ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Покровский Григорий Сергеевич
Три судьбы

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
   Посвящается ветеранам, защитникам Отечества.
  
  
  
  
  
   Четвертая палата кардиологического отделения госпиталя была маленькая, узкая, на её двери висела табличка "для ветеранов войн". Вдоль стен стояло три койки. Сегодня выписалось двое. Баранов скучая, лежал на кровати, которая была у окна. Здоровье его шло на поправку, и он мечтал поскорее отсюда уйти.
   Открылась дверь, и на каталке в палату две медсестры привезли старика.
  - А я уже подумал, что сегодня буду в палате один скучать, - пошутил Баранов, глядя в глаза пухленькой медсестре.
  - Ну да, чего захотели, - усмехнулась медсестра, - в реанимации мест нет. Вот дедушка полежал, теперь сюда его определили. Только все равно вам с ним скучно будет. Дедушка у нас молчаливый, - медсестра улыбнулась старику, - за три дня и слова не сказал.
  - Сейчас ещё одного вам дедушку подселим -тот говорун, - сказала вторая медсестра, - всё стихами да прибаутками чешет.
   Медсёстры уложили больного на кровать и отправились за следующим. Баранов посмотрел на старика. Его вытянутое лицо с потускневшим взглядом окинуло потолок, а затем всю палату. Оно было полно страдания и какого-то благородства. Старик остановил взгляд на окне, за которым во всей красе набирала силу весна.
  - Может форточку открыть, чтобы свежий воздух был? - спросил Баранов.
   В ответ старик ничего не сказал и только перевёл взгляд с окна на Баранова.
   По молчаливому взгляду тот понял согласие старика и приоткрыл окно. В палату ворвался свежий весенний воздух. Вскоре дверь открылась, и в палату завезли ещё одного больного.
  - Окно закройте, - строго сказала Баранову медсестра, - вы нам дедушек простудите.
   Баранов прикрыл окно.
  - Пускай будет, нам уже ничего не грозит, - сказал старик, что лежал на каталке, и показал пальцем в потолок, - быстрее там будем. И Вам облегчим труд, возни с нами не будет, - старик с прибауткой засмеялся, - "Что муж скотина - женщина права, а как умрёт старик - скорбит вдова".
   Женщины захохотали.
  - Рано вам о смерти думать, - сказала медсестра, - вы бодренький, до ста лет проживёте.
  - Не долго осталось, - сказал старик, кряхтя, перебираясь на кровать, - всего семь лет разрешаешь мне жить.
  - Вы хорошо сохранились, - сказала медсестра, - наверное, праведником были, что так долго живёте.
  - Всяко было, - дед махнул рукой, - и праведно жил и не праведно: и водочку употреблял, но умеренно, и с молодками дело было, за что от бабки получал, царство ей небесное. А долго живу, потому что приказал себе выжить. Враги заставили. Я для себя решил так: пусть они все подохнут, а я буду жить. Оно так и вышло. Я лежу и плюю в потолок, а они в крышку своего гроба. Судьба - она блудница- сперва порадует, затем заставит удавиться.
   Медсестры ушли, а дед повернулся со спины на бок и посмотрел на Баранова.
  - Тебя как звать?
  - Георгий.
  - Как Жукова, что ли?
  - Нет, Жуков был Константинович, а я Владимирович.
  - А, вон как, а я Терещенко Степан Васильевич, - представился дед,-был по крещению Семёном, а по паспорту Степаном стал.
  Старик помолчал, затем вытер ладонью посиневшие губы.
  - Тебе сколько лет?
  - Скоро пятьдесят стукнет, - ответил Баранов.
  - Ты скажи мне, Владимирович, как же ты в наших рядах оказался? - на лице у старика проскользнула доброжелательная улыбка. -Я в твои годы не знал, где сердце находится. Наверное, пьешь много?
  - Нет, не пью, война на сердце давит, - Баранов ткнул себя в грудь.
  - Молод ты, вроде, для войны. Это вот он подойдёт, - старик показал рукой на молчаливого деда.
  - Я в Афганистане воевал, - ответил Баранов.
  - И кого же ты там защищал?
  - А Бог его знает.
  - И сколько ж ты там пробыл?
  - Почти два года.
  - Офицером был или солдатом?
  - Да, офицером, а теперь подполковник запаса.
  - За деньгой погнался, или заставили.
  - Заставили, - протяжно сказал Баранов, - язык - враг мой.
  - Вон оно как, - дед причмокнул губами, - в наше время за язык расстреливали, а вам повезло, видать лояльней власть стала. И что же ты лишнего болтал?
  -Ничего особенного. Большому начальнику сказал всё, что я о нём думаю.
  - Матом, наверное, генерала покрыл.
  - Нет, - Баранов засмеялся, - а надо было бы обматерить. Я в суворовском учился. Нас за мат наказывали и приучили говорить правду.
  - Так ты сын военного?
  - Да, мой отец был лётчик. Войну воевал на бомбардировщиках в дивизии знаменитого лётчика-полярника Водопьянова. С острова Сааремаа в начале войны летал бомбить Берлин. Вы, наверное, слышали об этом?
