ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Притула Виктор
"Курортный сезон" в Кампонгсаоме

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 7.66*7  Ваша оценка:

  "Курортный сезон" в Кампонгсаоме
  
  
  Кампонгсаом. Кампучия.
  Июль 1980 года
  
  Ну, вот и всё, - подумал я. - В Ангаре не утонул, зато теперь уж точно отдам концы в Сиамском заливе.
  Просто немного не повезло. Не сумел вовремя соскочить с приливной волны, и теперь океан тащил меня в свою пучину, вкручивая куда-то в смесь воды и песка. Но самое неприятное - это пронзившая как ударом тока боль в правом предплечье. Какого черта я вдруг попытался защитить правую щеку от соприкосновения с жестким как наждачная бумага песком?
  Ну, как же! Не хотелось предстать с ободранной мордой перед Валей и Светой, с которым мы сегодня вечером договорились встретиться за товарищеским ужином.
  Вот и тони теперь, красавЕц несчастный!
  
  "Нам всем нужен кто-то, кого бы мы могли полюбить,
  И, если ты хочешь, ты можешь полюбить меня.
  И нам всем бывает нужно кого-то побить,
  Помучить, покалечить или даже убить,
  И, если хочешь, ты можешь погубить меня..."
  "Майк" Науменко
  
  Рот забит песком. Не отплеваться. Захлебнусь. Глаза закрыты. Где дно, где небо? Осталась боль. И страх. Дикий. Мне совсем не хочется помирать вот так в морской пучине, когда берег совсем рядом. Ну же, старина! Утонуть через три недели после начала загранкомандировки. Вот уже нелепость.
  
  Когда дышать больше нечем, делаю последний рывок и неожиданно оказываюсь выброшенным новой приливной волной, которая и сама уже на издохе, наверх. Три или четыре метра до берега добредаю, преодолевая обморок.
  Падаю на песок. Выплевываю песок изо рта. Он всюду. Во рту, в ушах, в глазах. И ещё невыносимая боль в правом предплечье. Кость торчит, зловеще натянув обожженную солнцем кожу, а рука моя болтается где-то на уровне колена.
  Пашка бледнеет от такой анатомической красоты и пытается оттащить меня к ближайшей дюне. А любимый мой драйвер Муй, с которым мы знакомы без году неделю, только цокает языком.
  
  Нам нужно на "Орлову" к судовому врачу Жене. Но добраться до машины, у меня просто не хватит сил. Да и появляться на теплоходе в столь жалком виде не хочется.
  
  - Паша, поезжай с Муем в порт и объясни Евгению ситуацию.
  - Шеф, а как же ты?
  - Павлик, уже не утону...
  
  По мокрому песку носятся морские рачки и прочая живность.
  На вершине холма белеет вилла "Моник". Шестая жена Нородома Сианука наполовину то ли итальянка, то ли француженка, а наполовину вьетнамка из Сайгона, профессиональная танцовщица и красивая в молодости женщина умела жить с монархической роскошью. Правда, после государственного переворота стала позировать перед репортерами в "особых районах Камбоджи" в компании верхушки "красных кхмеров".
  Красный принц и красная принцесса - та ещё парочка. Политические эквилибристы.
  
  Стараюсь думать о чем угодно, только бы не смотреть на изувеченное предплечье и не потерять сознание от накатывающей волнами боли.
  А как всё прекрасно начиналось! Какие прыжки совершали мы на гребне волны! Но за всё нужно платить.
  Не стоило мне пить белого сухого вина у хлопцев на "Морском -20". Заехали по дороге на пляж к причалу, где пришвартовался сухогруз. "Морские" нам с Пашкой всегда были рады. Когда они швартовались в Пномпене, мы с ними почти не расставались. А тут встретили Сашу Литовченко - капитана "Морского-20" и его помполита Виктора Заслонова. У моряков есть "тропическая норма". Сухое вино в какой-то степени защищает от радиационных лучей беспощадного тропического солнца.
  Хлопнули по первому стакану. Спрашиваю Витьку, что у него с левой стороной щеки. Такое впечатление, что кожу стесало наждачной бумагой...
  - Неудачно поднырнул под волну, - говорит Заслонов. - Вы там тоже в прибое поаккуратнее будьте.
  Мне бы сплюнуть через плечо, а я за второй стакан.
  - Да ладно тебе, Витёк, мы наловчились прыгать на волне...
  
  Сёрфингист хренов!
  
  Но всё равно это замечательно. Лежать, смотреть на ослепительно голубое небо, дышать воздухом и жить! Главное жить! Всё остальное - обстоятельства и ситуации. А жизнь у нас одна. Даже если и не удается сплошь и рядом, всё равно это замечательная штука.
  
  "Но на завтра ожидается мрачный прогноз,
  К тому же я остался без папирос,
  И в каждой клетке нервов горит свой вопрос, но ответ не найти...
  Но так ли я уверен, что мне нужно знать ответ?
  Просто я часть мира, которого нет,
  Мой последний шедевр - бессмысленный бред,
  Мой последний куплет давно уже спет,
  Так было и так будет много-много лет, и нет другого пути.
  
  Так не пугайся, если вдруг
  Ты услышишь ночью странный звук -
  Всё в порядке. Просто у меня открылись старые раны..."
  "Майкл" Науменко
  
  Курортного городка Сиануквиля тогда практически не существовало. Он был стерт с лица земли. Кампонгсаом летом 1980 года - это всего лишь порт, в котором стоит пассажирский круизный лайнер "Любовь Орлова". На "Орловой" вместо туристов живут наши докеры и стивидоры, которые обеспечивают перевалку риса и другого продовольствия с прибывающих сюда судов, зафрахтованных ЮНИСЕФ и рядом благотворительных организаций, которые спасают народ Кампучии от голода.
  Потому что даже полтора года спустя после свержения полпотовского режима деревня оказалась не способна прокормить пятимиллионное население страны.
  Почему так получилось?
  Как случилось, что рисовая житница Индокитая стала страной, где тысячи людей умирали от голода? Если быть более точным, то от голода в Кампучии в 1979 и начале 1980 года году умерло более миллиона человека. Кто виноват в этом геноциде?
  
