Аннотация: Часть 4 из книги "Два Кавказа Виктора Петрова"
Продолжение
В комнате не было никакой мебели. Зато - море ковров. Они висели на стенах и лежали свёрнутыми в рулоны. Всего я насчитал их двенадцать. К двери не подходил. По-моему, её всегда держали закрытой. Из окна были видны надворные постройки. Между ними важно расхаживала кавказская овчарка. Цепь давала ей возможность гулять и под моим окном. В окно было видно и гору. Её обрывистый склон поднимался метров на сто пятьдесят прямо над речкой, шум которой я постоянно слышал. За надворными постройками до самой реки тянулось поле. До реки было не более двухсот метров. Только теперь я заметил, что гора, которая была видна из окна, и которую я ожидал увидеть на юге, на самом деле была на севере. Вот тут и понял, что вторую гору на своём пути так и не одолел, хотя и ходил по её вершине. Впрочем, теперь это было уже не важно.
Змеиный укус локализовался на ягодице в огромную шишку, величиной с куриное яйцо. Она не причиняла особых хлопот и не мешала сидеть. Я общался только с одним чеченцем. Он назвался Димой. Остальные заходили очень редко. Дима всегда был при пистолете. Внешне, сошёл бы за красивого русского парня. Он рассказал, что служил под Нижним Новгородом. В Арзамасе. Даже хотел переехать туда к своей невесте, но что-то у них там не сложилось.
Все мужчины и женщины, которых я увидел, были братьями и сёстрами. Этот дом принадлежал младшему из братьев - Диме. Остальные отстроились поблизости. Дом у реки, в который я не хотел идти ночью, принадлежал тоже этой семье.
Когда я невзначай спросил о высоте горы, что была видна из окна, Дима похвалился, что может забраться на самый верх за двадцать минут. Это он, конечно, приврал, но я заметил, что сказано это было не просто так. Меня пасли.
На четвёртый день пребывания в этом доме, явился старший из братьев.
- Сегодня я еду в город, - сказал он. - Пойду к "трём дуракам" и попытаюсь узнать всё о тебе. Если то, что ты говорил, правда, отвезём тебя туда, куда ты скажешь.
Я сильно сомневался в его искренности, но какая-то надежда всё же была. На всякий случай рассмотрел возможность побега. Шансы на успех не просматривались.
Весь день Дима не отходил от меня. Он рассказал, что в доме у моста есть их магазин. Вот только толку от того магазина - чуть. Работы в селе нет. Жить не на что. Половина жителей берут у них продукты в долг. Это ещё больше укрепляло в мысли, что меня продадут. Вечером пришёл старший брат.
- Всё нормально, - сказал он. - Завтра поедешь.
- Куда поеду? - спросил я.
- Мы передадим тебя соответствующим органам. Только ты сиди тихо. Не хватало, чтобы кто-нибудь из местных узнал, что я помогаю русским.
На следующее утро меня покормили и вывели во двор. Там вокруг серой "шестёрки" собрались все братья. Открыли багажник. Постелили туда матрац, кинули подушку.
- Полезай, - сказали мне. - Не гоже, чтобы тебя видели в селе. Так будет лучше.
Лежать в багажнике "шестёрки" оказалось довольно удобно. Сквозь щели можно было даже подсмотреть на улицу. Проехали через всё село, которое оказалось не маленьким. Останавливались в центре: было хорошо слышно, что вокруг много людей. По горной дороге ехали около получаса. Остановились среди гор. Братья вышли из машины. Я оставался в багажнике. Через несколько минут подъехала и остановилась рядом другая машина. Ещё через минуту открыли багажник. Я вылез.
Мы были высоко в горах. Дорога проходила над ущельем. Мне предложили пересесть в другую "шестёрку" на заднее сиденье. Рядом со мной слева сел хмурый чеченец с автоматом.
- Куда мы едем? - спросил я его.
Он не отвечал.
- К следователю? - снова спросил я.
- К следователю, - коротко ответил он.
Мы поехали. Когда появилась встречная машина, чеченец велел пригнуться. Я всё понял. Ничего хорошего эта поездка не предвещала. В лучшем случае меня продали другим хозяевам. В худшем - везут к тем же. Сердце сжалось, и я подумал: "Где же ты, бог? Почему не сделаешь так, чтобы я сейчас же умер?" Но бог был глух. Словно насмешку судьбы над собой я прочитал слово, написанное на резиновом коврике машины. Это было слово "SAMARA".
Из бардачка шофер достал для меня чёрную трикотажную шапочку и велел надеть. Я уже знал зачем. Надел и натянул на глаза.
- Пока можешь смотреть, - сказал мне охранник.
Мы спускались в долину и через полчаса въехали в посёлок городского типа. Может быть, это было Ведено. Мне велели пригнуться. Снова перед носом замаячили резиновые буквы слова "SAMARA". Следующий час я так и ехал, пригнувшись головой почти к полику машины. На шоссе было оживлённое движение. Наконец, въехали в какой-то двор. Меня вывели из машины и сразу же избили. Но по голове так ни разу и не попали. Я упал, сгруппировался и закрыл голову и лицо руками. Значит, я попал к прежним хозяевам. Били не долго, но пообещали, что будут бить ещё.
Зачем-то меня посадили в джип на заднее сиденье и тут же вытащили из другой дверцы. Крупный чеченец взял меня за руку, и я получил сильный удар ребром ладони по шее.
- Будешь знать, что от нас не убежишь, - сказал чеченец. - Мы тебе не хухры-мухры, а бывшая президентская гвардия.
- Что теперь будет со мной? - спросил я его, когда мы уже ехали.
- Не знаю, - отвечал он. - Это, как решат командиры. Светлана Ивановна Кузьмина сидела смирно и уже давно дома, а ты всё пробегал.
Скоро мы въехали во двор большого дома. Шофер повёл меня внутрь гаража. Это был классический автосервис с бетонными полами и подъёмником. Я все хорошо видел через трикотаж шапочки. Через дверной проём зашли в следующее помещение. Тут было много железок, тиски, слесарный стол. В углу, справа за дверью квадратная деревянная крышка люка. Рядом стоял человек, видимо, хозяин дома. Деревянную крышку он сдвинул в сторону, открыл вторую, железную, открыл замок на третьей железной крышке и показал рукой вниз.
- Давай.
- Полезай туда, - сказал мне водитель.
Я стал осторожно спускаться в подвал. Когда встал на бетонный пол, крышка захлопнулась. Загремел замок, закрыли вторую крышку и задвинули на место деревянную.
В подвале горел тусклый свет. Можно было стоять в полный рост. Бетонная коробка - четыре на четыре метра - с алюминиевым бидоном из-под молока в углу. В центре - топчан, а на нём сидит человек. Человек был похож на лесного гнома. Всё лицо его заросло чёрной щетиной.
- Ты кто? - спросил он.
Я тогда был так напуган обещаниями скорой расправы над собой, что подумал, что это чеченец, который сейчас позовёт остальных, и они начнут издеваться надо мною. Он заметил мой испуг и продолжал:
- Это хорошо, что тебя сюда посадили. Я здесь уже почти три месяца сижу один.
- За что тебя посадили? - спросил я.
- Требуют выкуп.
- Так ты заложник?
- Ну!
- И я такой же...
- Меня зовут Александром, - представился он.
- Я - Виктор.
- Есть хочешь?
- Нет.
- Тогда рассказывай.