  - Да,- старик ухмыльнулся, - на своём веку многое слышал и видел.
  - Я помню, - продолжил Баранов, - мальчишкой в старых вещах нашёл отцовскую пилотку с синими кантами. О какой я был счастливым и гордым, появляясь перед пацанами в этой пилотке, которая висела у меня на ушах. С этого момента я о другой профессии и не мечтал. Мы жили в сырой полуподвальной комнате, и я часто болел. После смерти отца мать отдала меня в суворовское училище, где я окреп. Но по состоянию здоровья в лётное училище так и не попал, а все равно выучился на офицера. Служил честно, старался. Продвигаясь по служебной лестнице, дослужился до подполковника, стал командиром части. Воинская часть, куда меня назначили, была запущенной. Командир до меня был пьяница. Словом работы хватало. Домой приходил поздно вечером, а рано утром уже был на службе. Навел порядок. Отдельный батальон, которым я командовал, преобразился. На всех совещаниях и партийных собраниях я слышал только похвалу. Начальство хвалит, а я закусив удила, пру дальше. Но вот пришло известие, что округ принимает новый командующий. Генерал собрал командиров частей и объявил, что командующий округом будет объезжать войска. Неделю мы подметали, белили, красили, стригли кусты, косили траву и даже на клумбах цветочки посадили. Солдатам вытерли "сопли", одели в новое обмундирование. Приехал командующий к нам в дивизию. Во второй половине дня он появился в моем батальоне. Отрапортовал я, и двинулись они со свитой по территории части. Гляжу придраться ему не к чему. Ходил, ходил он и вдруг говорит: " А почему у вас КПП стоит выходом на эту улицу?". Здание построено с момента образования этого городка, - отвечаю ему. "Не правильно, - говорит командующий, - вход должен быть с центральной улицы". Он может быть и прав, но я возьми да и скажи: там въезд будет затруднён, по центральной улице ходит общественный транспорт. Глянул на меня командующий, чем-то ему я не понравился.
  - А то и не понравилось, что говорил много, - сказал Семён Васильевич.- Тебе надо было бы промолчать. Он, по-видимому, принадлежал к той категории людей, которые говорят: " есть два мнения - моё и неправильное". А ты вякал.
   Лежавший на кровати старик повернулся на бок и стал внимательно слушать.
  Посмотрел он на меня, - продолжил Баранов, - и говорит: " К утру КПП перенести в тот угол забора".
  - Товарищ командующий,- отвечаю я ему, - это же кирпичное здание, пусть даже маленькое, но за ночь его перенести невозможно.
   "Так ты ещё и наглый, - говорит командующий, - пререкаться смеешь?! За ночь не перенесёшь - с должности сниму". Он уехал, а я собрал солдат, и приступили к работе. Зам по тылу по городским стройкам поехал. Набрали мы стройматериалов кое-как: без денег, ворованное, за бутылку или в долг. К утру только фундамент залили. Ночь не спали, а в двенадцать часов со свитой появляется этот чиновник.
   -Почему, подполковник, не выполнил приказ,- спрашивает меня генерал.
   - Я ему отвечаю, - товарищ командующий, фундамент ещё сырой, кирпичи на него укладывать нельзя.
   -Представьте документы на снятия подполковника с должности, - говорит он комдиву. Все стоят, как будто в рот воды набрали. Никто не заступился за меня: что я год в должности, что этот батальон из дерьма вытащил, что они меня все хвалили. И тут я не выдержал и ответил ему. "Что ж вы думаете, если вам дали погоны генерал-полковника, то разрешено издеваться над людьми? Я год в должности - не пью и работаю как вол, а Вы не дав ни копейки, не обеспечив материально, поставили мне приказ и таким образом заставили офицеров батальона воровать стройматериалы. Я напишу жалобу в ЦК и думаю, многие офицеры подпишут. Ничего он мне не ответил и уехал. А через три часа мне позвонил комдив и сказал, что бы я собирался в Афганистан.
  - На ровном месте создал себе проблему, - вмешался старик-молчун.
  - Да,-продолжил Баранов, - на ровном месте. КПП уже достраивал другой командир, а я оказался на войне. Уже в конце моего пребывания в Афганистане нашу колонну обстреляли "духи". Впереди подбили БТР, слева обрыв, а справа гора. Душманы поливали нас сверху свинцом. Загорелись БТРы. Этот запах горящей брони вместе с телами, запомнился мне на всю жизнь. Я из пулемета стрелял до последнего патрона. - - Сержант, патроны давай! -закричал я . И тут я вижу вспышку и как в замедленном кино "цинк" медленно падает из рук сержанта, а потом темнота. Перед глазами какие-то чудовища, моя жена изменяет мне непонятно с кем, в общем, всякая гадость. Очнулся я в ташкентском госпитале через четыре дня. Мне сказали, что вертушкой меня отправили в Кабул, а затем в Ташкент. Левую сторону у меня полностью отключило, после этого левая рука так до конца и не восстановилась. Уволили меня из армии инвалидом. Квартиры у меня не было, семья моя жила в квартире по договору. Офицер уехал в Чехословакию, а квартиру нам временно передал. Пошёл я по кабинетам квартиру просить. Кругом пинают. Никому, я оказывается, не нужен. Прав был один мудрый человек: " Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак". Квартиру с горем пополам получил, а сейчас Союз развалился, и этого бы не дали. А я так мечтал служить и верил в справедливость и порядочность людей. Я разочаровался во всём. Каждый в этом мире заботится только о своем животе.
