Аннотация: Часть 8 из книги "Два Кавказа Виктора Петрова"
Продолжение.
С трубкой для Лечи я мучился не долго. Она была сделана в течение суток. Можно было бы сделать и быстрее, но в первый раз я запорол саму трубку. Пришлось потратить почти два часа для протыкания дырки в другой заготовке. Трубка понравилась Лече. Но на этом эпопея по изготовлению трубок только начиналась.
Оказывается, боевики уже выстроились в очередь на их изготовление. Первым был Ходжи.
- Виктор, а можешь сделать трубку в виде акулы? - спросил он.
- Я могу попробовать, - ответил я.
- Я видел такую, - продолжил он. - Мой свояк привозил из Нальчика.
- А почему именно акула? - спросил я.
- Она такая же агрессивная, как волк, - ответил он.
И как только вспомнили о волке, так сразу Муслим сказал:
- Вот-вот, мне сделаешь волка.
- Тогда и мне волка, - поменял заказ Ходжи.
Все сразу захотели волка. Я понятия не имел, как сделать курительную трубку из фигуры четвероногого животного. Попытался нарисовать. Ничего не получилось.
- Я не художник, - сказал я, - очень возможно, что ничего не получится.
- Получится! - утверждал Ходжи. - У тебя - получится!
- А не получится, - вставил Леча младший, - получишь в рыло!
- Я попробую, но обещать наверняка не могу, - сказал я.
- Попробуй не сделать! - зашипел Леча младший и врезал мне пинка.
Я бы долго мучился с этой трубкой, если бы мне не подсказал Лёма.
- Не надо вырезать целого волка, - сказал он. - Я видел такие трубки. Там только голова.
- А где же делать дырку для табака? - спросил я его.
- Прямо в голове, вместо мозгов, - ответил Лёма. - Между ушами.
Я взялся за то, что не делал ни разу в жизни. Это было похоже на безусловную авантюру. Но совершенно неожиданно на помощь пришла Кузьмина. Увидев мои сомнения и тщетные усилия, она ткнула меня в бок.
- Да, - ответила она. - Когда-то неплохо получалось.
Света начала рисовать морду волка. Рисовала с трудом. Зрение у неё не очень хорошее, а очков не было. Поэтому она почти не шила. В редких случаях просила вдеть нитку в иголку, но качество шитья оставляло желать лучшего. Не потому, что не умела. Она почти не видела то, что шила.
Штрих за штрихом на обрывке бумаги появлялось животное. Когда всё было готово, я увидел на бумаге морду собаки. Ещё один эскиз - снова собака. Хорошая, умная, добрая овчарка. Следующий эскиз - и опять овчарка.
- Понятно, - сказала она. - У собаки морда прямая, а у волка вот тут на морде вдоль носа некоторое утолщение.
Сделали утолщение. Собака стала смахивать на волка. Но я так и не понимал, чем на самом деле волк отличается от собаки. Решил начинать воплощение рисунка в дереве.
Понадобился новый инструмент. Резцы и долота я делал из гвоздей. Закалял на костре. Для всего этого арсенала потребовался мешок, который сшил из остатков парашютного шёлка.
Четыре часа потребовалось мне, чтобы из куска дерева стала появляться голова животного. Она становилась всё яснее и рельефнее, но что это за животное, я не решился бы сказать. Ходжи периодически подходил ко мне и наблюдал за работой. Он первым и назвал животное.
- Виктор, ты кого вырезаешь? - воскликнул он. - Это же свинья!
Не нужно было иметь изысканного художественного воображения, чтобы узнать свинью в том, что выходило из-под моего ножа. Причём, получался наглый такой боров. Бессовестный и наглый. И снова Кузьмина меня выручила.
- Это же только заготовка, - сказала она. - Вот сейчас здесь убрать, тут подстрогать, и будет волк.
- Как это? Волк из свиньи! - возмущался Ходжи.
Остальные боевики просто ржали. Учитывая совершенно определённое отношение мусульман к свинье, производство волка из неё было просто оскорбительным и невозможным. Я и сам не понимал, как из этой отвратительной рожи получится полноценный волк, но продолжал работать. Кузьмина подсказывала мне, что надо делать. И всё же, как мы ни старались, получилась собака. Добрая собака. Но полукровка. Где-то в недрах её генеалогии бегали свиньи.
Так эту трубку никто и не взял. Но у меня появился опыт. Вторая трубка оказалась чистокровной овчаркой. У третьей я стал делать морду пошире и случайно стесал лоб с ушами. Впору было выкинуть заготовку, но я попробовал сделать уши ещё ниже, а лоб почти убрать. Удивительно, но в этой твари все боевики сразу же признали волка. Оставалось только придать ему свирепый вид.
- Попробуй ему чуть приоткрыть пасть и показать зубы, - посоветовала Кузьмина. - Желательно сделать клыки.
Попробовал. Получился натуральный волк. Теперь и я знал, как он выглядит на самом деле. Трубку я обжёг на костре и отполировал. Получилось настоящее произведение искусства. Теперь уже и не помню, кому достался этот первый волк.
