалить его на плечо не увенчались успехом. На полпути рюкзак прорвался. Пришлось нести аккумулятор на руках.
   Во время одной из остановок нас обогнали Муса с Кузьминой.
   - Света, вы куда? - спросил я.
   - Стирать бельё, - ответила она. - Может быть, удастся и помыться.
   Этот аккумулятор меня измочалил. Вот уже Муса возвращается в наш дом на горке. Вот он ведет Длинного, а я всё тащу.
   Артиллерийский обстрел усилился. Приходилось при каждом свисте снаряда бросать неудобную ношу и ложиться на землю. Только через полтора часа, измученный, я вошёл в дом, где нас якобы ждала баня. Никакой бани не было. Мужик, правда, предложил моему охраннику чаю, но какой там чай, если над крышей свистят снаряды. И неизвестно, взорвется он у реки, или прямо в доме.
   Света стирала бельё в сенях. В том числе и мою рубашку. Она сама предлагала постирать для меня. Длинному - никогда не предлагала. Я оценивал шансы помыться, как нулевые. Воды было мало.
   - Витя, - тихонечко обратилась ко мне Кузьмина, - Муса хочет продать меня хозяину этого дома. Он говорит, поживёшь здесь несколько дней, а потом всё равно будем перебираться на другое место.
   - Зачем ему это нужно? - бестолково спросил я.
   - Ты что? Дурак?! Не знаешь зачем?
   Может быть, тогда я впервые ощутил слабость своего положения. По сути дела, Кузьмина обращалась ко мне за помощью, а ведь я ничего не мог сделать. Я такой же раб, как и она. Уж если Муса задумал приторговать Кузьминой, как наложницей, оставляя её с мужиком, то я ведь никак не могу на него воздействовать. Разве что призвать к совести, что, натурально, смешно...
   Разыгралась вот такая немая сцена, и всё же я нашёлся:
   - Я знаю, что мусульмане не могут силой принудить женщину к сожительству, - сказал я, хотя очень сомневался в своих же словах.
   - Так ведь я-то не мусульманка, - возражала Кузьмина. - Может быть, по отношению ко мне он будет вести себя, как обыкновенный голодный самец?!
   В это время зашёл сам самец - хозяин дома. Он с вожделением смотрел на Кузьмину.
   - Все мужчины - за стол, - сказал он мне.
   Я пошёл в комнату, а он остался в сенях. Факт продажи Кузьминой подтверждался и двумя мешками у выхода. Мешок с сахаром и мешок с мукой. Столько стоила Кузьмина на несколько дней. Я наблюдал за Мусой. Муса сомневался, всё ли правильно он делает? Этот вопрос был написан у него на морде. Неизвестно, чем бы это всё закончилось, если бы не взрыв снаряда прямо в огороде. Муса и хозяин выскочили во двор. Потом долго о чём-то спорили. Наконец, Муса велел мне починить сапоги хозяина. Пока я чинил, Кузьмина перестирала всё бельё и нам, и хозяину, а Терентьев всё же смог помыться.
   Уходили мы все вместе. Муса испугался оставлять Кузьмину. А вдруг разбомбят? Что он тогда скажет боевикам, рассчитывающим на выкуп в полтора миллиона долларов? С собой мы забрали только полмешка сахару и пакет с махоркой. Скорее всего, это была цена моей работы по починке сапог.
   Махорку Муса отдал мне, но не успел я обрадоваться, отобрал половину. Вторую половину забрал казах. Он сам не курил, но курили его бойцы и он извинился за то, что я остался без табака.
   - Возьмёшь у Мусы, - сказал он.
   - Раз уж ты у него не взял, - возразил я, - то мне он вообще ничего не даст.
   Рыжий почесал затылок, поделил махорку на четыре равные части и одну часть отдал мне.
   - Так будет честно, - сказал он. - Вас четверо, курящих. Пусть будет всем поровну.
   Этот парень и не вспомнил о том, что я пленный. Спасибо ему за это.
   Теперь по горе не работали фронтовые бомбардировщики. Гору обстреливали ракетами штурмовики. Пулемёт с горы яростно огрызался. Миномёт тоже продолжал стрелять. Как только самолёты улетали, включалась артиллерия. Они чётко координировали свои действия: не дай бог сбить свой же самолёт. Чуть замолкала артиллерия - жди самолётов, которые тут же и появлялись. Видимо, эта гора сильно досаждала федеральным войскам. После очередной смены на горе возвращался рыжий. Мы с Длинным пилили дрова. Он подошёл к нам.
