ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Притула Виктор
"Морские" и Муся

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Еще одна глава из романа "пол пот"
  "Морские" и Муся
  Прошел сентябрь 1980- го. Багаж наш пропал бесследно. А главное, что в нем находились коробки с тремя тысячами метров кинопленки "Кодак". У нас же осталось не больше трехсот метров "Кодака", которые мы с Сашей решили приберечь на случай экстраординарный. Ну, скажем там для какого-нибудь госпереворота. Хотя о каком госперевороте в народной Кампучии могла идти речь, когда стотысячный вьетнамский корпус контролировал все и вся.
  Сегодня читателям могут показаться странными наши терзания по поводу кинопленки. Сегодня снимают все на "цифру". Отсняли и тут же посмотрели. Не понравилось - стерли и отсняли сюжет по новой. А мы работали втемную, тратили драгоценную кинопленку "кодак" и жили на одном голом нерве.
  В один прекрасный день автор явился под грозные очи временного поверенного Юрия Казимировича Шманевского с предложением депортировать его на Родину. От подобной ереси у Юрия Казимировича глаза на лоб полезли. Но тут я обрисовал ему ситуацию, сложившуюся с кинопленкой, без которой наше пребывание в стране становилось бессмысленным.
  - Готовь докладную записку! - сказал старый мореман и опытный дипломат. - Отправим по шифросвязи. Тут твои начальнички ой как засуетятся.
  И верно. Через пару дней пришел ответ из Гостелерадио. Мне предлагалось вылететь в Москву для разъяснения сложившейся ситуации.
  Как я потом узнал, мой "крестный отец" Энвер Назимович Мамедов устроил жесткую головомойку ряду чиновников из корсети и других служб. Поэтому мой приезд в Москву восторгов у них не вызвал.
  Зато запрос в "Аэрофлот" от имени председателя Гостелерадио, члена ЦК КПСС тов. Лапина возымел свою убойную силу. И наш багаж отыскался в ангарах славной столицы ЛНДР городе Вьентьяне.
  Но об этом позже.
   А пока в Москве мне выдали еще три километра "Кодака" и прочих сопутствующих материалов для киносъемок и постарались поскорее отправить обратно к месту работы. Но вышла заминка с визой. Кхмеры в посольстве почему-то упорно визу давать не желали, а поставить въездную визу в Пномпене я как-то не удосужился.
  К счастью в это время в Москву приехал знакомый кхмерский генерал, к которому я напрямую обратился за содействием. Он что-то резко сказал своим дипломатам и те, расточая медоточивые улыбки, буквально через пару дней проштамповали визы мне и моей жене Мышке. А еще через пару дней мы вылетели в Ханой. Прямых рейсов "Аэрофлота" в Пномпень все еще не было.
  В ханойском аэропорту "Ной Бай", который в то время являл образец вьетнамского военного аскетизма, я впервые встретился с возвращающимся из отпуска чрезвычайным и полномочным послом Олегом Владимировичем Босториным.
  Как-то с первого взгляда понял, что тов. Босторин, хотя и "слуга царю", но не станет "отцом солдатам", то бишь нам с Александром.
  Он лишь кисло бросил фразу, что "работаем мы неплохо". И ушел в первые ряды за ширмой, где в то время летали ВИПы.
  Вот так я и вернулся с Мышкой в Пномпень, где меня ждал Александр Дудов. Сашка, конечно, расстроился, что его жена Лена не смогла прилететь вместе с нами. Но у нее была сессия, а ждать ее мне никто бы на ЦТ не позволил. Всем были нужны сюжеты из Народной Кампучии.
  А новостей было много. Еще в Москве я монтировал сюжет об окончании миссии экипажа теплохода "Любовь Орлова", который снялся с причала и ушел в порт приписки Владивосток, чтобы потом через несколько лет оказаться в далеком Черном море.
  К тому времени Колобков уже обустроил общежитие для наших стивидоров. А в Кампучии оставались два лесовоза "Морской -10" и "Морской-20", которые доставляли в Пномпень сотни тонн риса из Кампонгсаома, сначала по морю, а потом по Меконгу.