Не надо думать, что волчий конвейер освободил меня от всякой другой работы. Мы так же ходили за водой по шесть раз в день. Наполняли ею пластиковые бутылки и грели их на костре, чтобы добропорядочные мусульмане могли умыться и обязательно вымыть руки по локоть, а ноги - по колено перед каждой молитвой. Особенно интересно было наблюдать, как они моют ноги. Очень ловко. Да и не мудрено, ведь этому их учили с детства.
Мы так же ходили в лес, находили сухие деревья и спиливали их. Тащили деревья в лагерь и пилили на дрова.
На смену снова пришли мучители: Ильман и Анзор. Остальные на фоне их жестокости были не заметны. Только присутствие в лагере Лечи Хромого слегка сдерживало их фантазии.
Утром во вторник, после похода за водой, в лагере появился незнакомый нам человек. Нас с Кузьминой быстро увели в лес. Длинный остался на месте. У него было особое место у дерева. Он получил его, дабы поменьше препирался с Кузьминой. Так вот, он так там и сидел. Это мы видели, потому что Хасан увёл нас всего метров на пятьдесят. Так, чтобы не было видно из лагеря.
Мы вернулись через полчаса.
- Можешь один заготовить дрова? - спросил меня Леча Хромой.
- Могу, - ответил я.
- Вперёд! - скомандовал он.
За дровами со мной пошёл Ильман. Он и рассказал мне всё.
- Возможно, - сказал он, - скоро вы со Светой останетесь одни.
- Почему? - спросил я.
- Длинного продаём, - ответил Ильман.
- Неужели переговоры? - удивился я.
- Уже часть денег собрали и привезли, - ответил Ильман. - Деньги забашляла его подруга Ольга. Но мало. Сейчас она собирает остальные бабки.
Я пытался выспросить поподробнее, но, похоже, Ильман и сам толком не знал, что происходит. Но как он был воодушевлён! Он был где-то даже благороден. Ильман не только помог мне нести тяжеленное бревно, но и пилил его вместе со мной, и даже один расколол все напиленные кругляки на дрова.
Длинный всё это время сидел под деревом, пристёгнутый к нему наручниками. Мы ему откровенно завидовали.
Сделаю замечание, которое считаю крайне важным. Чем больше на воле вспоминают о пленных, тем меньше им приходится мучиться. Я не знаю каналов, по которым информация доходит до боевиков, но она доходит. И не только из средств массовой информации. Я осуждаю позиции некоторых чиновников и чинуш, которые заявляли, например, моей жене: "Не надо об этом говорить. Вы сделаете только хуже для них". Лучше бы спросили самих пленных. Любое упоминание о них в самой что ни на есть провинциальной газете тут же доходит до боевиков. И оно часто спасает пленного от гибели. Ибо, что его кормить, если он никому не нужен? Тайна - оружие преступников. Наша сила только в гласности.
Мне даже понравилось работать с таким Ильманом. Как мы уже понимали, я и Кузьмина были собственностью Руслана Бекишева. Терентьев принадлежал группе Джандуллы. Каждый из них надеялся получить свою долю от его продажи. Ильман - в том числе.
Так же, под деревом, Длинный просидел и весь следующий день. В четверг явился Леча Хромой и всё вернулось на круги своя.
- Ну что, Длинный!? - кричал Ильман. - Уехала на море твоя подруга! Не нужен ты ей!
- Этого не может быть! - возражал Терентьев.
- Ах ты сволочь! - кричал Ильман. - Не веришь мне?
И понеслась душа в рай...
Меня посадили на изготовление волчьих трубок, а Терентьева в лес - бегом. Пилить - быстрее, колоть - сильнее, за водой - бегом. Бандиты озверели.
К полудню, когда Леча Хромой ушёл, Ильман укололся опием и начал приставать к нам, чтобы и мы укололись. Длинного они с Анзором скрутили и попытались ввести в вену димедрол. Не знаю, удалось ли им это, но когда он стал ходить, как сомнамбула, они слегка испугались. Но ненадолго.
- А ну, закати рукав! - приказал мне Анзор.
Я повиновался. Тот перетянул мне руку жгутом повыше локтя и заставил сжимать и разжимать кулак. Ильман со шприцем был уже наготове. Что за гадость была в нём, я не знал. И тут я почувствовал, что начинаю терять сознание. И обрадовался этому. Помню, в больнице нефтяников мне делали пункцию, и врач с медсестрой так рьяно проводили операцию, что со мною произошло почти то же самое. Ох, как они перепугались! Тогда я попросил врача дать мне возможность хоть как-то поучаствовать в операции. Мне доверили держать блюдце под своим же носом. И всё пошло нормально. Теперь же я сам не делал ничего и благополучно терял сознание. Надо было постараться потерять его прежде, чем в вену попадёт какая-нибудь гадость.
Анзор первым заметил мою смертельную бледность. Он тут же развязал мне жгут и сильно стукнул кулаком в ухо.
- Чего боишься!? - крикнул он. - Мы же только шутим!
Ильман тоже приложился своей клешнёй по другому уху. На этот раз всё обошлось. Игра с уколами продолжилась вечером после молитвы. Они заставляли меня спускаться вниз с верхних нар и готовили шприц. Я силился повторить дневную историю, и это получалось. Уколов в вену удалось избежать, но побоев - нет. Тут уж всё было по полной программе. Причём это была незамысловатая и жестокая игра, которую Ильман подсмотрел на зоне. Начиналась она с того, что Ильман говорил мне:
- Лезь на нары!
