ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Пятковский Виктор Никифорович
Один из нас

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 5.26*18  Ваша оценка:

Виктор Пятковский

ОДИН ИЗ НАС

Военная проза

Москва
2013

  
  
   УДК
   ББК
   П 995
  
  
  
  
   В. Пятковский
   Один из нас. Военная проза. -- М.: 2013. -- 383 с.
  
   ISBN

аннотация будет?

  
  
  
  
  
  
  
  
  

No Пятковский В., 2013

  
  
  
  
  
  
   Сермяжным армейским офицерам-
   Негероическим капитанам и лейтенантам,
   Тихо делавшим в Афгане свою работу
   И сберегшим жизни солдат
   ПОСВЯЩАЕТСЯ.
  
  
  
   Ну что с того, что я там был
   Я был давно, я все забыл
   Не помню дней, не помню дат
   И тех форсированных рек.
   Я неопознанный солдат. Я
   Рядовой, я имярек. Я меткой
   Пули недолет. Я лед кровавый в январе.
   Я это все почти забыл,
   Я это все хочу забыть.
   Я не участвую в войне,
   Война участвует во мне.
   Ю.Левитанский
  
  
  
  
   В Афганской мясорубке капитан Петров за два года, начиная с февраля 1984, имел честь работать с пятью командирами разведывательных батальонов. Именно работал. Потому, что война -- это тяжелейший труд. Двое из них: подполковник Геннадий Рудых и подполковник Валерий Тихонов заменились досрочно по разным причинам. Двое погибли: майор Алексей Козлов в Баглане в феврале 1985, капитан Юрий Зарубин в Пандшере летом 1986. Майор Петр Корытный получил тяжелейшее ранение в голову летом 1986 года в провинции Кундуз. Раненых и контуженных офицеров не перечесть и сам Петров получил множественные пулевые ранения из 7.62 мм автомата Калашникова, а уж гепатит, тиф и прочее считались там просто как насморк.
   А скольких наших братьев Харон перевез через реку жизни в царство мертвых в мирное время после войны! Из двух командиров и двух начальников штабов дивизии -- полковники Малахов и Волобуев ушли из жизни в пятьдесят лет с небольшим, сердце не выдержало нагрузки. Это были смелые, отважные люди, не щадящие себя, сгоревшие как свеча на ветру. Сколько их, вернувшихся в Союз, а душой оставшихся там, на той незнаменитой войне! Прошлое забирает и уносит их в огромный космос, смерть выхватывает, вырывая их из окружения родных и близких. Подполковники Владимир Портнягин и Геннадий Рудых -- командиры отрядов спецназа ГРУ из Лагодехской бригады по замене были сосланы в Сибирь. В Центральной Европейской части России им места не нашлось, потом -- срок в тюрьме и преждевременная смерть.
   Число этих людей многократно превышает официальные данные о количестве потерь за все десять лет войны. "Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели", -- сказал поэт. По статистике численность населения Афганистана в 1979 году составляла 16 миллионов человек, в 1986 осталось только 13 миллионов -- эмиграция и большая смертность. Необыкновенно разрослись кладбища возле немирных кишлаков с шестами, увенчанными зелеными лоскутами. Да, наши солдаты не были ангелами, совершали ошибки, порой весьма кровавые. Но эти люди служили Родине. "И кто не без греха? -- спросил Христос, -- Пусть первым бросит камень."
   Разными дорогами попали они в горы Афганистана. У Ивана Бунина в "Жизни Арсеньева" говорится о мелкопоместном, разоряющемся дворянстве: "...В этих обстоятельствах Ваши деды и прадеды отправлялись на Кавказ на военную службу воевать неверных". Ничего не изменилось и Петров начал службу на Кавказе с дальнейшим перемещением в горы Афгана. То есть, осуществилась связь поколений через века, неосознанно, непреодолимо. Будто чья-то невидимая рука водит нас по кругу жизни с малозначимыми изменениями, списываемыми на технический прогресс, ведь идея военной службы -- служение Отечеству не изменилась. Так и Петров в конце 70-х годов прошлого века отправился служить на Кавказ в крепость Ахалкалаки в горах Грузии.
  
  
  

Часть 1

Францисканец

   Орден ревнителей бедности Христовой,
   Суетности мира и презрения к его благам.
  
  
  
  
   Родился я в бедной офицерской семье, где кроме меня были двое старших детей: брат и сестра. Да и кто тогда был богат, в 50-е годы, спустя десятилетия после "окаянных дней", строительства социализма и Второй Мировой войны. Детство мое прошло в бывшей Воронежской губернии, в рабочем поселке Новолипецк на окраине большого металлургического завода. Вся тяжелая атмосфера этой жизни не давала почувствовать красоту и привольность России. К счастью жили еще под Смоленском в деревне Ясная Поляна, станция Соколья Гора -- какие чудесные русские названия -- дедушка Гриша и бабушка Арина. Они, закончившие по одному классу церковно-приходской школы, были людьми высокой нравственной культуры, присущей глубинным слоям нашего народа, славились во всей округе своим трудолюбием, воспитали трех дочерей и сына.
   Вряд ли был хоть один день в их жизни, когда они не вставали с утренней зарей, не хлопотали по хозяйству -- коровы, козы, поросята и пернатая живность водилась на подворье в большом количестве. Судьба отмерила дедушке с лихвой -- участник всех войн, начиная с Первой мировой войны, Финской, Второй Мировой, а в промежутке, как оказалось перед его смертью на 93 году жизни, еще и участник Гражданской войны -- был мобилизован на строительстве Троцким Красной Армии. Об этом я узнал совершенно случайно, не любил он рассказывать о прошлом, все его дни и заботы были в настоящем. Так вот, в одну из годовщин представители райкома партии вручили ему бюст того, за чьи идеи он сражался, правда его средняя дочь Анна присоединила кулечек карамели -- поэтому радость от подарка была неописуема велика.
   В наше время сейчас модно выставлять своих родных и близких как борцов с режимом, всячески обличать Сталинские репрессии. Но кто же виноват, что Сталин "расстался" со своими товарищами-соратниками, пособниками в борьбе за народное счастье -- наверное прочитал книгу Никколо Макиавелли, там все это подробно описывается? Нет, дедушка не был репрессирован. Их неразделенная семья состояла из 40 человек, арендовала у помещика сотню гектаров, имела 10 лошадей и попала в большевистскую классификацию "малоимущий середняк" -- вроде бы друг Советской власти, но где-то в конце 60-х годов я с двоюродным братом нашел бережно хранившийся смазанный обрез ружья и патроны. Наверное, какое-то недоверие к Советской власти было.
   Липецк, школа в заводском районе, детство, отрочество. Прекрасное время в жизни каждого человека. Уроки. Учителя, наверное, во все времена эти люди являют собой пример подвижничества и, конечно, люди вокруг -- многие бывшие фронтовики с отсветом недалеко ушедшей войны на лице, ничего не боящиеся и радующиеся каждому мирному дню. Учитель труда, офицер-танкист, рассказывал во время занятий горькую правду о войне: "...раскатываешь, утюжишь "его" танком, так что ноги в одном углу, а голова в другом", при этом показывая на длину классной комнаты.
   Ожидания сильных морозов и запрет на занятия в школе, объявляемых по радио. Тут самое важное -- вовремя схватить острозаточенные коньки, клюшку и в школьный двор на каток, старательно залитый тем же преподавателем или занятия по вождению на "полуторке", каким-то чудом сохранившую возможность к движению. Но и, конечно, подростковая влюбленность, когда казалось, что мы одни из звезд на небе, только для нас -- расцветающая зелень на деревьях, мир солнца и голубого неба, так наверное и есть во всем мире. Трагическая смерть отца в пятьдесят один год от сердечного приступа на берегу реки. В то время многие фронтовики уходили, сказывалось величайшее напряжение Второй Мировой войны. Брат и сестра уже закончили институты и строили свою жизнь. Я и мама остались одни, пенсия за отца -- сорок рублей, мама работала воспитателем в детском саду на две ставки, получая рублей восемьдесят-девяносто. Правда, жили мы в трехкомнатной квартире, что было весьма неплохо в то время, но за порогом -- дворовые компании, драки одна улица на другую, собиравшие до двухсот "бойцов" с обеих сторон. Чувствовалось в заводском районе влияние дворовой шпаны на юных незрелых пацанов.

***

   После выпускных экзаменов в средней школе N 29 перед молодым человеком стоит мир выбора путей во взрослую жизнь. Нельзя сказать, что все пути открыты в силу различных особенностей, таких как мировосприятие, воображение, культурных, семейных и, что немаловажно, материальных возможностей, таланта, если он вообще есть и тебе удалось каким-то образом обнаружить его в себе.
   Так как я вырос в семье фронтовика, у меня был пример военной службы и я захотел поступить в танковое училище, но рост был высокий и в военкомате мне было предложено поступить в пехотное училище в городе Орджоникидзе, где уже учился дворовый приятель.
   Прилетев в Нальчик, был поражен красотой здешних мест. Прекрасный свежий воздух предгорий Эльбруса, настоянный на сотнях трав, высокое голубое небо и сотни юношей с горящим взглядом, желающих посвятить свою жизнь служению Отечеству.
   Большинство экзаменов далось довольно легко, а вот со сдачей сочинения по русскому языку возникли проблемы и несмотря на выбранную тему, как мне казалось, обеспечивающую хотя бы положительную оценку -- "Верной дорогой партия наша нас к коммунизму ведет", получил "два-два", включая содержание. Неужели "Верная дорога к коммунизму" в моем сочинении вела не туда или я вообще ее не видел? Сказалось отвращение к русскому языку и литературе, которое удалось привить мне школьной учительницей, но читать я очень любил, брал книги у соседей по дому. Хотя поступление в военное училище было одной из возможностей вырваться из устоявшегося круга повседневной жизни рабочего поселка, пришлось вернуться к заводским трубам и закопченным домам города.

***

   Благодаря авторитету брата, меня, возвратившегося с Кавказа, взяли на завод учеником электрослесаря контрольно-измерительных приборов и автоматики. Новолипецкий металлургический комбинат встретил шумом металлопрокатных цехов, копотью чугунно-литейных. Это был целый огромный город, сверкающий огнями раскаленного металла. Я оказался в кислородном цехе -- самом чистом цехе завода. Начальник участка, ныне покойный Антон Степанищев, сделал все, чтобы обучить специальности, а позже шутя признался, что основной его целью было привить отвращение к труду рабочего (какая крамольная мысль по тем временам!), для того, чтобы не останавливаться в развитии, а двигаться вперед, получить образование. Наверное, он верил в потенциал и призвание ученика и своей цели добился. На следующий год Петров, узнав не помня от кого, о существовании училища "кремлевских курсантов", набрался наглости и поехал поступать. Как же, это было самое лучшее военное командное училище Советского Союза!
   Впервые в Москве, опять экзамены, в целом успешные, и снова русский язык (сочинение). Название темы не помню, но полагаю что-то, связанное с народом и партией.
   Так как я хотя и любил литературу, но дома книг почти не было, а работа на металлургическом заводе не сильно располагала к чтению. Экзаменаторы по русскому языку в Москве были солидарны со своими коллегами из предгорий Эльбруса и потому законные "2" балла были вновь вручены. Опять возвращение домой, сдача вступительных экзаменов в институт Стали и сплавов, но тут вмешался случай в лице моей мамы. Она сказала: "Ты будешь учиться в Москве!" И вот благодаря бывшему фронтовику полковнику Звездову, командовавшему штрафным батальоном в войну, неоднократно раненому и, наверное, контуженному (у него был тик левого плеча); усердному содействию старшего брата и сестры -- кто-то дал десять рублей и кто-то пинка -- теперь трудно установить, я был наголо обрит и примерял сапоги в учебном центре под Ногинском.

***

   Очень трудно быть четыре года курсантом. Силы это выдержать придавало детство, проведенное под Смоленском. Река Днепр с крутыми обрывистыми берегами, леса, поля, стога сена, поездки в "ночное" на берег Днепра на лошадях без седла, теплая пыльная дорога, воздух Родины, детские влюбленности. Походы на танцы в соседние деревни и кулачные драки деревня на деревню, причем участвовали все от четырнадцатилетних пацанов до тридцатилетних матерых парней, уже отцов семейств, вооруженных оглоблей от телеги -- не могли они не ввязаться и не постоять за честь родной деревни. Возвращение по шпалам железной дороги из деревни Высокое под утро домой, путь не близкий, километров девять. Все это дало запас душевной прочности в дальнейшей службе в горах Закавказья и Афганистана.

***

   Август 1972 года -- почему-то все знаменательные события в России происходят или в июне или в августе и никогда в зимние морозные месяцы. Русский человек издревле зимой спит, летом накапливая силы под солнышком и в конце что-нибудь совершает, чаще всего богопротивное, но иногда этот период смещается на один-два месяца. В весенние месяцы в России народ слишком, наверное, радуется яркому теплому солнышку, появлению веселой травки, счастью, что он дожил до поры обновления и поэтому в силу его созерцательности, а возможно и лени, он никогда не помышляет о деструктивных действиях, могущих привести к разладу с природой.
   Итак, бритые головы блестят на солнце, сапоги пахнут то ли дегтем, то ли гуталином или и тем и другим вместе, как намотать портянки показано сержантами и -- началась курсантская страда!
   В ту пору август выдался очень жарким. В Подмосковье горели леса, торфяники и не проходило дня, а то и несколько раз в день, как молодые мальчики семнадцати-восемнадцати лет, только-только из-под родительского крова, мчались с лопатами рыть окопы, траншеи, заливать водой и окапывать торфяники.
   На этом этапе пищу нам готовили по солдатскому пайку. Неизвестно исходя из чего в Советской армии существовала традиция, нижние чины -- солдаты, выполняющие всю тяжелую, черную работу, получали весьма простую пищу, в том числе всего сто граммов мяса в день,"зато" много хлеба, перловки, картошки и прочего. Курсанту полагалось двести граммов мяса в день, больше масла, гречки, риса. Офицерский продуктовый паек был получше. Для чего это делалось или, вернее сказать, велось со времен Гражданской, Первой Мировой войны? Но справедливого здесь мало, ведь любому человеку, будь он в звании рядового, сержантского или офицерского состава, необходимы определенные продукты питания и определять, что этому мясца побольше, а этому поменьше -- бесчеловечно и несправедливо. Попахивает это каким-то животным инстинктом. Возможно в этом сказывалось и все развитие страны с ее военным коммунизмом, созданием колхозов, индустриализацией, периодами голода почему-то только в деревне, введением пайков "социально близким" -- абсурд. Это вроде бы мелкая деталь, но говорит о многом.
   Мы видим, как организован этот процесс в "армиях вероятного противника", где столовая одна на всех, продукты приготовлены те же, офицеры и солдаты питаются из одного "котла", не делая различий на звания. И в то же время введение Троцким дополнительных пайков офицерам. Это классовая солидарность, пролетарская справедливость? Летчики - понятно и обосновано. Такое деление происходит лишь в мирное время, при ведении боевых действий эти различия нивелируются, так в ВДВ сухие пайки одинаковы. В Афганистане во время боевых действия одни и те же продукты, правда, приготовление для офицеров на базах более "тонкое". Во время Второй Мировой Войны офицеры на передовой, во всяком случае младшие, где тесное общение в выполнении боевых задач, отдавали свой дополнительный паек в общий солдатский котел.
   Проходящим курс молодого бойца приходилось в основном довольствоваться перловой кашей с рыбными консервами -- набивали животы до изнеможения, чтобы восполнить затраты энергии, но это только наполняло желудок и во время марш-броска выбрасывалось в кювет отдельными мальчишками. Правда по иронии судьбы такое блюдо мне довелось впоследствии попробовать только в Париже в ресторане "Максим" за очень большие деньги. Французы известные гурманы в мире.

***

   Прошел месяц и мы в новеньких курсантских мундирах с тонкими птичьими шейками и без каких-либо признаков жировых отложений выстроились на плацу училища для принятия присяги. На ступенях входа в расположение батальона стояли крепкие подтянутые парни, от их золотых лейтенантских погон исходило сияние, слепящее глаза курсантов-новобранцев, хотелось стать такими же. Один из офицеров тихо заявил:
   --?Дай вам Бог здоровья, ребята.
   И оно действительно понадобилось нам в ближайшие четыре года.
   Присягнули на верность нашей Социалистической Родине и начались курсантские будни -- четыре года, характеризующиеся, как говорили острословы, так: первый год -- "Без права быть собой", второй -- "И у них есть Родина", третий -- "Веселые ребята" и четвертый -- "Их знали только в лицо". Командиру курсантской роты, который два года занимался обучением, свободолюбие и пофигизм Петрова сразу не понравились и он приложил немало усилий, чтобы "отдисциплинировать" молодого бойца, иногда выдавая перлы:
   --?Сделайте умное лицо! Ведь Вы же кремлевский курсант! -- или
   --?Если змея укусит курсанта, то он помрет, но если Петрова, то сама сдохнет в страшных муках.
   Завидев вдали жену старшего воинского начальника, мог перейти на строевой шаг, представляясь ей. Был подтянут, строг, превосходно понял армейскую систему и любил и принимал ее всю, она отвечала ему взаимностью -- сделал прекрасную карьеру, дослужился до генерал-полковника -- заместителя начальника Генштаба. Тридцать лет спустя во время встречи выпускников мы увиделись вновь.
   Потекли дни, похожие один на другой, заполненные строевой, боевой, технической подготовкой и, конечно, нарядами по кухне, по подразделению, караулы, а также занятия по общегражданским предметам. Ведь второе образование -- "инженер по эксплуатации автобронетанковой и гусеничной техники": высшая математика, сопромат, философия, которая мне нравилась больше всех предметов и, конечно, история КПСС и подобные предметы.
   Преподаватели по всем без исключения предметам были прекрасно подготовлены, некоторые дисциплины читали гражданские профессора. Вообще учебный процесс был на высоком уровне, вот почему выпускники училища ценились в войсках -- они были профессионалы в своей деятельности. В настоящее время вторая специальность -- "Менеджер по персоналу" -- готовить и легче, и дешевле точно. Лучше? Не уверен.
   Из тридцати мальчишек организовали 1-ый взвод 10-ой роты. Не знаю, как сейчас, а в то время, треть века раньше, по социальному составу наш взвод состоял в основном из детей старшего и высшего офицерского состава, в том числе из семей генералитета -- 4 человека (Варенников, Баштанников, Магонов, Неелов), партийных и советских работников. Одна примечательная личность была из крестьян, да из самых настоящих, из какой-то глухой белорусской деревеньки -- Никола Завидовский, родственник какого-то большого военного чина, замечательный своеобразный человек. Я позиционировал себя в анкетах -- "из рабочих", так как год проработал на заводе, правда иногда писал -- "из служащих". Более восьмидесяти процентов курсантов были москвичами
   Леша Неелов -- хороший надежный товарищ, был весьма оригинален, вырос в каком-то глухом краю, вдали от цивилизации и, наверное, поэтому иногда баловал себя тем, что из-за отсутствия спиртного в роте, собирал одеколон из тумбочек и употреблял внутрь, но делал это не часто, только после больших революционных праздников с целью выздоровления.
   Володя Варенников и тогда отличался лидерскими качествами; он возглавил взводное
   "движение сопротивления" ротному командиру, заставившему курсантов купить из крохотного денежного содержания по три тюбика зубной пасты "Поморин". С помощью нехитрых манипуляций курсантам удалось получить из нее спиртовой напиток и употребить "на зло врагу". Как-то патрулируя славный город Москву, Петров с Варенниковым "сбили" с пути и ввели в грех искушения начальника патруля -- майора из политической Академии имени В.И.Ленина, крепко засидевшись в кафе и увлекшись горячительными напитками. Несмотря на стойкое неприятие политработников, доставили его, не бросили на развод в комендатуру, где комендант с укоризной смотрел на "святую" троицу.
   По социальному составу были еще две категории курсантов -- из суворовских училищ (кадеты) и поступившие из армии, все они занимали в первоначальном периоде обучения командирские должности- командир отделения, заместитель командира взвода. На третьем курсе это нивелировалось "обычными" курсантами. Так, должность заместителя командира моего взвода исполнял хороший серьезный парень Женя Гришкин -- строгий, требовательный -- поэтому Петров помнил его в основном по громкому командирскому голосу: "Наряд вне очереди!". Царствие ему небесное, говорят ушел из жизни в возрасте около тридцати лет -- как, неизвестно. А вот категория "кадетов", особенно попавших на должности, была скажем так, довольно высокомерна первое время, дружна между собой, пыталась возложить часть своих обязанностей на нас, "шпаков", особенно в нарядах по кухне и прочих "радостях". Приходилось отстаивать свою независимость с помощью кулаков, но впоследствии это прошло, и они были нормальными хорошими товарищами.
   Будни по большому счету были однообразны и различались только чередованием предметов. То, что не давало обратиться в серую массу -- это окружающие тебя личности, ведь сказано, что каждый человек -- это целый мир, наверное, такой же непонятный, и возможность проводить время в библиотеке, где я пристрастился к классической литературе. Вместе с Володей Веселовым мы были самыми заядлыми любителями литературы, что помогало отвлечься, сохранить свой внутренний мир, задуматься, сравнивать. Хорошо это или плохо для будущего пехотного офицера? Кому как, кто и что в конечном счете хочет получить и к чему стремится в этой жизни.
   Сомневаюсь, что Петров с Веселовым стремились сделать высокую военную карьеру, хотя и не без некоторых надежд на это. Как говорится в проповеди Экклезиаста: "Не проворным достается успешный бег, не храбрым -- победа, не мудрым -- хлеб, и не у разумных -- богатство, но время и случай для всех их". Жизнь всегда дает шанс людям. С возрастом, оценивая пройденный путь, все больше убеждаешься, что мечты сбываются, "что захочешь, то и пожнешь", только захотеть нужно по-настоящему и не делать ненужных шагов и действий, положиться на волю Всевышнего и иметь для этого необходимые качества -- интеллект, характер, силу воли, понимать окружающий социум.
   Но вернемся на землю обетованную, в смысле за бетонный забор. Приход каждого нового министра обороны, а мне пришлось за время учебы пережить двух, всегда сопровождался изменениями в форме одежды, вернее каждый из них хотел оставить какой-то след. Обычно еще повышались оклады, что встречалось всегда радостно офицерским составом, а курсанты надеялись на лучшую долю в войсках. Одно оставалось только неизменным -- это сапоги из яловой кожи и портянки все четыре года и в дальнейшем, правда уже из хромовой кожи. Встретить в линейных войсках офицера в ботинках и в так называемых "пьяных" брюках было весьма удивительно, очень редко и рассматривалось начальством так, как будто человек ступил на тропу безделья, отлынивая от службы, что правда не распространялось на умные части ГРУ спецназа, где мне посчастливилось служить в Грузии в городе Лагодехи.
   Приходилось курсантам участвовать и в похоронах военачальников -- Буденного, Жукова, если не изменяет память, еще каких-то больших политических деятелей, что все-таки разнообразило жизнь. Большое внимание уделялось спорту, каждый день начинался с интенсивной физической зарядки, правда по мере перехода на старшие курсы интенсивность менялась, конечно, в сторону уменьшения, но ротный старшина Володя Ласкин расслабляться особенно не давал. Он впоследствии дослужился до генерала и на тридцатилетии выпуска я виделся с ним. Свою фамилию он оправдывал, хотя и был строг, но в меру и в рамках разумного.
   Глоток свежего воздуха и почти ни с чем не сравнимую радость доставляло увольнение в город, а отпуск на каникулы зимой на две недели и летом на один месяц нельзя сравнить ни с какими радостями земными. Стоит заметить, что в свое первое увольнение мне выпало счастье сходить только в конце первого года обучения и то под присмотром товарища по взводу Ларионова. Ротный считал и не без основания, что я -- "гражданский, одетый в военную форму", требования распорядка и дисциплина были мне душевно не понятны: "Зачем это нужно? Почему это должно сковывать мою внутреннюю свободу? Ведь и так я наряжен в военную форму и тяжелые сапоги?"
   Как результат -- на первом году и, наверное, на втором курсе я был чемпионом роты по количеству нарядов вне очереди и товарищи, с кем я заступал в очередной "внеочередной" наряд относились ко мне с пониманием и уважением.
   Существовала практика, что отделение (десять человек), занявшее последнее место по итогам сессии "награждалось" правом мыть и чистить ротный общественный туалет -- десять кабин и двенадцать писсуаров. В результате жеребьевки чистить писсуары выпало мне. Я отказался и упорно саботировал долгое время, а учитывая, что эти агрегаты использовались ста двадцатью курсантами ежедневно и интенсивно, они быстро покрылись сталактитами -- интересно, кто выращивал сталактиты в известных пещерах, наверное тоже какие-то нерадивые курсанты на службе у каких-нибудь легендарных личностей. Я готов был идти до конца -- упрямства было не занимать, эта черта характера проявилась и в дальнейшем, наверное, пришла с генами от дедушки Гриши по деревенскому прозвищу -- "самосрай". Но весьма опытный старшина и ротный запретили увольнение в город всему отделению и хотя никто из товарищей меня ни словом не упрекнул ( чувство справедливости в них было развито высоко), смирив гордыню и облачившись в резиновые перчатки от химической защиты, я выполнил приказ и довел писсуары до зеркального блеска.

***

   Одними из самых важных предметов считались политические науки -- марксизм-ленинизм и прочие. Преподаватели были высокоинтеллектуальными людьми, не узколобыми догматиками и готовили нас как "основных проводников политики партии в войсках" без фанатизма революционных лет -- брежневские годы. Это все напоминало игру с заранее известными вопросами и требовалось дать заранее известные ответы. Глубокое изучение, поиски истины, диалектика различных явлений мало кого интересовала и попытки погрузиться поглубже изучить материалы ХХ съезда были безуспешны и пресекались на корню, их просто не оказалось в читальном зале библиотеки -- партия хранила свои секреты хорошо, а я и не сильно настаивал. Часть моих товарищей, и хороших товарищей, вступала или вступила в кандидаты в члены КПСС, а кое-кто и в члены, что сказать, ребята были достойные. На четвертом курсе в середине обучения "вдруг" выяснилось, что в четыреста двадцать с небольшим человек "проводников", все комсомольцы и коммунисты, затесался один "сочувствующий" -- как выпускать такого в войска из стен прославленного училища? Как отчитываться -- дебет с кредитом не сойдутся -- и решили принять меня в члены ВЛКСМ. Решение было принято "единогласно", я и не сопротивлялся. Позже такая история повторилась, но уже в Афганистане. На "капитанскую" должность беспартийных не назначали. "Если он хороший -- почему не в партии?" -- звучало от политработников.

***

   Одним из "пряников", пробуждающих к успехам в "боевой и политической" являлась система отпусков и увольнений. Так как в первый год обучения рассчитывать особо на увольнения не приходилось, хотя и страстно желалось выйти в большой город, посмотреть на жизнь Москвы и москвичей, все же впереди маячил отпуск после сдачи зимней сессии. Неизвестно, чем руководствовалось командование роты, может быть, чтобы по итогам сессии я смалодушничал, совершил какие-либо безрассудные поступки, сорвался, и по его договоренности с одним преподавателем тактики я не сдал этот предмет. Мне и еще двум-трем курсантам возможность пересдать была предоставлена только через несколько дней, все это за счет отпуска, когда почти все товарищи уехали. При пересдаче новый преподаватель очень удивился, что же я не знал в этой дисциплине и прямо спросил у взводного, в ответ он только криво улыбнулся, блеснув золотым зубом: "Все!"
   Шинель, мундир наглажен, ботинки блестят, и вприпрыжку с товарищем по несчастью мы "порысили" ко второму КПП, далее автобус до Кузьминок, метро и Павелецкий вокзал, поезд до Липецка, родная квартира уже в новом доме. Стоит ли говорить, что оставшиеся десять дней из четырнадцати положенных пролетели незаметно -- опять военная форма, трамвай на вокзал, правда не "трамвай желаний", огромнейшая тоска, нежелание возвращаться в строй, доклад: "Из отпуска прибыл, замечаний не имел".
   Вспоминаю материальную сторону курсантской жизни -- денежное довольствие составляло на первом курсе около восьми рублей, второй и третий курс -- десять-двенадцать и четвертый курс около пятнадцати рублей в месяц, дополнительно из дома мама присылала десять рублей. Непонятно, где она брала эти деньги, может из пенсии? Работала ли она тогда еще, не очень-то внимательны дети к родителям, раза три в месяц писал письма домой и в каждом просил увеличить содержание, но похоже, десять рублей было все, что возможно и никогда не высылалось больше. Приходилось экономить на чайной, вступить в кассу взаимопомощи, это когда четыре или пять человек в очередь отдают свою стипендию одному человеку огромные деньги -- сорок или пятьдесят рублей. Правда последующие месяцы только расписываемся в ведомости, но огромную сумму бегом несешь в отделение Сбербанка, копишь на летний отпуск, и как результат в середине июля ты уже обладатель целого состояния в девяносто-сто двадцать рублей.
   Вполне можно съездить провести часть отпуска на море в Сочи или в Ялте с друзьями, пофлиртовать с девушками, поесть шашлыков, выпить сухого вина по двадцать копеек за стакан, гордясь, что ты будущий офицер -- золотопогонник, оглядываясь кругом с гордо поднятой головой на всяких штатских, но, увы, эти мгновения заканчивались на удивление очень быстро и опять возвращение: "...замечаний не имел".
   Собираемся в расположении роты и наперебой сыплются воспоминания об этих счастливых днях. Надо отдать должное, командование давало на адаптацию один -- два дня, прежде чем втиснуть в строгие рамки службы.
   Однажды ротный командир решил "заглубиться" в подвальном помещении и сделать там склад всякого хлама. Несколько человек, и я в том числе, были наряжены поработать шахтерами неизвестно по какой причине. У меня возник конфликт с огромным парнем под два метра ростом и весом под сотню килограммов, который бросился на меня, схватил, пришлось сломать ему два пальца по-настоящему и схватиться за топор, очень он был уж разъярен -я думал: "Он меня сотрет в порошок".
   Но парень только ужасно взвыл от боли и дальнейшей схватки не произошло. Инцидент не был раздут, а замолчен, хотя командование конечно знало, рука у него была в гипсе. В дальнейшем он был отчислен из училища за воровство. Иногда образовывались группки из трех-четырех курсантов, при перевозке из учебного центра в Москву заскочит кто-нибудь из них в грузовик, займет удобные места и кричит: "Забито!" Я не обращаю на это внимания и сажусь согласно очередности посадки, вспыхивает ссора с размахиванием руками, но так как в кузове человек тридцать, то и повернуться негде, но мне было обидно. После приезда я подошел к одному из обидчиков, окликнул его и врезал. Его друзей, пытавшихся вмешаться, остановили другие товарищи видя мою правоту, в расположении роты они попытались опять реабилитироваться, но ничего у них не вышло, впоследствии инцидент был исчерпан, сидели мы вместе за одним обеденным столом. Так потихоньку притирались характеры "бойцов".
   И в дальнейшей жизни соперники всегда были здоровые и тяжелые. Очень помогало мне кроме характера то, что когда в десятом классе одноклассники усиленно занимались учебой, готовились поступать в институты, я записался в секцию бокса во "Дворце металлургов" и тренировался восемь-десять месяцев, участвовал в чемпионатах города и области. Как в английском юмористическом рассказе о первоначально бедном церковном служке, выгнанном из церкви за безграмотность и ставшим миллионером, собирая сначала окурки на паперти и продавая их, а затем построив сеть табачных киосков, и который задает себе вопросы: "А что было бы, если бы я был грамотным? А что было бы, если бы я хорошо учился?"
   Неисповедимы пути Господни! Рука Всевышнего нас направляет, только надо прислушиваться и не идти против его воли, стараться соблюдать его заповеди, что конечно не всегда удается, выбирать свой путь, "играть против рынка", как говорят сейчас в нашу эпоху построения капитализма и разразившегося очередного "внеочередного" кризиса.

***

   Все это путь и становление одного из молодых людей нашего поколения, родившегося в 50-х годах, приготовление "бульона" в существующих тогда социальных условиях. Стоит отметить, что мне очень везло на людей, практически "черных" по своему внутреннему содержанию я не встречал, да и вряд ли есть полностью "черные" по своему душевному складу, вернее в каждом человеке дремлет и красивый, и ужасный. Человек истинно божественное создание, не понятное даже самому себе, никто не может узнать своего будущего, может только надеяться! Сейчас даже трудно представить те прошедшие курсантские четыре года: подъемы, зарядка, учеба, ритуальные песнопения при передвижениях в училище, стрельбы, тактика, краткосрочные увольнения. Все преподавалось на высоком профессиональном уровне, что и помогло впоследствии нести службу в войсках и более того -- выжить в Афганистане. Спасибо преподавателям! Но в то же время было полное отсутствие свободного времени.
   Курсант всегда занят, "озадачен". Ребята с крепкой психикой, здоровые физически, верящие в Армию как в свой дом, и, конечно, вековые традиции русского офицерства, несмотря ни на что пробивавшиеся в сознании, офицерская честь, все это незримо присутствовало в каждом из нас. После первых двух лет обучения жизнь начала налаживаться, как у Тургенева: "...ко всему привыкает человек, привык и Герасим к городской жизни". Уже можно было взглянуть на другие стороны жизни, особенно в отпуске, в увольнении или в самовольных прогулках вблизи училища на "Золотом километре" с девчонками, препятствие в виде двухметрового забора училища преодолевалось легко, почти без касания рук -- мастерство!
   Вспоминаются и другие события неординарного характера, привносящие что-то новое в размеренный ритм жизни -- это подготовка к парадам. Готовил их проведение полковник Вишняков, командир нашего курсантского батальона. Немолодой, несколько грузноватый офицер, преображавшийся при подготовке парадного расчета училища. При прохождении по Красной площади курсанты -- кремлевцы всегда замыкали движение "Пешего батальона" и делали это с отличием. Тренировки парадного расчета проходили тяжело, изнурительно, длились целый день. Гудели ноги. На подметки сапог прибивались металлические пластины, "подковывались как лошади". При прохождении по плацу из-под ног высекались искры, недаром училище в шутку называлось "пехотно-копытное". На тренировке выдавался бутерброд черного хлеба с салом в два пальца толщиной -- такого удовольствия трудно и припомнить! Все участники парадного расчета были горды за честь прохождения по Красной площади на глазах у всего Политбюро и у народа в телевизоре.
   На завершающем этапе обучения в училище проводилась стажировка в войсках Закарпатского военного округа: Львов, Мукачево, Ужгород на Западной Украине -- это дало возможность взглянуть из "инкубатора" на реальную жизнь солдат и офицеров.
   Львов, 1975 год, куда по приглашению командующего Закарпатским военным округом наш взвод в полном составе убыл на месячную стажировку. Направили нас в Стрийский мотострелковый полк, расположенный на окраине Львова, возле старинного красивейшего парка. Недалеко находилось знаменитое многовековое Лычаковское кладбище с изумительными по своей красоте склепами, с огромными черными гранитными монументами и надгробными плитами. Эти внушительные памятники принадлежали врачам, адвокатам, статским советникам, старой местной аристократии. Самые скромные памятники были у советских офицеров и генералов, освобождавших Львов от фашистов или умерших от ран в госпиталях. Мы любили прогуливаться по аллеям кладбища, ощущая память, любовь и заботу живущих к своим предкам. Щемящее чувство жалости и сожаления возникало при сравнении с нашими русскими местами захоронения.

***

   Командир роты Стрийского пехотного полка, кадровый грамотный офицер, обрадовался и начал ставить нас в караул, но его быстро поправили: "Московские юнкера в конце концов", а что ему было делать при наличии всего двух взводных офицеров -- двухгодичников. Один из них исправно приходил только для дежурства, а остальные дни, как правило, не появлялся или приходил только поздороваться и узнать планы на неделю. Он считался хорошим офицером. Второй взводный офицер по имени Женя, вполне интеллигентного вида, кстати надо заметить, что интеллигентность -- качество вовсе необязательное в Советской армии, все-таки правопреемница рабоче-крестьянской Красной Армии, во всяком случае для младшего офицерского состава, да пожалуй и для старшего, насчет высшего не знаю -- не состоял. Женя был среднего роста с небольшим животиком, круглолицый, носил очки и весьма поношенный мундирчик, по профессии он был инженер, военная служба у него вызывала тоску и он сильно выпивал.
   Львов представлял собой в то время очень красивый город западного типа, с милыми уютными улочками, мощенными булыжником, множеством уютных кафе и ресторанчиков. Создавалось впечатление, что Советская власть пришла туда совсем недавно, и в отличие от Российских губерний, не углубилась прочно, намертво, "лесные братья" вывелись только к шестидесятым, костелы, влияние Польши -- все это поражало неокрепшую курсантскую душу. Нереально чистый город, по которому мы иногда прогуливались, посещая кафе и милая привлекательная барменша Иванка подавала нам бокалы с итальянским вермутом "Чинзано". После строгой почти монастырской жизни в стенах училища вдруг свобода, хотя бы в передвижении, возможность гулять по улочкам, встречаться с девушками, посидеть в кафе и заказать пива или коктейль! Приятная, но малопонятная речь местных жителей, красивые и нарядно одетые девушки -- все это пьянило, но увы, денежное содержание, мягко сказать, оставляло желать лучшего, но молодежь везде молодежь.
   Женя был уроженцем здешних мест и поэтому военную службу он подразумевал как досадную оплошность своей судьбы, появлялся он в полку довольно редко (или очень часто по его мнению), за месяц я видел его, наверное, шесть раз. При появлении он, выслушав очередную грозную тираду ротного командира и узнав о намерении засунуть его в караул или о другом не менее неприятном событии, грозящем ограничить его свободу вольного жителя славного города Львова, заявлял:
   --?А идите вы все..., мне надо могилку матери поправить.
   После чего исчезал на три-четыре дня и найти его можно было только поздно ночью в одном из ресторанов, но ресторанов было довольно много, поэтому его обычно никогда и не находили.
   Вообще складывалось впечатление, что офицеры полка жили какой-то своей особой жизнью, вовсе не связанной с деятельностью полка, хотя командование на построениях и призывало их повернуться лицом к службе, наверное так или почти так проходили митинги в период Гражданской войны в частях Красной Армии -- лозунги были почти такие. Командование провело какие-то учения с выездом на боевой технике в живописные Прикарпатские предгорья, по красивым извилистым дорогам, ночевкой, рисованием карт, где в порядке дружеской помощи мы изобразили Жене все, что было положено в красно-синем цвете, и он смог отчитаться довольно удовлетворительно.
   По завершению стажировки в войсках командир роты обязал нас написать на себя характеристики, что мы и сделали, конечно -- хорошие. Так практиковалось и в последующие годы в войсках при проведении аттестаций как на соответствие занимаемой должности, так и для дальнейшего повышения по службе. Это все приоткрыло в какой-то мере взгляд на положение вещей, как есть и как должно. Хотя это был лучший "столичный" полк под рукой командующего округа, а что было на задворках "Великой Империи", которая называлась Советским Союзом, это мы смогли узнать, испытать на своей шкуре после выпуска ровно через год.

***

   На ступенях входа в расположение батальона стоял многозвездный генерал, улыбаясь, смотрел на выпускников и напутственно произнес:
   --?Вы все, наверное, хотите стать генералами?
   Рота промолчала и только чей-то голос произнес:
   --?А нельзя ли сразу в Москве в военкомат или преподавателем на военную кафедру в институт? -- как бы предчувствуя тяжелый кровавый путь. Впереди была жизнь, трудная армейская жизнь.
   Выпускные Государственные экзамены -- итог, завершение курсантских тягот и лишений, приближение к заветной мечте получения золотых погон и звания лейтенант. Предчувствие свободы, ожидание новой жизни, где на необъятных просторах Союза или соцлагеря объявится новоиспеченный лейтенант, примерка и пошив разнообразной военной формы, ну а сапоги по традиции мы шили на заказ в мастерской из тончайшей кожи и за большие деньги порядка сорока-шестидесяти рублей. Немалая часть товарищей готовилась к свадьбам или уже женилась, чтобы ехать к новому месту службы с семьей. И вот все что долго ожидалось, пришло и прошло с быстротой вспышки молнии в весеннем небе.
   Следующее мгновение -- мы на Красной площади молодые и красивые в новых мундирах получаем заветные погоны из рук Председателя Президиума ВС РФ Воротникова, напутствующие речи и приятная неожиданность -- вместо ожидаемого Дальнего Востока или Забайкалья, не дай бог Туркестан, грустные места -- Закавказье, Кутаиси, штаб корпуса. При распределении чувствовался некоторый ажиотаж среди выпускников: часть твердо знала, куда поедет (заграница -- два оклада, хорошие условия проживания), часть стремилась использовать связи попасть получше и третья готовилась выдвинуться туда, куда "Макар телят гонял", с весьма маловыраженной перспективой когда-нибудь вернуться хотя бы в Европейскую часть России. Поэтому Кутаиси я воспринял, как подарок судьбы.
   Прохождение в последний раз по Красной площади, бросание денег через плечо на удачу, желание вручить три-пять рублей первому солдату, отдавшему тебе честь. Гордость и радость молодого лейтенанта, предстоящий отпуск перед отбытием к месту службы и праздничные выпускные торжества в заранее заказанных ресторанах.
   Наш взвод арендовал ресторан "Пекин". Шик поездок одного лейтенанта в двух такси, причем во втором ехала только фуражка. Свадьбы друзей. Я остановился в квартире сослуживцев своих родителей у тети Лиды, где оставил огромный мешок с офицерским "приданым", приготовленным военным интендантством. Получил какие-то неимоверно большие деньги, вероятно за два месяца, рублей четыреста-четыреста пятьдесят, проездные документы к месту отдыха и дальнейшей службы. Вперед! Прощай казарма! До свидания МВОКУ им. Верховного Совета РФ! В которое удалось вернуться только спустя тридцать лет после поступления, в 2002 году.

***

   Петрову 48 лет, десять последних он генеральный директор строительной компании. Стало быть вышел на пенсию в 38 лет с выслугой 28 лет в льготном исчислении -- майором, последнее место службы Ленинский РВК г. Москвы, которое занимал полтора года, занимаясь призывом молодежи -- мерзопакостное дело, между нами говоря. Все это было тридцать лет спустя. Въезжал он на плац перед своей казармой на большом "джипе" с водителем.
   Стоит группа в двадцать-тридцать человек, малознакомых взрослых мужчин, прожитые годы отложили отпечаток на лицах, за каждым целый мир, но видится что-то неуловимо знакомое в их очертаниях, все-таки четыре года от подъема и до отбоя вместе -- курсантская юность наша вернулась и показала, какими мы стали. За каждым годы военной службы, тяжелых испытаний в различных уголках, участие в боевых действиях в объявленных и необъявленных конфликтах. Кое-кто повоевал почти в добровольцах в Югославии и получил там признание, в том числе выразившееся в званиях и наградах.
   Основная масса закончила службу в звании подполковника или полковника, человек шесть-восемь продолжают службу в звании генерала из 420 человек выпуска 1976 года, это совсем не мало. Вновь звучит команда: "Стройся! В две шеренги становись!" и если раньше ругательством звучало -- "гражданские, одетые в военную форму", то теперь стояли на плацу военные, одетые в гражданскую форму, правда все с правом ношения военной формы, но этим правом не воспользовавшиеся, за исключением генерала Володи Ласкина бывшего старшины и генерал-полковника Виктора Барынкина - бывшего ротного командира. Мурашки пробегали по коже от момента прибытия до построения, да и в дальнейшем.
   Все это воспринималось как что-то нереальное -- возвращение в юность, нахлынувшие воспоминания прожитых лет. С замиранием сердца, где-то сдерживая дыхание от волнения, поднялись в расположении своей роты по истертым ступеням бетонной лестницы, сколько раз приходилось мне их драить и следующим за нами другим выпускам курсантов, но они не сильно истерлись, не думаю, что их меняли на новые. Почти ничего не изменилось, моя койка стояла на том же месте, такой же дневальный у той же тумбочки, рапорт генералу от дежурного по роте. Правда количество курсантов сократилось вдвое, не чувствовалось прежней элитарности военного училища -- "военный университет", сложно было бы ожидать этого после всех перетрясок в стране. Расстрел в 1993 году Верховного Совета России внушал властям ужас от одноименного военного училища, кстати по косвенным признакам один из исполнителей-организаторов того действа был среди нас, но власть как всегда прятала концы, переместила его с реальной должности в Генштабе на почетную преподавательскую, а, наверное, были амбиции, мечты о новых более высоких должностях, прекрасный послужной список, даже отметился в Афганистане. Несомненные организаторские таланты, умелый царедворец как именовали раньше, сиречь беспринципность, не знаю, как его военные таланты, это может выявить только война. Ушел "лучший министр обороны всех времен и народов" Грачев и все -- его жизнь остановилась. "Так проходит мирская слава". Господь им судья. Не судите, да не судимы будете. Но грусть неудовлетворенного тщеславия явно читалась на его лице. А может позовут опять? Сложна жизнь и слаб человек, не всякому дано иметь свои убеждения и уметь отстаивать их, подвергаясь различным искушениям и угрозам. Так было во все времена, а особенно на крутых поворотах истории в наше смутное время.

***

   Поезд мчит меня в Липецк в отчий дом, в первый офицерский отпуск, встреча с матерью, родными уже в статусе лейтенанта с гордо поднятой головой. Денег "немеряно" -- рублей 400-450, а по прибытию в часть еще подъемные рублей 250 да офицерская первая зарплата -- чувствуешь себя как "Крез" после трудностей и лишений курсантских лет, не зная практически ничего о гражданской жизни. Пробыв неделю дома, решил отдохнуть в Сочи и потом уже отправиться к месту службы. Огромный тюк с вещами уже отправил в Закавказский военный округ. До Кутаиси, куда мне надлежало явиться в штаб армейского корпуса, было недалеко, наверное, 8-10 часов по железной дороге.
   В самолете из Липецка до Сочи познакомился с молодым парнем, моим ровесником, комсомольским активистом или вернее функционером-секретарем какого-то района Липецка, летевшим тоже отдохнуть от трудов праведных, правда не дикарем, а в молодежный лагерь "Спутник". В Адлере наши пути разошлись на некоторое время -- обустройство, ведь "красному командиру" необходимо было снять жилье в частном секторе, то есть найти койку в какой-нибудь каморке. Встретились в "Спутнике" на следующий день и постепенно начали открываться глаза на окружающий мир -- советский "гламур". Девушки из весьма обеспеченных семейств с несколько утомленными взглядами, как бы уже пресыщенные жизнью, одетые в заграничные вещи, джинсы, кроссовки Adidas как униформа, недоступные, да и почти невиданные в Союзе. Ребята в возрасте от 20 до 30 лет, в основном из партийно-комсомольской элиты, представители советской "буржуазии": фарцовщики, карточные игроки высокой квалификации, студенты престижных ВУЗов -- вообще, так называемые сливки московской тусовки, мажоры, о которых мы и понятия не имели, марксизм-ленинизм и политэкономия социализма, которые нам усиленно вдалбливали в голову об этом ничего не говорили.
   Ребята приняли тепло, правда глядели с некоторым сочувствием. Прекрасный пляж, море, солнце, напитки, о которых я и представления не имел, карточные игры, в которых я не принимал участие. Парни могли определить на вес количество карт в колоде, какая масть и номинал отсутствует. Один приятель на вопрос о Грузии, куда я должен был направиться, сказал: "Сначала все тебе будет непонятно и странно, но затем привыкнешь и понравится".
   Первая часть сказанного подтвердилась, вторая нет. Я, как молодой офицер, едущий служить на Кавказ, интереса для молодых "леди", конечно, никакого не представлял, да и по внутреннему содержанию своему, не говоря уж об экипировке, страшно далек был от "народа", как говорил классик.
   Это только спустя несколько десятилетий "...И последние станут первыми" подтвердились слова другого классика, первого по цитируемости и изучению, к которому прибегают только в минуты испытаний и горестей. Время пролетело быстро, как и все хорошее, и я предстал пред направляющей рукой, нет, не судьбы, а начальника отдела кадров армейского корпуса, что в принципе одно и то же.
   --?Куда тебя? Давай в Ахалцихи, -- дыра в горах в виде кадрированного пехотного полка без всяческих льгот и практически без возможности выбраться назад в Россию. Но так как я все уже разузнал, что есть примерно такая же дыра, но с полуторным окладом и выслугой год за полтора, правда с нехваткой кислорода на 25% вследствие высокогорья, и более-менее развернутая дивизия на современной технике, то произнес с надеждой в голосе и во взгляде:
   --?Может в Ахалкалаки?-на что был ответ:
   --?Но не можем же мы всех туда послать, а впрочем поезжай, -- и выписал предписание.
   С радостью поблагодарив "руку дающего", сел в автобус и поехал. Какие красивые места встретились в начале пути: Боржоми, красота горных ущелий, несущиеся вдоль дороги горные реки, дребезжащий, пыльный автобус. Билеты в таких транспортных средствах не давали, но деньги брали исправно. На просьбу одного из пассажиров, довольно робкую, о билетах, водитель оторвал их метра полтора и со словами:
   --?Хватит или еще? -- бросил пассажиру.
   Социализм отступал по мере приближения к окраинам страны, зачатки дикого капитализма были на лицо. Далее дорожный пейзаж поменялся, зеленые теснины отступали назад и начали появляться безлесые горы, дорога стремилась прямо в небо. Остановка.

