Аннотация: Эволюция одной человеческой души на афганской войне
ИСПОВЕДЬ САМОМУ СЕБЕ
(Эволюция одной человеческой души на афганской войне)
"Настоящие записи были начаты мной еще в Афганистане в 1988 году и закончены в основном в 1989. После этого я к ним не возвращался, считая. что они потеряли актуальность. Но последние события в Афганистане и в мире позволяют надеяться, что кому-либо они могут показаться интересными.
Афганская война стала катализатором многих процессов в СССР, смею утверждать и т.н. "перестройки" и множества локальных конфликтов... Сегодня в сводках снова: Кандагар, Кабул, Герат и т.д. Эта публикация - мой долг перед погибшими однокашниками. Лично для меня Афганистан на самом деле стал поворотным пунктом в жизни.
Сейчас я написал бы наверное все по-другому, но сил нет возвращаться в прошлое, хотя и вспоминаю то время часто - лучшее время. Думаю, вся возможная ценность этих бессистемных записей в том, что они написаны по горячим следам. Но это именно эволюция души - жизнь души на войне. Какой-либо хроники, в общем-то, и нет...
С благодарностью ко всем читателям."
Вале Зубову,
Сереже Черному,
Игорю Семину,
Сереже Лежневу,
Вале Довгуле,
Валере Польскому ...
Моим дорогим однокашникам по факультету разведки специального назначения ГРУ ГШ Рязанского воздушно-десантного командного училища выпуска 1985 года, погибшим при исполнении воинского долга в Афганистане посвящается.....
"Нет... Ты ничего не имеешь права забывать. Ты не имеешь права закрывать глаза на что-либо и не имеешь права забывать что-либо, или смягчить что-либо, или искажать".
Э.Хемингуэй "По ком звонит колокол"
Я должен сказать то,
Что сказать страшно; то,
Что сказать больно; то,
Что сказать трудно; но то,
Что сказать нужно.
Если я промолчу-
Не рухнет мирозданье,
Не потечет время вспять,
Но все мы станем беднее
Еще на одно слово правды.
...Рассказать о большом горе,
Рассказать о большой боли
Рассказать о большой лжи...
Только где взять слова ненависти
И где взять слова любви?..
Предисловие
Известная степень откровенности бывает, пожалуй, все же, только ночью...
"Пиши, пиши..." - Ну что писать? Десять раз мог погибнуть, уже могло не быть. Подсознание не раз заглядывало за ту черту, но вот живу... Живу взаймы. Помнишь Ремарка? Только все наоборот - там до того, а здесь после того. Тот свет, который после ничего. Оказывается, та же жизнь, те же люди и никакого рая и ада... Так что нечего туда торопиться, совершенно нечего, там так же, как здесь - ни лучше, ни хуже.
...И был-то меньше многих, но успели снять кожу. И в этом обнаженном виде жить дальше. Или подождать, пока отрастет новая? Или не ждать? Или это была не кожа, а панцирь? А ты сейчас и здесь первозданен, как Адам...
Мы были людьми - помню точно. Но что за звериный инстинкт гнал нас искать и убивать себе подобных? И почему ради груды металлолома нам приходилось оставлять на той земле души наших ребят? Шесть свечек перед иконой, олицетворяющей скорбь всех матерей мира - вот все, что я сегодня могу сделать для них. Зажечь в себе шесть кусочков света и тепла тех, кто в прежней жизни были людьми.
Запомнить или забыть? Забыть боль и кровь, песок и слезы, вакханалию человеческих страстишек и неуемных желаний... Потушить в себе шесть крошечных огоньков, вычеркнуть все из памяти, завалить всем тем хламом, на который так богата наша жизнь. Не дразнить людей, не напоминать об их слабости (и силе), мелочности (и щедрости), тщеславии (и великодушии).
А если все же дразнить?
Ну, какая теперь разница, как все это началось? Мертвым мы мстить научились, забывая живущих. И какая разница, каким по счету был ты. Ты был брошен в эту мясорубку, потому что она вертелась и требовала человеческого мяса. И не было безумца, который взялся бы остановить ее. И все всё давно поняли, а она вертелась, и безумца не было.
Самолет, на котором ты летел, сел на аэродром Кабула 17 сентября 1987 года. И с этого момента тебя уже ни на секунду не покидало чувство того, что ты находишься под постоянным прицелом чужих глаз, стволов, мыслей...
Ты был старше тех, которые несли на себе основную тяжесть этой безумной войны. И в результате ты больше их увидел и понял, но это тоже будет потом. А тогда, всматриваясь впервые в очертания чужих гор, ты стал вдыхать в себя воздух, в котором столько всего было растворено! Эта уха была заварена не тобой, но и ты вдруг понял, что причастен к ней уже тем, что просто родился и живешь в это время.
