ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Разумовская Станислава
Счастливчик

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  Станислава Разумовская
  
  СЧАСТЛИВЧИК
  
  Леха был счастлив. Он только что окончил школу. Нет, "уже" месяц назад! Он почти поступил в театральный институт! И, едва закончив сдавать вступительные экзамены, не дожидаясь зачисления, он ехал из родного уральского города в Югославию с группой студентов и школьников в молодежный лагерь.
   За окошком поезда, как положено, мелькали неброские, но милые русские поля и перелески, пыльные городки и полустанки. В купейном вагоне было душно, полки у всей группы были верхние. А добропорядочные семейные пассажиры с детьми, расположившиеся домовито и свободно на прекрасных нижних полках, с крайней неохотой пускали ребят "посидеть внизу" на своих законных местах. Перекусывали за столом наспех, под недовольными взглядами мамаш и возню детей, как бедные родственники из романов Достоевского. Поэтому почти все время ребята ютились в коридоре между купе, на откидных стульчиках.
   Но Леха не унывал! Он решительно не замечал бытовых неудобств. Сбывалась его мечта - он ехал в страну, ставшую для него символом какого-то романтического патриотизма и противостояния врагу - в Югославию, всего год назад страдавшую от бомбардировок НАТО.
  В прошлом году Леха, возмущенный до самого донышка своей отзывчивой и благородной мальчишеской души, ходил на митинги к американскому посольству в своем городе, первым начал собирать в своей школе лекарства и деньги на лекарства для сербских беженцев из Косово, писал пылкие товарищеские письма сербским детям и русским миротворцам и начал учить сербский язык. И на школьном празднике, посвященном Дню славянской письменности, даже пытался станцевать сербский танец, который никогда не видывал, но чувствовал по сербской народной музыке, кассету с которой раздобыл, каким этот танец должен быть и сочинял его сам, на ходу. И несколько сербов, работавших в его городе и приглашенных на праздник, глядя на его веселый и по-русски размашистый танец, смеялись от души и хлопали ему, до слез смеясь, обнимали его и благодарили. А потом он читал патриотические стихи великого черногорского поэта Ньегоша на сербском, и они слушали его и опять улыбались, со слезами в глазах.
   За эту свою "гуманитарную" деятельность он и был приглашен в сербский молодежный лагерь на Дунае для детей сербских ветеранов и инвалидов локальных конфликтов 90-х годов.
   И теперь, от избытка овладевшего им радостно-тревожного чувства, Леха начал прохаживаться по качающемуся коридору вагона и декламировать сначала вполголоса, а потом, незаметно для себя, все громче и громче, заветные строчки сербских стихов, которые были так близки его восторженному представлению о настоящем славянском братстве.
   Через некоторое время по вагону разнеслись громогласные строчки Маяковского о советском паспорте. Тоже на сербском! Без пяти минут студент театрального института старался из всех сил. Он, как ему казалось, точно на манер самого Маяковского, которого он очень любил (и даже забрал у сестры желтую шелковую рубаху, похожую на знаменитую блузу поэта), лихо сбрасывал пиджак на последних пафосных строчках и выхватывал свой новенький загранпаспорт из кармана брюк!
   А следующим номером уже проникновенно читал отрывок из исторической поэмы Ньегоша о суровой борьбе с турками и святой свободе.
   Его творческий порыв не остался незамеченным -пассажиры выглядывали из своих купе, кто с улыбкой, кто с интересом, кто с недоумением. Измученные скукой и монотонностью пути люди стали звать Леху читать стихи по купе, угощали и уже для всех ребят заботливо уступали места посидеть на нижних полках. Так с песнями и стихами уже весело и сплоченно доехали все до Москвы, а Леха со своей группой полетел дальше, самолетом в Югославию, в ее столицу город Белград.
  