***

   Город Ахалкалаки, так и написано на табличке, криво прибитой к столбу. Боже, куда меня занесло -- "армянская Сибирь" просторечное, но верное название у грузин. До границы с Турцией 18 километров. Плоскогорье, горы кончились, дорога тоже. Деревья? Они здесь не растут, правда хорошо родится картошка. Военный городок прямо за железным мостом, переброшенным над небольшим ущельем. В далекие времена покорения Кавказа здесь стоял казачий полк, много старых капитальных построек, сделанных пару веков назад и сохранившихся до сих пор. Построены добротно, наверное подрядчикам не давали воровать и "откат" при "проклятом царизме" был меньше, а может и соцсоревнований не было, кто больше и быстрее что-то сделает и возведет. Военный городок внушительный, много четырех -- и даже пятиэтажных домов. Развернута мотострелковая дивизия. Гарнизонный клуб по-старому, а в настоящее время "Дом офицеров" все той же царской постройки, без этого, наверное, не мог существовать царский офицерский корпус. Офицеров, прапорщиков, ныне которых изживают как класс, членов семей порядка трех тысяч -- целый город, а город Ахалкалаки довольно большое село по российским меркам, насчитывающее десятка полтора забегаловок под названиями кафе и ресторанов. Не знаю, чем они сейчас живут, бедные, когда вывели в 2006 году эту военную базу. До ближайшего армянского города Ленинакан (Гюмри) через плато и сопки приблизительно сто двадцать километров.
   Земля каменистая ничего не родит, кроме картофеля и чем питаются немногочисленные бараны у местных жителей -- не знаю. Живут скудно в деревушках, разбросанных по плато. Дома отапливаются в основном солярочными печками. Где возьмут солярку, ведь и прапорщиков было довольно много из местных жителей и смотрелись они прямо как "крупные московские бизнесмены средней руки". Зима снежная, морозная. Невдалеке разбросаны исконно русские села духоборов: Богдановка, Семеновка, крепкие, можно сказать, зажиточные дома под железными крышами. Было несколько прапорщиков из этих сел -- прекрасные люди, непьющие и некурящие, честные, толковые работники. И за что их Екатерина выслала на Кавказ? Говорят:
   --?Мы за Бога, но без попов. А в наше Орловское село прислали попа, мы его закопали живьем, прислали другого, после различного рода увещеваний мы, в смысле их деды и его живьем закопали, после этого и поступила разнарядка -- всему селу на Кавказ.
   Как они бедные выжили в те времена непонятно, одно слово -- "духоборы", духовно победившие!
   Встретились однокашники по училищу -- Саша Чудинов, Соловьев Юра. Рука, вытащившая из мешка кости, пардон, лейтенантов, щедро высыпала их на эту окраину Советской Империи и все из одного курсантского батальона. Было несколько офицеров старших выпусков из нашего училища: Саша Пакерман -- до сих пор не пойму, как его-то занесло, черту оседлости вроде бы отменили в 1918 году, капитан Андрианов -- начальник штаба батальона. В общем, знакомые все лица, некоторые приехали уже с женами. Кавказ в нашем сознании связывался и знали мы его, пожалуй, только из литературы: Печорин Лермонтова, Пушкин, Толстой с его "Казаками" и "Хаджи Муратом", Ермолов -- покоритель Кавказа -- но это я думаю увлекся, многие из моих товарищей этой ерундой голову не забивали.
   Разместились в комфортных условиях, то есть с отоплением и водой, туалет и душ в коридоре, к этому мы привыкли, все-таки не баре, а представители Рабоче-Крестьянской Армии, а душа у нас в курсантской казарме в Москве и вовсе не было. Баня была один раз в неделю и считалось достаточно, до этого времени успеешь многократно и окончательно пропотеть, пропахнуть и снова высохнуть. Интенсивные физические занятия сказывались сильно, армейский дух в казарме стоял крепкий, но слабее, чем в солдатской казарме, это было очевидно. Немного обустроившись, пошли в полк представляться командиру полка, уже назначенные командирами взводов в подразделения, каждый в свою роту. Первоначально высокогорье чувствовалось сильно. Головокружение, кровь текла из носа, но постепенно наши молодые и здоровые организмы адаптировались и привыкли.

***

   Штаб полка. "Товарищ полковник, лейтенант Петров для дальнейшего прохождения службы прибыл". Прибытие в часть молодых офицеров целое событие в жизни офицерского сообщества, кто-то из числа старых офицеров вспоминает свои молодые годы, младшие офицеры ищут однокашников. Дамы приглядываются. Возрастной состав гарнизона очень молод, в среднем до сорока лет, а с учетом солдатиков и вовсе не более двадцати пяти. Сорокалетние женщины считались неприлично старыми. А офицеры от сорока были только на больших должностях. Младшие офицеры служили до сорока лет, старшие до сорока пяти, таких вряд ли было больше трех-пяти человек на всю дивизию.
   Дамское общество было ослепительно привлекательно, а работать могло не более десятой части и даже менее из-за отсутствия квалифицированной работы. Уровень образования был весьма высок, часть прибыла из-за границы, из стран Восточной Европы, где в то время можно было увидеть красивую жизнь. Одевались модно, привлекательно, прогуливались по коротким улочкам городка. По субботам и воскресеньям были фильмы в доме офицеров и праздничные балы. Надо отметить, партийно-пропагандисткий аппарат работал хорошо и все, что можно было сделать в тех условиях, делалось.
   Недалеко от Ахалкалаки находилось известное в Грузии место Вазиани. Здесь расположен замок царицы Тамары, культовой грузинской личности. Он расположен на одном из краев плато в ущелье, красивое место в горах, куда офицеры летом ездили на пикники. Из-за обилия молодых людей и красивых женщин в городке чувствовалось необыкновенное энергетическое поле, сгусток эмоций; мечтаний, надежд и разочарований и, наверное, если смотреть из поднебесья, то внизу появлялось радужное свечение, образовывался огромный светящийся серебристо-голубой купол, который накрывал эту землю.
   Ведь каждая душа, от молодого солдатика до полковника, излучала душевный свет, мольбы, даже не осознанные порой, стремления, желания, мечты о будущем. Мечты лейтенантов стать полковниками или даже выше. Мечты солдат о дембеле и возможности вернуться домой к родителям, девушкам. Мечты старших офицеров наконец-то выбраться в срединную Россию, обзавестись своим жильем и счастливо зажить на пенсию. Мечты молодых вольнонаемных девушек выйти замуж. Мечты разведенных женщин. Мечты тоскующих молодых жен, женщин, сменивших со своими мужьями не один гарнизон. Энергия молодых жизненных сил неслась стремительно в этом забытом богом краю и,конечно, любовные связи: треугольники, многоугольники, моногамные, как же без всего этого в живом армейском коллективе. Веселые застолья, праздники, дружеские офицерские попойки.
   Командир полка полковник Черемис напоминал своим телосложением огромную каменную глыбу, "статую Командора", огромные щеки и необыкновенная физическая сила, на его лице эмоции не находили никакого отражения, был он из кубанских казаков, стальная каска на его голове смотрелась как узбекская тюбетейка или кипа на голове иудея. Лексикон незамысловатый, артистический мат присутствовал практически всегда. Армейские перлы пехотного командира -- "рассеку до жопы", "нассать тебе в ухо и заморозить" показывали крайнюю степень неудовольствия действиями подчиненных. На эту речовку-ско­ро­го­вор­ку и нарвался однажды командир роты Саша Пакерман, но надо отдать ему должное, заставил полковника извиниться перед собой, понятия офицерской чести все-таки не было пустым звуком в полку.
   Под стать ему был и замполит полка из бывших десантников, наколка "Вова" украшала его левую руку, был справедлив к офицерам, немногословен, нес слово партии в гущу армейской массы доходчиво, часто простыми словами "...куда "хрен", туда и ноги", "носится "с хреном" как с ножом", это по поводу молодых офицеров, скажем мягко, ухаживающих за дамами или "...хрен тебе в левый глаз". Почему именно в левый? Такое же количество "филологов" существовало только в строительстве. Подполковник был не из плеяды лощеных паркетных офицеров, жизнь армейская помотала его, был он на хорошем счету и у вышестоящих партийцев. Получил повышение до начальника политического отдела бригады спецназа ГРУ. Представили нас, "офицерскую юность", командирам рот, предварительно испытав на физическую подготовленность на турнике, кто-то подтянулся положенное количество раз, кто-то только повисел на нем. Сказывалось высокогорье, но адаптация прошла быстро, один год за полтора и полтора оклада как-то это все приятно скрашивало.
   Командир роты, где мне предстояло прослужить три года, был высок ростом, худощав, обладал невнятной дикцией, служил уже седьмой год, причем все время в должности командира роты. Исполнение своих обязанностей ему было глубоко противно, хотя и уделял он этому занятию не более двух-трех часов в день, и то в случае крайней необходимости. Всем заправлял сержант-срочник, армянин, управляя так, как он это понимал исходя из своего менталитета, что диаметрально расходилось с воинскими уставами и порядками военной службы, которым нас учили в московской кузнице военных кадров.
   Помещение роты отапливалось двумя чугунными печами и располагалось в казарме царской постройки на первом этаже, что было весьма удобно, всю прелесть этого я понял несколько позднее, не требовалось запасного пожарного выхода, но это вторично. Стоило только какому-либо большому начальнику из дивизии, а уж не дай Бог, командиру дивизии приблизиться к расположению метров на двадцать, как весь командный состав роты и батальона выскакивал в противоположные окна. Высота небольшая, полтора метра, наверное, и в царское время это предполагалось, исходя из небольшой высоты над уровнем земли. В полете ротный отдавал приказания вновь прибывшему молодому офицеру:
   --?Встречай и представляй роту!
   Несколько раз этот цирковой номер в первый год службы проходил. Прибывший в расположении командир дивизии -- полковник осматривал расположение и раздавал нелестные оценки, как правило -- "долбо...б", это было любимое его определение. Разобравшись, что к чему, в последующие посещения лейтенант Петров проявлял большую прыть, и неизвестно кто раньше покидал расположение, выпрыгивая в окна и взваливая эту почетную обязанность на плечи сержанта-дежурного по роте.
   Еще два взводных командира находились на своих должностях четыре и шесть лет. Первый из них, Шурик, так ласково называли его в офицерской среде, был невысокого роста, довольно плотного телосложения, из-под фуражки у него выглядывал кучерявый чубчик цвета выгоревшей соломы. Отношение его к служебным обязанностям было неопределенно-пофигистское, правда, все поручения он выполнял старательно, но без всякого энтузиазма, перекладывать на других свои обязанности он не умел, в результате ему и доставались все тяготы, т.е. караулы, наряды, командировки в целинный батальон. Но это в последствии, когда молодые лейтенанты осмотрелись и поняли в чем состоит суть военного дела. Второй командир взвода, Сухомлинов Жора был высокий, под два метра, крепкий плечистый парень -- большой жизнелюб в том, что касалось выпивки и женщин, был холост, прослужил шесть лет в шкуре "Ваньки-взводного" и хорошо понял военную службу. Органически ненавидел всякие построения, строевые смотры, занятия строевой подготовкой, тактические, технические, и вообще все, связанное с личным составом. При приближении подведения итогов боевой подготовки за "зимний" или "летний" период он входил в тяжелый запой, обычно за два-три дня, и никакие силы не могли остановить этот процесс, это была по-своему "защитная реакция организма" на сумрак армейской жизни в захудалом гарнизоне. По нему можно было безо всяких календарей судить о приближении и окончании проверок, но так как он был хорошим добрым товарищем и прослужил больше шести лет, командование и офицеры прикрывали его маленькие слабости. При посещении роты Жора, как правило, долго не задерживался, ставил задачу, слушал недолгие сетования командира роты и убывал в гостиницу или в город, в "стекляшку". К нему можно было применить старый армейский анекдот:
   --?Товарищ лейтенант, разрешите узнать цель вашего прибытия? -- спрашивает дежурный сержант, едва узнавая своего взводного командира.
   Как офицер был грамотен, опыт имел огромный, мог при желании все сделать, но его психика активно сопротивлялась этому внешнему воздействию.
   В гарнизоне и в других пехотных частях очень любили построения, строевые смотры, хождения с песнями и без них, наверное, начальство хотело окинуть взглядом свои серые солдатские массы, чтобы убедиться в том, что они все-таки существуют и порадоваться силе своего воздействия на них при помощи различных команд. Похоже это нравилось всем начальникам, начиная с ротного командира. Влившимся в этот коллектив бывшим курсантам-кремлевцам, признанным мастерам строевой подготовки, обладавшим сапогами из лакированной тончайшей кожи с голенищами-бутылками, выдали шашки и назначили быть знаменосцами и ассистентами при знамени части. Быть знаменосцами имело ряд преимуществ: во-первых, ты находишься дальше от своих солдат и лишен возможности отвечать на различные каверзные вопросы проверяющих, не попадаешь на карандаш, находишься рядом с командованием полка, а во-вторых, при прохождении торжественным маршем на глазах у всей дивизии и, конечно, женской части гарнизона, выискиваешь краем глаза привлекательные лица молодых дам, ловишь их улыбки, для которых эти мероприятия были тем, что нынче называется "шоу" или даже "гала-концерт". Не говоря уже, что это большая честь -- состоять при знамени полка, так нас учили, да и ассоциация боевого знамени части с традициями, подвигами ветеранов, конечно, вдохновляла.
   Торжественные построения, марши, прохождения с песнями можно назвать армейскими праздниками, а были еще и будни. Строевые, тактические занятия, огневая подготовка, вождение, конечно, наряды и караулы, как правило, два раза в неделю. Марш-бросок на стрельбище "Чунчиха" -- голое плато, заканчивающееся ущельем, расположенное на расстоянии четырнадцати километров, в любую погоду -- и в снег, и в дождь. Маленькое счастье, если удастся в обратную сторону проехать на технике мимо невзрачных армянских селений, в которых не растут не только деревья, но и даже кусты, впрочем картошку они умудрялись выращивать и гнать из нее "чачу", грузинский самогон. Занятия мы проводили добросовестно и поэтому сил это занимало очень много. Практически прибываешь в роту затемно, не успев позавтракать, офицерская столовая еще не открыта, а возвращаешься к полуночи, когда она уже закрыта. Иногда удается покушать вместе с солдатами, им полагался высокогорный паек: копченая колбаса, сгущенка, больше масла, кофе. Боевая подготовка плавно перетекала в несение караульной службы и прочие "радости", такие, как присутствие на подъеме роты и отбое вечером, написание конспектов занятий на следующий день, которые всегда проверялись начальством.
   Несение караула -- это отдельная песня, спать полагалось не более четырех часов в сутки, присутствовать при заряжании и разряжании оружия сменами, а то какой-нибудь негодник передернет затвор да и выстрелит из автомата. Необходимость время от времени ходить-бродить как днем, так и ночью, будить часовых и проверять их бдительность, в караулке не давать спать бодрствующей смене, развлекать ее уставом гарнизонной службы и пробежками ночью в грязь и в дождь для тренировки отражения нападения на пост. Почему-то при этом погода всегда бывает крайне мерзопакостной.
   Летом солдат и младший офицер сильно страдает от жары, а зимой от холода и в оставшиеся два времени года не лучше, и с расположением сухопутных частей у Петрова сложилось впечатление не самое лучшее. Как будто кто-то специально, очень умный, размещал их в "Тьмутаракани" и с мерзким климатом. Вероятно в этих Богом забытых местах и собирался враг напасть, и захватить эти "благословенные" райские кущи. Гораздо более интеллектуально развитые части специальной разведки ГРУ в той же Грузии располагались в мягком, приятном климате Алазанской долины с ее виноградниками, бахчевыми, фруктовыми садами, грецкими орехами и многим другим, причем собирали по два урожая отдельных культур. Эти места не прикрывались пехотными частями в радиусе пятьсот километров. Стратеги из Генштаба, наверное, полагали, что эти весьма богатые местные жители по привычке откупятся от врагов.
   Практически праздником на фоне серых армейских будней были политические занятия, проводившиеся в теплом помещении за столами в Ленинской комнате -- это такой красный уголок или "молельня", разукрашенная портретами вождей, начиная с мирового пролетариата и заканчивая ныне живущими. Офицер, он же проводник партии в войсках, вооружившись выдержками из журнала "Коммунист" и составив довольно объемный конспект, а журнал накануне всегда печатал, что надо нести в солдатские массы, излагал эти основы коммунизма в тетради солдат, правда всегда возникала проблема с тетрадями и ручками для записей, почему-то денег на это никогда не давали. Сами первоисточники приобретались по подписке на ротные и личные деньги офицеров, причем для этого политработники прилагали большие усилия, не очень многие желали покупать мало кому нужные газеты и журналы "Коммунист", "Красная Звезда" и прочие. Но партия и в те времена в отношении собственных средств вела себя щепетильно. Издания должны окупаться. Петров, наверное в силу своего скудоумия, не мог понять, почему в обыденной армейской жизни свои товарищи ведут себя добросовестно, дружески, а на партсобраниях человека как будто подменяют и он начинает самозабвенно критиковать других, иногда мягко и себя, по окончании же мероприятия опять становится самим собой и жизнь продолжается по-прежнему.
   Первый год службы принес Петрову много испытаний -- недосыпания, недоедания, трудная физически и эмоционально работа, убеждения и принуждения солдат к выполнению долга различными методами, порой не совсем гуманными. Но то, что выпало ему, не шло ни в какое сравнение с трудностями или по-военному с "тяготами" (слово какое емкое), переносимыми юношами в серых солдатских шинелях! При обслуживании техники любая ссадина на руках из-за высокогорья с его недостатком кислорода превращалась в плохо заживающую, гниющую язву, их руки напоминали загрубевшие, мозолистые руки крестьян-землепашцев, обветренные лица, иногда юношески-прыщавые и не знавшие бритвы.
   Полк комплектовался в основном солдатами из средней полосы России, действовал запрет на прохождение службы в Закавказском военном округе жителям из этих Кавказских республик, но на практике пятьдесят-шестьдесят процентов солдат составляли грузины, армяне, азербайджанцы, что привносило особый колорит в армейскую ротную среду и она не отличалась большим желанием, стремлением исполнять обязанности, но для этого существовали сержанты, младшие офицеры и старослужащие дембеля.
   В целом управление подразделением было отдано на откуп старшине роты Саркисяну -- армянину двадцати четырех лет от роду, немного старше самого Петрова, одному-двум сержантам и землячествам выходцев из Закавказья. Учитывая ненавязчивое присутствие командира роты капитана Москаленко, давно и глубоко "забившего" на службу, теоретические навыки молодого Петрова, привитые в Московском училище, вступали в диалектическое противоречие с действительностью, необходимо было доказать, кто в этой "стае" главный, как и в любом коллективе. Конечно, поддержка молодых офицеров старшим командованием чувствовалась в полку, но сдвинуть этот воз было весьма трудно из-за нежелания, а может и неумения работников в звании от лейтенанта до капитана, основных исполнителей высшей воли.
   В 5-ой роте капитана Дмитриева служил "армянский зять", Вася Сологуб, весьма примечательная личность, невысокий, худощавого телосложения, общительный веселый лейтенант тридцати двух лет, в своем карьерном росте дошедший от лейтенанта до капитана и обратно, второй раз женат, причем по мерках г. Ахалкалаки весьма выгодно -- тесть армянин, начальник финансового управления города, учитывая нравы тех мест, весьма состоятельный человек -- свой большой дом. Васю они любили больше, чем родного сына, жена была дородная армянка, крупнее мужа раза в три, на офицерское жалование они смотрели со скупой слезой и очень обижались, если Василий иногда в порыве щедрой вспыльчивости предлагал его им:
   --?Вася-джан, не надо обижать нас, лучше угости своих товарищей.
   Что Василий и делал регулярно, иногда, когда оно кончалось, он приглашал офицеров батальона к тестю, и праздник, бывало, продолжался дня два, а,учитывая вспыльчивый характер зятя, все население большого армянского дома трепетало и не знало, чем и как угодить дорогим гостям. Такие приемы вносили большое оживление в гарнизонную жизнь и позволяли хорошо поесть, на что молодые и холостые офицеры были весьма охочи. Стоит ли говорить, что отношение офицеров к Василию было весьма благоприятным, его отсутствие на службе никогда не ставилось в вину и всячески покрывалось командиром батальона.
   Жалование взводного составляло в то время 250-280 рублей в зависимости от выслуги плюс продовольственный паек на 40 рублей. Обычно его хватало дней на пятнадцать-двадцать, учитывая, что рублей восемьдесят-сто в месяц надо было откладывать на предстоящий отпуск, который составлял сорок пять суток плюс дорога, то есть почти два месяца без малого. Так как молодому организму, учитывая работу на свежем воздухе, всегда, в любое время суток, хочется и он готов кушать, лейтенант Петров вместе с товарищем по роте старшим лейтенантом Сухомлиновым Жорой решили объединить финансы с целью уменьшения затрат на свое содержание, но это привело к тому,что деньги заканчивались уже на десятый день. Ведь несмотря на интенсивность работы, были и различные праздники, юбилеи в офицерской среде и так называемый парко-хозяйственный день, выпадавший на каждую субботу, назначаемый, наверное, на этот день, чтобы увеличить интенсивность нагрузки и, Боже упаси, предоставить "лишний" выходной день.
   Этот субботний день обычно проходил так: торжественное построение с кирками, ломами, лопатами и метлами, громогласные призывы на уборку мусора, снега и прочего, -- "Приведем боевую технику в порядок!" и прочее, и прочее. После призывов командование полка рассаживалось по кабинетам и злачным местам, коих имелось в окрестностях в большом количестве, затем минут через пять-семь максимум удалялось командование батальона и только потом, спустя две-три минуты, рассасывался младший офицерский состав. Выход из парка боевых машин перекрывался замом командира полка по технической части, вооруженным лопатой, а периметр забора сверху был увит колючей проволокой типа спирали "Бруно", но преодоление этих препятствий не занимало какого-то длительного времени, учитывая хорошую физическую подготовку и молодость. Главное, не выдернуть клок из шинели, что привело бы к ненужным затратам. В результате работа на боевой технике ложилась на плечи техника роты прапорщика Геворкяна, а прочие работы -- на старшину роты, которому приходилось развлекать роту и вторую половину дня, офицер мог появиться только в случае крайней необходимости, как то: пожар или стихийное бедствие. Воскресенье -- святой день для замполита роты, выступавшего в роли массовика-затейника.
   Часам к 11 дня в субботу офицерская гостиница наполнялась молодыми звонкими голосами, ближе к вечеру гул становился громче и сумбурнее, веселье перемещалось из комнаты в комнату. Если после получения жалования прошло не более 15 дней, молодежь тянулась через навесной железный мост над ущельем в город, где светились многочисленные стекляшки кафе, стояло несколько столиков и армянин бармен и хозяин в одном лице продавали водку в 100-граммовых граненых стаканчиках за рубль и, что существенно, бесплатная закуска из различных солений. Было в городе и одно заведение под названием ресторан, с мясными блюдами, но стоимость посещения на двоих зашкаливала за 25 рублей, что весьма било по карману и приводило к тому, что в последствии в офицерской столовой приходилось питаться "на запись", т.е. твой долг записывался в тетрадь, но к этому старались прибегать редко и только в том случае, когда очень хотелось есть. Спасибо партии и правительству, одеждой хорошего качества оно обеспечивало, благодаря нормам носки и пошивочным деньгам даже с небольшим избытком.
   Существовал также еще один способ пропитания. В каждой роте хранился трехдневный запас продовольствия -- неприкосновенный запас -- на случай боевых действий, выхода в поле по тревоге, и состоял он из различных каш с мясом: рисовой, гречневой, перловой; рыбных консервов и, конечно, тушеной говядины в банках по 800 граммов, со специями, необыкновенно вкусной, из расчета одна банка на восемь человек. Субординация в армии превыше всего и сколько Жора не настаивал, и даже слегка мягко требовал -- просил, тушенку забирал ротный, чтобы разнообразить меню своей семьи, а вот каша нам перепадала. Восстанавливался неприкосновенный запас очень просто. Рота обычно заступала в наряд на кухню пять-шесть раз в месяц и старшина по указанию командира роты снимал с довольствия почти всех поголовно, исключая может быть караульных, и получал все сухим пайком. Все участники процесса были довольны и в меру счастливы, а солдаты в столовой прокормятся сами. Система работала безотказно, без сбоев, жалоб не поступало да и кому и на что жаловаться? Приходится только восхищаться терпению, нетребовательности, трудолюбию советских солдат вслед за Российскими классиками.
   Иногда солдат приносил вещевой мешок картошки, порыскав по карманам и насобирав мелочь, мы в гарнизонном магазине покупали бутылку постного масла и хлеб, все -- ужин готов. Спиртные напитки в гарнизоне не продавались, кроме кислого пива в доме офицеров, поэтому снаряжалась команда в город, обычно шли все вместе, в магазине устраивалась дискуссия сколько брать, побеждало мнение взять водки больше -- пусть останется, чем ходить во второй раз. Но ходить все равно приходилось снова и снова.
   По субботам и воскресеньям в Доме офицеров показывали фильмы, а по праздничным дням устраивались танцевальные вечера, где присутствовала большая часть гарнизонных дам, ведь других развлечений практически не было. Среди кавалеров преобладали молодые офицеры, так как старшие, от майора и выше, предпочитали тихо пить дома в кругу своих товарищей, смотреть телевизор и на отсутствие жен смотрели весьма либерально: это был наверняка не второй и не третий гарнизон в их жизни, где все всегда известно; уйти, уехать некуда - пограничная зона, въезд и выезд по пропускам -- лица все знакомы как свое собственное, в общем ничего нового.

***

   Командованию почему-то не хватало материальных средств на поддержание в порядке зданий, казарм, стрельбищ, танкодрома и существовал такой метод ремонта и строительства как "хозспособ". Для этих целей наряжалась команда солдат во главе с офицером на различные объекты, такие, как цементные кирпичные заводы и прочие, которые могли дать реальные материальные ценности. Командование предоставляло бесплатную рабочую силу, а за это получало строительные материалы, все расчеты шли на уровне заместителя командира полка по тылу. Солдатам нравилось такое освобождение от службы, офицерам -- беззаботность этих командировок, разнообразивших быт.
   Осенью 1976 года была сформирована команда и от нашей роты, в составе двадцати человек, десяти мощных машин "Уралов", учитывая особую важность мероприятия ее возглавили командир роты капитан Москалев и лейтенант Петров. Работать предстояло в живописном курортном месте Бакуриани, славившимся своим чудесным микроклиматом и горнолыжными трамплинами и трассами. Поселок Бакуриани расположен в чаше, окаймленной со всех сторон горными хребтами, густо заросшими хвойными и дубовыми лесами. Воздух такой, что хотелось его пить мелкими глотками, как элитные грузинские вина. Бакуриани застроен красивыми домами, о которых не могли и мечтать жители срединной России. Проживало в основном грузинское население, были и осетины, и даже несколько семей духоборов, высланных Екатериной II на Кавказ. Быт их и благополучие были гораздо скромнее грузинских семей, возможно они больше думали о душе и не стремились делать деньги, ограничиваясь насущным, хотя понятие о насущном категория разновеликая. Прибыв в этот благословенный край мы разместились в каком-то заброшенном доме с минимальными удобствами.
   Задача наша заключалась в следующем -- только мощные трехосные "Уралы" могли подниматься горными дорогами, а по сути по просекам, загружаться лесом и вывозить его в долину, передавая его в руки местной власти, конечно, безо всяких документов. Стоимость леса в горах составляла 5-10 рублей за кубометр, в долине -- 15-20 рублей, а если вывезти через перевалы в курдские села, стоимость возрастала до 200-250 рублей, включая доставку. Так что промысел был весьма высоко рентабелен и у Петрова вызывало недоумение, откуда у людей такие огромные деньги, ведь сам себя он считал очень высокооплачиваемым офицером, на круг с учетом пайка выходило около 300 рублей -- в первый-то год службы после 15 рублей курсантских. Топливо было доставлено из резервов полка и закачено в емкости. Началась работа. Завтрак и утренний развод, отправка машин на объекты в сопровождении местного проводника по горным дорогам. Каши и супы из довольно скудного солдатского пайка быстро приедались, купить продовольствие дополнительно было не на что -- это не предусматривалось.
   Отправив людей, предварительно вдохновив на труд, сталкиваешься с извечной русской проблемой: "Что делать?". Местные жители, разнюхав, что бензин есть и предприятие функционирует, начинают тянуться как "ходоки к Ленину", но с учетом местного колорита ( грузины, осетины), с трудом поднимаются по скрипучей деревянной лестнице, крутой, с гнилыми перилами и ступенями, изъеденными временем, поросшими мхом, но ведущими в царство благодати и благоденствия, обе руки у них заняты тяжелыми сумками и узлами, бывает и через плечо свешивается одна из сумок, торчат горлышки объемных сосудов с домашним грузинским вином. После традиционного приветствия на двух языках начинается разговор ни о чем -- о погоде, о природе, о дружбе народов. После он плавно переходил на предложение отведать хлеба-соли, тут нет равных им на свете по произношению тостов и пению грузинских песен. По мере убывания вина в бутылях уже и гусь с курами с обнимку показывает свой белый остов, наступает заключительная фаза: тост -- "За левую руку", причем описывается ее значение и важность со времен Адама, следом "За правую, не менее, а более важную", кульминация заключалась в том, что после завершающего- "Выпьем за то, чтоб рука руку мыла" следовала просьба "Командир, дай машину леса привезти", ответ ротного был адекватен и прямо зависел от количества выпитого вина. Движение ходоков не прекращалось, пока в баках был бензин, солдаты тоже отъелись, выглядели сыто и довольно. Но как только бензин закончился и машины стали не прикол, ни одного просителя с предложением вечной дружбы, только черствый хлеб, лук, перловая каша.
   С наступлением этой черной полосы капитан Москвин развивал нечеловеческую активность, телефоны всех органов власти для связи с полком раскалялись, такое безобразие, то есть бездеятельность, не могла длиться вечно и где-то на третий день топливо прибывало с той поспешностью, как будто от этого зависел успех фронтовой операции. Но эти три дня необходимо было прожить. Сливались остатки из всех машин, заправлялось две, одна командира роты, вторая резервная на экстренный случай и все руководство из двух человек выезжало на турбазу, где заезды любителей горного туризма не кончались и состояли преимущественно из одиноких молодых женщин в возрасте около 30 лет. Было весело, дискотеки до утра. Топливо завезено, работа налажена и у капитана Москвина возникла идея сделать свой маленький "гешефт", понятно, делится своими планами он не хотел не только с молодым лейтенантом, но и с командованием полка тоже.
   Однажды вечером все 10 "Уралов" оказались загружены первосортным лесом, выстроились в колонну, ротный и один представитель грузинского населения посовещались накоротке, лейтенанта Петрова посадили в замыкающую машину в колонне, чтобы не растерялись по дороге, и тронулись в путь по направлению к перевалу, чтобы помочь обездоленным курдам. При выезде был милицейский пост, грузин-разведчик осмотрел его, увидел спящего на топчане милиционера и колонна медленно двинулась дальше, проехали не больше километра и тут началась милицейская спецоперация, колонна была заблокирована милицейскими машинами, начались длительные переговоры. В результате колонна была пропущена к месту назначения, лес был выгружен, но личный "гешефт" сорвался, сообщили в полк.
   Прибывший замкомандира полка по тылу, молодой энергичный, прекрасно ориентировавшийся в неформальных экономических отношениях, успевший несмотря на возраст уже закончить Академию Тыла и транспорта -- вот где ковались перестроечные кадры, вылил ведро помоев из нецензурной брани на капитана, только мельком взглянув на лейтенанта и увидев в его голубых глазах полную непричастность, заявил ротному:
   --?Не можешь делать, не берись!
   На этом история закончилась, вернулись по окончанию работ в полк с лесом, и по совокупности причин ротный был отправлен с "понижением" на 800 м ниже в кадрированный полк в Ахалцихе, где льготы отсутствовали напрочь, в т.ч. льготная выслуга лет и денежные надбавки, -- что было весьма болезненно.
   По замене, из группы войск в Чехословакии, прибыл новый ротный командир капитан Дмитриев, правда из нашего полка никто в Чехословакию не поехал, замены вершились где-то выше и в стороне. Прослужив в этом славном мотострелковом полку три года, Петров имел удовольствие общаться с тремя ротными командирами. Третий капитан, Бондарев, не сошелся взглядами с командованием Бакинского военного училища и с майорской вышестоящей по рангу должности перелетел на капитанскую в линейных войсках. Был он весьма требовательным, грамотным офицером, у кого можно было чему-то научиться, но, к сожалению для молодых офицеров, где-то через шесть месяцев он возглавил танковый батальон. Командование по заслугам оценило его профессионализм.
   С приходом капитана Дмитриева для лейтенанта Петрова мало что изменилось, а по сути вещей ничего, правда не надо было выпрыгивать в окна, свои обязанности он знал, был женат на молоденькой девушке, только что родился ребенок и он предпочитал проводить максимальное количество времени в семье. Перемещение из групп войск заграницей в отечественную Тьмутаракань наносило весьма ощутимый удар по семейному бюджету офицера, да и красота окрестных мест не шла ни в какое сравнение с Чехословакией, поэтому тушенка в ротном "НЗ" не водилась по-прежнему, и оборот -- "снять с довольствия" -- "поставить на довольствие" даже ускорился -- неприхотлив наш русский человек.
   Капитан Дмитриев довольно либерально относился к подчиненным офицерам и система взаимоотношений в ротной офицерской среде была такова: построение и постановка задач: механики-водители -- в парк боевых машин с техником роты, часть солдат на хозработы со старшиной. Самый старший и самый мудрый взводный на седьмом году службы, Жора, оставался в расположении роты контролировать написание бирок, ротной документации и прочей важной работы. Шурик, служивший четвертый год, отправлялся куда-нибудь на хозработы и из-за мягкого неконфликтного характера, как правило, имел преференции по нарядам и караулам. К проведению занятий по всему спектру боевой подготовки он был как-то мало подготовлен, не любил и не хотел. И что в остатке? Лейтенанту Петрову выпадали все полевые занятия с остатками роты и караульная служба, так как Шурик один в своем лице не мог заткнуть все "нарядные" дыры, Жора, конечно, тоже участвовал в "нарядном" деле, но всегда были какие-то почти законные основания избегать этого.
   Командир роты не считал необходимым, полностью доверяя взводным, участвовать в боевой подготовке, только при очень важных моментах, которые определял, конечно, он сам и которые никогда не наступали. И вот осень -- зима -- весна, впрочем мало чем отличающиеся друг от друга, грязь, снег, ветер, холод, занятия в поле, караулы, караулы и занятия в поле. Действия однообразные, тягостные, но в то же время интересные, стараешься научить, подготовить бойцов к войне, в этом и вся суть существования войск в мирное время. Но насколько же это тяжело: не досыпаешь, не успеваешь поесть, обсохнуть и обогреться, опять же контингент солдат весьма своеобразный по возрасту, образованию, национальному признаку, менталитету. Хватаешься за все, стараешься изо всех сил, но что-то не получается из-за отсутствия опыта, не так ставишь приоритеты. И, конечно, личный состав, у каждого свой взгляд на необходимость службы, "вкрапление" солдат с высшим образованием -- в советские времена весьма трудно было увильнуть от почетной обязанности воинской службы. Были наверное и срывы, но в целом командование полка ценило, поддерживало Петрова. Всегда видно когда человек стремится, работает, даже если что-то не получается. Это впечатления молодого офицера, а что выпадало на долю солдат, да еще первогодков, трудно представить, а еще труднее пережить.
   Однажды в караульное помещение зашел старшина роты сержант Саркисян, готовившийся через пару месяцев на "дембель", как-то не так повел себя, а может не проявил должного чинопочитания к Петрову, в результате дуло пистолета с передернутым стволом и патроном, досланным в ствол, оказалось во рту у старшины, после чего он быстро ретировался из помещения и бегом к замполиту полка.
   --?Я, -- говорит, -- боюсь. Глаза у него сумасшедшие. Вдруг стрельнет?
   Начальник штаба батальона капитан Андриянов, наш выпускник, при разборе спросил:
   --?Почему не выстрелил? -- и получив какой-то невнятный ответ, произнес, -- У русских офицеров было правило -- "Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай!".
   Урок был усвоен.
   Старшие офицеры относились к молодежи с теплотой и помогали в становлении, это скрашивало дикость существования в глухих гарнизонах. Оружие, конечно, притягивало, давало как бы власть над людьми и в почти аналогичной ситуации сосед Петрова по комнате, лейтенант Авдеев из автомобильного батальона, нажал курок при попытке своего сержанта выяснить кто круче: он или взводный, получил два года условно и непререкаемый авторитет в автомобильной роте, ему даже не приходилось повышать голос впоследствии, все команды выполнялись только бегом, беспрекословно и неукоснительно, вступать в пререкания желающих больше не находилось. Правда и Петрову пришлось заглянуть в заряженный ствол автомата -- таковы суровые мужские игры, не скажу, что ощущение из приятных, пистолет в руке против автомата Калашникова, ощущение -- будто стоишь с булыжником, но разум восторжествовал. Так прошел первый год становления командира мотострелкового взвода.
   Настал долгожданный отпуск, возможность отдохнуть, оглядеться, оценить первый год службы и где-то успокоиться, взглянуть на себя и окружающую действительность. Несмотря на отдельные ошибки был заработан авторитет и немаленький среди офицеров и солдат, ты уже не желторотый птенчик-лейтенант, на службу идешь, только позавтракав и как правило выспавшись, четко смотришь за графиком работы офицерской столовой, стараешься упорядочить рабочий день по возможности, не бросаешься как молодой "щень" на все кости сразу.
   Тут подоспело предложение от командования полка готовить офицеров запаса, лейтенантов из солдат с высшим образованием, в течение трех месяцев -- такое мини-военное училище. Это давало возможность полностью освободиться от своих прямых обязанностей "Ваньки-взводного" и доверить взвод сержанту. Сборы проходили дважды в год, итого шесть месяцев в году, да еще "взвалил" на себя подготовку водителей, еще четыре месяца, да плюс отпуск почти два месяца, так что жизнь налаживалась. Иногда, правда, командир батальона пытался навязать мне какие-то обязанности, но после включения его несколько раз в расписание проведения занятий с офицерами запаса, чему он был весьма недоволен, но делалось это письменным распоряжением командира полка, а за срыв занятий могли спросить строго, у нас установилось негласное перемирие, он не трогал меня, а я его. Баланс взаимоотношений был установлен к обоюдной выгоде, ведь первое, что включалось в приказ о проведении сборов, это было -- "освободить руководителя от служебных обязанностей".
   Проведение этих сборов воспринималось командованием боевого стрелкового полка как неизбежное зло, съезжалось человек сорок-пятьдесят из всего Закавказского округа, ход занятий проверялся офицерами дивизии и штаба округа, лейтенант Петров, взвалив на себя и организовав весь процесс на должном уровне, был весьма ценим штабными офицерами полка, ни какого даже малейшего беспокойства от процесса обучения им не было. Выпускные экзамены превращались в настоящий праздник с экзаменационными билетами, экзаменационной комиссией, составленной из штабных офицеров.
   Это торжественное мероприятие Петров умудрялся растянуть на две недели, давая возможность хорошо подготовиться контингенту. Работать с ними было сущее удовольствие, средний возраст составлял 25 лет, в основном все сержанты и старшины, прослужившие в войсках более года, внимательные, дисциплинированные, познавшие службу. Из них более 50% из Закавказских в то время братских республик Советского Союза, никакого антагонизма и национализма между ними не было, мечта, а не солдаты, наверное, далекий прообраз контрактной армии. Из них же назначалась администрация сборов и учебный процесс вступал в действие, ходили строем и с песней в столовую, чем несказанно радовали командование полка, не ожидавшего такого энтузиазма от "дембелей", ведь до увольнения в запас им было не более двух месяцев. Подбор кадров экзаменационной комиссии был весьма непростым делом, в нее попадали только достойные старшие офицеры от майора и выше, дружелюбные, общительные и что немаловажно, любящие застолье, а сам процесс подготовки к экзаменам начинался обычно за две недели. До курсантов доводилось расписание экзаменов и их продолжительность. Проводилось внутрикурсовое обсуждение и выбирались достойные, материально обеспеченные, проживающие недалеко человека три, им оформлялись командировки дней на пять. И вот накануне экзаменов навьюченные как мулы, десятилитровыми бутылями с вином грузины, с коньяком -- армяне, азербайджанцы с разнообразной снедью возвращались в "Альма-матерь". В полку любили этот завершающий период обучения. Представить невозможно, чтобы это было иначе, могли даже возникнуть какие-либо подозрения в сокрытии доходов, а так все было чисто и прозрачно, принять расходы по сдаче экзаменов на лейтенантское жалованье было непосильно. Стоит ли говорить, что после первого выпуска офицеров запаса никакие кандидатуры не должность "начальника училища" больше не рассматривались, а качество занятий и подготовки офицеров оценивались высоко.

***

   Ахалкалакский гарнизон был расположен в пограничной зоне, до турецкой границы 40 км, существовали погранзаставы и погранотряд в Ахалцихе, но лиц в зеленых фуражках не наблюдалось. Однажды начали выстраивать на плацу все подразделения по тревоге, строго проверять наличие каждого солдата и чуть ли не сверять внешность с военным балетом, оказалось, что какой-то "мухтар" обнаружил на контрольно-следовой полосе след от солдатского сапога, а может какой-нибудь пограничник сам оступился и наследил? Проверка была устроена серьезная, и как оказалось, в почти каждой роте не досчитывалось где одного, где двух, а то и трех-пяти человек, и, при том, только местных кавказцев, которые по всем канонам и службу-то не должны нести в пределах округа. После короткого и громкого разноса, устроенного командиром полка по месту жительства этих солдат срочно были отправлены офицеры, от роты командира Дмитриева сразу три офицера: Петров, Жора и замполит роты по трем направлениям -- Армения, Грузия, Азербайджан.
   Петров имел уже начальный опыт по выезду за якобы сбежавшим солдатом -- ездил в Тбилиси. Все это удовольствие обошлось в потерю заначенных денег в сумме 60 рублей, т.е. 10 дней пришлось перебиваться, как говорится на то, что Бог пошлет, а посылал он надо, прямо сказать, немного. В этот раз мудрый старый взводный Жора Сухомлинов и вслед за ним начавший по-тихоньку умнеть Петров, заявили, что, мол и дороги-то не знают и денег нет на проживание, поэтому им были выделены по одному местному жителю из тех мест -- грузин на Тбилиси, армянин -- на Кировобад, а замполиту азербайджанцу -- азербайджанца в проводники. Причем конкурс в проводники был огромный, кому же не хотелось побывать дома?
   Петров прибыл в Тбилиси, назначил время возвращения бойцу, как оказалось его отпустил ротный командир, и решил заехать в большое село недалеко от Тбилиси к родителям своего "проводника". Мелашвили был хорошим солдатом, мастером спорта по вольной борьбе, дисциплинированным и добросовестным. Село было богатым, выглядело красиво и располагалось на небольших холмах, усаженных виноградом, огромные по российским меркам двухэтажные дома.
   Вся семья Мелашвили была в сборе и появление сына было большой и радостной неожиданностью. Встреча напоминала кадры из фильма "Отец солдата". Радостные, восторженные возгласы, мать обнимает своего сына и не может наглядеться, появились многочисленные родственники, кому не повезло, так это домашней живности: куры, индюшки носились по двору, часть уже обезглавленных билась в конвульсиях, пытаясь убежать, поросенок восьми месяцев от роду был вздернут за задние ноги на сук большого дерева с моментально перерезанным горлом, затопились мангалы, были выставлены бутыли с домашним вином и начался пир, именуемый грузинским застольем, с обилием красивых тостов, горловым пением и,конечно, ранее планировавшиеся пребывание на два дня затянулось на неделю, хозяева находили массу способов продлить пребывание. На второй день нагрянул старый взводный Сухомлинов, сделав по пути в Кировобад небольшой крюк километров в 300, а еще через день подтянулся и замполит роты, то есть праздник продолжался по нарастающей, практически весь офицерский состав пехотной роты собрался в Марнаули, в расположении полка остался только капитан Дмитриев, ну и Шурик, ведь службу войск никто не отменял. Вместе с Жорой, поддавшись на его уговоры, съездили в Кировобад к еще одному "беглецу", кстати тоже весьма добросовестному солдату, познакомились с его родителями, жившими довольно скромно в маленькой трехкомнатной "хрущевке", задерживаться не стали, назначив место сбора в Тбилиси через несколько дней, вернулись в Марнаули в гостеприимный дом.
   Грузины очень гостеприимный народ, добрый, отзывчивый к друзьям, очень странно видеть ныне их бесноватого вождя, хотя очень энергичного, целеустремленного и умного, сумевшего создать эффективную армию и полицию, что явилось полной неожиданностью. Грузинская нация очень жизнелюбивая и миролюбивая, желания и стремления служить в Советской Армии, достигнуть выдающихся результатов, в отличие от дагестанцев, чеченцев, ингушей, замечено не было. Сама природа края -- красивейшего, с мягким климатом действовала умиротворяющее, недаром советские творческие союзы постоянно направляли своих представителей в творческие командировки в Пицунду. А Батум, Очамчири с их тропическим климатом, буйством цветов и фруктов? Все хорошее имеет, к сожалению, свойство быстро заканчиваться. Сформировав колонну "беглецов", двинулись в направлении Ахалкалаки, предварительно посетив известнейшие Серные бани Тбилиси, позволив банщикам-курдам совершить массаж, выламывая суставы и окуная нас в бочки, заливали всего с головой пеной огромными шерстяными рукавицами. Следуя обычаям кавказского гостеприимства, наши "беглецы" и шерпы были загружены всякой домашней снедью сверх всякой меры, правда в зубах им держать ничего не приходилось. Неделю мы не испытывали желания посещать офицерскую столовую, а экономия какая для бюджета взводного? Немалая часть была переправлена ротному, до сих пор с грустью вспоминаю глаза жареных индейки и гуся, ушедших в другие руки, ну а сыры и колбасы, это так -- приложение.