   "Во время вторжения вьетнамцев, - пишет австралийский историк Дэвид П. Чэндлер в книге "Брат номер один", - камбоджийские коммунисты покидали свои деревни и рабочие места, чтобы присоединиться к отступавшим колоннам или найти место, где можно было начать новую жизнь. Запоздавших с отъездом нередко убивали разъярённые местные жители. Вскоре сотни тысяч освобождённых людей заполонили дороги в поисках родственников, родных деревень, домов и имущества. Тысячи из них погибли, скитаясь по стране пешком. Другие, измученные лишениями и привлеченные слухами о хорошей жизни в Таиланде, отправлялись на Запад. В наступившем хаосе большая часть урожая риса осталась на полях, и во многих районах страны начался голод".
  
  Австралийский историк прав лишь частично. Отступая перед частями ВНА, полпотовцы жгли зимний (наиболее значимый) урожай риса, дабы не оставить ни рисинки врагу. Они взрывали ирригационные сооружения и в скором времени обширные приграничные с Вьетнамом районы страны превратились в бесплодную пустыню.
  Вот что писал об этом польский писатель и публицист Веслав Гурницкий в книге "Песочные часы" - самой проникновенной и, как я уже говорил, по сей день лучшей книге о первых неделях Кампучии после Пол Пота.
  "Никогда прежде я не испытывал подобного климатического шока. В ста двадцати километрах на восток, в городе, откуда мы выехали пять часов назад, температура в полдень не превышает тридцати двух градусов, влажность держится в границах шестидесяти процентов. Февраль там - самое легкое для европейца время года. А здесь мы внезапно оказались среди пустыни и попали в разъяренный зной, в облака пыли, невидимые частички которой, словно миниатюрные линзы, собирали солнечные лучи и наращивали их губительную силу. Влажность, надо полагать, приближалась к нулю. На расстоянии всего лишь ста двадцати километров разница температур составила больше двадцати градусов. Это внезапное открытие отняло все силы. Во время езды движение воздуха смягчало жгучую силу зноя. А после остановки нам стало трудно дышать. Это граничило с невероятностью. Ведь в тропиках не бывает таких больших скачков температуры и влажности при столь незначительном расстоянии. Нет, мы не сделались жертвами галлюцинации. Наши ощущения соответствовали действительности. Организм не ошибается. Причина была настолько невообразима, что переводчикам пришлось трижды повторить объяснение, которое дал нам молодой человек из ведомства культуры. В этой части Кампучии полпотовцы убили климат. Убили? Ah, oui, ont assassinе. (Да, убили.)
  Точнее говоря, сперва они убили землю. Два года назад специальные отряды полпотовцев взорвали гранатами дамбы на рисовых полях в трех юго-восточных провинциях страны: Свайриенг, Прейвэнг и Кампонгтям. В течение нескольких месяцев были уничтожены десятки, если не сотни тысяч каналов, шлюзов, водозадерживающих прудов, водоотводов, запасных террас и двухъярусных плотин. Ирригационная система на рисовых полях Азии - это дело рук множества поколений, итог миллионов проработанных дней, создание вековой мудрости, передаваемой от отца сыну. Циркуляция воды, приносимой муссонными дождями, налажена так, что каждая терраса получает свою порцию как раз тогда, когда соответствующая стадия вызревания риса требует изменить уровень орошения. Даже в годы засухи, или при чересчур обильном урожае, когда помещики оставляли поля незасеянными, чтобы уменьшить количество риса на рынке и поднять цены на него, система орошения действует без перерыва, поскольку используются три закона природы, действие которых приостановить нельзя: сила тяжести, регулярность муссонных периодов и закон Бернулли, предусматривающий в данном случае непроницаемость плотно утрамбованных плотин из жирной глины.
  Пришелец никогда не разберётся в этой путанице каналов и террас. Но тот, кто в ней ориентируется, прекрасно знает, как вывести ее из строя. Хватило нескольких сот гранат и ящиков взрывчатки, взорванных в самых уязвимых местах системы, чтобы в трёх провинциях вода стекла с полей в дельту Меконга. Кое-где еще валяются забытые мешочки с тротилом, виднеются ручки невзорвавшихся гранат. Без орошения остались двести тысяч гектаров. Целыми километрами тянутся полосы посеревшего, несжатого риса, в котором шуршат змеи и заливаются птицы. Операция проводилась в спешке, как и всё у полпотовцев, в пору вызревания риса, без уборки урожая с уже колосившихся полей. Лишенная влаги и подвергнутая ничем не смягчаемому воздействию солнца, почва постепенно начала превращаться в пыль. Ветры разнесли ее верхний слой по зарослям, рисовые поля заполонили дикий сахарный тростник и карликовые банановые деревья. Кое-где буйные заросли кустарников поднялись до высоты человеческого роста. Из-за отсутствия влаги и нормального кругооборота воды в атмосфере изменился и микроклимат. Влажные тропики отступили перед степью, а степь перед пустыней.
  Экологическое равновесие на этом пространстве было нарушено так резко, что сухая смерть, словно чума или проказа, может распространиться на соседние районы. В провинциях Такео и Кратьэх есть уже первые признаки бедствия. Трудно сказать, как много времени потребуется, чтобы восстановить разрушенную систему. Налицо определенный географический факт. Это памятник полпотовцам, куда более долговечный, чем их лозунги и брошюрки. Залатать прорванные дамбы довольно просто: в усердных рабочих руках здесь, как и прежде, нет недостатка. Но для наполнения водохранилищ и каналов нужно по крайней мере, пять, а, может быть, и семь муссонных периодов. К тому же стекавшая вода размыла множество частей ирригационной системы: разного рода шлюзы, подземные трубы, пруды и водоотводы. Придется без конца проверять, когда наберется первый запас воды, затем искать утечку, исправлять, переделывать - и так в течение многих лет. Сколько лет? Неизвестно. Никто пока определить не может. Несколькими днями позже я увидел эту землю с воздуха. Обширная приграничная равнина выглядела как гнойная язва посреди густой, буйной зелени по берегам Меконга. Туча ядовито-желтой пыли поднималась вертикально в воздух на высоту нескольких сот метров, словно облако ядовитого газа. Одна шестая обрабатываемых земель Кампучии была разорена так, чтобы исключить возможность быстрого восстановления. Это было воистину "убийством земли".
  