Ну, я ему и изложил свою историю. Сашко рассказал о себе. Он из Украины. Черкасская область, село Тенки. Занимался тем, что выпекал хлеб для односельчан. Дело шло хорошо, но денег всё равно не хватало. Тогда он решил заняться ещё и бензином. А вокруг бензина - один криминал. Чтобы обеспечить себе поставку без посредников, приехал в Дагестан. Там его и похитили. Прямо в тапочках, в которых сейчас он сидит.
Вывезли в Чечню и посадили в глубокую земляную нору. Держали там неделю. Потом - сюда, в Бамут. Два раза Сашко давали возможность позвонить домой, чтобы там собирали деньги для выкупа. За него требовали сто тысяч долларов.
- Ты счастливчик, - сказал я. - За меня требуют полтора миллиона.
- Я уже два раза звонил домой, - продолжал Сашко. - Пока удалось собрать только тридцать две тысячи баксов. Что буду делать, когда приеду? Чем буду отдавать?
Чтобы позвонить домой, Сашко вывозили за несколько километров от Бамута. Скорее всего, это был телефон спутниковой связи. Потому и отвозили подальше, чтобы не обнаружить место.
- Я уже несколько раз говорил хозяину, чтобы позвал ребят. Пусть устроят мне ещё сеанс связи.
- А что это за ребята?
- Бандиты.
- Часто они сюда наведываются?
- Если бы часто! Не дозовёшься никого.
Это меня несколько успокоило. Встречаться с бандитами не хотелось.
Спать вдвоём на узком топчане было практически невозможно. Дырявое одеяло каждый во сне тянул на себя. Подушка одна. Мы старались спать по очереди. Кормили раз в день. Вечером хозяин открывал крышки, и внутрь опускалась кастрюля с горячим овощным или молочным супом, хлеб, чай, в кастрюле же, бутылка с водой. Лица хозяина дома мы так и не увидели. Только руку.
Раз в двое суток выдавалась пачка "Примы". Сашко потребовал прибавки сигарет, ведь теперь курильщиков стало двое. Но ничего не прибавили. Курили по половине сигареты не чаще, чем раз в полтора часа. Всё остальное время резались в "балду" и мечтали, как, освободившись, приедем в Самару и обязательно пойдём в ночной клуб "Экватор". Сам я был там только раз, и то на съёмках. Но в подвалах Чечни по-особому привлекает праздная роскошь. В "Экваторе" мы должны были заказать молочную лапшу, выкурить по "Приме" и сыграть в "балду". Не смотря на то, что Сашко был украинцем, в "балду" он играл великолепно.
"Балда" - это такая игра, когда расчерчивается таблица, пять на пять клеток, в центре пишется исходное слово, а дальше каждый из игроков, поочерёдно, приписывает к нему по одной букве. Так приписывает, чтобы образовалось новое слово. Количество букв в этом новом слове и есть количество очков за один ход.
Мы играли с Сашко на равных. Чертили клеточки на пустых пачках, на обрывках газет, на спичечной коробке. Иногда Сашко жульничал и вставлял украинские слова. Тогда я вставлял научные.
Свет в подвале, как правило, горел целые сутки. Отключался только тогда, когда не было электричества во всём Бамуте. Дневной свет мы не видели. В верхней части стены, под потолком, было круглое отверстие отдушины. Но оно было не прямым. Дневной свет доходил только до середины трубы. Дальше - она изгибалась. До нас доносились уличные звуки. Они состояли, в основном, из блеяния овец, мычания коров и шума двигателя изредка проезжавшей машины.
На пятый день сидения в подвале Сашко произвёл операцию на моей ягодице. Он извлёк из раны крупный шарик локализованной болезни. В ягодице образовалась значительная вмятина. Так я стал здоров.
На следующий день у нас переполнилась параша. Хозяин вызвал ребят из продающей нас бригады. Ночью, под проливным дождём, под дулами пистолетов и автоматов, обливаясь потом, да ещё и содержимым параши, мы выносили её во двор. Опорожнили прямо на огороде. Тогда нам удалось увидеть, что отдушина подвала выходит во двор под корыто для водопоя скота. Впрочем, это была бесполезная информация. Еще я заметил высоковольтную вышку в ста метрах от дома и станок-качалку нефтяной скважины, который мелькнул в свете фар проезжавшей мимо него машины.
Утром следующего дня мы проснулись от ударов грома. В течение нескольких минут поняли, что это не гром. Это работала военная штурмовая авиация. Бомбили часто и много. После одного из взрывов погас свет. В этот день еды нам никто не принёс.
Ночью свет снова загорелся. Рано утром пришёл хозяин дома. Вернее, появилась его рука. Рука доложила, что бомбят нефтяные скважины. Около девяти утра бомбёжки возобновились с новой силой. Штурмовики заходили на цель каждую минуту. Во дворе наверху мы услышали плач и причитания женщин. Гремели какие-то ящики. Как потом выяснилось, хозяин эвакуировал семью.
И опять двое суток нас никто не кормил. На третьи сутки хозяин всё же вернулся и сунул нам кастрюлю с горячими, но кислыми щами. Я щи есть не стал. Сашко попробовал хлебать.
А на следующий день, когда закончилась вторая неделя моего сидения в подвале, мы услышали, как во двор дома въехала машина. Сашко совершенно точно определил по звуку джип братвы. Улыбчивый чеченец заглянул к нам и сказал:
- Ну, что, ребята, хватит сидеть. Надевайте свои шапочки и выходите.
Мы натянули шапочки на глаза и полезли из подвала. Сели в джип на заднее сиденье. Нас сковали вместе одними наручниками. Меня - за левую руку, Сашко - за правую. Вез нас один только шофёр. Тот самый, улыбчивый.
- Вот сейчас отвезём вас на границу, - говорил он, - дадим денег, чтобы до дому доехали - и до свидания.
При этом он сунул нам по пятьсот рублей.
- Там ещё дадут, - сказал он. - Это вам на мороженое.
Вот этого мы совершенно не ожидали услышать. Но, конечно, сдержанно обрадовались. Надежда. Она протискивается в нас через любую лазейку и покидает с последним вздохом.
- А как же мы поедем без документов? - спросил Сашко.
- Документы? - удивленно откликнулся шофер. - А вот мы сейчас и едем за вашими документами.
- Что же такое случилось, что вы нас отпускаете? - спросил я.
- Война, - коротко и весело ответил чеченец. - Видишь, война началась. Конец нашему бизнесу. Кто теперь, кроме нас, будет воевать?
С шоссе мы съехали в поле и остановились возле большого стога сена. Ждали кого-то. Шофер врубил нам на полную катушку музыку. Нельзя сказать, что я скучал по дешёвому шансону и попсе, но оказалось, что это приятно. Не музыка приятна. Приятно приобщение к цивилизации. Пока мы там стояли, шофёр разрешил снять шапочки и дал нам по апельсину. Бандиты и в войну хорошо живут.
Скоро шофёр что-то усмотрел на дороге. Мы заехали в село, что прижалось домами к трассе. Постояли немного на обочине. В машину сел хмурый боевик. Я сразу узнал его. Он охранял нас с Кузьминой в самый первый день, в Грозном, когда мы еще не знали, что уже пленники.
Ехали около часа по оживлённому шоссе. Потом въехали в большое село. Остановились около одного из домов. Меня отстегнули от Сашко и увели во двор. Мы даже не попрощались. Сашко увезли дальше. А меня завели в дом, посадили на пол у какой-то кровати, сняли шапочку и дали полную чашку чёрного мелкого винограда. Жест был не царский. Этот виноград оплетал все дворы Чечни.
Боевик - хозяин дома - собирал автомат в дальнем углу комнаты у окна.
- Ты, Виктор, - говорил он, - молчи, что сбежал от Мусы. Мы тоже будем молчать. А то ребята осерчают, и будет плохо.