***

   Командование штаба округа не сидело сложа руки, в какой-то светлой голове возник план: если больше половины предполагаемого района боевых действий занимают горы, неплохо было бы иметь в каждом боеспособном полку по роте, обученной действию в горах, на большее, наверное, не хватило средств, оборудование и экипировка были довольно дорогостоящие. Одна из рот нашего батальона была назначена на эти цели во главе с капитаном Якимчуком, веселым, любящим шутки жизнелюбом и несмотря на это, требовательным, грамотным командиром, пользующимся большим авторитетом у солдат и в офицерской среде. Понятно, что это мероприятие не могло пройти мимо Жоры и Петрова, не утративших стремления ко всему новому -- прочь от унылой лямки взводного.
   Сборы в течение месяца должны проходить в красивейшей горной местности Армении -- Кировокане, изобилующей источниками с целебной минеральной водой, санаториями и домами отдыха различных направлений, в том числе лечивших женщин от бесплодия, расположение этого санатория среди горцев, не иначе гениальная идея Микояна в один из веселых ужинов вместе с Иосифом Виссарионовичем. Горы встретили нас приветливо, долины были покрыты ковром красивых красных маков, чудесный горный воздух.
   Инструкторы горной подготовки были высочайшими профессионалами своего дела, должности занимали в основном прапорщики. В качестве примера показывали умение висеть на первых фалангах двух пальцев в течение одной-двух минут, двигаться вертикально вверх быстро, используя всегда три точки опоры, запрещая использовать колени, стремительно скользить с 25-30 метров высоты вниз по веревке, используя блок, пользоваться альпенштоком -- "упал, сорвался, не удержался" и прочие премудрости. Совершили восхождение на высоту больше 3 тыс. метров и получили первые знаки "альпинист СССР". Но молодость всегда куда-то стремится. Мы отпросились у ротного и совершили недельную поездку в Сочи, а по возвращении нас ждала, можно сказать, нечаянная радость.
   Съемочная группа с украинской киностудии получила заказ на разработку и пропаганду армейской темы, соответствующее финансирование и прибыла в горы в составе: режиссер с женой, аппетитной молодящейся дамочкой, ассистент режиссера -- красивая девушка модельной внешности лет 25 с другом, бесцветным оператором, который может и был мастером своего дела, но почему-то ничего вокруг его не интересовало. Для обеспечения их творческого процесса вышестоящее командование прикомандировало к этому кинематографическому коллективу Жору и Петрова, как наименее обремененных служебными обязанностями высокотворческих личностей, способных создать необходимые условия для кинематографистов. Правда были попытки со стороны политработников создать конкуренцию в этом нелегком деле, но с помощью застолья и разъяснительной беседы, что, мол, негоже бросать солдат без окормления политико-партийным влиянием, эти действия были пресечены. Режиссер, как истинно творческая личность, был подвержен сильному влиянию Бахуса, но периодически находил время для организации съемок, хотя и без большого энтузиазма, должно быть расценивал эти съемки как своего рода ссылку на Кавказ из благословенного города Киева или происки конкурентов. Миленькая жена его любила застолья, настоящих, не паркетных господ офицеров, девица-ассистент смотрела широко открытыми глазами с поволокой, как когда-то дореволюционные барышни на красавцев-гусаров, худощавый интеллигентного вида друг "шпак"-оператор был моментально забыт и отодвинут на дальний план в очередь женихов-любителей, хотя он довольно часто твердил о своей любви будучи крепко выпившим и поехал в эту творческую командировку из-за боязни оставить свою несравненную одну с прозой жизни.
   Так как дело не касалось различного рода проверок и инспекций боеготовности, то впадать в запой, тем более в присутствии прекрасных дам, Жора уже не мог, а Петров еще не приучился. Поэтому, несмотря на различие жизненных интересов, жизнь засияла солнечными лучами на фоне бирюзово-изумрудных гор, правда в глазах режиссера обычно светилась тоска, особенно в трезвом виде, а молодой жених-стажер часто впадал или в глубочайшую депрессию или необузданную ярость, которую Жанна-ассистент только одна могла обуздать, успокоить несколькими словами. В распоряжение съемочной группы был выделен грузовичок Газ-66, тентованный, с хорошей проходимостью, кузов был заполнен пахучим свежескошенным и подсушенным сеном, запах которого кружил голову наравне с молодостью и здоровьем. Рядом с водителем было только одно место и пользовался им только режиссер или на это "командирское" место отсылался не в меру разбушевавшийся молодой человек, остальная команда предпочитала путешествовать зарывшись в сено, попивая вино, присутствие в группе молодых красивых женщин делало творческое мероприятие весьма живым, веселым и привлекательным. Солдатик-водитель этого мини-Ноева ковчега обеспечивал необходимые материальные блага, четко выполняя все указания. Заехали мимоходом на тактический полигон, где засняли стреляющую боевую технику, бегущих и роющих землю солдат, грязных запыленных офицеров, но режиссеру это воинственное беснование скоро наскучило, впрочем, как и остальным, и в первую очередь господам-товарищам офицерам, что может быть интересного в бесплодной выжженной равнине с клубками "перекати-поле", с выходящими на ночь из нор тарантулами и скорпионами. Съемки прошли ускоренными темпами, причем офицерский состав действовал быстро, ни одной лишней минуты не было потрачено на организацию съемок. А говорить о скорости возвращения в места обетованные можно разве расспросив шведов, уцелевших после Полтавы и возвращавшихся домой, наверное не зря в народном эпосе существуют слова "бежали как шведы под Полтавой".
   Июль, тепло, пирамидальные тополя в густой зелени листвы. Знакомые лица приятелей-офицеров, кто не в отпуске и не в командировке по всему Закавказью, красивые женщины в летних нарядах. Молодежь тянет к любви. Чувствами Петрова уже как года полтора завладела молодая, стройная, модельной внешности, жена пропагандиста дивизии Зиночка, в жизни все перекликается, движется по кругу или по спирали, насколько я помню, в "Поединке" Куприна тоже была Зиночка. Первое время были взгляды, передающие возникшие чувства молодого лейтенанта, приглашения на танец на офицерских балах, желание нечаянно встретиться на коротких улочках городка, обменяться взглядами, погрузившись в огромные карие глаза с большими ресницами, приласкать взглядом красивую, стройную фигуру, все это продолжалось в течение полутора лет. Непредвиденная ссора с ней. Причиной тому, как обычно, выступила ближайшая подруга из ревности ли, из зависти. Вряд ли зарождающиеся чувства обходятся без того, чтобы кто-то в меру своего мировоззрения, воспитания, душевных качеств не попытался прикоснуться своими руками к возникающим нежным отношениям, пытаясь во всем видеть только "плотский грех", из-за невозможности подняться на высоту духовных отношений. Скудость домашнего воспитания и образования, желание приземлить отношения, опустить до своего уровня, видеть корыстный расчет там, где его не может быть по определению, при этом принимая знаки внимания и подарки от местных аборигенов -- армян, проживающих невдалеке от городка, что считалось признаком дурного тона, как, наверное, общение белой женщины с туземцами в Южной Африке.
   Среди офицеров это считалось весьма недостойным, таких дам сторонились и только разведенные пять-семь лет назад, что казалось целою вечностью, могли принимать местных у себя и пользоваться их материальной поддержкой без осуждения общественным мнением, ведь работы в военном городке практически не было. Таких дам было немного и статус их был определен. Пополнялись они, как правило, из числа разведенных, хотя развод как таковой при свободе нравов, царящих в гарнизоне, был событием экстраординарным, "политвожди" зорко следили хотя бы за внешними приличиями и сохранностью семейных отношений. Ряды этого "последнего бастиона нравственности" иногда пополнялись из числа жен молодых офицеров -- выпускников, женившихся часто необдуманно сразу после выпускного бала, скоротечно, лишь бы уехать к первому месту службы с молодой женой. Порой дело доходило до абсурда -- санитары скорой помощи выносят на носилках не могущих "расстаться" любовников, а молодой лейтенант "С" бегает кругом и умоляет врачей не делать расслабляющий укол по причине того, что его жена беременна! Событие это вносит веселье в унылую, однообразную жизнь заштатного гарнизона надолго, причем спустя два-три месяца эта семейная пара по замене убывает в другой гарнизон и даже округ, получая возможность начать новую жизнь с чистого листа, политработники действуют оперативно, позволяя людям сохранить лицо.
   Всевышний дал мужчинам зрение не только для того, чтобы охотиться на дичь для утоления голода, но и видеть прекрасное в своем окружении: девушек юных, молодых грациозных дам, молодых матерей, расцветших после рождения ребенка. Не миновала участь сея и лейтенанта Петрова, что это было -- взгляд, перевернувший душу и принесший надежду или грациозный изгиб тела, поворот головы -- тайна сия велика есть и открыть ее неподвластно никому на земле.
   Однажды после полуночи Петров оказался на ступенях лестницы второго этажа, сердце стремилось вырваться из груди, эмоции бушевали в голове -- постучать в дверь, сделать шаг навстречу любимой женщине, зная преступность намерений -- "не возжелай жены ближнего своего" -- приоткрыта дверь, зовущий взгляд широко раскрытых черных глаз, полуоткрытый чувственный рот, зовущий к себе, преодоление черты и дальше -- как в пропасть, в бездну любви, объятия, тихие ласки, негромкие слова, не говорящие ни о чем, любящий взгляд, радость и грусть одновременно. Рассвет, тихо прикрытая дверь, возвращение в пустую комнату офицерского общежития, умыться, облачиться в мундир и на службу. Куда, зачем, если вся твоя сущность переполнена другим, более высоким, светлым? Зачем запах казармы, мастикой натертые полы, гуталинный запах сапог, помещение, где находятся около сотни молодых здоровых тел? Трудно сосредоточиться на всем этом, правда текущая жизнь военного коллектива и не предполагает каких-либо философских раздумий, размышлений, все определено: в коридоре висят листы под названием "Расписание занятий", вот и занимайся, не думая ни о чем. Ну, а что до того, что переполняет тебя, твою душу, каждую клеточку твоего тела, вселяет радость, восторг, ощущение нереальности, взаимной связи двух людей, слияния душ?!. Любовь, созрев в отсутствии тепла, затягивала в омут, Зина замужем, все это напоминает историю, рассказанную Куприным, но ведь люди и особенности военной службы изменились мало, правда вышли из моды поединки. Это безумие продолжалось, Петров предложил бросить мужа и с детьми уйти к нему, не думая ни где жить, ни на что содержать семью, ведь нынешнее положение жены подполковника, учащегося в Военно-политической Академии, кроме служебных перспектив, давало невесть какой, но небольшой достаток. А здесь -- перспектива начать жизнь с лейтенантом хоть и в любви и, конечно, перевод в другое место, возможно и более захудалое. Забегая вперед, скажу, что все же места более гиблые, чем Ахалкалаки, водились в Закавказье. Что было бы впереди один Бог знает.
   Зина, как молодая любящая женщина, делала все, чтобы этот пожар не испепелил нас, показывала мне открытый флирт с капитаном из оперативного отдела дивизии, зная, что в этот вечер я обязательно приду, пригласила его к себе домой, накрыла стол со свечами, была встреча, обмен несколькими ничего не значащими фразами, острая боль в сердце, отъезд в короткую командировку в не менее захудалый армянский городок, пелена тоски. Возвращение в унылый мир гарнизонной жизни, лямка Ваньки-взводного, серое пасмурное небо осени с дождем и снегом. И вдруг в окно комнаты, где Петров сидел с приятелем за стаканом вина -- стук, полуприкрытое окно распахивается и появляется голова Зины, черные брови, большие ресницы широко раскрытых глаз. Появление ее в моей комнате в нашем чудо-городке было равно вселенскому признанию в любви и одновременно вызов всему укладу мутной гарнизонной жизни с ее нравами, лживостью, снобизмом где-то, вызов всему общественному мнению, женсоветам, политическому отделу, где ее муж был не последним в иерархии. Все преграды рухнули и мы отдались этому стремительному потоку, лгать и прятаться мы больше не могли, да и это было бесполезно в том "стеклянном доме". Мы ждали встреч -- "Несет меня лиса в дремучие леса!".
   Служба шла своим чередом, "пахоты" в этот год выдалось много, целые дни с утра до вечера боевая подготовка: вождение, стрельбы, занятия по тактике, проверки, учения, солдаты со своими не всегда благолепными характерами. И ночи, подаренные Зиной и судьбой. Петров валился с ног, считая за небольшую передышку заступить в караул, где хоть и урывками, удавалось немного выспаться, "...но не более четырех часов". Было ощущение, что над нашей безжизненной равниной взошло солнце, но любая сказка имеет свой конец, как и свое начало.
   С некоторых пор кадровые органы начали усиленно предлагать Петрову новые места службы -- с повышением в должности, от которых Петров отказывался, резонно замечая, что незачем переезжать в другое место, начальство и так ценит молодого лейтенанта, срок выслуги до получения следующего звания был в то время три года, а должность могут предоставить и здесь. Снимать с должности командира взвода -- ниже некуда, а на повышение только с согласия, но человек предполагает, а высшая сила, вертящая нашими судьбами, выдергивает из колоды жизни карты и предъявляет всему сущему.
   Кто мог предполагать, что господин Амин, руководящий в Афганистане, начнет поглядывать на Запад и у Советского руководства возникнет и реализуется искус построить рядом с собой еще одно доброжелательное социалистическое государство, что оно и начнет делать. Как известно, аппетит приходит во время пережевывания и тут как на грех трон шейха Пахлеви в Иране закачался, началось смутное время Исламской революции, аятолла Хомейни и прочие возвысили голос. Понятно, раз у нас есть километров 100 сухопутной границы с Ираном в Азербайджане и протяженная по воде внутреннего Каспийского моря-озера, руководство СССР решило развернуть кадрированную дивизию в Нахичевани до полного штата военного времени, автономной области по размеру занимавшей площадь примерно сельского района в Центральной России, а также "мусульманский батальон" спецназа ГРУ в Лагодехи, кто-то же должен был помочь сесть на трон какому-нибудь лояльному правителю в Персии. Планов громадье не только у американского империализма. Все это связано с организационно-мобилизационными мероприятиями, в которых к голосу "винтиков" и "болтиков" уже не прислушиваются, машина, вернее огромный механизм, начинает свое движение.
   Два месяца Петров оказывал пассивное сопротивление командованию и политическому отделу дивизии, военному прокурору, возбудившему уголовное дело. Сорвал голос, возвещая:
   --?Я же самый перспективный молодой офицер, давай вышестоящую должность и за что три года гнул спину?
   --?Требуются самые лучшие,-звучал ответ.
   После чего плюнул и согласился, чем привел в невысказанную радость начальника отдела кадров дивизии, который с не менее восторженным криком:
   --?Согласился! -- ворвался к прокурору и вырвал у него папку с зачатками уголовного дела.
   Будь ты проклят, Пахлеви, допустивший несправедливость к своему собственному народу и давший возможность себя свергнуть, из-за таких, как ты, приходят в движение огромные человеческие массы, по делам тебе жестокий узурпатор! Мог ведь усидеть, а? Дружил бы с Советским Союзом. И Петров мирно жил бы в своей "Тьмутаракани" и не знал бы, что есть такой славный город Нахичевань
   Ну, а дальше завертелось -- предписание в зубы, билет на автобус до Еревана, дальше на другом пыльном автобусе вдоль речки с нашей стороны до славного города Нахичевань, столицы одноименной автономной области. Июнь, в тени 44 градуса по Цельсию -- все только начинается. Ушлые кадровики дивизий, услышав клич вышестоящих об "орг.моб.мероприятии" с требованием подобрать и направить для развертывания приграничной дивизии "лучших и наиболее подготовленных офицеров", стали "сливать", пользуясь молодежным сленгом, весь имеющийся "отстой".

***

   Кадрированный полк дивизии представлял собой небольшую группу офицеров в количестве 25-30 человек, составлявших костяк, вокруг которого при объявлении мобилизации или войны формируется полноценный полк порядка 100 офицеров, примерно столько же прапорщиков и под 2000 человек солдат. Приказ о мобилизации привел в шок, состояние глубокой депрессии наличные офицерские кадры, был равносилен удару молнии в небольшое деревенское болото, многие из его постоянных обитателей, нырнув в "тину", так и не выбрались на поверхность, кто-то не смог, да и не хотел прервать состояние хронического запоя. О кадрированных полках народ сложил песню: "...расступись, дорогу шире, едет полк в одной машине...", дальше шли нецензурные слова, считался "пасекой" -- мол, мед есть, а пчел, т.е., личного состава солдат, сержантов и младших офицеров, нет. Кажется, живи и радуйся жгучему солнцу, прокисшему еще до изготовления мутному азербайджанскому пиву, разбавленному к тому же холодной чистой водой в отношении 50 к 50! Проверяющие из высоких инстанций не тревожили этот "благодатный" край, предпочитая обходить его стороной, замены во внутренние округа или в группы войск практически не существовало. Офицер, попавший сюда, практически обрекался на "пожизненное" с возможностью карьерного роста от капитана до майора лет за 10-15, а об одном таком, дослужившемся до полковника, правда за 20 лет, слагались песни.
   Стабильность, возможность службы в Нахичевани до самой пенсии в окружении одного из древнейших народов на земле, азербайджанцев (по-старому персов) или иранцев (Северный Азербайджан в Иране), имеющих все атрибуты власти в этой автономной области, не понятно зачем и от кого автономной, не вдохновляла. Имелся Совет Министров, министр связи, он же начальник почты, министр коммунального хозяйства- он же директор бани, должен ведь быть какой-нибудь приработок к основной должности. Такси в любой конец города и обратно 1 рубль, а в конец области -- 3 рубля. Капиталистические отношения в этой чудо-области сложились уже давно, наверное, с момента появления первых персов-поселенцев и не прерывались никогда, о том,что время от времени проходят съезды КПСС извещал монумент, сваренный из 10 метровых рельсов в виде цифры XXVI и расположенный на взгорке при въезде в город, он же вместе со словами "Слава КПСС" служил частично ограждением мусульманского кладбища. Бывает сложно понять восточный менталитет.
   Чуть ниже знаменитого холма, встречающего каждого путешественника, расположена чайхана без названия, возможно хозяин прислонился к славе знаменитого монумента. Али-заде вместе со своей женой и мальчишкой на побегушках, лет двадцати, готовил отменно, водку не разбавлял, ежедневно к шести часам утра всегда был готов "хаш" -- горячий острый холодец из субпродуктов, не обсчитывал, поскольку счет никогда не давал, просто называя цену, в нее было все включено, в том числе и ненавязчивый сервис. Смущало одно, на офицерскую зарплату посетить заведение Али было возможно не чаще одного-двух раз в месяц. Существовали ведь и другие расходы, в том числе, на городскую баню, а учитывая такси и прочие расходы в месяц рублей на 20, да и надо постирать кое-какие вещи. Баня содержалась в хорошем состоянии и была построена, наверное, во времена царствования Николая Кровавого, в этих местах раньше стоял казачий полк для развлечения населения и предотвращения набегов из-за реки Аракса от более диких соплеменников. Везде, где в Закавказье или по-прежнему названию "на Кавказе" стояли царские казачьи полки, в настоящее время были расположены воинские части СССР -- существовала полная преемственность имперских традиций.
   Попадались и могучие "осколки" старых офицеров, спокойно живущих семейной жизнью в ожидании пенсии, так командир батальона был весьма интересной фигурой -- армянин лет 40 с небольшим, мудрый рассудительный человек, любил выращивать цветы возле своего служебного домика в прежней жизни, т.е. до отсутствия солдат, жена -- милая, хорошенькая армянка заведовала небольшим кафе, часто кормила молодых офицеров и относилась к ним с материнской теплотой. Подполковник Овсепян был весьма колоритной личностью, пользовался огромным авторитетом, умел разговаривать как с офицерами, так и с солдатами. Поэтому при развертывании полка его осчастливили солдатами-"дембелями", которым оставалось служить четыре-пять месяцев и, если офицерский состав был пригнан из "лучших", то о качестве солдат и сержантов можно было только догадываться, это были "сливки" всего Закавказского военного округа!
   Штаб дивизии располагался в тихом уютном месте, густо обрамленном вечнозелеными деревьями, огражден был невысоким забором, прямо перед входом в здание располагался красивый, старинный бассейн с небольшой струей воды, бившей прямо в раскаленное небо. По окружности бассейна, свесив ноги в теплую, слегка мутно-зеленую воду, сидели офицеры младшего звена, молодыми их назвать язык не поворачивается, в среднем они тянули лямку "Ваньки-взводного" лет по десять, время от времени занимая должность ротного командира, но за грехи земные тяжкие возвращались обратно на круги своя, получая и сбрасывая звезды на погонах с периодичностью листопада в природе. Несколько офицеров спали, растянувшись на скамейках в ожидании назначения. Колесо военной машины проворачивалось медленно, оно вообще не приспособлено к быстрым и адекватным действиям. Вот на крылечке штаба появился майор-кадровик, выкликнул чью-то фамилию, обладатель ее вынырнул из бассейна, отфыркался, видно было, что его вчерашний ужин затянулся, и был вовсе не вчерашний, и даже не позавчерашний и напитки в таком климате усваивались нехорошо, тяжело. Вылез из фонтана, неспешно подошел к скамье, выдернул из-под головы спящего противогазную сумку и начал медленно доставать предметы обмундирования. Пара молодых лейтенантов, случайно оказавшихся здесь, с изумлением наблюдали за этим действием. Были извлечены свернутые в рулон брюки, рубашка стиранная-перестиранная, правда последний раз давно, фуражка, пружинка внутри которой была вытащена и выброшена, что придавало ей форму времен гражданской войны у бегущего воинства, но зато она могла поместится в сумке. Ботинки? Для них места в походной сумке не было, как не было и их самих, зато были пляжные шлепанцы, правда носков тоже не было. Слегка отжав черные сатиновые трусы, он облачился в военную форму с лейтенантскими погонами, галстук в это жарком климате предусмотрен не был и шаркающей походкой потянулся ко входу в здание штаба негромко бормоча:
   --?Где тут в армию записываются?
   Командование дивизии предусмотрительно пользовалось запасными входами-выходами, предоставив парадный вход вместе с бассейном и лавочками вновь прибывшим на усиление боевой готовности офицерам. Следом через какое-то время пригласили старшего лейтенанта Петренко, переведенного из славного гвардейского полка в Ереване. Объяснять и убеждать его в необходимости несения службы вместо славного столичного города Еревана в не менее прославленном городе Нахичевань на ступеньки крыльца вышел сам главный кадровик подполковник Морозов, тщательно выбритый, вычищенный, в великолепно отутюженном мундире. Диалог заключался в следующем.
   --?Берите предписание и отправляйтесь в часть! -- сказал подполковник.
   Ответ был краткий, четкий и звучал по-военному лаконично:
   --?Идите в ж...у, мне сначала необходимо сифилис вылечить, -- и протягивал справку для ознакомления.
   Подполковник отпрыгнул на пару шагов, он наверное не верил, что "сифон" не передается воздушно-капельным путем и через бумагу. На этом диалог был закончен и высокие договаривающиеся стороны, Петренко весил 120 кг при росте около 2 метров, разошлись в прямо противоположные стороны, подполковник в свой кабинет, а Петренко в сторону автовокзала, благо путь до Еревана занимал около двух часов, где его ждала семья. Пикантность ситуации заключалась в том, что в Советской Армии существовало положение о запрете увольнения больных, их необходимо было сначала вылечить и лишь потом уволить, а лечение могло длиться годами, причем зарплата и выслуга начислялись исправно в полном объеме. Часть офицеров просто отказывались служить на новом месте и требовала отправить служить обратно -- на "Родину", места не менее ужасные, но привычные. Кто-то не хотел служить с "опротивевшим" личным составом и заявлял, я, мол, боюсь и не умею управлять солдатами, разучился за десять лет и предпочитаю управлять горюче-смазочными материалами или тыловыми службами, кое-кому удалось так проскользнуть.
   Нахичевань была весьма гиблым местом, многие офицеры прослужив здесь 8-12 лет вместе с семьями и детьми, спивались от беспросветной, тупой и нудной службы. Сорокалетние майоры с весьма красноречивыми сине-красными лицами доживали, дослуживали в ожидании пенсии в этих условиях до 45 лет, без возможности замены во внутренние округа, что дало бы возможность осесть и обустроиться в родной стороне, наладить быт своей семьи, дать образование детям.
   Что пришлось испытать семьям офицеров в таких или подобных гарнизонах, это весьма грустная история. Оглядевшись вокруг на это людское горе, Петров принял для себя твердое решение, чтобы вырваться из этого бедлама -- необходимо весьма ревностно выполнять работу, не скулить и не канючить, "пахать", и как бы пафосно это не звучало -- великолепно исполнять свои, да и чужие обязанности, если возложат, а в армии так часто и бывало.

***

   Третий мотострелковый батальон был сформирован из "лучших" солдат, которым осталось служить пять месяцев до дембеля и "лучших опытнейших" офицеров, понятно, что управлять таким войском было поручено подполковнику Овсепяну, недаром он сломал силомер в славном городе Сочи несколько лет назад. Штатный командир 9-ой роты находился на уборке урожая и так как Петров был самым молодым из офицеров роты, не утратившим юношеский задор, то командовать выпало ему, два других взводных командира были уже известные Женя Петренко из Еревана и старший лейтенант Марков, со стойким неприятием личного состава и в дальнейшем переведенный управлять горюче-смазочными материалами полка с повышением, чему он был весьма рад. Заместителем командира роты по политической части был молодой парень, второй год как после выпуска из училища, работящий, уверенно несший "слово партии" в массы. Ну, а народ, солдаты? Этим людям позавидовал бы и батька Махно, революционные красные балтийские матросы "просто отдыхают", каждый третий ранее проходил службу в спортивной роте округа -- кандидаты и мастера спорта по боксу, различных видов борьбы в разных весовых категориях. По национальному составу рота делилась примерно на несколько категорий: армяне, азербайджанцы, народы северного Кавказа, пяток грузин и пяток русских.
   Все это войско прослужило уже 1,5 года, каждый был с волевым характером, стойким неприятием военной службы и ожиданием "дембеля", поэтому прежние командиры с великой радостью избавились от них, отправив в часть, готовящуюся к боевым действиям в Иране, потому что, не приведи Господь, использовать эту "дикую дивизию" в родной стране, где о буденовцах и махновцах еще до конца не забыли. Вот и пришлось Петрову лепить это маленькое войско по "образу и подобию своему", за каждым из бойцов был какой-то негативный след по прежнему месту службы, но доставать и рассматривать каждый "скелет из шкафа" -- "Боже, упаси". С назначением на должность старшины роты или первого сержанта, по квалификации армии США, вопросов не возникло -- Северный Кавказ, мастер спорта по боксу в тяжелом весе, наколки во всей красе, но отчего-то не судимый в прошлом, первоначальное звание -- сержант, значит, какими-то командирскими качествами обладает, художественно-эстетическое качество татуировок высокое. Один взгляд на бугры мышц, расписанных синевой, довел до инфаркта заместителя начальника политотдела подполковника Попова, случайно ли или по неведению, а может заблудился, думая зайти в штаб (похожее здание) забредшего на утренний подъем в роту, который сопровождается разнообразной, высокохудожественной ненормативной лексикой от командиров отделений и выше. Подполковник резко побледнел и упал, санитары отнесли его в медсанчасть и далее переправили в госпиталь. Возможно, он был очень эмоционален и лет 15 не видел настоящего советского солдата. Тем не менее, глядя на габариты и цепкий взгляд старшины, подъем роты проходил обычно без эксцессов, землячества Северного Кавказа поддерживало его. Дальнейшее назначение на должности заместителей командиров взводов проходило проще, необходимо было три человека на три взвода и назначены: армянин, азербайджанец и грузин; командиры отделений -- тоже исходя из национальных особенностей, спортивной квалификации и весовых категорий, и о влиянии офицеров на жизнь роты можно было и забыть, не нагружать свою память никудышними вещами, размышляя -- "Есть ли жизнь на Марсе", -- ни к чему все это.
   Каждый взвод комплектовался многонационально, чтобы не допустить гегемонии отдельных наций и личностей, что может привести к потери управляемости "микровойском". Что-то не слышно, чтобы принцип "разделяй и властвуй" был отменен, это о пользе знания художественной и исторической литературы в войсковом звене взвод-рота. Конечно, это не исключало отдельных националистических трений в этом вечном споре христианства с исламом, во всех этих проявлениях иудейство отсутствовало напрочь по причине отсутствия их представителей. Все это покрывалось идеологией коммунизма, истинный представитель ее всегда присутствовал и мог дать пояснения о коммунизме, его сущности, развитии и прочем. Разобравшись с боевыми подразделениями, наладив иерархию в местном масштабе, необходимо было заняться ведением журнала боевой подготовки, политической и прочей документации, ведь сказано: "Сделал -- запиши, не сделал -- дважды запиши". Нужен ротный писарь, хотя по штату он не предусмотрен. И вот он -- рядовой Егоров, молодой парень двадцати лет, рост 160 сантиметров, вес 50 килограммов, не имеет никаких спортивных разрядов, но прекрасный почерк, предыдущий командир выучил его бумажным премудростям до автоматизма, просто не понятно, как такой ценный солдат мог быть оторван от штаба своей роты, наверное, прежний командир рыдал, отпуская его на сторону, или был в отпуске и конкуренты внесли его в список для отправки в действующую армию.
   В течение трех недель, какое-то заколдованное число "3", он привел всю документацию в идеальный порядок, чем вызвал зависть всех других ротных командиров -- 9-ю роту всегда ставили в пример, но через три недели он исчез, поиски результатов не давали, объявился он на пятый день, грязный, изможденный и с опухшим синим лицом. Оказалось, он подвержен пятидневным запоям, что странно в его-то возрасте. Так отдельные умения уравновешивались запоями, что с ним делать? Он был прикреплен к замполиту как малое дитя, но хватало Егорова только на три недели и -- следующий запой. Круговорот вещей в природе! Выбор -- не пьет и не умеет работать или пьет, частенько запоями, но и работник очень хороший, когда трезвый. Бывает иногда на Руси и иначе -- прекрасный работник и трезвенник, но чаще это из области нереального.
   Личный состав батальона, а это около 300 человек, представлял огромную неуправляемую массу, такие или точно такие солдаты-братушки поднимали на штыки своих офицеров в революцию. Трудно представить, как выглядело бы это войско, в миниатюре вся армия, ее срез, если бы ему пришлось гнить и мерзнуть в окопах 4 года в основном позиционной войны, ходить в атаку на проволочные заграждения. Представляется, то была Великая Армия во главе с офицерами и никакие большевики-анархисты не смогли бы разложить ее до основания -- одна только беда -- протухла "голова" государственной машины и в таком состоянии ничего уже невозможно было сделать. Государственный стержень проржавел и разрушился, такое тоже мы видели в 1989-1991 гг., "Капитан" не смог удержать штурвал, а набежавшие мародеры довершили дело, почти зеркально 1917 году.
   "Личный состав", как привычно называло это воинство глубоко кадрированное офицерство, признавал только своих командиров, да и то, авторитет приходилось завоевывать ежедневно, ежечасно, заботясь о том, чтобы солдат был одет, чисто помыт, хорошо накормлен, следить, чтобы кухонная братия выдавала продукты в полной мере.
   Петров нашел себе приют со своими двумя приятелями-офицерами в полковой медицинской части. О том, чтобы выстирать рубаху хотя бы раз в три дня не было и речи, иногда даже и негде. В жарком, сухом климате Нахичевани она покрывалась солью на второй день, сапоги вечно покрыты пылью и требовалось немалое усилие поддерживать их в чистоте. И вот однажды, как все в этом мире, случайно, отведя роту в столовую на завтрак и контролируя прием пищи солдатами, был замечен молодым, холеным, благоухающим дорогим одеколоном, командиром дивизии полковником Рокотовым. Диалог состоялся примерно следующий, видно он очень обрадовался, увидев хотя бы одного офицера во время этого важного мероприятия:
   --?А, скажи-ка, батенька, отчего у тебя рубашка белая от соли?
   --?Слушайте, господин-товарищ полковник, я у Вас ничего не прошу -- ни звезд, ни должностей, ни прочего чего, дайте только возможность где-нибудь ночевать: койку-место в общежитии или в гостинице. Я все же офицер, спать на лавках где придется -- не гоже ронять честь мундира, да и постираться там можно.
   --?Хорошо, я позабочусь о тебе, обратись к моему заместителю по тылу.
   Надо сказать, свое слово он сдержал, этот молодой полковник на генеральской должности, продвижение по карьерной лестнице в те времена "застоя" очень часто зависели от наличия влиятельных и могущественных родственников, женат он был на красивой, стройной блондинке, занявшей должность начальника библиотеки в Доме офицеров. Молодые офицеры в задрипанном гарнизоне на краю социалистического света любовались ее "не-нахичеваньской" красотой, поговаривали, что она родственница кого-то из членов ЦК или Политбюро. Эти люди смотрели на этот очумевший край как инопланетяне, высадившиеся на Землю, но что делать, партия сказала -- надо! Необходимо отметиться на очередной карьерной ступеньке, практики перепрыгивания через ступень служебной лестницы в то время, в отличие от демократии 1990-2000-х годов не существовало. Хоть не много, но побудь, посиди на каждой ступеньке, а уж если что-то сделаешь хорошее, нужное, то и цены тебе нет. Ведь военного проверяет только война, а в мирное время да без солдатиков, где-нибудь в высоких штабах -- вообще благо, служи пока не вынесут вперед ногами из "райской группы" генералов.
   На исходе следующего дня Петров отловил толстенького, упитанного полковника-тыловика, "куй железо не отходя от кассы", напомнил -- мол, "где жилье?" Полковник ткнул пальцем в половину финского одноэтажного дома и сказал: "Бери". Так, наверное, император Наполеон раздавал своим маршалам страны и королевства. На дверях висели замки, но что это за препятствие, два бойца ломом отковырнули их. Был куплен и повешен новый замок и вот, Петров -- обладатель части дома с кухней, прихожей, комнатой метров 25-ти и даже погребом, небольшим участком при доме. На этом заселение не закончилось, как в сказке, к "зайчишке" попросились жить: замполит батальона, зампотех батальона и полковой доктор, куда ж деваться -долг платежом красен, оно так и веселее.
   Замполитом батальона был невысокий полненький майор, большой жизнелюб и весельчак, рюмку коньяка выпивал каждые 1,5-2 часа, был на редкость немногословен, дружен с самим собой и в мире с окружающими, лет ему было около 40, что считалось офицерской молодежью почти глубокой старостью, за что его сослали из славного города Гори, родины И.В.Сталина, история умалчивает. Каждый месяц после получки он отправлял большую часть жалования семье, оставшейся на старом месте службы. Как он нес слово партии в солдатские массы было непонятно и, несмотря на многочисленные просьбы открыть сию великую тайну, он стойко молчал, хотя тетради, ручки, политическая литература, брошюры и агитки в батальоне водились в избытке и политическое воспитание в определенные часы проводилось. В близком кругу товарищей он откликался на зов "Алексеевич", выглядел представительно и интеллигентно, как доцент на университетской кафедре марксизма-ленинизма, не чуждался мирской суеты и в отдельные дни, когда святое воинство поиздержится окончательно, не гнушался сходить на полевую кухню, развернутую невдалеке от нашего дома, и вернуться с бараньей ногой на плече. Кто-то, быстрей всего веселый доктор из университетских, как враг всякой собственности, метнется к соседскому дому и выдернет часть штакетника огорода со словами: "Нагородили тут" и несет в дом. Во дворе был срублен массивный стол с лавками из трехдюймовых досок, украденных на соседней стройке, которая была поручена нашему батальону, хотя в журнале боевой подготовки указывались стрельбы, тактические занятия и прочее.
   После того, как каждый внес свой посильный вклад, в соседнем доме у прапорщика был приобретен самогон, правда, в кредит с длительной рассрочкой погашения платежа и без всяких процентов, все уже включено в стоимость, -- наступала кульминация -- товарищеский ужин с рассказами о различных сценках жизни, причем рассказы охотников просто отдыхают. Удивительно, но в даре художественного слова отличался, как это ни странно, Олег Титов, заместитель командира батальона по технической части, высокий черноволосый капитан, высланный тоже из города Гори, поджарый, с манерами гусарского поручика из фильма Бондарчука, жизнелюб, возрастом около 30, старался брать от жизни все, очень любил женщин и они его. Жену, решившую проведать его по примеру жен-декабристов, отправился встречать на машине с любовницей за рулем, конечно, они сломались где-то в пути и задержались. Молодая красивая жена, высокая, стройная женщина в модных очках, слегка похожая на учительницу иностранного языка в университете, сама вынуждена была на такси нагрянуть в наши чертоги. Петрову не оставалось ничего, как проглатывая слова, краснея и заикаясь, рассказывать истории, почему муж ее не встретил, угощать чаем, но к счастью это продолжалось недолго, "дорогой" появился на пороге и вся энергия, глубоко скрываемая в этой молодой женщине, вырвалась наружу, словно ураган "Светлана" -- так ее звали, прошелся по нашему скорбному жилищу, было разбито и поломано все, что только можно. Присутствующий народ вынес дверь, спасаясь бегством, и стоит ли говорить, что после ее отъезда неделю спустя чай приходилось пить из железных кружек, любезно предоставленных начальником походной кухни. Все вернулось на круги своя, но эту неделю пришлось прожить опять в санчасти у друга доктора.
   Молодой дамой, с которой Олег отправился встречать свою жену, была Неля, привлекательная молодая особа, уверенно водившая "412 Москвич". Она была переведена из того же славного города Ахалкалаки, вернее приехала вслед за мужем, старшим лейтенантом из батальона связи. По причине его тяжелейшего алкоголизма до капитанского звания он доходил раза два и возвращался обратно. Не бросала она Эдика из жалости, было у них двое детей, которые проживали с ее родителями где-то в Ставрополе, учиться в заброшенных гарнизонах было негде по причине отсутствия школ, а национальные в этих местечках назвать школами язык не поворачивается. Так она и несла эту беду на своих прекрасных плечах, надеясь на лучшее, его зарплату командование выдавало только в руки жене. Эдику удалось частично побороть "зеленого змия" и он был отправлен далее по "этапу" в Афганистан выполнять интернациональный долг, и его следы потом затерялись на огромных просторах Великой Советской Империи.
   Но как сказал философ: "Все проходит". Жена Олега уехала в более цивилизованный гарнизон в г. Гори и жизнь вернулась на круги своя. Зампотех, зализав раны, яко раненный волк, развел бурную деятельность в парке боевых машин и, чтобы сохранить технику батальона и запчасти к ней от воровства коллег-зампотехов из других батальонов, обнес двумя рядами колючей проволоки стоянку машин батальона. Из армян крупного телосложения создал постоянно действующий караул, не полагаясь на уже существующий. Армяне были весьма хозяйственными ребятами, контроль за ними Олег осуществлял зоркий. В результате на этом "островке стабильности" оказались почти все запчасти и инструменты боевых машин полка, брезентовые тенты, пользующиеся повышенным спросом у местного населения, которые в тяжелые безденежные времена "уходили" по 200 рублей -- сумасшедшие деньги. В этой суматохе продавалось все, что у кого имелось, в надежде на предстоящие боевые действия на территории Ирана. Все спишут и живи сегодняшним днем, не полагаясь на завтра.
   Пока зампотехи других двух батальонов присматривались и робко приближались к грозной боевой технике, все,что можно было увезти или унести, было передислоцировано в отдельный огороженный мирок. Армяне-водители охраняли добытое лучше всяких доберманов, и слушались только своего хозяина -- Олега. Никакие просьбы и плач коллег-сослуживцев не рассматривались, такой же жесткий стиль практиковался в танковом полку в Гори, откуда Олег и прибыл, но там и конкуренция была жестче.
   Впервые взглянув на эту боевую технику, Петров от изумления зажмурился и подумал, что ему снится страшный сон и машина времени вдруг перенесла его в победный 1945 год, в ряд стояли 10 крокодилоподобных бронетранспортеров на базе автомобилей, которые он видел только в фильмах о Великой Отечественной войне 1941-1945 годов, в то, что они существуют в реальности, было трудно представить. Было ощущение, что после Победы над Германией их привезли сюда, своим ходом они дойти не смогли бы, и здесь благополучно забыли. Жизнь, перевооружение армии новейшими системами, высокоточное оружие, космос, ракеты, все это было где-то в конце 20 века, а здесь жизнь просто остановилась. Это был своего рода культурологический и технический шок, такие "грозные" боевые машины в училище Верховного Совета РСФСР не присутствовали даже на картинках из истории училища. И на этих чудовищах Красная Армия собиралась громить врага на его территории, учитывая, что южный Азербайджан -- горная страна и местность изобиловала горными кряжами, подъемами и спусками. Вероятность, что эта техника, простоявшая около 40 лет, т.е. почти вдвое старше Петрова, сможет завестись и хотя бы выехать из парка боевых машин была бы просто чудом. Но чудо это свершилось благодаря неуемной энергии и вороватости зампотеха -- ну, любил он технику.
   В один из осенних дней высшее командование решило проверить, что же оно натворило, осуществив огранизационно-штатное мероприятие, и проверить боевую готовность этого соединения, которое должно было выступить на острие удара. Сигнал тревоги прозвучал, как обычно, "неожиданно": о нем нам было объявлено в строжайшей тайне за сутки перед обедом. Техника взревела моторами, которые не без успеха пытались завести с утра, и наш славный 3-й батальон на зависть 1-ому и 2-ому выехал в полном составе за ворота, проехал километров около 10 и встал на оборонительных позициях. Высокие проверяющие стороны свое дело "знали туго" и на риск продвинуться хотя бы километров на 50 дальше не пошли, в чудеса они не верили. Грозная армада на это была неспособна. Что же до остального страшного войска, то завелась едва ли каждая вторая или третья машина, все-таки возраст и техническая комплектация сказались, и в места боевого расположения они не пришли. В тот день режим Хомейни устоял, упрочился как никогда и мог праздновать свое второе рождение. Братскому иранскому народу предстояло жить во мраке исламского фундаментализма, свет социализма не пришел к нему. Было это горестью или радостью для иранских трудящихся -- рабочих и дехкан, а также тружеников нефтегазового комплекса, неизвестно.
   С гордо поднятой головой, пропыленные, на скорости 10-15 км/ч, больше не позволяла техника из-за опасности рассыпаться на ходу, возвратились мы в расположение. Счастливы были безмерно, только батальон подполковника Овсепяна сумел выехать и вернуться в полном составе. Солдатам был предоставлен отдых, бультерьеры зампотеха закрыли передвижные ворота из колючей проволоки и удвоили охрану, на выкрики и обидные слова "конкурирующих фирм" 1-ого и 2-ого батальона не отвечали, в дискуссии по поводу отсутствия аккумуляторов в других подразделениях и прочего барахла не вступали. В этот вечер нахичеванскому таксисту был продан очередной тент не в ущерб боеготовности 3-его батальона героем праздника Олегом, ведь это его все "крокодилы" завелись и смогли выехать. В самом наилучшем ресторане был организован банкет. Аятолла Хомейни, если бы знал о том, что его режиму больше ничего не угрожает, мог бы оплатить счет в ресторане. Был произнесен тост о связи техники и Божьем промысле, который исповедовал зампотех-растрига Петр Суров из Ленкорани, местечке не лучше Нахичевани по цивилизационным признакам: 100% влажность, ощущение, будто ты постоянно находишься в турецкой бане, липкий пот, струящийся по телу, непременный атрибут жизни, причем ежечасный, если прикасаешься до боевой техники, то необходимо сразу же смазывать эти места маслом, иначе железо проржавеет насквозь.
   И вот в эти "благословенные" места прямо из цивилизованной заграницы из группы войск в Германии, где он благополучно прослужил пять лет с красавицей женой, выпускницей консерватории из Ленинграда, сам тоже вырос в благословленном городе Петра -- попасть в такую дыру практически без возможности выбраться. Молодой интеллигентный парень, высокий, красивый, в возрасте до 30 лет, не захотел тупо следовать воинскому долгу и стал искать причину выскользнуть из влажных, теплых объятий среды обитания. Парень был неординарен, начитан, пойти по пути офицера-алкоголика не хотел, да и результат негарантирован -- все равно будешь служить, здоровьем рисковать. Был выбран другой путь -- путь полного погружения в религию, нашел Бога в себе, стал выступать с проповедями, обращенными к товарищам и вышестоящему начальству, отпустил черную большую бороду лопатой, повесил на себя большой нательный крест. Чего-чего, а конкуренции марксисты-ленинцы стерпеть не смогли, начали преследовать отступника аки римляне первых христиан, в надежде,что Петр предаст веру. Причем обязанности зама по технической части он выполнял исправно, не придерешься, но приступая к обслуживанию техники и завершая его, совершал молебен с горсткой солдат механиков-водителей. Если какой-нибудь начальник не выдерживал неспешных предварительных действий и срывался на крик, в ответ звучало: "Полковник, не богохульствуй! Техника без Бога мертва!".
   Идеологическое противостояние продолжалось долго, никто не хотел отступать и признать свое поражение, за этим диалогом с огромным внимаем следил весь офицерский состав 4-ой армии, размещенной в Азербайджане. Ведь победа Петра, принявшего веру, сулила прямой путь к увольнению из рядов Советской Армии, не прибегая к алкоголизму, игре в сумасшествие, приобретению серьезных венерических заболеваний, СПИДа в то время не водилось, гомосексуализм не был в моде и существовал весьма гуманный приказ -- лечить, не допускалось увольнения больных. Противная по идеологии сторона это чувствовала и знала -- пойди на встречу одному, приоткрой шлюз и нестойкие массы ринутся по проторенному пути, если же признать торжество другой религии -- наверху могут не понять. Из развлечений Петр признавал ужение рыбы удочкой и чтение божественных книг. Кажется, пусть себе молится, но огромная черная борода, да и призывает к Богу не тихо в своей комнате в офицерской гостинице, а открыто в местах массового скопления военнослужащих? Конец этой истории не понятен, то ли Петр соблазнился какими-то благами типа перевода в Питер взамен отречения от Церкви или что-нибудь еще, что позволяло сохранить лицо, просто отречься Петр не мог -- на него смотрели сотни глаз младших, частенько и старших офицеров, но враг был силен по-иезуитски и что-то придумал для разрешения этого векового спора двух идеологий.
   Трудовые будни текли обычно тихо и размеренно. Роте Петрова выпало "счастье" строить пятиэтажный жилой дом для размещения офицерских семей. В Красной армии строительство, ремонт, земляные, хозяйственные работы и уборка территории, плюс наряды и караулы, занимали от 50 до 70% времени военной службы, а в некоторых частях и больше. Петров со всем энтузиазмом нерастраченной юности взялся возводить жилой дом, в помощь и для руководства был придан морской офицер -- ходил в черной форме в нашей пустыне и смотрелся весьма экзотично, по специальности инженер-строитель. С утра разметит что-то колышками, натянет веревки и приступай, копай траншею-фундамент, меси и заливай бетон, строй опалубки, готовь фундамент для огромного дома, потом возводи межкомнатные перегородки, проводи штукатурные работы.
   Учитывая, что Советская власть использовала так называемые бригады-"шабашки", своего рода летучие отряды нацменов, которые прекрасно и быстро работали, строили коровники и прочее, мой контингент имел хорошие навыки работы на стройке и с трудно ожидаемым энтузиазмом, включился в процесс строительства, люди соскучились по разумной полезной работе и дом неуклонно, как зуб младенца, рос в высоту, медленно вырастая из земли, поднимая сначала один край, затем выравнивая противоположный. Были созданы мононациональные бригады из армян, грузин, черкесов и азиатов под контролем ранее назначенных сержантов. Эти назначения производил командир полка, но формально, а реально в штаб полка заносилось несколько мешков цемента со стройки -- им тоже необходимо было что-то строить и мазать, и поданные кандидатуры включались в приказ, после чего в военном билете делалась соответствующая запись и ставилась печать. Бригада армян, как наиболее квалифицированных, больше стаж в "шабашках", использовалась на отделочных работах, где требовалось больше сообразительности и мастерства, черкесы, весьма выносливые, физически развитые, немногословные использовались на тяжелых строительных работах и поставленные задачи с немаленькими объемами выполняли хорошо и в срок. Грузины, специалисты в тостах и горловом пении, и среднеазиаты, использовались на подсобных работах, каждому находилось применение.
   Работа кипела, дом рос на глазах, радуя командование дивизии, благо располагался он в 50 метрах от офицерской столовой с ее буфетом или как сейчас принято называть -- баром. Причем бармен -- тетя Нарина, всецело доверяла офицерам и вторую половину месяца где-то с 20-х чисел расчет за напитки вела исключительно "под запись" в тетради, стоит ли говорить, что в ответ на оказанное столь высокое доверие русский офицер после получения жалования в первую очередь спешил погасить долг, смочив его порцией коньячка и лишь затем шел на почту, посылал денежное содержание семье или откладывал, если получалось, на предстоящий отпуск. Жалованье молодого старшего лейтенанта составляло около 240-250 рублей, при обменном курсе, принятом И.В.Сталиным -- 60 копеек за 1 доллар, в то же время 1 чековый рубль (чек Внешпосылторга) в магазинах системы "Березка" торговался за 4-5 советских рублей, что было близко к цене доллара USA на черном рынке, но как известно, валютные спекуляции частных лиц в то время были запрещены -- это было прерогативой исключительно государства. Считалось, что деньги советским гражданам как бы не нужны, и уж во всяком случае они, т.е. деньги не дадут возможности "обуржуазиться" и уж точно не приведут в коммунистическое будущее, которое мы строили и обороняли по мере сил и сознательности.
   Наступал вечер, спускалась ночь, принося небольшую прохладу после все изнуряющей жары, господа-товарищи офицеры расходились по своим помещениям. В их рядах и 43-летний майор, занимавший штабную должность, в глазах молодых офицеров он считался глубоким стариком, служил в славном Нахичеванском полку со дня основания, чрезмерно дружил с Бахусом, был обременен женой и двумя дочерями, которые время от времени выходили замуж и разводились. Все офицеры кадрированных частей имели казенные квартиры или "финские" домики с небольшими огородом. В его довольно благоустроенной квартире существовал своего рода салон, в отличие от дореволюционных светских салонов - советский или полу-светский, как бы двусмысленно это не звучало.
   В тот период времени одна из дочерей находилась в свободном поиске после очередного развода, это своего рода вид спорта, "женился-развелся" и штаб-офицер был занят поиском очередного зятя. Молодые офицеры знали эту его особенность и старались не пересекаться с ним на пути, избегая встреч и на службе. Встретив где-либо лейтенанта или старшего лейтенанта, всесторонне оглядев его, убедившись по чистоте и невыглаженности мундира в отсутствии женской руки, прямо спрашивал :
   --?Где живешь?
   --?В палатке, казарме, санчасти, снимаю угол у азербайджанки-процентщицы.
   --?А хочешь спать на чистых простынях? Иметь завтрак, обед и ужин в домашних условиях?
   Приглашал к себе, где в дело вступала женская часть населения и был организован стол с закусками и напитками, танцами до утра. Кое-кому не удавалось вывернуться. В последствии, завидев его еще издалека, лейтенант Петров переходил на противоположную сторону. Мало кто избежал посещения этого салона.
   Жизнь по развертыванию полка на штат военного времени продолжалась, офицерам, привыкшим к жизни на "пасеке", где мед есть, а пчел т.е., солдат нет, приходилось нелегко, все переживали это стихийное бедствие по-разному: кто ушел в глубокий запой, кто-то просто перестал ходить на службу, появлялся только в день зарплаты. Кто-то пытался переломить судьбу, так капитан Сергеев, заступив дежурным по части, по привычке или от скуки, как водилось прежде, убивая сутки, увидал проходящего солдатика, вступил с ним в дискуссию о военном долге, присяге и прочем, причем,в основном речь шла на ненормативной лексике, солдатик тоже оказался "лингвистом" и какой-то оборот его речи задел за живое пожилого капитана. Когда словесные аргументы были исчерпаны, Сергеев выхватил пистолет, но в процессе подготовки к стрельбе слегка замешкался, его визави воспользовался этим обстоятельством и совершил спринтерский отрыв на 100 метров, понимая, что стрельба с этой дистанции в ночное время была бы мало эффективна, господин Сергеев бросился в погоню, чтобы уж наверняка закончить спор. Игра в кошки-мышки продолжалась около 10 минут, стороны понимали, что конец близок, надо лишь сократить дистанцию, хотя бы до 50 метров и солдатик принял решение заскочить в расположении дикого третьего батальона, укомплектованного дембелями, ворвался в расположение и остановился, это его и сгубило, временной отрезок в беге был преодолен и метров с трех был произведен выстрел.
   Кровь, судорожные движения упавшего тела, нарастающий гул голосов, примерно как на броненосце "Потемкин" -- "Нас убивают", но к счастью ропот и гул возмущения имел некоторый временной лаг, дежурный по полку опешил тоже, ведь не каждый день он стреляет в упор по людям. Петров, предугадав дальнейшее развитие событий, быстро вывел капитана из расположения и отвел в штаб полка, вернулся, опираясь на сержантов, произвел отбой роты и направился в санчасть, где проживал в то время с полковыми врачами в одной из палат. Раненный был быстро эвакуирован в госпиталь. Но это было только началом, солдатик принадлежал к одной из кавказских национальностей, пламя бунта быстро распространилось и на другие подразделения полка, толпы военнослужащих начали носиться по полку с кличем "Бей офицеров!" и "Нас убивают!", вооружаясь подсобным инструментом, одна группы пыталась завладеть оружием караульного помещения, расположенного в двух шагах от санитарной части полка. Стало очень неуютно, голову могли в ночи проломить на раз. Петров решил вернуться в расположение своей роты, где хоть не допустят самосуда над своим командиром. Прибыл грозный в своем гневе подполковник Овсепян -- построение, краткая речь и батальон вернулся в казарму, выявился пяток подстрекателей-провокаторов из других подразделений полка, но их пинками отправили прочь, инцидент, не переросший в открытый бунт, был ликвидирован благодаря авторитету офицеров батальона, которого не хватило в Кронштадте и на кораблях в 1917 году. Делить нам было нечего, все существовали в одинаковом положении, о "скелетах в шкафу" в прошлой жизни не вспоминали, у каждого был шанс на новый этап жизни, достойное увольнение в запас, и даже карьерный рост.
   Стратегия Петрова на тяжелую и кропотливую работу с целью вырваться из этого забытого Богом гарнизона и принятое решение -- согласиться на первое предложение о переводе с повышением куда-либо, прочь из этого гарнизона, принесла плоды, командование вплоть до командира дивизии его ценило -- дом рос на глазах, войско было управляемое. Предложение последовало спустя 8 месяцев, причем получению вышестоящей должности раньше препятствовало отсутствие партийности -- из комсомола ушел, а в партию не пришел. Комбат настоял, чтобы Петров получил партийные рекомендации с прошлого места службы в Ахалкалаки и вот уже старший лейтенант, в то время от лейтенанта до старшего лейтенанта срок выслуги составлял три года, отправился в бывший почти родным город Ахалкалаки.
   Штабные офицеры, осуществляющие вынос знамени -- шла подготовка к какому-то смотру, осень, деревья стояли в золотой листве -- подошли ко мне с радостными криками приветствия, Зина уехала в отпуск в Россию. Старые друзья перевелись в новые места службы или находились в отпуске, то есть край опустел, ушла частица жизни, было грустно. Взяв рекомендации, Петров в пыльных, тряских автобусах через Ленинакан и Ереван вернулся в становившуюся уже привычной Нахичевань.
   Прошло не более месяца с поездки, молодость и жизненная сила била через край, солнце уже не жгло так немилосердно и на пороге сборно-щитового сарая именовавшегося штабом, Петров встретил главного кадровика дивизии, учтиво поприветствовал его и продолжил было движение к своей стройке, но был остановлен предложением:
   --?Не хотел бы послужить в Специальных войсках Главного разведывательного. Управления Генерального штаба и готов ли отдать жизнь прыгая с парашютом в тыл врага и что немаловажно, в вышестоящей капитанской должности?
   Оставалось только уточнить где это страшное место находится.
   --?Село Лагодехи, в Грузии,
   На окончательный ответ Петров попросил пару часов, надо было найти карту и посмотреть, где это место находится. Место было благоприятное -- Алазанская долина, Цинандали, Гурджуани, места хорошо известные по винным этикеткам зеленых бутылок с сухим вином, поэтому ответ был предрешен. Ни малейшего сомнения не возникло у Петрова, умереть за Родину, где угодно одномоментно или сгнить заживо, прирастая должностными звездами в Нахичевани, обливаясь липким потом днем и укутываясь в мокрые простыни ночью. Такого чуда как кондиционеры, изготовляемые в Баку, в нашей местности не водилось, впервые это чудо техники было видено и опробовано в Афганистане. Что ж, решение принято и в компании с капитаном из штаба полка, тоже согласившемся поменять судьбу, высоким, плечистым и совсем непьющим человеком, кандидатом в мастера спорта по гимнастике, уже разведенным с женой, что в конечном счете и привело к отказу ему от желания умереть сразу, много, мол, вас таких охотников, для этого надо быть или неженатым, или неразведенным хотя бы, кадровые и политические органы строго следили за моральной устойчивостью, выехали в штаб округа в Тбилиси.
   В штабе два полковника, сначала маскирующиеся под случайных прохожих, терлись рядом, прислушивались к разговорам, ведущимся Петровым и капитаном-гимнастом между собой, потом обнаружили свое присутствие, достали личные дела и углубились в их изучение, причем один из них опять обратил внимание на разводы соли на рубашке Петрова и выразил неудовольствие на лице, что, мол, на встречу к высокому начальству можно было прийти и понаряднее, на что второй его коллега ответил сочувственно -- холостой мол, что с него возьмешь. У Петрова присутствовал здоровый жизненный пофигизм, мол, "не вы -- так другие возьмут и любите нас грязненькими, чистыми нас и всякий полюбит", он чувствовал уверенность в себе, в своих силах и партийные рекомендации в очередной раз были просрочены и забыты у замполита батальона. При расставании один из полковников негромко произнес -- годишься и готовься через неделю выехать для службы в бригаде специального назначения ГРУ.
   Сборы старшего лейтенанта, не обремененного семьей, заняли не больше часа, все имущество было засыпано и утрамбовано в два чемодана. Гораздо больше -- три-четыре дня заняло прощание с сослуживцами, в очередной раз рвутся жизненные связи, оставляешь частичку себя, как в зеркальном отражении уменьшается ровно на такой же срок время жизни, практически ощущаешь каждой клеточкой прожитое время, оставленное в друзьях-приятелях и сослуживцах, с кем, подобно бурлакам на известной картине, тянули лямку, подставляя плечи и шею.

