- Шеф, - говорит Павлик, - нужно отказываться от съёмок?
- Паша, это невозможно. Мы живём здесь, на гостевой вилле, только потому, что снимаем кино.
- Шеф, кина скоро не будет!
- Это ещё почему?
- "Кодак" йок!
"Я так решил ещё с утра: сегодня точно напьюсь,
Сегодня кончатся все деньги, сегодня - пиво и блюз!
О, я - hoochie coochie,о, я - hoochie coochie man,
Перекати мое поле, мама: я обессилел совсем".
Всё имеет обыкновение заканчиваться.
К концу августа у нас с Пашкой осталось метров двести кинопленки "Кодак", немного магнитофонной ленты и по триста долларов на брата.
Возможно, у кого-то из читателей сложилось мнение, что мы в Пномпене пьянствовали и донжуанствовали дни и ночи напролёт, но это не совсем так. Трубин - человек малопьющий. Мог позволить себе пару баночек пива в адовой жаре. А так, он был почти трезвенник.
Да и ваш покорный слуга пил водку чаще в силу необходимости, чтобы не загнуться от диареи. Но суть не в этом. Не стану я оправдываться относительно того - пил, не пил...
"Я позвоню по телефону, ты мне скажешь "ОК".
Я подсчитаю всю наличность, я займу у друзей.
О, я - hoochie coochie,о, я - hoochie coochie man,
Перекати мое тело, мама: я обезвожен совсем".
В Пномпене мы спасались работой. После аккредитации не прошло и семи недель, как Павел обескуражено заявил, что киноплёнки хватит еще на три-четыре сюжета, если снимать не один к трём, а один к полтора. А это означало, что практически каждый кадр должен был стать единственным.
Мы привезли два яуффа (металлические короба цилиндрической формы) в которых лежали круглые коробки с драгоценным (купленном на валюту) французским "Кодаком". Что-то около трёх тысяч метров плёнки. Остальная плёнка (примерно тысяч пять метров) должна была прийти в двух ящиках грузовым рейсом в Хошимин. Но вот уже прошло почти два месяца, а о грузе ни слуха...
Я "бомбил" докладными записками начальников из Гостелерадио, засыпал "слёзными письмами" ханойских коллег. Но груз пропал...Представители "Аэрофлота" в Ханое ничего о его судьбе сказать не могли. А руководство Гостелерадио СССР, похоже, о нас благополучно забыло. Этому обстоятельству только бы радоваться! Это так замечательно, когда начальство забывает о твоём существовании. Значит всё "ОК"!
Почти два месяца мы с Павлом жили в этом блаженном забвении.
"И наплевать, что я небрит, и что в грязи мой левый шуз -
Сегодня мы напьёмся в совершеннейший блюз!
О, не будь я hoochie coochie, не будь я hoochie coochie man!
Перекати моё поле, мама, перекати мою душу, мама,
Пока я не вышел совсем".
Сергей Чиграков - "Hoochie Coochie Man"
Глава вторая
А тут ещё одна дрянная новость...
Мы регулярно посылали отснятые нами телесюжеты, их регулярно показывали в программе "Время" и воскресных выпусках "Международной панорамы". Начальство было сыто, а что до овец, то разного рода клеркам, занимавшимся вопросами снабжения зарубежных корпунктов, похоже, наши проблемы были до лампочки. Пномпень - это так далеко. И связи никакой, кроме тех записок, которые я через корсеть отправлял на имя высокого начальства.
А тут ещё одна дрянная новость...
"Руку жали, провожали
Врали срали распевали
Убийственную песенку матёрую которую
Ушами не услышать
Мозгами не понять".
Егор Летов "О святости, мыше и камыше"
Какой-то славный мальчик из какого-то могучего "отдела снабжения зарубежных корпунктов всем и вся" отправил контейнер с мебелью, и прочими предметами быта (как-то: холодильники, стиральные машины и пр. и пр.) через морской порт Одессу в морской порт Хайфон (СРВ). То ли мальчик не удосужился заглянуть в атлас мира, то ли что ещё, но контейнер наш на морском судне, минуя кампучийский порт Кампонгсаом и вьетнамский южный порт города Хошимин (сайгонский), должен был оказаться на самом севере Вьетнама в хайфонском порту. А почему бы не отправить его в Гонконг? Но кого е...т чужое горе? Тем более мальчиков из могучего "отдела снабжения зарубежных корпунктов всем и вся". Они то свою работу сделали. Главное, есть бумажка!
"Я видел секретные карты.