Только я заносил ногу на первую ступеньку лестницы, как Анзор кричал:
- Стой! Оставайся внизу!
Я убирал ногу с перекладины.
- Лезь на нары, я сказал! - приказывал Ильман.
- Оставайся внизу! - со смехом командовал Анзор.
В конце концов, били меня оба за невыполнение приказания.
Даже начинавшийся ночной обстрел в эту смену мы воспринимали как избавление от мук. Издевательства прекращались. Все становились равны перед случайностью. Смерть играла с нами в кости. И гений, парадоксов друг, и случай - бог-изобретатель...
На следующий день была пятница. Мы уже знали, что по пятницам можно было рассчитывать на день без побоев. Пятница священна для мусульман. Выходной. Работать - грех. Это не значит, что мы не работали. Ещё как работали, а значит, делали всё неправильно. Но только в пятницу можно было услышать того же Ильмана: "В другой день я убил бы тебя, но сегодня пятница. Ты понял это?"
По пятницам боевики более усердно молились и мыли ноги. По пятницам они обжирались в обед, оставляя на столе половину приготовленного. С барского плеча они разрешали нам собрать объедки для себя. Правда, съесть всё это можно было только на следующее утро. Но мы были рады и этому. Обычно с их стола нам доставались только остатки соуса "Чили". Это очень острый чесночный соус, но даже с ним ненавистные макароны, которые Кузьмина всегда переваривала, становились едва ли не лакомством. Соус мы ели с хлебом и чаем. Изжога, которая мучила меня всю жизнь, давно забыта. Мы явно недоедали.
Иногда, от нечего делать, бандиты подходили к нам, чтобы просто поговорить. Обычно они поучали нас: когда, премудростям жизни в лесу, когда просто жизни. И вот этого последнего я всегда боялся. Дело в том, что страсть поделиться своими убеждениями была присуща Кузьминой. Она просто не могла жить без этого. Такие разговоры кончались только одним - раздражением боевиков. Кузьмина не могла не прочитать им мораль. А уж когда она начинала говорить о том, что всю власть надо отдать женщинам - жди грозы.
На первое мая, когда на смену заступила группа Джандуллы, она вспомнила о празднике. О дне международной солидарности трудящихся. Для нас с Длинным это закончилось плачевно. Кто-то из бандитов вспомнил про субботник, кто-то о Ленине, переносившем бревно. Идиотский ход мысли Ильмана привёл к тому, чтобы устроить соревнование по переноске брёвен. Соревноваться должны были мы с Терентьевым. Ильман и его младший брат Саламбек повели нас в лес за дровами. От толстенного ствола около двух часов отпиливали два кругляка. Мы ещё ничего не знали о соревновании и удивлялись, как же понесём их в лагерь.
- Длинный, - крикнул Ильман, когда мы отпилили, наконец, второй кругляк, - бери вот этот.
Терентьев встал, как кол проглотил. Этот кругляк невозможно было ни поднять, ни нести.
- Так нечестно, - возразил Саламбек, - тот кругляк меньше.
- Нормально, - сказал Ильман. - Грузи своего.
Я попытался поднять бревно, но тщетно.
- Помогите друг другу, козлы! - крикнул Ильман и поддал мне пинка.
Я стал помогать Длинному. С большим трудом мне удалось взвалить пенёк ему на закорки. Он весь скукожился и трепетал под бревном. Своё бревно я сначала поднял на лежащий рядом ствол, от которого мы пилили, а потом подлез под кругляк и осторожно встал с ним. Передвигаться я не мог, во всяком случае, так мне казалось. Оба бревна и у меня, и у Длинного, были очень толстые и короткие. О том, чтобы взять их наперевес, речи не шло. Балансировать с ними можно, только придерживая бревно руками.
- Теперь вперёд! - скомандовал Ильман.
Мы пошли, но оказалось, что нужно бежать. Это было невозможно сделать. Только бы не уронить! Сердце выпрыгивало из груди. Не хватало воздуха. Дорога пошла чуть в горку, и я думал, что уже не взойду на неё. Вокруг бесновались Ильман с Саламбеком. Я уже понял, что это гонка, но боялся не поражения, а того, что сейчас умру от натуги. Сил уже нет, а до лагеря не меньше ста метров. И каких метров! Через тропинку лежало бревно. Я уже видел его и не понимал, как с такой ношей перейду через него. Решил, что сниму кругляк с плеч на бревно, а на той стороне снова возьму на закорки. Но только стал примеряться, как его поставить, Саламбек заорал:
- Не снимать бревно! Идти так!
С огромным трудом я перешагивал через лежащее бревно. А потом метров двадцать подбегал под свой кругляк, потому что он норовил упасть вперёд. Саламбек бежал сзади и орал на весь лес:
- Молодец! Наша взяла!
В лагерь Саламбек буквально вогнал меня под улюлюканье бандитов. Я бросил бревно к месту распилки и упал сам. Не мог отдышаться. Но Саламбек приказал мне:
- Иди, помогли Длинному!