Я утвердительно кивал в ответ. Такое положение меня очень устраивало. Через полчаса вывели во двор и посадили под навесом. Вокруг ходили люди, клацали оружием, поглядывали на меня.
Во двор вошёл полевой командир. Это было сразу видно, что он - командир. Аккуратный, подтянутый, со "Стечкиным" через плечо. Это был Кюри Ирисханов, он же Кюри Самашкинский - командир бывшей президентской гвардии Джохара Дудаева. Он взглянул на меня, улыбнулся и сказал по-русски:
- Одеть для перевозки. И дайте ему в руки автомат.
Вместо шапочки мне на голову надели войсковую панаму. Дали автомат без рожка и посадили в машину. Ехали очень не долго. Всего пару кварталов. Машина остановилась у одного из частных домов. Рядом были и двухэтажные. Мы вошли во двор.
- По двору пройдёшь с автоматом, - говорили мне сзади. - Войдёшь в дом - поставишь автомат справа.
Я всё так и сделал. Войдя в дом, я увидел пятерых боевиков. Все они улыбались.
- Виктор, - спросил один их них, - хочешь сюрприз?
Я только пожал плечами. В этот момент из комнаты напротив вышла Светлана Кузьмина. Она значительно похудела. В мусульманском платочке, в длинной юбке и без макияжа она выглядела печально. Видимо, не менее печально выглядел и я. Мы обнялись. Это была грустная встреча. Улыбаться не хотелось. Шёл сотый день нашего чеченского плена.
Маленькая комнатка, в которой нас держали, была тёмной. Единственное окно в ней выходило на кухню. Под окном батарея отопления, к трубе которой я был пристёгнут наручниками со стальным полуметровым тросом. Таким же приспособлением Света была пристёгнута к кровати. У меня кровати не было. Был только матрац и подушка на полу у батареи.
В доме, особенно вечером, собирался народ. Боевики сидели, разговаривали, молились, слушали музыку. Особенно часто - Алсу. Ах, как они любили свою землячку! "В тот день, когда ты мне приснился, я всё придумала сама. На землю тихо опустилась зима". Слова и мелодия этой песни проели мозги. С периодичностью в полчаса боевики отыскивали её на кассете и слушали. Света рассказала мне о своих злоключениях за эти сто дней.
Её привезли в один из одиноко стоящих домов на окраине Самашек. Первым перед нею во всём чёрном и в чёрной маске предстал Лечо Хромой. Он стращал её, и пристегнул к себе на ночь наручниками. Склонял к сожительству, но, получив решительный отказ, сказал, что она обязана таким образом обслуживать всех боевиков.
Рассказала, как в первый раз возили её помыться на речку. Ночью. Как и чем кормили. К этому времени она еще ни разу не позвонила домой, хотя у боевиков была прямая заинтересованность дать ей возможность позвонить. Как потом выяснилось, они специально тянули время, чтобы родственники заложников дозрели.
Первый человек, которого я сразу запомнил, был Анчик. Скорее всего, это имя уменьшительное. Но так его звали все. Анчику около восемнадцати лет. Он закончил школу. Младший брат в семье. Добродушный, простой, отзывчивый. Принёс мне новую одежду. Новую - в смысле, для меня. Поношенную, конечно. Клетчатая рубашка удивительным образом прошла со мною все злоключения: и завшивливание, и выбрасывание, и даже сожжение.
Сам Анчик в этом доме не жил. Но это был старый дом его родителей, а значит, по праву младшего брата, его владельцем становился Анчик. Остальные братья должны были сами строить себе дома.
Мы питались после того, как поедят все боевики. За тем же столом. На время приёма пищи наручники с нас снимали.
Среди охранников особенно досаждал нам Зуб. Это кличка. Зуб кололся наркотиками или курил. Во всяком случае, пьян он бывал часто, а вот запаха спиртного от него не было. В свою смену он часто уводил Кузьмину в другую комнату и о чём-то там они говорили. Со мною Зуб разбирался на месте. Стал выспрашивать о моей наколке на левом запястье. Теперь, когда она не была скрыта часами, не заметить её было невозможно. Пришлось придумывать новое значение для аббревиатуры ВУ ВВС. Сказал, что служил в управлении связи военно-воздушных сил. Чтобы проверить мои познания в связи, Зуб принёс войсковую радиостанцию без аккумуляторов. Велел разобраться. Пришлось доказывать, что радиостанция без питания не сможет работать. Зуб приволок и аккумуляторы. Но всё это ему пришлось быстро унести, когда я рассказал о последствиях её включения на передачу. Принципы радиопеленгации Зуб усвоил за десять минут.
На самом деле эта радиостанция была не нужна боевикам. Они вовсю использовали портативные импортные радиостанции. Покончив с проверкой моих познаний в области связи, Зуб стал просто допрашивать. Ему это нравилось. Он на ходу придумывал байку о моей связи с ФСБ и развивал её, заставляя меня отвечать на совершенно нелепые вопросы. Дежурство Зуба становилось для нас пыткой. Правда, от меня он отстал после того, как один из боевиков вспомнил, что я бежал в горах от Мусы. К моему удивлению, это вызвало у всех, а особенно у Зуба реакцию уважения ко мне.
Зуба менял Саид. Саид был футболистом. Высокий и статный спортсмен очень любил пожрать. С каждым днём бомбёжки становились всё интенсивнее. Когда мы сидели на кухне перед окном, больше чем на половину закрытым бумагой, в щели был виден Сунженский хребет. С той стороны часто доносились звуки сброшенного с машины железного листа. Где-то там, у хребта, были и боевые позиции боевиков.
- Саид, - спрашивал я, - здесь до линии фронта не далеко?
- Да, километров пять, - отвечал он.
- А что будет, когда фронт дойдёт сюда.
- Для этого федералам надо взять хребет, а потом ещё переправиться через Сунжу, - говорил он. - А кто их пустит через Сунжу!?
Его восторгов относительно сил боевиков я не разделял, но об этом следовало молчать. Во всяком случае, я всё больше укреплялся в мнении о том, что мы находимся прямо в отряде, на базе, и, с точки зрения федеральных сил, подлежим уничтожению. Это не радовало.
Самолёты появлялись в небе постоянно. С раннего утра и до позднего вечера. Они работали и за хребтом, и по нему, и по ближайшим жилым кварталам. Взрывы всё чаще звучали совсем близко от нас.
Днем отряд собирался. Многие подгоняли под себя военную форму. Перешивали разгрузки московской фирмы. Пришивали дополнительные карманы для сдвоенных автоматных рожков. Прилаживали к форме шевроны "Президентская Гвардия Джохара Дудаева". Больше других хотел иметь форму Анчик. В силу того, что он был младшим братом, на войну его не брали.
Однажды мне пришлось попросить нитку с иголкой, чтобы зашить карман своей рубашки и дырку в брюках. Увидев, что я владею иглой, Саид попросил сшить ему чехол для фляжки. Я сшил ему чехол из военной панамы. Саид похвастался остальным. Посыпались новые заказы. Я шил и думал: правильно ли это? Ведь я обшиваю врага. Но врага вместе со мной обшивала и московская фирма, а ижевские оружейники поставляли автоматы. А как же самолёты, которые должны уничтожать вражеские базы, но не задевать при этом мирных жителей? Я считал себя мирным жителем, но мирно жить приходилось как раз на базе боевиков. Как лётчику поступать в этом случае? Война - дело гнусное. В этом хитросплетении парадоксов можно запросто запутаться, если забыть о главном. А главное - это выжить и бежать. В плане побега работа давала дополнительные преимущества: наручники снимались; само шитьё происходило на кухне, у окна - отсюда можно было видеть хоть что-то на улице. Одних только чехлов для фляжек я сшил штук двадцать.