***

   Опять вокзал, поезд на Тбилиси; душный, тряский и пыльный автобус на Лагодехи, но в отличие от выжженной равнины Нахичевани -- буйство красок, зелень виноградников, гортанные крики грузин. Плодороднейшая земля, благодатный климат, дающий возможность собирать по два урожая в год. Практически отсутствие зимы, снег как экзотика. С левой стороны дороги простирались невысокие, поросшие деревьями и кустарниками горы, справа равнина, усаженная виноградниками, плодовыми деревьями, полями с бахчевыми культурами. Ближе к условной границе с Азербайджаном вдоль дороги произрастали густо высаженные деревья грецкого ореха, погода ясная, солнечная, такое ощущение, что дожди и тучи оставались на горных северных перевалах на границе с Чечней. Приветливый и благожелательно настроенный народ, весьма зажиточный, владеющий большими домами.
   Коммунистическая идеология не давала возможности "обуржуазится" простому люду, отвлечься от истинных ценностей марксизма-ленинизма. Обогащаться в то время был удел избранных, а 98 процентам населения это не удавалось, а в Грузии это разрешалось в силу каких-то исторических особенностей, возможно генетической близости со Сталиным-Берией. Самыми богатыми и уважаемыми жителями-гражданами были секретари партийных организаций различного уровня, далее следовали представители Советской власти и чиновники разных ведомств. Они владели домами, земельными участками, мебелью, хрусталем и серебром даже во времена, далекие от постперестроечных лет, периода так называемого первоначального накопления капитала, времени приватизации, а проще, революционного разграбления всего нажитого государством за время существования Советской власти. И что общего с этим имел молодой 26-летний старший лейтенант Петров, в голове которого существовали лишь мечты о капитанских звездах да о "защите отечества от врага внешнего и внутреннего ( студентов, жидов и диссидентов).
   Надо отдать должное, органы разведки всегда располагались, в отличие от пехотных подразделений, в комфортных условиях, создавая себе максимум благ, разумно обустраивали свое существование, чтобы максимально заниматься основными обязанностями. Практически всяческое отсутствие отупляющих строевых смотров, никому не нужных проверок, благодаря совершенно секретному существованию бригады не допускались залетные комиссии различных ведомств, в том числе и пришлых политработников, хотя по насыщенности и степени важности партработа была поставлена высоко. Существовал целый политотдел, что соответствовало уровню мотострелковой или танковой дивизии по значимости, и о, чудо-начальником политотдела бригады был замполит из г. Ахалкалаки подполковник Сергеев, из того самого полка, где служил Петров. Встреча была неожиданно приятной, увидев Сергеева, Петров несказанно обрадовался и смог вымолвить: "И вы здесь, товарищ подполковник?", мол, "Как же и Вам сюда удалось перебраться из той дыры, из того болота?". И лишь потом, после приветствия, узнал от товарищей кто это, и какую высокую должность он сейчас занимает.
   Подполковник Сергеев был высоким, коренастым, крепко сколоченным человеком, весьма немногословным. Редко кто слышал его речь более продолжительную, чем в восемь-десять слов. Был настоящим комиссаром, о которых пишут в книжках о гражданской войне. Выражался четко, конкретно, часто нецензурно, точно схватывая самую сущность проблемы, слушать его было огромным удовольствием.
   Уютный грузинский городок или точнее, небольшое село, был расположен у подножия лесистой горы, заросшей колючим кустарником, деревьями с переплетенными ветвями, с валунами, лес был практически не проходим, да и ходить там никто не собирался. Журчала небольшая прозрачная горная речка. По окраине села и в самом селе вдоль домов были проложены арыки в бетонных желобах, служившие одновременно и для канализационных целей, куда сбрасывали отходы жизнедеятельности. Дороги в городе были хорошо заасфальтированы. Дома большие, красивые, двух- и трехэтажные, утопали в зелени виноградников и плодовых деревьев, ограждались бетонными заборами с литыми чугунными воротами. Население было весьма зажиточным, кое-где вдоль речки расположились дома русских "духоборов"-переселенцев времен Екатерины. Зима как таковая отсутствовала, дожди были в конце декабря, в январе иногда со снегом, быстро тающим, февраль, особенно его вторая половина, уже весенний месяц. Чудесный воздух предгорий Кавказского хребта, а чуть ниже за дорогой на Азербайджан, практически сразу за околицей села, раскинулась роскошнейшая, благодатная Алазанская долина с ее виноградниками, бахчевыми, кукурузными полями, садами плодовых деревьев. Местные жители собирали по два урожая овощей и фруктов, успешно продавали его на необъятных просторах России и богатели, складывая деньги в сберкассы или покупая предметы роскоши, импортную мебель, машины, переплачивая по две-три цены, что считалось в порядке вещей( рынок -- спрос -- предложение) уже во время развитого социализма.
   К военным относились хорошо, уступали место в очереди в cберкассе, куда лейтенанты-капитаны приходили откладывать часть своего денежного содержания на отпуск. Существовало ли что-нибудь вроде колхоза-совхоза? Думаю вряд ли, они были больше похожи на фермеров-арендаторов, хотя, учитывая прирожденную склонность грузин к предпринимательству, какой-нибудь домик с покосившейся вывеской "Колхоз (совхоз) имени какого-нибудь вождя или съезда КПСС" существовал, наверняка присутствовал и какой-нибудь бухгалтер-экономист, составлявший веселящие душу бумажки об успехах тружеников и о количестве произведенного ими продукта.
   Деньги и немалые по сравнению с Центральной Россией у людей были, а вот товаров -- не шибко. В каждом дворе производилось превосходное домашнее вино, варилась "чача" -- виноградный самогон цена 1 руб. за литр вина или 0,5 литра чачи. На заборе возле калитки у многих домов стояли стакан с красным вином и небольшой стаканчик с чачей, а учитывая, что часть улиц славного города радиусами сходилась к центру -- Пансионату, куда каждые два-три дня привозили русских туристов, большую часть которых составляли дамы от 30 лет, решившие ознакомиться с Республиками Закавказья, то спрос на напитки был. Можно было бесплатно выпить стакан вина или чачи и если понравилось, позвонить и купить, если нет -- следуй дальше. Наш турист, не избалованный таким уровнем сервиса, порой шалел и просто ходил от дома к дому, не сумев сделать выбор, и просто набирая кондицию и нагуливая аппетит перед обедом.
   На окраине Лагодехи существовал небольшой продовольственный рынок, слово "продовольствие" не говорило ни о чем. В этом убедился Петров, когда решил отметить день Рождения, благо напитков существовало немеряно. На многочисленных рядах длинных прилавков расположились два продавца, один торговал овощами, второй продавал петуха, цены были установлены, как я узнал гораздо позднее, выше Парижских, Нью-Йоркских и Римских вместе взятых. Петух выглядел хорошо, смотрел бодро, сколько лет он прожил было на непрофессиональный взгляд непонятно, но как оказалось впоследствии, всю ему отмерянную природой жизнь он прожил, да и не один раз. Сварив его (или лучше сказать, варив его около 6 часов с небольшим), выпив аперитив в виде мартини и других местных напитков в огромном количестве, за 6 часов молодые офицеры, закусывая огурцами и помидорами, сильно проголодались и очень хотелось мяса. Они попытались с помощью рук и зубов оторвать хоть кусочек от выступающих частей, что именовались крыльями и ногами -- бесполезно, вилка в него не втыкалась, нож не резал. Рубить топором не догадались. Поняв всю безуспешность попыток, тело было вынесено за ворота и опущено в весело журчащий арык, бегущий под гору. Что оставалось? Только овощи и вино, причем его покупали ведрами, 10 руб. за ведро.
   Наступала тихая грузинская ночь, сверчки стали тихо переговариваться между собой. Армейская молодежь собиралась на квартирах, снимаемых у местного населения в больших домах с виноградниками, огородами, плодовыми деревьями, так что вопрос, что подать к столу не стоял. В Грузии существует прекрасная традиция дружеского застолья -- ни один бокал вина не поднимается и не выпивается без многоречивых тостов-здравиц, славословится все на свете и дело чести для грузина накрыть стол во всем великолепии, хотя бы для этого пришлось извести все живность, имеющуюся в доме, но -- принять хорошо гостей, соседей и пусть в ближайшие недели-месяцы будут сами обходиться только овощами-фруктами, хлебом и вином. Петров и три офицера проживали в доме на окраине города, дни проходили между занятиями в части и дружескими посиделками. Из четырех человек, снимающих домик, довольно уютный, двое были женаты, но пока не перевезли свои семьи и двое неженатых, Петров и Миша Невзоров. Офицерское жалованье и здесь имело свойство при всем бережном и даже трепетном отношении к нему заканчиваться на третьей неделе.
   Служба в разведывательной части, в отличие от пехоты, была хорошо налажена, устоялась, каждый знал свое дело и поэтому времени для досуга было достаточно, существовал в городке и небольшой кинотеатр, где фильмы менялись один-два раза в неделю. Обжились и осмотрелись на новом месте, завели знакомства кое с кем из грузин и местных духоборов. В один из выходных дней, дело клонилось к обеду, захотелось кушать, тщательно проверив карманы форменной одежды и убедившись, что денег нет даже на лепешки, офицерская голь начала мечтать и думать, где бы перекусить, потому что молодые здоровые тела требовали пищи, и молодой холостой офицер, как и солдат, готов был есть в любое время дня и ночи по привычке. Кто его знает, когда придет следующий черед -- запасайся, пока есть возможность, если бы кто попытался считать килокалории или нормировать мясо, овощи и сало, тот явно был не в себе и дорога ему была к психиатру. Кушать хочется, денег нет, офицерская столовая отсутствует и вот в чьей-то возбужденной голове возникла мысль -- женить Мишу Невзорова, вернее посватать за одну из разведенных девиц из семьи духоборов, хозяина в семье не было, она жила вместе с матерью, вели натуральное хозяйство, небольшой виноградник, а значит вино и домашняя живность водились.
   Весь поход до цели занял минут 15, пришли во двор-терраса, увитая виноградом, ласковое солнце, прекрасный воздух предгорий и неудержимое чувство голода. Расположились вокруг стола на веранде и начали вести беседу с девицей и ее матерью, вот, мол, "какой у нас молодец, жениться хочет да невесты нет", правда, девица эта пользовалась дурной славой, а точнее говоря, она была легкого поведения. Беседа продолжалась около часа, была выпита одна бутылка сухого вина, это на четырех-то человек, а скатерть-самобранка никак не появлялась, матушка с недоверием поглядывала на жениха -- он все больше молчал, зато остальные товарищи заливались соловьями -- хотелось кушать, а вино только разожгло аппетит, тут Миша заговорил, что, мол, "И в самом деле было бы неплохо, при определенных обстоятельствах, обзавестись семьей", тут группа поддержки закричала: "Горько!". Матушка, чтобы жених не сбежал, одним махом обезглавила двух кур, вынесла вина, праздник помолвки начался. Стоит отметить высокие кулинарные способности матушки, стол был накрыт быстро и изумительно, молодые, выпив изрядно вина, ворковали, группа поддержки наслаждалась вкусной едой и беседой с хозяйкой, продолжалось это мероприятие часов шесть, до глубокой ночи. Всему приходит конец, приступили и мы к процессу прощания, ведь молодые не расписаны, не венчаны и оставаться в доме на ночь просто не прилично. Но не тут-то было, матушка, очевидно вспоминая по именам лишенных жизни курочек и немеряно выпитое вино, ни в какую не хотела отпускать жениха, молодая в свою очередь, приложила все свое женское обаяние, чтобы не выпустить его за пределы дома, а вдруг протрезвеет и одумается, и несмотря на все усилия товарищей, вырвать Мишу из рук этих женщин оказалось невозможно.
   Мы оказались за крепко запертыми воротами -- перед домом. Ну и что делать? Каждое дело имеет непредвиденные моменты, ну ничего, протрезвеет и вернется. Но не тут-то было -- из состояния опьянения он не выходил в течение шести месяцев, а в последующем был пьян перманентно. В безумстве был тихо отведен в сельсовет и расписан с молодой женой, получил однокомнатную квартиру в цокольном этаже дома для офицерских семей, тещу с винным погребом, а его жена -- доступ в офицерское общество, причем от прошлых привычек она не отказалась.
   Предпринимаемые друзьями различные меры по недопущению его росписи ни к чему не привели. Разговоры -- "Миша", мол, "пожил и достаточно, пора вернуться" встречались в штыки, в результате, махнув рукой, товарищам пришлось смириться. Это была первая "небоевая" потеря. В Афганистан его, как морально неустойчивого не взяли!
   Однажды в Лагодехи залетела миленькая девушка, брюнетка лет 20, пролетом из Еревана, как она оказалась у нас в маленьком провинциальном грузинском городке никто не знал, и когда, и куда эта перелетная птица полетела дальше, никто не узнал, хотя некоторым из оставшихся офицеров пришлось чистить перышки. По словам одной из ее подруг, в Ереване ее остерегались выпускать в магазин за покупками, дама была весьма любвеобильна и привлекательна. Такие приключения скрашивали досуг молодых офицеров, других кандидатур потенциальных невест не было.
   Спецназ ГРУ был прекрасно оснащен техникой и основной упор делался на качество как офицерских кадров, так и солдат-разведчиков. Офицерские должности начинались с капитанской, совершившим в год пять прыжков год засчитывался за полтора и шли денежные надбавки. От офицеров требовался интеллект и физическое здоровье, что резко контрастировало со службой в пехотных частях, отсутствовала тупая шагистика, бессмысленные многочасовые смотры и построения, строевая муштра, а требовалось приобретать знания, изучение минно-подрывного дела, топографии, различных видов оружия, умение управлять и корректировать огонь артиллерии и авиации, знать системы связи и шифровки, да и многое другое, так что любимые пехотные развлечения в виде ухода в длительный запой слыли недопустимой роскошью.
   Учитывая мягкий климат, практически отсутствие зимы, массу вечнозеленых растений, чистый воздух долины, само по себе существование в этом райском уголке природы доставляло наслаждение и Петров впервые за пять лет почувствовал радость и удовольствие от военной службы. Подбор солдат осуществлялся на конкурсной основе и составлял 4-5 человек на одно место, престиж службы в разведке передавался и солдатам. Конкурс проходил в несколько этапов. Первичный отбор -- в военкоматах округа, куда выезжали офицеры бригады, затем после призыва кандидаты прибывали в часть, где проходили курс молодого бойца в составе небольших групп. Командир группы, как правило, в чине капитана и уж не ниже старшего лейтенанта, что было довольно редко, кропотливо изучал каждого призывника, начиная с рождения и его родословной, плюс личностные качества и степень физической выносливости. После этого будущих разведчиков изучал командир роты, замполит, командир батальона и в конце срока первичного обучения призывник направлялся на мандатную комиссию во главе с командиром бригады и его заместителями. Командир группы представлял кандидата, давая короткую характеристику, потом будущему бойцу задавались различные вопросы и даже несмотря на видимую непригодность, вежливо и сочувственно слушали ответы, затем короткое обсуждение уже в отсутствие кандидата. Дальше принималось решение -- в 1-й, 2-й, 3-й, 4-й отряд или в 5-й, под маркой которого существовал свинарник в подсобном хозяйстве, а если проще -- отправлялись в Сухопутные части, в пехоту.
   О качестве подготовки можно судить по тому, что после года обучения солдаты и сержанты, откомандированные за какую-либо провинность в войска, сразу получали там должности и звания на одну-две ступени выше, чем были в бригаде, тоже касалось и офицерского состава. Командир группы спецназа в чине капитана вполне соответствовал и по своим знаниям был гораздо выше и лучше подготовлен для должности нач. разведки мотострелкового полка. Существовала коллизия, матерый капитан, освоивший все тонкости дела, предпочитал должность начальника разведки полка должности командира разведывательной роты в спецназе, должность весьма хлопотную и ответственную, требующую повседневной и полной отдачи, работы с личным составом, а начальник разведки -- должность,как говорится "не бей лежачего", в мирное время мало за что отвечающая, если вообще за что-то отвечающая, кроме себя самого. Работа начальника разведки -- это что-то довольно умственное, связанное больше с бумагой, предугадыванием действий врага, чем-то похожее на определение прогноза погоды с ее непредсказуемостью. Нет, научность в этих подходах тоже присутствует, требуется анализировать различные аспекты. В прошлой войне было много примеров удачных разведывательных действий, но на порядок больше и неудачных, иначе немцы не дошли бы до Москвы и страшных трагедий с "котлами" и миллионами наших пленных не было.
   Понятно, что почти вся капитанская рать - "группенфереры" в возрасте 28-30 лет мечтала освободиться от узды ротного командира, а вышестоящее командование, видя такую тенденцию, всячески старалось переломить ее, ведь вырастить командира группы -- капитана задача не простая как по времени 6-7 лет, так и по профессиональному обучению, становлению. Отдавать таких профессионалов в войска жалко и неразумно. Штабных вышестоящих должностей в бригаде раза в три-четыре меньше, чем желающих, а с нежелающими 6-8 капитанских голов на одно майорское штабное место. Одним из таких был Кузнецов Олег, в просторечии Кузя, умел подтянутся на согнутых фалангах двух пальцев одной руки несколько раз. Прослужив 8 лет в должности командира разведгруппы, достигнув высокого чина капитана, больше всего звезд на погонах, столько же только у генерала армии, Кузя вспомнил, что в славном городе Ленинграде у него живет старушка мать и он должен жить недалеко от нее, о чем и подал рапорт по команде. Командование откликнулось -- мол, "много вас "питерских" и если всем удовлетворять их просьбы, то весь капитанский народ будет служить в Москве и в Ленинграде". Горькую Кузя не пил, но что-то надо было делать и он придумал, начал полоскать водкой рот, приходил несколько раньше в часть и встречал командование бригады, вися на перекладине на одной руке. Меняя руки, он мог висеть и 30-40 минут, развлекая этим цирковым номером личный состав бригады, вышедшей на зарядку, вступал в вежливые дискуссии с командиром и замполитом бригады, дыша на них свежим запахом водки и добился однако, что его перевели в один их Центральных округов с повышением в должности до начальника разведки полка, далее его следы затерялись.
   Оставшихся старых матерых капитанов командование клятвенно заверило: "Ходите хоть на голове, какого высокого мастерства и профессионализма вы не достигнете, все равно трубить вам в Закавказском военном округе без права замены". Возможность выбраться только одна -- поступить в Академию им. М.В.Фрунзе. И впрямь, из всех линейных офицеров бригады ежегодно отправлялся и поступал в Академию офицер, занимавший ничего не значащую должность помощника начальника штаба бригады, должность мало что имеющую с настоящей боевой работой, занимаемую мало кому нужными и малоперспективными офицерами, практически безликими, достигшими определенного возраста, когда с личным составом им заниматься уже поздно, на пенсию рано, а академический возраст еще не прошел -- до 32 лет. Так продолжалось из года в год, строевые офицеры в подразделениях, работая от зари до зари могли получить выговор -- в лучшем случае раз в год, все-таки ответственность и объем работы с людьми несравнимо больше, а в штабе получить выговор, работая с бумагами, весьма сложно. Вот и сложилась в те времена такая система карьерного роста офицерского состава.
   После одного собрания офицеров, проводимого в пятницу после обеда, командир бригады пригласил Петрова в кабинет, где уже присутствовал начполит отдела и без всякого вступления произнес:
   --?Товарищ капитан, пора Вам принять роту. Исполняя обязанности в течении трех месяцев, Вы добились хороших результатов в боевой подготовке, улучшилась дисциплина в подразделении.
   --?А, можно, я в штабе осяду, благо штабной капитан поступил в Академию и должность освобождается?
   --?Нет, у Вас очень хорошо получается работать с людьми и Вы нужнее в роте.
   --?Но мне уже 30 лет, -- заявил Петров.
   --?Ну и что, когда я был лейтенантом, у меня был ротный командир -- уже седой майор. Стоило ему зайти в канцелярию -- у всех командиров тряслись поджилки!
   "Ага,-подумал Петров,-Сейчас ты сплевываешь через губу с высокой трибуны, а тот, наверное, и умер майором, получив привилегию быть похороненным с оркестром, старший офицер все-таки.", а тихо молвил:
   --?Если не штаб, то отправьте хотя бы начальником разведки полка в пехоту.
   --?Нет, тогда и сгниешь "группенфюрером", -- рыкнул комбриг.
   "Гнить, так гнить,-подумал Петров, -- В Алазанской долине с ее виноградниками это не то, что в Нахичевани".
   На этом разговор прервался, но от должности ротного командира откосить не удалось и принять ее пришлось в Афгане -- неисповедимы пути Господни и от судьбы не уйдешь!
   В целом же офицерский состав был хорошо подобран и подготовлен, любил свою работу, мог раскрыть свои возможности, чему немало способствовала организация обучения разведывательной деятельности с ее интеллектуальной составляющей, изучением иностранных языков и стратегических объектов сопредельных государств. Изучение основ парашютно-десантного дела, укладка парашютов, которые следовало уничтожить в первую очередь после десантирования, в том числе в ночное время, все это сплачивало коллектив, рождало чувство сопричастности к большому и светлому делу, которому ты служишь.
   В призыве 1982 года в комплектации подразделений значительное число составили представители Чечено-Ингушской республики и Дагестана. Работать с ними, обучать навыкам разведывательно-диверсионной деятельности было легко, в сущности, это ведение партизанской войны в тылу противника. Они обладали огромным честолюбием, верностью своему командиру, но и офицер должен быть авторитетом, при совпадении этих составляющих получалась весьма эффективная разведгруппа, готовая к выполнению любых заданий и признающая власть только своего командира. К сожалению, срок их службы закончился в 1984 году, не поручусь, что часть этих солдат не оказалась в рядах Дудаевской оппозиции. Они были очень подвержены принципу честности, справедливости, что раннему, да и позднему времени Ельцина не соответствовало.
   Большинство из них в конце службы имело различные нашивки -- от ефрейтора до старшины, причем ценились все, но обладатель нашивки "ефрейтор", т.е. лучший солдат, страстно мечтал стать хотя бы младшим сержантом, хотя доставались знаки отличия весьма нелегко, а отличие в денежном содержании было минимально. За два года из этих парней удалось подготовить профессиональных солдат и очень жаль, что когда в 1984 году наш отряд направили в Афганистан, их не оказалось рядом с нами, подготовлены они были прекрасно. Такие, как Магомад Магадиев, сделавший карьеру от ефрейтора до старшины благодаря только себе и своему труду, ставшим кандидатом в члены партии, что в то время для солдата было почти невозможным. Был он коренаст, немногословен, кандидат в мастера спорта по боксу, честен, исполнителен, имел огромный авторитет в роте и, казалось, управлял ею движением бровей, подготовка таких солдат занимает не менее года, очень жаль, что их не было в Кандагаре. Ему Петров смело доверял укладку своего парашюта, хотя по правилам это делает самостоятельно каждый парашютист, такое послабление он мог себе позволить, ибо был уверен в нем, как в самом себе и даже более.
   Командир бригады не производил впечатления яркой харизматической личности, но может это казалось чисто внешне, а внутренне он был высоким профессионалом. Выступая перед бригадой, он как бы смущался, облизывал губы, было чувство, что он не уверен в себе, что, мол, занесла меня какая-то нелегкая сила на эту трибуну, я здесь временно, постою немного, прежде чем пересесть в другое более удобное и спокойное кресло, но это чисто субъективное мнение, возможно не справедливое. "Руководящая и направляющая сила" растила и продвигала кадры зачастую по "блату", "невидимая рука" в том социально-общественном строе, но всеми замечаемая и осязаемая, проводила их по всем ступеням карьерной лестницы, на особо трудных типа роты, полка не задерживая, ведь можно было и упасть, ну а если отметиться в боевых действиях типа Афганистана, часто бестолково, то исключительно в замах или, на худой конец, начальником штаба при грамотном высокопрофессиональном командире. И что удивительно, компания подбиралась так, что один умный уравновешивал слабого, а политработник-комиссар уравновешивал обоих или, в крайнем случае, никому не мешал, а жил своей узкопартийной жизнью, хотя было и немало достойных, принципиальных, высоко-моральных политработников, иногда выходцы с высоких командных должностей.
   Член Военного Совета в Афганской Сороковой армии в молодости был заместителем командира танкового полка, а стал прекрасным комиссаром; заместитель командарма был из политработников, какой он был зам не мне судить, но что серьезных дел ему не доверяли, это точно.
   Так и в бригаде Лагодехского спецназа начальник штаба был, как говорилось прежде "и царь, и бог, и воинский начальник", человеком высокоинтеллектуальным, ярким, талантливым, каким и должен быть офицер, организующий разведдействия в интересах фронта. Начальник политотдела бригады человеком был весьма конкретным, много не говорил, но слово партии в народ доносил уверенно. При такой опоре, есть командир бригады или его нет, не столь существенно -- кому управлять и руководить было. В США используется тот же принцип управления, что позволяет руководить такой страной даже "бывшему" алкоголику -- лишь бы он не мешал управлять более компетентным людям. В России -- как в том анекдоте: "Дай, я! Дай, я!", и рвали ружье из рук друг у друга, не давая одному из демонстрантов прицелится и выстрелить в Генсека.
   Требования к офицерскому составу предъявлялись жесткие -- быть в отличной физической форме, знать тактику разведывательных действий, хорошо владеть оружием, знать дороги и тропинки местности вероятного противника, будто ты там родился и ходил по ним. Владеть одним из двух иностранных языков: фарси или английским, кроме знания языка, необходимо было преподавать его бойцам, но преподавать всегда проще, чем знать. А так как в школе и военном училище Петров изучал немецкий, то английский казался чем-то непонятным и далеким, а Персия -- вот она рядом, то он выбрал фарси и приступил к его преподаванию параллельно изучая и сам, благо различные методические пособия выдавались в достаточном количестве. Объем знаний языка был явно недостаточен, считалось, что таджики и узбеки владеют им также хорошо, как и русским, но на деле при практическом применении в Афганистане встречались большие затруднения, мы и афганцы абсолютно не понимали друг друга, даже если старались и хотели понять.
   Укладка парашютов и десантирование, приземляешься в благодатную, теплую, пахнущую травами и цветами ночь. Природа Грузии великолепна -- поля, деревья, кустарники освещены ярким звездным светом, быстро сворачиваешь парашют и убираешь его в сумку, подтягиваются другие разведчики, сержанты проверяют, пересчитывают людей -- все ли долетели до земли, вдруг кто-то полетел прямо на небо. Нет, все на месте, вышли на первую контрольную точку, парашюты в этот раз закапывать не стали, а оставили, и вперед по карте -- прямо в ночь, надо обнаружить ряд объектов, передать координаты, при этом не заблудиться в кустарниках, скрытно пробираясь, летняя ночь коротка, да и "враги" двигаются по дорогам и тропам.
   К исходу суток, пробираясь по 30-40 километров по бездорожью, кустарникам, виноградникам, ноги горят в тяжелых "берцах". Вернувшись в расположение и добравшись до своего домика размером 3 метра на 3 метра в "имении" фронтовика дяди Гоги, седого старого грузина, одиноко проживающего в большом доме, улегся на траве.
   От изматывающей усталости невозможно есть. В течение первых шести часов обезвоженный организм не может принимать ничего, кроме чая, но молодость берет свое и к вечеру становишься снова бодр и весел. Молодые офицеры подтягиваются и группируются во дворе, увитом виноградом. Дядя Гога отцеживает из огромной бочки "маджари" -- молодое вино этого осеннего урожая и угощает. Офицеры ночь напролет ведут легкую беседу, вспоминая жизнь в России, курят и устало дремлют.
   Иногда "группенфюреров" вместе со своими разведгруппами привлекали на учения полков и дивизий Сухопутных войск Закавказского военного округа. Снимали с себя всю десантную экипировку, очень легкую, удобную, без всяких знаков различия и переодевались в форму солдат и офицеров мотострелковых частей, причем Петрову это не составляло особого труда, в памяти еще свежи воспоминания об Ахалкалаки и Нахичевани. Выдавалась карта района предстоящих действий, причем в отличие от карт пехотных офицеров, сплошь разрисованных ощетинившимися синими и красными "яйцами" -- своих и врагов, на нашей запрещалось делать даже самые маленькие пометки, и не дай Бог, делать проколы иголкой в интересующих тебя местах. Все должен запоминать визуально и на память -- маршрут, рельеф местности, основные ориентиры, скрытые и удобные подходы к объекту, что очень пригодилось в горах Афгана. Выбирались удобные места недалеко от железнодорожных путей и станций для наблюдения за разгрузкой воинских эшелонов, временем их прибытия, количеством боевой техники и сведения передавались в штаб бригады. Задача подорвать эшелон не ставилась. Основная задача -- наблюдать, выявлять, сообщать, а громить и воевать -- это уже другая песня и для других исполнителей. Это и есть разведка, а не как в Афгане, когда подразделениями войсковой разведки полка или дивизии затыкают всякие дыры и упорно, по бестолковости пытаются командовать этими подразделениями как "лучшей пехотой" и засунуть в самую "жопу". Предполагая, что если они сильно хотят жить, то вывернутся, а нет, так спишут на боевые потери. Обычно подготовкой разведгрупп в "мусульманском" батальоне Петрова руководил капитан Владимир Портнягин, настоящий фанат своего дела, спецназ ГРУ был его призванием. Он жил этой профессией, прекрасно владел рукопашным боем и много сил вложил в обучение солдат и офицеров.
   Благословенное время, пять лет было отпущено на подготовку к настоящим боевым действиям, нас не трогали и не отвлекали на "текучку" -- войну в Афганистане, ожидали, может возникнет необходимость, вероятность оказать помощь другому режиму -- в Иране, и, наконец, объединить Северный и Южный Азербайджан в одно целое, что не удалось Сталину в 1946 году. Но, к несчастью, или наоборот, режим Хомейни укрепился до такой степени, что попытки помочь в его трансформации по примеру Афганистана были оставлены. Возможно, трудности в установлении советской власти там и невозможность вести вторую маленькую победоносную войну прекратили веселое и безмятежное времяпрепровождение нашего полупартизанского отряда спецназа ГРУ.
   В январе 1984 года Петров появился в городе Москве. Январь один из "любимых" отпусков командиров младшего звена, включая конечно, декабрь и февраль, как в известной речевке: "На дворе январь холодный -- едет в отпуск Ванька-взводный", "Солнце светит и палит, едет в отпуск замполит". Встреча с родственниками, друзьями, однокашниками, ведь накопленное денежное содержание вместе с отпускными, что составляло порядка 800 рублей, не учитывая проездные, позволяло неизбалованному житейскими благами Петрову познать прелести столичной жизни.
   Пивной бар "Саяны" с его пивом и креветками, рестораны, правда не самые шикарные, но вполне приличные. Судьба послала подарок молодому капитану, здесь на катке в парке Сокольники в один прекрасный зимний вечер, под звуки музыки из развешанных громкоговорителей, духовой оркестр отсутствовал с послереволюционных времен, он встретил молодую красивую, стройную девушку. Скольжение по светящемуся прозрачному льду под звуки романса навевало легкие романтические впечатления, ассоциировалось с чем-то старо-дворянским, юнкерами и гимназистками на балах, муфточками и шубками -- чем-то очень далеким от действительности. Под обаянием этого вечера Петров попросил о свидании в Загорской Троицко-Сергиевской Лавре, что было к его удивлению благосклонно принято. И вот, мы с друзьями-офицерами мчимся в электричке, пьем шампанское, смеемся над различными мелочами. И перед ликом Николая -Чудотворца Петров пообещал жениться на Оленьке, что и произошло спустя почти год, потому что жизнь вносит свои коррективы. По возвращении в Москву его нашла телеграмма с требованием вернуться в часть -- отпуск закончился, не начавшись. Опять аэропорт, рейс на Тбилиси, автобус на Лагодехи мимо славного "Тель-Авива"(Телави).
   В части происходит спокойная размеренная работа, готовится техника к погрузке, склады с имуществом и боеприпасами к перемещению, и хотя никто вслух не произносил этого слова, было ясно -- Афганистан, военный люд воспринимал это спокойно. Прибывший полковник ГРУ из штаба военного округа, а это звание в разведке стояло по значимости очень высоко в отличие от пехоты с ее "эй, полковниками", "просто полковниками" и даже не сравнивалось с "товарищ, полковник", построил офицерский состав отряда в две шеренги на плацу части, это примерно сорок человек. Обратился с краткой речью -- поздравил с выпавшей возможностью отдать интернациональный долг Родине, заявив, что мы все добровольцы и прочее, страстно мечтали об этом, но не могли выразить это словами. Рапортов об этом нежданном счастье никто не подавал, в отличие от Испании 30-годов. В конце им был задан правильно сформулированный вопрос: "Кто не хочет идти выполнять интернациональный долг, может сделать два шага вперед", понятно, во второй шеренге никто не двинулся, для этого пришлось бы расталкивать впереди стоящих, но а первая шеренга не двинулась, кто от лени, кто не поверил в возможность остаться или от чувства товарищества. Если бы вопрос прозвучал по иному: "Кто хочет, сделайте шаг вперед" -- эффект был такой же, никто бы не шелохнулся. В строю стояли профессионалы в возрасте около тридцати лет, причем самому молодому было 26 лет, они понимали, что это значит. Притягательность и магнетизм Афгана отсутствовали, хотя патриотизм и чувство долга имелись у каждого. Самое интересное, что двух человек не взяли на это славное действо -- Мишу, женившегося на местной из семьи духоборов, и находившегося в состоянии алкогольного опьянения в течение десяти месяцев, что было не трудно в краю виноградников и еще одного офицера по несоответствию моральным устоям. Остальные были достойны.
   Чемоданы и контейнеры с вещами были отправлены за государственный счет по местам проживания или призыва. Получили вещевое довольствие. Весьма вдохновило денежное содержание -- два оклада в рублях и один в чеках Внешпосылторга, что-то похожее в то время на валюту, давало возможность купить дефицитные импортные товары, и что немаловажно, один месяц засчитывался за три месяца службы -- не год, расчет шел именно по месяцам, ведь вероятность прожить месяц на войне больше, чем год. Продумано это было весьма разумно, исходя еще из опыта прошлых Великих войн.
   Для простых сермяжных офицеров в гарнизонах на окраине страны условия были почти "царскими". Где еще можно было прилично заработать для содержания семьи, увлечь молодую невесту гусарским шиком? Хотя понятно, не в деньгах все измеряется, но не имея за душой ничего, кроме оклада, обмундирования и продовольственного пайка, это было трудно. Ну, а то, что на противоположной чаше весов стояла твоя жизнь -- то это как говорится, издержки производства. Всегда в армии существовал принцип-"на боевые действия не напрашивайся, но и не отказывайся", как говорили в старину: "Или грудь в крестах, или голова в кустах".
   Боевые действия -- это действительно трудная, тяжелейшая работа как в физическом, так и моральном плане. Они оказывают неизгладимое воздействие на психику, раскрывают лучшие человеческие качества, но иногда бывает и наоборот. Дух советского воинства в Афганистане был силен как никогда, что значит сорок лет, прошедших после Великой Отечественной войны в судьбе народа, его памяти -- ничто! Практически каждая семья была сопричастна к солдатам Великой победы. Часто приходилось останавливать, не пускать вперед бойцов, помнить, что мы не на своей земле и на не своей войне.
   Задачи и цели Афганской войны сомнительны, несмотря на пышную трескотню, в которую мало кто верил, если верил вообще -- но есть понятие воинский долг, боевое братство, чувство дружбы и забота о товарищах.
   Что привело нас сюда -- возможность завоевать территорию? Мы делали это многократно, с нашей техникой и умением это не представляло больших хлопот, перед нами не было хорошо организованной армии, в смысле воинских подразделений регулярных войск, правда был вооруженный народ -- партизаны, бандиты, душманы, защитники своей родины, комитеты защиты кишлаков и прочее, -- выбирай любое название.
   Нам нечего было предложить афганцам в качестве какой-то идеи, захватывающей и увлекающей людей, мы просто пытались создать подобие советской власти, но это не работало. Относительно хорошо были созданы и работали органы ХАД, аналог нашего Комитета Госбезопасности, но они находились под контролем их партийных бонз, которые занимались личным обогащением, взяв, вероятно, самой плохое от нашей КПСС. Идея предложить землю декханам, а фабрики рабочим -- нереальна. Земля, за исключением небольших долин, представляла пустынные безжизненные горы без островков зелени, где даже бараны не паслись, песчаные пустыни с палящим солнцем, где скорпионы и тарантулы забивались в полуденные время в норы и не шевелились, ожидая спада жары. Раскулачивать и отнимать некого и нечего. Все вокруг жили довольно бедно. Наша Средняя Азия: Ташкент, Душанбе и прочие, казались Арабскими Эмиратами и Кувейтом.
   Дома из глины, замешанной непонятно на чем, может на козьем и бараньем навозе, худосочных коров за два года скитания Петров видел только однажды. Перекрытия крыш из ветвей и жердей засыпаны слоем глины толщиной 15-20 сантиметров, автоматная пуля простреливала легко, стены толщиной до полуметра и более, весьма серьезное препятствие даже для 30мм автоматических пушек боевых машин пехоты, пытаешься выковырнуть что-то или кого-то из такой избы -- пыль из сухой глины стоит столбом, очередь из снарядов подобно шву из швейной машинки прошла по стене, а ожидаемого эффекта нет.
   Вернемся к фабрикам, которые в теории можно было отдать рабочим -- их нет, ни фабрик, ни рабочих, а социализм построить хочется людям из Политбюро ЦК КПСС -- как же, торжествующая поступь развитого социализма. Отдельные "продвинутые" из ХАД или "зеленых"(офицеры армии ДРА), кто непосредственно занимался на "земле", иронично спрашивали:
   --?Когда вы закончите строить социализм у нас?
   Офицеров-добровольцев Петров не встречал, другое дело так называемый афганский синдром по аналогом с вьетнамским, когда отвоевав первый срок, люди просились обратно на войну, но это уже "возвратка", наподобие возврата тифа или малярии, которые возвращаются время от времени, и правы люди, которые утверждают, что кровь притягивает, стоит только однажды попробовать, как медведь, вкусивший человеческого мяса, не предпочтет ничего другого.
   Как хорошо сказал поэт "...война не прогулки при луне, а просто трудная работа". Восемнадцати-двад­ца­ти­летние пацаны: русские, украинцы, белорусы, представители средне-азиатских и закавказских республик четко выполняли солдатский долг и каждый с достоинством нес свой крест. Отцы и деды, прошедшие или не вернувшиеся с той Великой войны, могли гордиться своими сыновьями. Как бы не была велика техническая мощь армии, все равно все упирается в людей, их принятие или непринятие существующего строя, его идеологии, задачи, которые предстоит решать, преламываются через призму восприятия Родины и всего, что связано с этим понятием.
   Большинство последователей "батрацких сыновей за новый мир" первоначально искренне верило, что на своих штыках несет свободу и счастье афганскому народу, но усидеть на них не удается, и это понимание вскоре приходило. Мы могли взять любую высоту, захватить любой кишлак, держаться скрепя зубы за любой камень и канаву в горах. Обходиться несколькими глотками воды, сутками не иметь горячей пищи, выполняя боевую задачу мы могли, но привить любовь местных дехкан, лавочников, пастухов и прочего люда к социализму и навязать им новый общественный уклад с председателями исполкомов советов вместо их родоплеменного строя с вождями не получалось. Каждое село с добавлением приставки "кала"-крепость имело своего вождя, вооруженное формирование и было сам народ -- попробуй его победить, можно только уничтожить.
   Народ гордый с высоким чувством чести, ведущий аскетичный образ жизни, всегда чисто, опрятно одет, несмотря на ограниченное количество воды в условиях горно-пустынной местности, не боящийся смерти, презирающий ее, верящий истово и без сомнений в загробную жизнь, привыкший к полной свободе, за исключением власти всех их вождей, как их не называй.
   Во все времена эта земля была свободной несмотря на кратковременную оккупацию пришлых народов. Основную часть страны занимают горы и пустыни, природные богатства в значительных объемах отсутствуют. Климат летом -- африканская жара до 40-50 градусов в тени и кратковременный прохладный период зимы с весной и осенью длится не более 3 месяцев. Леса, пастбища в нашем понимании зеленых лугов отсутствуют. И вот приходят англичане, они всегда шарахаются по миру в поисках добычи, всего того, что плохо лежит, в конце 18 века строят глинобитные крепости, оснащают их чугунными пушками, постоят так лет около 30, затем бросают все и уходят. Крепости разрушаются, пушки валяются до наших дней, тяжелые, до сдачи во "Вторчермет" не дотащишь. А до них приходил Тамерлан и разрушил подземную систему орошения -кяризы, в некоторых местах по ним можно было ходить в полный рост. Затем были Александр Македонский (Великий), армия России, затем Америка, все ходят туда-сюда, оставаться не хотят, да и не могут -- не страна, а проходной двор. Хозяева наблюдают сначала спокойно, а затем выпроваживают. Американцам вроде полегче, активных боевых действий не ведут, что уменьшает потери, предпочитают расплачиваться долларом, торгуются, договариваются, продают и покупают людей, вождей -- только бизнес, никакой идеологии и призывов следовать в светлое будущее, которое чем-то напоминает христианскую религию, а зачем она мусульманам?
   Затраты, правда, растут, результат не очевиден и возникает вопрос "Доколе нужно платить? Не пора ли закрывать лавочку?", с другой стороны заказы на военную технику, боеприпасы. Работа, занятость, прибыль и прочие удовольствия. Был, есть и стоит вопрос -- кому он нужен, этот Афганистан, только как путь-плацдарм в Пакистан, Индию, возможность влиять на Иран, ну и так Советский Союз имел границу с Ираном, небольшую правда, около славного автономного города Нахичевань. Сапоги намочить в Индийском океане, как прокричал один придурок? Стирать портянки -- водоемов и в России хватало. Пройти этот перекресток можно было без проблем, но зачем же "мебель ломать, господа-товарищи"?
   Первоначально Афганистан принял советские войска дружелюбно, "идете, мол, и идите", по всем дорогам было возможно проехать без сопровождения бронетехники, в кишлаках не было никакого отторжения, народ приветствовал или безмолвствовал в крайнем случае, правда чуток раньше, в Кабуле на горе разгромили дворец Амина ребята из спецподразделений КГБ и зеркального отражения нашего "мусульманского" отряда спецназа ГРУ, которого как бы и не было. Он не оставлял тени даже в документах и очень скромно -- в личных делах, просто какие-то ничего неговорящие номера.
   Те, которые сидели раньше во дворце были нормальные, понимающие ребята, они бы просто при слове "Кыш, отсюда", улепетнули, но это было неинтересно и не героически для наступающей стороны, отсюда и море огня и практическая отработка ранее изученных штурмовых приемов, что до потерь, так их было немного, хотя при операции такого рода бывает нарушается управление взаимодействием, а "дружественный" огонь весьма неприятная вещь, очень угнетающая и расшатывающая нервную систему.
   Капитан Виктор Боев прибыл оттуда возглавить наш партизанский отряд, блестя новеньким орденом Красного Знамени на кителе. Был он обыкновенным русским парнем, светловолос, обаятелен, никогда не повышал голос, управлял своим войском исключительно интеллектом, любил своих солдат и офицеров, был высочайшим профессионалом своего дела, не кичлив, но добивался выполнения своих приказов. Иногда расположив трехлитровую банку прекрасного кахетинского вина на небольшом животике, спокойно направлялся тихим вечером в свою квартиру, улыбаясь встречным офицерам. Очень жаль, что ему не пришлось быть с нами в кампанию 1984-86 годов. Идти в Афган во второй раз был бы уже явный перебор, поэтому была произведена ротация за несколько месяцев до похода, а комбат Боев убыл в Академию имени Фрунзе.
   На смену ему был подобран опытный командир майор Геннадий Рудых, тоже весьма компетентный, но к сожалению, эта замена была произведена практически перед выходом и какое-то непонимание между офицерами еще было. Заместителей командиру подобрали из командиров рот, хороших, дисциплинированных грамотных офицеров, но беда их была в том, что они долгое время прослужили в сухопутных войсках, танкистами, в пехоте и тупая армейская служба наложила отпечаток на все их дальнейшие действия. Как нынче модно говорить -- креативность отсутствовала -- прекрасные исполнители, правда, штаб бригады, видя все это, выделил для усиления толкового разведчика капитана Удовиченко и несколько командиров групп. На должности ротных командиров назначили соответственно молодых. Была еще немаленькая прослойка командиров разведывательных групп, возрастных, лет 27-30 в звании капитан, которые профессионально знали свою работу, но не испытывали желания возглавлять подразделения, а предпочитающие и ожидающие назначения в войска на должности начальников разведки полка, что практиковалось.

***

   Спустя три десятка лет, оглядываясь назад в прошлое, Афганистан представляется одной раскаленной каменной глыбой, с огромными пыльными облаками глины, поднятыми гусеницами сотен боевых машин и самоходных орудий. С небольшими вкраплениями глинобитных домов с редкой зеленью и бежавших в ущельях небольших речушек и ручьев, нет воды -- нет жизни, над всем этим яркое голубое небо без единого облака и ослепительное все сжигающее солнце. Солдаты и офицеры сверху на броне, чтобы уберечь молодые жизни от подрыва на итальянской мине, которая сработает непонятно под какой машиной в колонне -- своего рода рулетка, или на огромном фугасе, что уже гораздо более неприятно. Солнце не испепеляет их только по одной причине -- они густо покрыты толстым слоем глиняной пыли.
   Быстро же они взрослели и седели под этим неласковым солнцем. Мужественные красивые молодые лица и часто бесцветные, выцветшие, мертвые глаза людей, заглянувших за край бездны бытия, видевшие и "старушку с косой", и спор между чертями и ангелами за солдатскую душу, за место в раю или аду, кому что выпадет по совокупности заслуг на этом свете, хотя молодые парни, не достигшие и тридцати годков, не успевали за столь короткую жизнь и согрешить достаточно.
   Удивительно, как быстро слетало с них все наносное, мирская суета, а также и налет цивилизации, который уходил глубоко в тайники души, а наверх выступал воин -- иногда со зверским лицом, бессмысленным и жестоким, не щадящий ни себя, ни врагов, забывающий обо всем на свете -- только сделать хорошо свое нелегкое солдатское дело. Война-это не то, что показывают по телевизору, к сожалению, нет возможности отыграть новый дубль, или как в детстве в дворовой войнушке: "убит понарошку".
   Все происходит в режиме реального времени без права пересдачи и слишком высоки ставки, только здесь окончательно понимаешь, что самое ценное -- это жизнь, просто жизнь в любом ее человеческом качестве, в городе ли в пентхаусе с "мерсами" или в небольшой забытой богом деревушке, где все удобства во дворе, а самое комфортное и притягательное -- это печь, с необходимостью ежедневно топить ее дровами. Видеть ежедневно рассветы и закаты, дышать запахом трав, слушать пение птиц -- банально, но это и была единственная радость, которая была в душе каждого, Родина, отчий дом и все, что с этим связано.
   Возможность достичь этого была внешне очень простой -- думать и качественно, умело, профессионально выполнять свой солдатский долг: пулеметчика, снайпера, механика-водителя или наводчика-опера­то­ра боевой машины, лейтенанта командира взвода или капитана командира роты, и опять думать, мыслить и предугадывать. Все остальные вышестоящие настройки -- командиры батальонов, полков и прочие, только посредники между высшим командованием, чуть не сказал Всевышнем, который все это задумал, и непосредственными исполнителями, своего рода рабочими войны.
   Иногда приходилось действовать самостоятельно, вопреки воле высших, для успокоения и невнесения дисгармонии в их благостные распоряжения, принимать всю ответственность на себя. Обычно верхние рассуждают-"Кто ты такой, там внизу, чтобы иметь собственное мнение и указывать мне ( майору, полковнику, генералу), как вести противопартизанскую войну, без фронта, флангов, соседей справа и слева, отсутствия сплошных линий окопов, резервов?" Но успех был только при действиях отдельными автономными подразделениями, и командование отдавало полную инициативу вниз, помогая при необходимости, а в целом ожидая, что высоко компетентный офицер, занявший какую-то должность не "по блату", не по принципу "чего изволите" или просто тупой пехотный исполнитель приказов, принесет прекрасный результат и сохранит людей.
   Петров сильно сомневался, что этому учили в Академии Генштаба или другой какой. И что в этой Афганской бесцельной войне обозначал успех? Кратковременное занятие горных высот, ущелий, кишлаков, контролировать автомобильные дороги, охранять аэродромы и свои собственные базы, расположенные за пределами населенных пунктов, охранять и сопровождать колонны с различными грузами, в основном для самих себя, охранять и ремонтировать пробиваемые время от времени трубопроводы с соляркой и бензином, составляя акты, сколько было пробито отверстий в них и украдено дизтоплива и бензина.
   Наличие трубопроводов служило источником богатства местных дехкан, где еще можно было бесплатно получить топливо для обогрева, освещения жилища, приготовления пищи и перепродажи бензовозами в Пакистан. Местное население бережно относилось к трубопроводам, большие куски не разрушало, сделало отверстие, наполнило за ночь несколько цистерн и все, правда дырки не закрывало, позволяя какому-то количеству топлива вылиться на землю, что создавало видимость диверсии, а не коммерческой деятельности. Дело происходило ночью и обычно в это время посылать бронегруппу на ликвидацию отверстия было опасно -- враги могут осерчать, устроив засаду, и цена солярки станет необоснованно высокой. Проведение последующей тактической операции по отнятию оружия и изгнанию бандюганов в горы. Поэтому "высокие" договаривающиеся стороны обычно обходились без конфликтов, умеренно досаждая друг другу, кто-то докладывал о высоких боевых результатах по ступенькам до самого верха, с поощрениями и награждениями впоследствии, кто-то получал материальные ценности, все участвующие были довольны.
   Такие черты как честность, справедливость и своевременная оплата в афганском бизнесе соблюдались неукоснительно. Однажды майор N, заместитель командира полка по технической части, продал афганцам вместо моторного масла бензовоз отработки, т.е. уже многократно использованного масла, и единственный из всей колонны, выбор был примерно из сотни солдат и офицеров, поймал пулю в живот, правда по касательной в жировые ткани навылет. Неизвестно, как он впоследствии разруливал ситуацию, но над ним и его жадностью смеялся весь полк. Кстати, почему -то попасть в подразделение по охране трубопровода было гораздо сложнее, чем в рейдовые батальоны, постоянно участвовавшие в боевых действиях. Во всяком случае, Петрову даже за два месяца до замены из Афгана не удалось даже присесть рядом с трубой. Это уже "дембельский" период, когда люди не особенно горят желанием скакать по горам с автоматом в зубах, что касается всех участников процесса, за исключением тех, кому просто некуда деться из штатного расписания -- командир взвода и роты во главе этого списка.
   Хуже этой категории приходилось командиру пехотного полка. В Сороковой армии их находилось не более десятка, бедные люди, снизу как на раскаленной сковородке сидят, а сверху стучат по голове с интенсивностью ударника в джаз-банде, когда он в экстазе бьется, и старшие политработники в этом оркестре не отставали, свою щепотку соли и перца на оголенные места подсыпали. Бывало до того доведут бедолагу командира, что он рвется на боевые действия, чтобы спрятаться от парткомиссии, но боевые действия заканчивались когда-то на некоторое время, обычно весьма короткое, 2-3 дня, и кое-кто скрывался в этот период в медико-санитарном батальоне, чтобы не попасть под грозное "око" партии, которое никогда не дремлет, и лишь только затарахтит бронетехника на выход в горы, срывался и чуть ли не в госпитальном халате прыгал на броню и успешно командовал своими людьми.
   Патриотизма, готовности солдат к самопожертвованию, умения выполнить задачи несмотря на потери хватало с избытком и часто приходилось притормаживать, приостанавливать их кипучий порыв, ведь любое дело, если делать его энергично, смело, часто безрассудно, неизбежно приводит к безвозвратным потерям, ранениям, контузиям, и лишиться жизни в восемнадцать-двадцать лет, это одно, а остаться калекой без ног или рук, с травмированной психикой-неизвестно, что лучше?

