ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Притула Виктор
Пномпень. Год Зеро

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 5.56*7  Ваша оценка:
  Пномпень. Год Зеро
  
  
  На дворе июнь 1980 го. Странная заминка с выдачей виз. Странная заминка с приобретением билетов. Лететь мы должны были самолётом "Аэрофлота" до Ханоя. Потом из Ханоя самолётом "Вьетнамских авиалиний" до Пномпеня. Кроме вьетнамцев в аэропорту Почентонг могли садиться только "чартеры" гуманитарных миссий из Бангкока. В Кампучии продолжалась партизанская война.
  
  Я не понимал в чём дело. Почему нас держат?
  Объяснилось всё на месте в Пномпене, месяц спустя.
  
  Нам было негде жить!
  
  Когда мы с Пашкой, наконец, попали в Пномпень, встречавший нас "коллега", завбюро ТАСС Михаил Собашников (из "ближних"), отвёз нас в одну из двух существующих в городе гостиниц, когда-то респектабельный отель "Монором", сплошь забитый ныне сотрудниками Красного Креста, ЮНИСЕФ и других ООНовских и международных благотворительных организаций, среди которых процентов 70 были профессиональными шпионами.
  Таким образом нам, с трудом, как сказал Миша, достался провонявший застарелыми фекальными запахами из находившейся под нами во дворе-колодце служебной уборной, крошечный номер с широкой двуспальной кроватью под москитной сеткой и лениво месившим сорокаградусную жару потолочным вентилятором.
  - Хорошенькие апартаменты, шеф, - сказал Пашка, бросая свое двухметровое тело на тревожно заскрипевшую под ним кампучийскую кровать. Он был здоровенный молодой детина, полный сил, энергии и желания спать в любое время дня и в любом месте. Ночью он засыпал поздно, как всякие совы и профессиональные фотографы.
  
  Жить в этом номере было одно и тоже, что жить в сортире. В то время это словечко, брошенное нашим любимым президентом, и нынешним национальным лидером, ещё не было в ходу среди людей, считавших себя интеллигентной публикой.
  
  На встрече с "временным поверенным" Юрием Казимировичем Шманевским ("Чрезвычайный и Полномочный" Моторин находился в Союзе в заслуженном отпуске), к которому нас отвёз на своём роскошном, как нам тогда казалось, "Мицубиси" корреспондент ТАСС из "дальних" Василий Старшинов, я со свойственной мне большевистской прямотой сказал исполняющему обязанности главы советской миссии в Пномпене, что может, пару дней мы ещё и проживём в общественной уборной, однако, чуть позже, скорее всего, загнёмся. В это время у Пашки случился приступ острой диареи, и суровому Юрию Казимировичу пришлось срочно затребовать дежурного коменданта Володю Витуса, дабы проводить оператора корпункта Гостелерадио СССР в НРК в посольский туалет.
  
  Посольство СССР в НРК летом 80-го года временно размещалось в резиденции советского посла, симпатичной вилле в псевдовикторианском стиле, которая в свое время служила резиденцией австралийскому послу. Вселяться в помещения бывшего посольства СССР в Пномпене наши дипломаты не стали. Очевидно из суеверия.
  
  Юрий Казимирович до начала своей дипломатической карьеры был моряком, ходил, как утверждала молва, на торговых судах по морям-океанам. Мужчина он был крупный и решительный.
  - Мы предупреждали ваше руководство, что в Пномпене нет никакого жилья, но вас, парни, десантировали, а десант или выживает, одерживая победу, или гибнет. И рад бы вам помочь, но у нас персонал посольства не укомплектован по той же причине.
  Юрий Казимирович откровенно лукавил. Посольские отхватили себе неплохое четырехэтажное здание напротив резиденции посла. Жили в квартирах с кондиционерами и прочими благами бытовой устроенности - холодильниками, электроплитами и т.д.
  