я знаю, куда мы плывём.
Капитан я пришёл попрощаться
с тобой и с твоим кораблём.
Я спускался в трюм, я беседовал там
с господином Начальником Крыс -
Крысы сходят на берег в ближайшем порту
в надежде спастись.
На верхней палубе играет оркестр
И пары танцуют фокстрот,
стюард разливает огонь по бокалам
и смотрит, как плавится лёд.
Он глядит на танцоров, забывших о том,
что каждый из них умрёт.
Но никто не хочет и думать об этом,
пока "Титаник" плывёт".
Илья Кормильцев - "Титаник"
Нашему "Титанику" под названием советский социалистический строй оставалось десять лет плавания.
Какого чёрта, эти идиоты тратили кучу рублей, которые в те времена ещё никто не называл "деревянными". Экономили валюту! Которую кейсами передавали "пламенным революционерам" на мировую революцию. Дедушки из Политбюро ЦК КПСС продолжили дело Льва Троцкого. Чего ради? Чтобы потом всё в одночасье рухнуло. Весь этот СЭВ, Варшавский пакт и, наконец, "великий и могучий Союз нерушимый"!
"Но никто не хочет и думать об этом,
пока "Титаник" плывёт".
Мы с Павликом десант. Только вот он настоящий десантник, а я ...
Моя ВУС - "офицер спецпропаганды".
Но в десанте нельзя долго принимать решение. Думать нужно быстро, иначе убьют.
Завтра летим в Ханой, - говорю я оператору. - Будем говорить с Москвой по телефону. Потом поедем в Хайфон искать контейнер. А потом отправимся в Сайгон, искать ящики с "Кодаком".
Глава третья
Мост Лонгбиен
Сентябрь 1980 года. Ханой
Дорога из аэропорта Нойбай до города была в те времена такой, что мамочка родная...
Самое узкое место старый мост Лонгбиен. Построенный в начале прошлого века французами по проекту великого Эйфеля, да, да, того самого папаши одного из главных символов Парижа. Американцы бомбили Лонгбиен нещадно. Мост старый, узкий, - весь в заплатках. Люди на велосипедах и пешие старухи с коромыслами тяжёлой поклажи передвигающиеся гусиным шажком, свойственным только вьетнамцам, велорикши, словно сошедшие с кинокадров хроники сороковых годов, раздолбанные грузовики... Стоит одному автомобилю поломаться на мосту, движение останавливается...Как надолго?
Кто знает даньти? Может на десять минут, может быть на час, может быть на три часа...
Ни Сергеев, ни Грачевский встречать нас в Нойбай не приехали. Нужно им лишний раз париться, причём в прямом смысле этого слова, возле моста Лонгбиен?
Динь спрашивает, не хочу ли я обменять доллары один к десяти? По официальному курсу - за доллар дают то ли четыре, то ли шесть донгов.
Обещаю подумать над его предложением.
В Ханое не так жарко как в Пномпене, но влажность раза в два больше. Ни ветерка. Через полтора часа мы всё же преодолеваем курьёзный километр Лонгбиена.
Нас размещают в какой-то заштатной гостинице с тараканами размером с палец, вдобавок летающими, с крысами, к которыми мы уже привыкли в Пномпене, со скрипящими кроватями под москитными сетками, и потолочным вентилятором вместо кондиционера. Вьетнам - очень бедная страна, возможно, самая бедная в социалистическом лагере.
Женя Грачевский выдает нам под расписку триста донгов. Я просил тысячу.
Женя делает страшные глаза. Деньги корпункта в банке. Банк с пятницы по понедельник не работает.
Вьетнам, как я уже говорил, очень бедная страна. Но социалистическая. Член СЭВ. Потому прочие страны лагеря ей всячески помогают. Помощь эта видна только в хайфонском порту, заставленном контейнерами, разного рода техникой и тысячами тонн других народно-хозяйственных грузов, которые мокнут под тропическими дождями, сыреют, гниют, ржавеют, превращаются в хлам и металлолом. Исключение - военные поставки. Тут всё разгружается и вывозится без проволочек. Вьетнам - это армия. Стотысячный корпус застрял в Кампучии. Остальное воинство сконцентрировано на вьетнамо-китайской границе. Его не видно, но уроки тридцатидневной войны хорошо освоены. Здесь у вьетнамцев - новейшие образцы советского вооружения. Американца проучили, не худо и китайца приструнить.