Ты был оптимист, но даже самые твои оптимистические прогнозы были лишь 50 на 50. Позади жизнь. Может быть вся, может быть только часть. Вот это вот может стать вехой, может эффектным (как скажут), наполненным смысла (а про себя подумают: "бессмысленным") концом. Сколько людей до тебя уже прошли этот путь!
С этого момента пойдет отсчет всех тех случайностей, которые, в конце концов, позволят тебе вырваться из этого жернова помятым, но живым. Все хотели того же, и ты понимал, как понимал и то, что 50 из 100 - это всего лишь три балла. Да, мы все были троечниками в этой войне - игре: и тот, кто двигал тобой, и кем двигал ты, и тот, кто думал, что двигает всеми нами...
"В этой войне много бестолочи... В этой войне деваться некуда от глупости". (Э.Хемингуэй "По ком звонит колокол".)
Что толку искать теперь виновных, если все это было в нас самих. Кто-то понимал лучше, кто-то хуже, но зачем-то мы все же сюда ехали...
Через три дня самолет, в котором ты летел, начал разваливаться в воздухе на куски над аэродромом, куда он должен был сесть. Твой мозг окоченел от ужаса - ты не верил, что это возможно... Ты прожил всего три дня на этой земле, твоя душа осталась бродить среди этих гор, а то, что осталось от плоти, поехало в цинковом ящике домой (Твоей ли плоти? Что могло остаться целым в этой "бетономешалке"?)
...Нет, это было не с тобой. Это могло произойти и с тобой, но произошло с ним, которого ты хорошо знал, чье пламя теперь теплится в тебе одним из шести огоньков. И произошло это несколько раньше. Судьба? ...Еще не раз ты будешь задавать себе этот вопрос, и каждый раз с замиранием сердца ждать ответа. Чувство направленного в тебя ствола так и останется в тебе до конца. Ты будешь верить ему и не верить себе. Не верь тому, кто говорит, что верил в свою звезду. Сейчас мы все смелые, сейчас, но не тогда. Там и тогда мы были суеверны, как дети, и как дети беспомощны перед этой чертовкой, которую рисуют в детских книжках с косой. Ты так и не понял ее систему выбирать жертвы, но мог предположить, что перекрестие не раз сойдется на тебе. И не сошлось оно на тебе лишь потому, что сошлось на других. А ты спрашиваешь, как теперь жить и стоит ли. Но не забудь, что свечи горят, а души бродят. Да, да, не сомневайся, я тоже раньше не верил в это.
Потом был другой южный город, глиняный забор, фанерные модули.
...Когда первые восторги по поводу твоего приезда улеглись (ты многих из этих парней знал прежде), ты вышел в ночь и пытался заглянуть в свое будущее, глядя на звезды.
Чужая земля, чужие звезды - это было впервые. Реальность всего этого пока не осознавалась. Это потом все станет хорошо знакомым, а все то, прошлое, неизменно далеким, как будь то между "тем" и "этим" лягут не километры, а века...
Это потом ты станешь недоверчивым к людям не твоей крови, как лиса. Тебе будет казаться странным, что где-то люди не боятся ездить по дорогам, летать, просто спать... Нет, разумом ты это все прекрасно будешь понимать, разумом, но не чувствами. Но это будет потом, а сейчас тебя била легкая нервная дрожь: рулетка раскручена. Ночь напоминала о вечном...
"Кандагар продолжает занимать в планах контрреволюции первостепенное место. Не случайно, что треть всего оружия и боеприпасов, поступающих из Пакистана, направляется с караванами именно в Кандагарскую провинцию. Как раз здесь находится большинство западных советников. Продолжаются ночные нападения на армейские посты..." ("Известия", 05.12.87 г.)
Разговор на пересылке:
- Ты откуда?
- С Кандагара...
- Как, ты еще жив?
Уже на следующее утро, сидя на "броне", ты будешь мчаться к южным горам. И впервые ты совершенно генетически ощутишь на зубах металлический вкус взрыва.
...Яркое безцветие переворачивающегося мира рухнет секунду спустя в черный провал небытия. И вселенский, уже не пугающий сознание звон там, на дне. Все. Все кончено...
...Все так и будет. Все будет именно так, если... если...
И каждой гусеницей, и каждым колесом ты, до конца всей этой эпопеи, будешь чувствовать, все неровности этой древней земли, как голой кожей. И родилось это чувство в тебе в первый же миг движения того первого дня.
Страна древняя, как сама история, как эти горы. И люди, которые любят ее, как ты любишь свою. Не многое изменилось для нее за тысячи лет. Но кто-то решил, а тебе внушили, что эту землю, этих людей можно убивать.