  Когда мы с Пашей Трубиным прибыли в Пномпень, город был ещё красив, но грязен как шлюха из деревенского борделя. Средь бела дня по задворкам между многоэтажками носились крысы, а ночью они и вовсе оккупировали просторные тротуары и широкие мостовые города.
  И всё равно, даже изнасилованный мародёрами - хлынувшими сюда вьетнамцами из Сайгона и всякими "хуацяо" - город оставался удивительно красив. Проспекты были прямы и стремительны как стрелы Аполлона, а гостиница "Самаки" ("Солидарность") бывшая "Руаяль", хранила очарование прозы Киплинга и Андре Мальро.
  
  В остальном жизнь казалась нам кошмарной. Угнетала рутина пномненьской повседневности, с её изнуряющей жарой, отключениями электричества, писком разжиревших крыс на проезжей части роскошных когда-то и убогих ныне бульваров, вечной нехваткой денег. Установленный провьетнамским режимом курс обмена вновь обретенной валюты - риеля к доллару был катастрофически завышен в сотни раз, по сравнению с обесценившимися риелями лонноловского режима. Но разве объяснишь разницу забитым и запуганным крестьянам, которые просили по нынешнему курсу десять риелей или два с половиной доллара за несколько бананов. Перед приходом полпотовцев в Пномпень и упразднением денег эти самые десять риелей были просто фантиком, клочком бумаги... "Но это же ничто, месье. Вы понимаете это совсем ничто..." Седой, коротко стриженный интеллигент с хорошим французским. Учился в Сорбонне, как и некоторые люди из окружения Салот Сара, более известного под партийным псевдонимом Пол Пот. Теперь вот продаёт на одном из пномпеньских рынков - "ле марше маодзедун" - бананы. Протягиваю ему доллар. "Нет, месье, нет... вы же знаете за валюту расстрел... мои дети, месье".
  Первые дни пребывания на сцене этого театра абсурда показались вечностью дантового ада.
  Спасение могло быть только в работе от рассвета до заката. Но для этого мы должны были вручить аккредитационные письма шефу отдела печати МИД НРК.
  
  Я прошу "временного поверенного" Шманевского лишь об одном - представить нас через любого советского дипломата шефу отдела печати МИД НРК. Во-первых, нужно вручить акредитационные письма, ну а во-вторых ...
  ...А во-вторых, десант должен выжить и победить. И вовсе не потому, что я не привык проигрывать. Просто мы приехали за три-девять земель в страну, о которой в Союзе ходят легенды и расхожая поговорка: "Затрахаю, замучаю как Пол Пот Кампучию". Мы приехали искать себе славы и возвратиться домой со щитом.
  
  И здесь я хотел бы процитировать человека, писавшего свою книгу по горячим следам через несколько недель после изгнания Пол Пота из Пномпеня. Это лучшая из книг о постполпотовской Кампучии.
  