Советский представитель Морфлота в хайфонском порту (местный "чам") говорит, - парни, я вам сочувствую, но дело ваше - мокрое. Проще было бы ваш контейнер утопить в акватории порта, чем найти его среди этих монбланов. - Он показывает рукой на горы всякого добра, которым заставлена вся территория портовых терминалов. - Какой удод отправил ваш груз в Хайфон?
Вот и я так думаю. Какой удод?
Легче мне от этого не становится. Но нужно идти до конца. "Чам" мне бумаги о том, что контейнер утрачен безвозвратно не даст ни за какие коврижки. Гостелерадио платит Минморфлоту за аренду контейнера. И платить будет до скончания века. А потом до скончания нового века.
Как я ошибался! После 1991 года Гостерадио СССР перестало существовать. Не прошло и десяти лет. Сколько за это время денег Гостелерадио заплатило Минморфлоту мне неведомо.
Но мне нужно идти до конца. А значит до вьетнамских "даньти". Даньти (товарищ). Вьетнам даньти - вьетнамский товарищ. Льенсо даньти - советский товарищ.
Нас направляют в какое-то грузовое агентство хайфонского порта. В большой насквозь прокуренной комнате несколько "вьетнам даньти" гоняют чаи, курят и рассказывают весёлые истории эротического характера. Это любимая тема среди вьетнамских мужиков. Потом, много позже, я понял почему, но тогда я ещё не знал, что секс для "вьетнам даньти" занимает второе место после "пострелять врага".
Даньти Нгуен лыбится нам. Переводчик Динь со столь же обаятельной улыбкой рассказывает, как даньти Нгуен удержал от суицида одного норвежского даньти, который, отчаявшись сыскать в хайфонском порту свои контейнеры, решил утопиться. Но даньти Нгуен удержал его от этого опрометчивого шага. Он клятвенно пообещал норвежскому даньти разыскать его груз и доставить его по адресу.
"Так он нашёл этот контейнер?
Пока ещё нет, но норвежскому даньти очень повезло, что он встретил даньти Нгуена".
И нам очень повезло, что мы встретили такого человека!
Такой вот доброго даньти из Хайфона. Нам этот "добрый человек из Сезуана" (пардон Хайфона) предложил заплатить тысячу восемьсот донгов, за оказание транспортным агентством хайфонского порта услуг по доставке нашего контейнера из Хайфона в порт города Хошимин (Сайгон).
У нас всего тысяча донгов. Динь улыбается ещё шире. Отдаю ему вторую стодолларовую банкноту.
- Ты сможешь достать справку об обмене валюты через госбанк СРВ?
Динь делает страшные глаза.
Придётся самому разбираться с Грачевским. А кого е...т чужое горе.
Весь обратный путь от Хайфона до Ханоя мы молчим. Напрасные хлопоты. А денег у нас с Пашкой осталось четыре сотни гринов на двоих.
В Ханое я покупаю три бутылки венгерской палинки за девять донгов. Обожаю палинку, а тут, радость какая! Три бутылки - за доллар!
Глава пятая
Здесь все мы - Штирлицы
Когда я протягиваю платёжные документы Жене Грачевскому, глаза его округляются от ужаса. Ему до боли сердечной не хочется отдавать взамен этих практически бесполезных бумаг кучу вьетнамских донгов. Начинает что-то канючить относительно того, что денег на счетах корпункта с гулькин нос, что...
- Евгений Геннадьевич, - говорю я, - когда у вас сеанс связи с Москвой? Часа через три-четыре... Мы подождём, погуляем по Ханою...
Ханой 1980 года. Ханой тёмнооливкового цвета. Мужчины в пластиковых шлемах и военной форме, женщины в чёрных сатиновых широких (клеша от бедра) штанах и темного цвета, (белые - редкость) блузках. Традиционный женский наряд "ао-зай" здесь диковинка. Может его кто-то и носит, но только во время свадьбы. По улице Хай ба Чунг (Тётушек (сестриц) Чыонг) которые в незапамятные дали по зубам китайскому агрессору, мы с Павликом двигаемся к центру вьетнамской столицы, туда, где под раскидистыми платанами, баньянами, пальмами и прочей ханойской флорой дремлют под зелёной гладью воды черепахи на дне Озера Возвращённого меча. Нельзя не любить этот уголок Ханоя, как нельзя не любить весь этот город, хранящий свою гордость и достоинство.
Сколько дней продержался под американскими и натовскими бомбами Белград?
Сколько дней продержался под американскими и натовскими бомбами Багдад?