   - Вы, мужики, перейдите пилить вон туда, - он указал на низину между домом и туалетом. - Федералы на восточной горе. Нам нужен окоп.
   - А как ты, казах, оказался на этой войне, - спросил я его.
   - У меня папа казах, - ответил он. - Мама - чеченка. Я работал на заводе. Завод остановился. Нас не уволили, но и не платили.
   - Значит, приехал заработать? - спросил Терентьев.
   - Нет, по убеждению, - ответил он. - Я верующий. Здесь воюют мусульмане за свою землю.
   - Ты не разочарован? - спросил я его.
   Судя по тому, как он задумался, я понял, что этот вопрос волнует и его.
   - Не знаю, - сказал он тихо. - Ещё не решил и врать не буду. Но у меня здесь друзья. Я должен им помочь. Они на меня рассчитывают.
   Весь следующий день рыжий был на позициях. Целый день самолёты пара за парой обстреливали ракетами гору, но тщетно: пулемёт работал, миномёт ухал, а я копал окоп. Метр, на шесть, на полтора в глубину. За три часа окоп был готов. Ещё два часа потребовалось на его маскировку ветвями деревьев. В это время и Кузьмина, и Терентьев уже сидели в нём со своими делами. Пули над головами посвистывали и мы к ним начали привыкать. Перестрелка велась где-то близко, в долине речки, примерно в километре от нас. Мы были сильно обеспокоены тем, что никто из командиров не появляется. Шёл седьмой день нашего пребывания там.
   Ближе к вечеру, когда я пошёл за водой, около нашего домика остановился джип. Из него вышел Кюри Ирисханов. Я с надеждой смотрел на него.
   - Не унывай, Виктор, - крикнул он мне. - Мы вас тут не оставим на растерзание федералам.
   Надо сказать, что нам постоянно внушали, что если нас захватят российские войска, то обязательно расстреляют. Мы делали вид, что верим, внимаем и живыми русским не сдадимся. Потом смеялись над этим, конечно.
   Кюри о чём-то переговорил с Мусой и уехал. Когда же я пошёл за водой ещё раз вместе с Селимом, который меня сопровождал, из кустов вышел рыжий. Голова в крови, несет на себе товарища, который едва ворочает языком. Он тоже был весь в крови.
   - Говорил я ему, дураку, - рассказывал казах, - сиди в блиндаже. Я-то уже опытный, знаю, когда убегать от пулемёта, если самолёт зашёл для атаки ракетами. А этот! - он легонько ткнул раненого, - герой, мать твою... Стрелял до последнего, а потом неспешно так, пошёл к блиндажу. Я ему кричу: "Быстрей, болван!" А тут ракета как шарахнет! Вот - результат, - он показал на раненого.
   - Тебе и самому досталось, - сказал я, заметив у него глубокий шрам на лбу.
   - Это ерунда, - сказал рыжий, вытирая кровь. - Надо вызывать санитарную машину. Я этого фраера дальше не потащу.
   Мы с Селимом помогли дотащить раненого до дома. Санитарка приехала удивительно быстро. Раненого увезли. Уже примерно час гору утюжила артиллерия, и не было ни одного самолёта. Неужели авиация оказалась бессильна? Но не успел я об этом подумать, как воцарилось затишье и появился самолет с севера. Штурмовик Су-24. На горе заработал пулемёт. Штурмовик шёл очень низко и первую атаку ракетами произвёл с ходу. Это очень трудно - с ходу, да ещё против солнца!
   Второй заход - с юга, со стороны солнца. И опять неудача, пулемёт не прекращая, стрелял по штурмовику. Ещё один заход. Теперь, когда у штурмовика закончились ракеты, по пулемёту глухо заурчала скорострельная пушка. Она изрыгала пламя, а пулемёт работал по самолёту. Пулемётчик не покидал своей позиции.