Я пошёл обратно. Терентьев не смог одолеть подъёма и упал под бревно. Прямо на этом месте его избивал Ильман. Ильман был страшен. Длинный извивался и кряхтел. Ильман что-то кричал и избивал Длинного и руками, и ногами, загнал в корни лежащего дерева, Длинный в них запутался, а Ильман и там его бил. Потом он увидел меня и тоже стал избивать. Лицо его было перекошено. В пустых белесых глазах - бешенство. Он был страшен. Когда я упал за одно из брёвен и Ильман меня не смог легко достать ударами, он снова набросился на Длинного. Я вскочил и уже не помню, как взвалил бревно Длинного себе на плечо и едва ли не побежал к лагерю.
Вот так мы встретили день международной солидарности трудящихся.
Как правило, такие вещи, если уж они начинались с утра, продолжались целый день. После пилки дров Анзор заставил нас качать пресс. Я докачался до дрожи в руках. Тут он вспомнил, что я для него не делаю трубку с мордой волка и погнал меня на рабочее место. Длинного продолжали мучить на спортплощадке.
По опыту я уже знал, что если Ильман побил Длинного, то обязательно доберётся и до меня. То, что мне от него уже досталось, в счёт не шло. Это были цветочки по сравнению с тем, что досталось Длинному. У него было разорвано ухо, разбит нос, сломан мизинец, синяки под глазами. На голове - многочисленные ссадины. Кузьмина пыталась их промыть и хоть как-то обработать. Ильман, очухавшись от беспредела, даже принёс зелёнку из блиндажа и очень зло на меня посматривал.
- Ты кому делаешь трубку? - спросил он.
- Анзору, - ответил я.
- Не врёшь? - снова спросил он. - Может, ты кому из той смены делаешь?
- Нет, Анзору, - ответил я.
Ильман плюнул и отошёл. Ни Джандуллы, ни Лечи в лагере не было. Я ожидал худшего. И правильно ожидал.
После обеда, которого Длинный был лишён, Ильман с Анзором возились с автоматом и поглядывали на нас. Через некоторое время ко мне подошёл Анзор.
- Виктор, - сказал он, - командованием принято решение расстрелять Длинного.
- За что его расстреливать? - спросил я, понимая, что вот сейчас и начнётся представление.
- За то, - ответил Анзор, - что никому в России он не нужен. За то, что и здесь от него толку нет.
Я молчал и ждал, что будет дальше.
- Забирай их и пошли, - сказал Ильман Анзору.
- Иди туда, Виктор, - сказал мне Анзор и стал снимать наручники с Длинного. Мы пошли за Ильманом. Отошли от лагеря всего метров на тридцать, на дорогу. Анзор поставил Терентьева, а Ильман подозвал меня к себе.
- С автоматом обращаться умеешь? - спросил он.
- Умею, служил, - ответил я.
- На, - он протянул мне автомат. - Тебе поручено расстрелять Длинного.
Я не двигался.
- Если не будешь стрелять, - сказал Анзор, - это сделаю я сам, но следующим будешь ты.
- Ты пойми, - подхватил Ильман, - так надо! Неужели ты думаешь, что мы даже за выкуп просто так отпустим тебя отсюда? Да ты же всех заложишь! Нет! Просто так это не пройдёт!
- Ты должен быть повязан, Виктор! - продолжил Анзор его мысль. - Если ты нас заложишь, нам тоже будет, что сказать. Тебя ведь не погладят по голове за то, что ты убил Длинного. А пока будешь молчать, и мы тебя не сдадим.
- Ты не думай, - это уже Ильман говорил, - через это все проходят, кто возвращается домой из плена.
Эти слова произвели на меня чудовищное впечатление. Логика и мотивировка были железные. Что же получается? Отсюда только один путь? Земля уходила из-под ног. Я понимал, что если всё это правда, то я не жилец. Я не смогу ни убить вот так человека, ни жить потом с этим грузом.
- Мы выбрали тебя только потому, что тебе уже скоро домой, - продолжал говорить Ильман. - Кузьмина тоже расстреляет какого-нибудь солдата, и только потом её отпустят домой.
- Ты пойми, - говорил Анзор, - мы не изверги. Просто так положено и не нам менять правила. На, держи автомат.
Я так и стоял, не шелохнувшись. И ожидал, что вот сейчас меня начнут бить. Но, нет.
- Что же, - спокойно сказал Ильман, - а вот Длинный не откажется тебя расстрелять. Ты всё слышал, Длинный?
Тот кивнул.
Ильман отложил автомат на обочину. Потом они с Анзором схватили меня и уложили лицом вниз в колею дороги. Руки за спиной застегнули в наручники.
- Так тебя легче будет тащить мёртвенького, - прокомментировал Ильман. - Длинный, иди сюда!
Я краем глаза наблюдал, как Терентьев подошёл и Ильман начал объяснять ему, не служившему, как целиться и куда нажимать.
Почему-то вспомнилось, что перед смертью должна бы промелькнуть в мыслях вся прожитая жизнь. Ничего такого не мелькало. Я вспомнил, что ещё в горах всю свою жизнь разложил по полочкам. И даже остался доволен. От этого стало чуть легче.