Да, да: "ты был солдат, ты выполнял приказ". В истории это уже было, не раз. Было.
Ты помнишь эти кочевья, кишлаки, в которых жили только женщины, старики, дети. А мужчин не было. И каждый пятнадцатилетний - потенциальный враг. Враг? Кому враг? Почему враг? Ведь это ты пришел на их землю, а не они на твою. Для кого ты воевал ее, не для тех ли, с кем воевал? А ведь это и был народ.
Механизм, надежно работающий не одно десятилетие, сработал и на этот раз. С лязгом захлопнулась дверца мышеловки, на этот раз за тобой: "Ты выполнял приказ..." Наше бездумье позволяет ему раз за разом безотказно срабатывать, наше нежелание делать каждый раз моральный выбор. Мы все солдаты: кто в окопе, кто за партой, кто у станка. Мы сбрасываем с себя всякое бремя моральной ответственности, предлагая нести его людям, которые от нашего имени, нашими руками пластают свою и чужую землю". А мы выполняем приказ..." И в том наша беда, что приходится платить каждый раз за такие уроки человеческими жизнями.
Ну, хорошо, это ты здесь стал вдруг такой понятливый, а тогда и там?
Сначала (в голове) была каша. Ты был хорошим солдатом своего правительства и верил в общем-то его словам, пока не увидел все своими глазами. Нет, ты и раньше понимал всю ненужность этой войны, нашего участия в ней, но причину ее начала и продолжения искал не в нас самих (и уж не в себе самом), а в неких третьих силах. Но и потом, кода стал кое-что понимать, не договаривал себе, цеплялся за спасительное: "А может, не зря?" Считал, что права нет судить, быть слепым винтиком удобнее.
Каждый по-своему оправдывал свое пребывание там и необходимость убивать. Многие слепо следовали приказу. Кто-то мстил за бесполезную смерть друзей и не столько, казалось, "духам", сколько всему миру. Были просто игроки. Вели азартную игру "кто - кого". Кто понимал всю абсурдность этой войны, видели смысл в сохранении жизни людей. У кого-то весь смысл свелся к погоне за внеочередными званиями, и должностями, орденами (что обесценило их в конец), деньге и шмотью... Много было всяких, но вот "ура - патриотов - интернационалистов" - увы! Наверное, опять не повезло, наверное, они были в другом месте. Впрочем, вру, "патриоты-интернационалисты" были. Одни - кто искренне заблуждался, другие - кому было "по штату положено", что не мешало, однако, последним подпадать под одну из вышеназванных категорий. К категории "искренне заблуждающихся", частью от недостатка информации, частью от уже укоренившейся привычки к бездумью.
Первое соприкосновение с войной. Для всех по-разному. Кто-то и понять ничего не успевает, так все быстро кончается, кто-то будет глядеть на все со стороны.
...Вертолеты касаются земли, люди выпрыгивают; минуту спустя все стихает. Все забились по щелям, ждут ночи. Жарко, жёлто, пустынно...
Спасительно-враждебная темнота, опускающаяся на землю, напоминает - пора идти. Пора идти искать дорогу, тропу, по которой ходят и ездят те, "другие". Пакистан рядом, вот эти горы... нет, не Пакистан, но ущелье и дорога, которая по нему идет - оттуда.
Пора? Последний взгляд на небо... Пора!
Двадцатичленная, ощетинившаяся стволами змея-группа растягивается в остатках света дня. Три человека впереди на удалении, три позади - дозоры. Если ребята не сработают - накроют всю группу. Сколько человек прошло до тебя этой тропой, тропой войны? Эта земля, кажется, населена духами востока, реальность происходящего стирается. Эти горы видели и фаланги Македонского, и орды Чингиз-Хана, и экспедиционный корпус англичан. Эти древние степи истоптаны миллионами пар ног и копыт; сколько легионеров уже твоего времени оставили на ней свой след... И вот теперь ты навечно бросаешь часть себя на этой земле, земле, не ведавшей покоя ни в одном столетии. Что принес этой земле ты, ты, легионер двадцатого века?...
Уже ходит где-то рядом ЕЩЁ не убитый тобой, а на острие пули, уже отлитой пули, кто-то носит твою смерть.
Ты снова ученик. Кто-то учится сеять хлеб, кто-то - строить дома, ты учишься убивать... или защищаться(?), или защищать? М-мда.... Сколько раз в жизни ты уже начинал "с начала". Но на этот раз, кажется, все гораздо серьезней. Все будет без отметок, и времени зачастую исправить ошибку не будет, а "двойки" и "тройки" обернутся человеческими жизнями.
