из послужного списка подпоручика 25-го Екатеринбургскаго адмирала Колчака полка горных стрелков
СУББОТИНА Фёдора Александровича
Родился 28 февраля 1898 г., из граждан Екатеринбурга, окончил в 1915 г. Екатеринбургскую мужскую гимназию. Студент Петроградскаго политехнического института. Окончил ускоренный курс военного времени в Павловском военном училище.
ПРОХОЖДЕНИЕ СЛУЖБЫ
4 мая 1917 г. на правах вольноопределяющегося вступил юнкером в Павловское военное училище. Первого сентября произведен в прапорщики приказом по Армии и Флоту. 16 августа прибыл для службы в 149 пехотный запасный полк, 18 авг. назначен офицером (младшим) учебной команды. 24 декабря после захвата власти большевиками сам демобилизовался. 27 июля 1918 г. по занятии (белой армией) Екатеринбурга вступил добровольцем в Первую офицерскую роту. 7 августа назначен младшим офицером студенческой роты, 9 августа отбыл на фронт. 17 сентября офицерская, студенческая и добровольческая роты сведены в 25-й Екатеринбургский адмирала Колчака полк горных стрелков. 21 октября за отличие в боях против большевиков произведен в чин подпоручика. 21 ноября назначен командиром 6-й роты, 19 февраля 1919 г. эвакуирован с фронта по болезни, комиссией врачей эвакуационного госпиталя в Екатеринбурге уволен со службы. 11 августа вновь поступил на военную службу в подчинение поручика Голубева, состоявшего в распоряжении Верховного правителя, и исполнял обязанности коменданта поезда "Помощь армии" имени Верховного правителя. 15 марта 1920 г. после захвата власти политическим центром в г. Иркутске отбыл в Харбин, где комиссией врачей госпиталя охранной стражи уволен от службы.
БЫТНОСТЬ в ПОХОДАХ и БОЯХ
1917 года 3-го и 5-го июля в составе юнкеров Павловскаго военного училища участвовал в подавлении 1-го возстания большевиков в г. Петрограде.
С 9-го августа 1918 г. по 19-е февраля 1919 года - в боях и походах против большевиков в составе армии Адмирала Колчака.
В августе 1964 года он написал сестре своей Александре Александровне Субботиной, матери нашей хорошей знакомой Тани Петровой:
"Дорогая сестра Шура, не хватает слов выразить, насколько я благодарен тебе за твоё письмо. Вот уже две недели я читаю и перечитываю его. Я ведь не знал никаких подробностей вашей жизни. Вот уже 30 лет с тех пор, как я получил письмо от вас в 1934 году, писанное Маней. С тех пор переписка прекратилась.
Как ты, Шурочка, права, что мы почти не знаем друг друга. Мы разстались в 1920 году. Меня после воспаления легких отправили в Иркутск. Перед моими глазами жива сцен последнего прощания: папа, мамочка, Вася и все вы. Я до сих пор вижу, как сестра Лёля (она была такая тихая) стояла у двери и молча плакала. Ей было 12 лет, а тебе 11 в то время. Разлука была такая окончательная. Ваша жизнь и моя так окончательно отделились. Будучи теперь в отставке - больше времени думать и вспоминать прошлое, как бы мысленно снова пережить.
Жизнь прожить - не поле перейти. И вам всем, особенно тебе, Шура, выпали на долю и радости, и горести. Очень хотелось бы знать больше о твоем сыне Борисе. Мы не вполне поняли, что случилось. Ты пишешь, что живёшь надеждой его встретить. (Борис ушёл один в поход на Уральский Север - и не вернулся больше никогда. - Б.С.)
Приятно знать, что ты не одна, т. к. Таня ещё с тобой. Это должно скрасить твою теперешнюю жизнь.
Теперь знаю, что жизнь у Мани хорошая - муж, взрослые и женатые дети и внучата. Печально, что Лёля потеряла мужа и вдовствует, как и в твоём случае. Опять же её дочь Люба с нею и на хорошей дороге - в недалёком будущем. Надеюсь, что Маня и Лёля мне напишут о себе. Я даже не знаю их замужних фамилий, а также и твоей. Судя по адресу, ты носишь нашу фамилию.
(Виктор Александрович, его брат, так описал своих сестёр в анкете: "Сестра Лундина Мария Александровна, родилась в 1904 г., дер. Ст. Решёта. Сейчас не работает, адрес: Свердловск, Втузгородок, 2-й профессорский корпус...
Сестра Леликова Ольга Александровна, родилась в 1907 г., г. Екатеринбург. Рабочая парфюмерной фабрики.
Сестра Субботина Александра Александровна, родилась в 1909 г., г.Екатеринбург. Врач 1-й горбольницы".)