  "Мы двинулись через город, который с первых же минут привел нас в изумление. Чем ближе к центру, тем он становился красивее. Широкие аллеи и бульвары, где растут редкие породы деревьев и высятся статуи. На каждом повороте открывается новая панорама. Роскошные виллы с белыми стенами и просторными террасами, до самой крыши оплетенные яркими пурпурными цветами. Маленькие дворцы, которые многократно реставрировались со вкусом и старанием. Великолепные здания Высшего технического института, чистые, разумно спланированные, покоряющие простотой линий и благородством материала. Я еще не встречал в Азии города, столь гармонично застроенного, с таким количеством красивых зданий. Не видно лачуг, мусорных свалок, я не заметил и безвкусных сооружений. В какой-то момент подумалось, что, вероятно, лишь южная Калифорния могла бы соперничать своим очарованием и архитектурными достоинствами с этим городом. Из-за каждого поворота появлялись новые и все более удивительные виды, с башнями пагод или пятнами цветущего кустарника, похожего на мимозу.
  Но город был пуст. Совершенно, абсолютно пуст. Лишь на перекрестках, в наспех сооруженных будках, выпрямившись, стояли часовые. Только у самого аэродрома нам попалась группа крестьян, волочивших на повозке свой скарб. А потом уже никого не было. Это похоже на дурной сон или галлюцинацию. Мостовые - пусты. На тротуарах толстый слой засохших пальмовых листьев. Ветер разносит мотки перекрученных магнитофонных лент и кинопленки. У заборов груды утвари и бумаг. Перед домами стулья, диваны, швейные машины.
  И ничего больше. Ни одного прохожего. Ни одной собаки. Никаких средств передвижения. Как после взрыва нейтронной бомбы. Как после эпидемии, истребившей всех обитателей города.
  Опять ряды белых домов, тонущих в буйной зелени и пестрых цветах. Картина в духе сюрреализма: стулья посреди улицы, перевернутые мотороллеры, заросшие сады, мотки пленки, статуэтки Будды, валяющиеся животами кверху.
  И ни одного живого человека.
  Такое было недоступно нашему воображению. Операторы опустили камеры, мы перестали разговаривать между собой, напрягали зрение, стремясь удостовериться, не привиделся ли нам этот залитый солнцем пейзаж.
  17 апреля 1975 года, в момент вступления в город "красных кхмеров", столица Кампучии насчитывала два миллиона двести тысяч человек. В шестидесятые годы город был перестроен французскими архитекторами, перестроен заботливо, с редким вкусом, украшен огромным количеством тщательно оберегаемых зеленых насаждений. Он развивался быстро, но относительно гармонично. Ныне на протяжении пяти километров, отделяющих аэропорт Почентонг от центра города, мы не встретили ни одной живой души, если не считать группы крестьян, украдкой пробиравшихся по окраине.
  Нас привезли на какую-то улицу в центре города. Я хотел узнать ее название, но на углах не было табличек. Полпотовцы сорвали с домов все таблички, уничтожили указатели, разбили вывески, соскребли надписи на стенах. Лишь теперь я осознал, что призрачность этого города основана не только на полном отсутствии жителей. Может быть, еще поразительнее царящая в нем тишина и отсутствие того, что следовало бы назвать пиктосферой.
  Город - это не только улицы и дома. Это также буквы, стрелки, реклама, дорожные знаки, объявления, вывески, витрины. Достаточно это уничтожить, и самый прекрасный город превратится в каменную пустыню вроде тех, которые изображал Кирико, в обитель страха и одиночества. Это все равно, что у человека стереть лицо.
  Нелегко уничтожить лицо двухмиллионного города. Надо было выполнить, вероятно, больше десяти миллионов операций и израсходовать баснословное количество энергии. И все-таки полпотовцы видели смысл в такой работе. Пномпень сохранил в неприкосновенности свои стены и великолепные бульвары, но потерял жизнь. Этого они и добивались.
  