- Целься в голову, - командовал Ильман. - В голову целься!
На всякий случай я зажмурился. Зачем? Не знаю. Может быть, испугался, что при выстреле в голову могут выскочить глаза. А мне не всё ли будет равно?
Прогремел выстрел. Обожгло голову и плечи. Я пытался сообразить куда попал Терентьев. Но тут меня подняли и поставили на ноги. Длинный с ужасом в глазах попятился от меня. Я ещё ничего не слышал, но понимал, что Ильман с Анзором хохочут. Единственный патрон в стволе был холостым. Я засмеялся вместе с ними. Они радовались своей невинной шалости, а я тому, что ещё помучаюсь и сбегу, если бог даст такой случай.
Я производил очередную морду злобного волка и размышлял о том, что услышал перед смертью. Ведь это очень хитрый, прямой и действенный ход - заставить пленного убить своего же. Это подвесит его на такой крючок, с которого не сорвёшься. Такое может быть в действительности. А значит, освобождение - несбыточная мечта. На таких условиях ни свобода, ни жизнь мне не нужны. Именно тогда я окончательно решил, что единственно возможный способ обрести свободу - это побег. Причём, побег вовремя. Нельзя доводить ситуацию до той, что случилась сегодня понарошку. Она может стать реальностью и тогда - смерть. Самое обидное, это будет мой личный, осознанный выбор. Выбор, приравненный к самоубийству, если ничего не делать. Надо готовиться. Надо бежать!
А негодяи придумывали нам новые мучения. В тот день Ильман что-то принял, и фантазия его разыгралась. Он решил напоить нас спиртом. По стакану каждому. Только мои протесты несколько смягчили ситуацию. Я сказал, что от стакана спирта можно умереть. При нашем тогда состоянии я был не далек от истины. Спирт развели пополам с водой. Бандиты с интересом смотрели на нас, когда мы прикрывали стакан ладошкой после добавления в спирт воды. Интересовались зачем. Пришлось объяснять. Тем не менее, пойло стало тёплым. Я выпил первым и принялся снова мастерить трубку. В желудке прожгло. Ударило в голову. Но жить можно. Я уже начал догадываться, что далее произойдет. И понимал, почему на меня не очень обращают внимание. Уже не раз кто-нибудь из бандитов подходил ко мне и говорил, что я должен изнасиловать Кузьмину. Когда удавалось перевести все в шутку, когда получал по полной программе, но однажды сказал, что я импотент. Я и не думал, что это произведет впечатление. Произвело. Слух разнес Ходжи, который больше всех был сексуально озабочен. Ко мне перестали приставать с этим, но иногда отпускали в мой адрес сальные шуточки. Вот и теперь, когда я увидел, что от меня ничего не ждут, понял сексуальную направленность спиртового эксперимента.
С трудом, в два приема, выпила свою дозу Света. В Длинного бандиты вливали спирт едва ли не силой. А потом они стали с любопытством смотреть на нас.
- Длинный, - с ехидством говорил Анзор, - смотри, перед тобой пьяная женщина! Давай! Действуй!
Александр Михайлович сидел и давился слюной. Спирт с трудом приживался в измученном организме.
- Ты чего сидишь, Длинный? - прикрикнул Ильман. - А ну пошли со мной в блиндаж! И ты, сучка, тоже пошли!
Ильман затолкнул обоих в блиндаж и полез туда сам. Анзор радостно потирал руки и ходил перед входом.
Что там происходило в следующие полчаса я не знаю, но тут в лагере появился Бислан и Джандулла. Они и прекратили этот гнусный театр. Света появилась у костра вся в слезах. А было вот что. В блиндаже Ильман приказал Длинному изнасиловать Кузьмину. Чтобы ускорить процесс, заставил их раздеться догола, а потом толкал друг к другу. Ну и избивал, конечно.
- Он и вправду полез на меня, - сквозь слезы шептала мне Кузьмина. - Сволочь позорная! Спасибо Бислану, вовремя пришел.
Я понял, что ждали от нас бандиты. Они были уверены в том, что пьяные русские обязательно должны приставать к женщине, а пьяная женщина непременно отдастся первому встречному. Позже Бислан подтвердит мои домыслы.
Между тем, стакан пойла давал о себе знать. Чтобы увести от Ильмана, Бислан велел нам идти за водой. Мы шли, покачиваясь. Не знаю, как Длинный, а мне нестерпимо хотелось спать.
Бислан сам наполнил бидон водой. Дал нам время посидеть. Свете тоже наполнил ведра, но ситуацию не обсуждали. Когда вернулись в лагерь, я попросил Бислана, чтобы мне дали возможность поспать. В первый и последний раз я поспал днем. Целый час, пока не пришел Леча Хромой и меня выкинули из блиндажа на распилку дров. К этому времени действие алкоголя закончилось без последствий, если не считать голода и некоторой легкости. Все же, спиртное снимает стрессы.