***

   Это война не за защиту своего Отечества, не битва с фашистской нечистью и все же это была война для большинства из славной Сороковой армии. Взятие кишлака с захватом какого-то количества оружия, производство трупов из душманов/дехкан. Моджахедов, зарабатывающих только на войне, было относительно немного, хотя никакой афганец, наверное за исключением лавочных торговцев не побрезгует заработать "сотку" долларов за установку мины и подрыв техники "шурави". Необходимо охранять места установки, не дай, аллах, снимут или уничтожат саперы-шурави, лазающие вместе с их собаками, нюхающие и тыркающие острыми палками всю дорогу, а кто платить будет за потерянное имущество -- оно ведь стоит денег.
   Иной раз казалось, что они поднимают интенсивную стрельбу просто от огорчения, что их дорогостоящие "итальянки" бесцеремонно уничтожаются, забираются, т.е., выводятся из оборота, получение прибыли почти по теории уважаемого К.Маркса -- "товар-деньги-товар".
   У офицеров, занимающихся простой черновой работой непосредственно на "земле" возникало твердо обоснованное мнение, что при предоставлении денежной компенсации хотя бы на 5 долларов больше стоимости их "игрушек", они бы с радостью променяли свое опасное ремесло, но денег военный бюджет на это не выделял, в отличие от американского, готового покупать все и всех, не насаждая новую, хоть и в теоретическом плане привлекательную идеологию.
   Деньги плюс разум, незашоренность, предоставление возможности бандам решать между собой их вопросы, покупая вождей и всех, кого считают нужными, высокие страховые премии за головы главарей и в результате потери американцев на порядок меньше за те же 10 лет в Афганистане.
  

Часть 2

Малый апокалипсис Афгана

   "...И истлеет все небесное воинство;
   И небеса свернутся как свиток книжный,
   И все воинство их падет, как спадает
   Лист с виноградной лозы, и как
   Увядший лист со смоковницы. Ибо
   Упился меч мой на небесах: Вот,
   Для суда нисходит он на Едом и
   На народ, преданный Мною заклятию..."

(Ис. 34: 4-5)

   В конце января 1984 г. загрузились в эшелон вместе с боевой техникой, причем были поданы не теплушки "40 человек или 8 лошадей", а плацкартные вагоны, все проходило быстро и организованно, и в течение двух суток поезд закончил свой бег в городе, если его можно было назвать городом, Кушка, более известном по пословице, бытовавшей во все времена, наверное, со дня, как Кирилл и Мефодий создали письменность: "меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют".
   И вот мы в Кушке, оглядевшись кругом, пытаемся разглядеть город, но, увы, это не удается: его как бы и нет, т.е. на карте он есть и даже возможно и существует, но назвать это городом как-то язык не поворачивается. На железнодорожных путях появляются какие-то аборигены Советской Средней Азии: таджики, узбеки -- и глядят, как, наверное, и их предки кочевники на войска Чингисхана, Александра Македонского и других "прохожих", глядят с вековой мудростью, как на неотъемлемое природное явление, ветер-суховей, на движение редких облаков -- мол, все пройдет -- и это тоже, а пустыня с ее колючками, скорпионами, тарантулами останется.
   Появляются и странные люди, одетые в военную форму, редкие, с потухшим и глубоко-философским взором людей, смирившихся со своей судьбой: это офицеры, попавшие сюда и забытые здесь, обездоленные, не имеющие никакой протекции, ведь одно название "Кушка" вызывало смех у имущих и страх и трепет у сермяжной пехотной массы, вырваться отсюда, конечно, удавалось, но периодичность этого, как у солнечного затмения, раз в 10-15 лет, и распространялось оно на одного, много двух человек.
   Поэтому вид хорошо экипированного, веселого, оптимистично настроенного молодого войска вызывал у них тихую, неразделенную грусть, их даже на войну, а именно в это превратились в 84-86 гг. боевые действия, не брали, их просто забыли из-за их незначительности и малочисленности. Они были нужны в это время, как стрелочники на полузабытой станции. С увеличением интенсивности движения войск и грузов жизнь в этом уголке оживала. Один из офицеров-аборигенов от опостылевшего здесь идиотизма службы написал около пяти рапортов о переводе, предпочитая вероятное ранение или смерть возможности заживо гнить в этом уникальном месте.
   Техника сошла с железнодорожной платформы, выстроилась в колонны, 50 боевых машин на гусеничном ходу и штук 60-70 автомобилей с различным имуществом, включая палатки, печки-буржуйки, простыни, нательное белье, мыло, полотенца, боеприпасы в количестве, чтобы с боями дойти до Пешевара в Пакистане или "помыть сапоги в Индийском океане", сделать это мощь Советского Союза позволяла. Подъехали к колонне трехосные грузовики, просевшие под тяжестью загруженных боеприпасов, и все это начало подобно живительной влаге, заливающей пустыню, всасываться, растворяться в броне железных зеленых коробок, кстати, где-то не сработал какой-то винтик или в бюджете не заложили деньги на камуфлированную краску пустынно-песчаной местности для техники -- и броня была зеленого цвета (это если ее помыть), но на практике она покрывалась толстым слоем пыли и удачно сливалась с местностью, хотя камуфляж был бы более удобен, менее бросался в оптику прицела, солдатики спецназа были экипированы в "песчанку".
   Сотнями килограммов засасывали боевые машины снаряды для скорострельных 30 мм самолетных пушек, снаряжались пулеметные короба и автоматные магазины, разбирались ручные гранаты, как наступательные с задачей убить человека на расстоянии до 40 метров, так и оборонительные с той же задачей, но до 200 метров. Большим спросом пользовались гранатометы, как подствольные у автомата, так и простые противотанковые РПГ-7, оказалось хоть танков у противника и не было, но это великолепное средство для борьбы с пехотой, своего рода личная реактивная установка, причем весьма эффективная.
   Боеприпасы выдали практически только на границе: нечего войскам ехать по территории Союза вооруженными, наверное, опыт 1918 года с Чехословацким корпусом и железной дорогой учитывался. Вдруг кому-то что-то взбредет в голову. Заправляли топливом машины, раздавали солдатам сухие пайки. Песен об интернациональном долге не пели, люди знали, зачем идут, подразделение было весьма профессионально подготовлено для антипартизанской войны.
   Команда "По машинам!" и "Вперед!" прозвучала в наушниках шлемофонов. В этот раз все заняли места внутри машин, задраив люки, что было, конечно, не характерно в дальнейшем. Кто-то в шутку произнес: "Долби все, что шевелится, их всего 16 миллионов".
   По словам "первопоходников"-офицеров спецназа, уже отработавших свой срок в Афгане, которые были прикреплены к каждой роте для передачи опыта с целью минимизации ненужных потерь, первоначально "представители" Красной Армии перемещались вполне свободно по стране, разъезжая на одной колесной машине, не встречая никакого неудобства, отторжения. Но как учил классик, по мере продвижения и углубления социализма классовая борьба возрастает. Все так и было, и к 1984 году, спустя почти пять лет со дня ввода войск, она разгорелась в бушующее пламя, с огнем которой и пришлось столкнуться капитану Петрову и сотоварищам.
   Вопрос, кто начал первый, уже звучал риторически: надо было только расхлебывать кашу, заваренную другими и по непонятным рецептам. Речка -- мост -- и вот другая сторона, мелькнули зеленые фуражки пограничников, лязг гусениц и шум мощных двигателей. Преодолев мост, машины вышли на бетонку -- дорогу, которая пересекает весь Афганистан с севера на юг: от границы Советского Союза до северной границы Пакистана, причем построена была русскими инженерами после Революции 1917 года, в 20-30х годах XX века.
   Качество бетонной дороги великолепное, с ней даже трудно сравнить дороги Европы, толщина только бетонного полотна 30-40 см, железная арматура превосходного качества, такое ощущение, что это непрерывная взлетно-посадочная полоса, траки гусениц боевых машин скользят по бетонке, как по льду, сцепление отсутствует почти полностью, только благодаря весу машин гусеницы не проскальзывают. Таких дорог в Союзе Петрову видеть не приходилось: строили русские люди, почему же они не делали этого дома? Качество "бетонки" спасло не одну жизнь по очень прозаической причине: в ней практически невозможно было сделать яму для того, чтобы заложить фугас или "итальянку", мало того, что это было связана с нечеловеческими затратами труда из-за высокого качества полотна дороги, а, если это вдруг и удавалось, замаскировать "закладку" было невозможно. И местные дехкане, с целью заработать денег, и в малой толике из-за политических пристрастий, укладывали мины и фугасные заряды в одни и те же раздолбанные места, но никак не под целое полотно.
   Водители машин, зная об этом, старались объезжать эти места по обочинам, не имевшим никаких ограничений в виде откосов, бордюров, поэтому там на съездах была теоретическая возможность "намотать" мину, ну тут уж как кому повезет, и кто окажется проворней. Существовала еще одна игра, сравнимая с "русской рулеткой", наверное, для того, чтобы никому не было обидно из водителей и "пассажиров" на броне, итальянцы изобрели и поставили братьям-душманам (моджахедам) -- как кому удобнее называть -- "мины-итальянки". Противотанковые, ребристые, песочного цвета с взрывателем, действующим по принципу насоса, для того, чтобы взвелась и сработала, надо было нажать несколько, а то и десятки раз, что создавало равные возможности для всех участвовавших в игре без исключения, невзирая на должности, звания и социальное положение.
   При взрыве под колесами БТР страдало только колесо, улетев куда-то, а мальцы-сидельцы на броне катапультировались на землю, тут уж как кто приземлится, это счастье стоило: легкая контузия плюс 0,5 оклада к месячному жалованью, три подрыва -- 1,5 оклада, если легкие или 2,5 оклада, в зависимости от тяжести последствий.
   Больше всего "везло", конечно, саперам в дополнительных окладах, ведь только они могли вмешаться и прервать бег колеса рулетки, куда там до них другим родам войск, специальностям. Всегда идут неприкаянные впереди, тыча острыми палками в землю, смотря, как ведет себя собачка -- лучший друг сапера, практически вместе с ней обнюхивая землю, выискивая признаки человеческого вмешательства в природу, что в них и стрельнуть могут, особенно, если нашел чужое дорогостоящее "имущество", про это они не думают: лишь бы не разнесло на кусочки при неправильном взаимодействии с миной.
   Командир саперной роты Иван, верзила ростом под два метра и весом в центнер, работая под мирным городом Кундуз за один год заработал пять окладов дополнительно. Его страстной мечтой, счастьем всей его жизни было поймать саперов-врагов из конкурирующей фирмы, но специфика его работы не позволяла этого сделать самому и поэтому его счастью не было предела, когда разведчики ловили и отдавали ему этих любителей поиграть в опасную игру со взрывчаткой, проводами и прочим.
   Его круглое русское лицо начинало светиться искренним счастьем и, кажется, за этот миг он мог отдать все человеческие радости. Если же по какой-либо причине он не получал желаемого, то не понимал, почему его лишают этой радости, наверное, сказывалась горечь потерь своих бойцов и множественные контузии, а человек он был добродушный и благожелательный, как и все большие люди.
   В своих машинах он возил тонны взрывчатки, иногда соберет этих "любителей-подрывников" из числа душманов, выгрузит пару ящиков тротила, усадит на них и проведет беседу на профессиональные темы о вреде минно-взрывных работ на человеческий организм, а потом оставит их на волю всевышнего, а сам уходит. Кажется -- строго, но что делать: война огрубляет нравы и контузии этому способствуют в немалой мере.
   Бывало не очень везло механикам-водителям боевой машины пехоты: днище не очень толстое и его иногда проламывало внутрь от взрыва, поэтому народ обычно, если есть возможность, предпочитал бронетранспортеры, правда, самолетная 30 мм скорострельная пушка на БМП сглаживала эти недостатки.
   Складывалось впечатление, что у саперов любимым видом транспорта была боевая машина разминирования с толщиной брони по всему днищу 500 мм хорошей русской стали, не китайского металла, используемого в их автоматах, которые после ста выстрелов начинали "плеваться" на сто метров. В двух метрах впереди к машине цеплялись тяжелые катки с прорезями с целью наехать на мину и произвести подрыв. При взрыве из-за своего веса в пару тонн они подпрыгивали вверх, опускались и движение продолжалось. Иногда подрыв происходил под днищем самой машины, как правило, это было без последствий, может разбивало гусеницу, а вот внутри сидящему механику-водителю доставалось. Ощущение такое, как если жука посадить в жестяную банку и сильно встряхнуть -- неприятно и в голове долго шумит, но в этом суть -- наехать всем своим весом на мину и подорвать. Использовались все способы обеспечить безопасность прохождения следующей за саперами колонны. Мужественные ребята были эти саперы: всегда впереди, поэтому поговорка, существующая в войсках "вся в пыли и в жопе ветка, впереди идет разведка" не совсем в этом случае правильная.
   Не любил народ из разведывательных подразделений двигаться в колонне рядом с бензовозами, приятная жирная цель для душманов, большая -- легче попасть, чем в ощетинившуюся огнем БМП с десятком автоматчиков на броне и, если была возможность, старались избежать такого соседства. Самое замечательное место в колонне -- это двигаться рядом с самоходной зенитной установкой "Шилка", имевшей счетверенную пушечную самолетную установку с мгновенным управлением во все стороны, при стрельбе по горам было такое ощущение, что снаряды словно метлой метут по склонам, скорострельность изумительная, на родном фольклоре "духов" называлась "Шайтан-арба". Двигаясь рядом с ней, можно было несколько ослабить внимание, само присутствие этой "арбы" в колонне намного повышало шансы пройти без потерь, дураков вступать в состязание с этими четырьмя стволами практически не было. В отряде Петрова, перешедшего границу таких машин было четыре штуки, что считалось очень много по пехотным меркам и полагалось только для прикрытия целого мотострелкового полка.
   Двинулись, перешли границу, начался отсчет одного месяца за три и тройной оклад, февраль 1984 года, уже и Горбачев маячил на подходе. Колонны вытянулись, набрали маршевую скорость, но так как интервалы между машинами часто не выдерживались, колонна, подобно пружине, то растягивалась и замедляла движение, то сжималась, набирая ускорение. Боевые гусеничные машины танцевали на бетонке что-то наподобие элементов вальса. После пересечения границы была названа конечная цель маршрута -- Кандагар, столица пуштунского края, населенного воинственными, суровыми племенами, причем англичане когда-то так нарезали границу, что половина этих племен проживала на юге Афганистана, а вторая, большая, на севере Пакистана. От Кандагара до пакистанского города Квета было порядка 60 км. Граница? Ее практически не было: когда-то стояли афганские посты, собирающие дань на дорогах, но объехать их не представляло никакой трудности, вся "граница" была открыта. Тропы, где могли проехать японские джипы, грузовики и козьи тропы для вьючных животных покрывали всю территорию густой сетью, справа располагалась пустыня Регистан, весьма мрачная и безжизненная, в которую даже местные жители предпочитали не соваться из-за ее непроходимости, труднодоступности для передвижения всего, исключая верблюдов.
   Колонна плыла по бетонке прямо навстречу полуденному солнцу, через 200 км первый привал, дозаправка, проверка техники, две бронемашины вышли из строя, какая-то небольшая поломка, но требующая времени для ее устранения. Машины остаются на небольшом посту охранения напротив кишлака. Пост представляет собой два орудия, вкопанных в землю, и полтора десятка солдат с двумя офицерами, живут они мирно с местными жителями, друг друга не обижают, торгуют помаленьку чем могут, типа солярки, тушенки, спичек, сигарет. Петрова встретили весьма доброжелательно, накормили, разговоры о Родине, службе, Афгане, но и какой разговор без чарки спиртного, в роли которого выступала двухдневная брага -- больше она не успевала настояться. Недостатка сахара на посту не было, некурящим выдавался дополнительный сахар, продукты завозились на месяц, хлеб пекли сами, поэтому дрожжи тоже были. Вода, сахар, дрожжи закладывались в большие алюминиевые фляги, как из-под молока, и выставлялись на открытом месте под палящее солнце, учитывая температуру в тени до 40 градусов, двух дней вполне хватало чтобы приготовить брагу, лучше бы три-четыре дня, но, как известно, лучшее -- враг хорошего. И под этот пенный напиток текла неторопливая беседа.
   День-два ушли на устранение поломки, за это время сформировалась колонна из пяти машин и с рассветом тронулись в дальнейший путь, из-за неопытности продолжая сидеть внутри машин, поглядывая в тримплексы, так добрались до следующего промежуточного пункта по пути в Кандагар. Этот пункт был в небольшой древней крепости из глины, смешанной с навозом и еще с чем-то для прочности построек. Здесь располагался десантно-штурмовой батальон, что говорило о более напряженной обстановке, батальон участвовал время от времени в каких-то тактических операциях и обеспечивал прикрытие проходящих по дороге колонн, чувствовалась более напряженная боевая обстановка, до Кандагара чуть более 100 км. Народ собранный, готовый ежеминутно выступить по тревоге для решения задач, никакого хлебосольства с бражкой -- все предельно внимательны, в жарком мареве явно ощущалось противостояние.
   Через два-три дня на площадке батальона скопилось до сотни машин, в том числе бензовозы, "КАМАЗы" и "УРАЛы" с различным имуществом, боевые машины прикрытия. И в пять часов утра по утреннему холодку двинулись в путь. В наиболее опасных местах по маршруту движения, особенно в пригороде Кандагара, и в городе, точнее в его развалинах вдоль дороги, были выставлены прикрытия из бронемашин с солдатиками из отдельной мотострелковой бригады, стоящей непосредственно под Кандагаром.
   Эти места уже внушали страх, неприятно чувствовать себя в роли мишени, хоть и движущейся, а о бойцах из десантно-штурмовой бригады и Кандагарской отдельной бригады и говорить уже нечего: стресс -- это было их обычное состояние, неприятно быть в роли кролика, гораздо приятнее роль охотника, но на данном этапе выбора не было. Командование принимало все меры чтобы обеспечить минимальные потери при прохождении колонны, используя для этого реактивную артиллерию "Град", работающую по площадям, патрулирование боевыми вертолетами Ми-24, прозванными народом "крокодилами" за их внешний вид.
   Преодолевая "зеленку" пригородов Кандагара каждый, у кого руки не были заняты штурвалом БМП, рулевым колесом БТР или грузовика, считал необходимым долгом вести огонь из автомата, пулемета, орудия БМП во все, что встречалось по обеим сторонам дороги -- кустик, пригорок, развалины домов, присоединялись и боевые вертолеты, а кое-где и артиллерийские системы.
   Для бойцов, стоящих в охранении по маршруту движения колонны, это был настоящий ад: они гораздо больше опасались мощи своего "дружественного" огня, чем нападения душманов. В шлемофонах стоял мат с требованием прекратить огонь, но где там, не у всех были "говорящие шапки", да и основание вести огонь было, пара бензовозов были подбиты и их черная копоть столбом поднималась в небо, но колонна продолжала движение с максимально возможной скоростью, огрызаясь огнем и матом.
   Водители машин вывешивали бронежилеты на дверь, что создавало иллюзию защиты от автоматного огня. Проскочили город и вступили в противоположный пригород, где расположен аэродром, бывший ООН-вский городок с ухоженными зелеными двориками и красивыми виллами наблюдателей ООН, занятыми теперь советниками всех мастей. Здесь уже было поспокойнее, страх поутих, эта местность уже хорошо контролировалась правительственными войсками и нашими силами. Жара, пыль, пот. Медленно въехали в проходы между заграждениями и стали в ряд боевых машин своего отряда. Радостное ощущение блудного сына, вернувшегося в родную семью, но это было только началом длительного опасного пути в землях, населенных воинственными племенами пуштунов.
   Ну, что же: кто кого или, как в американских вестернах, кто быстрее выхватит кольт и выстрелит, кто сможет своей волей подчинить волю противника, навязать ему свои правила? И наш партизанский отряд вступил в эту игру.
   Прибывшие офицеры из разведывательного отдела округа проверили физическую подготовку, экипировку, вооружение. По нашей настоятельной просьбе оставили нам пулеметы Калашникова под патрон 1908 года, тяжелые, но весьма эффективные, решительно отказавшись от так называемых РПК -- тот же автомат, но с удлиненным стволом, гибрид, кто-то зачем-то его придумал и поставил на вооружение.
   Появились офицеры-наставники, т.е. молодые молчаливые парни лет 30, уже повоевавшие в Афгане, для передачи опыта и для натаскивания, подобно тому, как мать-волчица учит своих несмышленых детенышей. Начали обустраивать лагерь. Бригада пехоты, расположенная на этом месте, вынуждена была потесниться. Она выполняла очень важную и опасную роль: фактически одна размещалась в этом крайне опасном Кандагаре, населенном воинственными племенами пуштунов, воевавшими во все века, относящимися к смерти с презрением, прекрасно знающими свои родные места до каждого холмика, каждую ослиную тропу, каждый даже не большой родничок, речушку по колено глубиной.
   На всей территории этой провинции со стольным градом Кандагар (ни к ночи будь помянутым), во все века никогда и никем не контролируемым хотя бы в течение полных суток, появиться можно было только в некоторых районах, и то, ощетинившись стволами оружия во все стороны. В окрестностях Кандагара было несколько заброшенных оазисов с глинобитными хижинами, десятком деревьев и небольшим источником воды в виде родничка и, о чудо, не пересыхающим даже в 50-градусную жару.
   Чудная страна для пареньков из Центральной России, привыкших к кудрявой зелени берез и полей! Когда-то это была богатая обжитая местность, располагающаяся на интенсивных торговых путях и никогда не покоряющаяся пришельцам. По преданиям, Тамерлан только тогда смог завоевать этот гордый народ, когда главные источники воды были разрушены, а они в этой климатической зоне -- все: есть вода -- значит есть жизнь! И соответственно наоборот. В стране была разработана уникальная система водоснабжения: несколько веков назад были прорыты подземные туннели-кяризы для снабжения водой и было равносильно по значимости ирригации наших республик Средней Азии.
   Искусство древних архитекторов-инженеров обеспечивало жизнь этой территории и позволяло населению сопротивляться иноземным пришельцам. Войскам Тамерлана в течение десятилетий не удавалось сломить этот мужественный народ и он принял решение разрушить необыкновенную ирригационную систему, лишить воды жителей, что было равносильно в те времена геноциду. Из всех примет цивилизации между городом Кветой в Пакистане и Кандагаром была "Бетонка", построенная советскими инженерами в 30-е годы. Вдоль трассы кое-где встречались входы в подземные колодцы-кяризы, но куда они вели и где заканчивались было неизвестно. Немалую часть этой провинции занимала пустыня Регистан, на которую никто из завоевателей не претендовал.
   Движение по ней практически не осуществлялось, только исключительно в криминальных и дорогостоящих целях -- проводки караванов с оружием и наркотиками, причем в больших масштабах для хорошей рентабельности. По пути к Кандагару -- ключевому пункту на пути из Пакистана в Афганистан -- разбросано около полутора десятков кишлаков, некоторые из них расположены в весьма труднодоступных местах. Восточная часть дороги пролегала в глубоком ущелье вдоль границы с Пакистаном, доступа к ней с афганской территории нет, глубина ущелья 150-200 метров, крутой обрыв, спуститься практически невозможно. Орлы летают на уровне головы стоящего человека, внизу небольшая река и глинобитные домишки, окруженные зеленью.
   Началась боевая работа и заключалась она в том, чтобы никто: ни пеший, ни конный, а уж тем более на машинах или караване осликов -- не ходил без досмотра и контроля по территории, тем более различные вооруженные группы, что было весьма непросто, ведь нарушались многовековые традиции. Тропы существовали всегда, деньги (дань) за пересечение территории, если и платились, то чужаками из других племен, пройти незаметно в горах или в пустыне было невозможно несмотря на кажущуюся безлюдность. Но это только тебе она представляется безжизненной, на самом деле здесь множество глаз и органов чувств следят за тобой, причем все они едины в одном перерыве на "ланч" с 1 p.m. до 5 p.m. В это полуденное время все живое от раскаленного солнца замирает, не двигается, настоящая адская жара, пекло, когда температура в тени под 50 градусов, о дуновении ветерка, хоть жаркого, приходится только мечтать. Скорпионы, тарантулы и прочая нечисть забивается в норки, в расщелины, под камни, другая живность, если она и есть, ничем себя не обнаруживает. Орлы-стервятники прекращают свой полет: зачем бесцельно тратить энергию?
   Бойцы, перекрывающие тропы с самого рассвета, чуть забрезжившего, растворяются в складках земли и россыпях камней, максимально сливаясь с землей, соорудив из плащ-палатки некое подобие навеса: это кусок брезента, выгоревший, пропыленный, непритязательный на вид очень полезен для различных целей, он идеально сливается с местностью и правильно расположив его в виде шатра высотой 30-40 см вдоль склона, можно довольно комфортно переждать день и огнедышащий жар. Только несколько наблюдателей, хорошо замаскированных, поглядывают во все стороны -- "Береженного Бог бережет"!
   Как в любом человеческом обществе, звериной стае, самое главное  -- обозначить себя, поставить или, как говорят в народе, показать, "кто в доме хозяин". Навязать свою волю, убедить в своей силе, заставить бояться -- это удержит ворога от инициативных действий, парализует в какой-то степени, но та же задача и у противника, цена этой игры -- человеческая жизнь, и потерять ее как-то не хочется. В природе человека нет понимания, не верится, что ты, такой молодой и здоровый мгновение назад, вдруг ушел. Нет, не остыл под этой жарой -- просто был и ушел! Это сильно травмирует психику, действуя на окружающих и тебя, ведь он -- это частица тебя, только недавно он говорил, глядел, дышал с тобой одним воздухом.
   Борьба за жизнь высоко поднимает ставки в игре, которую мы ведем непрерывно. Но это наша работа, которой тебя основательно учили четыре года и, сев за этот игральный стол, судьба раздала нам карты, отказаться ты уже не можешь, в твоей воле находятся судьбы двух десятков пареньков, а не потрепанные карты, удача хоть, конечно, и существует, но более важно не оступиться, не промахнуться, включить мозг и удерживать его в напряжении сутками. С той стороны такие же ребята, правда, говорят на непонятном языке и цвет лица от постоянного пребывания на свежем воздухе скажем так, более загорелый, а уж жить хотят не менее твоего и молятся об этом своему Аллаху по пять раз на день.
   Смысл работы понятен -- освоение территории. С прибытием в Кандагар парни из 70-ой мотострелковой бригады вздохнули немного с облегчением, ведь сил у них хватало только на охрану, на проводку наших колонн и для снабжения самих себя, в глубину территории они не работали. В зоне нашего расположения находился аэродром, на котором располагалось десятка полтора-два боевых и транспортных вертолетов, "крокодилов" Ми-24 и транспортных Ми-8 и городок, так называемый "ООНовский", где проживали различные высокие чины афганской армии и наши военные советники. Петрову за год пребывания в Кандагаре один раз пришлось посетить этот "оазис".

***

   Отсюда и началась вся эпопея. Петров вместе с другими офицерами в составе 16 человек, руководимыми молчаливыми инструкторами в боевой "разгрузке", представляющей сшитые вместе чехлы магазинов с лямками через плечо, наподобие дамских корсетов с нашитыми на них карманами, в чепчиках-бейсболках песочного цвета и такого же цвета комбинезонах, "прыжковых" ботинках с высоким берцем на толстой подошве, загрузились в два Ми-8 по восемь человек. Также к проведению поиска подключились два "крокодила" -- Ми-24. Вся группа двигалась: первым и замыкающим идут вертолеты огневой поддержки, ощетинившиеся всем своим вооружением; в середине идут два транспортных с группой досмотра. При обнаружении цели вся эта "армада" образует карусель: Ми-8 приземляются впереди и сзади объекта, высыпает вооруженная группа разгоряченных парней и действует по обстоятельствам, часть занимает круговую оборону "на всякий случай", а другая группа выдвигается для осмотра или захвата объекта, все роли распределены заранее, действуют быстро, слаженно. Две вертушки Ми-24 встают в кружок и обеспечивают своими хищными мордами безопасность по периметру операции.
   Любили мы эти громыхающие чудища с двумя пилотами: они внушали уверенность. Работали эти парни бесстрашно, самоотверженно, готовы были отдать свою жизнь, чтобы спасти раненых, вывезти группу; им передались лучшие качества летчиков Второй Мировой войны. Досмотру, а при необходимости уничтожению, подвергалось все, что шевелилось в стороне от "бетонки", причем "вертушки" шли на минимальной высоте от земли в метрах двадцати-двадцати пяти, такое ощущение, что они своими колесами двигались по склонам гор, четко следуя рельефу местности, синхронно выполняя повороты, огибая горы.
   В связи с "теплой" погодой все иллюминаторы были открыты и при необходимости можно было вести огонь из автоматов, дверь отодвинута и на турели устанавливался крупнокалиберный пулемет. Вертолетчики, правда, не приветствовали стрельбу по наземным целям из окон иллюминаторов, очень переживали, что в пылу азарта будут простреляны топливные баки и обшивка, а уж попасть в лопасти -- боже упаси. Тактика движения "колесами по земле" была выбрана чтобы уберечься от ракет "стингеров", в избытке поступавших на территорию, но появлялась другая "напасть" -- ружейно-пулеметный огонь и стрельба из противотанковых ручных гранатометов. Вещь, используемая эффективно для любых целей, безотказная, простая в обращении, наверное, даже сам конструктор этой "игрушки" не предполагал ее многоцелевое назначение, только как "змеевик" для изготовления самогона его не использовали -- труба прямая.
   Появляется первая цель -- грузовик, пытается удрать, используя складки местности, предупредительный огонь -- только набирает скорость, тратить время на погоню и досмотр нецелесообразно, другие, более важные, разбегутся. Какой-то из вертолетов огневой поддержки залпом из НУРСов останавливает и зажигает его, если линия огня Ми-8 позволяет, то и они не упускают возможности выпустить десяток НУРСов.
   Летим дальше, дверь в кабину пилотов открыта и, если средний возраст офицеров, командиров групп спецназа ГРУ -- "группенфюреров" составляет двадцать шесть -- тридцать лет, что в принципе немало, то летчики производят впечатление взрослых серьезных дядек, молчаливо стоящих в очереди за пивом, этим осмысленным делом, серьезным занятием в хорошем смысле этого слова. Как правило, это люди 35-40 лет, с седыми висками, трудяги, досконально освоившие свое дело, долбящие всем своим мощным вооружением по просьбе авианаводчиков-командиров разных степеней, начиная от командиров групп и выше, всего, что им предложат к уничтожению и только иногда по собственной инициативе, ведь сверху очень трудно разобраться, кто свой, кто чужой.
   Обычно во время поиска боекомплект, а он не малый, "вертушки" вырабатывали полностью: горели машины, трактора, предполагаемые места дневок, если в поле зрения попадал мотоциклист, то устраивалась настоящая охота: и впрямь, зачем дехканину мотоцикл? Вертолетчики были отважными парнями, иногда шли в лобовую атаку на крупнокалиберный пулемет 12,7 мм ДШК, пуля из которого пробивала броню БТРов, а уж у вертолета два борта навылет, о чем думал пилот "крокодила" в этот момент и какими словами услаждал эфир можно только догадываться, но это было весьма потрясающее зрелище, чем-то сродни воздушному тарану. Только пулеметчик находился в пещере под укрытием гранита, а пилот лишь в шлеме и комбинезоне -- стекло кабины и алюминий практически не защищали. Что-то подобное -- лечь телом на амбразуру пулемета, ни за какие деньги человек на это не пойдет, только воинский долг и идея служения Родине!
   Хотя и воспитывали Петрова и подобных ему, скромных, простых, ничем в общем не примечательных офицеров искусству воевать, а значит и убивать, атмосфера в Советском Союзе была доброжелательная. Между гражданами-товарищами: "человек человеку-друг, товарищ и брат" не было в то время волчьих законов капитализма, власти чистогана, люди уверенно смотрели в будущее, удобства, хоть и минимальные, для жизни были обеспечены, соответственно психология была довольна миролюбивая.
   Одно дело война с ее убитыми и ранеными в книжках и кинофильмах, а другое -- наяву перед тобой и невозможно отмотать кадры назад: "Давай, перемотай ленту снова, я ошибся". Но даже несмотря на всю интенсивную подготовку офицеров спецназа к войне, глядя на пилотов вертолета и их действия по наземным целям, возникал вопрос: "Как же так можно, ребята? Ведь мы все учились в советских школах с их гуманизмом, классиками Толстым, Чеховым, Достоевским с его "слезой ребенка"; борьбой за мир, а здесь -- пулеметная гашетка, самолетная 30 мм пушка, ПТУРСы, НУРСы, которые разносят все живое и неживое в клочья. Но ответ на это зловеще звучит после первых потерь твоих близких, будь то солдат или офицер: "Это мы, кусочек нас".
   Маховик взаимного ожесточения стремительно раскручивается, уже не имеет значения количество, больше или меньше врагов, которых нам указали, уже очень трудно провести грань различия между мирными и немирными, "чистыми" и "нечистыми". Бомбы, снаряды, пули не разбирают: с одной стороны, "Аллах Акбар", с другой -- "С нами Бог" и "за власть Советов", "мы придем к победе Коммунистического труда" и прочие идеологические лозунги, а между ними "Человек с ружьем", как говорил классик. Эти мысли быстро пролетают в голове Петрова, внимательно разглядывающего летящую назад пустынную местность, и вдруг впереди показалась небольшая колонна из трех тракторов с прицепами, набитыми людьми. Действо это проходило в глубине от основной дороги и от кишлаков, видно куда-то "ребята" торопились, правда несколько не вовремя. Кто их знает, этих "шурави", время обеденное, могут и не вылететь на охоту, "но место и случай всему", как говорил Экклезиаст, может выдвигались на, как это теперь называется, "разборку или терку", а может ехали с посевной, теперь уже не спросишь.
   Первый "крокодил" дал очередь из пулемета перед колонной с просьбой остановиться, на что трактористы не отреагировали и напрасно, ведь скорость воздушного судна и трактора весьма различается. Старший принял решение -- остановить и досмотреть, вертушки с бойцами, в данной роли выступали офицеры, быстро приземлились, охватывая полукольцом "путешественников", быстро высыпались из проема двери, рассыпались в цепь, лязгнули затворы, народ из тракторов бросился врассыпную, кто-то схватился за автомат. Здесь и сказалась боевая подготовка офицеров -- стрельба велась "стоя на ходу", с "колена" после перебежки -- пули разрывали тела, люди падали, как подкошенные, будто срезаны ноги, ничего общего с кино, где человек, получив пулю в грудь, продолжает стоять, разговаривая и выдавая какие-то афоризмы.
   Кто-то, наверное, легкораненый или только испуганный, пытался бежать, но остановить эту мясорубку было уже невозможно. Было их 12 человек, в прицепах находились автоматы и патроны, это была мелкая банда или по их понятиям отряд самообороны, но ведь это были живые люди, чьи-то мужья, братья, отцы, сыновья, а их тела тупо рвали автоматными очередями -- грустно и тяжело, в нашем отряде еще не было убитых и раненых. Вертушки с офицерами поднялись, боевые вертолеты встали в круг и разрядились в технику: что-то разлетелось, что-то запылало. Поисковый отряд взял курс на базу. Все были молчаливы, сосредоточены, впитывая и переваривая первый боевой эпизод, никому до этого не приходилось стрелять по "живым мишеням". На душе муторно, начинаешь понимать суть войны. А на базе в Кандагаре -- агитплощадка с лавками и сценой под открытым небом. В этот день был концерт, артисты прибывшие из Союза, за что им громадное спасибо, пели что-то народно-лирическое, а ты сидишь с друзьями-офицерами, а в голове все прокручивается боевой эпизод, и ты не можешь его принять, не приспособлен человек к ужасам войны, проливать кровь других людей, не приносит это удовольствия, разрушает собственную душу, может разве только каким-либо отморозкам в радость. Стоит только полностью согласиться с классиками: "Будь проклята Война!" Ведь кровь притягивает, стоит только однажды преступить Божественную заповедь "Не убий" -- и дальше уже нет ограничений, значит, все можно из-за иллюзорных целей, все можно оправдать, но это была только присказка.

***

   Средний возраст солдат составлял 19 лет, это с учетом того, что процентов 20 было с высшим образованием и ранее пользовались отсрочками, это были молодые парни с еще незамутненным сознанием, призванные в большинстве своем из небольших, как принято говорить, "провинциальных" городов и из сельской местности, росли они не в избытке роскоши, многие были из неполных семей, но что у них не отнимешь -- это чувство патриотизма, любовь к Родине. Воспитаны они были на героических подвигах наших отцов: советское образование было превосходно в этом отношении, может с математикой и физикой в деревенских школах были нелады, а историю, литературу там могли преподавать на хорошем уровне, и этим парням предстояло испить из чаши, наполненной жестокостью, болью, проверить свой характер на излом и постараться остаться Человеком, не всем это удавалось.
   А болезни? Наверное, не было среди солдат тех, кто не переболел различными заболеваниями типа желтухи, дизентерии брюшного тифа и прочими. Эпидемическая обстановка данной местности была весьма неблагоприятна, и несмотря на огромные старания медицинской службы и службы тыла, как правило 10-15 процентов находились в госпиталях и лазаретах медсанбатов, включая сюда, конечно, и раненых, но это обычно в войсковых разведывательных ротах, которым выпадала самая тяжелая работа из-за их подготовленности, а часто и из-за "отмороженности". Некоторые задачи поручить обычным мотострелковым ротам и их командирам было невозможно, поэтому командование просто "затыкало дыры" разведподразделениями, эти задачи и близко не лежали с разведывательной деятельностью.
   Тупость, отсутствие инициативы, умения, творчества, кадровый застой чувствовались в армии также, а может быть и больше, чем в целом обществе. За счастье считался один командир из десятка вышестоящих, который мог творить, умело управлять каким-либо войском, будь то рота или дивизия, и со стороны подчиненных это была уже не "любовь" к командиру, а просто великая радость, что ими управляет компетентный командир, который прежде всего бережет их жизни, ведь цель этой Афганской войны была глубоко призрачна и разумному объяснению не поддавалась. Это прекрасно знали все офицеры и не пытались "втюхать" бойцам, а те, как правило, и не спрашивали, не задавали "глупых" вопросов. Есть приказ и надо выполнять, а если бы еще понимание необходимости защиты своей страны и лозунги "За нашу Советскую Родину!" "За Сталина!" и стояла бы такая задача, наших солдат было бы не остановить.
   Но армейский механизм и без этого действовал четко, как часы, людей иногда приходилось просто сдерживать от излишнего рвения, ничем необоснованного риска и связанных с этим потерь. Все офицеры "обкатаны", кровушки чужой "причастились", пора и за работу по основной "производственной" специальности.
   Началось: выходы на пути передвижения караванов с организацией засад и проведением поиска, минированием местности, но прежде всего требовалось навязать свою игру "партнерам" по этому своеобразному "бизнесу". Очень многое решается в первых боевых схватках, показывая: "Я сильнее, умнее и подготовлен лучше, за мной -- вся мощь армии, меня не бросят и не предадут, всегда выручат, а если вдруг напасть и погибну, тело мое не отдадут врагу и доставят домой в родную землю для успокоения души".
   Первая разведгруппа была выброшена на пути перемещения караванов спустя две недели по прибытию в Кандагар. Старший лейтенант Степанов скрытно десантировался с боевых машин, колонна которых состояла из трех БМП и двух БТРов. В предвечерних сумерках отряд кружил по горам и сопкам два-три часа, делая короткие остановки на пять-десять минут, осматривая местность, затем выдвигался в каком-нибудь противоположном направлении, поднимая облака пыли и тарахтя железом еще часа два. Сошедшая ранее группа двинулась к заранее выбранному месту засады, действуя уже в темноте, скрытно расположилась на местности с задачей обнаружить и уничтожить караван. Выполнение задачи предполагало иногда расположение в месте засады на двое-трое суток, иногда и на сутки с перемещением в другое более перспективное место. Управление этим отрядом осуществлялось из командной машины связи батальона, расположенной на границе лагеря в удаленном месте в целях, скажем так, конфиденциальности. Все прекрасно знали, что это за выход, тем более первый, сопереживали. В отряде было всего около десяти командиров групп, которые могли осуществлять эти разведывательно-диверсионные действия, хотя все офицеры отряда были подготовлены и при необходимости могли возглавить ту или иную группу, составленную в зависимости от задачи. Обычно в поле работали одна-две группы. Осуществлялся в том числе поиск с вертушек, остальные отдыхали, готовились, находились в состоянии незамедлительно в течение 20 мин выдвинуться на броне или вертушках в любой район для выполнения поставленной задачи. Могли быть привлечены эскадрильи боевых и транспортных вертолетов, а уже если совсем плохо и невмоготу, могут прислать и армейскую авиацию: штурмовики СУ, МИГи, то есть поддержка была мощной.
   Как часто бывает, ибо "неисповедимы пути Господни, время и место всему им", пути группы Степанова и какого-то Мухамед-оглы пересеклись и в точке пересечения произошла ожесточенная перестрелка с использованием с применением ручных гранат. Ночь, автоматные выстрелы освещают кромешную мглу только на небольшом пространстве, кто где -- мало понятно, командир группы сообщает о первом раненом -- "300-м", к счастью, рана не смертельная, но первая кровь, потери в наших рядах вызывают грусть, недоумение, горечь. Как же так? Пули летят настоящие и рвут уже наши тела -- первое впечатление от услышанного, а радио передает и отголоски боя, близко к прострации: "Как же так, зачем они в нас стреляют?" Паника? -- Нет! Но это происходит как в страшном сне, когда тебе хочется проснуться, рвануться, совершить какое-либо действие по защите, спасению своей или чужой жизни, а у тебя не поднимаются руки, и ты не можешь пошевельнуться. Так и стояли мы небольшой группой офицеров у командно-штабной машины и слушали отголоски боя. Бой затихал, недружественная компания предпочла ретироваться в ночи, унося своих убитых и раненых, потери душманов составили, по данным агентурной разведки, двое убитых и трое раненых, естественно никто не оставляет своих убитых на поле боя, если осталось кому их уносить.
   Подошла бронегруппа, забрала разведчиков и без дальнейших приключений доставила на базу. Этот бой был выигран, а первых успех окрыляет, ведет вперед, требует продолжения, вдохновляет, вселяет чувство уверенности, гордость за себя, своих товарищей, неважно, что ты не участвовал: мы одна семья, в которой и горе, и радость одна на всех. Раненый был доставлен самолетом в госпиталь в Кабул. Ранение оказалось тяжелым -- в отряд он больше не вернулся. Этот бой подтвердил, обозначил раздел между мирной жизнью и войной, где стреляют и убивают как чужих, так и своих не понарошку. Все, детство кончилось.

***

   Боевые действия начались и осуществлялись с периодичностью часового механизма: два-три дня отдых -- и вперед: поиски и организация засад на пути вероятного передвижения бандгрупп, перехват караванов с оружием. Огромной мечтой командира группы был, конечно, в шутку, захват кассира банды с казной, мешком денег "афгани", которые ходили на территории Афганистана наравне в долларами США, чеками Внешпосылторга -- "чековыми рублями", причем соотношение было весьма приличным: за один "чек" давали 18-20 афгани, а за доллар -- 6-8 чеков. Лавки в кишлаках ломились от обилия различных товаров: японской электроники, часов, тканей и всего, чего только не пожелаешь, если нет сейчас, то доставят в ближайшее время.
   Отношение к торговле у духанщиков было весьма ответственное, если обещал, то обязательно сделай, чем-то напоминало наших купцов начала века, как их описывали в классической литературе. Глаза солдат и офицеров разбегались от обилия товаров, не избалованных торговыми прилавками магазинов в Советском Союзе. Может афганцы отчасти и сражались за свою самобытность, примитивный капитализм, трудно представить торговлю в этих городах и кишлаках на советский лад.
   Как-то само собой получилось, что, несмотря на полную готовность разведывательных групп действовать по всему спектру разведывательно-диверсионных мероприятий, их эффективность часто проявлялась в конкретных секторах боевых действий. Определялось это особенностью характера командиров, их физической подготовкой, интеллектом, предвидением, освоенными теоретическими навыками и, конечно, подготовкой и профессионализмом сержантов, солдат, их дисциплинированностью, готовностью безукоризненно выполнить приказ. Сергей Козлов, в просторечии за веселый нрав именуемый "Козлевич", в мирной жизни любитель вина и женщин, а что не пить, когда ведро сухого вина в городе Лагодехи стоило 10 руб., и как бонус -- на закуску овощи и сыр, специализировался на организации засад.
   Не прошло и месяца после прибытия в Кандагар, как в одной из засад он "нашлепал" человек 25 душманов, захватил целыми три автомобиля "Симурги", битком набитые оружием и боеприпасами, кучу другого добра и щеголял в афганском дресс-коде: шальвары, рубашка на выпуск, чалма, приходя в офицерскую столовую, шокируя и вводя в "ступор" офицеров мотострелковой бригады, на территории которой мы размещались. Воевал он весело, с куражом, и удача ему сопутствовала.
   Капитан Дима Лютый, высокий стройный брюнет лет 25, очень любил различные взрывные устройства и не упускал ни малейшего случая нашпиговать ими любое место, где он проезжал, проходил или организовывал засаду. Их у него было немеряно, начиная от мелких устройств для подрыва стопы человека до серьезных устройств подрыва бронетехники, и в ее отсутствие у душманов -автомобилей. Так как в пылу азарта, быстрых, молниеносных действий, нет возможности точного определения места расположения мин, карта минирования если и составлялась, то довольно небрежно, по памяти, а при передаче в штаб и вовсе пропадала, как в игре в испорченный телефон. Его ротный командир Вася Шароевский, основательный в своих действиях, работающий строго по наставлениям и инструкциям, не склонный к креативу, а лишь к строгому выполнению задачи без всяких творческих изысков, регулярно наматывал их на гусеницы своих боевых машин. Как результат, не один выход его колонны бронетехники не обходился без подрывов и получения нескольких тяжелых контузий, но мы были молоды и задорны, организм тогда это выносил, а последствия были в будущем.
   Алгоритм этого действия был таков: сначала Дима Лютый разбрасывает свою минную сеть, что вполне имело право на существование, затем через одну-две недели Василий в составе пяти-семи бронемашин выдвигается куда-нибудь в поиск, в то время, если и знали о местах расположении мин, то благополучно забывали, есть дела и поважней -в результате подрыв, контузия. Ходила в отряде шутка, что Дима таким образом пытается сделать вакантной должность командира роты. Просили его: "Дима, не надо, мол, для нас вреда больше, чем для "духов"" но куда там, парень был весьма азартен в своем стремлении. Да и что говорить, все мы были грешны этим делом, но Дима был уникумом. Лягут ведь так карты, один минирует, другой, а именно Василий, его ротный их все соскребает, разминирует своей машиной. Надо было совпасть многим условиям, чтобы это действо состоялось -- теория вероятности отдыхает. Это была уже какая-то другая теория.
   Успешность реализации засад составляла не более, чем один к десяти, поиск с использованием бронетехники примерно также, с использованием вертолетов вероятность значительно увеличивалась, но мешал шум винтов вертолетных двигателей: все живое замирало и пряталось. Шум бронетехники и клубы пыли приводят к значительному уменьшению активности в районе радиусом минимум 20-30 км, десантирование с "вертушек" лучше, но тоже не оптимально -- км 10-15.
   Горы, пустыня только внешне кажутся необитаемыми, спящими под раскаленным солнцем, на которое просто нельзя поднять глаза, на самом деле эта местность живет по своим законам. Внешне безлюдные кишлаки, но между ними может быстро промелькнуть и исчезнуть мотоциклист, скрывшись в строениях или развалинах, использовалась сигнализация солнечными "зайчиками" зеркал, в ночное время светом электрических фонариков, короткими вспышками предупреждающих об опасности с расположенных на большом удалении высот. Все хотят жить, и поэтому все органы чувств обострены до предела. Чем выше интенсивность боевых действий, тем сложнее осуществлять скрытность; учитывая значительный отрыв от базы и возможность получить эффективную помощь в среднем не ранее чем через два-три часа, следовательно, необходимо уметь продержаться.
   Следуя старой доброй традиции, лучшим другом разведчиков во все времена был пулемет Калашникова с 7.62 мм винтовочным патроном. Наличие двух ПК в группе из 18-20 человек придавало уверенность, что завтрашний день наступит. Снаряжались ленты, но вес экипировки значительно увеличивался: четыре-пять гранат на каждого, патроны для автоматов, подствольники, крепящиеся под стволом автоматов, с патронташем гранат, немного продовольствия, две фляги по полтора литра воды и, конечно, самое необходимое и дорогое -- это радиостанция для связи с базой и комплект батарей.
   Радиостанция -- это все: и счастье, и долгая продолжительность жизни, своего рода оберег, но и своего рода маячок, который показывает, что где-то рядом с этим ящиком с торчащей, хоть и скрученной антенной, -- командир, которого надо уничтожить в первую очередь. Также были небольшие радиостанции для связи с отделениями бойцов. Практически радиостанции и аккумуляторы были предметами культа и поклонения для тех, кто хотел жить. Что не брали с собой -- это бронежилеты, лишние 7-8 кг только сковывали движение, затрудняли выход из-под огня, иногда лучше быстро перебежать какой-то участок, что гораздо полезнее для здоровья.
   Конечно, такая навьюченность сковывала движения, но идеальных вариантов не существовало, всегда приходится жертвовать чем-то, но зато, если верить книжкам и фильмам про войну, начиная от легендарного "Чапаева", пулемет -- это счастье и весьма неприятная вещь для людей, стремящихся приблизится к разведгруппе с нехорошими целями, а с хорошими кто же подойдет?