Однажды пришёл Лечо Хромой и спросил меня, могу ли сделать ножны к кривой сабле. Сабля, длиною более метра, старая, с выщерблинами на металле. Но никакого задания мне Лечо так и не дал, но, между прочим, предупредил, что мне ещё не раз придётся встретиться с ним.
Самая большая работа была с формой для Анчика. Когда он одел ту, что ему выдали - старую форму старшего брата - Анчик в ней утонул. Начали ушивать. В это время многие боевики подходили ко мне со своими заданиями, но узнав, что я ушиваю форму Анчика, мгновенно и уважительно замолкали. Какое-то отношение к Анчику имел Шедеровский. Возможно, они были из одного тэйпа. Сам Шедеровский появлялся довольно часто, и каждый раз обещал, что скоро принесут телефон и нам удастся связаться с домом. Я спросил его как-то:
- О чём я должен буду говорить с женой?
- О выкупе, конечно, - говорил он. - Скажешь, что жив-здоров и пусть готовят полтора миллиона долларов.
- Но моей семье никогда не найти таких денег!
- Тогда звони не домой, а тем, у кого такие деньги есть.
- Может быть, всё-таки, - говорила Кузьмина, - вы согласитесь на условия Мукомолова? Он же уже сейчас предлагает за нас по 20 тысяч долларов.
- Нет, ребята, - отвечал Шедеровский, - "Стингер" стоит миллион двести тысяч долларов. Вы двое - это два "Стингера". На меньшее мы не пойдём.
Телефон принёс брат Анчика, боевик лет тридцати, такой же маленький и аккуратный. Радиотелефон работал от сети. Аккумуляторы его давно "сдохли". Номер был московский. То есть, никаких кодов для звонков в Москву набирать не нужно. Набрали московский телефон, названный Кузьминой, и передали ей трубку.
- Здравствуй Шувалова! Вы там что, ох.., не можете найти сраные три миллиона баксов!? Нас тут скоро разбомбят на х..!
Неожиданно связь прервалась. Отключили электричество в связи с бомбёжкой. Решили, что завтра сеанс связи повторим. Боевики побежали прятаться в подземный бункер. Мы попадали на пол. Когда взрывались ракеты "воздух-земля", ноги подпрыгивали. В это время с нами оставался только один охранник. Иван.
Больше позвонить ни разу не удалось. Электричества не было практически круглые сутки, а брат Анчика погиб по дороге в Назрань, куда эвакуировал семью. Во время переезда над дорогой появились штурмовики. Все выскочили из машин и попадали в кюветы. А он остался стоять на шоссе. Взрывом оторвало ногу. Пока везли в больницу, умер от потери крови.
Начало ноября. Иногда нам удаётся послушать радио. С ужасом узнаём количество боевых вылетов на Грозный. "Как же там выживают?" - думаем мы, не подозревая ещё, что сами находимся в Грозном. Вскоре бомбить стали и ночью.
Третьим в сменах охранников был Иван. Это кличка. На самом деле его звали Муслимом. Свою кличку он получил за ум и смекалку. Он был и самым образованным среди боевиков. Я заметил, что уже после первого разговора со мной, он стал провоцировать такие встречи. С удовольствием слушал рассказы об авиации и дельтапланеризме. Иван хотел поступить в авиационный институт. Школу к тому времени он уже закончил. Как и все боевики, верил в Аллаха и усердно молился. Во время бомбёжек он отстёгивал нам наручники. Это было весьма благородно с его стороны. Он говорил:
- Если вдруг в дом попадёт бомба, и он загорится, а тем более меня ранит или убьёт, вас некому будет отстёгивать и спасать. А так - хотя бы спасётесь сами.
Во время самых жестоких бомбёжек, когда все боевики прятались в бомбоубежище, он приходил к нам. Приходил даже тогда, когда дежурили другие. Их он отправлял в бункер, а сам отстёгивал нам наручники и оставался в доме.
Во многом за это я вечерами читал ему лекции о современном состоянии астрофизики. Он слушал их, как сказку.
Появился ещё один человек, интересующийся моими познаниями и умениями. Это был брат Кюри Ирисханова - командира президентской гвардии. Добродушный и простой он несколько раз делал замечания Зубу по поводу его обращения с нами. А потом просто стал дежурить вместо Зуба.
В ночь с пятого на шестое ноября мы почти не спали. Непрерывная бомбёжка. Самолёты заходят прямо на нас. Когда самолёт приближался, мы слышали, как по нему открывали огонь из автоматов и пулемётов где-то совсем близко.
Шестого ноября с нами был Саид. Он принёс с собой на дежурство несколько кур, которых поймал и обезглавил на улице. Саид сварил их. Когда кто-то из боевиков спросил, правильно ли он поступил, украв чужих кур, Саид ответил, что всё равно хозяева давно покинули дома и куры сдохнут от голода.
Кузьмина уже не первый день говорила боевикам о том, что нас надо перевести отсюда в другое место. Туда, где меньше бомбят. Но на эти её слова никто не обращал внимания. Только брат Кюри сказал, что сейчас они ищут место для нашей эвакуации, но дело это сложное - бомбят всю Чечню.
Седьмого ноября бомбёжка была особенно жестокой. Видимо, в честь праздника. К полудню пришёл брат Кюри и как только самолёт заходил на боевое пикирование, начинал запевать бравурные песни. Это он так старался поддержать нас. Прибежал Иван и сказал, что все дома в округе вот в таких - он показал что-то вроде стрелы из гвоздя - штучках. Что это запрещённое конвенцией оружие для уничтожения живой силы противника. Бомба, начинённая этими гвоздиками, взрывается метров за десять от земли. Нам стало совсем грустно.
На джипе приехал Шедеровский. Джип сразу же загнали во двор под навес, чтобы его труднее было обнаружить с воздуха. Часть машины всё же торчала из-под навеса. Это была потенциальная цель. Стало ещё страшнее. Но тут нам велели собираться. Собственно, собирать-то было нечего. Нас посадили на заднее сиденье джипа. Туда же сел младший Ирисханов. Кто-то сунул в руки Кузьминой приёмник. Шедеровский сел впереди, рядом с шофёром. Поехали, как только чуть затихла бомбёжка.
Только выезжая из города, я заметил перечёркнутую табличку "Грозный". В этот день на Грозный было сделано около трёхсот боевых вылетов.
Долго ехали в сторону гор. Только один раз, проезжая какой-то населённый пункт, машина остановилась за стеной двухэтажного дома. Появились самолеты. Как только налёт закончился, поехали дальше. В Шатое ракетой был разрушен мост. Долго стояли в очереди на переправу. А переправляли машины на ту сторону Аргуна по частям моста, упавшего в поток и досок, перекинутых между этими частями. На крутом подъёме с той стороны вытаскивали машины на руках. Тяжёлые грузовики вытаскивали лебёдкой и бульдозером с помощью троса. Наш джип перетащили руками. Ни мы, ни Шедеровский даже не вышли из машины.
Пошло предгорье. Ехали по ущелью не долго. Когда остановились, уже стемнело. Нам приказали уйти подальше от обочины. Кузьмина укуталась в одеяло. Тут было прохладно. Неподалёку в овражке шумел ручей. Шедеровский на джипе уехал. С нами остались Зуб и Ирисханов-младший.