"...Тут всегда старательно ищешь наиболее благоприятные условия для убийства, неизбежно связанного с работой... Разве громкие слова делают убийство более оправданным? Разве от этих громких слов оно становится более приятным делом? Ты что-то уж больно охотно взялся за это, если хочешь знать..." (Э.Хэмингуэй "По ком звонит колокол")
Из дневника:
Сентябрь 1987 год. "За ночь доходим до горы и залезаем на нее к рассвету. Прячемся в скальных расщелинах. Ночи уже холодные, наверху сильный ветер. Весь день лежим. С утра воздух постепенно прогревается и днем уже жарко.
...Вечером вокруг нас начинает крутиться отара овец. Посланные парни после того, как расстояние оказывается критическим и группа рискует быть обнаруженной приводят двоих пастухов. Обращение с ними самое грубое, может, так и надо? Во всяком случае, командир сам подает пример для подражания..."
"Забитые и запуганные, В глаза бросается нищета. Одеты кое-как. Тела высушены на солнце и ветрах... Пинки и зуботычины. Что несем мы этому народу? Зачем мы сюда пришли?"
То, что пришли зря, хватает ума понять ещё в Союзе, но как она, война, выглядит на самом деле, возможно только отсюда, если... если захотеть.
Выход заканчивается безрезультатно. Противник обнаружен не был. Но на обратном пути происходит нечто, что заставляет серьезно задуматься.
На "вертушках" забирать нас прилетает замкомбата...
Дневная жара спала. До темноты оставалось минут сорок, когда два Ми-8 и два Ми-24 "птерадактеля" (так называли иногда в шутку эти боевые вертолеты и впрямь напоминающие своими очертаниями в анфас древних летающих ящеров) выскочили на малой высоте в лучах заходящего солнца из-за шоколадных скал. Внизу кишлачек-хуторок: два домика, два сарая, арык, вытекающий из кяриза, бахча, несколько деревьев... "Досмотрим, - бросает "Борода", - в прошлый раз были стволы".
"Брюханы" с десантом садятся за ближайшим бугром, "птерадактели" с воздуха прикрывают действия десанта, ведут предупреждающий обстрел близких скал. Секунды спустя из пыли, поднятой севшими вертолетами, начинают выскакивать фигурки цвета "хаки". Цепочка людей бегом приближается к кишлаку. Кишлак молчит, предчувствуя недоброе. Жителей не видно, это настораживает. Наконец нервы людей не выдерживают. Сначала редко, потом, по мере вхождения в азарт, все чаще и чаще и наконец, сливаясь в сплошной треск, заработали автоматы. Пули втыкаются в стены, крошат на бахче арбузы и дыни. Секунды спустя солдаты начинают "шмонать" кишлак. В сараи, в дома, в кяриз летят гранаты. Пытается устоять на ногах раненая корова, солдаты с пояса стреляют по разбегающимся курицам. - Пусто ни стволов, ни людей. Загорается соломенная кровля дома, солдаты начинают отходить. И тут, среди не остывших страстей... раздается детский плач. Это был даже не плач, это был вопль существа, впервые ощутившего равнодушный к человеческой жизни холод войны. Боже мой! Это не возможно еще раз пережить! Этот обломок человеческого бытия, невесть как уцелевший во всей этой вакханалии, протягивал свои ручонки и искал защиты у людей, которые так бездумно, больше из баловства, разрушили его Мир.
Вертолеты ждать не могли. На горы опускалась темнота...
Мы все были беспомощными детьми в лапах этой войны, и все хотели найти защиту и милосердие, но не находили ни того, ни другого.
Где ты теперь, человечек?..
...Рядовой эпизод войны, никак не влияющий на ее ход и исход, вплелся незамеченный в ее общую ткань. Но за каждым таким эпизодом люди, их умы, их сердца и души... Запомнить или забыть? Помнить, значит мучиться всю жизнь, забыть, значит струсить. Сказать себе правду или и на этот раз переложить груз моральный ответственности на чужие плечи?
"Как же это? Шел человек по улице, стукнул его, и - нет человека?" (М.Горький, "Испытатели")
...Убить человека, думал, будет трудно. Но все произошло банальнее, чем можно себе представить. В ночной засаде коротким огневым налетом остановили машину. Ночь, как сон. Отчетливо воспринимаешь все лишь утром. Молодой, лет семнадцать. Обезображенное выстрелами лицо и тело. Несколько часов назад был вселенной со своим богом и мироощущением. И н и ч е г о. Ни содрогания, ни жалости. Только любопытство (На войне жалость к врагу роскошь. И где-то злорадство: на этот раз переиграли).
Потом их было много у тебя и твоих товарищей. И все было как в первый раз, и как будто делал это всегда.