Сколько дней огрызались талибы в Кабуле под американскими и натовскими бомбами?
Ханой бомбили несколько лет. Выстоял!
В то время ханойцы относились к "льенсо даньти" с глубочайшим пиететом. Они знали и пока ещё помнили, кто валил на землю американские Б-52, останки которых стащили в один из уголков парка имени Ленина. Знали, что и в тридцатидневной войне с Китаем, и в кампучийской операции могли и могут опираться на военную мощь одной из двух супердержав.
Сегодня российско-вьетнамские отношения пока ещё теплятся на коммерческой основе. Мы можем списать миллиарды долларов саддамовского долга, не станешь же требовать его с администрации Буша, но требуем Вьетнам оплатить нам до последнего цента ЗРК С -75, которыми мы в ту войну валили "фантомы" и "Б-52".
Что-то потянуло меня в публицистику...
Вернёмся к Озеру Возвращённого меча. Прогуливаемся мы с Павликом по Ханою в поисках обеда. Отыскиваем отель "Метрополь", в котором останавливались Грэм Грин и Чарли Чаплин, и где сегодня (в 1980 году) в апартаментах из нескольких комнат располагается корпункт "Известий".
Заходим в ресторан. Заказываем обед. Как сказал бы Егор Прокудин из "Калины Красной", "мою правую ляжку жжёт" пара сотен донгов в заднем кармане джинсов "Ли", классически истёртых нашими остессами из гостевой виллы о пномпеньский асфальт. Это называется "постирать одёжку по кхмерски".
Искренне не понимаю русских людей за границей. Здесь все друг другу чужие, здесь все скрывают за лживым радушием улыбок в лучшем случае равнодушие, в худшем - ненависть. Здесь все мы - Штирлицы. Свои среди чужих, чужие среди своих.
Понимаю, - незваный гость хуже татарина, но мы же не батыева рать, а коллеги из треклятого Пномпеня, где жопа по всем параметрам.
Женя из этикета мог хотя бы стакан воды предложить, не говоря о пиве с орешками. Ан, нет! Молчит, как мэтр Кокнар, принимающий в своём доме Портоса.
Глава шестая
Лучше бы вы трахнули принцессу из Монако
Муторное ожидание разговора с Москвой.
Первый звонок в корсеть. Соединяют с одним из замов Мелик-Пашаева. Того самого бонзы, который профукал или замылил решение ЦК. Этот карлик Тьер с нами разговаривать считает ниже своего достоинства.
Зам. начинает читать мораль о том, что нельзя самовольно выезжать в командировки во Вьетнам. А как до вас достучаться, товарищ хороший. Сколько писем я вам в Москву отправил. И ни гу-гу!
Диктую докладную записку на имя шефа корсети Мелик-Пашаева о необходимости такой командировки.
Без бумажки, ты какашка! А с бумажкой - таракашка!
Вторая докладная записка об исчезновении всех высланных в наш адрес грузов. О необходимости этих поисков. О поездке в Хайфон и контактах с транспортным агентством порта. Об отсутствии киноплёнки...
Второй звонок в ПФУ товарищу Касаеву.
Накануне отъезда в Пномпень этот финансовый товарищ с загадочным восточным взором напутствовал меня беречь валюту (грины) как зеницу ока.
"Знаете, Игорь, власть у нас добрая, она сможет простить вам всё - кроме двух вещей - измены Родине и валютно-финансовых махинаций!"
Спасибо за науку, товарищ Касаев. Мы еще не вылетели из Москвы, как за перевес багажа, вспомните два яуффа с "Кодаком", заплатили "Аэрофлоту" двести гринов по курсу 56 копеек за доллар США. Рублей то у нас на вывоз не было. А от корсети никто и не думал нас провожать. Но товарища Касаева это не колышет!
"Платите парни из своего кармана! Председатель сказал, лучше бы они там, в Шереметьево трахнули принцессу из Монако, чем заплатили советскому "Аэрофлоту" американскими долларами".
Рассказываю товарищу Касаеву о наших злоключениях в Хайфоне, о тысяче восьмистах донгах СРВ, отданных портовым бюрократам ради дружбы с добрым даньти Нгуеном, который обещал...
"Да хоть пять тысяч, говорит вальяжный товарищ Касаев. Это же донги..." И тут же настороженно, - а где вы их взяли?
- Нам их дал взаймы Евгений Грачевский, - говорю я, наблюдая, как бледнеет шеф ханойского корпункта Гостелерадио СССР.