  Так или иначе, но последствия этого варварского преступления продолжали сказываться и более года спустя. Голод терзал страну пострашнее тигра-людоеда. Летом 1980 года я видел умирающих от дистрофии женщин с высохшими грудями, в которые вцепились губы полумёртвого младенца. Я видел лежащих на земле в ожидании смерти стариков и старух. Казалось бы, они надеялись на вступление в нирвану, которая прекратит цепь их перерождений на этой жестокой земле.
  
  
  
  
  Судовый врач должен уметь всё. Или почти всё. Женя С. - судовый врач круизного теплохода "Любовь Орлова" на синекуру не рассчитывал. Но и на выпавший на его долю форс-мажор, он тоже не рассчитывал. Женя умел лечить всякие болячки и даже вправлять выбитые конечности и накладывать шины на сломанные конечности. Мог сделать простейшую операцию в случае крайней нужды в открытом море, но производить искусственное прерывание беременности (аборт) Женька не умел. Он терапевт. Опытный с навыками азов хирургии, но гинекология, это не его.
  В Пномпене на весь город была пара гинекологов из какого-то английского города. Я их не очень хорошо знал. Наши врачи гинекологией и акушерством не занимались. А ситуация на "Орловой" возникала форс-мажорная.
  Больше тридцати женщин в составе экипажа круизного лайнера - нормальная штатная ситуация для судна обслуживающего туристические рейсы и совсем ненормальная для пассажирского теплохода ставшего временной плавучей гостиницей для пяти десятков докеров и стивидоров.
  Молодые женщины и молодые мужчины. Долгие чернильные вечера и такие же ночи.
  Это вам не мироновские куплетики:
  "нет ни за что на свете,
  могут случиться дети!
  Нет, нет! - сказала Кэт..."
  
  
  В начале последней недели июля пригласил меня наш временный поверенный Юрий Казимирович Шманевский в посольство, где познакомил с симпатичным молодым человеком с внешностью Грегори Пека в молодости.
  - Знакомься, сказал Казимирыч - Женя С., судовый врач с "Орловой".
  - Всегда рад! - сказал я.
  - А почему бы вам с Трубиным не прокатиться до Кампонгсаома? Вы же хотели снять сюжеты о нашей экспедиции.
  - Ещё как, - сказал я, - но у нас нет договорённости с отделом печати МИД.
  - А зачем? - удивился бывший бравый мореман Шманевский. - Переводчик, он же сопровождающий, вам не понадобится, к своим едете. А Чум Бун Ронга я лично поставлю в известность. Только вот нужно взять двух пассажиров.
  - Не вопрос, сказал я, прикидывая в уме, сколько бензина нужно залить Мую в баки "Ладушки" и сколько денег надобно выдать нашему шофёру в качестве суточных.
  - Консульский отдел справки нам о командировке выдаст?
  - Да, без проблем, - сказал Казимирыч со свойственной ему решительностью.
  Вот и ладно, - подумал я. - Всё поворачивается лучше, чем я предполагал, просыпаясь нынешним утром. Отдохнём на "Орловой" дней пять. Пока не надоедим славным хозяевам.
  - А что у вас с левой стороной челюсти? - спросил док Женя, профессионально вычислив, лёгкую припухлость на левой части моего подбородка.
  - А это? - сказал я с улыбкой. - Намедни, мне выбили шестой или седьмой зуб... Нет, нет, не кулаком, а скорее чем-то вроде стамески..., - поспешил добавить я, предвосхищая вопрос, который мог поставить дока в глупое положение...
  
  Зуб у меня разболелся, как это всегда случается, некстати. Доктор Кайрат из группы наших врачей, работающих здесь по линии Красного Креста вместе с одним из тассовцев Володей Капраловым проехали со мной три госпиталя. В военном вьетнамском нас просто не приняли, а в революционном госпитале "Калмет", где сохранилось подобие стоматологического кабинета, нашлась лишь бутылка с анестезирующейся жидкостью, но никаких инструментов, кроме какого-то подобия медицинского долота. Весёленькая получилась экстрадиция несчастного моего зубика. Его просто выбивали долотом по живому.
  
  
  Я не помню, как меня довезли до моего лежбища на улице Самдех Пан. Доктор Кайрат отсыпал мне горсть болеутоляющих таблеток. Я запил их джином из горлышка и забылся сном. Кто-то без лица всю ночь отрывал мне голову.
  Через три дня опухоль начала спадать, но осколки зуба продолжали понемногу выползать из разможжённого гнезда.
  
  Вот тут и появился в Пномпене док Женя.
  Как-то быстро мы с ним сошлись характерами. Поехали к нам на виллу, и пока Муй экипировал машину в командировку, стали пить коньяк, закусывая его папайей. Дивный, скажу вам, закусон!
  
  А теперь дорогой читатель, я хотел бы рассказать немного о судовых врачах.
  Поверь мне, они в массе своей очень достойные люди.
  