После первого мая Ильман вспомнил, что впереди 9 мая, День Победы. Велел запевать песню "День Победы" Тухманова. Я с удовольствием запел, но когда допел до слов "пол-Европы прошагали, полземли", бандиты засомневались, так ли надо петь в чеченских блиндажах. Решили, что не так, а вот как - не знали. К этому времени им было уже известно, что я умею рифмовать слова. Мне было поручено переделать слова песни так, чтобы было понятно, что эта песня о моджахедах. По поводу той строчки, на которой они остановили моё пение, они же и придумали замену. Следовало петь: "Пол-России прошагали, полземли". В остальном слова песни подходили и для моджахедов, но не тут-то было.
В строчке "здравствуй, мама, возвратились мы не все" слово "мама" должно было звучать по-чеченски. Меня заставили в исправленном виде написать текст и представить его на обсуждение боевиков. На следующий день я так и сделал. Потом, один за другим, ко мне стали подходить бандиты, и каждый предлагал свои изменения в текст. Нужно было сделать так, чтобы слова: моджахед, джихад, шахид, инш-ала, Аллах, молитва и словосочетание "русская свинья" обязательно прозвучали в песне.
От "русской свиньи" я их аккуратно отговорил довольно веским доводом: "Разве в исходном тексте хоть что-нибудь сказано о том, что немцы сволочи? Нет. Это бы принизило значение слов. Давайте оставим песню благородной". Уговорил. А вот с благородством явно не получалось. Если бы я читал слова грамотному русскому человеку, то он, сравнивая их с текстом "Дня Победы", наверняка бы рассмеялся. Вместо гимна для моджахедов у меня получались какие-то частушки. Когда я заметил это, то даже испугался. За такое дело меня могли серьёзно покалечить. Стал переделывать текст, но по-другому не получалось. Дело, конечно, было во мне самом. Я понимал это, но сделать ничего не мог. Даже когда я, казалось бы, идеально "причесал" стихи, отложил и через три часа прочитал заново, то понял - побьют. Между тем, продукцию надо было сдавать заказчику.
- Виктор, - позвал меня Анзор, - что там у тебя получилось? Давай, пой!
Я запел и уже был готов в любую секунду получить палкой по голове. Но вот пропел два куплета, три, четыре, пять - их стало уже пять - и ничего! Слушают! Когда закончил петь, все одобрительно закивали. Никто не заметил иронии, которая пронизывала весь текст. Разве что Леча Хромой взял у меня бумажку, прочитал, покрутил в руках и вернул.
- Перепишешь в десяти экземплярах и отдашь мне, - сказал он.
Теперь, кто бы ни пришёл в лагерь, меня заставляли пропеть новую редакцию "Дня Победы". Единственным человеком, который всё понял, был Бислан Ибрагимов. Он выслушал моё пение вместе с Кюри Ирисхановым, но и глазом не моргнул. Только я видел, что он всё понял. И он выскажет это мне.
Бислан появился в лагере вместе со сменой Лечи Хромого. Он поставил на землю тяжёлый рюкзак с хлебом и подошёл ко мне.
- Здравствуй, Виктор, - Бислан протянул мне руку.
Это было что-то новенькое. Отношения между бандитами и их пленниками не предполагали дружеских рукопожатий. Но Бислану я протянул руку и пожал её.
- Есть какие-нибудь новости, Бислан? - спросил я.
- Ты имеешь в виду переговоры о выкупе? - уточнил он.
- Да.
- Появлялся человек, но вот уже две недели от него ни слуху, ни духу, - ответил Бислан.
Я горестно покачал головой.
- Как тут у вас? - спросил он.
- Бьют, - ответил я.
Теперь он покачал головой.
- Раньше, - сказал я, - Леча Хромой поднимал меня за час до общего подъёма. Теперь его нет. Что случилось?
- Леча в Москве, - тихо сказал Бислан. - Но об этом прошу тебя никому не говорить.
Я кивнул. Потом спросил:
- Не по нашим ли делам?
- Нет, - ответил он. - Там у него есть свои заморочки. А мне вот предстоит поехать в Лондон. Кстати, и по твоим делам тоже.
Я не понял о чём он. У меня не было дел в Лондоне.
- Я имею в виду твою физику, - уточнил Бислан. - Будет хорошо, если ты ещё раз напомнишь мне её.
- Хорошо, - сказал я. - Могу даже написать.
- Нет-нет, - замотал головой Бислан. - Только словами. Кстати, ты знаешь английский язык?
- Пожалуй, что - да, - ответил я.
- А мог бы организовать мне что-то, вроде курсов?
- Можно попробовать, - ответил я.
- Тогда давай с завтрашнего дня, и начнём, - сказал Бислан, - раз уж ты привык вставать на час раньше, я буду дежурить по утрам, а заодно и позанимаемся.
На следующее утро Бислан поднял меня на час раньше. Заодно он вывел в туалет и Кузьмину с Терентьевым. Мы ушли заниматься английским на кухню, где хотя бы был стол и лавки.
Выяснилось, что Бислан имеет крайне слабое представление о иностранных языках. И чеченский, и русский языки он считал родными. Начали с того, как задать вопрос на улице: как пройти, который час, как вас зовут.
Занятие прошло провально. Бислан только слушал и кивал головой. Как я ни старался заставить его повторять слова за мной, он что-то мямлил себе под нос и только. Нужно было придумать систему обучения. Я попросил его на завтра принести тетрадку, которую, впрочем, получил уже через полтора часа. В ней я разработал основной словарь, обозначения, темы: аэропорт, вокзал, улица, магазин, ресторан, гостиница.