  
  ... Улица, куда нас привезли, была, по-видимому, местным торговым центром для наиболее состоятельных жителей целого квартала особняков. Я вылез из машины и понял, что стою перед шеренгой магазинов, до краев набитых товарами. Это не метафорическое выражение: лавки и впрямь были во всю длину и ширину завалены разными предметами, и содержимое их длинными языками вываливалось на тротуар.
  Я встал у распахнутого настежь входа и навел объектив фотоаппарата, но минуту спустя передумал. Никакой снимок не передаст этой сюрреалистической картины. Тюбики крема для бритья марки "Соlgate" лежали на роскошной бумаге с монограммами на европейских и кхмерском языках. Еще не распечатанная игра "Мопороlу" - среди флаконов с духами Ланвена, Коти, Арпенжа и Елены Рубинштейн. Тушь для печатей и оправленные перламутром кисти для бритья, растоптанные скрепки и мыло "Раlmolive", блокноты в позолоченной оправе и гигиенические пакеты. Сверху валялось несколько сверкающих, только что использованных гильз 7,62 калибра, окровавленная тряпка и заплесневевший подсумок.
  Нас звали на пресс-конференцию, но я пошел вдоль улицы, чтобы осмотреть продолжение выставки. Рядом с магазином писчебумажных и аптекарских товаров был магазин радиоаппаратуры. Я заглянул внутрь. Полки были пусты, но на полу лежала груда разбитых магнитофонов фирмы "Нэшнл панасоник", разбитые транзисторные радиоприемники, пластинки, батареи, кассеты. Тут же рядом, в антикварной лавке, стоял ящичек с палочками старой китайской туши. Я не мог совладать с любопытством и сунулся туда, не обращая внимания на крики охраны и переводчиков.
  С прилавка свисал, словно негодная тряпка, шелковый свиток, на котором неизвестный мандарин выписывал столетия назад какие-то мысли или изречения. Сверху, меж золотых и пурпурных кистей, виднелась этикетка с ценой: 3500 американских долларов. Это была не подделка. Почти никто не владеет ныне таким искусством каллиграфии, нет такой туши и кистей.
  Нижняя часть полотнища лежала на каменном полу лавки. На ней человеческие испражнения. Правый угол почти совершенно истлел, и легко было понять почему. На шелковом свитке почти тысячелетней давности лежал перевернутый автомобильный аккумулятор с открученными пробками. Серная кислота вытекла и разъела шелк и золотое шитье.
  В глубине лавки, среди разбитых полок с выбитыми стеклами, виднелась груда старательно разбитых фарфоровых статуэток улыбающегося Будды, какие-то раздавленные миски и облитые мочой манускрипты".
  
   Я процитировал фрагмент из лучшей книги о Кампучии. Её написал польский писатель и публицист Веслав Гурницкий. Его "Песочные часы" - самая проникновенная и по сей день лучшая книга о первых неделях Кампучии после Пол Пота. Гурницкий для меня недосягаемый образец для подражания.
  
  
  Завбюро ТАСС Михаил Собашников прибыл в Кампучию едва ли не на плечах второго эшелона Вьетнамской Народной Армии. Ему досталась роскошная вилла сгинувшего в полпотовской мясорубке кхмерского профессора, обладавшего, судя по интерьеру комнат безупречным вкусом и любовью к ангкорской культуре; черный мерседес из полпотовского гаража, и прочие трофеи. Собашников разжился роскошными альбомами импрессионистов и мастеров Возрождения от издательства "Ашетт", которые он успел набрать в книжном магазине в центре пустого в то время Пномпеня. "Когда я приехал во второй раз, всё уже растащили "новосёлы". "Новосёлами" он называл первых поселенцев, точнее мародёров, которые осмелились войти в контролируемый частями ВНА и кампучийскими милиционерами мёртвый город и от души его разворовать.
  
  Мы сидим в просторной комнате для приёмов и переговоров в МИД НРК. С Меконга доносится едва заметный ветерок. Кирилл Ющенков, молодой и симпатичный третий секретарь посольства, в отглаженной белой рубашке с коротким рукавом, тщательно отутюженных синих брюках и начищенных до блеска черных ботинках выглядит принцем среди двух босяков. Хотя рубашка на Паше меньше измята, чем моя хлопчатобумажная джинса индийского пошива. Опять же Паша сидит в брюках, а шеф бюро Гостелерадио СССР в НРК с удивлением разглядывает странное пятно на почти новеньких джинсах "Ли" с таким трудом раздобытых в московской "Берёзке" накануне отъезда в кампучийскую землю.
  Надевать шерстяной костюм в пятидесятиградусную жару даже для аудиенции в отделе печати МИДа НРК показалось мне такой же странностью, как если бы я явился в отдел печати МИДа СССР обнажено-татуированным полинезийцем в набедренной повязке.
  Кирилл старается сохранять невозмутимость, хотя внутри его коробит от нашего расхристанного вида. Впрочем, он выполняет поручение временного поверенного Шманевского представить двух новых журналистов шефу камбоджийского отдела печати МИД Чум Бун Ронгу, о котором среди наших коллег холит множество легенд. Кто-то из тассовцев, то ли "ближний", то ли "дальний" во время вчерашней вечеринки по случаю "нашей прописки" обмолвился, что Чум - бывший офицер разведки в армии Лон Нола. Кто-то другой сказал, что это бред, потому что полпотовцы расстреляли всех офицеров армии Лон Нола в первую очередь, а потом уже принялись за всех остальных. Мне легенда о принадлежности Чум Бун Ронга к лонноловской разведке показалась симпатичной. И я в нее поверил.
  