   Я заметил, что штурмовик стрелял до последней возможности. Надо уже выводить из пикирования! Пилот с такой силой вытаскивал самолёт, что с консолей крыла срывались белые струи турбулентности. В нижней точке траектории я не видел штурмовик за кустарником. Так низко он выходил из пикирования. И снова заход со стороны солнца. Урчание пушки, треск пулемёта с горы, аварийный вывод из пикирования в боевой разворот и новый заход. Так работают асы. Никак не меньше командира полка. Вот как достал этот пулемёт! Только с седьмого захода пулемёт смолк. Летчик зашёл в восьмой раз, но пулемёта уже не было. Короткая очередь из пушек и вывод из пикирования в вертикальную свечу, двойная вертикальная бочка и самолёт скрылся в облаках. Высокий класс! Я был горд за наших лётчиков.
   От моджахеда-смертника и пулемёта ничего не осталось. Собирали по кускам. Всё было перемолото. Этот же штурмовик уничтожил и миномёт. В тот вечер боевики покинули гору.
   Утром, около девяти часов, почти над нами появились три вертолёта Ми-24 - "крокодилы". Они встали в круг над излучиной реки.
   Насколько я догадывался, именно там были последние позиции моджахедов Кюри Ирисханова. Наверняка там сейчас были и Умар, и рыжий казах.
   Иногда один из вертолётов долетал до нашего домика. Когда я ходил за водой, приходилось от "крокодилов" прятаться. Для этого ни в коем случае нельзя ложиться на землю. Силуэт человека будет только лучше просматриваться сверху. Лучше прислониться к дереву или присесть рядом с ним. В первом случае вы будете выглядеть сверху, как часть ствола. Во втором, как пенёк. Если второй способ для вас оскорбителен, выбирайте первый.
   Каждые полчаса вертолёты менялись. Иногда летала пара, иногда - три. Изредка вертолёты постреливали, заметив что-то на земле. По всем канонам военной науки готовилась высадка десанта. А самым вероятным местом для высадки должна была стать гора, на которой совсем недавно стояли пулемёт и миномёт. Та самая, за которую велась ожесточённая борьба. Вершина была ключом к контролю над огромным участком местности.
   Вертолёты летали до вечера. Вечером начался массированный налёт на Шар-Аргун и близлежащие сёла. Самолёты заходили вдоль долины Аргуна с востока и обстреливали село ракетами. Западнее Шар-Аргуна в пятнадцати километрах от нас было ещё одно село. Там штурмовики работали с юго-востока. Если в Шар-Аргуне по самолётам никто не стрелял, или этого не было заметно, то в дальнем селе работали две пулемётные точки. Трассеры снарядов были отчётливо видны в вечернем небе.
   Когда стало смеркаться, над Шар-Аргуном поднялось огромное облако из дыма и пыли. Изнутри оно подсвечивалось пожарами и выглядело зловеще. Самолеты влетали прямо в это облако. Что видели пилоты на земле, по каким работали целям, для меня до сих пор остаётся загадкой. Этот налёт на Шар-Аргун выглядел не боевой операцией, но актом устрашения и наказания.
   Всю ночь над нами летали самолёты и, как только они улетали, начинался артобстрел. Мы молили бога о том, чтобы наш домик не стал целью для штурмовиков или артиллерии. К этому времени было уже известно, что один из артиллерийских снарядов попал в дом чеченца, который так хотел заполучить Кузьмину. Чеченец погиб. Одна ракета разрушила роскошный особняк, в котором была база части отряда Кюри Ирисханова. О потерях в отряде никто не говорил. Значит, обошлось. Скорее всего, в это время весь отряд был на позициях, но сидел там тихо, не обнаруживая себя бесполезной стрельбой по бронированным вертолётам.
   Утром "крокодилы" продолжали летать. Они, как мне показалось, просто для устрашения стреляли по лесу на склонах южной горы. Мы сидели в окопе. Довольно часто над головой посвистывали шальные пули. Иногда нам на головы падали веточки деревьев маскировки, перебитые ими.
   Вместе с Ми-24 дважды прилетали транспортные вертолёты Ми-8. При этом "крокодилы" вели себя, как верные собаки вокруг хозяина, не прекращая стрельбу ни на минуту. Они все вместе вставали в круг, делали несколько облётов горы и уходили.
   Около пяти часов вечера снова в сопровождении "крокодилов" появился транспортный вертолёт. На этот раз он сразу же зашёл на посадку и завис над вершиной горы. На самом деле за кронами деревьев на вершине горы я не видел, сел он, или завис, но судя по тому, что вертолёт не снижал скорости вращения несущего винта, об этом можно было догадаться.