Вот уже 44 года с тех пор, как судьба нас разделила. Я в Америке с 1923 года, т.е. 41 год. Мы все за это время стали американцами в полном смысле. Не могло быть иначе. Только в глубине души я до сих пор русский. Приехавши сюда, я ни в каких организациях не состоял, т.к. они были полны интриг, а я не хотел ни словом, ни делом быть против моей родины и народа. Все силы пошли на стройку моей жизни в новой стране. Мои дети с школьного возраста почти перестали говорить по-русски, да и мой язык "поистоптался" немножко. Я перевёл и послал детям твоё письмо, чтобы они знали о своих родных в СССР.
Вот уже 11 лет с лишним по смерти Любы - матери моих детей, моей незабвенной жены. Она, как и я, была за всё русское - и не дружила с беженцами, и не любила интриг.
Девять лет тому назад я женился. Моя жена - американка, уроженка штата Пенсильвания. Наш брак очень счастливый. Мои дети, невестки-американки и внучата её очень любят. С нами живёт её мать-инвалид. Ей 83 года, у неё был апоплексический удар 5 лет тому назад и несколько сердечных припадков с тех пор, но она немножко ходит - от дивана до стола, до кровати, до уборной. Мы не можем её оставить больше чем на 2-3 часа.
Хотя капиталов у нас нет, мы всё же смогли выстроить себе очень хороший дом (с квартиркой для тёщи) в очень живописной местности - в горах на высоте 3000 футов. Чудные огромные деревья: сосна, кедр, дуб и другие породы - от двух до трёх футов в диаметре. Жена и я любим работать на воздухе, и наша усадьба теперь выглядит, как парк. Здоровье, как я и писал, в хорошем состоянии. Жене моей 58 лет, а мне - 66.
Шурочка, если у тебя будет желание писать, напиши, сколько лет было мамочке, когда она умерла - и папе. Напиши о других Субботиных, о сыне Васи - Борисе, который был лётчиком, о семье Тони Аржанниковой, нашей самой старшей сестры, да и вообще о родных, которые живы.
Передай привет всем, кто меня немножко помнит. А главное, не грусти, найди силы жить полной жизнью - во имя тех, которые нас навсегда покинули.
С большой любовью брат Федя".
Это август 1964 года. А в мае было такое письмо:
"Дорогие сёстры Маня, Лёля, Шура, получил грустную весть о смерти дорогого и незабвенного брата Вити. Вот уже больше 30 лет как мы не были в переписке. Сколько грустных и безпомощных мыслей... Какая у нас всех была молодость и какая чудная и крепкая была наша семья. Тяжело на душе. Я так и не знаю, какова была жизнь Вити, каким он был взрослым человеком, была ли у него семья, дети. Долго ли он страдал от последней болезни. Я также почти ничего не знаю о вас... Галина Николаевна мне писала, что Шура - доктор и что она потеряла мужа несколько лет тому назад. Это всё, что я знаю.
Вкратце о себе, о сыновьях. Борис старший, ему 37 лет, доктор наук по электронике. У него двое детей: Марк девяти лет и Кира - семи. Виктору - он был назван в честь незабвенного Вити - 32 года. Он гражданский инженер. У него трое детей: Эрик восьми лет, Сюзан - шести и Ранди - 1 год. Я их всех вижу два или три раза в год. Мы живём вдали от суеты в горах Сьерра-Невада - 150 миль от Сан-Франциско.
Не знаю, кто из вас получит (и получите ли) это письмо.
С глубокой скорбью о Вите и любовью к вам ваш брат".
Виктор, брат, не мог писать ему в Америку. Его бы как-нибудь наказали. Изнали из партии, с работы? Наверное... Во всяком случае, он писал в автобиографии (14.12.53 г.): "Под судом и следствием не был. Был за границей (Польша-Германия, 1944-45 гг.) в составе действующей армиии. Родственников, лишенных избирательных прав, судимых и репрессированных не имею, также НЕ ИМЕЮ И ЗА ГРАНИЦЕЙ. Во время Отечественной войны родственников на оккупированной немцами территории не было, также не были в плену и в окружении. Семейное положение: женат, жена Панькова Татьяна Павловна работает ст. экономистом в Металлургавтоматике, родственников не имеет. Детей нет".
А в остальном... Примерно тогда же (18.12. 53 г.) он получил характеристику в своей парторганизации: "Работу Госбанка знает хорошо, глубоко изучает финансово-экономическое состояние промышленных предприятий и хозяйственных организаций, находящихся на обслуживании в Октябрьском отделении Госбанка.
Вместе с партийной организацией проводит в жизнь коллектива постановления партии и правительства СССР.
Политически грамотный и систематически работает над повышением политического уровня путём посещения экономического семинара при Райкоме. Аккуратно выполняет партийные поручения".