Я очень хорошо знаю, что Грачевский не станет говорить Касаеву, что денег мне не давал. Потому что это - скандал, а больше всего на свете Грачевский боится скандалов.
- Пусть приложит эти платёжки к своему месячному отчёту, а мы их зачтём, - говорит Касаев.
И вот здесь нужно играть ва-банк!
- Владимир Рашидович, - говорю я, - пожалуйста, попросите Грачевского купить нам за донги билеты до Пномпеня. Доллары у нас на исходе.
- Понял, - говорит всемогущий финансист Касаев. - Валюту в ближайшее время передадим с оказией. Соедините меня с Грачевским...
После такого разговора, рассчитывать на дальнейшее гостеприимство Грачевского не приходится. Едем с Динем в агентство "Вьетнам эйрлайнз", где переводчик приобретает нам билеты до Пномпеня с транзитной остановкой в городе Хошимин.
Динь расплачивается отрывным чеком, заполненным Грачевским, и спрашивает, не хочу ли поменять ещё одну сотню долларов.
Поскольку накануне Женя с трагическим выражением лица отсчитал мне две тысячи донгов, якобы занятых у него накануне поездки в Хайфон, (надо же, какая наличность обнаружилась в ханойском корпункте), денег у нас Пашкой как грязи.
- Спасибо, даньти Динь! В другой раз...
С вьетнамскими переводчиками нужно общаться вежливо. Все они, так или иначе, работают на местную службу безопасности. Мои кхмеры - тоже.
Другого раза уже не будет, хотя мы еще вернёмся в Ханой с Павликом через полгода. В Сайгоне, как оказалось, доллары меняют по курсу тридцать донгов к одному доллару. В Ханое мы потеряли ровно четыре тысячи донгов. Но Диня я не виню. Ханой - север. Сайгон - юг. А на юге рецидивы проклятого капитализма. С его неизбывной страстью к доллару.
Глава седьмая
Пикассо вьетнамьен
Сентябрь 1980 года. Город Хошимин (Сайгон).
Улица Катина, которая уже давно и не Катина. Что-то в ее новом названии "Донг Кхой" связано с вьетнамскими социалистическими реалиями, которые превратили Сайгон в город Хошимин. Но для меня она так и осталась - "рю Катина", какой ее описал Грэм Грин в "Тихом американце".
Старикан-антиквар с улицы Катина - симпатичный сайгонский пижон с налётом Сорбонского величия. В его маленькой галерее несколько привлекших мое внимание картин, написанных талантливо и страстно. Замечает мой интерес.
- Месье, это настоящий вьетнамский Пикассо!
Пикассо тут и не пахнет, картины написаны маслом скорее с ван-гоговской яростью. Мазки рельефные, словно художник лепил хризантемы на небольшом холсте. Но не спорить же с этим симпатичным галерейщиком.
После бойких торгов, отдаю старику 50 долларов, я уношу двух "пикассо-вьетнамьен", оставляя донельзя довольного собою антиквара. Возможно этих "пикассо" он уступил бы и долларов за 20.
Племянник моего симпатяги-антиквара прикатил на своем видавшем виды скутере, и привез нечто громадное, обернутое в жалкие сайгонские газеты социалистического содержания, и перевязанное бечевками из тростниковых нитей. Кучу вьетнамских донгов взамен двух наших новеньких стодолларовых американских купюр. Такое обилие местных денег мелкими банкнотами по 10 и крупными по 50 донгов обескуражило. Хотя ровно десять лет спустя, в обмен на такие же бумажки с портретом обрюзгшего Франклина можно было получить куда больше наших "одеревяневших" рубчиков. Кто бы тогда знал? Такое и в страшном сне не приснилось бы.
- Месье, не стоит пересчитывать, - сказал мой поклонник Пикассо.- Мы честны как Виктор Гюго.
Я молча набивал пачками десятидонговых и прочих купюр свою спортивную сумку. Еще никогда в своей жизни мы не держали столько денег. Но новыми Али-Бабами мы с Павликом осознать себя не могли.