Еще был крестик. Был маленький алюминиевый нательный крестик... И когда ты получил его перед отъездом от почти не знакомой тебе бабки Михайловны во Пскове, в городе, пронесшим через века и историю свое имя и вобравшим в себя все символы русского духа, ты понял всю трагичность и значимость момента. Ты приобщился сразу и конкретно ко всей многовековой противоречивой истории, которая казалась тебе до этого лишь учебником на школьной парте. Этот крестик стал для тебя несравненно большим, чем все полученные знаки отличая и награды. Он поставил тебя в единую духовную цепь, и ты стал ее звеном.
"Спаси и сохрани"... Какое более короткое напутствие с таким вселенским смыслом могла сказать тебе твоя земля, так бездумно посылавшая на смерть свою молодую поросль, свое будущее. Как это было много верить под этим чужим небом в изначальный смысл этих слов. Отупевшее от казенных фраз и лозунгов сознание, как иссохшая земля, принимала в себя ставшие редкими капли искренности.
Нет, ты не носил его, потому что уважал чужую (но бесконечно родную в корнях) веру и не хотел быть вульгарным (в тебе этой веры пока не было). Но, смотря на него, ощущая в руках его прохладу, ты чувствовал всю доброту и веру в лучшее этого старого человека.
...Но разложи на атомы этот кусочек алюминия и ты не найдешь там всю эту "мистику". И ты все это понимал, а потому самое удивительное было то, что ВСЕ ЭТО ТАМ БЫЛО...
Нам очень иногда хочется подогнать время, выкорчевать в себе все эти "сантиметры", упростить до примитивно толкуемого материализма вершины национального, общечеловеческого духа. И все же в жестокий час мы обращаемся... нет, не к религии, мы не уходим от реальности, мы возвращаемся к своим духовным истокам. Пепел пожарищ падает с нашей памяти, пепел забвения... и вечные идеи добра и сострадания остаются вечными.
...Ночь опьяняла, ты любил эти разбойничьи ночи. Просыпались природные инстинкты и обострялись чувства. Казалось, ты становился частью этой пустыни. Вторую ночь ты здесь, в двадцати метрах от тропы. Вас тридцать - и вы как единое целое, единый организм - имя которому разведгруппа. У группы свое нервное дыхание, свои, зеленоватого цвета (цвета приборов ночного виденья) глаза, свои уши. Вторую ночь, изготовившись к броску, ГРУППА ждет жертву - такой же многоголовый многоличностной организм, имя которому КАРАВАН. Эти два монстра, состоящие из человеческой плоти, частью из железа, вот уже на протяжении ряда лет, каждую ночь идут навстречу друг другу, чтобы сцепиться в предсмертной агонии, извергая огонь и железо, чтобы полить обильно эту древнюю землю кровью, вперемежку с бензином и машинным маслом...
Ты был крайним и первым заметил две фигуры отделившиеся от далекого бархана. Они быстро приближались. Первая фигура обрела контуры человека, а вторая вытянулась в цепочку верблюдов и людей.
Связанные единой целью, как цепью, две ночи подряд, КАРАВАН приближался к геометрической точке на теле планеты, чтобы сгореть в топке войны. Рожденные разными матерями, они всю жизнь, каждый своей дорогой, шли, чтобы однажды встать в эту цепь, связавшей животных и людей одной судьбой...
Тридцать голов ГРУППЫ стряхнули с себя остатки сна. По телу пробежал радиоимпульс, тридцать пар глаз пристально вгляделись в подползающую змею - КАРАВАН, матово блеснули в лунном свете когти-стволы.
Последние секунды жизни... Что произойдет спустя эти секунды с человеческим сознанием? Что произойдет с сознанием человека, поднявшего руку на чужой космос? Неужели эти сотни лет суммы жизней людей секунды спустя уйдут с кровью в песок? Секунды спустя, во имя "вселенского добра" свершится "вселенское зло"...
Мгновенный провал, клочьями разлетаются в стороны ночная тишина. Воздух стал тяжелый от количества в нем железа. Земля содрогнулась от взрывов и зрелища битвы существ, которых породила и носила на своей плоти. Охнув в первое мгновение от одновременного разрыва десяти гранат, песок застонал тонко от рикошетов. Верблюды, с красными от отражающегося в них боя глазами, потеряв в первые же секунды вакханалии ориентировку, лезли на пулеметы.
Кипенье продолжалось пять минут, после чего интенсивность его начала спадать. Все реже и больше из осторожности, чем по необходимости, срывались пули с раскаленных стволов и терзали поверженную плоть людей и животных.