Поздно ночью пришёл человек. Он повёл нас по тропинке в полной темноте. По хлипкому мостику перешли ручей. Чуть поднялись в гору и вошли в дом. Здесь нас уже ждали, покормили и пристегнули к кроватям. Разрешили послушать радио. Все новости мы узнавали по радио "Свобода". Тогда как раз начиналась эпопея с травлей собственного корреспондента "Свободы" Андрея Бабицкого. Но самые интересные и исчерпывающие репортажи были именно у него. Вот тут-то мы и узнали о количестве боевых вылетов на Грозный.
Ирисханов-младший сказал, что через два дня уедет, а охранять нас будет Зуб. Меньше всего нам хотелось именно этого.
Утром выяснилось, что дом, в котором мы находимся, стоит на краю села. Стены дома оказались такими тонкими, что с улицы были слышны все звуки. Ночью весь дом продувался насквозь, потому что сквозь щели в полу был виден подпол, который не был собственно подполом, а был пространством под домом, который стоял на сваях.
Моим местом была кровать у окна, закрытого бумагой. С улицы частенько доносились голоса людей, проходящих мимо. Скорее всего, они шли к дороге через тот самый мостик, что мы перешли ночью.
Хозяин дома - молодой и жадный парень по имени Селим. По дешёвке, на деньги, выделенные для нашего содержание, он купил мешок мелкой и гнилой картошки. Самые крупные плоды были едва больше грецкого ореха. Чистить картошку заставляли нас с Кузьминой. Как раз в это время начинались авианалёты. Как только услышим характерное увеличение частоты звука двигателей, радио выключаем, ложимся под кровати и прикрываем голову руками. Начинаем молиться про себя. Так легче пережить бомбёжку. Конечно, самолёты заходили не на нас, но мы-то об этом не знали, поэтому каждый заход определяли на свой счёт. Тем более, мы считали - и правильно считали - что в доме есть склад оружия и боеприпасов. А раз так, то этот дом - есть первая цель для уничтожения, если федеральные войска знают об этом. В общем, было страшно. Если во время бомбёжки мы были пристёгнуты к кроватям, то всё равно старались спрятаться под кровать. Было не удобно, но Зуб не отстёгивал наручников.
По ночам явных налётов штурмовиков на село не было. Высоко над нами проходили отдельные пары. Российский "Авакс" на базе Ил-76 был в небе практически постоянно, но очень высоко. Тогда я и понятия не имел, что одним из этих бортов мог командовать Валерка Каснер.
Основной проблемой для нас тогда были, конечно, самолёты. Вторая проблема - туалет. Его можно было посещать только в тёмное время суток или ранним утром. Таким образом, с раннего утра и до позднего вечера нужно было терпеть. Как ни странно, проблему решил Зуб. Он нашёл полуторалитровую пластиковую бутылку и предложил мне в неё справлять малую нужду. Для Кузьминой нашлась пол-литровая банка с крышкой.
Третья проблема - голод. Кормил нас Селим очень скудно. Но, как оказалось, не только нас. Селим умудрился плохо кормить и охраняющих нас боевиков.
К двадцатому ноября младший Ирисханов уехал. Его сменил Саид, который, если вы помните, очень любил поесть. На второй день его пребывания разразился скандал. Зуб и Саид поругались с Селимом до такой степени, что перестали есть дома.
Во время одного из налётов ракета угодила в корову. Она паслась метрах в ста от дома. Саид и Зуб пошли на разведку. Это они так называли свои прогулки. Взрыв так потряс дом, что он слегка покосился. Когда разведчики вернулись, они угостили нас какими-то плодами. Мне они не понравились терпким вкусом. В остальном - орехи фундук. Зуб с Саидом жаловались на скупость Селима и наворачивали эти орехи.
Надо сказать, что к этому времени мы уже научились кое-чему и, возможно, в плане пропитания жили лучше наших охранников.
К середине ноября в доме стало заметно холодать. До этого печка-буржуйка топилась только ночью, да и то в полсилы, чтобы искры из трубы не привлекали самолеты. Теперь я топил буржуйку и днём. Мешок с картошкой был у нас в комнате. Мелкую картошку я зарывал в угли и запекал. Потом мы с Кузьминой её тайно съедали. Селим строго отслеживал сколько мы берём сахару из сахарницы. Но открытый мешок с сахаром стоял рядом с кроватью Кузьминой. В сахаре мы тоже себе не отказывали.
Днём по полу было холодно ходить. А ходить нужно было много: и почистить картошку, и помельче наколоть дров - в комнату их по счёту приносил Селим - и выбрать из печки золу, и помыть полы.
Особенно на холод жаловалась Света. Обуться в свою обувь нельзя. По мусульманским обычаям дома в обуви не ходят. Я сшил ей тапочки. С цветочками. Но - белые. Мы тогда ещё посмеялись: не знак ли это нам?
Двадцать шестого ноября поздно вечером по радио "Свобода" мы услышали, что в Грузии освобождён из неволи Сашко. Я был просто рад. Кузьмина не знала Сашко, но и она порадовалась этому, как знаку. Знаку того, что всё-таки кого-то освобождают. Правда, когда я напомнил ей о том, что за него просили всего 40 тысяч долларов, Кузьмина снова пригорюнилась. Примерно тогда же мы узнали о счастливом побеге из плена человека, который был в рабстве девять лет. Попал он туда, правда, по пьянке. Сбежал случайно и шёл к людям шесть суток. А ведь в горах уже был снег. Не сладко ему пришлось.
Под новый год чеченская девочка сбежала из плена и через два дня пришла к людям. Это тоже из сообщений радио "Свобода". Такая информация значительно скрашивала нашу жизнь. Лучше сказать "наш плен". Какая уж это жизнь! Здесь, в предгорьях Кавказа, русскоговорящие радиостанции почти не прослушивались. Иногда удавалось поймать радиообмен федеральных войск, но понять что-либо было трудно в силу специфики. Однако однажды мы слушали, как где-то совсем рядом корректировали с земли ракетные пуски самолётов. И вот здесь нам понравилось поведение одного из пилотов. Разговор в эфире был таким:
- Я правильно понял? - раздражённо говорил пилот, - Площадь в центре села?
- Вы правильно заходили, - отвечал женский голос. - Площадь. На площади скопление боевиков.
- На площади женщины и дети, - возражал пилот. - Боевиков не наблюдаю.
- Мне лучше видно кто там, - утверждал женский голос.
- А я сверху видел даже кур. Могу сказать какого цвета какая, по каким дворам разбегались, - сурово отвечал пилот. - Цели не вижу. С вами закончил. Меняю цель.
Вот такой диалог почти дословно. Из рассказов боевиков я слышал, что у них существуют специальные команды по ликвидации таких точек наведения. Особенно жестоко они обращались с местными жителями, которые таким образом помогали федеральным войскам. А, по их рассказам, местных среди наводчиков было не мало.
Восьмое декабря 1999 года. Мне исполнилось 45 лет. Чистка картошки, авианалёты, мусульманский пост. Об этом можно поподробнее.
Мусульманский пост не предполагает ограничений в еде. Но есть можно только от захода солнца до рассвета. Точное время захода и рассвета определяется из календарей. В остальное время суток нельзя не только есть, но и пить, а тем более - курить.
Зуба и Саида уже не было. Нас охранял Селим и двое новых молодых охранников, которых мы не знали до этого. Селим предложил мне соблюдать пост вместе с ними. Я согласился. И правильно сделал. Ранним утром меня поднимали и давали как следует поесть. Сколько хочешь. По возможности, часть я оставлял Свете. Но это не всегда удавалось. Зная о том, что такое возможно, Селим следил за тем, чтобы я всё съедал сам.