  Поскольку мы были единственными аккредитованными в НРК тележурналистами, наши сюжеты ЦТ продавало западным информационным агентствам, а нашим коллегами из восточного соцблока просто перегоняло по каналам Интервидения.
  Поэтому мы принялись снимать сюжеты с еще большей прытью, показывая зрителям, как быстро возрождается жизнь в Народной Кампучии.
  На самом деле, все было куда сложнее. Страна находилась в информационной, политической и экономической блокаде со стороны Запада. Полпотовцы оставались представительствовать в ООН, беженцы в лагерях на тайской территории рекрутировались в партизанские отряды, точнее банды, которые стремились перерезать вьетнамские коммуникации. После каждого такого рейда они уползали в Таиланд, словно кобры в горные щели. У вьетнамских военных чесались руки разогнать всю эту нечисть, вклинившись в Таиланд танковыми колоннами. Но такая стратегия была чревата большой войной, которая уж точно бы вышла за рамки региона.
  Босторин все это понимал. Он отправлял в центр шифрограммы, в которых подробно описывал всю сложность ситуации в этой "горячей точке". Но "наверху" в центре кто-то смотрел наши оптимистические телерепортажи, и кому-то наверху казалось, что посол не совсем объективен.
  Я этих нюансов не знал. Босторин лишь брезгливо морщился при встречах в посольской резиденции. А зря! Поговорили бы по душам, может быть, и я смог бы его понять.
  Но мы были молоды, беспечны, сумасбродны...
  А теперь вернемся на пару месяцев назад, когда в Пномпень впервые вошел сухогруз "Морской-10" под Советским флагом. Он доставил из Кампонгсаома сотни тонн риса для умирающего от голода населения центральных провинций.
  У кхмеров, к несчастью, - короткая память. Сегодня никто в королевстве не вспомнит подвиг советских моряков, которые спасли сотни тысяч людей от голода. Впрочем, и россияне сегодня практически ничего не знают о славной миссии "Орловой", и двух сахалинских лесовозов "Морского-10" и "Морского-20".
  А, между прочим, советские моряки за несколько месяцев работы в тяжелейших тропических условиях обработали и перевезли из морского порта Кампонгсаом в речной порт Пномпеня сотни тысяч тонн риса. Практически во многом благодаря их работе была отодвинута угроза голода, выкосившего полтора миллионов кхмеров.
  Но кто-то должен напомнить об этом подвиге. Тем более что моряки - ребята архискромные. Они делали работу, которую поручила им Родина. Не за длинный доллар, а просто потому, что Сахалинское пароходство доверило им честь выполнения интернационального долга. И потому, что они пропустили через свои сердца боль этого несчастного народа, над которым был совершен самый бесчеловечный эксперимент прошлого века.
  Кажется, в самом начале августа кто-то из посольских сказал нам, что в Пномпене пришвартовался сухогруз "Морской-10" с грузом риса на борту.
  - Шурик, - сказал я своему оператору, - едем делать "нетленку"! "Советские мореманы спасают кхмеров от голода!". Поверьте, в тот момент я нисколечко не ерничал, и не лукавил.
  Рис - это жизнь! И мне, повторюсь, очень обидно, что кхмеры быстро забыли, кто спас им жизнь в те страшные "нулевые годы".
  Но хватит о своих обидах.
  Дальше я постараюсь изложить эту историю чисто в сценарном жанре, поскольку в какой-то мере все же считаю себя сценаристом.
  Июль 1980 года.
  На территорию пномпеньского речного порта въезжает канареечного цвета "Лада" с мидовскими номерами.
  Здесь я сделаю маленькую ремарку. Буквально за две-три недели нас уже знал весь Пномпень. Долговязый кинооператор и среднего роста репортер кавказской наружности, каковой делали его симпатичные темные усы. Мы делали кино, совсем как принц Сианук. А это уже сакральное действо. Телекамера была нашим пропуском во все кампучийские учреждения. И одновременно она была, что красная тряпка для быка в местах дислокации вьетнамского корпуса. Но мы туда и не совались. Нам достаточно было мирной интернациональной миссии советских специалистов. А подчеркивать вьетнамское военное присутствие в наши планы не входило. Эта тема была табуирована с самого начала нашей репортерской деятельности в Кампучии.