   Баранов замолчал. Он смотрел в окно, и на его скулам играли желваки.
  - Да, - сказал Семён Васильевич, - втянули народ в войну, набили кучу народа, а отвечать за это некому. Так славно о вождях все говорят, когда вожди в гробу лежат, - со вздохом сказал он. Но ты всё-таки не прав, - старик посмотрел на Баранова, - разные люди бывают. Есть плохие, но есть и хорошие. Благодаря тому, что я на своём пути встретил добрых людей, я остался жив.
   В это время вошла в палату медсестра.
  -Девиер, кто? - спросила она.
  - Я, - тихо сказал молчун.
   Медсестра сделала старику укол и вышла. Наступила тишина.
  - Так в чем же я не прав? - вдруг прервал тишину Баранов.
  - А я вот расскажу, как прожил жизнь и ты поймёшь. Родился я в Петербурге. Наш род из крепостных Киевской губернии. Дед мой получил вольную и отправился с семьёй в столицу. Там открыл чайную лавку. Был он немного грамотный - дьячок выучил- и талант к торговле. Хорошо дело пошло. После смерти деда мой отец уже имел несколько магазинов. К торговле больше имел склонность мой старший брат Павел, а я мечтал, как и ты, стать офицером- романтика, погоны, эполеты. Меня отец отдал в юнкерское училище. Когда грянула революция, мне было шестнадцать лет. Я, мальчишка с чувством долга перед Родиной, мечтал стать офицером и бить врагов. Но революция поломала все планы, поставив всё с ног на голову. Училище разогнали, и я болтался без дела. Однажды вечером я возвращался домой и у самого подъезда встретил нашу соседку. Она была такая культурная, вежливая старушка. Сейчас таких нет, а тогда культурных дам было много.
   -Семён Васильевич, - говорит она мне, - Вы бы сейчас не ходили домой, у вас люди из ЧК обыск делают.
   Не пошёл я домой, стоял в сквере и смотрел издали, как они выводили моего отца и брата Павлушу. Вернулся я домой ночью. Мать, вся убитая горем, собрала мне вещи и велела ехать к её сестре в Киев.
  - А за что ж они взяли вашего отца и брата? - спросил Баранов.
  - А Бог его знает. Павлуша стихи сочинял. В молодёжных компаниях их читал. Его арестовали как врага народа, а этому врагу и двадцати лет не было. Отца, наверное, за компанию. А может кто-то пограбить захотел. Оно ж ведь как было: для кого - идеи Маркса, а кому-то был повод нажиться.
  - Таких, было больше, - вмешался в разговор Девиер.
  -Да, Вы, правы.
   Так я оказался в Киеве. Там советской власти не было, правил гетман. Через полгода в Киев приехал наш бывший приказчик и сообщил мне страшную весть. Мой отец и Павлуша расстреляны, магазины разграблены, а маму хватил удар и она скончалась. А я остался жив благодаря прелестной, вежливой старушке. Вот такое освобождение от "гнёта" принесла нашей семье пролетарская революция. Мы не были дворянами, да и богатства не имели . Все деньги отец вкладывал в дело, давал людям работу и занимался благотворительностью. И кого же они причислили к врагам народа? Сына и внука крепостного, которому когда-то царь дал свободу, и он благодаря своему таланту выбился в люди. У меня тогда всё в душе кипело и я поклялся, что буду мстить им за отца, мать и брата. С чувством мести и долгом перед Родиной я оказался в армии Деникина. Когда Красная Армия нас прижала и было видно, что мы проиграем сражение, меня вызвал командир полка и приказал снять погоны. Он велел таким же мальчишкам как я, убраться домой и никому не рассказывать, что воевали на стороне Деникина.
   Я снова поехал к тётке. Муж у неё погиб на войне ещё в четырнадцатом году, а сын год назад умер от тифа. Я был ей за сына. Тётя через знакомых сделала мне документы, я сменил имя, и взял тётину фамилию. Эту тайну я хранил всю жизнь и только теперь, под старость, когда последний большевик ушел из Кремля, я могу говорить об этом, не боясь.
  - Вы думаете, они ушли, - засмеялся Баранов, - они все там, только партбилеты сожгли.
  - Может и так, но, по крайней мере, уже за это не расстреливают. А тогда было страшно, сидел, как муха в щели, боялся шевельнуться. Грамота была, можно было учиться дальше, но для этого надо было стать членом их партии. О своей мечте стать офицером надо было забыть. Окончил я профучилище на строителя и стал колесить по стройкам социализма. Женился, появились дети. Перед самой войной судьба меня вновь вернула в Ленинград. В нашей квартире уже жил какой-то чиновник из НКВД. Я думаю, что из-за этой квартиры и погибла наша семья. Как говорил Булгаков: "Люди как люди, только квартирный вопрос их испортил".