Конечно, если уж проблемой социального происхождения его отца занимались местные представители Министерства госбезопасности, то брат за границей, да ещё бывший белогвардеец... Страшно подумать. Фёдор там у себя в Америке правильно понимал положение, а потому и не писал 30 лет - до 1956 года:
"6-го февраля 1956 г. Мои родные сёстры, я даже не знаю, в чьи дорогие руки придёт это письмо. Только сегодня получил первую весть, что вы, мои сёстры, живы. К сожалению, Галя (дочь Коли Логинова) не упоминает о Вите. Она написала, что Васи и Коли в живых уже нет. Было очень грустно узнать об этом.
Много воды утекло за эти годы. Были смутные времена: мировая война - и всё как-то смешалось. Я не знал, кому и куда писать. И, может быть по глупости, боялся повредить, если бы стал разыскивать. Я вас всех преданно и глубоко люблю, но жизнь так сложилась, что мы, наверное, навеки разделены".
Печаль невыносимая: навеки разделены... Помяни, Господи, всех скорбящих в разлуке. Они так и не увиделись никогда.
Я немножко знал мать Тани Александру Александровну, милую седую женщину, рано потерявшую мужа и сына. Каждый год мы приходили 15 июня к Тане на день рождения... Подружки вспоминали свою раннюю молодость. Вспоминали, как в 56-м отправились в Сысерть готовиться к экзаменам в институт.
Как валяли дурака, катались на лодке, ныряли, плавали... Жили в частном домике у какой-то бабушки. Потом приехала мама Ляли Фурщик и увезла её в город - из-под "тлетворного влияния" Маши и Тани. Кстати, где-то там выяснилось, что матери Маши, моей жены, и Тани когда-то учились в одной и той же школе на берегу Исети, за дендрарием. Этот красно-кирпичный дом там до сих пор стоит - пока что его почему-то не сожгли и не разрушили наши хозяева жизни. Я там хожу-прогуливаюсь иногда вместе с внучкой Машенькой.
Ах, жёнка Мария, боль моя и радость. Она умудрялась говорить о национальной культуре, даже когда рассказывала о войне... с сепсисом. Таня Петрова посвятила этой войне полжизни:
"Огромный человек на трибуне переполненного зала - грузинский акцент, нос горбиной, взгляд прожигает. В две минуты Бочоришвили умудряется морским узлом стянуть общие боли и радости России и Грузии - политические, национальные, профессиональные, - сфокусировать их в событии, которое называется Первой областной научно-практической конференцией по сепсису. Больше всего благодарна Вахтангу Гавриловичу за рубленую фразу, скреплённую отрицающим жестом: "И никаких варягов звать не надо!"
И то правда: варягов этих развелось, и все спешат. Одни - учить, другие - с подачками, третьи откровенно в карман лезут. Четвёртые меч подымают... Недавно слышу в трамвае в адрес объегоривших нас президентов: "Разваливать ума не надо, попробуй сделать лучше, чем было". Но то в трамвае, а это же чуть не с вершины седого Кавказа - выжимая из двух микрофонов громоподобные раскаты к бескрайним потолкам бывшей ВПШ (высшей партийной школы), куда-то в балконные пределы, набитые врачами и студентами, умудряясь нажать на каждое слово: "В век сепаратизма, в век разъединения - все соединяющие силы заслуживают всякой поддержки!" Можно больше ничего не узнавать о человеке и полюбить его, как брата, за одни эти слова. Но Бочоришвили ещё и артист великий: виртуозно сумел в тональности доброго юмора словесным росчерком создать характеры профессора Нины Петровны Макаровой, научного руководителя центра, старшего ординатора Татьяны Сергеевны Петровой и заведующей Аллы Анатольевны Бородиной - трёх русских женщин, вложивших свои силы, ум, талант и волю в дело создания центра.
...Никогда не гонялась за сенсацией, а тут она сама погналась за мной. Приглашение на конференцию и зарубежную информацию по СПИДу я получила почти одновременно. Оказывается, учёные из Германии, США, Венгрии и других стран давно уже расценивают истерию вокруг СПИДа как самый крупный научный скандал конца ХХ века. Немецкий журнал "Раум унд цайт": "Миллиарды, брошенные на исследование вируса ВИЧ, обеспечивают десятки тысяч научных карьер, за счёт "теста на СПИД" живёт большой бизнес, а за счёт "просвещения" в вопросах СПИДа - целые отрасли промышленности и политические направления". Это называется - "приехали"! Оказывается, сегодня сепсис (в просторечье - это заражение крови) несравненно страшнее СПИДа.