  Итак, жаркий июльский полдень в Пномпене. Лесовоз "Морской -10" стоит под разгрузкой в порту. Но с 12.00 до 15.00 работа стоит. Сейчас в знойном мареве все оцепенело. Судно похоже на корабль-призрак. Но стоит двум репортерам подняться по сходням на палубу, как из этого зыбкого марева словно материализуется фигура здоровяка угрюмой наружности, который довольно недружелюбно спрашивает, отчего на борту посторонние личности.
  - Мы не посторонние, - говорит ему репортер с бравыми кавказскими усами. - Программа "Время".
  Кто в то время не знал легендарную программу "Время", созданную усилиями Юрия Летунова и его соратников.
  Угрюмый здоровяк смотрит куда-то вдаль на медленно текущие воды Тонлесапа.
  - И чего программе "Время" здесь нужно?
  - Программе "Время" нужен капитан на предмет интервью, - начинает заводиться репортер.
  Оператор Дудов между тем начинает примериваться к предстоящим съемкам.
  - А разрешение на съемку у вас есть?
  Этому великану, который ростом чуть выше моего десантника Шурика, наше присутствие на судне явно не по душе.
  - Мы в Кампучии, чиф, - говорит репортер, каким-то шестым чувством угадывая в этом мизантропе старпома. - А здесь нам никакие разрешения не нужны. Тем более что мы пришли в гости к советским морякам.
  И снова из зыбкого марева материализуется еще одна фигура. "Ну, точно, теперь это уже регент", приходит мне в голову мысль, навеянная незабвенным Михаилом Афанасьевичем Булгаковым.
  Правда, на Коровьева этот симпатичный малый нисколько не похож, поскольку он не в чем-то клетчатом, а в самых обыкновенных шортах и несколько помятой рубашке.
  (Еще одна небольшая ремарка)
  Я уже говорил о том, что весь мой архив сгинул в "правдистских" разборках 1994 года, когда греческие хозяева ленинской газеты освобождали редакционные кабинеты опальных журналистов. Поэтому я приношу глубочайшие извинения всем морякам из экипажей "Морского-10" и "Морского-20" за то обстоятельство, что в этих мемуарных записках мне приходится называть их пришедшими на память именами. Возможно, не всегда правильными.
  Итак, новоявленный "регент" оказался весьма симпатичным "дедом", что в переводе с моряцкого жаргона означает, что перед нами стоял стармех. Он так и сказал - стармех Серега!
  - А его зовут Владимир Иваныч! - Сергей едва не прыснул смехом. - А откуда вы знаете наши морские словечки? И как это сходу вычислили "чифа"?
  - Виктор Иванович, - представляется морякам усатый телерепортер. - Можно просто Виктор, - делаю ударение на последнем слоге. - Это Александр, можно просто Саша.
  Дудов уже устанавливает треногу на палубе.
  - Итак, дорогие советские товарищи, - говорю я, делая строгое лицо, - мы здесь не в бирюльки играем, а делаем телерепортажи, потому что страна должна знать своих героев. А потому нам нужен капитан для коротенького интервью.
  - Ничего не получится, - мрачно изрекает "чиф" Владимир Иваныч. - Эрик Суренович уехал в министерство транспорта.
  Нет, дорогой наш "чиф", врать ты совсем не умеешь. Не мог "мастер" нанести визит в министерство без посольского переводчика, а Володя Цюрко и Сергей Агаджанов - наши посольские толмачи - оба на своих местах в посольстве.
  - Жаль, конечно, но мы не спешим, - говорю я, придавая словам как можно более беззаботную интонацию. Саша вопросительно смотрит в мою сторону.
  - Владимир Иваныч, вы, надеюсь, не станете чинить нам препятствия в профессиональной деятельности. Мы же на историю работаем. А потом разве вашим родственникам неприятно будет увидеть ваши героические лица в далекой Кампучии? Кстати, а почему бы вам не сказать несколько слов программе "Время".