   Старик взял полотенце и вытер им пожелтевшее лицо, на котором появились росинки пота.
  - Может окно приоткрыть? - спросил Баранов.
  -Да, приоткрой, пожалуйста, - ответил Семён Васильевич и спросил он у Девиера, -
  Вы, не против?
  - Пусть откроет, - Девиер махнул рукой.
  - Вот ты спрашивал меня, знаю ли я об острове Сааремаа, - продолжил старик. Я был на острове Эзель. Это его старое название. Помню, нас в строгой секретности погрузили на корабль, и мы вышли из Кронштадта ночью. С нами была загружена техника. Да и техникой это назвать смешно - два трактора всего. Были загружены металлический профиль, лес и другие стройматериалы. Выгрузили нас на Эзеле и поставили задачу удлинить металлическим профилем взлётную полосу аэродрома Кагул. Аэродром был с земляным покрытием для истребителей и с взлётной полосой чуть больше километра. Мы удлинили взлётную полосу и стали строить временное жильё для лётчиков. Ночью разгружали суда с топливом для самолётов и бомбы. Остров оказался в тылу противника, но немцы на него не обращали никакого внимания. Они рвались к Таллинну и Ленинграду. Только с аэродрома Кагул можно было долететь до Берлина и обратно. Но мы этого не знали, думали, что готовим запасной аэродром для бомбардировщиков Балтийского флота. В начале августа на аэродром прилетело тринадцать бомбардировщиков ДБ-3 1-го минно-торпедного полка . Как сейчас помню: в ночь на восьмое августа самолёты заправили, подвесили по две бомбы по четверть тонны каждая и они улетели. Их повёл сам командир полка Евгений Николаевич Преображенский. К утру, они все вернулись и мы узнали, что ребята "дали немцам перцу".
  О, как мы торжествовали! Мой приятель рассказывал, что они летели на предельной высоте в семь тысяч метров в кислородных масках, стекло кабин замерзало и было плохо видно. Немцы думали, что летят их заблудившиеся самолёты и прожекторами показывали направление на аэродром. Когда подлетели к Берлину, увидели освещённый город. Они взяли ориентиры и стали бомбить город, заводы. Огни сразу погасли. Результатов своей работы ребята не увидели. Им надо было сразу брать курс на обратный путь: задержишься на тридцать минут, до аэродрома Кагул не долетишь, не хватит топлива. Немцы думали, что Берлин бомбили англичане. Но наше Информбюро объявило всему миру, что это сделали мы. Конечно, это не было стратегически важным событием, но как политическое и психологическое, оно поражало. Немцы везде трубили, что у русских не осталось авиации. А она, оказывается, есть, прилетела к ним и стала бомбить их дома. Через два дня на аэродром прилетели из Пушкино десять самолётов 81-й авиа-дивизии, той самой, которой командовал Герой Советского Союза Водопьянов. Это были тяжелые бомбардировщики ТБ-7, Ер-2. Они могли брать груз до четырёх тонн. Самолёты снова вылетели ночью бомбить Берлин, но немцы уже были готовы. Наших уже встречали и расстреливали на подступах к Берлину. К городу прорвалось шесть машин, и только две вернулись домой. Так летали до пятого сентября. Потом немцы разобрались, откуда взлетают самолеты и предприняли наступление на Таллин и Ленинград. Нас убрали с острова и бросили на защиту Ленинграда. Под Ленинградом я раненый попал в плен. Рана была неглубокая. В лагере для военнопленных рана зажила. Вначале был на территории Белоруссии, а потом повезли в глубь Германии в концлагерь "Бухенвальд". Там пробыл всего один месяц. В лагере отобрали самых крепких и в августе сорок третьего года направили в концентрационный лагерь "Дора". Это в пяти километрах от города Нордхаузен, земля Тюрингия. Мы строили подземные заводы Фон Брауна - немецкого изобретателя ракет ФАУ. Это был страшный лагерь. Там было около шестидесяти тысяч военнопленных, каждый третий сожжён в крематории. Нас содержали как скот. К англичанам, американцам и французам немцы относились гораздо лучше, чем к нам. Они получали из дому переводы, посылки, пользовались лагерным магазином. Их одевали, лечили.
  - А почему так? - спросил Баранов.
  - Дело в том, что эти страны подписали Женевскую конвенцию, а Сталин не стал подписывать. Он заявил, что советских военнопленных нет, есть предатели. Мы были никто, мусор для своей страны и рабочий скот для немцев. Я вот что скажу. Цари Романовы воевали со многими государствами. Оно и понятно, расширяли территорию империи. Выигрывали сражения, бывало и проигрывали, русский солдат и тогда попадал в плен - на войне всякое бывает. Но такого скотского отношения к людям, попавшим в беду, как это делал узколобый, никогда не было. Общество никак не застраховано оттого, что у власти может появиться психически больной человек. Если это происходит и на троне оказывается параноик, элита, боясь за свою жизнь, восхваляет его и возвеличивает в ранг бога. Вот тогда в страну приходит беда.