...Утром мы увидели, что наделали наши автоматы ночью. КАРАВАН лежал как шел. Равнодушие и любопытство. Равнодушие к чужой жизни, любопытство к чужой смерти. Тела людей, как куклы. На их месте мог лежать ты. На их месте уже лежали прежде твои друзья. Месть рождала месть. Цепная реакция выдирала из жизни самых здоровых. Тринадцать тупиковых ветвей человеческого рода лежали сейчас в равнодушном оцепенении на холодном утреннем песке...
Героизм. Кажется мы рождены не для жизни - для подвига. С детских лет чувствуешь свою неполноценность к тем, кто прошел войну. С детских лет готовишься к суровым испытаниям, к подвигу. "Просто жить" - очень скучно. Люди, которые "просто живут" - не заметны. Им нет места в газетах, на киноэкранах. Подспудно мозг готовит тело пожертвовать собой и непременно на благо ВСЕГО человечества. И там мы, казалось, больше были готовы умереть, чем жить. "Я сумею умереть достойно..." - расхожая фраза. Умирать научились, а жить?
"Героизма" (в том смысле, который вкладываем мы в это слово, а именно, как проявление неких сверхчеловеческих физических и психических сил) не было там, где все было хорошо продумано. "Героизм" являлся плодом бездумия, пренебрежения человеческими жизнями. И "Герой", таким образом, был индульгенцией, списывающей чужие грехи (я ничего не хочу сказать при этом в упрек тем, кого "обрекали" на подвиг).
...Группа ночью уничтожила караван. Старший командир не посылает в тот же час "броню", чтобы снять группу, надеется на "авось". Утром, едва рассвело, одиннадцать из четырнадцати погибают "геройски" (в кавычках только потому, что так будет значиться в официальной сводке) под перекрестным огнем обложившей их за ночь банды. (А все соседние кишлаки будут "наказаны" огнем артиллерии и ударами авиации).
...Комбат, закомплексованный от долгого отсутствия "результатов" боевой деятельности, осуществляет амбициозный план - бросил группу на засаду в "зеленку", куда никогда не ходили - слишком большой риск. Разведгруппа, отбиваясь в течение пяти часов от двух сотен "духов", заплатила за это жизнями девяти парней. Это было не в фильме, и помощь пришла не вовремя.
...Командир роты поднимает людей в атаку на пулемет. И только положив несколько человек, вызывает огонь артиллерии.
...Поддавшись азарту, группа, ведомая командиром, бросается в погоню за отходящим противником. Группа легла, как шла - попала в приготовленную засаду. Останься командир жив - его бы судили. Но он погиб и получил "Героя"...
Еще один пример "героизма". Из-за низкой дисциплины солдата перестали брать на войну - себе дороже. В неурочный час, пока группа находится на войне, солдат идет самостоятельно в баню, где идут ремонтные работы. Прыгает в бассейн и его убивает током. Солдата списывают "на боевые потери", сочиняют легенду о его "геройской" смерти, представляют к ордену и везут на родину. На родине именем "героя" называют улицу...
"Маленький Наполеон ... сейчас готов затеять сражение, убить человек сотню для того только, чтобы получить лишнюю звездочку или треть жалования". (Л.Н.Толстой "Севастопольские рассказы")
Двигая в детстве оловянных солдатиков, читая с замиранием сердца книги о войне, выстаивая бесконечные очереди на полные (порой комичного) насилия фильмы, наводя игрушечный пистолет в друга, мы с детства готовимся защищать добро с оружием в руках, готовимся жертвовать самым дорогим во имя этого очень субъективного, как оказывается потом, добра. Честные в помыслах мальчишки мы, не задумываясь, кидаем в грезах на редуты неприятеля все новые и новые полки абстрактных человечков. Мы не замечаем, когда наши игры из мира грез переходят в мир реальный. Наш мозг уже готов жертвовать, жертвовать, жертвовать... Да, да, конечно - "во имя торжества справедливости".
Наш "героизм" измеряется в конце концов тем, сколько "врагов" нам удалось уничтожить. Так было во все времена. Мы разделили мир в своем сознании на друзей и врагов, на черное и белое. Нас убеждали, что серый цвет - это цвет беспринципности, а мы все хотели быть принципиальными. Решить все ударом меча - это у нас в печёнках. Мы узнавали сначала об Александре Невском и Суворове и только много позже об Аввакуме и Сергии Радонежском. Мы редко когда задумывались над тем, что уничтожая зло злом, мы рождаем еще большее зло...