Вот и академик Бочоришвили подтверждает: "От сепсиса сейчас умирает по крайней мере в двадцать раз больше, чем от СПИДа, в Америке - около 300 тысяч в год!" Противосепсисный центр Бочоришвили был первым в стране. Он возникал в полуразрушенном отделении, но это же "пустяки" для человека, умеющего смотреть не только прожигающе и твердо, но и грустно, и даже как-то растерянно: "Всякий тяжёлый больной для меня есть поиск собственной вины... Существует страшный разрыв между достижениями науки в отдельных областях... и их интеграцией, это мучит меня. Ведь специализация, сама по себе очень важная, дошла до того, что если не дополнить её интеграцией, то не только толку не будет - клиническая медицина не сможет оставаться безопасной. Что такое сепсиология - это и есть интеграция наук".
-Да, но возможно ли гармоническое развитие всех наук?
-Одна ампула противооспенной вакцины стоит больше, чем всё завоевание космоса!
-А как возникли контакты с нашей второй хирургией? Вы сегодня сказали о Татьяне Сергеевне так лирично: первая ласточка.
-В 1979 году... Это сейчас легко всё увидеть и оценить, пятиэтажное здание нашего республиканского центра выглядит внушительно. А тогда доктор Петрова и в захудалом отделении сумела увидеть ДЕ-ЛО! (Это Таня, подруга Марии с детства.)
-Вахтанг Гаврилович, как вы думаете, может ли быть специалист, и врач в том числе, хорошим специалистом, не будучи патриотом своего народа?
-Вы задали очень сложный вопрос. Наверное, может... Другое дело, что мне не нужен такой специалист, если он не патриот своей Родины. Вот это уж точно!
-Вы состояли в КПСС?
-Безоговорочно. Я же офицером был 17 лет и четыре месяца, так что состоял...
-Были военным медиком?
-Да-да, на военной службе защитил и кандидатскую, и докторскую. Я ленинградский специалист. В Ленинград я приехал старшим ординатором, уехал профессором.
-Сколько вам лет?
-Много! Шестьдесят восемь. Исполнилось 25 марта по дороге сюда, в Екатеринбург.
-Проблемы национального возрождения вас тоже волнуют? Мы все болеем этим.
-Конечно, конечно. Спасать надо русскую нацию в первую очередь, не грузинскую - рус-ску-ю! Тогда все будут спасены.
-Вы, конечно, знаете свой язык, грузинский...
Бочоришвили счастливо смеется. Я прошу его почитать Руставели. Он, победно глядя, заводит бессмертную песнь великого поэта.
Я не понимаю ни слова, но почему-то начинает теснить в груди, я точно поднимаюсь выше, выше и с каждым шагом всё невыносимее жалею всех людей и все народы. Мой диктофон давно не пишет, но я не чувствую этого, потому что он не мой - прокатный, и я не знаю, что он может предать, остановить плёнку на полуслове.
Странная история: на другой день, когда иду готовить радиопередачу на студию "Город" и это предательство обнаруживается - особо и не горюю. Первые строки Руставели всё-таки выйдут в эфир. Мы венчаем их с балалайкой Юрия Клепалова, они стоят друг друга. И потом - ещё не вечер. Противосепсисный центр будет расти по всем законам роста - городской, областной, республиканский. Бочоришвили, конечно же, приедет на Урал не раз. Тогда и запишу..."
Там же, в апрельском номере газеты "На смену!", портрет Бочоришвили, сделанный Юрием Трофимовичем Подкидышевым. Это 1992 год.
Сегодня стоит совсем пустой огромный корпус уничтоженной больницы скорой помощи, Марии давно нет на этом свете, разве что в моём сердце... Через месяц после этой публикации она обнаружила у себя шарик опухоли. А Юра Подкидышев живёт сейчас в уральском рабочем посёлке, где когда-то стояла наша круглогодичная геофизическая партия, из которой я ушёл в армию.
НОСТАЛЬГИЯ
(письма бывшего белогвардейца)
С 1927 по 34-й год Фёдор Субботин писал письма в Россию. Их сохранила Александра Александровна Субботина, мать Татьяны Сергеевны Петровой, Тани, подруги Марии. (В это же время мой дядя Ваня, Иван Михайлович Марков, писал письма своим друзьям в Канаду - Васильеву и Дерману.)
Осt. 31, 1927. Сан-Франциско.
Милая, дорогая Шурочка:
Мы все трое поздравляем тебя с днём Ангела. Шлём самые сердечные пожелания окончить университет. Мы очень и очень хотим тебя видеть доктором. Завтра я получаю моё жалованье и смогу перевести десять долларов. Я их перевожу Мане, как и раньше, а они уж будут переводить тебе. До сих пор ещё не получил от Мани, да и вообще из дому письма с подтверждением получения двух предыдущих переводов.
Спасибо за твоё хорошее письмо. Рад, что ты начала второй год.
Как хорошо, что Витю освободили от военной службы. Я знал, что его не возьмут, так как у него ещё мальчиком было очень плохое сердце. Было бы трудно, если бы его взяли. Так как я понимаю - он является большим помощником вам. Жалко, что он не пишет мне.
Очень беспокоюсь о Мане. Удастся ли ей найти работу?