  "А.О.Эксквемелин (Эксмелин) - врач, пират и писатель XVII в. В 1666 г. завербовался в качестве военного хирурга во Французскую Вест-индскую компанию. Попал в рабство, выкупился и примкнул к пиратам судовым врачом. Участвовал в походах Моргана, Олонэ, Рока Бразильца. Вернувшись в Европу, в 1678 г. в Голландии издал книгу "Пираты Америки", в которой описал жизнь, быт и подвиги пиратов. Книга мгновенно стала бестселлером".
  
  "Джонатан Свифт не имел со своим персонажем ничего общего, как, впрочем, и с возникавшим из небытия героем своего главного произведения, Лемюэлем Гулливером, "сперва судовым врачом, а потом капитаном нескольких кораблей". С начала 1720-х гг. в письмах Свифта появляются упоминания о "моих Путешествиях"; в ноябре 1726 в Лондоне выходит том, содержащий "сжатое описание" первых двух из них. Второй том с описанием третьего и четвёртого путешествий вышел в феврале 1727года".
  
  "Эжен Сю (настоящее имя Мари Жозеф), французский писатель. Много путешествовал, в течение шести лет работал судовым врачом. Его первые литературные опыты - очерки, памфлеты, водевили. Затем последовали морские романы "Плик и Плок" (1831) и др., насыщенные образами демонических разбойников, похищениями и убийствами, и имевшие большой читательский успех. Еще больший успех выпал на долю социальных романов "Матильда" (1841) и особенно "Парижские тайны" (1842-1843). В 1850 году Сю был избран депутатом в законодательное собрание от республиканцев-социалистов. После декабрьского переворота 1851 году он эмигрировал в Савойю и отказался от амнистии, объявленной Наполеоном III".
  
  "Артур Конан Дойль родился в столице Шотландии Эдинбурге 22 мая 1859 года. В 1881 году, окончив медицинский факультет Эдинбургского университета, Конан Дойль занялся медицинской практикой в Саутси, а затем защитил докторскую диссертацию. Там же, в Саутси, он серьезно занялся литературным творчеством. В 1888 году был написан первый роман о Шерлоке Холмсе. На протяжении долгой жизни - семьдесят один год - Дойль много путешествовал, плавал судовым врачом в Арктику на китобойном судне, в Южную и Западную Африку, служил полевым хирургом во время англо-бурской войны".
  
  Лежу на берегу Сиамского залива и жду, когда судовый врач Женя С. приведёт мое бренное тело в надлежащий вид. Ведь лежать так вот и некрасиво, и больно.
  Кажется, подъезжает наша канареечная "Ладушка".
  
  Женя смотрит на меня с укоризной смешанной со страстным желанием прыснуть смехом. Должно быть, выгляжу я куда забавнее Дон Кихота из Ла Манчи после его схватки с ветряками...
  Но док в Евгении на первом месте. Он берёт меня за кисть руки и начинает её приподнимать. А я начинаю погружаться в нирвану. Женька оставляет руку в покое и слегка хлопает меня по щекам.
  - Не уходи... Сейчас как-нибудь доставим тебя на "Орлову". Без анестезии не обойтись. У тебя же болевой шок, от которого...
  Док не договаривает. Но я понимаю. Сам не дурак. Из моря-океана меня, наверное, ангел-хранитель вытащил. Спасибо, ангел!
  
  С трудом и с помощью моих друзей приподнимаюсь с песка. Мои подкашивающиеся ноги кое-как вдевают в шорты из обрезанных в колене джинсов. Застегивают их на мне и влекут к "Ладушке".
  Пытаюсь затянуть песню:
  "а молодого коногона несут с пробитой головой!"
  - Ты уж лучше нам спой: "на палубу вышел, а палубы нет!", - говорит док Женя, бережно поддерживая меня за талию.
  - Совсем как девушку, - говорю я.
  - Ага, - говорит Женя. - Как девушку Надю!
  
  Про Надю он пошутил. Девушку, которую он сопровождал в Пномпень на некорректную, с точки зрения христианской и прочих мировых религий морали, операцию, звали Н., но не Надя. Она была одной из трёх десятков девушек, ходивших по морям в составе экипажа теплохода "Любовь Орлова". Потом Жека привозил в Пномпень ещё пару девиц, но обратно они возвращались в микроавтобусе из торгпредства. Мы с Пашкой в это время бродили по Сайгону. Но это другая история.
  А в тот, первый, раз Женя ехал на переднем сиденье рядом с Муем. Девушка Н. скромно забилась в уголок и всю дорогу до порта была молчалива и грустна. Сашка пытался что-то снимать через открытое окно "Лады", а я пытался выяснить у Муя, где он сможет провести пару-тройку ночей, пока мы "будем делать кино".
  
  Муй, как и все городские кхмеры, очень серьёзно относился к нашей работе. Ведь в Камбодже кино снимал не кто-нибудь, а сам принц (Самдех) Нородом Сианук. А потому мы в Кампучии "делали кино", не то, что какие-то там люди из "ажанс ТАСС", которые занимаются чёрт-те чем. Играют, например, с вьетнамскими солдатами в футбол. Муй это занятие категорически осуждал. Он не понимал, что ради сбора необходимой "соседям" информации можно не только в футбол играть, но даже, как говорил последний наш генсек, "танцевать польку-бабочку".
  
  Муй успокоил меня, сказав, что устроится как-нибудь в местном народно-революционном комитете. Денег я ему дал достаточно, а ещё знал наверняка, что он продаст половину бензина, которым запасся в эту поездку. И, кроме того, в Кампонгсаоме для особо посвящённых кхмерских товарищей можно было разжиться некоторой контрабандой. А Муй был очень посвящённый товарищ. Можно сказать самамыт (товарищ) в квадрате.
  
  Самое досадное это встретиться сейчас с капитаном "Орловой" Георгием Фёдоровичем Семаком. Не успели приехать, не успели снять и пары кадров и нате вам! Первая жертва неосторожного обращения с океанской волной.
  А показались на первый взгляд серьёзными ребятами. Гостелерадио СССР! Программа "Время"! На самом же деле типичные "хмырис вульгарис" (хмыри обыкновенные) ... Замполита Анатолия Ивановича, кругленького как Колобок, я бы ещё как-то пережил со своим позором, но перед капитаном, перед этим "морским волком", чтоб мне провалиться под палубу.
  