На следующее утро дела пошли значительно лучше. Я заставлял Бислана смотреть на слово и запоминать его произношение, повторяя его вслух по нескольку раз. Он долго не мог понять, почему, глядя на слово "departure", нужно говорить "дипача". Попытки объяснить ему это закончились фиаско. Слишком большой пласт пришлось бы поднимать, а у нас в запасе было только две недели. Когда первая неделя подходила к концу, я понял, что толку от наших занятий мало. И решил заставить его выучить наизусть песенку "Поезд на Чаттанугу". Там столько полезных слов и вокзальных, и дорожных, и общих. У меня был такой случай. В один из очередных заходов на курсы английского языка опытный педагог, который прожил в Штатах 20 лет, заставил нас выучить эту песенку. Я был благодарен ему всякий раз, когда приходилось общаться с иностранцами.
В четверг вечером 11 мая я записал текст стихов по-английски и сделал подстрочный перевод. Отдал тетрадь Бислану, чтобы он взял её с собой, а рано утром мы сели друг перед другом за кухонным столом.
- Бислан, - обратился я к нему, - давай попробуем выучить одну очень полезную песенку.
- Давай, - согласился он.
- Открывай тетрадь, - сказал я. - Сам-то я этот текст знаю наизусть.
Он растерянно поглядел по сторонам.
- Вот ведь, растяпа, - он хлопнул себя ладонью по голове, - я не взял тетрадь. Подожди, сейчас я сбегаю в блиндаж.
Он, не торопясь, пошёл за тетрадью. А у меня прямо под носом, на расстоянии вытянутой руки, остался его автомат.
Мысли в голове заметались с космическими скоростями. Схватить автомат. Два рожка, стянутые между собой изолентой, этого достаточно, хватит за глаза, чтобы пострелять всех бандитов. Правда, время сейчас такое, что могут прийти другие боевики из Самашек. Это плохо. Бислан пойдёт навстречу. Очередь по Бислану... Тут я запнулся. Я не представлял себе, как можно выстрелить в Бислана. Это совершенно нормальный человек. Почти друг мне. Друг? Разве бандит может быть другом? А если заставить его бежать из лагеря? Нет. Утопия. Бислан не побежит. Всё срывалось только из-за того, что я не могу стрелять в Бислана? Нет. Было ещё много других причин. Это могло быть провокацией, в конце концов, что со стороны Бислана маловероятно. Но то, что я не выстрелю в Бислана, было очевидно. Вот он уже идёт с тетрадкой.
- Ты оставил меня охранять своё оружие? - спросил я его с иронией.
- А что бы ты стал делать с автоматом? - спросил в свою очередь Бислан. - Стрелять? А если не попадёшь? Да ты и выстрелить бы не смог.
- Почему ты так думаешь? - спросил я.
- Потому, что это написано на твоём лице, в твоих глазах, - ответил он.
- В тебя бы я стрелять не стал, - подтвердил я.
- А в Ходжи или Лёму стал бы стрелять? - спросил он с подначкой.
Об этом я не задумывался. Когда передо мной возникали конкретные образы Ходжи и Лемы, мысль о том, что в них надо стрелять выглядела нелепой. А ведь я собирался всех их положить в блиндаже.
- Пожалуй, что нет, - ответил я.
- Вот видишь, - сказал Бислан, - у тебя нет побудительной причины убивать.
- А у тебя есть?
- Есть, - сказал он. - Ко мне в дом с оружием пришли чужие люди. А я хочу быть хозяином в своём доме.
- Но ведь силы не равны, Бислан, - говорил я. - У вас, кроме автоматов и гранатомётов почти ничего нет. А я видел ещё в Аргунском ущелье, что девяносто процентов войны делает авиация. А танки? Куда ты с автоматом против танка?
- Ну, против танка, допустим, есть гранатомёт, - сказал он. - А авиация... Авиация города не берёт. Их берёт пехота. Вот мы сейчас с тобой на занятой русскими территории. Где они? Ни один солдат никогда не сунется в лес. Потому что все леса контролируются боевиками.
- Леса обстреливаются, - возразил я.
- Ну и что? - отвечал он. - Вот тебя обстреливают уже сколько?
- Почти год, - сказал я.
- А сколько раз попали?
- Ни разу.
- Вот и вся арифметика, - заключил Бислан. - Мы сами в состоянии контролировать свои территории и будем ещё долго доказывать это русским.
- Как долго, Бислан?
- Пока не победим, - ответил он просто. - Сколько Русь была под мусульманами?
- Ты имеешь в виду татаро-монгольское иго? - уточнил я.
- Да. Триста лет, - ответил он за меня. - Русским стало лучше, когда они освободились?
- Конечно.
- Вот и мы хотим независимости, - сказал он. - Я понимаю: конституция, нерушимость границ... А куда девалось право наций на самоопределение?
- Я тоже считаю, что эти пункты противоречат друг другу, - сказал я.
- Вот лично тебе нужна Чечня? - спросил Бислан.