Кузьмина завтракала значительно позже, но и тогда я мог тайно что-то сожрать. Сложнее было целый день не курить. Но и тут я приспособился: во время их молитвы я умудрялся поближе подсесть к печке и выдыхать прямо туда. Запаха не оставалось. Таких молитв днём было три, поэтому мне хватало. Зато вечером приносили полную миску супа или щей. И что-то ещё, что напрочь отсутствовало в нашем обычном рационе: блинчики, пышечки и всякая другая сладкая фигня. Короче говоря, их пост пошёл нам на пользу.
Ракета "земля-земля", запущенная с Капустина Яра, ударила по соседнему селу глубокой ночью. Взрыв был очень мощный. Все проснулись. А к вечеру следующего дня к нам привели Александра Михайловича Терентьева. Высокий, худой, но крепкий заложник 57 лет. Его взяли в марте 1999 года, когда он приехал в Чечню якобы с гуманитарной миссией: он добился проведения бесплатной операции на глаза чеченской девочке, пострадавшей при бомбёжке. Терентьев тогда за нею и приехал, а его взяли в заложники. Что за миссию он выполнял на самом деле, мы так и ее узнали, но в этом деле что-то было не чисто.
За Терентьева тоже требовали много. Полмиллиона долларов. Привели его наши же охранники. Как позже выяснится, нас они охраняли постольку, поскольку были членами одного отряда с нашим основным хозяином. Сами же были совладельцами Терентьева. До этого его держали в подвале дома того самого села, куда угодила ракета. Это уже нам рассказывал Селим. Крыши с домов снесло напрочь. Дом с заложником сильно пострадал. Охранник Терентьева - Саламбек Бараев, который его и привел, рассказывал о том, как отец семейства собирал после взрыва своих детей:
- Первый живой? Живой. Сюда. Второй живой? Живой. Тоже сюда. Третий? Нет. Этого не берите. Мертвый...
Страшная такая картинка вырисовывалась. А дом в это время горел, и кто-то из детей сгорел заживо. Саламбек тогда смеялся над тем, что из двенадцати детей семеро выжили - и родителям хватит. Мы смотрели на него, как на идиота. Терентьева после бомбежки вывели первым. Он, хотя и был слегка контужен взрывом, практически не пострадал в своём бетонном убежище.
Вторым из новых охранников был Анзор. Бывший боксёр. Они с Саламбеком называли Терентьева Длинным.
- Длинный хитрый, - говорил Саламбек. - Он, как только его покормят, снова притворяется голодным и начинает упрашивать бабку испечь ему булочку. А поскольку печка от него недалеко, то лучшие булочки ворует прямо из печки.
Они с Анзором тогда много гадостей наговорили про Терентьева, но я не хотел принимать весь этот трёп за чистую монету.
В первые дни Александр Михайлович повёл себя странно. Он не отвечал на наши вопросы, хотя это можно было отнести на счёт контузии. На авианалёты он никак не реагировал: так и лежал на спине, с головой прикрывшись синим армейским одеялом. На следующий день после его появления вдоль всех трёх кроватей протянули стальной трос. Как для овчарки. Собакой с самым длинным поводком был я. Мне нужно было из своего угла добираться в противоположный угол с печкой, чтобы поддерживать тепло. У Кузьминой длина поводка ограничивалась длиной самих наручников. То есть одно кольцо наручников было у неё на левом запястье, а второе - на стальном тросе. Наручники Терентьева были пристёгнуты прямо к кровати. Ему запрещалось всякое передвижение.
Мы с Кузьминой пытались задавать ему вопросы, но как-то безуспешно. Да мы и не особенно настаивали. По сути дела, мы впервые услышали его голос тогда, когда он выразил недовольство своей ёмкостью для сбора дневной мочи. Ему, в отличие от меня, досталась литровая бутылка. Литра за день Терентьеву не хватало. У меня характер не склочный и при ином подходе я сам предложил бы ему пользоваться и моей полуторалитровой ёмкостью, но сам тон высказывания меня покоробил. Дальше - больше. Александр Михайлович потребовал делить еду не поровну. Ему, как мужчине, нужно было отдавать большую часть.
- Она должна помнить, где находится, - говорил Терентьев. - Она женщина, а в Чечне женщина приравнена к собаке.
Между тем, Кузьмина не только вместе со мною чистила картошку, но ещё мыла полы, стирала, мыла посуду. Терентьев же только лежал, ел и ходил в туалет. Кузьмина не преминула сразу же напомнить ему об этом. С этого момента и пошла их непримиримая вражда.
Против того, чтобы я ел наравне с ним, Терентьев не возражал. Но я тогда ел отдельно, как постящийся.
И всё же, Длинный объедал Кузьмину. Я стал демонстративно оставлять Кузьминой из того, что давали мне. Но Терентьев и из этого требовал свою долю. У нас на такие заявления не находилось слов. От Длинного были даже угрозы, что он донесёт Селиму на меня, рассказав, как я на самом деле соблюдаю пост. Но Кузьмина так ему ответила, что привести её высказывание не представляется возможным. Я же так на него посмотрел, что Длинному пришлось заткнуться.
Вот такая у нас сложилась обстановочка в канун встречи последнего в прошлом тысячелетии двухтысячного года. Для чеченцев наш Новый год никакой не праздник. Они справляют его в марте и летоисчисление отстаёт от нашего на 750 лет. Тем не менее, нам разрешили до глубокой ночи слушать радио. В полночь я всё же обнаружил "Радио России" и мы услышали бой курантов. Наступил последний год второго тысячелетия.
Селим, растроганный тем, как мы слушали бой курантов, предложил мне выйти покурить. Дополнительный выход ночью - это круто, это действительно подарок. Можно не только покурить, но и еще раз сходить в туалет. Вышли на крыльцо. Я закурил. Небо над горами горело звёздами. Горела и гора километрах в пяти. Накануне Нового года лес на горе был подожжён попавшей туда ракетой. Теперь вдоль всей горы, словно яркие бусы на новогодней ёлке горела извилистая полоса. Это было очень красиво. И очень печально...
Селим молчал, перетаптываясь с ноги на ногу, а потом предложил мне кофе. С лимоном! Вот это Селим! Но зря я думал, что он так расщедрился.
- Спасибо, Селим, - сказал я. - Но мне неудобно пить кофе отдельно от Светланы Ивановны и Александра Михайловича.
- Нет! - заявил он решительно. - На всех не хватит. А и было бы, Света и Длинный не получили бы.
Я поблагодарил Селима ещё раз, но от кофе отказался.
Высоко над нами шла на задание пара штурмовиков. Бортовые огни были выключены. Я замечал самолёты, когда их силуэты закрывали звёзды. Вот так мы встретили двухтысячный год.
Следующие шесть дней мало чем отличались один от другого. Но бомбёжки усиливались. Седьмого января двухтысячного года за нами приехала машина. Это был обыкновенный войсковой УАЗик. Как раз в этот день закончился пост и начался праздник Ураза Байрам. В этот день мусульмане ходят друг к другу в гости на угощение. Мы собрали все свои пожитки, и как только стемнело, поехали. До большого села ехали очень не долго. Машина поднялась по улицам в гору и въехала во двор. Тут стоял большой навес, похожий на ангар и два дома. Не смотря на то, что склон горы, где всё это находилось, был достаточно крут, сам двор был большим и ровным. Нас провели в дом, что стоял в глубине двора. Поместили в отдельную комнату с выходом на улицу. Практически всю площадь комнаты занимали сколоченные из досок нары. К ним пристегнули всё тот же стальной трос, а к нему - нас. Приёмник забрали. В следующий раз я пообщаюсь с электронными СМИ только через полтора года.