   Вертолёт провисел так не более одной минуты. Потом резко добавил обороты и ушёл вверх с левым креном. Всё это время три Ми-24 прикрывали посадку непрерывным огнём из пушек во все стороны. Теперь высадка десанта на вершину стратегической горы стала очевидным фактом. От этой вершины до нашего окопа было не больше километра. Для снайпера - нет ничто. Нам не верилось, что вон там наши родные русские парни. Но как преодолеть этот километр?!
   Муса вдруг срочно погнал меня за водой.
   - Давай быстрее, - подгонял он, - пока десант не разобрался по позициям. Пока они еще там устраиваются.
   Действительно, едва мы вернулись, с вершины раздался выстрел и над нашим домиком, да и над всей округой, повисла осветительная ракета. Десант начал контролировать территорию.
   Эта ночь, подсвеченная ракетами, была, возможно, самой тяжёлой для нас. Мы прекрасно понимали, что наш домик для десанта, как на ладони. Рядом с ним окоп, пусть даже и замаскированный. Достаточно одной пулемётной очереди, чтобы пробить саманные стены, за которыми сидели мы, закованные в наручники.
   А утром снова появились вертолеты и начали круговой облёт излучины реки. К полудню прилетел транспортный и стал заходить для посадки на вершину горы. Мы с Терентьевым пилили дрова и поэтому видели, что происходит. Из леса на склоне в сторону подлетающего вертолёта выстрелил гранатомёт, но граната прошла мимо. Второй выстрел из гранатомёта пришёлся в дерево. Я хорошо видел место, откуда стреляли. Стреляли со склона горы. До вершины, до позиций десанта - не более ста метров. Вот, оказывается, где затаились боевики Кюри Ирисханова.
   Третий выстрел. Граната попадает в вертолёт. Он накренился и упал. Что стало с вертолётом, мы не видели за кронами деревьев, но взрыва не было.
   Обстановка резко изменилась. Три Ми-24 сразу же начали обстреливать склон горы, с которого стрелял гранатомёт. Между десантом и боевиками завязался бой. Я мог представить себе, что сейчас творится на горе. Десантники из первого отряда пытаются вытащить товарищей из горящего вертолёта. При этом надо отбивать атаку боевиков.
   По моджахедам вёлся огонь и с противоположной стороны ущелья Аргуна. Не прошло и получаса, как по одному, по двое, из леса стали появляться боевики и уходить в сторону своего расположения. Муса подбегал к ним, расспрашивал и чесал "репу". Муса не знал что делать. Через час-полтора здесь могут быть федеральные войска, а у него трое пленных сидят в окопе.
   - Муса, - обратилась к нему Кузьмина, - давай уйдём, пока не поздно.
   - Куда мы можем уйти? - спрашивал Муса скорее по-доброму, нежели, желая превратить вопрос в риторический.
   - Муса, - говорил ему я, - вон, видишь, пещеры в горе? Давай спрячемся в одной из них. Пересидим, а потом уйдём.
   - Все эти пещеры давно заняты местным населением, - говорил Муса, - а вести вас сейчас в горы я не могу. Вы не готовы к этому. Вон спросите у Виктора, что такое горы. Он расскажет.
   - С горами мы справимся, Муса, - возражал я, - а здесь точно прибьют, если не уйдём.
   И вдруг, я получил удар в ухо. От Мусы. С досады. Вот сволочь безмозглая! На этом диалог закончился. К тому же Муса заставил нас снова пилить дрова. Мы это делали, встав на колени, потому что пули так и свистели вокруг. Я видел, как под прикрытием двух "крокодилов" на гору сел ещё один транспортный вертолёт. Видимо, доставили подкрепление и погрузили раненых. Не сбавляя оборотов, Ми-8 простоял на вершине не больше пяти минут и улетел. Потом этот вертолёт прилетал ещё два раза. К этому времени бой превратился в банальную перестрелку, а у нашего домика скопилось человек пятнадцать боевиков. Все были в камуфляже и с оружием. Невозможно было перепутать их с мирными жителями даже с вершины горы. Стоило десанту заметить эту картину, и мы были бы немедленно обстреляны. Но десанту было не до нас. Появились штурмовики, которые начали ракетами обстреливать подножие горы, только боевиков там уже не было. С позиций пришёл даже рыжий казах.
   - Всё, - сказал он, - я уходил последним. Федералы через час будут здесь.
  
  
  
  

Оценка: 7.10*18  Ваша оценка:

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023