  Угрюмый "чиф" растворяется в знойном мареве... Стармех Серега переминается с ноги на ногу... В это время к нам подходит новый персонаж. - Это наш помполит Василий Федорович, - представляет незнакомца словоохотливый "дед" Серега.
  Василий Федорович - мужчина серьезный, как и подобает быть парторгу судна, находящегося в загранплавании.
  Он готов грудью встать, но не посрамить честь славного экипажа.
  Да, думаю я, этот малый, сейчас наговорит такого, что потом никак толком не отмонтируешь. Я-то знаю, как "резать синхрон по-живому". А уж минут пять он будет самозабвенно говорить на камеру о высокой миссии сахалинских моряков, которые выполняют свой интернациональный долг в морских и речных водах Кампучии.
  Солнце начинает лениво перекатываться на другой берег Тонлесапа. Кхмерские грузчики возвращаются после полуденной сиесты. Эта людская цепочка по сходням таскает мешки с рисом. Потом загружает ими грузовики.
  -Саша, сделай пока подсъемку, а я все-таки схожу, поищу капитана. Мне кажется он где-то в порту.
  На самом деле боковым зрением, а может быть третьим глазом Шивы, я заметил, как по судну прошел невысокого роста аскет, обожженный солнцем до отливающего бронзой загара. У него не было выдающегося носа Фрунзика Мкртчана, но я, как уроженец грузинского города Тбилиси, мог голову дать на отсечение, что это и есть Эрик Суренович Симонян - капитан лесовоза "Морской -10".
  - Эрик Суренович, можно вас на пять минут, - кричу я на всю палубу. Мой аскет в затрапезных шортах лишь слегка вздрагивает, но потом поворачивается и идет нам навстречу. Улыбка у него лукавая, совсем как у Джигарханяна.
  Так произошло наше знакомство с Эриком Симоняном и его экипажем. Эрик, как и многие настоящие мореманы, чурался кинокамеры как сиемреапского аллигатора. Но тридцать секунд синхрона я из него выжал, хотя он этого и не заметил. Саша Дудов, надо отдать ему должное, умел снимать "скрытой камерой", которую он никуда и не прятал.
  Потом в Пномпень пришел "Морской-20" и его капитан Александр Литовченко оказался "мастером" куда словоохотливее Эрика Симоняна. А его помполит Виктор и вовсе оказался душа-человек и рубаха-парень.
  Мы с моряками сильно сдружились. Показывали им город. Угощали ананасами и другими фруктами. А они нас снабжали черным и белым хлебом, которые коки выпекали в судовых условиях. И еще мы как-то быстро израсходовали всю "тропическую норму". Морякам в Кампучии причитался стакан сухого вина как защита от солнечной радиации. Болгарское вино "Морские" привезли еще с Сахалина.
  Когда же оно закончилось, перешли на вьетнамскую рисовую водку. От радиации она не спасала, но всегда делала наши беседы философически задушевными.
  К чему это долгое отступление от темы?
  Так скоро ведь только сказка сказывается.
  В октябре, когда мы с Мышкой прилетели в Пномпень, могущественный месье Висало из УПДК кампучийского МИДа осчастливил нас симпатичной двухэтажной виллой на улице Самдех пан.
  Мы с Мышкой поселились на втором этаже, Саша занял первый этаж и стал с нетерпением ждать Алену.
  Находился наш славный терем-теремок в ста метрах от большой гостевой виллы, где мы до той поры обитали с Александром и двумя советскими спецами по обслуживанию двух вертолетов для кампучийского руководства в лице Хенг Самрина, Пен Сована и Хун Сена.
  Как раз в это время в Пномпене стоял под разгрузкой "Морской-10". Моряки помогли нам как-то обустроиться на новом месте, хотя кроме двух кроватей, полудохлого кондиционера и извлеченного откуда-то стола без одной ножки, обустраивать было нечего. Но лиха беда начало.