   Я чудом остался жив. Меня, как человека понимающего в строительстве, не использовали на земляных работах, а определили в подсобники к немецким рабочим. Однажды я подавал немцу трубу. Стоя на лесах, он шагнул, чтобы взять её, оступился и свалился вниз. Немец разбился насмерть, а меня поволокли на расстрел. Но вмешался второй немец, такой толстый добряк Курт, который стоял на лесах и всё видел, как это произошло. Он стал объяснять офицеру, но тот не хотел его слушать. В это время появился комендант лагеря Артур Либехеншель. Я на всю жизнь запомнил имя моего спасителя. Он выслушал Курта и приказал оставить меня в живых. Коменданта потом убрали. Немцы говорили, что он пострадал за излишнюю мягкотелость к заключенным. После войны я узнал из газет, что его в сорок девятом году судили и повесили . В сорок четвертом на его место Гимлер назначил штурмбарфюрера СС Баера. Вот это была скотина. Сколько он уничтожил людей! И, как не странно, прожил после войны ещё пятнадцать лет под чужой фамилией и умер от инфаркта. Я вот иногда задумываюсь: есть ли Бог на свете. Два нациста, оба были комендантами лагеря "Дора" и "Освенцима". Один был излишне мягкотелый и сразу же после войны получил виселицу, а другой, скотина, уничтожил массу людей, имел право ещё прожить пятнадцать лет.
  - Кто его знает, - ответил Баранов, - если на всё воля Божья, то почему такая несправедливость?!
  - В сорок пятом в марте началось наступление американцев. Они подошли близко к концлагерю. Советские войска уже наступали на Берлин. Нас погрузили в эшелоны и повезли к Берлину строить укрепления. Двадцать пятого марта нас освободили наши. Полк, который наступал на Берлин, был сильно потрёпан и командир полка предложил нам взять оружие и отомстить врагу. После наступления, из всех военнопленных кто взял оружие и мог драться, я остался один. После взятия Берлина полк готовили к отправке на восток, воевать с японцами. Я был грамотный, умел красиво писать, и меня взяли в штаб писарем. Однажды меня вызвал начальник штаба полка, вручил мне документы и сказал: "Никому не рассказывай, что ты был в концлагере. В документах значиться, что ты воевал в этом полку. А лишнего взболтнёшь, после немецкого лагеря окажешься в Сибири". Японца разбили без нас, и полк расформировали. Мне присвоили звание сержанта, и я уехал к своей семье. Эту тайну я тоже скрывал всю свою жизнь. Мне предлагали хорошую должность, но для этого надо было вступить в партию. Я понимал, как только начну оформлять документы, крючкотворы сразу же вскроют всю мою тайну, и меня посадят - если не за концлагерь, то за подделку документов. Так я всю жизнь и проработал бригадиром, прячась, как таракан в щели. Благодаря такому поведению - "ниже травы, тише воды" - я избежал советских лагерей. А многие после концлагеря оказались в Сибири и оттуда не вернулись. Но такую жизнь как у меня не пожелаешь и врагу, когда каждый вечер ты ждёшь, что за тобой придут.
   Старик замолчал, на его пожелтевшем лице покатилась слеза. Он смахнул её рукой, его губы перекосились в какой-то гримасе, похожей на улыбку.
  - А всё-таки я этих бандитов пережил, - громко сказал он.
  - Вы сок будете пить? - спросил Георгий Владимирович, - виноградный, жена сегодня принесла.
  - Налей полстаканчика и соседа угости. Сок будете пить? - спросил он у Девиера.
  - Буду, - ответил Девиер, - налейте немного.
   Баранов разлил по стаканам сок и подал его старикам.
  - Хороший сок, - сказал Девиер, отпив немного из стакана, - спасибо.
  -От чего вы грустный такой? - спросил Семён Васильевич. - Веселей надо быть, жизнь продолжается.
  - Нет уж, на этот раз, наверное, всё. Пора перед Господом суд держать.
  - Рано ещё, оптимистом надо быть - подбодрил Баранов. - Вас как по имени отчеству.
  - Я Девиер Дмитрий Антонович.
  - Вам сколько лет? - спросил Семён Васильевич. - Что ж Вы так сразу нос повесили, бороться надо.
  - Устал уже бороться, - Дмитрий Антонович вздохнул. - Я на восемь лет всего моложе Вас. Послушал вашу историю и подумал - очень уж больно схожие у нас судьбы. И в плену был и в сталинских лагерях был.
   Девиер тяжело вздохнул и замолчал.
  - Вы христианин?- спросил его Семён Васильевич.
  - Да христианин.- Девиер приподнял голову и посмотрел на соседа.
  - А вы исповедайтесь, оно, может быть и легче будет, - предложил Семён Васильевич. Сейчас за это в тюрьму не забирают.
  - Так для исповеди священник нужен, - тихо сказал Девиер.