  До лазарета добрались, однако, без приключений. Женя уложил меня на медицинскую кушетку и пошёл искать боцмана и двух матросов, которые должны были пригвоздить меня к этому импровизированному операционному столу.
  Я этих обстоятельств не знал и лежал, наслаждаясь прохладой от центрального кондиционирования, царящей во всех каютах и помещениях теплохода.
  Пришли моряки, молодые крепкие ребята и распяли меня на кушетке, а док Женя, соорудив некое подобие маски из марли, приладил её мне на лицо и стал поливать раствором хлороформа. Последнее, что я от него услышал: "считай до ста". А дальше началось страшное. Меня заталкивали в какую-то узкую черную трубу без дна, где нечем было дышать, и я полетел в эту черную без воздуха бездну.
  
  Неожиданно я оказался в Пномпене, в большом шестиэтажном доме на проспекте Сан Нгок Миня (сейчас это Бульвар Нородома). Я сидел в компании каких-то московских забулдыг интеллигентного типа в огромной зале, и нас окружали со всех сторон стройные ряды бутылок из-под виски "Джонни Уокер", "Грантз", "Чивас регал", "Уайт хорс" и прочих "скотчей". Мы сидели на полу в залитой солнцем комнате, но нам было нисколечко не жарко.
  Мы пили венгерскую палинку с привкусом черешневой косточки, любимую из всех выпитых мною водок. Неожиданно раздался звонок в дверь. Не помню, как я оказался у входной двери. Не иначе воспарил.
  В тот момент не было у меня мыслей о загробном мире.
  Но вселенский ужас охватил меня, когда за приоткрытой дверью увидел маму.
  - Мама, ты постой секундочку, я сейчас, - сказал я, (только разгоню по квартире собутыльников, подумал я)...
  ...И очнулся!
  
  Я не склонен к мистике. Не очень верю в переселение душ. Но я никак не мог найти разумного объяснения несколько раз случившимся со мной "дежа вю". В Москве мне порою встречались люди, которые, я был убеждён в этом, были знакомы со мной прежде, но знать которых в реальной жизни я никак не мог.
  Однако, самый потрясший меня эпизод "дежа вю" произошёл спустя почти три месяца после того трагикомического вправления предплечья в судовом лазарете теплохода "Любовь Орлова".
  В середине октября я привёз в Пномпень Мышку. Чуть позже приехала жена Трубина - Алёна. Нас поселили на симпатичную гостевую виллу МИД НРК, пообещав выделить просторные квартиры, после того как на проспекте Сан Нгок Миня, отремонтируют дом, в котором до начала гражданской войны в Камбодже обитали зарубежные корреспонденты. Нам даже показали эти квартиры в когда-то роскошном, но страшно запущенном восьмиэтажном здании на центральной магистрали Пномпеня в двух кварталах ходьбы от гостиницы "Монором". Нам с Мышкой предложили вселиться в четырёхкомнатные апартаменты, прежним обитателем которых был корреспондент телекомпании "Висньюз". Сопровождавший нас паренёк из УПДК, во главе которого стоял всемогущий месьё Висало, открыл двери этой квартиры и мы начали совершать обход нашей будущей среды обитания. В просторной, залитой солнцем, гостиной я почувствовал ...
  
  Я не могу описать того, что я почувствовал. Это была та самая комната, в которой, я уже сидел однажды в компании каких-то московских забулдыг интеллигентного типа.
  Она была заставлена стройными рядами бутылок из-под виски "Джонни Уокер", "Грантз", "Чивас регал", "Уайт хорс" и прочих "скотчей".
  Судя по всему, прежний хозяин квартиры круто зашибал в последние дни лонноловского режима. Но почему? Откуда мог я в хлороформовой бессознанке оказаться в этой самой комнате, о существовании, которой не ведал ни сном, ни духом. Но я был абсолютно уверен, что именно здесь мы пили венгерскую палинку с привкусом черешневой косточки, любимую из всех выпитых мною водок. Потом раздался звонок в дверь. Не помню, как я оказался у входной двери.
  Но отчетливо помню тот вселенский ужас, который охватил меня, когда за приоткрытой дверью увидел маму.
  - Мама, ты постой секундочку, я сейчас, - сказал я, (только разгоню по квартире собутыльников, подумал я)...
  
  - Что с тобой? - спросила Мышка.
  Я вновь очнулся в Пномпене в комнате загромождённой рядами запылённых пустых бутылок ...
  Смахнул наваждение.
  - Я в восхищении! - показываю рукой на опустошенный арсенал творческой личности.
  - Да уж, - сказала Мышка.
  Потом мы ещё несколько раз приезжали посмотреть на будущее наше жилье. Но ремонт не двигался с места. "Нет насоса для подачи воды", - говорили люди их ведомства месьё Висало. Легче нам от того не становилось.
  
  Спустя несколько лет дом этот всё-таки отремонтировали. Но сделали из него "Белый отель". Я в нём даже провёл дней пять, когда приехал в Пномпень в 1988 году от одного еженедельника, в котором тогда служил.
  
  ...Я очнулся.
  Женька внимательно смотрел на моё лицо, и по лицу у него струились ручейки пота.
  -Уф, - сказал он, - слава Богу, успел!
  Плечо у меня ныло, но боль была угасающей.
  Боцман и моряки разулыбались.
  - Ну ты и выдал, Игорь!
  - Матерился, что ли?
  - Да не особенно. Просто когда начал считать до ста, то после тридцати сказал, а пошли все на... Всех денег всё равно не пересчитаешь!
  - Каких таких денег?
  - А это мы у тебя хотели спросить.
  Женя накапал в склянку валидола.
  - Выпей!
  - А закусить?
  Моряки дружно смеются.
  - Игорь, а все корреспонденты такие?
  - Какие?
  - Пьющие...
  - Нет, только из программы "Время"!
  