***

   Настала пора страды и для капитана Петрова. Ротный командир Вениамин Фатихов, по прозвищу у друзей "Беня", невысокий, молчаливый капитан, отчаянный, почти всегда погруженный в свои мысли, родом из Татарстана, собрал группу из четырех бронемашин, двадцати пяти человек и сказал: "Пора "помышковать" в окрестностях кишлака Итум-кале. Дюже вредный народ там проживает и используется этот кишлак на перепутье дорог как база отдыха врагов". Отряд "самообороны" составляет около пятидесяти человек, а в 10 км -- массивная горная гряда с отвесными скалами, возвышающаяся среди пустыни, врагов там -- видимо-невидимо, нога шурави там никогда не ступала, а во главе злой Надир-шах. На всех тропах, ведущих на эту проклятую гору, установлены в расщелинах крупнокалиберные пулеметы ДШК калибром 12,7 мм -- тоже произведение советских мастеров-оружейников во Вторую Отечественную войну. Устанавливались на башне танка, спокойно пробивали броню бронетранспортеров, весьма неприятная вещь! В общем, место для работы было выбрано гнусное. Попылили, восьмерками нарезая круги с задачей запутать, где мы будем "заседать", вверх по склонам гор, вниз в лощины, категорически избегая наезженных дорог, чтобы не намотать на гусеницы мину. Боевые машины пехоты с 30-миллиметровыми автоматическими самолетными скорострельными пушками вели себя превосходно, карабкались на почти отвесные склоны. И вот откуда-то из расщелины выскочил бородатый мужичок в чалме и шароварах -- бежать, но его быстро догнали, допросили, но беда в том, что его язык "фарси" никто из нас не понимал. Сообщили в штаб, он им оказался не нужен, нам тоже, а в книжках про разведку пишут, что таких пастухов, лесников, просто прохожих странников не отпускают на волю, но в этом случае, наверное, было сделано исключение. Обычно на вопрос, где этот прохожий, затерявшийся вдали от населенных пунктов, сообщалось, что он просто "бросил курить" или доставлялся в штаб и передавался местным органам контрразведки, его дальнейшая судьба нас не интересовала.
   На одной из петель, на удалении от кишлака километров на 10, разведгруппа из 12 человек десантировалась из боевых машин. Беня решил реализовать разведывательные данные самостоятельно, а Петров, имитируя дальнейший поиск и гремя броней, двинулся дальше в наступающих сумерках, отводя подозрения о причастности к чему-то нехорошему, готовящемуся. Дальше начинается игра, кто кого предугадает в действиях и замыслах. Беня двинулся к перекрестку дорог у кишлака, а Петров ушел на 25-30 км восточнее и на одной из горушек остановился на вершине, заняв круговую оборону, выставил наблюдателей -- места были весьма стремные.
   Утро, ранний рассвет, еще не жарко, начинаем бороздить в направлении места засады, неспешно, кругами, чтобы не спугнуть ворога, иногда на некоторых участках идем по почти высохшему руслу горной речки. Вода, камни, мины почти невозможно поставить, эта речушка тянется прямо в окрестности кишлака, где сидит Беня с разведчиками. Стараемся делать вид, что эта дорога по камням почти пересохшей речушки нас не интересует, потому что она самая удобная и не хочется ее засвечивать до поры. Лениво, неспешно катимся с сопки на сопку, с горки на горку без всяких дорог, в данном случае предугадать наше движение невозможно и, следовательно, риск влипнуть в дерьмо минимальный. Мы сами не знаем, где повернем, а где полезем на горушку -- техника работает безупречно, время к полудню, солнце жарит и слепит немилосердно, поддерживаем режим радиомолчания.
   Потихоньку выкатились на расстояние 15-20 минут движения до группы Вениамина и остановились на возвышенности, внизу кусочек не пересохшей речки, небольшая заводь по колено глубиной. Расставили на прилегающих к заводи холмах машины буквой П, оставили наблюдателей-операторов и механиков-водителей на броне, остальные спустились умыться, постираться. Вне всякого сомнения бронегруппа Петрова находилась под наблюдениям душманов, но напасть внезапно не позволяла открытая местность, хотя куш был весьма привлекательный: четыре единицы бронемашин с вооружением, имуществом, боеприпасами, продовольствием. Сжечь это небольшое подразделение спецназа ГРУ заманчиво, а сомнения в определении их принадлежности не возникало: кто еще припрется нагло вглубь территории провинции такими ограниченными силами?
   Нервы напряжены, в небе кружится пара орланов, что-то они высматривают? Эта идиллия долго продолжаться не может. Маршрут выдвижения бронегруппы для эвакуации Бени намечен: кратчайший -- по каменистому руслу реки -- занимает пять-семь минут, это в случае серьезной опасности, и плановый -- 15-20 минут через горушки просто по направлению, точнее не скажешь, дорог нет. "Говорящие шапки" и радиостанции в положении "прием". Вдруг (все неприятное всегда неожиданно, хоть бы иногда так приходила радость) звучит голос Вениамина: "Срочно ко мне! Грохнули мотоциклиста с какими-то важными бумагами, надо стремительно уходить".
   За все время, а это четыре-пять лет совместной работы, мы научились чувствовать все интонации, колебания тембра голоса своего товарища, от веселого, смешного до тревожного, предвещающего беду. Медлить нельзя. Это был тот случай! Запрыгнули в машины, взревели двигатели, группа, выстраиваясь на ходу за машиной Петрова, рванула по руслу в сторону кишлака, до поворота дороги от реки направо было километра полтора. Перекресток, на который надо было выйти, прикрывался невысокими земляными холмами с верблюжьими колючками, что затрудняло обзор. Чувство опасности передалось каждому, все действовали с точностью часового механизма. Летим вперед, а навстречу вылетают несколько ярких предметов, напоминающих шаровую молнию -- это гранаты из ручного противотанкового гранатомета, Петров кричит в ларингофон: "Засада слева!", повторять не надо: огонь велся из всего, что стреляет, на ходу, не прекращая движения. Машина Петрова повернула на перекрестке направо, какой-то человек в чалме то ли с палкой, то ли с винтовкой в руке вскакивает и бежит -- не выдержали нервы. Не надо бегать в этом случае, автомат привычно ложится прикладом в предназначенное ему место на плече, короткая очередь, наверное, попадает в ноги: он падает, как подкошенный.
   Группа без потерь преодолела засаду, вина, как мы шутили позднее, -- в плохой подготовке гранатометчиков. Стоимость выстрела из гранатомета весьма высока, вдобавок эти длинные "палки в набалдашником" (заряды к гранатомету РПГ) не очень удобны к переноске, транспортировке, груз негабаритный, тренироваться в стрельбе весьма накладно. А такую простую, но эффективную вещь, как стрельба из приспособления, похожего на гранатометный выстрел винтовочным патроном, что эффективно и дешево ( как придумали наши мастера-оружейники), духи не осуществляли, и, как результат -- отсутствие опыта, мастерства и еще страх.
   Боевая машина, заливающая огнем пулеметов и орудия все кругом, кажется для бедного крестьянина гораздо выше, неосознанно дернется рука -- и граната полетела в небо. Ну, да Бог им судья, бензовозы они жгли хорошо. Удача сопутствовала нам, судьба хранила, выстрелов из гранатометов было несколько, по разным машинам, велась и автоматная стрельба. БМП шли со скоростью около 60 км/час, почти на пределе, а это 80-90 км/час. В случае, если бы хоть одна машина была подбита, а это не только броня, но и люди, пришлось бы ввязаться в ожесточенный затяжной бой, развернуться, давить огнем и гусеницами. Душманы расположились за обочиной дороги в метрах в 20-30. Произошла бы задержка по времени, невозможность прийти на помощь группе Вениамина, их могли тихо обложить и начать расстреливать. Слава Богу, мы миновали засаду, посадили на броню группу и отъехали от кишлака.
   В голове Петрова продолжала стучать мысль: "Как же так, на ровном месте какая-то группа бандитствующих элементов хотела лишить жизни нас, таких молодых и красивых -- обидно". Петров продолжал руководить бронегруппой, решил подняться на невысокую горушку метрах в 100 от места "преступления", чтобы сверху посмотреть, что там делается. Прошло менее получаса с момента огневого контакта. При подъезде к обрыву холма раздались частые автоматные очереди в нашу сторону, но оператор-наводчик Пастухов, невысокий, немного полный, с интеллигентным лицом, имея за плечами педагогический институт и опыт преподавания в начальной школе, свое дело знал великолепно и нажал одновременно гашетки скорострельной самолетной пушки и спаренного пулемета. Сноп разрывов, как метла, снес душманов с обреза холма, разведчики слетели с машин и бросились вперед, поливая все впереди огнем из автоматов. Достигнув обрыва, стали бросать гранаты, две машины подошли к самой кромке и начали причесывать огнем прилегающую лощину и убегающих парней в зеленовато-буром одеянии с чалмами на голове. Снаряды самолетной пушки буквально разрывали людей, зрелище -- отвратительное. Вот ведь как работает и перекликается мысль человеческая: мы подъехали посмотреть в надежде что-нибудь увидеть и сделать, и отряд духов тоже решил вскарабкаться наверх посмотреть и что-то сделать вдогон -- наши интересы сошлись на этой горе !
   На этой войне, как и в Отечественную трижды герой Советского Союза Покрышкин использовал формулу победы: высота, маневр, скорость. Так и в горах: кто выше -- тот герой. Уйти, спрятаться от противника, располагающегося над тобой практически невозможно, пули и осколки гранат будут впиваться в тебя, как разъяренные пчелы, терзая твое тело. Лучше пройти (обойти) несколько километров, изнывая от жажды, пыли, усталости, чем сократить, облегчить путь, но и сократить жизнь. Это труд, тяжелый физический труд, но и жизнь в награду. Петров учил своих бойцов: гораздо легче не залезть в задницу, чем выбираться из нее. Внизу шансов нет!
   Но не все еще кончилось, справа внизу, метрах в 20 в расщелине, среди камней, забившись, как скорпионы, и распластавшись среди них, два особо ретивых пытались вести огонь, несколько гранат и длинная очередь, непрерывная, патронов на 30 из пулемета бронемашины -- и все стихло. Беня и пара разведчиков приблизились к этой груде окровавленной массы, которая когда-то была людьми. Джапаридзе -- молодой, отчаянный парень из Батума, наполовину повернул этот окровавленный тюк в камуфляже, рука душмана разжалась -- и прогремел взрыв гранаты, зажатой в кулаке, сноп осколков принял боец. Вариантов выжить у него не было, смерть настигла мгновенно, небольшая часть осколков, непринятая Джапаридзе, досталась Вениамину, ничего не поделаешь, всего не предусмотришь.
   На руках подняли Джапаридзе и раненного Беню на холм, открыли десантные люки и положили в машину, связь работала исправно, доложили в отряд и запросили вертушки для эвакуации. Между тем начало смеркаться, в горах темнеет быстро, стоит только солнышку упасть за ближайшую гору. Наскоро пересчитали разбросанных "духов" -- 12, дюжина, утром нашли еще три трупа. Места в этих окрестностях гиблые, весьма опасные, двигаться на базу, испытывая судьбу, подвергаясь новой возможности попасть в засаду в ночи нет никакого желания.
   Петров организовал круговую оборону этого холма, расставил машины по периметру с площадкой для приема вертолета в центре, сержанты расположили людей в промежутках между машинами среди камней. Чтобы выбить, уничтожить нас потребовался бы, наверное, целый батальон человек в 200-300, а вот закидать минами из минометов и причинить большой вред -- вполне могли. Через 40-50 минут прилетели вертушки -- два крокодила с хищными мордами и один транспортный МИ-8, посадили, загрузили. МИ-24 отработали в целях профилактики по кишлаку. Сумерки. Ощущение близкой опасности, у этих ребят напротив тоже не принято оставлять, бросать своих погибших в поле. Похоронить надо по мусульманскому обычаю до захода солнца, а тут мы, как курица на яйцах, сидим над ними, и что самое неприятное: до горного массива, где "друганов" видимо-невидимо, рукой подать, а отомстить за своих сам Аллах велел.
   Ситуация с первым погибшим в отряде и раненым командиром, практически первая своя кровь, оптимизма не прибавляла. Мы были готовы на все, у каждого, как НЗ -- неприкосновенный запас -- в карманах комбинезона две гранаты; РГ-42 (радиус разлета осколков до 40 метров) и Ф-1 (радиус разлета до 200 метров). Кстати, тот "дух", что сжимал гранату, тоже был не простой, идейный, просто ему не повезло, он оказался ниже по склону.
   Ночь, мелькают огоньки в окружающих далеких кишлаках, не верится, что все может просто так закончиться. Всю ночь работали боевые вертолеты по блуждающим огням в кишлаках, всю ночь давали мы целеуказание трассерами. Светает, пронесло в смысле опасности. Грохочет и пылит колонна из 20 бронемашин нашего отряда, теперь можно немного расслабиться. Подъехали, пересчитали: 15 духов, троих не нашли сразу. Документов у них тоже нет, оружие есть: автоматы, гранатометы, винтовки, патроны, гранаты. Вернулись в расположение, смыли пот и пыль в походной бане, служба тыла хорошо работала. Как выяснилось позднее, эта группа из 25 человек состояла как из опытных моджахедов, так и молодых, плохо обученных, которых надо было обстрелять, натаскать, заработать денег, в общем все, как и у нас, те же яйца, только вид сбоку.
   Удача и Господь были на нашей стороне, Вениамин после ранения выжил и вернулся в строй. Жизнь продолжалась, ошибки не прощались, беспечному перемещению людей и оружия из Пакистана пришел конец; конечно, полностью перекрыть границу было невозможно, но значительно затруднить перемещение грузов стало реально.

***

   В этих горах и пустыне новая появилась сила, с которой необходимо считаться, преодолеть ее. Почувствовалось серьезное желание "духов" переломить ситуацию, а для этого только всего и надо -- уничтожить пару разведгрупп, а лучше три, учитывая, что их и всего-то около десятка, которые мог выставить разведотряд. Пришлось и нам несколько изменить тактику, вернее, добавить новые элементы: "ловлю на живца". Забирались высоко в горы, недалеко от бандитских недружественных кишлаков и перекрестков дорог на вершине какой-то горы, ночью спускались к дороге и организовывали засаду. Понятно, что за трое суток таких перемещений и дневок на открытой местности в расщелинах камней под палящим солнцем, запасом воды в двух 1,5 литровых пластиковых фляжках, остаться полностью невидимками было трудно. Пуштунские племена, издавна населявшие эти места, были прекрасными воинами, имели зоркий взгляд и по поведению даже ящериц и скорпионов могли читать местность и замечать врага.
   Капитан Петров занял такую позицию и исправно, как на работу, только в ночную смену спускался с горы организовывать засаду, не забывая оставлять в тылу у себя и гораздо выше пост из пулеметчика и снайпера, а едва небо становилось светлее, сниматься и уходить на базу, днем осуществляя поочередное наблюдение за окрестной местностью, ну не может же кишлак домов в 50 жить без связи с внешним миром? Хлебушек кто привезет, какая-нибудь автолавка подъедет. И правда, недалеко в пустыне Регистан, появилось едва различимое небольшое пыльное облачко из трех машин, двигающееся по направлению к Пакистану. С нашей горушки ночью хорошо виднелись огни города Квета, но это уже была "заграница". Достать колонну из стрелкового оружия мы не могли, авиация прийти не успевала, а до границы 30-40 минут хода. Петров стал направлять на перехват свою бронегруппу, которая рыскала в недалеке, чтобы не засвечивать место засады и в тоже время прийти на помощь. И, о чудо, после первых целеуказаний по радиостанции эфир неожиданно ожил, на нашей частоте начала звучать английская речь, раздался шум и писк, т.е. ребята с пакистанской стороны прекрасно отслеживали, пеленговали расположение нашей группы.
   Несмотря на практически полный режим радиомолчания, ожидать этого от вооруженных крестьян было, конечно, нельзя, за всем этим стояла хорошо организованная третья сила, и нашему интернациональному долгу противостоял другой интернационал, не второй и не третий, как в "Чапаеве", а, наверное, пятый или шестой. Конечно, ту колонну нашей бронегруппе перехватить не удалось, ведь нельзя вычерпать море или пересчитать песчинки в пустыне Регистан. Далеко углубляться в нее на тяжелой гусеничной технике просто очень опасно, можно завязнуть далеко и с концами -- это своего рода море без всякого ориентира. Но после всего этого веселья и общения по радио с "ворогом" оставаться на месте не имело никакого смысла. Подозвали броню и переместились в другое место, к подножию горной гряды. На броне залили фляги водой, вернее в десантных отсеках были 200-х литровые емкости со свежей, правда, теплой водой, но это уже для гурманов -- холодная, днем немного подремали, а ночью по холодку, градусов 20-25 тепла двинулись в путь.
   С гряды змеилась хорошо натоптанная тропа, видно не мало ног и животных использовало этот путь, но чтобы уберечься от ненужных хлопот и избыточного риска, тропу просто густо заминировали метров на 300 по ее движению. Причем не просто тупо поставили несколько различных приспособлений, а именно по ее длине установили как простые противопехотные мины, так и умные, которые располагаются последовательно в ряд, метрах в пятидесяти друг от друга, и при подрыве первой следующая становится на боевой взвод, и так все шесть штук. Все это ставится на "неизвлекаемость", обойти тропу справа или слева невозможно: в этом месте она практически перекрыта наглухо. Все, дорога закрыта, и остается только нанести ее на карту, передать в штаб и никогда не пытаться по ней пройти.
   Утро четвертых суток. Приятно осознавать, что вот сейчас придет броня, вскарабкаемся на башню БМП, опустим ноги в люк оператора, положим под попу поролоновую сидушку, и плавно покачиваясь, двинемся в расположение. Амортизаторы у машины довольно мягкие -- укачивает, горячий ветер обдувает, спадает напряжение, можно немного расслабиться под защитой брони, но только чуть-чуть.
   Опытные водители-механики выбирают трудный, но безопасный маршрут, причем ни одна из машин не идет по следам предыдущей, и не только из-за густого облака пыли: машины идут веером, не угадаешь, где поставили "итальянку", путей получаются десятки -- своего рода игра "Угадай-ка", кто намотает подарок-сюрприз на гусеницу. На БТР несколько комфортней при наезде на мину: колесо разлетается вдребезги, сверху сидящие катапультируются на обочину на разные точки тела, а водитель и стрелок-наводчик глядят ошалевшими непонимающими глазами, наезд на фугас не описываем. БМП гораздо хуже для механика-водителя. Оператор обычно сидит на броне башни, свесив ноги вниз и упираясь на спинку своего сидения в готовности скользнуть змейкой вниз и припасть к окуляру прицела и кнопкам орудия и пулемета. Механику хуже: броня проламывается вовнутрь, далее все зависит от мощности заряда взрывчатого вещества и куда придется основное направление взрыва. Бывает, только вылетает пара катков и разбита гусеница, но это не всегда.
   Вернулись, традиционная баня-парная, не может русский человек без нее, несмотря даже на окружающую жару вокруг, несколько стаканов чая. Спиртное в этом полуденном пекле не идет да цена кусается: сухой закон в войсках, контрабандная бутылка водки доставляется вместе с другими тыловыми грузами колонной или вертолетами, стоит порядка 25 чековых рублей, а зарплата в чеках Внешпосылторга у капитана 250 рублей, поэтому -- только чай. Захватили как-то далеко в горах грузовик с мешками, набитыми на первый взгляд чем-то похожим на мышиные какашки, но это оказались свернутые листики зеленого чая, причем очень высокого качества, сдали на склад, что-то сожгли, а часть с высокой степенью вероятности была продана прапорщиками-тыловиками в "духаны". Существовала в войсках присказка: "Все, что создано народом, принадлежит прапорщикам", по аналогии со знаменитым ленинским лозунгом о народе и его праве на богатство. Так что превосходный зеленый чай, хорошо утоляющий жажду в этом адском пекле был.

***

   Прилетел представитель разведуправления штаба 40-й армии Валера Радченко, майор, волосы светлые, немного кучерявые, ходит с палочкой, прихрамывая, держится приветливо, дружески, улыбается, шутит, да и по-другому нельзя держаться в разведсообществе. Мы одна семья, излишний пафос, высокомерие здесь не приживаются, и каким бы ты не был, будь доброжелателен и прост в общении с теми, от кого в конечном счете будет зависеть твоя жизнь и благополучие. Валера держался дружелюбно, но независимо, решительно отвергая любую попытку поддержать его, подставить плечо при подъеме или спуске с лестницы, исключительно самостоятельно взбирался на довольно высокий борт боевой машины. По разговорам, он, действуя в составе разведгруппы где-то в Центральном Афганистане при ведении боевых действий попал на густо засеянное минное поле, где и лишился обеих ног, ампутированных по колено позднее в госпитале. Был вывезен в Союз, получил звание майора и боевой орден, мог остаться на спокойной штабной должности, но тайком сбежал опять в Афган и продолжил службу, категорически отказываясь возвращаться на Родину. Он был весьма инициативен, склонен к риску, иногда и не обоснованному, но свою работу любил и не мог жить без нее. В общем, парень был отчаянный, не щадил ни чужих, ни своих при выполнении задач. Личность была незаурядная.
   На следующую "войнушку-поиск" руководство отряда снарядило довольно мощную группу: брони восемь единиц и около 40 бойцов, включая трех офицеров и майора Радченко, как представителя вышестоящего штаба. В масштабе нашей деятельности это была весьма внушительная боевая единица, такой силой в Великую Отечественную прорывали фронт обороны батальона фашистов. Движение началось, колонна разделилась на части, описывала восьмерки, несколько раз выставляла засады, но результата не было, захватили двух наблюдателей-пастухов, и в одну из засад попал джип "Тойота". На территории Афгана официально-неофициально действовал запрет, своего рода комендантский час, на все перемещения, начиная с 18.00 часов, а заход солнца и соответственно темнота наступала после 20 часов, да и то: по какому времени? Московскому? Стрелки переводить? В такие мелочи никто не вникал, а спросившего подняли бы на смех. Живя на границе с Пакистаном, мы постоянно сверяли часы по Москве. А местные аборигены? Они-то жили по какому времени?
   Вот и влетела эта машина, набитая пассажирами в огненный мешок. Существовал принцип как на Диком Западе: сначала стреляй -- потом спрашивай, ни одной солдатской жизнью никто не стал бы рисковать из-за сомнительного гуманизма. Если мы ввязались и ведем войну, то у нее свои жестокие законы. Конечно, гораздо лучше, чтобы ее не было, а выпускать стаю хорошо подготовленных бойцов, натасканных на выполнение определенных задач, а потом говорить, предполагать, что там могли быть женщины и дети? Машина перестала существовать даже в виде остова. Василий, этот неоднократно контуженный, уже плохо говоривший капитан-командир роты, а именно на него выпала эта напасть, поседел еще больше, замкнулся в себе, но что сделаешь? Не предрасположен человек по своей природе к уничтожению себе подобных, ну разве что люди с изменившейся психикой, постоянно живя в этом мраке, как на картинах Босха или "Страшном Суде" Рубенса.
   Работники Политотдела и Политуправления выступили с трактовкой этих действий и они были признаны правомочными. Стоит сказать, что роль политработников была весьма положительна, они обеспечивали идеологическое прикрытие действия войск. Даже такой лозунг, "что если бы не мы, то здесь были бы войска США", в который никто не верил абсолютно, не мешал нам выполнить свою работу, а химическое оружие в Ираке и войска США в Афганистане?
   К полудню следующего дня собрались возле небольшой речушки, длинной метров сто, вынырнувшей из сухого русла непонятно откуда и метров через 100 нырявшей опять в гальку непонятно куда, образовав небольшую заводь чистой, почти родниковой воды. Расставив посты решили сделать короткий привал, отдых, все равно вся работа, как правило, начинается с вечера, да и ворог будет в напряжении -- куда двинутся эти неуемные "шурави"?
   Константин Невзоров, молодой подтянутый капитан, улыбчивый, любящий хорошую шутку, весьма пунктуальный, собрал офицеров на берегу этого мини-пруда, устроил завтрак на песке и прибрежной гальке. Валера Радченко категорически отказался от помощи, как-то мягко спустился с брони БМП и двинулся к притягивающему к себе водному затону, на ходу сбрасывая с себя кепарь и комбинезон. Присел на небольшой камень, отстегнул оба протеза и на сильных руках опрокинулся в прозрачную воду, долго плавал, нырял и отфыркивался, как морж. Такая радость в самый солнцепек погрузиться в прохладную воду! Мы краем глаза наблюдали за веселым, жизнерадостным майором, стараясь не глядеть на отсутствующие ноги, их обрубки, это внешне никак не отражалось на лице Валеры. Но все хорошее заканчивается. Освежившись, напившись чая, облачились в легкий комбинезон коричневато-песочного цвета, как рыцари в броню, проверили боевые гранаты в карманах. Солдаты в разгрузках, набитых магазинами, гранатами, осветительными ракетами и цветными дымами для обозначения своего места для авиации.
   Никто принципиально не одевал бронежилет и каску, более полагаясь на ловкость и возможность перебежкой, перекатом выйти из-под огня, нырнуть в расщелину, затаиться среди камней, как скорпион, скользить, подобно ящерице, по песку среди верблюжьих колючек, которые добавленные в чай придавали ему неповторимый аромат и хорошо утоляли жажду. Совершать эти "ужимки и прыжки" в личной броне и каске весьма затруднительно, пуля калибра 7.62 из автомата Калашникова на 100 метров пробивает шейку рельса. В пехоте, идя в атаку на врага, имеет еще какой-то смысл, а в разведке особый шик, и никто не верит, что его пуля уже отлита, вставлена в патрон и в стволе. Свою пулю не слышишь, а свистящие и поднимающие маленькие фонтанчики, кувыркающиеся, впивающиеся подобно трудолюбивым пчелам в землю, это явно не твои и вызывает удивление, как это маленькое облачко, кусочек пыли, направленный в твое тело может принести беду, оборвать восприятие этого прекрасного мира; огромного, желтого, все испепеляющего, но такого прекрасного солнца; небесной лазури, похожей скорее на небо в приморских Альпах, отраженное в воде моря. Нет, этого не может быть!
   Грохот двигателей, вонь солярки и пыль, все покрывающая, солдаты внешне расслаблены, как кошка перед броском, только руки, уверенно сжимающие автоматы, и глаза всевидящие, сидят как пассажиры на лодке полукругом в сторону движения, спины открыты, но их прикрывает следующая машина. Местность хорошо изучена, где могут быть "духи" -- известно, но командир бронегруппы не учел одного -- Валера вернулся в Афган воевать, лезть в самое пекло, невзирая на необходимость, что само по себе опасно и может привести к неоправданным потерям.
   В Кабуле в штабе армии это невозможно, разве что ворваться в соседний отдел и нахамить? И тут мы совершили ошибку: позволили ему сесть на головную машину, которая направляет практически все движение. Сидеть спокойно он не мог и повел свою машину, следовательно и колонну, почти перпендикулярно к массивным отвесным скалам, куда даже горные бараны не взбираются, оплот самого крупного бандформирования. Как только машины приблизились на 500-800 метров и пошли параллельно, словно ища места, где можно взобраться, будто мы соколы и летаем, горы ощетинились огнем, причем двух или трех крупнокалиберных пулеметов ДШК, опять же советских, а значит весьма качественных. Грохот, усиленный многократно горным эхом, стоял оглушительный, пулеметные очереди чертили прямые пыльные линии как поперек движения машин, так и по ходу. Впечатления от этого действа были весьма неприятны, чувствуешь, что между твоим телом и этими мерзкими кусками свинца в медной оболочке только тоненькая ткань десантного комбинезона. Выхода два: первый -- развернуться фронтом к горам и вступить в перебранку с этими мерзавцами-пулеметчиками, засевшими высоко среди скал, практически невидимыми и могущими достать из пулеметов на расстоянии до двух километров, для наших самолетных пушек на БМП-2 это не проблема -- операторы стреляют, остальные, как зрители в партере, наблюдают и являются живыми мишенями; и второй -- утопить педаль газа до упора в пол и прочь из этого проклятого места, пока что-нибудь не произошло. Настоящие герои не боятся спасаться бегством, уходя из-под огня на скоростных агрегатах. Машины не подвели, подвески, траки, гусеницы выдержали, спасибо русским конструкторам, запас прочности заложен превосходный.
   Машины, как летающие белки, прыгали через различные препятствия, скорость по бездорожью под 60 км/час, через несколько десятков секунд пулеметчики, видя наш героизм, прекратили огонь и мы успели оторваться более чем на два километра. Остановились, машину с Валерой Радченко поставили в середину колонны, "говорящую шапку" отобрали, сказали несколько теплых слов, не скупясь на жесты и мимику. Кто-то из серьезных взрослых "пацанов" в чине капитана, самое расхожее звание у нас в отряде, выдвинулся на машине вперед и повел колонну в район поиска.
   Все обошлось, только кто-то хорошо отбил задницу о броню, набил шишку, но с машины не слетел и ее не бросил, догнать ее он бы не смог, будь даже чемпионом мира по спринту. Неприятно это все, отражается на нервной системе, влияет на аппетит. О Героизме! Штурмовать в лоб этот огромный кусок гранита, ощетинившегося пулеметами и "бурами"-винтовками с дальностью стрельбы до километра, причем владели они ими отменно, захватить эту горку, набить десяток душманов, собрать груду боеприпасов и стволов, положив при этом несколько раненых и убитых своих бойцов, цена этого "героизма" не стоит ничего. Дети этих "духов" подрастут и выйдут опять на те же горы, оружие купят вновь -- и все, "мочало, начинай сначала". Только ком озлобления и ненависти будет возрастать.
   Двигаемся дальше, поиск в этом районе результатов не приносит, к вечеру вышли на границу с Пакистаном, сами не очень сознавая. Большое ущелье глубиной метров 400, внизу бежит небольшая горная река, с той стороны довольно большой кишлак в зелени деревьев, домов на 300, как и здесь глинобитки, с земляными ровными крышами, к домам примыкают небольшие участки земли, огороженные дувалами, что-то вроде глинобитных заборов толщиной до полуметра. Расположились на краю этого ущелья, машины смотрят стволами орудий на кишлак, это явно не понравилось местному народному ополчению и с прилегающих гор на противоположной стороне ущелья невидимый, расположенный в глубине пещеры, заработал ДШК, несколько очередей хлестнули по расположению солдат, приготовившихся перекусить, попить чаю.
   Это сильно возмутило бойцов, ведь мы ни в кого не стреляли, мирно обедали и вдруг эта напасть. Сержант Черноморец, крепкий, физически развитый, прослуживший более года, подхватил АГС-17 -- автоматический гранатомет, стреляющий очередями гранат наподобие пулемета, развернул и открыл ответный огонь по пещере и близлежащим позициям. Очередь из ДШК пролегла параллельно ему метрах в 10, значит, направление выбрано правильно. Солдат, подхватив свой гранатомет, как игрушку, перебежал на новое место в камнях, чтобы сбить прицел у пулеметчика, причем делал это все с таким азартом и профессионализмом, в этом тоже было великое искусство, как в отличном соревновании. Дуэль продолжалась минут 7-10 и после одной из очередей Черноморца, ведущего огонь, постоянно меняя позицию, при этом нецензурно выражаясь в адрес "духа", пулемет замолчал.
   Конечно, можно сказать, что крупнокалиберный пулемет был уничтожен, за что полагалась какая-нибудь награда, но поди докажи это, может просто патроны кончились, и он выполнил разнарядку по стрельбе по шурави и ушел обедать. Лезть в горы на Пакистанской стороне и смотреть, разбит ли пулемет и сколько в расчете осталось живых, если остались, никто не собирался, поэтому -- просто боевой эпизод.
   Это оказалось только прелюдией. Обиженные "товарищи" из кишлака выкатили трубы минометов и начали довольно серьезно забрасывать наше расположение минами, причем работало одновременно три 82 мм -- миномета, разбросанных по кишлаку, скрытых за деревьями и за противоположными от нас стенами строений. Определить их место можно было только по кольцам поднимающегося и быстро таящего дыма при выбросе мины из ствола, а оранжевые цветки разрывов с визгом осколков нам и вовсе никогда не нравились. Хотя внешне это не производило какого-то страшного эффекта, в отличие от разрыва 150 мм -- снаряда из гаубицы или "Града", но вообще мерзко и некомфортно. Место ровное, укрытий нет, быстро перекатились под днища бронемашин, вести огонь из автоматов на такой дальности можно, но малоэффективно.
   Петров и Василий Козинцев, молодой двадцатисемилетний старший лейтенант, решили немного развлечься, заскочили в башни боевых машин, вооруженных пушками, ведущими огонь кумулятивными и осколочными снарядами, предназначенными для борьбы в основном с танками противника. Две такие машины были в нашей бронегруппе, но стрелять, выставляя прицел прямо на дом бесполезно, в лучшем случае попадешь в стену и никакого вредя ребятам из минометного расчета не принесешь, но, как говорится, голь на выдумки хитра. Хотя в наставлениях по стрельбе из орудия этого нет, решили вести стрельбу по навесной траектории, учитывая нашу высоту и кишлак, расположенный далеко внизу.
   Сев на броню башни, свесив ноги внутрь и став ногами на сиденье, Петров на глазок поднял ствол пушки вверх и направил на кольца дыма. Картина, будто какой-то любитель табака курил трубку и пускал кольца дыма в небо. Автоматика орудия работала четко и эффект превзошел все ожидания: снаряды Петрова будто притянуло к минометному расчету, разрывы легли прямо за домом, и один расчет "бросил курить", второй миномет Василий, видя эффективность, забросал тоже снарядами, после пятого выстрела миномет замолк, а третий, видя такой расклад, предпочел ретироваться.
   В каком состоянии минометы и расчеты тоже сразу не узнаешь, только потом агентурная разведка через своих осведомителей сообщит о результатах. Враги что-то озлобились, откуда-то подтянули еще пулеметы, может быть взяли взаймы у соседней банды? Перестрелка усилилась, правда, уже без минометного обстрела, так и продолжалась эта перебранка.
   Офицеры под днищем брони пили чай, операторы-наводчики вели огонь по всему, что казалось им интересным, бойцы кто постреливал, кто дремал. Заказали еще боеприпасы, прилетели два Ми-8, подвезли патроны, гранаты и воду. Так и развлекались до вечера, у нас никаких потерь, что всегда приятно и вселяет оптимизм. К вечеру плюнули на это бандитское гнездо, рассадник терроризма, поехали дальше, выставив где-то пару засадных групп, но это уже превращалось в рутину.
   Ночью любовались огоньками сигнальщиков на дальних горах и с рассветом вернулись в расположение. Валера Радченко погрустнел, наверное, из-за того, что не удалось ввязаться в какую-нибудь маленькую победоносную войнушку и улетел в Кабул в штаб армии. Что делать, если умудренные, опытные тридцатилетние капитаны, что по армейским меркам почти "старики", в атаки безоглядно не ходят, людей и себя берегут, а если бьют, то только наверняка, и потери у них -- это просто несчастный случай на производстве.
   Шесть месяцев капитан Петров уже здесь, тянет лямку, ожесточение войны нарастает прямо пропорционально боевым действиям, чувствуется по всему, что ворог силен, зол, активен, все трудней предугадывать его действия, но мы дышим одним с ним воздухом, мыслим одинаково, практически живем его жизнью, думаем как он и за него, но, правда, они дома, а мы в гостях. Продумываем каждый шаг, основной принцип -- легче не попасть в дерьмо, чем из него выбраться, выбирай кусок по силам, то есть только тот, который сможешь съесть, а не надкусить и подавиться.
   Так, товарищ "Козлевич" пропустил примерно 300 духов и десяток машин, затаившись в камнях тише мыши, рискуя трибуналом и пренебрегая "Золотой Звездой" Героя Советского Союза -- посмертно. У него было всего около 15 бойцов в "цепи", дождался, когда на него выйдет банда поменьше, человек в 70 и на пяти машинах, разгромил ее и благополучно избежал военного трибунала. Фортуна! Любил он покуролесить, выпить и пожить, а майор Володя Удовиченко, "Удав", Царствие ему Небесное, был весьма правильный, старался пунктуально выполнять приказы, наверное, несколько забывая, что это не та война, был серьезный малый, требовательный к себе и к другим. Влез куда не очень надо и нахватался пуль, хоть и душманов положили не мало. Ожесточение борьбы на границе с Пакистаном серьезно усиливалось.

***

   Капитан Петров в начале лета 1984 года был переведен на север Афганистана, где жило более спокойное население: таджики, узбеки и прочие национальности Средней Азии, хоть тоже злое, но менее воинственное, и Советская власть в афганском варианте даром им была не нужна. Он возглавил разведывательно-десантную роту отдельного разведбата в Кундузе, где был превосходный аэродром и располагались части 201 дивизии. Голое плато, без кустиков, жара под 40 градусов в тени, по периметру гарнизона обосновались артиллерийские подразделения: зарылись в землю, бани, землянки, кое у кого даже живность в виде кур и поросят, стационарные самогонные аппараты.
   Стволы орудий направлены в долину, где располагался город Кундуз и окрестности, кишлаки в зелени полей, перерытые арыками, минные поля перед позициями, все пристреляно до метра, поэтому таких безобразных случаев, как обстрелы расположения дивизии и аэродрома, не происходило. Огромный военный городок, офицерские жилые дома-модули сборно-щитового типа, штабные, столовые, отдельный медсанбат с фонтанчиками и рукотворной зеленью в виде кустов, укрытые маскировочными сетями скорее от жары, дающими скорее небольшую тень, чем маскировку от врагов. Стационарные глинобитные бани, качественно сделанные с парной и душевыми, горячая и холодная вода в достаточном количестве, инженерные службы сработали хорошо. Канализация не везде, встречались и сооружения типа "М" и "Ж" с рядами круглых дырок, и все это густо засыпалось хлоркой или известью, что мало отпугивало огромные стаи черных мух, весьма надоедливых.
   На вопрос кадровика дивизии, какую роту Петров хотел бы принять, что ему больше нравится -- разведывательно-десантная или мотострелковая :"Что лучше?" Чертыхнувшись и выругавшись про себя:"Обе хуже", -- ответил, -- "Пусть уж будет разведывательная". В пехоте при всем уважении к парням, тянущим эту тяжелую лямку, служба довольно однообразная, а в борьбе против партизан просто часто тупая, но зато весьма опасная. Вся инициатива, как правило у "духов", их формирований, а пехота играет в основном "черными". Всякую творческую инициативу губит гребаная вертикаль приказов сверху от армии до полкового начальства, действующего якобы по боевым уставам, а там ничего не написано о противопартизанской войне, что сеет смуту и задумчивость в головах наиболее ретивых командиров, желающих быстро выдвинуться и отличиться.
   Кадровик подполковник Шапокляк в разговоре с Петровым просто "забыл" сказать, что предыдущий ротный, пользовавшийся уважением солдатиков и офицеров, получил звезду Героя, был весьма активен, иногда без меры, заменился в Союз, и в роте не осталось ни одного живого офицера: кто в госпитале по ранению, кто убит, кто-то в отпуске после желтухи или брюшного тифа, а из личного состава, коего подлежало быть под сотню, в строю было около сорока человек. Потери убитыми, ранеными в госпиталях и болезными были внушительны. Но у оставшихся был высокий боевой дух, они были хорошо обучены и только вызывало сожаление, что служить многим из них оставалось 6-8 месяцев, что накладывало отпечаток. При близкой замене особенно месяца за три находилось масса способов остаться на броне, если уж не удавалось в расположении и не таскаться по горам, а их присутствие было очень необходимо. Их опыт и мастерство помогали сохранить жизни товарищей, это касалось также офицеров и прапорщиков, а может быстрее всего шло оттуда. Конечно, можно понять солдата или сержанта почти полтора года таскающегося по горам и зеленкам, переболевшего, и не один раз, гепатитом, брюшным тифом, в лучшем случае дизентерией со всеми последствиями. Зайдя в туалет "по-маленькому" присаживались по-женски на отверстия, потому что несло в две струи, а эти бойцы были очень нужны, чтобы уравновесить необстрелянную молодежь. Как сейчас говорят, конфликт интересов!
   Расклад по ротным командирам получился такой: предыдущий ротный -- Герой Союза, перед ним -- убыл в Союз по тяжелому ранению; Петров, стало быть, в этом скорбном списке третий, ну а двух Героев подряд на одной роте не даю. Ранение -- это тоже своего рода везение, а умирать вроде как не хочется, да и невеста в Москве ждет, согласилась выйти замуж. Но делать нечего, предписание в зубах, направление движения показано, идти метров триста до штаба батальона, и как говорится, покойника назад не носят -- будем стараться делать хорошо работу, выжить самому и не губить людей понапрасну.
   Возле сборно-щитового дома, в котором размещались офицеры и прапорщики батальона, встретил командира разведбата, крепко сложенного подполковника с волевыми чертами лица, белым ромбиком Академии им. Фрунзе на груди. Чтобы попасть на эту должность из разведуправления округа и пролететь вниз, минуя разведотдел армии, начальника разведки дивизии, ему пришлось, наверное" кому-то из начальников хорошо нагрубить, да еще "сметь иметь" свое мнение, что в войсках весьма не приветствуется.
   Подполковник Тихонов в физическом плане был весьма силен, обладая хорошей подготовкой, легко садился на шпагат в прыжке, всегда отстаивал свое мнение в решении боевых задач, не считаясь ни с какими авторитетами и несмотря на чьи-то лампасы и набор звезд на погонах. И как следствие, мечтой начальника политотдела дивизии полковника Шкуро было поймать комбата в промежутках между боевыми действиями и вытащить на парткомиссию. Был бы коммунист, а за что -- всегда найдется, тем более командира разведбата, практически не вылезавшего с "поля". Но подполковник прекрасно усвоил правила игры, по характеру был жизнелюб, легко сходился с людьми и прибыв с боевых, помывшись в бане, которую сам и построил для батальона, уже с вечера поступал на "лечение" в медсанбат, который примыкал непосредственно к расположению разведбата и иногда в шутку назывался "медико-разведывательным батальоном". Таким образом решалась задача не попасть в лапы начальника политотдела дивизии полковника Шкуро, умудрившегося ни одного раза не выйдя на боевые действия, ведь там стреляют, да и мина -- "итальянка" неизвестно под какой машиной сработает, нагрузить свою полную, слегка трясущуюся при ходьбе грудь, двумя орденами Красной Звезды и орденом Красного Знамени за идеологическое окормление. Подполковнику Тихонову почти за два года командования разведывательным батальоном даже медалька не упала на грудь и только вдогонку, когда его опять забрали в разведуправление Ставки, награда нашла героя и он заслуженно получил Орден Красной Звезды. Находясь в медсанбате, Тихонов продолжал руководить своим батальоном и через два-три дня при очередном выходе на боевые действия бодренько сидел на своей командирской машине, отдавая приказы: "Кобра, я -- 01, вперед!".
   Силен и страшен был аппарат политбойцов, если офицеры предпочитали идти под пули, чем в политотдел. Замполит батальона майор Валера Манукин, высокий улыбающийся парень, оптимист по жизни, удачливый, русоволосый, чем-то похожий чертами лица на Есенина, прослуживший уже полтора года, был прямой противоположностью типичных партаппаратчиков, нес и доносил слово партии бойцам методами наиболее эффективными в данной обстановке. Мог уверенно руководить боевыми действиями батальона, что и делал неоднократно, служить с ним было легко и приятно, за полтора года он хорошо освоил профессию разведчика и тактику душманов.
   Капитан Петров представился начальству в обед и уже в 17.00 получил приказ выйти с ротой на реализацию разведданных в кишлаках, расположенных в километрах 30 от базы. Боевые действия планировались на три дня, установленная "такса" была -- отобрать у врагов не менее одного ствола в сутки, причем не учитывалось, добыл ли ты автомат китайского производства или "кремневку" (кремневое ружье образца 1700-1800 годов), плюс патроны и гранаты. С этой мелочью проблем не было, учет и расход боеприпасов практически не велся, брали, сколько могли унести/увезти и по мере необходимости. Плановое хозяйство было и на войне.
   Эту операцию затеял кто-то из командования дивизии с целью проверить, достоин ли Петров командовать прославленной ротой, вырастившей Героя Советского Союза, или нет. Проблем с этим не возникло. Старшина построил роту перед расположением на линии больших палаток, в каждой из которых должен располагаться взвод. Петрова, рассчитывающего увидеть стройное, бодрое войско хотя бы из 60-70 активных штыков, ведь по штату 98, ожидало легкое разочарование: в строю находилось 42 человека, из них в "поле" могло выйти не более 30.
   Началась проверка личного состава, в графах штатной книги в основном было: медсанбат, госпиталь в Ташкенте, вакантна, это погибшие и еще не прибывшие им на замену. Из шести офицеров в строю только двое, считая Петрова, правда, все три прапорщика: старшина, зампотех и начальник парашютно-десантной службы -- были на месте, их комплект был полный по причине их стойкой нелюбви покидать расположение части, ну не нравились им почему-то боевые действия. Если старшина Кикнадзе частенько и рвался со своими бойцами на выход, то двое других органически это не переваривали, если "нужда подпирала" и приходилось взобраться на БТР, то старались на первом же блокпосту "выпасть в осадок" по любой причине, от геморроя до поломки машины, зато бизнес-навыки у них присутствовали отменные. Не существовало ничего из произведенного народом, чего бы они не могли продать, как в поговорке: "Умный наворуется, дурак навоюется".
   Командир 1 разведывательного взвода Толя Ковальчук, по прозвищу "Малыш", молодой старший лейтенант, невысокого роста, умный, грамотный, энергичный, бесстрашный, родом из Белоруссии, славной своими партизанскими традициями, что явно отложилось в генах, воевал умело, отважно и, что самое главное, умно и без лишнего риска. Заместитель у него был под стать командиру, белорус сержант Онищенко, невысокий, среднего сложения с типичным белорусским говором, из сельской местности, стало быть, мастер на все руки. Такие, как он, заменяли в бою троих, несмотря на небогатырскую внешность, был вынослив, как мул, мог нести на себе килограммов по 40 различного груза, быстро двигаться по горам, как будто вырос в них.
   Несмотря на половинную численность из 42 человек, 8 были с высшим образованием, открутиться ("откосить") в те года было делом нелегким. Со временем люди возвращались в строй из госпиталей после ранений или гепатита, но болезни, к сожалению, накладывали отпечаток, и двигаться им по горам да еще нагруженными боеприпасами, оружием было тяжеловато. Каски и бронежилеты категорически не воспринимались, офицеры смотрели на это сквозь пальцы. Военная форма с сапогами после строевого смотра сбрасывалась, надевались различные куртки, кроссовки, а уж звездочки на погонах и другие знаки различия игнорировались полностью. Когда все покрыты слоем пыли в палец толщиной -"афганским загаром", то определить, кто есть кто практически было невозможно. Расположение командира можно было определить по небольшой группе, шарахавшейся возле человека с радиостанцией -- большим ящиком за спиной, поэтому старый опытный взводный, а тем паче ротный командир без особой надобности не приближались близко к радисту, несмотря на то, что он и пытался всячески замаскировать торчащую антенну. Радиостанцию старались беречь, лишний раз не включать, а об аккумуляторах, в том числе запасных, заботились, как о малых детях.