- Лично мне - нет.
- А зачем она Москве? - снова спросил он.
- Имперские амбиции, ты хочешь сказать?
- Никаких амбиций, - ответил он. - Нефть. Качать её отсюда и продавать. Тебе лично от этих денег не перепадёт ни копейки. Жалко ребят, которых гонят сюда на убой. Я до сих пор с содроганием вспоминаю солдата, в которого стрелял на разведке у Волчьих ворот. Помнишь?
- Помню, - ответил я. - Это в Шатое. Того, труп которого мне велели захоронить, а потом обменяли на выход ваших моджахедов из окружения.
- Нет, - сказал Бислан. - Того уложил Леча. А во второго я пальнул из подствольника. Скорее всего, он остался в живых. Но ведь стал калекой. За что он воевал? За Родину? Никогда ему Чечня родиной не была. Или он хотел поживиться нефтью? Ни капли ему не дадут, даже на инвалидную коляску. Вот нас называют бандитами. Они есть и в Москве. Вся Москва поделена на территории, которые контролируют банды. Есть там, кстати, и чеченская территория.
- В смысле, её контролирует чеченская группировка? - спросил я.
- Да, - ответил Бислан. - А теперь я задаю себе вопрос: "А чем нынешняя власть отличается от бандитов?" И получается, что ничем. Она так же контролирует территорию. Так же, как и бандиты, собирает дань, только называет её налогами. И так же жирует.
- Но ведь, она ещё и защищает территорию, - возразил я.
- А ты думаешь, бандиты не защищают? Уж если попал под "крышу", ни один бандит больше к тебе не сунется. С этим - строго. Только плати. Вот я, например, не хочу платить дань Москве и не прошу её меня защищать.
- Уйдёт Москва, придут другие, - возразил я.
- Если мы их сюда пустим, - парировал Бислан. - А с Москвой у Чечни счёты давние. Ещё со времён Шамиля и генерала Ермолова. Ты помнишь, кому принадлежат такие слова: "Увидел чеченца - убей его, или он убьёт тебя".
- Это слова Ермолова, - подтвердил я.
- Ну и ты хочешь, чтобы мы не воевали? Посмотри на карту Кавказа: куда ни ткни - Ермоловка. Может, русские и гордятся этим, а мне противно. Что тебе от этих Ермоловок? Ты думаешь, нефть из них идёт в Россию, в Москву? Да ни черта! Напрямую в оффшорные зоны. Ребята, которые торгуют моей нефтью, там же в оффшорах и живут. В общем, я и сам с удовольствием гуляю в Нальчике, но не обо мне речь. Уже сейчас в Чечне выросли два потерянных поколения. Они, кроме как воевать, ничего не умеют. И они отвоюют свои скважины, и сами пустят деньги в оффшоры.
- Так значит, вы всё же бандиты, а не освободители своей Родины? - спросил я.
- Не обобщай, - сказал Бислан грустно. - Я не бандит. И Кюри Ирисханов не бандит. Вот он отвоюет Чечню и останется не у дел. Всё то, что он отвоевал, у него же отберут. Разве что, дадут спокойно пожить у себя дома. А ему большего и не надо.
- А тебе? - спросил я.
- И мне не надо, - ответил он. - Я хотел стать врачом и стану им, инш-алла. Вот только появятся деньги - и рвану отсюда. Ты, наверное, думаешь, что я не заметил иронии в тех стихах, которые ты сделал из песни "День Победы"?
- Нет, я заметил, что ты заметил, извини за тавтологию, - сказал я.
- Вот видишь, а Ильман не заметил. А ведь именно Ильман будет жировать на скважинах, колоться и нюхать кокаин, пока не сдохнет. А работать на него будут другие. Те, которые сейчас отсиживаются в России.
- Насколько я знаю, - сказал я, - таких не много.
- Ты ничего не знаешь, - перебил меня Бислан. - Знаешь, сколько чеченцев в России?
- Восемь миллионов, - ответил я, не задумываясь.
- Десять, - подтвердил Бислан. - А тут сейчас всего триста тысяч. Боевики и их семьи. Вот им всё и достанется. Они и станут называть себя государством. Потом сюда приедут остальные и будут на них работать. Я не хочу быть бандитом, но и работать на Ильмана не буду.
- Куда бы ты ни поехал, - возразил я, - везде тебя будут ждать государства. А в твоём понимании - бандиты, легализованные в госмашину. Везде надо платить налоги. Ты обречён работать на бандитов, Бислан.
- Там, хотя бы, деньги остаются в стране, - отвечал Бислан. - Здесь Москва из бюджета выделяет деньги на восстановление Грозного, а строятся виллы на Сейшелах.
- Вот и поезжай на Сейшелы, - сказал я.
- Чтобы увидеть рожи, против которых я здесь воюю? Нет, там я ещё охотнее возьму в руки автомат.
В то утро мы так и не добрались до английского. Вода, дрова, волчьи трубки. Бислан подошёл ко мне, когда я делал очередную морду волка.
- Ты со Светланой Ивановной не обсуждай наши с тобой разговоры, - сказал он.
![[]](/img/p/petrow_w_e/8dvakavkaza/8dvakavkaza-1.jpg)