Шурочка, пиши мне подробнее и чаще. Нужно поддерживать духовную связь друг с другом. Может быть, ещё много лет пройдёт, прежде чем Бог поможет нам опять увидеться. Трудно рассчитывать, чтобы я смог вернуться скоро - даже из-за материального положения. Проезд стоит больших денег, а нас уже трое. До сих пор нам не удавалось что-нибудь скопить. Только купили собственную мебель пока что.
Напиши, когда Вася и Липа ждут ещё прибавления семейства.
Крепко, крепко целуем нашу родную Шурочку.
Федя, Люба, Борис.
Ноября 1, 1927. Сан-Франциско.
Дорогая Шурочка:
Как мы рады за тебя, что ты учишься. Правда, тебе приходится трудно, т.к. кругом нехватки, но уже то, что жизнь полна, что есть интерес к работе - этого одного достаточно, чтобы скрасить жизнь.
Желаем тебе сил, ума и здоровья.
Я бы очень хотел, чтобы ты поехала в Москву с экскурсией, о которой ты писала, но, к сожалению, не могу ничем сейчас помочь. А те регулярные мои 10 долларов, я думаю, недостаточны. Ну, если ты не уехала, то случай ещё представится. Я всё надеюсь, что когда-нибудь я смогу вам прислать и больше, но пока что еле-еле свожу концы с концами.
На днях опять переведу Мане деньги. Ты жалуешься, что Маня тебе не пишет. Я не знаю, отчего это. Неужели вы способны поссориться или отдалиться друг от друга? Напиши ей сама.
Я Мане напишу на днях, т.к. очень беспокоюсь, устроилась ли она. Мне её очень жаль, т. к. ей пришлось и приходится до сих пор много нести на себе. По-видимому её жених - постоянный и хороший молодой человек, т. к. они всё ещё терпеливо ждут, когда смогут пожениться.
Вот, Шура, и у тебя скоро может появиться женишок. Будь очень осторожна в этом деле. Женщине приходится так много нести на себе. Во всяком случае, я очень хочу, чтобы ты сначала кончила университет. Это настоятельно необходимо.
Лёля и Витя мне совсем не пишут. Лёля, вероятно, из застенчивости, а Вите совсем не простительно. Я Лёле напишу к Рождеству сам.
Пиши мне подробнее о себе, о всей жизни и мелочах, т. к. всё же я смогу тогда представить, как вы живёте. Очень бы хотелось иметь со всех карточки.
Мы, слава Богу, живём благополучно. Люба тебя целует и шлёт привет. У Бориса уже 4 зуба. Я его зову "зубастая щука", а он смеётся. Становится совсем взрослым. Он почти никогда не плачет, игрет сам с собой, т.к. по-здешнему ребят на руках носить и нянчиться с ними не рекомендуется.
Мы всех поздравляем с наступающим Рождеством Христовым и Новым годом, желаем всего самого лучшего. Не забывай, какими хорошими и незабываемыми родителями нас одарил Господь Бог. Не убивайся очень, что их нет, т. к. это такой уж непременный закон. Будь сильной духом, заботься о себе и создавай свою собственную жизнь.
Крепко целуем.
Дек. 27, 1927.
Дорогая Шурочка, мы очень рады, что твои занятия идут успешно, и желаем тебе сил и здоровья для дальнейшей работы.
Пишу тебе на третий день Американского Рождества - уже сидя в конторе. Мы встретили Рождество по-американски, т.к. большинство приходят поздравлять в этот день. Но всё-таки настоящий праздник будем праздновать по русскому стилю, т.е. 8 января по-здешнему. У нас большая ёлка - Борису очень нравится, потому что масса разноцветных игрушек.
Как-то встретите и проведёте Святки вы. Хорошо, что вы опять будете вместе. Нет ничего дороже и нет более сильной привязанности, чем семья. Старайтесь всегда быть ближе друг другу.
Мне всегда очень тяжело сознание, что я надолго оторван от всех. Неизбежность делает эту тоску и боль тупой, ноющей раной. Всегда, когда начинаю думать о нашей прежней жизни, о дорогих покойных папе и мамочке, - всегда чувствую себя таким несчастным и одиноким. Но, конечно, распускаться не приходится, т.к. жизнь идёт и требует сил и энергии.
Вот теперь новые заботы и тревоги - наш дорогой сынок. Слава Богу, пока мы только радуемся - он такой здоровенький и счастливый. Уже стоит на своих ноженьках. Приходится не спускать с него глаз, т.к. он ни минуты не бывает спокоен - всё двигется, куда-то торопится, лезет.
Я очень радуюсь, что тебе пришлась по душе медицина. Да и твоё желание выбрать специальностью детские болезни - мне очень симпатично. Прибавь к этому акушерство - и будет обширное поле для полезной работы.