Наивно полагать, что это моджахеды вынудили нас оставить в конце концов страну. Нет, дело не в них, а в нас самих. Армия разлагалась, а не крепла - в такого рода войне - это аксиома (и наша беда, в том, что мы не приняли ее раньше). Армию развращала дешевая кровь и жестокая месть. Армия погрязла в шмекерстве (синтетический термин, означающий, и вещизм, и воровство, и торгашество сразу), протекционизме, подкупе. Продавались звания и женщины, награды и жизнь людей, оружие, боеприпасы и горючее... Кроме свежей струи осознания тяжелой болезни общества на север двигался мутный поток морального уродства. Всеми правдами и неправдами люди обеспечивали свое будущее. Барахло, деньги, наркотики, оружие находили все новые и новые каналы и лазейки через границу. Все это оседало, впитывалось в поры государства, предрекая новые, доселе знакомые только по западным источникам, проблемы. Люди теряли покой: одни от проснувшейся совести, другие от открывшихся возможностей хватануть от жирного пирога. Многие проблемы, вызвавшие наше недоумение своей "чуждостью", обозначались со всей отчетливостью впервые именно там.
Понять отсюда, что происходило там было невозможно, как и понять, оттуда, что же происходит дома. Сознание, отягощенное новой информацией требовало осмысления увиденного и прочувствованного. Все, что происходило там, имело свои корни здесь. Многое, что происходит здесь, имеет свои корни там. Но понять, связать все в некую логическую цепь можно было только вернувшись. А это и было самое трудное...
Наивно полагать, что именно реактивные снаряды, гранатометы, "Стингеры" (против наших танков, артиллерии, авиации) вынудили нас начать движение на север. Армия была готова пребывать там вечно, и наша военная машина рано или поздно стерла бы с земли последний афганский кишлак. Уход был нужен ради нас самих, чтобы мы все не потеряли последний разум, и те, кто был там, и те, кто оставался здесь.
Змея, заглатывающая себя с хвоста, распрямилась и поползла на север...
Сотни металлических монстров день и ночь сотрясали горячий воздух пустыни. На север, на север, на север...
Десятки тысяч этих чудовищ девять лет наводняли эти древние равнины. Тысячи из них навсегда остались в стране, ставшей лабиринтом сознания для миллионов людей. И когда однажды вся эта металлическая армада протекла перед твоими глазами и через твое сердце, ты каждой клеткой своего существо почувствовал, услышал тяжелые аккорды грядущей, без сомнения последней для человеческого рода, войны. Да, да - подумал ты тогда, именно так начнется ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА, если человечество откажется от всех доводов разума и скрестит ядерные мечи за свои амбиции. Именно так... Стальные армады хлынут навстречу друг другу. Людей не будет видно, все они будут внутри, в железе. Многие из них так и не увидят в последний раз "небо Аустерлица". Обезлюдевшая картина будет являть собой гигантскую сцену театра абсурда. Металлические айсберги будут корежить и перетирать себе подобных. Металлические ленты, как полчища серых крыс за звуком флейты, будут течь в эпицентр водоворота, без всякой надежды уцелеть в нем... Человеческий мозг оцепенеет в последней конвульсии, силясь осознать закономерность трагического итога своего исторического пути. Конца ПОСЛЕДНЕЙ ВОЙНЫ не увидит никто. Все мы погибнем раньше, мы просто сойдем с ума, уцелеют только идиоты, они его потеряют раньше... И первые аккорды этого безумия люди уже слышали. Хватит ли воли не поддаться зову флейты?
Дневник. Март 1988 год.
"На этом пятачке перекалеченной земли столкнулись интересы двух мировых систем. Руками народа исполины решают свой вечный спор. "Два мирных жителя погибли, трое ранено..." - говорят каждый день с экрана телевизора об Израиле, Ирландии. А ведь здесь каждый день гибнут десятки и сотни мирных жителей (в любой войне гибнут в первую очередь и в десятикратной пропорции мирные жители). Гибнут из-за нашего элементарного бескультурья - нежелания, неумения ценить чужую жизнь. Жизнь не стоит ничего - и мозг уже привык к этому. И это безнравственно."
Ты мелок, - говорил ты себе часто - чтобы судить обо всем масштабно. Мелок, и потому сужу. Тот, кто сидит на горе, плохо видит, что происходит у ее подножья. В этой войне ты был у ее подножья; и все решения, принимаемые на верху, касались, в конце концов, и тебя. Ты был щупальцем этой войны, ее нервным окончанием. В тебя приходил импульс из мозга на движение и первый импульс в мозг исходил от тебя. По пути наверх информация-импульс многократно пережевывалась и перетиралась, доходила до мозга иной раз в совершенном искаженном виде. Прежде всего, это было вызвано желанием младших информационных ступеней угождать старшим, представлять ситуацию в своих районах в более благополучном свете, мол, не зря сидим.