***

   Маленькая локальная операция -- найти, поймать и уничтожить местную небольшую банду практически никаких затруднений не составила: по дороге сбросили с брони группу Толи Ковальчука в наступающих сумерках с задачей выйти и перекрыть тропы отхода душманов из кишлака. Броня заехала в "договорной" кишлак, где пили чай до рассвета, а поутру загромыхали броней к цели нашего визита, шум двигателей слышен в горах на десятки километров: узбек, таджик просыпается, хватает ружье и убегает, Толя отнимает ружья и прочее -- всех-то дел. Доклад в штаб, что -- уничтожили, что -- захватили, план трех дней выполнили досрочно, все рады. Петров способен и может командовать прославленным подразделением, командир дивизии подписывает приказ. Элементарные, простые вещи, возвращаемся на базу.
   Петрову показывают комнату, где он будет жить в промежутках между выходами на боевые действия. Уютная комната на двух человек, кондиционер, маленькая отгороженная кухонька-гардероб. Все помещение выстлано и завешено афганскими коврами темно-бордовой расцветки, две кровати у противоположных стен заправлены красивыми цветастыми одеялами и покрывалами, на стенах бра, окна с занавесями и шторами, возле окна стол, покрытый зеленой скатертью, а может и флагом какой-то бандочки. Хорошая посуда, стаканы, фужеры, столовые приборы. Быт предшественники ценили, сомневаюсь, что все это было получено на тыловом складе. Интерьеру комнаты могли позавидовать многие старшие офицеры-начальники, но они, как правило, тактично проходили мимо, были у офицеров разведбата свои маленькие привилегии. Только один раз за год службы, генерал армии Варенников решил пройтись по офицерским комнатам, палатки солдат -- это всегда пожалуйста, но Петров с замполитом роты ему не стали открывать, несмотря на то, что это был заслуженный генерал и закончил Вторую Мировую войну командиром батареи.
   Просто с вечера, вернувшись с боевых, захватили у товарищей артиллеристов чистейшего самогона, изготовленного из 4-5 мешков привезенного нами сахара. Самогон высочайшего качества гнал старшина, прапорщик-хохол, великолепно. Очищал горохом и по нашему требованию доводил зелье до 50 с небольшим градусов, меньше -- плохо и больше 60 -- нехорошо. Купили в лавке Военторга копченой осетрины, которой в Союзе Ваньке-взводному и другой мелкой категории офицеров и понюхать не дадут, открыли банку концентрата яблочного сока, который несмотря на непритязательную этикетку был очень качественный. Разведешь водой -- и готовый яблочный сок без консервантов, при добавлении небольшого количества его в трехлитровую банку самогона получался очень интересный продукт, который не шел ни в какое сравнение с "Black Label", поэтому открывать дверь человеку, пришедшему без приглашения, как-то не с руки.
   И вообще, "Лесковские" странники с большими погонами производили впечатление инопланетян, парящих в своем особом мире, причем никому ненужном; есть взводный, ротный, комбат, которые купаются, как воробьи в пыли, все это сопровождается шумом, стрельбой, часто кровью, и ты знаешь свою работу, потому что хорошие знания и умения -- это жизнь и наоборот. Можно понять командование дивизии с ее оперативным отделом и прочими службами: они передают распоряжения, не отвечая ни за что конкретное, но эти "странники", часто не находящие в себе силы даже согнать тоску и уныние с лица, никому из боевого люда были не нужны.
   Возвращение с боевых действий представляло собой уникальную картину: сидя на крыше какого-то глинобитного дома "высокое" ротное командование доставало грецкие орехи из рядом расположенного большого мешка, уперев ствол автомата Калашникова в землю между ног, но аккуратно, чтобы в него не набилась земля, орудуя отстегнутым прикладом, как универсальной машинкой для колки орехов, помещая их в место соединения с корпусом автомата и раскалывало их.
   Петров наблюдает возвращение роты из кишлака: они стекаются, как муравьи по узким улочкам, впрочем, "муравьи" нагружены частенько мешками с сахаром, орехами, овощами и фруктами по сезону, кто-то пинками гонит несколько баранов: это "спецзаказ" на какой-нибудь юбилей или праздник -- селение пустое, да и артиллерия хорошо поработала по нему, так что жалеть некого и нечего.
   Правда, не всегда бывает так безмятежно и благостно, ощутимая убыль офицеров и солдат в роте была обусловлена тем, что весной до прихода Петрова рота попала в засаду в районе кишлака Бану, куда ее направили, чтобы проверить, попали летчики бомбами в кишлак или нет. Возвращаясь, попали в засаду: устали, расслабились, пошли низом под горкой, "авось" духи не заняли высоту, а карабкаться в гору и тащиться с гребня на гребень тяжело и нудно, может и пронесет. Не пронесло: 13 убитых и 18 раненых, наступают быстрые в горах сумерки и черная ночь, подсвеченная только звездами, чего явно не хватает для посадки вертолетов и эвакуации убитых и раненых.
   В Кандагаре, когда работал спецназ, это было невозможно, вертолеты летали и садились в любое время суток и при любой погоде, а иначе и быть не могло, каждого летчика мы знали в лицо, и они шли на все, несмотря ни на какие инструкции. Здесь, в Кундузе, в полной мере проявлялась разобщенность летчиков и пехоты, нужен был кто-то очень звездный и лампасный, чтобы сдвинуть этот камень, а до него и не достучишься: слишком много промежуточных ступеней. А вообще попасть в засаду для разведбата -- это нонсенс, он и сам предназначен для этого вида боевого искусства, а влипал его, Петрова, батальон в это дерьмо часто, регулярно и по-крупному.
   Первый раз -- в 1980 году в районе кишлака Шаеста, где вздумалось командованию дивизии, чтобы быстрее выдвинуться на помощь мотострелковому батальону, попавшему в беду, проложить маршрут по дну ущелья и, конечно, попали в засаду, как результат около 50 погибших и столько же раненых. Все, кто вошел в ущелье, из него живыми не вышли. Тупость командования не знала предела, а так как командиры менялись раз в два года, если выживали, то вновь прибывшие по замене наступали на те же грабли. Думать, анализировать обстановку они, как правило, не умели и слепо исполняли приказы. Читать внимательно карту, управлять самостоятельно поддерживающей артиллерией не умели, а уж для взаимодействия с вертолетами было и нечем, радиостанции не выдавались, правда, были оранжевые дымы для обозначения себя, чтобы не накрыли по ошибке.
   Зато гонора, самомнения, умения преданно, по-собачьи, заглядывать в глаза начальству было предостаточно. Желание выслужиться, безропотно выполнить любую дурость начальства -эта система, хочешь отличиться -- ну, прыгни самостоятельно на пулемет, а бывает для самоубийства достаточно просто встать во весь рост при обстреле, но перечить начальству -- это для многих гораздо страшнее. За ними политотдел, парткомиссия и возможность лишиться каких-то призрачных благ в виде должностей, имеющихся или предполагаемых в будущем, ведь пока в действующей системе службы вскарабкаешься на одну ступеньку -- поседеешь, это, конечно, не относится к "инвалидам" -- "Сам здесь, а рука в Москве где-то в большом штабе на звездно-лампасной должности".
   Иногда попадались и высококвалифицированные командиры, которые предполагали в нижестоящих офицерах ум, способность на месте принимать решения, меняя их на противоположные предыдущему плану, не стремящиеся тащиться прямо в лоб на крутизну горы, увенчанную снайперами духов и пулеметов. Обойти, зайти с бока, с тыла, выйти на господствующую высоту не понеся при этом потерь, то для этого вся властная вертикаль должна получить и одобрить информацию снизу от какого-то Ваньки-взводного или ротного, что практически одно и то же.
   Карабкается в гору рота: много, если 30-35 человек, 40 -- это уже нежданное счастье, радость для ротного. Если 100 человек -- командир батальона плачет от умиления, а если 200 бойцов, то считается, что воюет целый мотострелковый полк и так обозначается на карте. Руководит этой операцией самый верхний командир -- это, как правило, дивизионный или армейский начальник, он может и принять информацию ротного, затем это оформляется на карте в виде синих или красных "мохнатых яиц" со значками и стрелочками, потом отдается новый приказ в роты, а там уже вечер-ночь и все изменилось -- это же не немецко-фашистский опорный пункт, который зарылся насмерть в землю, как правило, товарищи-бандиты с покровом ночи уходят, чтобы напакостить в другом месте.
   Штурмовать безумно отвесные скалистые горы -- занятие малоприятное, да и бестолковое, не предназначены мотострелковые батальоны с танками и артиллерией воевать с бандформированиями в горах. Захватишь ты какую-то высоту, уничтожив сколько-то душманов, потеряв при этом своих бойцов. А дальше? Спуск с гор, а "духи" возвращаются, но наверх идет доклад: установили народную власть в таких-то кишлаках, за что ордена и благодарности в случае успеха, т.е. минимальных потерь или поиск-назначение крайнего "стрелочника", ответственного за потери. Тупость беспросветная, скрашиваемая русской ленью и разгильдяйством, "получив приказ, не торопись его выполнять, ибо он вскоре будет отменен" -- армейская мудрость.
   Обычно план операции по изгнанию "духов" с насиженных мест и установлению народной власти разрабатывает оперативный отдел дивизии, офицеры, прибывшие из таких же отделов в Союзе и набившие руку на разрисовке карты различными кружками и стрелками. Что они знают о тактике мятежников? Мало, а задачу на операцию выполнять надо. Что делать? Берутся из секретной части старые подшивки карт с планами боевых действий в этом районе, наносятся на новые карты с другими цифрами, новые значки -- и все готово, ведь предшественники не были дураками, что-то думали, составляя планы. "Утверждаю", подпись -- и роты, батальоны идут вперед, а так как офицеров оперативного отдела сменилось минимум три поколения, то старые ротные офицеры за год-полтора шарахались по одним и тем же кишлакам, долинам среди ущелий, горам и скалам, как по родной тамбовской или рязанской земле, не скажу по Арбату: многие и Москвы-то не видели.
   Все в этих играх отработано до мелочей: "мы идем -- они уходят, мы уходим -- они приходят", конечно, бывают и накладки, как без этого, меняются командиры и у нас, и у них, кому-то хочется большего, возникают перестрелки. В целом, ярой непреодолимой ненависти афганцы к шурави в провинции Кундуз не испытывали, правда, никому не понравится, что чужаки, придя в твой дом, будут устанавливать свой порядок, не очень считаясь с их верой и обычаями, а религия шурави -- "пролетарский интернационализм" им была и вовсе не близка. Встречались, конечно, и злые обитатели кишлаков, "отморозки", желающие повоевать в селениях, но в результате разрушались их дома, и часто кишлаки становились непригодными для жилья.
   Опытный взгляд разведчика по мельчайшим деталям улавливал "настроение улицы". Если обыденный ритм жизни изменялся: не едут "барбухайки", закрыты лавки, отсутствие праздных жителей, снующих по своим делам, в полях не видно ни одного дехканина, хотя бы имитирующего работу по благоустройству арыков, а уж когда женщины, дети, старики пестрой толпой покидают селения, лежащие перед двигающейся боевой колонной войск, -- это знак беды, жди неприятностей. Или в кишлаке пришлая банда, или местные бойцы "самообороны", находящиеся в конфликте с местной "народной" властью, не смогли вовремя смыться -- и встреча с соотечественниками, одетыми в серую форму и "ХАДом", местными чекистами, им ни к чему, а если еще ко всему прочему есть и грешки за душой, то в их гражданской войне остается один выход -- сражаться за свою жизнь, пощады от соотечественников ждать не приходится.
   "Сардары", т.е. местные крестьяне переодетые в военную форму и с автоматами, не представляли какой-то интерес как военная сила, они практически не воевали, использовались как массовка, вольница, двигающаяся слегка организованной толпой, любящая пограбить, прекрасно знающая, куда можно идти, а где могут и подстрелить и при любом мало-мальски огневом контакте, исчезающая, пропадающая, как вода в жаркой пустыне, разлитая на землю. Вот она была -- и вот ее уже нет, причем как и не было, растворялась без следа, потерь у них что-то не припомню, уж если только зажали в каком-то в месте, откуда невозможно убежать -- препятствуют шурави и какие-то особо рьяные командиры.
   Их высокое начальство Петрову за два года довелось увидеть только однажды, случайно сопровождая какого-то нашего высокого чина в ранге советника в их городок, что-то наподобие коттеджного поселка на окраине Кундуза. Поселок утопал в зелени, бежала вода в арыках, и, несмотря на то, что здесь проживало высокое афганское начальство -- толстое, лоснящееся, холеное, в огромных фуражках с красным околышком, с какими-то золотыми значками и погремушками, охраны этого поселения практически не было, что резко контрастировало с расположениями наших войск, ощетинившимися по периметру окопами, артиллерией, минно-взрывными ограждениями, ежеминутно вглядывающимися в даль часовыми, скрытыми дозорами. Тем толстым ребятам в "пиночетовских" фуражках было глубоко наплевать на своих сардаров, жизнь на Востоке мало ценится, бывает, что и своя, а не только чужая.
   Жизнь дехкан весьма трудна, удовольствий не предвидится и, наверное, единственная радость попасть к Аллаху, который удовлетворит его великие надежды, пошлет блюдо плова и пиалу чая. Несмотря на облака пыли, отсутствие воды, в жилищах у них чисто, сами аккуратно одеты, умыты, не приходилось встречать грязных, чумазых, неряшливо одетых, в рваной одежде. До сих пор вызывает удивление их умение следить за собой, будь то в горах или в кишлаках, это достойно уважения, ведь электричества практически не было, что резко контрастировало с нашим войском после трех-пяти дней боевых действий, даже войско батьки Махно смотрелось, как президентская гвардия.
   Существовало поверье -- не бриться в дни боевых действий, даже если выпадала возможность, командование серчало и шутило: "брить вас тяжело будет в морге", но смотрело сквозь пальцы. Приятно, если это слово уместно, было работать с небольшими группами ХАДовцев, эти ребята искренне поверили в свою народную власть, воевали ответственно, беззаветно, верили, что их не бросят, но тут пришел "Горби" -- и все пошло прахом, оставаться там они не могли. С одной стороны, толстячки в больших фуражках со своими интересами, с другой -- душманы, с которыми они воевали: участь их была незавидная и их судьбу искренне жаль. Только часть перебралась в Союз, а здесь уже рынок и другая страна, и нет дела до каких-то офицеров-афганцев с маленькими звездами. Жаль. Искренне жаль: они поверили в наши идеалы.

***

   Командир дивизии генерал Шаповалов, сухощавый, подтянутый генерал, все вроде бы делал правильно, руководствовался уставами и наставлениями, да только это была несколько другая война, которой не учат в академиях, на живое творчество он был не способен, да и слава Богу. Был плоть от плоти военной системы, иной раз становилось как-то жалко и обидно за него.
   Батальоны растянулись по хребтам, окаймляющим долину, причем точность координат, занимаемых дивизией, часто была весьма условна, да и дивизия -- это одно только гордое название, примерно как в Гражданскую войну 1919 года. Если вычесть всех связистов, артиллеристов, тыловиков, штабных, воинов, оставшихся на броне, то по горам выходило шастать не более 500-700 активных штыков, хотя по плану на войну "призывалось" две-три тысячи с авиацией и медсанбатом.
   И вот чумазая от пота и пыли разведрота весь день карабкалась по склонам и к вечеру расположилась на высотах, заняв боевые позиции, наблюдая за жизнью в большом, зеленом, богатом кишлаке. В середине пробегала довольно большая речка, а где вода -- там все оживает. В приближающейся ночи готовят ужин из чего Бог послал, а роте Петрова Он послал молодого молочного теленка. Слева по ходу движения от долины с кишлаками находился небольшой кишлак из десятка домов, непонятно зачем этот род отселили из долины, по какой-то причине над ним хорошо поработала артиллерия, и она была весьма эффективна со своими 152-миллиметровыми гаубицами и снарядами под три пуда, да и авиация отработала. Наверное, агенты сообщили о сходке вождей, и, как результат, молодой теленок трех месяцев от роду был ранен. Дагестанец сержант Магомедов, человек с высшим педагогическим образованием, облегчил страдания, перерезав ему горло, хотя ранен он был в ногу, взвалив на плечи, под прикрытием разведгруппы втащил на гору. Это единственное, что было в кишлаке, от которого остались только руины.
   Удравшие моджахеды оставили после себя на гребне горы неплохие укрытия, что-то наподобие блиндажей. Горы и эти окрестности были хорошо знакомы: дивизия приходила сюда каждые полгода, штабные делали умные лица, надували щеки от значительности поставленных задач, гордости от управления такой могучей силой и желания пострелять. Когда работает вся артиллерийская мощь батарей -- впечатляет, а если еще наблюдаешь разрывы -- куда там до первомайских салютов!
   В общем, все как всегда: заняв высоты, расположились неспешно, давая, наверное, возможность всем недругам уйти в глубь ущелья, ведем наблюдение, ожидая продвижение пехотного батальона по противоположному склону; они идут гораздо медленнее: навьючены сильнее, харчи на три-четыре дня, бронежилеты, каски, минометы с минами, просто поднять все это в горы -- уже подвиг.
   Ладно, прибыли, сели перекурить немного за склоном, вдруг какой-то дурак захочет выстрелить из кишлака, а если он к тому же и снайпер -- к чему играть с судьбой? Скучно все это, а молодой активный, или, как сейчас говорят, креативный, замполит роты Коля Могутов, энергия так и била из него ключом, сел на бруствер и начал целиться из автомата в сторону "зеленки" и богатых домов в окружении садов за высокими заборами. Старшие товарищи говорят ему:
   --?Коля, не надо так делать, посиди, покури, попей водички.
   --?Нет, -- говорит, -- мне интересно посмотреть, я ведь не стреляю.
   Но ребята внизу не поняли добрых намерений: раз направляешь ружье, целишься, то можешь и выстрелить, они же не знали, что замполиту просто интересно, и дали пару очередей. Коля скатился в окоп несколько расстроенный, да и мы все были неприятно поражены: "Хотите войны -- вы ее получите. Вы первые начали -- мы вас не трогали". Обидно всегда за себя в таких случаях.
   Разведбатальоном управлял замполит Валера Манукин, прекрасный толковый офицер, не балабол политработник, за что частенько и получал от своих братьев по разуму за недостаточную политработу, ну что поделаешь, больше он любил живое дело. Валера с радостью дал нам частоту радиостанции и позывные гаубичного дивизиона 152-мм орудий. На связи оказался веселый скучающий капитан и на предложение поработать с разведротой радостно согласился, такой прямой контакт, минуя всяких посредников, весьма эффективен. Быстренько определились по карте, где мы и где он со своими пушками, как будем производить корректировку огня, причем от "тысячных" и прочих артиллерийских премудростей решительно отказались, артиллерист и не настаивал, будем в метрах вправо-влево, дальше-ближе, но изюминка здесь в том, что надо точно знать, где батарея, иначе "ближе-дальше" может прилететь к тебе, а это 40 килограмм разрушительной силы.
   Начали работать: артиллерийский капитан кинул дымовой снаряд, чтоб определиться, Петров, испытывая классовую ненависть к буржуям, да и к зажиточным гражданам с достатком выше среднего, выбрал три рядом расположенных дома с большими подворьями, утопающими в зелени садов, возле них бродили несколько коров, лениво жуя зеленые ветки кустарников. А вообще загадка, чем они их кормили, сенокосов в нашем понимании не наблюдалось.
   Дальше дело техники, корректировка и работа расчетов гаубиц. Кишлак располагался метрах в 250-300 ниже гребня высоты, и после слов артиллериста "Очередь!" глина от строений летела выше наших голов и закрывала солнце, горячие дымящиеся осколки прилетали и к нам. Хоть на излете, но все равно не приятно, приходилось вжиматься в землю, подобно ящерице, распластываться в ее углублениях и складках. Это у нас. Что было внизу, трудно и представить, в радиусе 100 метров лопались барабанные перепонки, домов не стало. Работ по их восстановлению хватит минимум на полгода, как раз к зиме управятся, материала, глины, хоть отбавляй, а кизяка для скрепления тоже наберут, плюс ко всему пехота, пойдя низом по кишлаку, получит "свежатинку" и сардары что-нибудь прихватят из того, что осталось.
   Больше снизу не стреляли. Передали капитану-артиллеристу, что уничтожили один пулемет и пятерых душманов, он был очень рад, кричал -- "Два пулемета?" "Нет: один подтвердился". Через неделю встретились внизу, обнялись, как братья.
   Дело к ночи, удалось подтянуть в гору две БМП, жизнь налаживалась, поужинали, выставили охранение и прилегли отдохнуть до утра, оно вряд ли принесет что-то радостное -- опять раскаленное солнце, пыль, пот, но это и включает один месяц за три и три оклада. Стало быть, день прожил, а в календаре жизни три тебе отметили, хотя не понятно, добавили или вычеркнули из твоего жизненного срока на этом свете.
   Все радиостанции умолкают, их просто выключают, берегут батареи и общаться попусту с командованием, получать какие-то вводные нет желания, всегда можно сослаться на непроходимость сигнала, звено до батальона это прекрасно знает и не напрягается. У маховика войны своя скорость, все включится вмиг при вспышке стрельбы, да не просто скучной, а тревожной, могут и очередь из орудия БМП-2 дать вверх в небо, чтобы народ включил связь и поинтересовался, в чем дело и кому не спится, но это все спокойствие боевой, взведенной пружины, берегущей силы, не желающей тратить их понапрасну.
   Начальник разведки дивизии майор Кузьмин подсчитал, что в журнале боевых действий разведбата, боевыевыходы составили 300 дней, а в году, если память не изменяет, 365 дней. У него была возможность подсчитать, а в роте этот учет не велся, прожил день, поспал, поел, живой, не ранен, не контужен -- что еще нужно для полного счастья. Но это внизу, а верхний начальник и штабные хотят поговорить, узнать и в штаб армии нужно что-то донести, а те и выше, и дальше, вплоть до Москвы, а управы на этих "нижних" нет, ушли и не доберешься до них, грозить бесполезно, люди могут получить пулю в любую минуту -- и что твой крик?
   Был у капитана Петрова "мальчонка один", это в песне, а в реальности -- замечательный разведчик, крестьянский сын -- сержант Боря Кутищев, плоть и кровь народа, родом из Тамбовской глубинки, села, которого и на карте не найдешь. Немногословен, физически крепок, по-деревенски сметлив и разумен, на таких и земля держится. За полтора года он вполне освоился в Афганистане, жара не лишила его аппетита, щеки торчали из-за ушей, что, впрочем, характеризовало всю группу управления роты. На строевых смотрах, посвященных выходу на задание, начальник штаба дивизии с завистью и нескрываемым восхищением смотрел на этих бойцов: матерые, мордатые, признающие власть только своего ротного. Сержант Юра Хомяков в горах не давал Петрову шага первым ступить, всегда впереди, прикрывая от различных напастей, к сожалению, после гепатита и тифа ему было трудновато носиться по горам.
   Попасть в группу управления роты -- это была своего рода награда, надо было как минимум прослужить в Афгане год, выжить, заматереть. Боря обратил на себя внимание тем, что на каких-то боевых действиях на коротком привале сломал длинную ветку, достал нитку, приладил камышинку в виде поплавка, под огнем зажигалки согнул иголку и на эту импровизированную удочку надергал рыбы из какой-то лужи, быстро сварил уху и все это молча без лишних слов. Такой сержант не только двух генералов способен прокормить и он был переведен в группу управления и "награжден" радиостанцией. К этому делу он подошел рассудительно, всегда имел не менее двух аккумуляторов в запасе, мог "проесть темечко" начальнику связи батальона, но связь была у него всегда, но не всегда он баловал вышестоящее командование беседой, только по необходимости и только нашей. Немногословная речь его струилась с затуханием, как ручеек в степи в середине лета.
   После ужина Кутищева посадили в башню оператора БМП и сказали: "Боря, держи связь, управляй", а остальной народ разместился в легком духовском блиндаже-землянке. С первыми робкими лучами восхода солнца все главные действующие лица вышли из укрытия, радостно улыбались новому дню: молодость, она ожидает только радости, новых ощущений, энергия жизни бьет через край. Офицеры подшучивают беззлобно друг над другом. Из башни бронемашины появляется голова Бори в "говорящей шапке", сдвинутой на затылок, причем голова явно недовольна и, не стесняясь особо в выражениях, но явно сдерживаясь от всего их разнообразия, заявляет: "Товарищ капитан, да я зае...ся всю ночь поддерживать беседу с "001"(а это позывной командира дивизии, немало говоря). Он всех вызывает, а никто не откликается, а я ответил, у меня же аккумуляторы в БМП мощные, я их не берег, и всю ночь он приставал ко мне с глупыми вопросами, кто и где находится, какие подразделения других батальонов рядом и напротив, мол, вся разведрота в поиске и соблюдает режим радиомолчания, а, вообще, он мне страшно надоел, поспать не дал, сам-то может днем отоспится, а мне шарахаться по горам, и что ему ночью не спится". Комдиву тоже надо докладывать что-то в штаб армии, а с ним никто говорить не хочет, правда, батальонный радист тоже время от времени вступал в дискуссию.
   Авторитетов в штабе дивизии у Бори не было и Петров боялся, что сержант мог и послать куда подальше человека, который мешал ему дремать и беспокоил ерундой без всякой надобности, ведь ему днем идти дальше в горы. Но нет, все обошлось, и мы даже отличились -- одни из тех, у кого была связь и нами в принципе можно было управлять, но это теоретически. Сдвинуть эту махину могло только что-то экстраординарное, на что могли среагировать матерые капитаны, возглавляющие роты и батальоны, майор во главе батальона скорее исключение.
   Рота к предыдущему вечеру захватила три близлежащие вершины и села на них, что соответствовало задаче пехотного батальона следующего дня, а что не взять, когда не стреляют. Соответственно, план отцов-командиров выполняем и даже перевыполняем, главное, чтобы врагов не оказалось выше и рядом. Комдив Шаповалов обрадовался такому быстрому продвижению, а если бы еще и не спали ночью, куда бы вышли? Но нарушать планы офицеров-операторов штаба, каждый из которых в отдельности был весьма приятен в общении, грамотен, но система... Но разве может кто-то из взводных, ротных судить? Если ты такой умный, почему не генерал или даже не полковник?
   Двое суток никакого результата в дивизии нет, ни одного ствола. Продолжаем сидеть на горе -- обидно за начальство. Посоветовались с замполитом роты: "Давай отдадим свое "заначенное" оружие -- пару автоматических винтовок для общего блага". Коля согласился.
   --?Кобра 01, я Кобра 03, захватили две единицы оружия.
   --?Наверное, пара кремневок? -- ответил Валера Манукин со скепсисом, прекрасно зная порядок и обычаи.
   --?Нет, автоматическое.
   --?001, захвачено две единицы автоматического оружия, -- радостно начал сообщать Валера.
   Мы с Колей переглянулись: "Надо отдать в придачу и пистолеты. Давай и у Толяна первого взводного отберем трофейный автомат". Очень уж начальство в дивизии обрадовалось -- какая-то движуха пошла. Оружие мы подобрали, когда и теленка внизу прирезали.
   Потянулся через расположившиеся на высотах группы бойцов-разведчиков пехотный батальон, название громкое, а активных штыков 80-100 человек, грязные, замызганные, покрытые слоем пыли, в касках и бронежилетах, навьюченные, как мулы, и глядящие также тоскливо. Едва перекусив холодной перловой кашей с тушенкой из жестяных банок, рисовая и гречневая была, конечно тоже, но реже. Разница: разведка почти всегда имела возможность провести поиск и как минимум, пара куриц и фрукты-овощи были, поэтому вопросы питания остро никогда не стояли. Будет ночь -- будет и ужин с завтраком, ну, а обед -- не будем же мы сидеть на горе сутки? Командованию скучно без нас, ну и что с того, что есть приказ еще Иосифа Виссарионовича о запрете затыкания дыр и использованию разведподразделений не по назначению. Где теперь тот Сталин? -- даже не в Мавзолее, поэтому постараться засунуть их в самое дерьмо -- первое дело, авось вывернутся. Да, вывернутся, но только не при тупом командире -"отличнике боевой и политической подготовки", слепо следующим приказу и боящимся как бы чего не вышло, избегающим риска. А уж следовать штабным красным и синим стрелкам, Боже, упаси. Понятно, что штабные писари хорошо рисуют, но вряд ли знают, что едва заметная черточка перпендикулярно высоте может означать почти непроходимое препятствие, лощину с обрывами, склонами -- и что же, прервать красивый полет карандаша? Перетопчутся.
   Пехота поползла вверх по краю ущелья и уперлась в Т-образный перекресток, внизу красиво: зелень, река, а с противоположного склона на скале бьет пулемет ДШК, норовит слизать языком фонтанчиков живые фигурки, и к скале той не подобраться -- отвесна, несколько пещер, артиллерию и бронемашины сюда не подтянешь. Выручают боевые вертолеты, эти парни в алюминиевых коробках с винтами над головой бесстрашно-азартны, идут на пулемет, поливая всем своим вооружением, метрах за 200 от скалы отваливают вбок, а следом другой. Точно также ходили их отцы в лобовую атаку, это еще от злости и мастерства, а если бы еще и идея?
   Батальон пехоты закрепился на гребне, а у нас задача -- спуститься вниз и прочесать левый отрог ущелья. Отвесная скала, метров 500 глубина ущелья, кажется, без специального снаряжения, веревок, крючьев, альпенштоков спуститься невозможно. Съехать на попе, как суворовские чудо-богатыри в Альпах, тоже не удастся -- нет снега и крутизна склона, кажется, только можно слететь, расправив крылья. Но нет, первый взводный Толя Ковальчук и его сержант Онищенко находят какую-то козью тропу и цепляясь за трещины и кусты в скалах, спускаются вниз. За ними и остальные, вниз не глядим, очень высоко и страшно. Быстро пересекаем ущелье, другая сторона холмистая, более пологая, предпочитаем идти по другому гребню, чем изображать из себя живые мишени в тире. Вскарабкались на холмы, рядом начинают расцветать большие зловещие оранжево-черные букеты со звуком рвущегося холста, мины рвутся слева в стороне, вот справа появляется фонтан, вроде бы не страшно, но это пока. Сейчас ребята-духи внесут корректировку и дальше начнут засыпать очередями мин со скоростью, зависящей только от ловкости рук, ну, а мы надеемся только на скорость ног, ничем воздействовать на минометчиков мы не можем. Ноги не подвели: рывок был стайерский, время, конечно, не засекали, но что-то близкое к рекорду благодаря отсутствию бронежилетов и касок. Благополучно вышли из-под огня.
   Приближаемся к строениям кишлака, несколько домов отстоят от остальной части, небольшой родник, зелень деревьев и дробь автоматных очередей, но не много, бьют два-три автомата, это уже не страшно, сыпят очередями, вероятность поражения небольшая. Гораздо неприятнее одиночные выстрелы из винтовок, это очень плохо: обычно два выстрела -- и цель поражена. Работа группы приостанавливается: перевязка, эвакуация, минимум четыре бойца отвлекаются на переноску, подготовка и выбор площадки для "вертушки", обозначение -- тьма мороки. Опять перебежками, используя складки местности, -- и мы в кишлаке. Это был только небольшой заслон, основные силы банды ушли, а три бородача задержались, причем навсегда.
   Говорить, что делать, никому не надо, люди работают, как автоматы, местных жителей не осталось, все ушли в соседние ущелья, а тянутся они по всему Афгану, не будешь же их гонять по всей стране. Обнаружили большой склад оружия, в том числе автоматы ППШ, с которым воевали в Великую Отечественную наши деды и отцы, с круглыми магазинами, винтовки, включая современные и "кремневые" столетние, место коим в музеях. Как правило, сообщаем о трех четвертях захваченного оружия и боеприпасах, а оставшуюся четверть утаиваешь, не в каждый выход бывает результат, а план требуют всегда. Где его возьмешь -- родишь? Эти "душки" совсем оборзели: бросают оружие, боеприпасы, мины, гранаты, а что-то более -- менее ценное: продукты, баранов, ковры, горные ботинки, спальники пуховые -- утаскивают, не жалея сил. Ну, а уж захватить кассира с кассой -- это предел мечтаний любого нормального разведчика, учитывая дороговизну водки. "Стингеры", французские медикаменты в полевых госпиталях, какие-то "узкоглазые" инструкторы -- да, было, а кассиров, даже не приходилось слышать, разве только в солдатских сказках, передаваемых из призыва в призыв.
   Привал, свою задачу выполнили быстро, с опережением графика, есть возможность передохнуть, чему в немалой степени способствует свобода действий разведбата, конечно, относительная. В ожидании обеда лениво растянувшись на восточных коврах, обложившись высокими подушками, продолжаем с замполитом прерванный ранее разговор, напоминающий по форме черный армейский юмор, легко подкалывая друг друга.
   --?Коля, и что же ты так ловко вывернулся из-под мины? Она еще только вылетела из ствола, а ты уже удрал черте-куда, и как, позволь спросить тебя, духи будут отчитываться за израсходованные мины? А вот если бы тебя грохнули, я напросился бы сопровождать твой ящик, напился и спел бы на твоих поминках.
   --?Нет, командир, лучше уж я! У меня и голос лучше и стихов я много знаю, все же не забывай, я политработник. А ты, старый капитан, не бережешь здоровье, так рванул из-под обстрела, что обогнал трех молодых солдат, а тебе уже за тридцать лет, можешь так и сердце посадить! И давай-ка лучше выпьем коньячка за твой день рождения,-сказал замполит, доставая фляжку.
   И правда, я совсем забыл -- сегодня мне исполнился тридцать один год, но это же не сорок один, для армейского капитана это не возраст.
   Командир батальона, подполковник Тихонов не баловал командование дивизии своим присутствием, он располагал свой командный пункт метрах в 500 от штаба дивизии, верил в людей и хорошо знал своих ротных. Всячески оберегал их от лихого глаза рьяных дивизионных начальников, поддерживал решения, не навязывал дурь. И, если Петров сообщил, что необходимо оказать помощь местному населению, дать горсть таблеток, значит, войско устало, выдохлось, хочет покушать, отдохнуть и гнать его куда-то бесполезно: оно найдет тысячу и один способ выполнять приказ при этом никуда не двигаясь и даже не гася костра с подвешенными кипящими котлами, причем в котел на два ведра укладывался десяток курочек, очищенных и выпотрошенных.
   Взводные брали с собой пистолеты с устройством для бесшумной, беспламенной стрельбы, поэтому казнь кур и уток производилась без привлечения ненужного внимания и шума. Кружка крепко заваренного бульона придавала силы бойцу минимум на сутки, да и вторые он мог тянуть, обходясь хлебом и луком, с тушенкой тоже никогда проблем не было. Конечно же, угощали и хозяина дома, тем более, что куры и живность были не его, а соседские или даже из другого селения. Местные чекисты-ХАДовцы были рядом и социальная справедливость присутствовала всегда, ведь солдаты трудились не щадя живота своего в прямом смысле, проливали кровь, глохли от контузий, поэтому и принимали этот скромный вклад населения в виде чая, плова в общую победу над мировой буржуазией без излишней щепетильности. Правда, в Союзе буржуазия поднимала голову и в конце концов победила, а причем здесь Красная Армия? Сказали бы и в Союзе порешали бы, но нужен приказ, воля и уверенность в своей правоте. Подполковник Тихонов был весьма компетентным разведчиком, имел большой опыт работы, был на своем месте на КП батальона и выполнял функции, которые наиболее востребованы: а) не допускать к исполнению тупых приказов и прихотей командования дивизии, часто основанных на желании -- "я так хочу и считаю", да мало ли, что ты так хочешь и считаешь, надо основываться на реалиях; б) организовывать взаимодействие разведрот и артиллерии, а при необходимости авиации, причем роты действовали обособленно друг от друга. Хватало своих проблем чтобы думать о соседях и роль комбата в этом процессе была неоценима, некоторые начальники толкали его "иди, мол, в цепь с народом", а нафига он нужен нам в цепи: как еще один автоматчик? Бред! Командир роты, если он на своем месте, справится и самостоятельно. Пехотные же комбаты таскались сами наравне с солдатами и офицерами.
   Последовала команда на отход и подобно шкуре змеи, стягиваемой с нее, подразделения, прикрывая друг друга, возвращались через разбитые кишлаки, а следом по скатам гор возвращалось и прикрытие, посадка на боевые машины и марш в Пули-Хумри на промежуточную базу. Она представляла собой долину, подковообразно окруженную горами, время от времени духи забирались на вершины и производили обстрел из минометов, иногда удачно, и тогда склады взрывались, усеивая округу осколками и неразорвавшимися снарядами. Случалось это в среднем раз в четыре года, т.е. через два-три заменщика командира полка, учитывая срок службы в среднем полтора года: сняли, повысили, ранили, убили, поэтому преемственности в убережении имущества не существовало. Кроме различных подразделений и пехотного полка здесь находился госпиталь с хирургическими отделениями и множеством инфекционных бараков, несколько жилых модулей для врачей, медперсонала и служащих.
   Пока солдаты мылись в бане, чистили оружие, пополняли боеприпасы, командир первой разведроты, капитан Лешка Костин, пользуясь близостью знакомства с медперсоналом, благо он провел пару недель после ранения в этом госпитале, пригласил офицеров батальона отметить свой день рождения, к счастью он выпал как раз на перерыв в боевых действиях. Предложение было дружно и весело принято, что-то из напитков закупили у местных прапорщиков, с провизией проблем не было, и после бани веселой компанией выдвинулись в госпиталь. Стол накрыли в одной из комнат, где проживали сестры милосердия, причем в одной комнате стояло шесть кроватей, несколько шкафов. Девушки постарались придать домашний уют, шторы на окнах, какие-то коврики у кроватей, простая посуда -- понятия роскоши в этом помещении не существовало.
   Здесь жили двадцати пяти -- тридцатилетние девчонки со всех сторон Союза, различных республик и несли свою тяжелую ношу по уходу за раненными и больными. Операционные сестры бывало сутками не выходили из операционных наравне с врачами-хирургами, выхаживали раненых, а хирурги делали такие нейрооперации на всех органах, включая и мозг, которые в обычной мирной жизни в Союзе не всякому академику, профессору доверят. Они спасали жизни, если он не сделает, то раненый обречен, доставить его куда-то просто не хватит времени. Эти врачи могли все!!! А если не могли, то этому человеку помочь уже не мог никто, только Бог. Пациентами были молодые парни до тридцати лет, полные жизненных сил и энергии, которая иногда утекала сквозь рваные раны из их тел, и молодые девчата были непосредственными участниками всего этого. Трудились, не жалея себя, не было той цены, которую стоил их труд. Иногда раз в два-три месяца им удавалось на бронетранспортерах вместе с офицерами съездить в "стольный" град Пули-Хумри с его лавками, набитыми всяким импортным барахлом под завязку, прикупить какую-то косметику или что-то женское: ткани, платья, джинсы и прочее, это была практически одна из немногих, если не основная радость.
   Операционные сестры и покидать-то этот лагерь не могли более, чем на пару часов, ну, а что до надежд обзавестись семьей, при возвращении в Союз наладить быт, достигнуть какого-то более-менее материального благополучия, то кто же их осудит, это простое женское счастье, которого тоже хочется всем. Эти сестры выбрали не самый легкий путь к нему и, наверное, редко кому из них удалось осуществить свою мечту в полной мере, ведь мечта, как летящая птица, все время вроде и рядом, но не возьмешь в руки. Низкий поклон вам, сестрички.
   При появлении офицеров-разведчиков модуль ожил, наполнился женским смехом, звоном бокалов, звуками музыки. Тыловые и пехотные офицеры отошли на второй план, на разведчиков смотрели, как на кандидатов в смертники, ведь за 1984-85 годы дивизия потеряла около 2500 убитыми. Учитывая, что на боевые действия при громком наименовании дивизия выходило не более трех тысяч человек, это учитывая водителей, штабы, тылы, артиллерию и прочий, необходимый, но не шарахающийся по горам, долам и кишлакам народ, стало быть, менее подверженный риску покататься бесплатно в Союз в цинке, отороченном досками. Было у разведки на отдых только два дня и одна ночь.
   Тяжелый стресс непосильным грузом лежал на офицерах, пожалуй, только в молодые годы, это тяжесть была по силам Петрову и другим. Господь дает груз испытаний по силам человеческим, а если больше, то человек ломается, его психика разрывается и для того, чтобы покончить с этим бытием, достаточно просто подняться в полный рост, нет, не из окопа, а просто оторваться от земли и убить свою оболочку, потому что внутри все уже мертво, но Всевышний всегда поддерживает, протягивает руку, подает сигналы, надо только верить и слышать их.
   Медицинские сестры хорошо разбирались в офицерах, могли запросто отличить штабного, хоть и увешанного орденами, от работяги "старлея" или капитана. Их выдавали глаза: обесцвеченные, будто выцветшие, а у некоторых уже мертвые, хотя человек еще говорит, смеется, но душа выгорела, испепелилась, нет, он еще может работать, делать свое дело, но это почти зомби. Касалось это, конечно, и солдат, как правило после первого года службы в Афгане. Отсюда и закопченные ложки в бронемашинах, в которых разогревают порошок зелья, а в случае ломки -- морфин, промедол, который должен быть у каждого солдата на боевых, но сохранялся он только у офицеров, санинструкторов и начмеда батальона.
   Под утро брели расслабленно по щиколотке в мягкой бархатистой пыли к своему войску офицеры, подремали пару часов в десантных отсеках боевых машин и -- вперед, работать дальше, чистить Баглан -- наиотвратительнейшее место со злыми духами, разбитое и равняемое с землей много раз, но этот глинобитный город все время возрождается, да и в трех ипостасях: Южный, Северный, Центральный Баглан. Здесь стоял батальон 149 пехотного полка. Бедный, многострадальный народ служил там, их службе позавидует разве умалишенный, а они стояли и выстояли. Как это у них получалось, неизвестно, складывалось впечатление, что духи и они знали друг друга в лицо, так они были близки, хуже была только "зеленка" в Кандагаре. Злоба заливала эту местность и плескалась кругом, захватывая и соседние кишлаки. Территория была огромна, и неизвестно, что еще лучше: шастать по горам или вести бой в этих глинобитных поселениях, утыканных деревьями, с перерытыми склонами, рисовыми полями, исключающими движение бронетехники.
   Встречали наши подразделения архискверно, а бензовозы жгли и не пропускали, как в таких условиях существовал батальон? Как вариант по Троцкому: "ни мира, ни войны". Различные советники жили почти без охраны. Понятно, автолавка с прапором на борту передвигалась, где хотела и когда хотела, он всячески открещивался от предлагаемой брони в прикрытие, что с него взять -- одно слово: кормилец и поилец. Мощь духовских ополченцев и отморозков, бродящих с серьезным оружием, позволяла смять и громить заставы. Во всяком случае разведбат с ротой Петрова приходил в Баглан пару раз, ему накатывали при чистке кишлаков и было очень хорошо, если отделывались только легко раненными. Посему тайна сия совместного существования велика и знают ее только батальонный пехотный командир, его ротные и военные советники.
   Победить в этих местах в 84-85 годах не удавалось: злобные были бородачи, по ограниченности сил пехоты не всегда удавалось даже пройти насквозь целые кишлаки. Возглавить операцию поручили в этот раз молодому выпускнику Академии Генерального штаба, а может и сам напросился: энергия и бестолковость у него били через край. Полковник Волоемов, начальник штаба дивизии, знания из книжек у него били фонтаном, безапелляционность и тупость его не знали границ, приказы часто противоречили друг другу, сыпались как из рога изобилия, и так весь день. Только к вечеру он затих, наверное, устал, поужинал, выпил и лег спать, но флаг из ослабшей, обмякшей руки подхватил начальник оперативного отдела -- молодой подполковник, в смысле третий месяц в Афгане, и команды продолжали сыпаться: "Выйти к такой-то матери на рубеж и закрепиться".
   В полночь Петров вышел к большому кишлаку, получил распоряжение пройти по его окраине справа и окопаться. Посмотрели внимательно: от глинобитных дувалов, обозначающих забор до обрыва глубиной метров 15, с мелкой речушкой внизу, расстояние шагов в 20 и прямая линия забора длиной метров 150, более тупого места расположения и окапывания в наезженной дороге не придумаешь. Петров взмолился: "Меня же тазиками забьют и сбросят в реку, они хоть карту читают наверху?" Комбат разрешил действовать по обстановке, да и "главопер" ушел спать. Поутру в этом гребаном кишлаке обнаружилась приличная банда и ее пришлось долго и упорно выбивать при помощи артиллерии и вертушек. Погубить роту в этот раз не удалось, но зато летом 1986 этот парень -- начальник штаба положил половину разведбатальона: 21 убитыми и 36 ранеными в окрестностях горы Яфсадж, в чем ему поспособствовал в меру своих сил майор Петя Корытов, однокашник Петрова. Человек охранял одну трубу с бензином и другую с соляркой, нет, взыграло честолюбие и самолюбие, он согласился возглавить славное боевое подразделение, похожее на отряд батьки Махно. Его и поставили навести "порядок" -- ходить в горы строем по команде "В атаку! Вперед!". Сидел бы себе тихо в трубоохранном батальоне, нет, мол, "Дай я, дай я!", как в старом анекдоте. Положил батальон, бездумно выполняя приказ -- "военная косточка". Свалили на штурмана вертолета-стрелочника, не там сел, почему-то оказались кругом враги! Ведь ты идешь за их душами, поэтому прими и их желание взять твою, ребята "просто хотели сходить за хлебушком, а магазин был закрыт, вот и не повезло?". Штурмана или комэска посадили, крайний был назначен. Полковник Волоемов свои полководческие промахи все-таки переживал, принимал глубоко к сердцу и покинул этот мир в 50 с небольшим, досталось ему все это очень тяжело, не вынес груз, Господь положил на его плечи слишком много. Эти хлопцы в Союзе, в родной Красной Армии были бы одними из лучших, они были плоть и кровь системы. Прекрасные исполнители, в войне на картах им не нашлось бы равных, они бы побеждали любого из "армии вероятного противника", но здесь были некомпетентны, они соответствовали друг другу, но не условиям, особенностям и законам этой войны. Как было бы хорошо, если бы гордыня оставила Петю охранять трубу, а второй читал бы лекции в Академии или на военной кафедре в институтах. Слов оправдания, конечно, найдется не мало, но батальон не вернешь, а списать на боевые потери? Честнее будет на некомпетентность и тупость. Это была не их война, душу ее они не могли понять, они ее просто не чувствовали, а играли по каким-то ими придуманными и заученными правилам. Это был третий комбат разведывательного батальона за 15 месяцев. Петя Корытов не был трусом и принял достойное офицера решение разделить судьбу своих солдат, хотя при желании мог принять какое-то другое и не присоединяться к своим сражающимся и умирающим бойцам и офицерам. Все так, и орден, наверное, получил за этот бой, а половина батальона -- это просто издержки производства?
   Капитан Петров с первых дней в разведке в Афгане, когда оказавшиеся внизу под огнем душманы были уничтожены за 20-30 секунд, понял, да и весь отряд из старых умных, матерых "группенфюреров" зарубил на ложе своих автоматов: прежде, чем "залезть в жопу", надо понять, как из нее "выбраться", это первое и никак иначе. Воля, здравый смысл и пистолет, приставленный к голове, заставит любого комэска (пилота) совершить посадку там, где считаешь нужным, и главное, на господствующей высоте, а 6-8 км ближе или дальше в горах значения не имеют, и как их мерить, вверх, вниз, по кругу? Бред все это и некомпетентность. Разведбатальон не знал где "вороги" и сели там, где было удобно.
   Шараханье роты Петрова продолжалось весь день, чувствовалась "уверенная" рука отца-командира, который, глядя на карту, двигал подразделения разведбата, а было бойцов в трех ротах не более сотни, но на карте четко обозначено 783 ОРБ, а количество -- это детали, тупость полнейшая. Вертолеты огневой поддержки частенько направляли свои хищные морды вниз на наши группы, и мы едва успевали обозначить огнями, где мы, и они уходили в сторону. Кто их вызывал и наводил, куда и зачем, знал только штаб дивизии с его неугомонным полковником. Самое страшное и опасное в этих боевых действиях было по мере убывания: "дружественный" огонь нашей артиллерии, бомбо-штурмовой удар вертолетов и самолетов и лишь затем огонь духов.
   Интересная складывалась история, живой ротный, Боже упаси, если не возглавляет войско, а командир полка или дивизии может поручить руководить своему заму или начальнику штаба, но ведь в армии командир и назначен как более достойный по многим качествам, занимает эту должность, а не заместитель, но нет, он перепоручает это абы кому, в конечном случае, чуть ли не главному писарю с большими звездами -- майору или полковнику, а где ты сам, отец-командир? При проведении боевых операций в Великую Отечественную войну 1941-45 годов командиры всех степеней лично руководили и участвовали в них, не перепоручая всяким НШ и замам.

***

   За два часа до заката обессиленный батальон выполз на главную дорогу Кундуз -- Пули Хумри, броня вытянулась и направила свои орудия на ближайшие у дороги кишлаки. Офицеры и солдаты разлеглись, уселись в различных позах у дувала какой-то полуразрушенной мечети, закурили, отрыли несколько банок тушенки, сгущенки и, передавая их из рук в руки по кругу, закусывали, запивая это водой из фляг. Вдруг, все самое гадкое начинается с "вдруг", без всякого предупреждения небо потемнело, раздался ужасающий грохот, а может все наоборот: сначала грохот, а потом ночь, но это был ужас и страх -- точно. Снаряды "ГРАДов" разорвались в 30 метрах на разбитой машинами асфальтовой дороге и их осколки с визгом впились в вершину глиняного забора, ограждавшего мечеть, и только благодаря тому, что бойцы сидели, полулежали в углублении, а дорога располагалась выше, весь заряд ушел вверх и не разнес славную разведроту. Петров, не обладая большой физической силой и сползая на заднице еще ниже к земле, только успел произнести несколько раз имя матери артиллеристов в непечатном виде, а когда пыль и гарь рассеялась, с удивлением увидел, что ему удалось сплющить жестяную банку сгущенки, что в обычной жизни было невозможно. После этого залпа продолжения не последовало, это был один из первых выходов и управление огнем славного начальника штаба полковника Волоемова, он просто забыл уточнить, где он и где артбатарея "Град" и получилось "лево"- это "право" и наоборот, дальше -- ближе.
   Замполит батальона истово крестился, сидя на броне машины, и разглядывал растерзанную в клочья полевую сумку, лежащую на коленях, вспоминал любимую жену, которую через три месяца должен увидеть, и думал, что если бы не сумка из добротной, толстой кожи с множеством отсеков, набитая различными пропагандистскими материалами о съездах, политбюро и прочим, то к молодой жене можно было бы и не ехать. Он довольно умильно разглядывал ее на свет, выслушивая различные шуточки. В этот раз все обошлось благополучно, но мощь огня нашей артиллерии и боевых вертолетов поражала, ну, а те, кто попал под огонь 152 мм -- гаубиц, "Ураганов", или "Гвоздик" калибра 203мм, почему-то уже не делились своими впечатлениями. И от "вертушек", Боже упаси, когда они заберутся высоко на небо и хотят что-то сделать, направляя свои хищные носы, непонятно, где все их "добро" приземлится и разброс очень велик.
   Вернулись в расположение в Кундуз по обычной схеме, замполит или "мать родная", по солдатской терминологии, Коля Могутов, весьма правильный и решительный офицер в чине "старлея" ближе к капитану по возрасту, завез несколько мешков сахара и баранчика в стан охранения артиллеристов с дружескими пожеланиями удачи в их трудном деле по перегонке самогона. Баня. Комбат Тихонов заявляет, что начальство штаба округа и ставки сменило гнев на милость и забирает его в этот "верхний" штаб чтобы более эффективно управлять такими, как Петров и повыше. Было очень жаль. Выпили, закусили, проводили, и новый командир -- майор Козлов из Уссурийска, командир разведбата из тамошних войск, матерый охотник, прекрасный человек, написавший восемь рапортов о переводе в Афган. Настоящий офицер, правда, пока без боевого опыта, а зачем рапорта, непонятно, ведь в армии принцип "не отказывайся, но и не напрашивайся", но у каждого свои причины. Уехал на замену и веселый капитан Григорий Фищук, по дружескому прозвищу "Гриня". Провоевал два года, выжил, будучи только ранен и контужен, уверенно командовал второй разведротой. Чувство юмора у него было развито превосходно, что часто помогало не свихнуться и не впасть в тяжелый "депресняк".
   На одном из последних боевых выходов до его замены Петрову и Григорию случилось оказаться вместе, при обеспечении блокировки какого-то кишлака наши две бронемашины стояли рядом. До замены ему оставалось две недели и выезд был практически ритуальный. В метрах ста от нас из ближайшего сада за дувалом был произведен в нашу сторону выстрел из гранатомета, яркий шар пролетел высоко вверху. Все-таки стрельба из гранатомета требует хороших навыков, умения, тренировки, но,правда, и результат оплачивается по увеличенной ставке, следом раздалось несколько очередей, наверное, духи просто предупреждали: "не ходи к нам, "шурави". А так как мы стояли на одном месте более трех часов, что само по себе уже скучновато, Петров из подствольника выпустил несколько гранат, которые взорвались при соприкосновении с деревьями, просто в целях профилактики, не надеясь на какой-то результат. Интересно, все какая-то движуха.
   "Гриня!", -- крикнул Петров, но его уже как-будто и не было рядом, он легкой пташечкой взлетел в броню и затаился, -- "Брось подсумок с гранатами". Из люка появилась рука, осторожно, двумя пальцами держа подсумок и бросила вниз, этот жест был весьма артистичен и на пожелание присоединиться Гриня показал уже один безымянный палец, выставленный вверх. Раздался громоподобный смех участников этого действа. "Замена" после двух лет мытарств, грязи, взрывов, крови перевешивала все, заменился он хорошо, в Украину, его оптимизма и чувства юмора не хватало оставшимся. Гришину койку в комнате Петрова занял заменивший его капитан, Василий Караваев, неплохой, вдумчивый парень, удивительно серьезно относящийся к своим обязанностям. Последние пару месяцев койка Грини пустовала, он перебрался на жительство в медсанбат, отделенный от территории разведбата только колючей проволокой, местами заваленной, порванной, снабженной широкими воротами для коммуникаций, какая-то из сестер милосердия пожалела его и взяла к себе жить.
   Часто бывает так, что армейская судьба катится по каким-то невидимым правилам и повлиять на ее размеренность невозможно. На нее влияют тысячи факторов, начиная от полученного солдатом письма от девушки и до молодого солдата, поставленного в караул охранять ночью никому не нужную ржавую проволоку, разделяющую два батальона-побратима: разведбат и медсанбат. Солдат, провоевавший полтора года, выживший в немыслимых перестрелках при зачистках кишлаков, подрывавшийся на броне, но не погибший, кавалер ордена Красной Звезды, перебежками преодолевавший ночью этот рубеж, был застрелен каким-то молодым первогодком -- бойцом-санитаром из караула. Причем пуля попала прямо в сердце на территории медсанбата без всякого шанса на выживание. Соответственно, политотдел, парторг и прочие взвинчивают происшествие до небес, а старый матерый капитан ротный относится к этим событиям философско-стоически, мол, все в руках Божьих и без его воли ни один волос не упадет с головы. Так рассуждал капитан Петров, плохо это или хорошо, но это жизнь, да к тому же из комсомола он уже вышел по возрасту, а в партию не вступил, наверное, по молодости еще. Поэтому вся работа политорганов переключилась на Караваева, они видели, что капитан еще не безнадежен, и его рефлексы срабатывают на слово партии.
   Третьим основным принципом после "... Прежде чем залезть в задницу, подумай, как из нее вылезти" и "Выше в горы, быстрее маневр и скорость" была "Не геройствуй, не надо подвигов и даже стремлений к ним", потому что это твое эгоистичное желание отличиться может привести к тому, что вытаскивая такого "героя", положишь пяток опытных солдат-работников. Поэтому Петров обычно, ставя задачу, всегда спрашивал у офицеров, нет ли желающих погеройствовать, отличиться, смыть вину перед политорганами кровью, если есть, то пусть останется в расположении, успокоит нервы и это помогало. За внешне кажущейся расслабленностью, "пофигизмом" офицеров стояла величайшая собранность, мастерство и ответственность.
   Второго ротного, капитана Караваева "достали", он захотел на ближайших боевых действиях "показать себя", отличиться, благо, выход следовал за выходом с размеренностью маятника часового механизма и роты редко находились в расположении более, чем два-три дня.
   В четыре часа утра оседлали боевые машины, зацепившись телами за все выступы на броне, подложив для мягкости под зад кто "сидушку" оператора, кто бушлат; оружие вычищено до блеска, обрез ствола орудия укрыт тонкой полиэтиленовой пленкой от густой афганской пыли; двинулись, высматривая расположения в колонне "Шилок" -- скорострельных зенитных установок, и, стараясь найти место к ним поближе, шарахаясь, как черт от ладана, от бензовозов. Теоретически все места расписаны, но в жизни всегда есть место подвигу, кто-то не завелся и этим затормозил движение своей части колонны, кто-то проспал и тронулся не вовремя -- и в результате мастерского маневра размещаешься на видимой дальности от "шайтан-арбы", в недосягаемости зрения командно-штабных машин дивизии, хотя на боевых выходах они ведут себя довольно прилично, случаев неприкрытого хамства Петров не наблюдал, якобы такие были иногда, но у разведчиков всегда ответ простой и, заглянув, в их пустые, обесцвеченные глаза, ответ легко читался, но бывало люди и улыбались, но для этого им надо было понравится и найти правильные слова, но и это и не снимало огромного внутреннего напряжения.
   При формировании колонн мудрые зампотехи, отчаявшиеся завести какую-либо машину, убитую вдрызг, цепляли ее на жесткую сцепку и волокли некоторое время в составе колонны. Где-то останавливались, бросали под нее гранату и подрывали. Затем радостно сообщали об обстреле и уничтожении машины. Информация проходила в штаб дивизии, армии и от машины избавлялись, сталкивая ее в обрыв и ожидая получения новой.