Ночью было несколько сильных взрывов, но самолётов не было. Это стреляли САУшки - самоходные артиллерийские установки. Иначе - гаубицы. Они лупят на 70 километров.
Утром удалось получше разглядеть место, куда мы попали. Но вначале к нам пожаловал Лечо Хромой. Он поинтересовался, как мы устроились, потуже затянул защёлки наручников на наших запястьях, спросил, есть ли у меня сигареты. Узнав, что нет, пообещал купить "Примы". Потом принёс молоток, гвозди и ножовку. Велел укрепить окна. Стал показывать: отпилил доску от нар по размеру ширины окна и уже хотел прибивать. Я помогал ему, но сразу же заметил, что окно закрыто картоном и если будет взрыв, то картон выбьет и эта доска полетит прямо на нас. Лечо недовольно зыркнул на меня глазом, взял с подоконника рейку и стукнул ею меня по голове. Но согласился. Мы пошли укреплять окно на улицу.
Вот тут-то я и рассмотрел, где мы находимся. А находились мы в Шатое. Дом наш стоял на крутом южном склоне горы. Выше был ещё один ряд домов. А дальше - пустой, крутой и ровный склон горы. Практически весь Шатой был под нами. Нижний ряд домов стоял уже в долине Аргуна. Наш двор был насыпной. Это искусственная терраса на склоне горы. Нижний край участка ограничивал высоченный бетонный забор, доверху засыпанный землёй. Получившаяся терраса полностью забетонирована. На ней же и были построены два дома и навес.
Оба дома были давно покинуты хозяевами. В ангаре - склад досок, грузовик и трактор. Некогда это было зажиточное хозяйство. Водопровод до сих пор нормально функционировал. За нашим, последним домом был сарай, примыкавший к бетонной стене соседней искусственной террасы. Таким образом был застроен весь этот участок горы. Теперь здесь хозяйничали боевики.
Деревья нижнего уровня дворов даже вершинами не доставали края нашей террасы. Но я сразу же заметил, что с террасы можно сигануть на дерево и, спустившись по нему, бежать дальше. Вот только дальше некуда было бежать. Дальше был центр села. А ещё через улицу начиналась долина со взгорочком у реки. На взгорочке стояло трёхэтажное здание больницы из красного кирпича. Чуть западнее - школа и административные здания в парке. Остальное - разного достатка жилые дома. Было заметно, что здесь уже не раз бомбили. Некоторые дома без крыш. Некоторые - сгоревшие. По ту сторону Аргуна строений практически не было. Мост через Аргун виден плохо, но я его узнал. Мы переезжали его седьмого ноября.
Прямо на юг, вглубь горного массива уходило ущелье. Оно просматривалось километров на пятьдесят. На первой горе, ограничивающей ущелье слева, стояла радиорелейная вышка. Я её видел и раньше на той самой горе, которая горела. Значит, село Селима вон там, за правой горой.
Я постарался сразу же определить перспективы нашего расположения с точки зрения федеральных сил. То есть, в качестве цели для уничтожения. Ведь несомненно, мы были на базе боевиков. И вынужден был констатировать, что место было выбрано очень удачно. Достать эту базу самолётами затруднительно - ни спикировать, ни вовремя вывести из пикирования самолёт при заходе с юга, невозможно. Самое удобное направление для атаки - с востока на запад, вдоль ущелья и русла Аргуна. Все штурмовики так и заходили. При этом мы оставались в стороне. САУшки, которые стреляли по Шатою с севера, клали снаряды так, что их траектория падения была практически параллельна склону, на котором стоял наш дом. Вероятность попадания - минимальная.
Мы укрепляли окна с рыжим чеченцем, больше похожим на казаха. С другим чеченцем он говорил по-русски. Леча Хромой в это время был на рыночке.
- Вон Леча, - показал мне рыжий, - видишь?
- Вижу, - я узнал Лечу по походке.
До рыночка внизу было не менее километра. Вдруг слева, из ущелья выскочила пара штурмовиков. Рыночек мгновенно опустел. Штурмовики проскочили Шатой и боевым разворотом влево стали готовиться к атаке. Ведущий начал разворачиваться раньше, ведомый - чуть позже. Они выстраивались в боевой порядок. Из хвостовой части самолётов непрерывно отстреливались тепловые ракеты, чтобы, в случае атаки по ним стингерами, отвести их от самолётов. Завывая турбинами, СУ-24 заходили на мост. Со стороны больницы по самолётам застрочил пулемёт. Обстрела моста не последовало. Оба самолёта ушли вдоль ущелья на восток и скрылись за горой. А рыночек уже через пару минут зажил своей жизнью, как ни в чём не бывало.
Леча не обманул. Он принёс десять пачек "Примы", но отдал мне только одну.
- Пока тебе хватит, - сказал он. - Я не думал, что курево здесь стоит так дорого.
Для Кузьминой Леча купил губную помаду. Без помады губы её трескались. Теперь мы сами должны были себе готовить. В комнате была печка. Дрова было поручено заготавливать мне. Я нарубал их из штакетника забора.
В первый же день вечером к нам пришёл Бислан - самый образованный и порядочный из боевиков. И вовсе не потому, что закончил два курса мединститута в Махачкале. Он был из породы подлинных интеллигентов. Даже внешне очень походил на Сократа. Во всяком случае, на того, что я видел на рисунках и фресках. Такой же кудрявый, с глубокими залысинами. Он пришёл искренне поддержать нас, и мы были так же искренне этому рады.
- Дело в том, - говорил он, - что переговоры ведутся медленно, а военная обстановка очень быстро меняется. Мы теряем связь с людьми, ведущими переговоры о вашем освобождении, и, зачастую, не можем им сказать, где будем завтра.
- Неужели про нас так никто и не спрашивает? - Кузьмина с надеждой смотрела в глаза Бислана.
- Светлана Ивановна, - отвечал Бислан, - мы сегодня должны были принять посыльного. Но сегодня условленное для встречи место занято федеральными войсками. Мы отсюда выезжаем на позиции за 15 километров. Как человек будет добираться до нас? Теперь пройдёт не меньше месяца, пока он с нами свяжется, и то, при условии, что мы останемся здесь, в Шатое.
- А разве мы в Шатое?
- Забудьте. Вам этого знать не положено.
- Хорошо, - сказала Кузьмина, - вы не беспокойтесь, Бислан, мы вас не выдадим.
- Спасибо, - поблагодарил Бислан с улыбкой, - я вам тут конфет принёс. А лично вам, Светлана Ивановна, - шоколадку.
Посыпались благодарности. Мы действительно давно ничего такого не видели и даже вкус забыли. Но со стороны Бислана это не стало очень уж благородным жестом. На празднике Ураза Байрам конфет и шоколаду хватает всем и вволю.
Интересным было и то, что Бислан поинтересовался моими занятиями физикой. Об этом он мог знать только от Ивана. Но вопрос, что он задал, поверг меня в недоумение. Такого Ивану я не говорил.
- Виктор, - спросил Бислан, - насколько ваша работа далека от практического применения?
Я не сразу понял, какую работу, а тем более практическое применение он имеет в виду. Но Бислан уточнил:
- Я имею в виду самое простое - военное применение вашей физической теории.
- Бомбу?
- Именно.
Теперь я был просто уверен в том, что либо этот человек физик, либо его специально готовили к разговору. Только специалист понимает, что первыми плодами труда современных физиков-теоретиков являются страшные виды оружия. И не потому, что физики такие плохие. Просто бомба - самый первый и самый дешёвый продукт в физике высоких энергий.