Глава восьмая
"Сайгонская роза"
Мы шагали по "рю Катина", так мне больше нравилось называть эту крохотную сайгонскую улочку, довольные собой и совершённым только что "ченч мани". Мы направлялись в отель "Мажестик", респектабельное строение в конце "рю Катина" близ набережной реки Сайгон. На одном из перекрестков нам попалась какая-то умопомрачительная мулатка с вьетнамским разрезом глаз. Дитя любви среди войны. Там было много таких мулаток и метисов с голубыми глазами и светлыми вихрами, так контрастировавшими с черными, как смоль и гладкими, как шелк волосами вьетнамских отроков. На дворе был год 1980. Война закончилась пять лет назад. Сайгон ещё не привык к своему новому имени Хошиминград. Юная мулатка была достаточно опытной путаной по кличке "сайгонская роза". Но мы были высокоморальными советскими иностранцами во Вьетнаме, чтобы западать на экзотическую проститутку. Кроме того, позже выяснилось, что "сайгонская роза" - это такая "нехорошая болезнь" с поэтическим названием.
Отель "Мажестик" ("Кыулонг") в Сайгоне каким-то чудом сохранил свою респектабельность за те пять лет, которые прошли со времени падения режима Тхиеу. Не знаю, какой ценой это удалось персоналу отеля, но после того как Запад объявил с 1979 года экономическую блокаду Вьетнама, в городе почти нет туристов. Отелей много, они пустуют. И всё-таки пытаются всеми силами сберечь тот сайгонский шик, который достигался годами. Здесь по-прежнему исправно работает мощная установка по централизованному охлаждению воздуха в номерах, совсем как на теплоходе "Любовь Орлова".
Когда мы с Павликом вошли в наш "люкс", то первым делом слегка замёрзли. Возможно, кому-то подобное сравнение покажется нелепым, но если на улице плюс 33 в тени, - плюс 22 в номерах - прохлада близкая к холоду. Старенькие, тянущие на последнем дыхании, постоянно задыхающиеся "климатизёры" на нашей гостевой пномпеньской вилле создавали лишь иллюзию прохлады и постоянно вырубались, едва падало напряжение. А падало оно через каждые два часа в вечернее и ночное время.
Так что эти три дня, проведённые в Сайгоне в августе 1980-го мы пребывали в восторженном состоянии свободы от рутинной пномненьской повседневности, с её изнуряющей жарой, отключениями электричества, писком разжиревших крыс на проезжей части роскошных когда-то и убогих ныне бульваров и вечной нехваткой кампучийских денег - риелей.
А вот сайгонских денег (донгов СРВ, которые сайгонцы почему-то упрямо называли "пиастрами") у нас теперь было просто невероятно много!
"А ты садишься в трамвай, как в свой кадиллак.
А ты пьёшь самогон, как французский коньяк.
И ты жуешь сало с луком, как дорогой сервелат.
И тебе наплевать, что ты кому-то не брат.
А ты беги, беги, беги
Вдоль Лопань-реки,
Как будто набережной Темзы,
Как будто жизнь впереди.
А ты возьми, возьми сберкассу,
Как Лондонский банк.
И завали президента.
Ukrainian fuck".
Александр Чернецкий - "Лопань-река"
Глава девятая
Проснуться счастливым человеком
Утром я проснулся счастливым человеком. Я не плавал в собственном поту на промокших простынях. Меня не будило чахоточное покашливание "кондея". Мне не нужно было думать о том, что сейчас потребуется как-то умыться, в то время как краны шипят от отсутствия в них воды. Не нужно было ломать голову, где раздобыть бутылку французской минералки, и как вскипятить её для кофе. В "Мажестике" можно было с утра встать под тёплые или прохладные упругие струи воды, бьющие из душа, а спустя четверть часа подняться на последний этаж, где располагался ресторан и позавтракать омлетом и чашкой благоухающего по настоящему чарующими ароматами, густого, как гуталин, кофе. Может оттого, я самого начала не верю симпатяге Калниньшу с его "чарующими ароматами кофе "Гранд". Говно это, а не кофе, старина Инвар! Потому и пытаются приукрасить его твоим обаянием.
Для меня этот город навсегда останется Сайгоном, овеянным ароматами книги Грэма Грина "Тихий американец" и фильмов Фрэнсиса Форда Копполы и Майкла Чимино.
После расслабляющих прохлады и уюта "Мажестика" выход в город подобен прогулкам со стариком Данте. Правда, дантов ад у меня отчего-то ассоциируется с леденящим мраком, в то время как сайгонская преисподняя - это воздух, густо пропитанный запахами бензина, который отбивает все прочие запахи гигантского азиатского города.
Первым делом приобретаем "сити мап" - карту Сайгона, который теперь именуется Хошимин-виль, или Хошимин-сити, это на каком языке объясняться с его аборигенами. Молодёжь предпочитает слэнг янки, старички, подобные моему "новому другу" Чан Ван Миню, антиквару с улицы Катина, говорят по-французски.