  
  Вечером мы сидим в нашей каюте вместе со стюардессами Валей и Светой и бутылкой "Советского Шампанского" из посольской лавки в Пномпене. Ещё у нас коробка шоколада и элегическое настроение у меня и паршивое у Пашки. Сломал я оператору возможный роман со Светой. Красотка Валентина села справа от меня ближе к иллюминатору. А ведь наверняка уже слышала про мой афронт. Знает ведь, что не приобнять мне с этой стороны дальневосточную ладушку. После хлороформа подташнивает. Но продолжаю мужественно травить байки из жизни останкинских коридоров, где артистов, известных на всю страну, было пруд пруди.
  Однако соловья баснями не кормят. Девушки прощаются. Паша идёт провожать их и прогуляться по пирсу.
  Остаюсь один в отсутствие любви и водки ...
  
  Через пару лет в Москве я написал нечто вроде очерка для газеты "Социалистическая индустрия" об интернациональной миссии советских стивидоров, докеров, работников порта и моряков теплохода "Любовь Орлова". Вот этот текст:
  
  "По зову сердца"
  
  Осенью 1979 года в кампучийскую столицу только начинала возвращаться жизнь. Те, кто выжил в полпотовских деревнях-коммунах, приходили в свой родной город в надежде встретить родных и близких или хотя бы соседей по дому, потому что так, казалось им, легче будет пересилить боль утрат. Кто-то находил своих и рыдал от счастья, но чаще были другие слезы, безутешные...
  В народно-революционном комитете Пномпеня, который расположился на просторном проспекте Советского Союза, работникам с красными от недосыпания глазами в те дни не хватало суток, чтобы решить навалившиеся на их плечи десятки, а может быть, и сотни проблем. А от их решения зависела жизнь миллионов людей. И не только в Пномпене, но и в провинциях.
  Над измученной, разоренной дотла страной висела угроза голода.
  
  Уездный центр Пимро в провинции Прэйвенг. Впрочем, его трудно назвать населенным пунктом, потому что здесь всего два полуразрушенных строения. Между ними подобие городской площади, заполненной изможденными от голода людьми. Товарищи из Пномпеня привезли в Пимро группу журналистов: пусть посмотрят, среди кого распределяется неотложная продовольственная помощь.
  ...Японец, лихорадочно меняя аппараты и объективы, падая на землю или опускаясь на колени, или взобравшись на крышу единственного, уцелевшего здесь здания, все щелкал и щелкал затворами "Никонов".
  Американцы и француз снимали поспокойнее. Хватали в основном крупный план. Голод крупным планом - это так эмоционально.
  Кое-кому хотелось бы вообще прекратить доставку продовольствия в НРК, направить всю помощь в район таиландо-кампучийской границы в т. н. лагеря беженцев, где всё продовольствие попадало под контроль вооруженных полпотовских банд. При этом враги кампучийского народа ссылались на то, что порт Кампонгсаом неспособен принимать суда с продовольствием.
  
  
  Осенью 1979 года в дальневосточных портах Советского Союза приглашали в дирекцию стивидоров, докеров, такелажников, самых передовых, самых лучших. Говорили о командировке в тропики, о необычности условий работы: отсутствии необходимой портовой техники, неподготовленности складских помещений, тропических ливнях и сорокаградусной жаре. "Будет очень трудно,- говорили вызванным, - так что прежде, чем согласиться, подумайте, как следует". Думали. И соглашались.
  
  Из воспоминаний заместителя секретаря парткома Минморфлота, участника первой экспедиции докеров-дальневосточников Вадима Федоровича Сапронова:
  "Экспедиция готовилась в экстренных условиях. Я работал тогда в Управлении по работе среди моряков загранплавания. Накануне ноябрьских праздников получил задание: срочно вылететь в Кампучию для участия в работе экспедиции советских докеров в порту Кампонгсаом. О положении в Кампучии знал из газет и передач телевидения.
  Уже по дороге из аэропорта в город потрясли руины Пномпеня. Разрушения были повсюду, как после бомбежки. Но самая большая боль ждала меня впереди. На следующий день мы поехали на машине в Кампонгсаом. Возле одной из деревень попали в затор. На обочине стояла девчушка. Маленькая, не знаю, сколько лет ей тогда было. На почти прозрачном от худобы личике только глаза - огромные, молящие о помощи. Она прижимала к себе куклу. Так мне сначала показалось. А потом сердце обожгло. Кукла-то ведь живая. Малыш умирал от дистрофии".
  
  В конце октября 1979 года к одному из причалов кампонгсаомского порта пришвартовался туристский лайнер "Любовь Орлова", прибывший из Владивостока. В отличие от предыдущих своих рейсов белоснежный морской лайнер швартовался в Кампонгсаоме надолго, ведь на сей раз выпала ему на долю миссия стать плавучим домом для 92 докеров, входивших в состав экспедиции.
  Что представлял собой Кампонгсаом в то время?
  Этот единственный глубоководный морской порт Кампучии разделил участь других городов страны. Уничтожали его методично, разрушив сначала кемпинги, кинотеатры, бензоколонки, госпиталь, потом взорвали две фабрики, электростанцию. В порту полпотовцы вывели из строя систему водоснабжения, демонтировали подъездные железнодорожные пути, но взорвать складские помещения и причальные сооружения не успели...
  - Когда первые части патриотических сил ворвались на территорию порта,- рассказал мне работник народно-революционного комитета Кампонгсаома товарищ Кым Сан Кум,- они сразу же бросились к складам, надеясь спасти запасы продовольствия. Но там не было даже зернышка риса, только оружие, а кому оно нужно?
  Специфика кампонгсаомского порта - открытые причалы, отсутствие портальных кранов и сплошной сезон дождей.
  