По моему мнению, лечить болезни - хорошо, конечно, но лучше всего способствовать тому, чтобы вырастало здровое и умеющее заботиться о здоровье молодое поколение. Иными словами, наиболее благотворной деятельностью я считаю предотвращение болезней и способствование распространению простых и элементарных знаний о медицине и гигиене среди обыкновенных людей.
Я тебе когда-нибудь опишу, как прекрасно эта область разработана в Америке.
Не благодари меня за присылку денег. Я считаю моим долгом сделать всё, что могу. Конечно, нам приходилось и приходится тяжеленько, но всегда, если только смогу, я буду посылать. Если всё будет благополучно, то можешь надеяться на мою посильную поддержку регулярно и каждый месяц. Только болезнь или безработное состояние могут помешать, но пока Бог хранит.
Люба шлёт привет и целует. Передай привет всем нашим.
Крепко тебя целую, родная сестра.
Любящие Федя, Люба, Борис.
24 марта, 1928. Сан-Франциско.
Дорогая Шурочка:
Христос Воскресе! Трижды целуем и поздравляем с днём Светлой Пасхи. Желаем хорошо освежиться душой и отдохнуть от трудных занятий. Второй курс ведь, насколько я знаю, самый трудный. Так много сухой теории, которая с трудом усваивается и усыпляет. Но напряги свои силы и волю - и одолей этот курс. Если даже будут неудачи - не унывай. Не бойся, если даже придётся провалиться на некоторых предметах. У тебя, я вижу, твёрдое намерение закончить и выбиться на путь широкого и полезного труда. И конечно, тебя временные трудности и разочарования не испугают.
Самое главное - не переутомляйся. Я как большой, очень большой радости ожидаю твоего окончания. Это будет для меня праздник. А кроме того, если ты окончишь, только подумай, как были бы счастливы папа и мамочка. Мамочка особенно, она всегда была готова отдать последнее, чтобы мы учились. Я помню, как её радовали мои успехи. А её радость и для меня была как живая вода - и я с удовольствием учился.
Очень рад за то, что тебе удалось добиться стипендии. И тебе, и нашим будет немножко легче. Я по-прежнему буду посылать ежемесячно, пока всё благополучно.
У нас всё хорошо. Бориса Люба уже не кормит. Он питается коровьим молоком, манной кашей и тёртыми овощами (морковью, шпинатом и артишоками). Здесь круглый год можно иметь зелень. Кроме того, он с первого месяца пьёт рыбий жир. Сейчас ему 10 месяцев, весит 27 фунтов.
Я был очень рад вашей карточке. Вы все такие большие и такие милые, что я, кажется, ещё больше вас люблю.
А карточка милого папы вызвала слёзы на глазах. Так его жалко - и особенно жалко потому, что я его так и не увидел, хотя и мечтал об этом, и не облегчил хоть немного его жизнь перед смертью. Ему так и пришлось трудиться до самой смерти.
Милая Шура, не забывай и пиши обо всём: о занятиях, об интересах, о твоей жизни, намерениях и планах - обо всём. Я с радостью пишу вам, т. к. этим мы становимся ближе друг другу.
Напиши, что будешь делать летом и была ли на Пасху дома? Летом хорошо бы тебе пожить у тёти Дуни и отдохнуть среди деревенского раздолья, даже хорошо и поработать в деревне.
Октября 28, 1928.
Дорогая, милая Шура:
Я бесконечно виноват перед тобою, т.к. долго, кажется месяцев пять уже, тебе не писал. Наконец собрался и надеюсь, что письмо ты получишь ко дню Ангела. Мы все целуем и поздравляем тебя, дорогую имянинницу. Желаем тебе, чтобы жизнь твоя сложилась в красивую, осмысленную и полезную работу. Конечно, желаем тебе успеха на выбранном тобой поприще.
Мы очень интересуемся, как начался для тебя твой третий год в университете. Много работы? Хорошо ли устроилась, как здоровье? Ты мне тоже не писала очень долго - вероятно, становится неинтересно пееписываться с далёким братом, которого ты, наверно, не так уж хорошо и помнишь. Маня мне тоже мало пишет, а другие и совсем не пишут.
Пожалуй, это и нормально, т.к. трудно любить и ощущать то, что далеко, далеко... Но в то же время надо хотя бы рассудком стараться по возможности сохранить близкие родные чувства. У нас с тобой могла бы быть не только родственная переписка, но и вообще интересная. Мы могли бы делиться мыслями, убеждениями. Я очень интересуюсь жизнью и событиями в России, но кто мне может написать об этом? В тоже время тебе, вероятно, было бы интересно многое об Америке - стране, которая живёт на 50 лет вперди других, а особенно нашей России.
Во всяком случае, Шура, не забывай, что мы родные друг другу.