  Аудиенция и вручение аккредитационных писем месье Чум Бун Ронгу состоялись. Он вошёл в комнату для протокольных приёмов стремительно и бесшумно. Тонкий, с очень правильными и слишком изящными для кхмеров чертами лица, большими глазами, излучавшими одновременно доброжелательность и подозрительность. И по-французски и по-английски он говорил бегло и без всяких переводчиков.
   После нескольких подобающих протокольных фраз, переходим к делу.
   - Месье Чум Бун Рон, мы понимаем трудности, которые переживает ваша страна. Сегодня её народ умирает от голода, города разрушены, и до нового урожая выживет не каждый. Мы не имеем права ничего просить, кроме возможности позволить нам работать. Мы должны делать информационные телесюжеты, но у нас нет транспорта и нам негде жить. Для нашего руководства в Москве это не является оправданием, потому что они выбрали нас, как парней, которые не пропадут. Уже неделю мы живём чуть лучше, чем американские пилоты в "Хилтон-Ханой", но не сняли ещё ни одного метра плёнки.
  
  Кирилл срочно фиксирует в своём блокноте мой пафосный монолог, выражая красноречивыми вздохами своё неодобрение. Но это его дело. Вечером он напишет отчёт об этой встрече, где даст явно нелестную характеристику новому завбюро Гостелерадио СССР. "Нагловат, самоуверен и пытается играть в независимость". Впрочем, мне всё равно. Мы идём ва-банк. Эта встреча - наш шанс, как-то развернуть ситуацию в сторону фортуны. И она поворачивается к нам лицом в лице месьё Чум Бун Ронга. Он говорит что-то по кхмерски пришедшему с ним юному секретарю, хотя сам кажется мне очень молодым человеком. Если он и служил в разведке Лон Нола, то, как раз в то время, когда я завершал учёбу на журфаке МГУ.
   - Хорошо, - неожиданно говорит он по-французски. - Вы ведь говорите по-французски?
  Кирилл покрывается пятнами.
   - Да, месьё Чум Бун Ронг, я немного говорю по-французски.
   - Отлично. Я найду вам переводчика с французским языком. С русским у нас почти никого нет. Две балерины, но у них другая работа. С жильём и транспортом труднее. Вы можете подождать два-три дня. Я буду решать эту проблему.
   А дальше всё было как в волшебной сказке. Через два дня в нашу конуру в отеле "Монором" пришли молчаливые парни с улыбками на лице. Они собрали наши вещи, погрузили их в "Ладу" канареечного цвета и повезли нас на Самдех-пан, улицу Принцев, где нам предстояло пережить свой триумф и падение.
   И ещё один фрагмент из наших первых дней в Пномпене.
  
  О нашем переводчике и кураторе из отдела печати МИД НРК Ук Сомарине я уже рассказал в журнальной версии. Теперь пришла пора представить ещё одного члена нашей команды. Моего незабвенного шофёра по имени Кхуй Муй.
  
  Попал он к нам довольно странно. Вначале предоставленной нам отделом печати МИД НРК канареечной "Ладой" рулил молодой человек по имени Кхонг. Был он молчаливым, с трудом говорил на английском и почти ничего не понимал по-французски. Словом, не Ален Делон. Одеколон он тоже не пил, равно как и тройной бурбон. Только пиво пил.
  