  Георгий Федорович Семак, капитан теплохода "Любовь Орлова", тосковал. Трудно капитану подолгу оставаться в порту. Судно твое обрастает ракушками, вахта начинает притупляться от долгого стояния на одном месте, нет привычного простора, нет движения... Только дождь и звуки "Славянки", которой на "Орловой" провожают уходящие в море суда, да причал, где по вечерам капитан ловил рыбу на блесну. Здесь, в Кампонгсаоме, Георгий Федорович вроде советского посла, к нему приезжают представители международных организаций из Пномпеня, приходят кампучийские товарищи из портовой администрации, капитаны заходящих в Кампонгсаом судов, вьетнамские специалисты и моряки. Переговоры, споры, а то и просто задушевная беседа, сколько их прошло в салоне капитана!
  
  Из отчета партийного бюро экспедиции о проделанной интернациональной работе:
  "Большим вкладом в укрепление дружбы между участниками экспедиции и местными жителями было оборудование детского дома силами докеров и экипажа. Члены экспедиции оборудовали жилые помещения, учебные классы, пищеблок, жилье для персонала и другие подсобные помещения. В оборудовании детского дома принимали участие и болгарские моряки с судна "Захари Стоянов". Они привезли с судна краску и полностью окрасили ряд помещений. Оборудовали детский дом только во время субботников. По нашему примеру провели субботник на оборудовании детского дома и жители города, посвятив этот субботник знаменательной дате - первой годовщине НРК. Это было 7 января, а официальное открытие детского дома состоялось в канун нашего отъезда, 14 января 1980 года. Члены экспедиции оставили детям часть посуды, белье, тетради, игрушки. Кроме этого, члены экспедиции провели 14-15 января субботник на выгрузке т/х "Реуньон", который пришел с продовольствием для кампучийского народа по линии Детского фонда ООН. На рабочем месте был написан лозунг на кхмерском языке, что члены экспедиции работают на субботнике, посвященном детскому дому, и рис, заработанный во время разгрузки (кхмерским докерам оплата работы в то время велась рисом - В. П.), будет передан детям. Заработали 628 килограммов риса, которые торжественно передали работникам детского дома во время митинга, посвященного нашему отходу. Постройка детского дома в Кампонгсаоме характерна еще и тем, что это только второй дом для беспризорных-детей. Первый открыт в Пномпене".
  
  Слова этого отчета скупы, стиль не блестит литературными "изысками". Но сколько за этими строчками человеческого тепла и доброты!
  
  Первый детский дом Кампонгсаома, во дворе которого стоит сваренный из труб силуэт теплохода с надписью "Орлова", навечно останется символом интернационализма - советских людей в Кампучии, памятником той высокой миссии, с которой они в первую экспедицию справились с честью.
  
  
  Встречи, улыбки, слезы радости. Кхмеры сентиментальны, но и советские люди при виде своих маленьких друзей, так трогательно и доверчиво тянущих к ним тонкие ручонки, не могут скрыть волнения.
  Начальник второй экспедиции докеров-дальневосточников Колобков составляет график, намечает фронт работ.
  Опытный портовый руководитель, Сергеи Федорович понимает, что такое простой в порту, пусть даже в течение одного дня. Сегодня, конечно, праздник, людям надо дать возможность пообвыкнуть, оглядеться, но стоящие на рейде суда ожидают разгрузки, и потому уже завтра, в семь ноль-ноль, первая смена докеров должна приступить к работе. Многие ребята уже работали в Кампонгсаоме, есть, правда, и новички, но бригадиром здесь опытный стивидор Валерий Вергилис.
  - У Валеры все парни на подбор, так что начнем по-ударному,- улыбается Колобков.
  В порт прибыли два шведа - наблюдатели от "Всемирной Продовольственной Программы". Очень хотят попасть ночевать на теплоход "Любовь Орлова". В единственной местной гостинице, являвшейся когда-то виллой Моники Сианук, нет кондиционеров, и шведы очень от этого страдают.
  Устроившись на судне, наблюдатели ходили от причала к причалу, помечали что-то в своих блокнотах, беседовали с капитанами стоящих под разгрузкой судов, записывали количество груженых машин.
  Прощаясь, они долго, восхищенно говорили о наших докерах и моряках, хвалили их самоотверженность, благодарили за гостеприимство. А вернувшись к себе, написали отчет.
  - Хороши гости,- сказал потом, хмуря брови, Семак,- отблагодарили за хлеб-соль...
  Оказывается, наблюдатели, признавая, что в целом график разгрузки судов соответствует мировым стандартам, в отчете старались бросить тень на работу экспедиции. Так сказать, внесли свою маленькую ложку дегтя. Правда, каши ею они испортить не сумели. Манипулировать неспособностью порта обеспечить разгрузку судов с продовольствием враги НРК уже не могли, хотя США и пытались по всем направлениям сорвать поставки международной помощи Народной Кампучии. Кампонгсаом работал всё четче, с каждым новым днем преодолевая аритмию. Суда приходили и уходили, простаивая куда меньше, чем |в иных куда более обустроенных портах. И это притом, что был сезон дождей, отнимавший у докеров едва ли не половину светлого времени. И это притом, что третья смена работала при свете судовых прожекторов, что жара днем переваливала за сорок пять, что кампучийские докеры были все еще слабы и неопытны, и что одновременно с работой в порту Колобков еще ухитрялся строить дом для будущей (третьей) экспедиции... Но всего этого в отчете шведов не было.
  - Ну, что вам рассказать об интернациональных бригадах. Многие докеры уже знают по сто, а то и больше кхмерских слов, кхмеры тоже кое-каким русским словам научились, а "вира" и "майна" из международного языка стивидоров, так что языковых проблем у нас,- говорил двухметровый - гигант Виктор Шахов, один из лучших дальневосточных докеров.
  - Поначалу, когда бригады соревновались между собой, учитывался только труд советских докеров, но буквально через несколько дней мы поняли, что совершаем огромную ошибку. Ведь цель экспедиции восстановить работу в порту, а работа начинается с людей, как они могут работать, с каким настроением. Кхмеры, чувствуя, что мы их чрезмерно опекаем, или, наоборот, не замечаем в пылу разгрузки, заметно приуныли, но они ведь никогда этого не покажут, это нужно почувствовать. И вот вдруг мы поняли, что совершаем огромную ошибку, что суть нашей работы и не в тоннах даже, хотя за тонны ответ держать дежурному стивидору, а в том, как мы сработаемся с кхмерами. И тогда решили: соревноваться будут интербригады. Это было удивительно, но кампучийские докеры поняли без слов, какая на них ответственность навалилась, даже подобрались все как-то, откуда сила взялась. Вообще золотые ребята. Цены им нет, вот только бы техники побольше...
  ...Володя Федоров в одном из портовых складов-ангаров, приспособленных под ремонтные мастерские, чинил двигатель. Помогали ему пятеро кампучийцев, восхищенно наблюдая за работой Володи. У Федорова редкая и замечательная черта - моментально сходится с людьми. С кхмерами он сразу же "на ты", хотя язык "страны чужой" ему не очень дается, но нужен ли язык, чтобы вместе чинить мотор. Федоров улыбается, молодые кхмерские ребята смеются, шутливо укоряют друг друга, но науку на ус мотают. В другой раз, глядишь, и соберут мотор самостоятельно.
  