- А вы представляете себе, что такое нуклонная бомба? - спросил я Бислана.
- Ну, - замялся он, - в общих чертах.
Я только покачал головой.
- Не путайте нуклонную бомбу с нейтронной. Нейтронная убивает всё живое и не трогает технику. Нуклонная - ничего не оставляет.
- Тогда чем же она лучше атомной?
- Она - хуже! - отвечал я Бислану. - При определённых условиях нуклонная бомба может поджечь Землю!
- Значит, она лучше, - подтвердил Бислан. - В военном значении, конечно. Только откуда такие мощности?
- Видите ли, атомная и ядерная бомбы выделяют при взрыве энергию связи при расщеплении или слиянии ядер соответственно. Нуклонная бомба мощнее на несколько порядков. Она освобождает энергию связи между глюонами внутри нуклонов - протонов и нейтронов.
"Вот сейчас, - думал я, - если он физик, то определённо заметит о стабильности протона". Бислан ничего не заметил.
- Пожалуй, - сказал он, - я ничего не понял, но думаю, у нас ещё будет время об этом поговорить.
- Спасибо за такие разговоры, - поблагодарил я Бислана. - Мне и в Самаре об этом не с кем говорить, кроме одного-двух человек.
- Эти люди из ФСБ?
- При чём здесь ФСБ? - сказал я. - Хотя, именно им стоит следить за работами в этой области. Просто тематика настолько специальна, что и во всём мире об этой работе знают не больше тридцати человек. А занимаемся ею только мы.
- И всё же, - настаивал Бислан, - если вам создать условия, как скоро можно рассчитывать на результат?
- До бомбы, - сказал я, - никак не меньше пяти лет. Только не тешьте себя мыслью, что практическое воплощение нуклонной бомбы под силу отдельно взятому шейху или даже королю Кувейта.
- Ну, это уже другое дело, - тихо сказал Бислан. - Спокойной ночи, - сказал он всем. А мне добавил: - Мы ещё поговорим.
Я пожал плечами. Вот это попал! В 1992 году в Академгородке Новосибирска ко мне подходил один азиат и предлагал нашей команде или мне лично работу в одной из азиатских стран. На этот счёт лично я тогда решил однозначно: из России не уеду. Команда решила так же. Но ведь тогда действительно была команда: трое в Самаре и двое в Новосибирске. Это только ядро. А вокруг ещё 90 человек из восьми городов. И большой телескоп, и даже институт ядерных исследований. Была российская программа по созданию сверхмощных фотонных энергосистем. Неужели всё это как-то дошло до боевиков? Им-то такое оружие, конечно, ни к чему. Им нужен мощный фугас или "стингер". А вот продать меня подороже - это они попытаются наверняка. А для меня это будет из огня, да в полымя.
На эту тему можно было бы размышлять и дальше, но мешали САУшки. Они бухали примерно каждые пять минут. Мы уже научились их определять. Сначала бухал звук выстрела, троекратно отражённый от гор с юга. Снаряд долетал позже. Взрыв сотрясал и домик, и всю террасу до основания. Особенно страшно было от того, что мы не знали куда попадёт снаряд. Скорее всего, обстреливался мост. Это несколько успокаивало.
Бислан часто заходил к нам, но каждый раз в сопровождении Лечи Хромого. Между ними были тёплые отношения. По-моему, они были братьями. Но Леча не располагал ни к каким разговорам.
В тот день я дорубал на дрова остатки штакетника. Задумывался над тем, где брать дрова завтра. Все окрестные заборы я уже уничтожил. В ангаре было несколько штабелей досок. Хорошие доски. Их было жалко на дрова.
В небе появились штурмовики. У больницы застучал пулемёт.
- Зачем они стреляют?! - возмущался рыжий чеченец, похожий на казаха. - Ведь всё равно не попадут, только внимание к больнице привлекают.
- Мы уже говорили им про это, - отвечал ему другой чеченец, - но они - люди Хаттаба. Им чёрт не брат. Молодые, дураки, кровь играет.
- Что же у вас, - робко спросил я, - нет здесь единого командования?
- Тебя это не касается, - бросил чеченец. - Ты дрова наколол?
- Скоро заканчиваю.
- Отдашь топор вот ему, - он показал на чеченца, стоящего рядом со мной.
Только теперь я обратил внимание на этого человека. Какой-то это был тихий, робкий чеченец.
- Я уже заканчиваю, - сказал я ему.
Он только сделал жест рукой, что, мол, давай-давай, я подожду. В это время самолёты проскочили над селом и ушли на разворот с набором высоты. Тут уж надо было всё бросать и смотреть, куда самолёты будут заходить для атаки. А заодно и искать место куда бежать, если будут заходить на нас.
Самолёты развернулись и, в общем, пошли на нас. И мы уже бросились врассыпную, но тут я заметил, что ведущий дал залп ракетами по селу, что было далеко за рекой. Второй самолёт отработал туда же. А в это время ведущий был уже над школой, но полутора километрами выше. Пулемёт у больницы не умолкал. По действиям ведомого можно было догадаться, что пулемёт был замечен. Ведомый, после атаки цели на предельно низкой высоте, проскочил над школой и боевым разворотом ушёл к ведущему. Самолёты стремительно скрылись в складках ущелья. Опасность миновала.
Когда я отдавал топор чеченцу, он тихо спросил у меня:
- Ти сольдат?
- Нет, не солдат, - ответил я.
- Мне сказали, что ти сольдат, - чеченец говорил, как будто извиняясь.
Он что-то ещё хотел спросить у меня. Я видел это, но сам на рожон лезть не хотел. По-русски чеченец говорил плохо. И это было странно для его возраста. На вид ему - не больше тридцати. Только самая зелёная молодёжь плохо знала русский. Остальные могли разговаривать практически без акцента.
Далеко по ущелью было видно, как ещё одна пара штурмовиков работает по наземной цели. Появилась пара и над маленьким селом из нескольких домов у подножия горы с ретрансляционной вышкой. Меня удивило то, что они спикировали на село парой, но не стреляли. Потом выполнили разворот и разошлись в боевой порядок. Это значит первым на цель пикирует ведущий, а за ним - ведомый. Ведущий зашёл на цель и классически вывел штурмовик из пикирования. Но вместо обычного взрыва над домами выросло оранжевое облако. Ведомый положил ракетный залп прямо в это облако.
Следующим заходом ведущий вновь только обозначил цель оранжевым сигнальным дымом. Ведомый атаковал цель реальными ракетами. Наши лётчики устроили здесь настоящий учебный полигон. Когда дым взрывов рассеялся, я не досчитал в том селе двух домов.
Надо, конечно, обучать молодёжь в боевых условиях, но как-то это выглядело цинично. Не вязалась с той жуткой трагедией, которая сейчас разыгрывалась там, у домов, которых уже нет.
Я могу понять чеченцев, которые ненавидят российских лётчиков. Они не сильно любят и остальных бойцов федеральных сил, но лётчиков ненавидят особенно. Выполняя приказ, пилоты никогда лицом к лицу не сталкиваются с врагом. Даже у меня, бывшего лётчика, иногда возникала такая ненависть к пилотам. А именно в тот момент, когда меня бомбили. Вот только эти вспышки ненависти я никогда не культивировал. Другое дело - Кузьмина. Печатное слово не позволяет мне привести здесь выражения, которыми она награждала пилотов. А я тогда уже начинал понимать, что авиация на этой войне задействована на всю катушку. Она не давала покою врагу нигде. Только сейчас я вполне осознал слова боевиков, когда они говорили, что во всей Чечне не найдётся сейчас места, которое не бомбят.