Мы живём так же - по-прежнему вся наша жизнь и интересы сосредоточиваются на Борисе. Он с каждым днём заметно растёт. Уже бойко бегает, а на улицу часто берем его не в колясочке, а за ручку. На улице его всё интересует: автомобили, трамвай, собаки, кошечки. Он даже каждый дом старается потрогать ручонкой. Говорит он: папа, мама, на, бросил - и много лепечет, чего мы ещё не понимаем.
Сейчас мы заняты расчётами и мыслями о Любиной поездке к родным в Китай. Вероятно, она поедет весной около Пасхи - конечно, с Борисом, и пробудет там месяцев восемь. Это будет стоить очень дорого - и то мы еле-еле накопим на проезд вперёд. А на проезд обратно должен буду копить я здесь, когда буду один, т. к. одному жить дешевле. Собираемся переменить квартиру на более дешёвую - и вообще, чтобы скопить лишние 10 долларов, приходится себе отказывать во всём.
Хорошо, что Люба - хорошая хозяйка и понимающая подруга в жизни - не жалуется на лишения и недостатки. Хотя в душе я её жалею, т. к. за последние полгода мы никуда и "носу не показывали" - ни одного платья не сделали. Она была больна, а не было лишних денег, чтобы сходить к доктору.
Ей, вероятно, легко всё это перенести, т.к. она живёт мыслью увидеть свою родную мать, братьев и сестёр - и показать нашего Борю. Что бы я дал, чтобы опять увидеть мамочку и папу. Время сглаживает остроту утраты, но память о них жива и всегда будет жить.
Напиши, Шура, о себе. Каковы твои планы, какова жизнь... Интересно ли живёшь. Какими идеями увлекаешься? (Ах, он, наверное, ещё не понимал, что на это можно ответить только так: идеями Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. - Б. С.) По-старому, я бы спросил: как живёт студенчество? Но ведь студенчество не естьопределённая группа - как интеллигенция, рабочие и т. п. - а потому не должно иметь определённого лица, а только учиться, пройти этот путь, чтобы уж потом проявить себя.
Как тебе и нашим живётся в материальном отношении? Как ты живёшь, питаешься, как одета и обута. То же самое напиши о наших дома. Я постараюсь так же посылать, как и раньше, - покуда смогу и пока всё благополучно, т.к. думаю, что вам ещё труднее, чем нам.
Когда я думаю о вашем будущем, я не беспокоюсь ни о Мане, ни о Вите, ни о тебе, т.к. вы каждый на своей дороге. Вам не будет хуже, чем вообще среднему работнику вашей специальности в России. Но меня берёт страх за Лёлю, т. к. у неё нет зацепки в жизни. Ей нужно бы учиться чему-нибудь: на сестру милосердия или на машинистку. Вообще - вам там виднее, да и ты повлияй на неё.
Ну, милая Шура, ещё раз поздравляем и целуем. Желаем успеха. Не забывай и пиши. Твои Федя, Люба, Боря.
Р. S. Собираешься ли на Рождество домой? (Смешной - он, наверное, полагал, что в СССР существуют Рождественские каникулы; студенты в это время всегда сдавали зачёты и экзамены.) Береги себя, здоровье и силы. Старайся разбираться в каждом человеке. Будь осторожной.
Дек. 24, 1928.
Дорогая Шура:
Только вчера получили твоё хорошее письмо. Для меня всегда тот день, когда я получаю письма из дому, - день радости. По-видимому ничто и никогда не сгладит того чувства привязанности и любви, какое у меня к вам.
Правда, письмами не выразишь всех тех мыслей, тревог и советов, кои проходят через голову в те моменты, когда я думаю о вас.
За тебя я радуюсь, что ты выходишь на настоящий путь, что тебе нравится твоя будущая работа. Но в то же время и тревожусь, т.к. знаю, насколько трудна твоя жизнь в материальном отношении и как трудно заниматься. К сожалению, моя материльная помощь слишком мала, чтобы заметно облегчить вашу жизнь.
Но все лишения и трудности ничего не значат, если не оставляют неблагоприятного следа на здоровьи. Такие лишения, когда здоровье не страдает, только закаляют человека.
Ты пишешь, что все люди эгоисты, что никому нет никакого дела до вас, и каждый занят самим собой только. Это такая правда, над которой нужно больше позадуматься и сделать выводы. Конечно, не нужно самой сделаться такой же эгоисткой, как и другие, но нужно быть практичной и самой строить и укреплять своё материальное положение.
В будущем, когда ты будешь зарабатывать, - нужно научиться знать цену деньгам и беречь их (чтобы от них слишком не зависеть). Деньги дают такие возможности и такое положение, которое приносит полную свободу от людей.
Я очень жалею, что у тебя нет возможности покупать учебники. Но помни, что настоящая школа у тебя впереди - после окончания университета, и тогда ты сможешь тратить и постепенно составить хорошую медицинскую библиотеку. Врачей делает не университет, а дальнейшая работа, вдумчивость и занятия.