  Я пообещал Эрику тбилисский хаши. Правда, в Кампучии невозможно было найти один из главных ингридиентов этого наваристого блюда - рубец. Зато со свиными ножками проблем не было. Скорее наоборот - возникли проблемы с переизбытком предложения. На рынке в пригороде Пномпеня Такмао я нашел у торговца мясом одну свиную ногу. Но одной ноги для хаша, точнее, будущего холодца, - мало. Выйдя на середину рынка, я поднял свиную ногу над головой и тут же пожалел о содеянном. Со всех сторон как тараканы, ко мне устремились мужчины, женщины и дети. Все несли свиные ноги, которых было так много, что я на миг вообразил себе свинью сороконожку.
  В большой кастрюле, принесенной из камбуза "Морского-10" кок Леха и Мышка смастерили отменный хаши. Которым мы в сопровождении неизменного "Луа моя" по доллару за бутылку и справили свое первое и последнее новоселье в Пномпене.
  Наши друзья пришли не с пустыми руками. Какой теремок без братьев наших меньших. "Дед" Серега принес юную мартышку, которую мы тут же нарекли Мусей.
  Для начала Муся перевернула весь наш полупустой дом вверх дном. Пришлось унести ее во двор и посадить на цепочку. Так чтобы она могла бегать по двору и лазать по двум неизвестным мне в ботаническом плане чахлым деревцам, которые здесь росли. Нужно отметить, что Муся панически боялась крыс, которые с наступлением темноты вели себя как разнузданные ландскнехты в захваченном ими замке.
  Она забиралась едва ли не на самую верхушку дерева и злобно визжала. А еще она просто ненавидела соседскую детвору, восторженно оравшую "сва, сва!". Очевидно так, на кхмерском зовут мартышек. Единственными людьми, с которыми она была по-ручному ласкова, были Саша Дудов и Мышка. Всех остальных Муся могла неожиданно тяпнуть за палец или еще куда-нибудь.
  Вскоре к ней присоединилась Джулия. На рынке Мао Цзэдуна, который сегодня почему-то зовут "русским", я однажды углядел симпатичного щенка.
  Поскольку кошек в Пномпене отчего-то замечено не было, я подумал, что собачонка в какой-то мере испугает крыс, и те начнут вести себя поприличнее. Поначалу я не понял, что приобрел сучку, поэтому первое имя моей собачонки было Ромео. При ближайшем рассмотрении она оказалась Джульетой. В отличие от трагической героини Шекспира Джулька оказалась существом кровожадным. Не прошло и месяца, как предсмертный крысиный визг оглашал окрестную территорию, а моя красотка бежала навстречу с окровавленной мордой, с торчащим изо рта крысиным хвостом.
  От таких сцен бедная Муся еще больше заходилась от страха и начинала жалобно верещать. От постоянных нервных стрессов мартышка потеряла аппетит и начала стремительно лысеть. Смотреть на страдания Муси стало невыносимо. И я принял единственно верное решение отпустить ее на свободу. Саша, который сильно привязался к Мусе, с грустью согласился с моим мнением, Мышка тоже была "за", а Лена пока еще не приехала. Итак, решение дать Мусе "вольную" было принято единогласно.
  Через пару дней нам представился случай отправиться в один их отдаленных "сроков" в провинции Кампонгспы, где мы должны были отразить очередные успехи в строительстве "новой жизни" в Кампучии. На сей раз из-за занятости нашего куратора и переводчика с французского Сомарина, с нами любезно согласилась поехать Тана.
  Об этой молодой красивой женщине писали почти все мои собратья по перу, посетившие Пномпень после свержения полпотовского режима. В начале семидесятых годов вместе с группой кхмерских студентов Тана училась в московском хореографическом училище (отсюда ее знание русского языка). Только вот стать балериной в своей стране девушке не удалось. Так же как многие ее соотечественники, она пережила изгнание из Пномпеня, каторжный труд в полпотовской "коммуне", голод, болезни... Из всей группы студентов их осталось всего двое. "Я выжила чудом", - говорила мне Тана.
  С балетом пришлось расстаться: годы лишений подорвали здоровье молодой женщины. В то время Тана работала одной из двух переводчиц, знавших русский язык, в министерстве иностранных дел НРК.