  - Где же возьмёшь священника, при госпиталях их сейчас нет, это при царе они были, - сказал Семён Васильевич. - А потом, чтобы принять исповедь, надо самому быть безгрешным. Так чем же мы хуже священника. Я - крещёный, Георгий, наверное, тоже и свои грехи перед Богом искупили страданиями.
   В ответ Баранов кивнул головой
  - Вы полагаете?- Девиер как-то приподнялся, его глаза засветились.
  - Да, да - ответил Семён Васильевич, - и не важно кто перед вами - священник или простой христианин.
  - Виной всех моих бед моё дворянское происхождение, - начал свой рассказ Девиер. - Моему предку повезло. Маленький еврей из Португалии попал в "питомцы Петра Первого". Он выучился морскому делу и был на службе у Петра. В России решил остаться и пустить корни. Влюбился в сестру Александра Меншикова, и у них получилась взаимная любовь. Но Меншиков был против и всячески препятствовал их браку. Но когда его сестра забеременела, вмешался царь Пётр, и их обвенчали. При Петре мой предок дослужился до генерал-полицмейстера Петербурга. Но когда умер царь, Меншиков состряпал на моего предка донос, что он якобы был заговорщиком против Екатерины Первой. Его отправили в ссылку. Но и там мой предок верно продолжал служить России: Открыл мореходную школу, готовил экспедицию Беринга.
   Когда Меншиков попал в опалу, моего предка вернули в Петербург. Он получил титул графа и продолжил служить дальше. С этого момента род Девиеров был знаменит в России. Но когда грянула революция, графы Девиеры уже были мало известны. Последним из военных в нашем роду был поручик. Революцию я встретил семилетним мальчишкой. Мы уже были обнищавшие дворяне. У нас не было слуг, и нас никто не трогал. В тридцать втором году я пошёл учиться. Меня тянуло море, как и моего предка. Если бы я не пошёл учиться в военно-морское училище, меня бы, наверное, никто и не вычислил. Однажды ночью к нам пришли. Отец мой уже к тому времени умер, мама была старухой. Я понял, что их интересую только я. Меня продержали в подвале, неделю водили на допросы и припомнили моё дворянское происхождение. В конце ареста мне предложили: "или я работаю на органы, или меня отправят гнить в лагеря". Я предпочел быть на свободе. Дал подписку, и меня отпустили. Я благополучно окончил училище, получил офицерское звание и стал служить на Балтике, стучать на сослуживцев. Когда началась война, я служил в Кронштадте в звании капитана третьего ранга.
   Девиер дрожащей рукой потянулся к стакану и отпил сок. Он отдышался как будто после длительного бега.
  - Вот Вы рассказывали про остров Эзель. Я ведь тоже там был. В течение всего августа сорок первого года через заминированный Финский залив мы возили катерами топливо, бомбы, боеприпасы, продовольствие. Вы правы, мы тогда были счастливы, что выполняли такую важную задачу. И когда узнали, что лётчики бомбили Берлин, ликовали. Немцы быстро разобрались, что долететь до Берлина тогда можно было только с дозаправкой на аэродроме Кагул острова Эзель. На Балтике в то время было "жарко". Многие ребята там затонули. В сентябре мы перестали туда возить грузы. Нас отправили защищать Ленинград. В конце сорок второго года меня вызвали в штаб фронта. Там я получил задачу: сдаться в плен, сообщить немцам, что я графского рода, ненавижу советскую власть и должен дать согласие работать на немцев. В то время немцы из военнопленных готовили диверсионно-разведывательные группы. Моя задача была проникнуть в школу Абвера и сообщать в центр о заброске групп. Легенда моя была правдоподобной. На одном из участков фронта я сдался в плен. Но наши чекисты не учли одного, что я был еврей, а немцы евреев расстреливали. Меня в начале допросили, а потом повели на расстрел. В это время в штаб приехал офицер Абвера, и увидел, что меня ведут расстреливать. Он остановил солдат и забрал меня на допрос. Наверное, мой благородный вид его подтолкнул к этому, - старик засмеялся. - Я сразу дал согласие работать на немецкую разведку. Всё складывалось как нельзя лучше. Думал, что немцы отправят меня в разведшколу. Я знал, что она находиться под Минском в семи километрах от города Борисова, держал в голове пароль для встречи с агентом. Но, увы, меня туда не послали, а отправили в Германию. Куда меня направят, я не знал, и только через три месяца понял, для чего им понадобился. В конце сорок второго года была сформирована российская освободительная армия (РОА) под командованием генерала Власова. В начале меня определили в Дебендорфскую школу. Она входила в состав РОА и готовила для армии офицерские кадры.
  - Что у Власова и училище было? - удивлённо спросил Баранов.
  - Да, солидное было заведение, до пяти тысяч человек вместе с курсантами. Многие наши генералы и полковники были преподавателями. Моя задача была такая- отбирать самых способных курсантов для Абвера. Я имел списки отправленных в разведшколу, но передать их не мог. Связи с центром на этот случай не было. Как-то эта операция по моей заброске к немцам была продумана примитивно, наверное, на уровне капитана или майора чекиста. Работал безукоризненно, зарекомендовал себя с хорошей стороны. И однажды меня повезли к Канарису.