  Несколько дней он буквально не отходил от нас ни на шаг. Мы ещё спали с Пашкой, когда он появлялся в нашей комнате на предоставленной нам гостевой вилле, садился на стул и наблюдал, как мы натягиваем джинсы и футболки, умываемся, чистим зубы. Потом завтракал с нами, чем Бог послал, а посылал он нам какие-то консервы из посольской продуктовой лавки, кофе со сгущенкой, кусок местной булки за доллар. Булки эти были замечательны тем, что тесто, из которого их пекли, было густо усеяно местными же летающими кровососами. Такой, знаете ли, сэндвич с гнусом.
  
  
  После завтрака мы садились в "Ладушку" и отправлялись в совпосольство узнать, нет ли для нас каких новостей из родного Гостелерадио. Новостей не было. Начальство нас забыло всерьёз и надолго. Телесюжеты, точнее отснятый материал, текст, записанный на магнитофон и отпечатанный в бумажном варианте на взятой взаймы у Барсова машинке, мы отправляли исправно, о чем я рассказывал в одной из глав этой книги. А коль так, чего там думать о славных парнях, десантированных в Кампучию. Не маленькие. Плохо всё кончилось. Но это уже другая история.
  
  
  Итак, шофёр Кхонг, который, как я понимаю, никаким водителем не был, а являлся сотрудником службы безопасности нового пномпеньского режима, "пас" нас с Шуриком от рассвета до заката дней пять или шесть. И я к нему очень привязался. Милый такой молодой человек, который стал моей тенью. Носил покупки с рынка, пил с нами пиво, молчал, смотрел...
  А потом вдруг говорит, что у него живот болит. Да, да. Я не каламбурю. Так и сказал по-французски: " я имею боль в животе".
  - А как же мы?
  - Придёт другой шофёр.
  И он ушёл.
  
  
  
  А потом он пришёл. Наш новый шофёр. Человек, ближе которого не было у меня в этой стране никого за весь этот неполный кампучийский год. И звали его Кхуй Муй.
  Вы должны понять всю глубину моей обескураженности в тот момент, когда он протянул свои бумаги. Во-первых, я не знал, что у кхмеров, как и вьетнамцев и прочих лаотян и тайцев, а так же у потомков свирепых гуннов - мадьяр сначала идёт фамилия, а потом имя. Во-вторых, я уже научился считать до десяти по-кхмерски, а иначе как жить, когда ты не умеешь считать до десяти и не знаешь, как на местном наречии звучит "сколько стоит?", и потому знал, что "муй" это "один". А теперь поймите моё состояние, когда моего нового водителя будут звать один Кхуй. Вам весело? Сейчас мне тоже очень весело. А тогда было не очень.
  - Отлично, месье Кхуй, - сказал я. - Мы можем сейчас поехать в советское посольство.
  - Да, да, месьё Ига, - сказал один Кхуй.
  Пашка с трудом сдерживал смех.
  - Павлик, а ху-ху не хо-хо, - осадил я его веселье.
  В посольстве у Пашки работал приятель Боря Корчагин. Боря был переводчиком у военного атташе. Он моментально развеял все мои горести. Корчагин объяснил, что Кхуй - это такая кхмерская фамилия, а Муй - это имя. От нечаянной радости очень захотелось выпить какого-нибудь крепкого напитка.
  А поскольку Муй замечательно говорил кроме родного кхмерского, на вьетнамском, тайском, английском и французском, порою мне казалось, что он понимает и по-русски тоже, я решил сразу же впасть в амикошонство и спросил нашего шофёра со всей возможной фамильярностью, не знает ли он, где нам можно купить алкоголь.
  И тут Муй проявил себя истинным философом.
  - Вы пили местную водку? - ответил он вопросом на мой вопрос.
  - Она хорошая?- парировал я новым вопросом.
  - Крепкая, - сказал Муй.
  - Мы не ослепнем?
  - Я полагаю, что нет, - сказал Муй.
  Его любимыми словечками в начале каждой фразы были "я полагаю, что..."
  Но это я выяснил позже. А в тот день мы от всей души выпили "на брудершафт". Всё же, знаете, какая это радость, когда вашего водителя зовут один Муй, а не один Кхуй!
Оценка: 5.56*7  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023