  Отъехав от Пномпеня километров на сорок, мы стали присматривать место, где саванна приближается к рисовым чекам, чтобы Муся вернулась в обычную среду обитания. Мартышка в Сашиных руках с интересом разглядывала окрестный пейзаж и вовсе не собиралась никуда бежать.
  Потом, осознав отсутствие ошейника, она лениво побрела через рисовое поле, забравшись на ближайший холмик, замерла в позе окаменевшего ханумана.
  - Поехали, шеф, - сказал суровый десантник Дудов, - пряча внезапно повлажневшие глаза.
  И мы уехали. Пару часов мы работали в кампучийской деревне ("сроке"). Общались с деревенским старостой, который рассказал, что сейчас люди учатся жить без страха за свою жизнь. При этом он испуганно оглядывался то на Муя, то на Тану.
  Я понимал, страх в Кампучии все еще оставался неизбывен. Люди до сих пор не могут поверить, что кошмар полпотовщины кончился. А впрочем, кончился ли?
  На память почему-то пришел прекрасный литовский фильм Жалакявичюса "Никто не хотел умирать...". Вот мы уедем, а с наступлением темноты в "срок" наведаются "красные кхмеры", которые теперь стали кампучийскими "лесными братьями". Они еще лет пятнадцать будут бродить по лесам и саванне, пока в Анлонвенге не помрет их вождь. Но тогда я не мог заглядывать так далеко. Мне казалось, что "новая жизнь" стремительно набирает темп. Вот только почему эти крестьяне так боятся звука своего голоса?
  Из сонма разного рода мыслей меня вырывает голос Муя: "Месье, смотрите, вот наша обезьяна!"
  Мимо нас проехала крестьянская повозка, в которой с веревкой на шее обреченно сидит наша Муся, попавшая в очередной полон.
  Быстренько разворачиваемся и обгоняем повозку с двумя впряженными в нее местными бычками. Тана заводит с пожилым крестьянином разговор. Судя по уверенному тону, с каким этот селянин беседует с нашей красавицей-переводчицей, врать он умеет изрядно.
  Саша не выдерживает и устремляется к своей поджавшей хвост любимице, которая при виде своего покровителя радостно визжит. Крестьянин явно не доволен.
  - Виктор, - говорит мне Тана,- этот человек говорит, что обезьяна живет у них с самого детства и его дети очень любят с ней играть.
  - Конечно, Тана. - Мне отчего-то становится смешно. Потому что Сашка наливается гневом. - Вот только скажи уважаемому самамыту, что этому большому человеку, - показываю на Дудова, очень не нравится, когда его хотят обмануть.
  Пока Тана собирается облечь мою реплику в приемлемо вежливые формы, Муй что-то роняет крестьянину, который в ответ начинает говорить быстро и сердито. Потом показывает на свою испачканную в грязи черную робу.
  - Виктор, - говорит Тана. - Он согласен, что это другая обезьяна. Но она очень похожа на ту, что живет у них дома. Позавчера она убежала. А сегодня он ее нашел. И полтора часа гонялся за ней по рисовым чекам.
  - Сколько? -спрашиваю я.
  - Полтора часа, говорит Тана.
  -Да, нет же, Тана, сколько денег он хочет за эту мартышку?
  Крестьянин задумывается. Потом начинает говорить.
  - Понимаете, его дети очень любят эту обезьяну...
  -Но он же сказал, что это другая обезьяна...
  - Какая разница?
  Цена разницы - сорок риелей. Это десять долларов (по официальному курсу).
  На рынке я бы купил новую мартышку вдвое дешевле.
  Но Муся бесценна. Во-первых, ее нам подарили друзья моряки. Во-вторых, как было оставить НАШУ обезьяну, может быть и хорошему крестьянину, а может быть и другу полпотовцев. Кто их тогда разбирал: красный он или белый?
  Ну и, в третьих, мы же не какие-то там бандиты из камбоджийских джунглей, чтобы реквизировать у сельского труженика с таким трудом пойманное животное.
  Муся была выкуплена. И спустя пять минут она уже сладко дремала в мужественных руках моего сентиментального оператора.
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023