Надо ли трезвомыслящему человеку доказывать значение достоверной информации? Искажение информации в нашей повседневной жизни завело нас в конце концов в такие дебри нерешённых проблем, что совершенно не ясно теперь, когда же они будут решены. Но стоит ли подчеркивать особое значение достоверной информации на войне? Мерой достоверности информации на войне являются человеческие жизни.
"Вы давайте нам (информацию), что берете пленных, а то... (кивок наверх) сердится, когда информации об этом нет. Вы давайте, а мы уж все, что надо, сами придумаем..." (Из выступления представителя вышестоящего штаба перед офицерами разведчасти).
Перетертая и пережёванная информация, подаваемая наверх радетелями за свое место, но не за дело, доходила очень часто до мозга в искаженном виде, и, когда возвращалась назад, в форме решений, то вызывала скорее недоумение, чем уважение к дальновидности старших командиров. Иногда, правда, в этом виделась особая утонченность ума, но зачастую, только виделась. И совсем не случайно, что офицеры информации определенного звена в обиходе так и именовались "сказочниками".
Там, в этой стране, на этой войне, стало вдруг понятно, что тот ветер, который подул в твоей стране, - не был случайностью. На той немирной земле возникал один из потоков - поток осознания действительности. Там рождалось осознание того, как болен наш ДОМ, вся Земля, все мы. И каждый, кто там находился, ощущал на своей шкуре, что находится в гигантском водовороте событий, интересов, мыслей миллионов людей, в его эпицентре. На этом, внешне очень мирном небе, ты видел росчерки тяжелых "Паркеров", сполохи человеческих страстей и страстишек. И все это было явью. И каждый чувствовал себя микробом под внимательным оком на карте планеты, живой карты. И каждому было отмерено свое количество пуль и гранат, гробов и квадратных метров на кладбище...
Дневник. Март 1988 год.
"Писать ужасно не хочется. Опять нытье или что-то другое? Во всяком случае спать нормально не могу - столько всего наболело... девять лет пребывания в стане, десятки и сотни тысяч жертв, лопнувшие в одночасье лозунги, глупость и тупость. Мы говорим "интернационализм", но не геноцид ли это? Спекуляция, воровство достигли невиданного размаха. Чисто профессиональные аспекты базируются на энтузиазме немногих, другие же составляют длинные списки тряпок, которые необходимо достать за месяц, за полгода до отпуска... Разговорами о тряпках пропитан весь воздух ...Смысл жизни утерян. Все лучшее оболгали и продолжают лгать".
Из письма домой. Март 1988 год.
"Маленький я желал иногда войны, наивно полагая, что умрут нехорошие, злые, нечестные. Здесь же со всей отчетливостью увидел и понял: во все войны, во все революции - первыми жертвами становятся именно самые умные, общественно зрелые, физически совершенные люди. Им, этим людям, просто в голову не приходит отсидеться у кого-либо за спиной, где-нибудь в кабинетах. Выживала в первую очередь лесть, лицемерие, подхалимство, физическая немощь (кто его с собой в разведку возьмет!), моральная нищета и духовная убогость".
Дневник. Март 1988 год.
"Тупость! Ты беспредельна! О твоей истории можно писать тома. Мы сделали все, чтобы выкорчевать интеллект и индивидуальность. Всю историю свою только этим и занимаемся. Разум! Где человеческий разум?!"
Дневник. Март 1988 года. Хроника.
"...Советские "точки" на дорогах. В день иногда собирают до полутора десятков машин афганцев. Забирают шмотки, деньги и счет идет на сотни тысяч "афгани"... В то же время по "духам" лишний раз предпочитают не стрелять, дабы не навлечь на себя беду.
...Поджигают на проводке колонны БТР. На помощь не спешат - сильный огонь. В подошедшем все же БТРе не оказывается жгутов для остановки кровотечения. Комбат погибает от потери крови (оторвало ногу, перетянуть нечем).
...БТР с восемью ранеными подъезжает к госпиталю. Внутрь, во двор госпиталя его не пускают. Вытаскивают раненых.. На носилках несут в хирургическое отделение. От боли двое умирают".
Дневник.
"Не страшно не быть, страшно превратиться в земляного червяка. Не бояться пули и бояться самодурства стыдно и недостойно".
...Была бессонная ночь. Погиб товарищ, твой однокашник по училищу. Мысли и чувства роились в тебе, требуя выхода. Ты тоже пил сегодня до четвертого тоста, но это не было твоей привычкой и ты не пытался залить тоску самогоном. Напротив, ты хотел ясности мысли, чтобы постичь все происходящее, зарубить в своем сознании и никогда не забыть. Стихи родились в тебе, как приступ рвоты, ты должен был вывернуться или захлебнуться в этих пугающих своей откровенностью мыслях.