Мы начали праздновать Рождество по-новому, т.е. сегодня. Конечно, будем праздновать и по-старому. У нас большая ёлка для Бориса. Сколько у него было радости в глазах, когда он проснулся и увидел блестящую ёлку, а под ёлкой - его подарки. Папка купил ему деревянный велосипед - трёхколёсный, без педалей. Он уже умеет кататься. Отталкивается ножонками и ездит. А мамочка - мохнатую собачонку-игрушку. Он так любит собачек, что целует её и кладёт с собой спать. Знакомые подарили ему ещё игрушки, - но эти самые любимые. Он уже говорит некоторые слова. Говорит свободно Маня и Битя (вместо Витя). Шура и Лёля ещё не говорит.
Люба шлёт тебе привет.
Я надеюсь, что когда-нибудь настанет время - и мы встретимся и поживём вместе. Как ни хорошо в Америке, а всё же Россия ближе сердцу. К сожалению, трудно сказать, когда мы вернёмся. Да временами думается: никогда.
Сейчас, когда у меня семья и ответственность, сдвинуться с места - даже при возможности возвращения - трудно. Нужны будут большие деньги на один только проезд, - а неизвестно, какая ещё работа будет в России.
Деньги же достаются и откладываются с трудом. Жизнь здесь вся построена на быстром их обращении. Они приходят с трудом, а уходят так легко. Всё дорого, и каждый шаг стоит денег.
Хорошо, что Люба у меня очень практичная. Благодаря ей при моём скромном жаловании я смогу ещё посылать вам, - да ещё копим на её проезд домой. Правда, у нас лишений нет, но приходится выкраивать и высчитывать каждый доллар.
Тебе будет, вероятно, интересно наше, т.е. всех русских, мнение об американских врачах. Конечно, здесь много хороших и знающих врачей, но в среднем американский врач очень плох и является скорее дельцом, чем настоящим доктором. Мне лично с ними сталкиваться ещё не приходилось, т.к. здесь много русских врачей, но то, что амер. врачи очень плохи, - общее мнение.
Зато госпитали, санатории и социальная гигиена здесь удивительно хорошо поставлены. Объясняется это опять-таки удивительной деловитостью американцев. В этом они прямо чародеи. За что бы ни взялись - всё доводят до совершенства.
Милая Шура, заботься о своём здоровье - и заботься сейчас, пока оно ещё не подорвано. Очень трудно жить с разстроенным здоровьем, да и очень трудно его поправить. Я не столько верю в силу медицины лечением творить чудеса, сколько путём предотвращения заболеваний - оздоровить народ.
Интересно, какая специальность тебе больше по сердцу?
Пиши мне чаще. Пусть эти письма войдут в привычку, - тогда это будет легко. Я всегда буду отвечать с удовольствием, т. к. вы - живая связь со всем, что было и есть дорого моему сердцу: Россия, моё детство и юность, дорогие наши папа и мама, да и все вы сами - мои дорогие малышки Шура и Лёля, Витя и Маня. Я вас никогда не забуду и всегда всё, что в пределах моих возможностей, сделаю для вас.
Люба вас тоже полюбит, когда узнает, а мой дорогой Боренька, конечно, будет любить.
29 июля, 1929.
Милая Шурочка:
Только что получил твоё письмо, писанное из Свердловска, - а то я уже собирался писать тебе. Рад, что учебный год прошёл благополучно, - и поздравляю с переходом. Ты, можно сказать, "без пяти минут доктор".
Перед тобой открывается жизнь, полная возможностей и интересов. Очень хочу тебе выразить моё самое глубокое убеждение о жизни. По-моему, это великий дар Бога, давшего нам разум, чтобы понимать; сердце, чтобы чувствовать, и тело, чтобы ощущать её, жизни, пульс, её красоту. Это три барометра - и жизнь постольку хороша, поскольку она отображается этими барометрами.
Все тёмные стороны жизни - это результат личного безразличия, отсутствия энергии и воли. Храни в себе всегда чисто эти три вещи: разум, сердце и тело, - и помни то, что в твоей душе осталось от папы и мамочки - и ты будешь счастлива.
Ты уже задумываешься, судя по твоему письму, о будущей специальности. Выбирай себе по душе и не забывай практическую сторону. Напиши мне больше, что вы понимаете под профилактикой, и как она практикуется. Я в медицине мало смыслю и знаю о ней только общее определение, как предотвращение болезней и прививки.
Я сам мечтаю, что в будущем когда-нибудь ты сможешь приехать в Америку погостить. Но пока ещё думать рано, т.к. ни у нас, ни у тебя нет для этого денег. То же касается и меня. Я тоже думаю о будущей поездке - полетел бы прямо, но крылья надломлены.