  - Вы что, встречались с Канарисом лично? - спросил Баранов.
  - Да, представьте себе, пятнадцать минут я имел аудиенцию. После беседы с шефом Абвера мне присвоили воинское звания капитана немецкой армии.
  - Чудеса, - воскликнул Семён Васильевич,- еврею присвоили офицерское звание?!
  - Парадокс, но, тем не менее, - Дмитрий Антонович развёл руками. - Я сам об этом часто думал, почему так получилось. Хотя я и говорил о своих португальских корнях, но Канарису, безусловно, было известно, кто я по крови. Потом, когда я уже оказался с немецкими офицерами в лагере для военнопленных, я узнал одну интересную вещь. Оказывается, Вильгельм Франс Канарис был благосклонен к евреям. Он спас до полутысячи евреев, отправляя их под видом шпионов в Испанию, Португалию, США. Он тайно переправил в Америку духовного лидера иудейского религиозного движения Иосифа Шнерсона.
  - Не пойму, зачем ему это было нужно? - удивился Баранов.
  - Молодой человек, - Девиер усмехнулся, - идеология подчиненных зачастую расходится с идейными взглядами их начальников. Возможно, повлияло то, что Канарис был не немец. Я не отношу его к праведникам, его организация причастна к массовым убийствам евреев, но лично он в этом не был замешан. Не нашли ни одного документа, где бы стояла подпись Вильгельма Канариса, подтверждающая его участие в уничтожении евреев. Я думаю, что он не был нацистом в прямом смысле слова. Канарис, грек по крови, поэтому поддерживать идеологию исключительного превосходства одной расы он не мог. Его род шёл от греческого адмирала Константина Канариса. Это была выдающаяся личность. В тысяча восемьсот двадцать втором году турки победили греков и праздновали победу на флагманском корабле. Адмирал ночью подплыл к турецким кораблям на двух бригах, загруженных доверху порохом, поджёг их, а сам с моряками уплыл на лодках. В результате турецкий флот сгорел, и турки потеряли две тысячи моряков. Он был силен и в политике. Дважды стоял во главе кабинета министров. Так что, у Вильгельма был знатный предок. Хотя он и отрицал это родство. Оно и понятно почему. В то время Германия была союзником Италии, а итальянцы воевали с греками. Вильгельму Канарису было не нужно это родство. Он утверждал, что выходец из Северной Италии. Когда я оказался в сталинских лагерях, мне приходилось со многими офицерами Абвера дружить. В доверительной беседе мне рассказали, что Канарис участвовал в подпольной организации. И когда произошло неудачное покушение на Гитлера в начале сорок четвертого года, его отстранили от руководства Абвером и казнили в концлагере.
   Дмитрий Антонович снова взял стакан с соком, сделал глоток и немного помолчал.
  - После присвоения мне воинского звания меня перевели в штаб РОА. Я как офицер немецкой армии, курировал отдел контрразведки.
  - Так вы знали лично Власова? - опять спросил Баранов.
  - Да, я их всех знал- и Андрея Власова, и начальника штаба Фёдора Трухина, и заместителей Власова: генералов Закутина, Малышкина, Благовещенского. Лично знал всех трёх комдивов: генералов Булечко, Зверева, Шаповалова. Там были и бывшие белогвардейские офицеры.
  Армия была большая - сто тридцать тысяч человек. Три дивизии, два корпуса - Русский и Казачий. Военно-воздушные силы . Офицерская школа. Запасная бригада, которой командовал подполковник Койдин. Кстати, бригада полностью сдалась в плен англичанам, и ни одного человека Англия Советскому Союзу не передала.
  - И вы не смогли им устроить диверсию? - воскликнул Баранов.
  - Какую диверсию? - Девиер удивлённо посмотрел на Баранова.
  - Ну, скажем, подорвать штаб Власова вместе с предателями.
  - Ох, молодой человек, - Дмитрий Антонович тяжело вздохнул, - вы воспитаны на послевоенных фильмах о героях разведчиках и думаете, что это так просто. А потом я Вам скажу так - их предательство нельзя оценить так однозначно. Кто его знает, как бы поступили Вы, когда на чаше весов лежала бы ваша жизнь, а в стране, которой вы присягнули, власть без разбора уничтожает людей в лагерях. Мне приходилось тогда со многими разговаривать и даже с самим Власовым. Они рассказывали, как попали в окружение, и судить их я бы не взялся.
   Девиер передохнул и продолжил свои воспоминания.