  Колобков ценит время. Понять его можно. С одной стороны, докеры необходимы на разгрузке, которая в наиболее дождливые периоды приобретает авральный характер, с другой - нужно форсировать строительство дома для советских специалистов, которые приедут на длительное время помогать кампонгсаомским портовикам.
  Колобков считает необходимым показать каждому журналисту свое детище - дом для советских специалистов, единственное восстановленное на весь портовый город четырёхэтажное здание. Для того чтобы понять, сколько трудов пришлось вложить, чтобы дом этот ожил, достаточно преодолеть дыру в заборе перепрыгнуть через неглубокий ров и пройти в такое же строение, служившее раньше общежитием для французских специалистов, обслуживавших порт.
  От здания осталась лишь коробка, разделённая на отсеки. Военный матрос из Вьетнама и кампучийский солдат охраняют этот, на первый взгляд, беспризорный дом. Почему и от кого? Пройдя мимо лестничного пролета, заглядываю в один из отсеков и присвистываю... От пола до потолка он начинен чушками крупнокалиберных гаубичных снарядов. Такое же положение было и в колобковском доме-близнеце. Снаряды вывозили на грузовике по размокшему и раскисшему от дождей глинозему. После каждой поездки самые опытные водители экспедиции долго сидели на подножке грузовика и никак не могли накуриться...
  На втором этаже я нашел несколько комнат. Об их назначении рассказывали разбросанные по полу кандалы, наручники, проволочные жгуты, окровавленное полуистлевшее тряпье и засохший с зазубринами лист сахарной пальмы. Он напоминал узкую пилу. Вьетнамский матрос положил руку мне на плечо. Другой провел себя по горлу. Когда я показал пальцем на засохший лист, стоявший рядом с нами кампучийский боец грустно закивал головой. Я не раз слышал в Пномпене о подобных изуверствах полпотовцев, теперь довелось увидеть страшное орудие пытки собственными глазами.
  
  В день моего возвращения в Пномпень снова полил дождь. Бригада Вергилиса курила под брезентовым навесом, сооруженном на причале. Среди широкоплечих наших ребят-дальневосточников кхмерские докеры казались миниатюрными и хрупкими, но мешки они таскали на спине такие же, как и ребята из Владивостока, Находки, Корсакова... Интербригада курила, пережидая дождь.
  При въезде в Пномпень нас стали нагонять мощные груженные рисом грузовики. Значит, в Кампонгсаоме выглянуло солнце".
  
  
  
  
  Оставшиеся три дня нашего "курортного сезона" в Кампогсаоме мы крутились как белки в колесе. Отсняли около километра "Кодака". Треть всего запаса киноплёнки. Сюжеты потом получились отменные.
  
  В судовой библиотеке встречаю девушку Н.
  Она слегка краснеет.
  - Вам почитать?
  - Да, если есть "Милый друг" Мопассана.
  -Сейчас...
  Как всё же мило она краснеет. И такая хорошенькая. Словно и не случилось того, что случилось.
  
  А плечо всё ещё ноет. Лежу на левом боку. Читаю Мопассана.
  
  "Был один из тех летних вечеров, когда в Париже не хватает воздуха.
  Город, жаркий, как парильня, казалось, задыхался и истекал потом. Гранитные пасти сточных труб распространяли зловоние; из подвальных этажей, из низких кухонных окон несся отвратительный запах помоев и прокисшего соуса.
  Швейцары, сняв пиджаки, верхом на соломенных стульях покуривали у ворот; мимо них, со шляпами в руках, еле передвигая ноги, брели прохожие.
  Дойдя до бульвара, Жорж Дюруа снова остановился в нерешительности.
  Его тянуло на Елисейские поля, в Булонский лес - подышать среди деревьев
  свежим воздухом. Но он испытывал и другое желание - желание встречи с
  женщиной".
  
  За иллюминатором хлещет дождь. "Орлова" поскрипывает бортом о причал.
  Мы собираемся в Пномпень.
  Языком я ощущаю, что-то торчащее в десне. На "Орловой" вода в каютах отфильтрованная, дезинфицированная. Пальцами вытаскиваю два последних осколка корня, после чего ополаскиваю рот остатками коньяка, который мы вчера распили с доком Женей.
  
  Вы думаете, я его после выплюнул?

Оценка: 7.66*7  Ваша оценка:

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023