***

  
   "...Я сказал им: сила их -- сидеть спокойно.
   Теперь пойди, начертай это на доске у них,
   И впиши это в книгу, чтобы осталось на будущее время,
   Навсегда, навеки. Ибо это народ мятежный, дети лживые,
   Дети, которые не хотят слушать закона Господня."

(Ис. 30: 7-13)

  
  
  
  
   Разведбат должен был помочь решить проблему центральной власти провинции Кундуз с местным "самоуправлением трудящихся" большого уездного кишлака Ишанан. Собралась внушительная группировка, примкнули афганские сарбозы и отряд ХАДовцев, сами по себе ребята неплохие, но участвовать в фактически междоусобной гражданской войне особо, да и не особо, тоже не стремились.
   Впереди, как всегда, саперы во главе со своим командиром двухметрового роста и весом под 100 кг, Иваном, молодым, еще не получившим капитанских погон, но явно перехаживавшим этот срок. Причина стандартная: имеет свое мнение, бывает и выпьет, дисциплина и политзанятия в роте не на высоком уровне, и раз шесть подрывался, получив контузии различной степени тяжести, что явно не способствовало уровню общения с начальством. Сапер он был, как говорится, от Бога. И вот -- впереди собаки, пешие саперы со щупами, за ними боевая машина разминирования с бронированным днищем толщиной под 400 мм с катками тралов с Иваном, сидящим на броне этой машины, подобно Илье Муромцу, грозно смотрящему вперед на свое войско. Слева от дороги, невдалеке от кишлака, небольшое кладбище, перекресток, дорога из кишлака пересекает нашу, большие толпы женщин и детей, поднимая своими калошами пыль, устремляются чуть ли не бегом прочь от кишлака.
   Петрову эти маневры очень не нравятся: это первый признак беды, а на перекрестке и второй -- подрыв под катками машины саперов и довольно мощный. Ваня смело может записать себе седьмой подрыв и контузию, получить дополнительный оклад. Зачем ему столько денег? Но это так, мысль, быстро промелькнувшая и улетевшая. Стало быть, началось. Мы-то хотели проехать тихо еще с полкилометра вперед. Раздались короткие автоматные очереди, но все это было организовано кое-как, ближайшая к дороге "усадьба" с высоким глиняным забором была выбрана за центр нападения на колонну, состоящую исключительно из брони, полетели светлячки гранатометных выстрелов из кишлака. Что делать -- понятно без слов, горохом скатившись с брони, перебегая арыками, канавами, причудливо пересекающими кишлак и поля, быстро огибаем это строение, отрезая пути отхода духов. Техника, к сожалению, пройти по этим заводненным полям не может. Солдаты действуют безукоризненно четко, Андрей Бочкарев с тремя парнями ворвался внутрь построек и залег под сильным автоматным огнем, а вообще бой в кишлаке вряд ли возможно описать: кто, где и как стреляет, бросает гранаты, переползает, перебегает. В арыке параллельно группе домов по пояс в воде оказались Петров вместе с командиром батальона Козловым. Петров выслал взвод Анатолия Ковальчука отрезать банду от "зеленки" и поля перед ней, а комбат двинул через наш арык роту Караваева вглубь кишлака, чтобы отрезать еще каких-то духов, активно ведущих обстрел из автоматов и гранатометов с другого конца поля, причем все это делалось почти автоматически и указания давались одним-двумя словами, движением руки, поворотом головы, мимикой лица, если хотите.
   Лежа в канаве или точнее немного плавая, стреляя из автомата в какие-то щели, окна в стенах, Петров с удивлением заметил, что в бруствер канавы впиваются пули, будто пчелы, поднимая маленькие фонтанчики пыли. Сознание не сразу поняло, что это летят пули духов и посвистывают. Права солдатская мудрость: если видишь и слышишь свист пули, то это не Твоя. В молодом здоровом теле нет понятия того, что этот маленький кусочек свинца в медной оболочке может просто перечеркнуть твою жизнь, весь мир, исчезнет все, что тебя окружает. Нет, этого не может быть! Несравнимые величины -- огромный мир с морями, континентами, тысячи людей, с которыми ты встречался, улыбался, разговаривал, родные, близкие, а дружба, любовь, взаимные симпатии, мысли, рассуждения о вечном и маленький кусочек свинца на противоположной чаше весов,- так не может, не должно быть.
   Ефрейтор Линкаунас, вооруженный тяжелым пулеметом, здоровый, высокий парень, перебегал вслед за своим взводным, также ныряя и выныривая из грязного арыка, подобно морскому котику, но все-таки недостаточно быстро, откуда-то с другого конца поля прилетела пуля и ударила его в живот, отбросила навзничь. Похоронка и груз 200 уйдет в Вильнюс. Духов удалось оттеснить в несколько дальних строений, откуда они ожесточенно отстреливались. Несколько бойцов с Андреем Бочкаревым, укрывшись за какими-то грудами глины, остатками построек, стреляли, время от времени перемещаясь, а сзади них вдали за высоким дувалом жались афганские сарбозы, трусливо выглядывая и лениво постреливая. В этом азарте боя, а каждому такому действу присущ особый драйв, будораживший кровь, играющей наподобие молодого вина, вбрасывающий адреналин. Петров нарушил очередной принцип, по-восточному звучащий незамысловато: "Каждый баран носит свои яйца", то есть то, что он требовал от других: если ты пулеметчик -- будь им, если ты снайпер -- будь им и никем другим, делай только свое дело и в совершенстве, не отвлекаюсь ни на что. Техника застряла, попытки пробить глинобитную стену из ротных пулеметов не удавались, поднимая только тучи пыли. Взыграла забытая где-то, запрятанная молодецкая удаль, а может и дурь. Перебежав метров 50 под стену и используя сложенные грудой глинобитные кирпичи, прислоненные к торцу стены, взбежал на крышу и залег, захотелось ему метнуть пару гранат с крыши в пролет окна, Бочкарев корректировал: "Правее, товарищ капитан, правее". То ли духи понимали русский, то ли по каким-то другим причинам, они распознали, что на крыше кто-то есть и пришел за ними. Рядом с телом Петрова опять вспорхнули "пчелы" с фонтанчиками пыли, причем били изнутри, опять стало тоскливо и неуютно, вспомнилось, что устройство крыши состоит из нескольких бревен, перекрытых щитами из хвороста, сучьев деревьев и нанесен лишь слой глины толщиной сантиметров 20-25 и что для автомата Калашникова вовсе ерунда, все-таки гранаты метнул: не пропадать же добру, если уж вскарабкался, то делай хоть что-нибудь. Быстро перекатился через эту чертову крышу и спрыгнул вниз, метрах в 100 маячат фигурки наших, радостный двинулся к ним, но еще не все кончилось. Последовал мощный удар, как оглоблей, в плечо, развернувший Петрова и бросивший на землю, очередь из 7.62 мм -- автомата Калашникова порвала кожу на левой руке, вторая двумя пулями прострелило правое плечо, прошла навылет, вырвав кусок мяса (прям, как у Мердока в Шекспировской бессмертной трагедии, видно был должен кому-то), но кость не сломала.
   Петрову повезло, что автомат был калибра 7.62мм, которые уже не поставлялись нам, а не калибра 5.45мм пуля которого даже при незначительном попадании в тело безобразно разрывала живую плоть. С этой стороны двора бойцы еще не успели подойти, Петров кое-как переполз за небольшую кучу застывшего навоза, ведь левая рука еще действовала, подтянул автомат, выставил его перед собой. Мелькнула грустная мысль, если из этой ближайшей двери духи ринутся на прорыв, то уж как минимум одну очередь в шевелящееся, живое тело они не пожалеют. Стало как-то обидно, ты лежишь практически беспомощный, руки тебе отключили, но не сознание: ты можешь наблюдать, но беспомощен -- нехорошо. И очень, даже до неприличия, хочется жить! Струится кровь из прострелянных рук, боль в горячке боя почти не ощущается.
   К счастью, это продолжалось недолго, хотя казалось, в ожидании конца прошла вечность. Через пару минут удалой, ловкий и удачливый первый взводный Толя Ковальчук вместе с белорусом, невысоким, смелым и практически не знающим страха сержантом Онищенко перебежками приблизились, заняли позицию рядом, вкололи шприц -- тюбик морфина, перевязали -- поплыл и жизнь наладилась! Дело было в ноябре, поэтому рукава теплой танковой куртки превратились в отрепья от двух очередей. Стреляли грамотно, очередь по два патрона с отсечением и переносом прицела, перенос пришелся как раз на грудную клетку. Судьба послала метку.
   Забившиеся в строение духи сдаваться не собирались, может ждали темноты, чтобы пойти на прорыв, но, как оказалось, главарь этой вольницы -- молодой, худощавый, в обрамлении холеной черной бороды, закончивший университет в Кабуле, был тяжело ранен в живот. Держался он мужественно: никаких стонов и причитаний, его бойцы не могли оставить своего командира, а пристрелить рука не поднималась, эта группа сдалась только когда сарбозы прокричали им, что сейчас они будут заживо сожжены из огнеметов "Шмель", которые уже налаживали огнеметчики. Заряды страшной разрушительной силы, при взрыве внутри помещения не останется больших целых фрагментов от людей, да еще все и выгорит. Аргумент выглядел убедительно и подействовал: из помещения выбралось 14 человек, многие были ранены, в том числе предводитель, в развалинах и на территории нашли трупы еще семи человек, итого 21 -- совсем неплохо. В роте Петрова один убит и трое ранены, в том числе сам ротный.
   Наши люди в разведбате -- гуманисты, но только до тех пор, пока у нас нет убитых или раненых. Командир этого отряда духов держался мужественно, ни скулил, ни ныл, на какие-то вопросы отвечал, предложил даже два миллиона афгани, если его доставят в Кундуз и отдадут в ХАД, расстояние 7-10 км вроде и ничего -- но у нас были убитые и раненые. Кругом ходил, как кот Матроскин, сапер Ваня и просил: "Ребята, отдайте их мне, они столько моих подорвали, загубили машин, да и мои контузии чего-то стоят". Парень он был хороший, его уважали, мог и выпивкой поделиться, никогда ею не торговал. Отдали.
   Этот слегка поврежденный ум, жаждущий расплаты за страдания, не придумал ничего лучшего, как достать ящики с тротилом и кучненько рассадить на них аборигенов. Да, как звали этого командира духов? А хрен его знает, нас не представили, да и какое это имело значение? Абдула или Сейфуло? Хрен редьки не слаще. Ну, не нужен он нам, да таких как он в каждом кишлаке по штуке. Все, на дальнейшее мы не смотрели.
   Комбат Козлов продолжал руководить оставшимися двумя ротами, работая по другим строениям этого кишлака, капитан Караваев действовал отважно, но на каком-то этапе был сражен наповал. Его привезли в медсанбат где-то на час позже Петрова, но, минуя приемное отделение, поступил сразу в морг, было еще двое погибших и четверо раненых в тех ротах. Все бы ничего, и результат хорош, у духов насчитали 41 убитых, но в батальоне четверо погибли, а из трех ротных один погиб, другой ранен. Цена очень высока за какой-то сраный кишлак, хоть и большой, и богатый.
   Петров провалялся в медсанбате неделю. Вот где ты можешь почувствовать и увидеть лик войны, ее оскал, проникнуться уважением к труду хирургов, сестер, сутками напролет оперировавшими, выхаживавшими солдат и офицеров, молодых парней с ампутированными конечностями и другими тяжелыми ранами, их прекрасные лица, мужественно глядящие в вечность, им лет то, не больше 23 самому старому, на боевых, пожалуй, полегче. Петров подарил жирного барана хирургам, чтобы чем-то скрасить их жизнь, ребята привезли с выхода, ведь эта чертова мясорубка продолжала работать, поглощая здоровье, нервы и тела.
   Петров получил первый десятидневный отпуск по ранению и с оказией вылетел в Москву. Свадьбу он сыграл 1 сентября, т.е. 2,5 месяца назад, повезло: жена вдовой стать не успела. Оказией оказался грузовой борт АН-72, вылетевший из Кундуза с посадкой в нескольких городах, включая Казань и конечный пункт -- Москву. Грузовой отсек был заполнен цинковыми гробами, обшитыми досками, -- скорбный рейс, на летчиков больно было смотреть, ведь это не первый их рейс и не последний и каково это, постоянно изо дня в день присутствовать на этой траурной церемонии. Принимающие груз-200 спрашивают:
   --?Кто?
   --?Разведчик!
   --?Да что там у вас, одна разведка только воюет?
   Что им ответить?

***

   Возвращение в Кундуз, в номере одна койка пустует по-прежнему, капитан Караваев занимал ее только три месяца. Груз ответственности давит непрерывно. Командование батальона постоянно с короткими перерывами таскают то в политотдел, то в особый отдел. Неделю тому назад батальон опять отправили на зачистку какого-то кишлака, причем разведка сообщила (интересно, кто выступал в этой роли): "Мирных жителей там нет". Наверное, опять была какая-то разборка на уровне местных князьков с использованием органов безопасности ХАД и наше войско, громко называющееся батальоном, а реально в количестве роты полного состава ста человек, еще не остывшее от предыдущих потерь, одуревшее от войны и усталости, зачистило так, что не осталось никого в живых в том кишлаке, а кого там не было -- это только душманов!
   Что-то похожее было во Вьетнаме, когда проклятые империалистические вояки под предводительством лейтенанта армии USA Колли уничтожили мирную деревню Сонгми, весь мир и вся прогрессивная общественность осуждали. Армии в таких войнах похожи в своих действиях. Население из других близлежащих кишлаков собрало погибших и устроило грандиозную демонстрацию, двинулись в Кундуз, неся своих покойников на руках, и только с большим трудом местной госбезопасности и афганским солдатам удалось все это утихомирить. Понятно, что такие действия любви к шурави не прибавляли.
   Для политруководства Кундузской дивизии это был шок, доложить об этом в штаб Армии и в Москву -- это высечь себя самим по примеру "унтер-офицерской вдовы", лишиться всего -- партбилетов, должностей, а кому-то пойти стройными рядами и в тюрьму, причем только командованием дивизии это бы не ограничилось, прихватили бы и армейских начальников, не доложить нельзя тоже, скрывать недостатки в воспитании войск -- преступление. Но как-то руководство дивизии вывернулось. Что до комбата Козлова -- вызвали его в политотдел в очередной раз и завели беседу, ему надоело слушать, достал из кармана куртки гранату Ф-1, оборонительную с радиусом разлета осколков до 200 метров, разогнул аккуратно усики, вынул чеку и произнес: "Разжать? Достали вы меня!" Тон разговора сразу изменился, вспомнили, что они все товарищи по партии, и на этом все беседы прекратились. Люди знали, где проходит черта и перейти ее не решились!
   Рота Петрова тоже участвовала, но власти там практически никакой не было, ротный в отпуске по ранению, замполит в отпуске, прочие офицеры тоже не разберешь где, и рулит какой-то молодой лейтенант, случайно прибывший, а учитывая, что Петров относился только к категории "сочувствующих" делу КПСС, его пока не трогали, но намекнули, что жить ты будешь так вольготно командуя ротой, пока жив и на должности находится комбат Козлов.
   Комбат был сильный человек, волевой, смелый, бесстрашный, но досталось все это ему нелегко, просто опытных офицеров не оказалось рядом: отпуска, ранения, госпитали, замены. И в какой-то момент механизм дал сбой, пошел в разнос, как неисправный двигатель, увеличивающий обороты без всякой необходимости и остановить его практически невозможно, только разрушить. Эмоционально комбат был почти опустошен, бросался в самую гущу боя, там, где казалось выжить просто невозможно, складывалось впечатление, что не отлита еще та пуля, которая предназначена ему. Он искал смерти, а она обходила его стороной из-за страха, не готова была принять его земля.
   Текучка была страшная: за предыдущие четыре года сменилось пять начальников разведки дивизии, один из них сбежал к духам. За год у Петрова третий комбат и складывалось впечатление, не последний. Ротные менялись как перчатки, а уж взводных никто и не считал. Посмотрели, есть в строю -- хорошо, пошли на боевые действия. Маховик этой партизанской войны не останавливался, выход следовал за выходом, стресс, депрессия -- это все гимназистские штучки, считало вышестоящее командование. Люди работали на износ и из выживших в Афганистане мало кто доживал до 60 лет. Новый командир дивизии полковник Малахов оказался весьма компетентным начальником, он, наверное, понял, что часть подчиненных гонят откровенную "туфту" и не было места, куда бы он не вникал, был работяга, и, видимо, эта должность досталась ему не по блату.
   Он, бывало, шел в горах впереди первой машины разведбата и тянул всю колонну за собой, чем удивлял даже офицеров разведбата, другое дело, надо ли было это делать? Он был весьма вдумчивый командир и своим интеллектом, талантом, поиском не традиционных решений, хотя и трудных, он уравновешивал, а часто просто нейтрализовывал кипучую бестолковость начальника штаба. Кадровые органы Армии знали свое дело и практически всегда одного бестолкового уравновешивали толковым, компетентным, рассудительным командиром. Практически никогда не встречались два полных придурка, а если два умных, то быстрее всего один уходил на повышение, поэтому кроме "блата" существовал и разум, правда, пробиться ему было весьма трудно и общий серый уровень преобладал. Это какое же отсутствие талантов в трехмиллионной армии надо иметь при наличии нескольких десятков тысяч полковников, тысяч генералов, чтобы не найти никого, кто мог бы возглавить 40-ую армию, к тому же участвующую не в полноценной войне с армией сопоставимого по мощи государства? Хотя эта народная, партизанская война была тяжела. Нашли одного генерала Громова, который вытянул на своих плечах почти половину всего срока боевых действий в Афганистане, других видимо не нашлось, хотя в очереди за лампасами было, наверное, не протолкнуться. И в Чечне с трудом нашли сначала не самого лучшего, но не будем плохо говорить об умершем.
   Полковник Малахов был просто умница, конечно, был немного вспыльчив, горяч, мог принимать скоропалительные решения, но боевые действия старался планировать разумно и ошибки системы затыкал собой. Умер, не дожив до 60 лет. Не жалел себя, хотя и начальник штаба тоже не стал долгожителем и до рубежа 60 лет не дошел.
   Вернувшись из своего отпуска, Петров собрал в своей комнате батальонных офицеров, бывших в наличии, оказалось их всего восемь. Зашел комбат в своей неизменной черной, пропыленной и выцветшей танковой куртке, сунул руки в карманы, достал и молча покатал в мощных ладонях две гранаты -- джентльменский набор своего рода, находящийся всегда у каждого офицера, причем одна оборонительная Ф-1 и вторая наступательная РГ-42 с радиусом разлета до 40 метров. Только так, никто не носил две одинаковые гранаты одновременно, это был неприкосновенный запас. У Петрова тоже была такая куртка, с таким же набором. Попросили вежливо убрать от греха подальше, мол, и стакан держать мешает, Петров достал два бутылки по 0,75 "Старки", чем вызвал гул одобрения, организовали закуску. На следующий день была подготовка к выходу, надо ехать чистить "зеленку" за Пули-Хумри, мол, дюже много дырок пробивали в трубопроводах. Может быть масштабы бизнеса трубопрокладчиков и трубоохранников возросли, почему-то они с душманами практически друг в друга не стреляли, так, в качестве недоразумения. Если что вдруг нарушало статус кво, то время от времени к ним прибывали боевые подразделения, стреляли, разрушали что-то, ломали, рушили в кишлаках и жизнь в этих районах возвращалась на прежний уровень взаимопонимания. "Местные народовольцы" бывало злобствовали по серьезному, но что делать: возьми и самой миролюбивой зверушке ткни палкой в нору, тут и суслик покусает, а хомячок, так, наверное, вообще отомстит, а народ в Афгане весьма суров, воюет веками, поэтому и выживает.
   В этот раз комбат пожалел роту Петрова и поставил на блокировку, чтобы духи не удрали в соседний кишлак, а то так можно было бегать за ними пол-Афганистана. Кишлак за кишлаком, долина сменяется ущельем и наоборот, эта природа уже осточертела. А сам с двумя оставшимися ротами пошел вглубь зелени деревьев, разбросанных строений и ручьев. Вспыхнула интенсивная стрельба, слышны разрывы ручных гранат. Рота Петрова придвинулась с броней вплотную к дувалам и открыла огонь из орудий бронемашин и стрелкового оружия по тылам бандгрупп, располагающихся в домах и зелени вокруг них. Это скорее был огонь по площадям, чтобы внести разнообразие. Интенсивность огня была высока. Там, где находился комбат, она велась с особым ожесточением, любой профессионал на слух может определить примерное количество бойцов с той или другой стороны, а взрывы ручных гранат говорили о тесном боевом контакте.
   Там, где находился комбат Козлов, плескалось море огня. Затишье, небольшое передвижение -- и вновь мощный огневой контакт, этот кишлак был не первый для него. Майор, как бывший охотник, умел предугадывать расположение этого зверья и яростно бросался в схватку. Складывалось ощущение, что смерть, пули его не берут, ему сопутствовала удача. Люди возле него, составлявшие управление батальона, находились как бы под защитой его ангела-хранителя и потерь не несли. Сколько это счастье могло длиться, никто не знал, но такая храбрость, граничащая с безрассудностью, на этой войне была немного неуместна. Хотя кто же его осудит? У каждого своя мотивация и старые опытные ротные поглядывали на своего командира опасливо и в тоже время восторженно-восхищенно, о вероятности нехорошего никто вслух не говорил, да и что приготовит тебе судьба? Какой сюрприз?
   Сержант Боря Кутищев оказался как-то невдалеке в одной из мясорубок вместе с радистом комбата молодым городским пареньком из Воронежа. Боря берег свою радиостанцию пуще своей жизни или вернее не меньше, мог упасть на нее и прикрыть своим телом -- этот залог жизни и счастья целой роты. Не всегда позволял и батальонному начальству воспользоваться ею: "Вон, есть у вас свои связисты, с ними и играйтесь". Причем произносилось это так по-деревенски простодушно и с горечью, будто у него просили одолжить его собственную корову, что вызывало только смех и улыбку. Иметь таких бойцов было счастье для командира.
   В одной серьезной перестрелке, когда было очень страшно -- враги подбирались, молодой парень рядом с Борей расстрелял свои патроны быстрее всех куда-то наугад и предчувствуя, что возможен неприятный конец, сунул под себя гранату и со словами "За Родину!". А может и как в анекдоте про Петьку: "Хрен вам, а не моя шкура!" и выдернул чеку. Боря чудом выхватил ее и бросил в сторону духов, дал товарищу подзатыльник и новый магазин со словами "Стреляй, дурак!", ситуация благополучно разрешилась. Боевой дух солдат был высок, воспитание хорошо и нужен был только опыт и пригляд старых опытных бойцов.
   С темнотой бой закончился, стороны разошлись, в нашем батальоне потерь не было за исключением трех легкораненых, что было весьма удивительно. Комбат был в фаворе, сколько уничтожено врагов неизвестно, об этом после сообщит агентурная разведка. Оставлять в поле убитых и раненых у нас и духов считалось очень дурным тоном и не было случая в батальоне, чтобы не вынесли своего, во всяком случае во время работы Петрова.
   Небольшой отдых ночью, а поутру двинулись в обратном направлении, получив приказ попутно почистить чертов Баглан, это было вроде нетрудно, техники, артиллерии -- море. Задача батальону была поставлена легкая, почти детская: блокировать по восточной возвышенности гор Баглан и обеспечить чистку силами афганской дивизии, что уже приятно. Выдвинулись и растянулись по горам, стволы орудий и прочего направлены на кишлак, вскарабкалась даже полевая кухня на базе "Зил-131" и начала варить обед, командный пункт батальона расположился в роте Петрова. В этот раз дали для управления огнем артиллерии майора Давыдова, командира артдивизиона самоходных гаубиц 152 мм калибра и авианаводчика-юного старшего лейтенанта.
   Но что-то сразу пошло не так. При маневре на склоне -- место абсолютно безопасное, следов предыдущего пребывания техники не было, под днищем одной бронемашины произошел подрыв, механика тяжело контузило, вырвало пару катков, но двигаться машина могла. Снизу, несмотря на хорошо просматриваемый и простреливаемый насквозь кишлак, начался автоматный обстрел, не сильный, но неприятный. Усевшись за будкой полевой кухни, можно сказать, используя ее котлы как прикрытие, не мешавшие наблюдать за кишлаком и перемещениями, командир артдивизиона по просьбе трудящихся решил продемонстрировать мощь огня дивизиона самоходок, которые расположились на прямой видимости в полутора километрах, полукругом охватывая северную сторону кишлака. Майор был мудрый, ближе подъезжать не стал, опасаясь огня из гранатометов, что бывало практиковалось из крайних домов. Для навесной стрельбы дальность маловата, а для прямой наводки надо менее 800 метров. Давыдов дал команду и скрежеща гусеницами три "динозавра" выдвинулись на прямую наводку. Что они творили?! Вес снаряда под три пуда, глина от домов летела выше неба, стало темно, эффект потрясает всякое богатое воображение. Десяток домов перестал существовать, надо было, как оказалось в последствии, сравнять еще два десятка. Петров поклялся в глубине души, что вернувшись в Союз будет всегда голосовать только за мир, пожертвует часть зарплаты в Фонд Мира и сам запишется в этих, как их там, которые "за мир без границ". Смотреть в эти жерла "мастодонтов" со 152 миллиметровыми зрачками, а были еще и более 200 мм, видеть и слышать, как они плюются в тебя, и потом воспринимать плоды их работы?! На расстоянии до 100 метров просто лопнут перепонки и ты уже не услышишь пение птичек, зато в голове постоянно будет звучать музыка, если повезет -- шум моря, в противном случае -- "металлик" или транс-музыка, зато круглосуточно.
   Орудия, сделав свое дело, отъехали назад и стали в линию дивизиона, афганские сарбозы, лениво пошарахавшись в своем углу, расположились обедать. Наступила тишина.
   Несмотря на начало февраля солнышко пригревало, прапорщик -- начальник пункта хозяйственного довольствия -- доложил, что обед будет готов через час, все спокойно, нашей работы в кишлаке нет. Майор-артиллерист предложил, давайте сходим вниз в кишлак, посмотрим, как живет народ, на оставшиеся дома, мол, он "второй год в Афгане, а все приходится работать с "народом" из сил самообороны местного самоуправления издалека, с закрытых огневых позиций, а чем он живет, не знает, каковы интерьеры жилищ, бытовые условия, имеется ли вода и канализация?". Петров выдвинул другое простое предложение, мол, "ну их на фиг: смотреть там не на что, только ноги топтать, и лучше -- выпить водки, как и намекал тыловик-прапорщик, хитро прищуриваясь, своего рода "аперитив", работа вся практически закончилась, свернуться и добраться до Кундуза, а там отдых и баня", но победило первое предложение.
   Комбат на правах хозяина решил сопроводить майора Давыдова, ему и самому было интересно посмотреть, охотничье чутье подсказывало: раз "зверье" сопротивлялось, сторожило свою территорию, значит что-то в их избушках есть. Взяв десяток бойцов-раз­вед­чи­ков вместе со взводным, с ними увязался авианаводчик со своим радистом и сержант-артиллерист из артдивизиона, спустились вниз осмотреть несколько домов поблизости от нас. Зашли в один, посмотрели, бойцы нашли пару ружей-кремневок образца 18 -- какого-то года, зашли в соседний безлюдный двор и в углу двора обнаружили штабель из сложенных друг на друга итальянских противотанковых мин штук около 50, как сообщил по радио связист.
   "Стой! Не трогать, высылаю саперов", -- ответил Петров. К сожалению, солдатская иногда ненужная любознательность приводит к беде. Сержант-артил­ле­рист захотел посмотреть, что ж это такое -- ребристое, песчаного цвета, красивое? Попытался взять в руки, чтобы изучить более пристально, сдвинул с места в этой огромной пирамиде килограммах в 150 тротила только одну!.. Люди, оставившие это, не успевшие вывезти или установить, конечно, из профессиональной вредности, не могли не поставить эту кучу мин на неизвлекаемость.
   Кроме всего прочего это огромные деньги, а в случае срабатывания на дорогах это и сумасшедшие. Счет шел на десятки и сотни тысяч долларов. Трехкомнатная квартира в хорошем районе Москве, которую можно было купить у эмигрирующих из Союза иудеев и лиц, причисляющих себя к ним, стоила 10 тысяч долларов USA и соответствовала оптовой стоимости полутора десяткам мин-итальянок.
   Группа из трех человек -- комбата майора Козлова, майора Давыдова -- командира артдивизиона и авианаводчика только вошла в этот двор как прогремел ужасный по своей трагичности взрыв, дрогнуло и осело небо! Мгновение -- и все кончилось.
   В парашюты от осветительных снарядов, разбросанных по кишлаку, собрали то, что некогда было прекрасными людьми, их огромный мир перестал существовать, и мы, оставшиеся, потеряли частичку себя вместе с ними. Комбат, проходящий сквозь автоматные очереди живым и невредимым- и вот, его просто не стало. Такова судьба майора Козлова, его жизнь! Провоевать в Афганистане он смог только четыре месяца. Возвращение в Кундуз, скорбная дорога, прощание на плацу батальона, гробы, покрытые кумачом, склоненное знамя. Светлая память! И выход на задание через два дня.

***

  
   "...Устрашились грешники на Сионе;
   Трепет овладел нечестивыми:
   "Кто из нас может жить при огне пожирающем?
   Кто из нас может жить при вечном пламени?"

(Ис. 33:14)

  
  
  
  
   Командование решило, что 1984-86 года должны стать годами великого перелома, и мы должны уничтожить эту бандитскую нечисть, но они были плоть и кровь афганского народа. Капитан Петров не был Господом Богом и не мог с уверенностью отличить чистых от нечистых, зерна от плевел.
   Пошли в Талукан доставить продовольствие и боеприпасы полку, гарнизоном стоящему там и заодно почистить окрестности от немирных духов. Подогнали нового комбата с целью наведения порядка. Капитан Петя Корытов, строевик, выпускник Московского ВОКУ, полгода охранял трубу. Сразу заявил, что он уже 10 раз выходил на боевые действия и наведет порядок в этой "казачьей вольнице". Исполнительный до безумия, получив приказ, нисколько не напрягал свои извилины и действовал строго, как было начертано. При постановке задачи сыпал уставными речевками. Батальон несколькими группами поднимается в горы, а вслед несется команда: "В атаку, вперед!", что атаковать -- скалы, горы? Прекрасный командир для обучения на плацу подразделений в Союзе, командный голос, выправка, "ест глазами начальство" и с полуслова схватывает его мысли: "Люминь", значит "Люминь".
   С начальником штаба дивизии подполковником Волоемовым они словно нашли себя и были зеркальным отражением друг друга. Уравновешивать и сглаживать их бьющую через край энергию, инициативу мог только командир дивизии полковник Малахов, но он за всем не поспевал и не мог затыкать все дыры собой, в конце концов их совместными действиями удалось положить разведбатальон в районе горы Яфсадж. Десантирование произвели на плато и был практически уничтожен батальон и пара вертушек огнем с господствующих вершин. Только на следующий день высадившийся на господствующие вершины пехотный батальон прекратил расстрел и уничтожение. Конечно, на плато сесть удобнее. Штабные операторы не могут обозначить на карте высадку с разбросом по вершинам, а мозг для чего?
   Личная храбрость спасла Петю от трибунала, пуля вошла ему в глаз навылет, пробив голову, не задев мозг. А был ли он? Поставить пехотного командира командовать разведбатальоном -- это в духе "строевиков": главное, чтобы был порядок и дисциплина, а остальное война спишет, и списали на командира эскадрильи. Назначили стрелочника виновным и больше никого, ведь операция проходила под руководством представителя Министерства Обороны генерала армии Варенникова, но он руководил, а командовал заместитель командующего армией. Тупость и коллективная безответственность полностью соответствовала системе. Бездумное выполнение приказов бывает хуже преступления.
   Капитан Петров предпочитал в таких случаях уточнять с вертолетчиками задачу непосредственно на земле, принимая линии, обозначенные на карте, лишь как благие пожелания дивизионных писарей. Если было нарисовано сесть тут и на второй день вскарабкаться гораздо выше, метров на 500-600 по высоте, а прямой дороги в горах нет, это может занять день и больше, то он один взвод сажал на самую высокую горушку, а два несколько ниже и то, учитывая расположение господствующих высот. Не было случая, чтобы вертолетчики не выполнили этой просьбы, а если сделать лицо "лопатой" и пытаться отдавать им приказы по уставу хорошо поставленным голосов летчики в силу своей природной интеллигентности скорее всего пошлют подальше и высадят в точку, которую возможно с ошибкой нарисовал штабной писарь, или место, где им удобнее сесть, что летными инструкциями вполне позволялось.
   16 июня 1986 года звезды сошлись так, что два полоумных проявили себя в полной мере, ну, играли бы себе в штабные карты в Союзе, где ставки не такие высокие, как 40 убитых и раненых, причем личного мужества и отваги у Волоемова и Пети Корытова не отнимешь, но это все так -- штрихи к портрету, показывающие особенности ведения этой специфической войны. В противостоянии двух армий такие действия верны и необходимы, а в горах Афгана, в практически гражданской войне - это просто невообразимая тупость, а человек, могущий их остановить, поправить полковник Малахов заменился в Союз в начале 1986 года. Завести разведбат в засаду -- это надо очень постараться и приложить немалые усилия.
   Самая скучная работа для разведчиков -- это участвовать в сопровождении колонн, выставлять блок посты, но и здесь случаются чудеса, правда, из той же серии, кто первый выстрелит и попадет. Скучно, пыль, солнце припекает в марте уже прилично, на участке дороги надо выставить блок, Петров ленно переговаривается по связи с механиком-водителем:
   --?Стань слева от дороги, и ждем колонну бензовозов.
   --?Давайте метров 50 вперед и справа, там кусты, тень и съезд лучше,-уточняет механик.
   --?Хорошо, не принципиально.
   Надо иногда прислушиваться к голосу народа, подъезжаем перпендикулярно к заросшему кустарником и деревьями дувалу -- и сразу навстречу вылетает пара огненных "шмелей"-выстрелов из гранатомета. Целят в нас с расстояния 25-30 метров, грех не попасть, но людям с "трубами" тоже страшно и бронемашина кажется им ужасно большой и грозной, снаряды пролетают выше над головами, кажется, протяни руку -- и схватишь их за хвост. Оператор змейкой ныряет в люк и открывает огонь из 30-ти миллиметровой самолетной пушки, установленной на броне БМП-2. Она великолепна -- скорострельность огромная, снаряды начинают срезать впередистоящие кусты и деревья, разрывы -- сказка. Главное, не дать им перезарядить гранатометы и скорректировать прицел. Пехота, спрыгнув, открыла огонь из всего, что у нее было. Делать на броне Петрову было нечего, все работало и без его указаний. Мастерство -- все жить хотят! Умелое обращение с оружием -- одно из основных условий выживания. А главное, конечно, голова, разум и умение слушать внутренний голос и голос народа. Лучше мы к духам носом брони въехали, чем они нам в борт или корму с другой стороны обочины дороги засадили гранату. Кувырок с брони спиной назад с оборотом на 180 градусов Петров освоил в совершенстве, выполнялся он безукоризненно четко за доли секунды, в цирке можно выступать, и тоже открыл огонь по "зеленке". Можно было бы остаться и в броне и громко ругаться в "говорящую шапку", но, во-первых, это ни к чему, все и так заняты делом, а во-вторых, может у гранатометчиков еще остались выстрелы, они не убиты, не сбежали, захотят поправить прицел и заработать несколько сотен долларов USA.
   Пошла колонна, закрывая все пылью. Можно пойти посмотреть на результат, но не интересно, найдешь ты растерзанные пулями трупы и поломанное оружие или не найдешь -- суета это все, тем более скоро сворачиваться, идти вперед и выставлять новый блок -- текучка.
   Талукан и дорога к нему в некоторых местах напоминает американские фильмы ужасов: обрывы, где, кажется, не может пройти броня и машины, а они идут, тянутся в горы. Высокие нависающие скалы, подпирающие небо и создающие своеобразный страшный уют и тень. Ручей внизу, стены скал на расстоянии вытянутой руки, кажется, плюнь -- долетит плевок до противоположной стороны, а если вдруг кто окажется на гребне их и начнет кидаться камнями вниз, мало никому не покажется. Небо бороздят вертушки, передвижение колонн отработано -- тут уж грех пожаловаться -- штабные сработали хорошо.
   Небольшой отдых -- и вперед в горы попылил разведбат, пешком, солнце припекает вовсю, пот струится по разгоряченным телам, заливает глаза, груз снаряжения и оружие давят на плечи, физически очень тяжело. Младший сержант Кузнецов, невысокий, полный, немного рыхлый парень из Ленинграда, только второй месяц как прибыл на пополнение из учебки, вдруг зашатался и рухнул на землю, глаза закрыты, выстрелов и взрывов не было. Подбежал батальонный врач -- старший лейтенант Ходосевич, пульс не прощупывается, констатировал тепловой удар -- сержант вообще не потел. Афган взял еще одну жертву, спасти его не удалось.
   Вскарабкались в горы, обдирая руки, разбивая колени. Майор Терещенков, немногословный офицер, начальник штаба батальона, управлял уверенно, дело знал хорошо, до замены полгода, ненужных маневров не совершал. Вышли куда нужно и безопасно, внизу кишлак с врагами. На один склон удалось затащить три бронемашины, но огонь вниз затруднен из-за большой крутизны, рота Петрова перебралась через ущелье под прикрытием бронемашин. Действовал Терещенков уверенно, его распоряжения были отточены, отсутствовала ненужная суета и мелочная опека. Он был профессионал, но, кажется, в той другой жизни в Союзе любил выпить и по этой причине был удостоен чести исполнить интернациональный долг, а его карьера не развивалась стремительно. На боевые он никогда не рвался, но если выходил, то управлял умело и достойно. Он мог послать вперед, используя легкие нецензурные выражения, но это звучало вполне доходчиво и профессионально указывало направление движения. В противоположность управлению Пети Корытова с его возгласом: "В атаку, вперед!", да еще сопровождаемое красным флажком в руке, как написано в уставе, вводило в ступор и в глубочайшую депрессию. Мозг замирал в ожидании, что он еще выкинет и какие фразы и "ругательства" есть еще в боевом уставе звена рота-батальон. Петя был страшен в своей непредсказуемости и Петров с жутью вспомнил свои лейтенантские будни, службу в мотострелковой дивизии в городе Ахалкалаки. Казалось, время остановилось и повернуло вспять, а ведь он бежал от той тупой пехотной жизни и нашел укрытие в разведроте, спецназе Главного разведуправления.
   Было страшно до одури, нет, не врагов: их Петров знал, чувствовал их дыхание, движение, казалось, предугадывал их мысли: четыре года изучения теории партизанской борьбы, восемь месяцев войны в Кандагаре и год управления ротой в разведбате. Но ужас, который внушал начальник штаба дивизии был не сравним ни с чем, Петров ясно представлял все последствия выполнения его приказов. В чем-чем, а в отсутствии воображения Петрова обвинить было нельзя.
   Внизу в кишлаке, куда спустился со своим взводом Толя Ковальчук, раздалась стрельба, наткнулись на мощное сопротивление. Огнем с господствующих высот удалось оказать значимую и эффективную помощь, причем майор Терещенков умудрился спустить машины так низко по склону, что было удивительно, как они стоят на этой крутизне, а не летают, как самолеты, и в то же время ведут прицельную стрельбу по домам в кишлаке. Работа под управлением профессионалов доставляет ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения и даже наслаждение. Десяток трупов душманов, собранное оружие, у нас потерь нет, за исключением погибшего от теплового удара. Аккуратно свернулись и выдвинулись в расположение, на следующий день движение в обратную сторону в ставший почти родным Кундуз.

***

   Опять через два дня выход на чистку группы кишлаков во взаимодействии с "зелеными" -- солдатами-афганцами, причем проку от них -- никакого. Местность позволяла использовать бронемашины. Они шли в зависимости от рельефа иногда впереди групп бойцов, иногда следуя изгибам улиц в некотором удалении. Шаг разведчиков своеобразный, выработался длительным опытом: шаг правой ногой и автоматический поворот головы налево, шаг левой - голова и глаза внимательно смотрят вправо, автомат легко лежит в полусогнутых руках, при любом мало-мальски движении разведчик готов упасть, с земли или с колена открыть огонь по всему, что шевелится. Особенно в этом отличался зам командира роты старший лейтенант Дубенецкий, который стрелял и только потом думал и смотрел -- во что. Стрелок он был прекрасный и никогда не "мазал" мимо цели, которую он выбрал. Хорошо это было или плохо, но он выжил в этой мясорубке, благополучно заменился в Крым. Правда, в расположении его увидеть трезвым было невозможно, какая-то девица из медсанбата увлекла его, очаровала, свозила в консульство в Кабул и расписала. Вряд ли он и сам понял, что произошло, но боевые он "посещал" регулярно, своего рода реабилитация от запоя.
   Неспешно двигаемся, перелезая через дувалы. Пусто. Люди отсутствуют. В одной из канав нашли трех местных мужичков. Короткий опрос.
   --?Есть ли душманы в кишлаке?
   --?Нет, -- не менее короткий ответ.
   --?Хорошо, садитесь на наклонный лист брони, покатаемся, и если все пройдет спокойно, на окраине кишлака отпустим.
   Кишлак длинный, переходит один в другой, но задача конкретна -- конец в этом, а соседний нам не нужен. Петров опять сел на башню оператора-наводчика, повесив автомат на крышку люка: тихо, хорошо, тепло, расслабляет. Вот и конец кишлака, обозначенный арыком, поросшим зелеными кустами и деревьями.
   И опять все повторяется, как в замедленной и плохой киносъемке -- полет светящегося жала выстрела из гранатомета и треск автоматных очередей, граната выше головы -- неправильный прицел, ну сколько можно? Какое-то де жа вю, опять сальто с переворотом на 180 градусов спиной назад с брони, опять оператор ныряет вниз и бреет из своих стволов канаву, в которой, как котики, ныряя и выскакивая, перебегают люди в черном, им уже не до стрельбы. Скорость их перебежек удивительна, ствол автомата не успевает за ними, не иначе эти спортсмены много тренировались. Подтянулись еще два бронемашины и огонь стал гораздо веселей. Приземлившись на четыре точки позади машины Петров обнаружил, что автомат завис на люке башни, снимать было некогда, а справа и слева от него в таких же позах, пассажиры-афганцы с бронелиста машины, они оказались даже ловчей 32 летнего "карьериста" -- ротного.
   Подтянулась группа разведчиков с сержантом Юрой Хомяковым, а с ними и начальник разведки дивизии майор Жуков. Постреляли, поразрушали, доложили и команда "Сворачиваться, мол, задача по очистке кишлака выполнена", уходим домой. А ходили-то зачем? Но дивизионному начальству видней, если они руководят, то мы статисты и наша роль "Чего изволите?" или "Кушать подано!". Им сверху видней -- белые "поплавки" академий, большие звезды -- значит умные. Петров задал с горя риторический вопрос: "Юра, почему они нечестные?", указав на афганцев, Юра молчаливо кивнул, он вообще был немногословен и повел их за угол, но тут подскочил замполит Коля Могутов и с криком: "Дай мне! Дай мне!" устремил взгляд на ротного. "Да бери", -- ответил Петров и пошел по дороге. Дом, возле которого произошла неприятность, саперы подорвали. Было как-то обидно, мы шли, никого не трогали и вот? Все, наверное, проклятые деньги, люди хотели заработать, а, может и за идею? Мол, не топчите наши огороды?
   Надоело до смерти даже думать, просто выполнять свою функцию. Перегорело все. Проезжая мимо небезызвестного кишлака, где погиб второй ротный Караваев, Петров с удовлетворением заметил, что построек заметно поубавилось, зато местное кладбище значительно выросло и ряды шестов с тряпочками сливались с линией горизонта, причем преобладал зеленый цвет. Шел восемнадцатый месяц войны Петрова или, считая месяц за три, пятьдесят четвертый. Не то, что его личной, но в которой ему была отведена маленькая, но ответственная роль.
   Майор Жуков, новый начальник разведки дивизии, взял Петрова к себе в отдел. После всего этого бедлама поработать с бумагами, любовно гладить их, одеть брюки и туфли, приходить к 9 часам и уходить в 19 часов -- было несказанное счастье. Возглавить разведывательно-десантную роту с ее бандитской репутацией дурака долго не находили. Офицеры разведотдела дали Петрову рекомендации для вступления в кандидаты КПСС, куда Петров благополучно и вступил. Начальник политотдела что-то пробормотал сквозь зубы непонятное, но руку пожал и кандидатскую карточку выдал.
   Пули-Хумри. Январь 1986 года, до замены 45 дней. Опять проводится дивизионная операция. Третий раз и в то же ущелье, где съели молодого молочного теленка. Командир полка подполковник Мазур согласовал с начальником разведки кандидатуру Петрова возглавить подразделение полка и на тихое возражение капитана:
   --?Нет у меня ни одного подчиненного, кроме стопки бумаг.
   --?Ничего, я тебе дам два разведвзвода из двух батальонов! У тебя получается хорошо и людей не загубишь. Будешь работать с капитаном Зарубиным, командиром рейдового батальона.
   --?На фига они мне за полтора месяца до замены? -- подумал Петров.
   Капитан Зарубин -- невысокий, светловолосый, коренастый офицер. Говорил тихим голосом, но его все слышали. Авторитетный командир. Два дня перед выходом. Офицеры батальона не в меру выпили и развеселились, чем помешали спать высокому приезжему чину из Политуправления армии, и на замечание прекратить этот бедлам послали его к чьей -- то маме с пожелание хорошего секса. Так как подполковник политрук не угомонился, бросили гранату на крышу его комнаты. А перекатилась чуть дальше и взорвалась над помещением, где спали ротные командиры. Взрывом вырвало дыру диаметром около метра. Один из осколков угодил прямо в задницу здоровенному карьеристу -- взводному Шуре Балабанову. Санчасть. Шура ходит по полку и спрашивает, дадут ли ему дополнительный оклад за ранение, а может даже и медаль?! Чем вызывал гомерический смех всего командования. Смех смехом, а комбата и замполита батальона вызвали на парткомиссию и влепили по "строгачу".
   Грамотный был комбат Юрий Зарубин, профессионал, но судьба -- летом 1986 года погиб. Царствие небесное ему!
   По исходу из Афгана Петров стал кавалером медали "От благодарного Афганского народа", хотя за что его благодарить? Просто работа и ничего личного. В самолете в Союз подсчитал, что своих разведчиков потерял за два года убитыми четырех храбрецов и несколько раненых, в том числе и сам. Сделал все, что мог! И вернулся к молодой жене, с которой прожил три месяца из двух афганских лет и годовалому сыну!
   P.S. Сунув руку в карман, нашел какой-то клочок бумаги -- предписание: убыть на Дальний Восток, охранять и оборонять озеро Ханко, что где-то недалеко от бывшего Порта-Артура. Но, нет! Ищите дураков в другом месте. И Петров направился в Москву, где развязал свою личную войну с Управлением кадров Сухопутных войск, но уже на Фрунзенской набережной.
  

381

  
  
  
  
Оценка: 5.26*18  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023