   - В эту глупую ситуацию 2-я Ударная армия попала по вине Верховного командования. В начале сорок второго года армия входила в Волховский фронт, и ей был отдан приказ наступать на Любань. Наступление было не подготовлено: не прибыла армейская артиллерия, не было поддержки с воздуха. Были перебои в снабжении, армия испытывала нехватку боеприпасов, продовольствия, фуража. Такое впечатление, что армию бросили умышленно на гибель. За месяц они пробили оборону немцев на тридцать километров с шириной коридора двенадцать километров и остановились. Всю зиму шли кровопролитные бои. К весне силы уже были на исходе, а с Москвы поступала команда продолжать наступление, но наступать армия уже не могла. К середине марта немцы перешли в контрнаступление и закрыли коридор. Армия оказалась в окружении. С боями армия пыталась вырваться из окружения. Иногда удавалось открыть коридор до четырёхсот метров. Через него вырывались небольшие группы, но "мышеловка" снова захлопывалась. Власов принял армию в апреле, когда армия уже была полностью окружена и лишена всякого снабжения. В армии ели лошадей и даже людей. В начале лета тридцать тысяч оказалось в плену. Так вот как их судить? Предатели они или нет? Как бы Вы поступили, если бы Вас поставили в такие условия? Нарушить присягу и не выполнить приказ Сталина "Ни шагу назад" или нарушить заповедь Бога - есть человечину?
   Наступила тишина. Девиер вытер полотенцем свои посиневшие губы.
  - Вот сейчас часто слышу, - продолжил Дмитрий Антонович, - Герои Брестской крепости, предатели власовцы. Нельзя так огульно подходить к истории. Не могут все в Брестской крепости быть героями, как и во 2-й Ударной - все предатели. Верьте мне на слово, в РОА я встречался и с защитниками Брестской крепости. Наверное, героизм проявляли и воины 2-й Ударной армии. Многие остались лежать в бору возле Любани. Под Сталинградом немцы тоже сдались в плен, около трёхсот тысяч, но ни одному немцу не пришла в голову идея назвать их предателями.
  - Удалось Вам связаться с нашей агентурой? - спросил Семён Васильевич.
  - Нет, не удалось. Пятого мая сорок пятого года вспыхнуло Пражское восстание, там участвовала РОА. Потеряли триста человек убитыми и больше тысячи ранеными. За день до прихода Советских войск восставшие сдались, а восьмого мая немцы капитулировали. Двенадцатого мая в Чехословакии штаб РОА был окружен. Меня как офицера вермахта отправили в Сибирь в лагерь немецких военнопленных.
  - А почему вы не заявили, что вы советский разведчик? - спросил Баранов.
  - И что я, по-вашему, им сказал бы? Что работал на Абвер, а не на советскую разведку?!
  Смешной Вы человек, разведчик, который не отправил в центр ни одной шифровки.
  - Так это ж не по Вашей вине, - сказал Баранов.
  - Вы хотите сказать, что в плен к немцам сдавались исключительно по своей воле, за что и досиживали по десять лет в сталинских лагерях. В жизни не всё так просто, как это бывает в кино и романах. А потом я полагал, что международное сообщество потребует от Сталина возврата военнопленных в Германию, и я хотел уехать в США. Мне надоело мучиться в стране, где ты виновен лишь только потому, что ты человек, где государство всё, а личность ничто. Да и с военнопленными обходились гораздо лучше, чем со своими "врагами народа", а был бы в лагере с предателями мог бы и пулю получить.
  После войны стали отправлять немецких военнопленных домой. Тут всё и раскрылось. Меня судили за предательство и приговорили к расстрелу. Но чья-то рука опять его остановила, и меня отправили в лагерь как предателя. Там меня сделали "стукачом". Мне сказали, если я не буду доносить на "врагов народа", меня расстреляют. И я стучал все пять лет, пока какой-то следователь не раскопал в архивах, как я попал в плен. После смерти Сталина меня выпустили из лагеря, реабилитировали и восстановили в звании.
   Старик замолчал. В палате наступила тишина. На кроватях лежали больные с искалеченными войной душами. Вдруг раздалось лёгкое посвистывание. Первым уснул Семён Васильевич. Ему, похрапывая, вторил Дмитрий Антонович, а потом уснул и Баранов.
  
   Через три дня Баранов выписался из госпиталя. Он шагал по весенней аллее и наслаждался ароматом цветущих деревьев. Лучи солнца били ему в лицо. Щурясь, он радостно посматривал на парочки, что сидели на скамейках парка.
  "У них вся жизнь впереди, - подумал Георгий Владимирович, - дай Бог, чтобы не было войны". Он вспомнил двух доживающих свой век стариков, которым ничего хорошего уже не ждать. Думая о стариках, Баранов не мог знать, что Девиер скончается в четвёртой палате через неделю. Семён Васильевич до ста лет не доживёт, хотя ему и пророчила медсестра. Он умрёт через год, тихо ночью в своей квартире.
   Три разных человека - по возрасту, по национальности и по сословию, но судьбы их были схожи и олицетворяли судьбу России. Они любили свою Родину, воевали за неё, но люди им за эту любовь отплатили жестокостью и несправедливостью. Кого же винить за их поломанные судьбы? Одни станут винить войну и власть, развязавшую её. Другие - немцев, евреев, русских и Бог знает какую национальность. А третьи многозначительно скажут: " Такова судьба, всё в руках Божьих". Но думаю, что всё-таки виновен в этом человек. Его корыстные злодеяния отравляют окружающим людям жизнь, ломая их судьбы.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023