   Молодежный лагерь был на берегу Дуная, в небольшом городке, больше похожем на деревушку. Едва Леха с товарищами приехал - сразу закружилась карусель знакомств, новых друзей, впечатлений. Концерты, футбол, рыбалка, дискотеки, экскурсии, конкурсы. На одном таком конкурсе Леха победил! Он прочитал, наконец-то, любимые стихи Маяковского и сорвал бешеные овации. А его черный костюм с белоснежной рубашкой и шелковым галстуком на фоне сверстников в майках и шортах (жара-то была под 30), принес ему славу самого элегантного юноши, и все сербские девчонки от 7 до 17 лет вздыхали о нем, восхищенно и умиленно, как о звезде из молодежного журнала.
   Леха сам себе напоминал резвого щенка, которого вдруг выпустили порезвиться вдоволь на просторной лужайке: вне себя от восторга и свалившейся свободы, он бросается то в одну, то в другую сторону, не зная, зачем... Леха блаженно улыбался этому возникшему сравнению.
   Одно его временами смущало - иногда в лагере навстречу ему попадались дети и взрослые с явными следами ранений, шрамами на теле, а то и с ампутированной наполовину рукой... Он понимал, что это были пострадавшие от бомбардировок НАТО дети-беженцы с Косова и их отцы, воевавшие в ополчении. Они приехали в лагерь на две недели вместе с обычными здоровыми сербскими детьми из семей участников военных конфликтов на территории Югославии в 90-е годы.
   Но эти серьезные мысли затмило неожиданное объявление: вечером в столовой будут показывать кино! Леха, как будущий актер, с бодрым воодушевлением отправился смотреть. В зале столовой, примостившись на стульях и скамейках, а то и просто прислонившись к стене, собрались ребята, и самые маленькие, шестилетки, и подростки, ну, и взрослые, конечно. Леха удивился, зачем малыши-то пришли? Как могут совпасть интересы столь разных возрастов, что за фильм такой?
   Пришел директор лагеря, один из руководителей сербского союза молодых ветеранов, установил простой видеомагнитофон и вставил кассету с фильмом. Кино началось! По-сербски называлось "Лепа села лепо горе". По-русски: "Красивые села красиво горят". Прошли первые пятнадцать минут, как Леха, пораженный увиденным, начал ошалело озираться по сторонам, вглядываясь в лица детей. Это был сербский художественный фильм о событиях недавней сербско-боснийской войны с очень жестокими, кровавыми сценами смертей, с трагическим и страшным сюжетом. А на экран смотрели дети 6-7 лет! Леха никак не мог успокоиться, его сестренка была такого же возраста, он бы ей не разрешил смотреть такое.
   Рядом с Лехой сидела на табуретке маленькая Майя, девочка с Косова, с блестящими черными глазенками и такими же блестящими черными кудряшками, собранными в хвостик на макушке. Шустрая и веселая, она очень любила разговаривать с русскими ребятами. Теперь же она внимательно и строго смотрела на экран, где разворачивались сцены, от которых Лехе становилось не по себе. Он в неожиданной панике схватил Майю за плечики: "Не надо! Нельзя! Не смотри!"
   Девочка повернулась к нему, медленно улыбнулась странной улыбкой Моны Лизы, погладила Леху по щеке и проговорила:
   - Тебе страшно? Не бойся! Это же просто кино!
   - А разве ты не боишься? - судорожно спросил Леха.
   - Я это уже видела, по-настоящему... - спокойно ответила девочка, - а это кино, здесь все не так... не так страшно. И ты не бойся. В Россию ОНИ не придут. Россия большая и сильная. А если и вас будут бомбить, я приеду к тебе, я ведь все теперь знаю, и вместе нам будет легче. - И отвернувшись, продолжила смотреть фильм.
   Тогда и Леха решил остаться и досмотреть. Несколько раз неудержимо сдавливало сердце, но он смотрел на маленькую Майю и повторял про себя: "Это просто кино. В жизни страшнее". А когда фильм закончился, поднялся из глубины зала человек, на вид, как Лехин отец, но совсем седой и какой-то весь ссохшийся, и все начали ему аплодировать. Леха подумал, что актер, но ему объяснили, что это участник событий, показанных в фильме, почти единственный оставшийся в живых. Правда, говорят, потом он снова попал в плен к боснийским мусульманам, а живым опять остался из-за того, что его, как сербского офицера спецназа выгодно обменяли на какого-то боснийского командира. И Леха взволнованно и тихо, боясь расплескать горькое сочувствие, подкатившее к горлу, подошел к этому человеку и молча пожал его руку.
  И отчего-то Леха вдруг отчаянно почувствовал себя православным, таким же, как этот седой сербский мужчина, воевавший и страдавший за ценности своей веры на этой непонятной, ненужной, дикой войне между вчерашними соседями, неожиданно разделенными религиозными принципами.
   Через пару дней русских ребят повезли на экскурсию в соседний городок. Показали старинную крепость, православный монастырь, и под конец завели в маленький тихий городской музей. В одной комнатке - нехитрая средневековая утварь с раскопок около городка, в другой - старые картины да фотографии 18-19 века с видами городка и его известных в своем кругу знаменитых граждан, в третьей - все четыре белые окрашенные стены были заполнены рядами простеньких прямоугольных фотографий каких-то молодых парней, с именами и фамилиями, мелким шрифтом под каждым фото. Оказалось, это были пареньки, юноши, мужчины из этого городка и окрестных сел, погибших в составе армейских подразделений или добровольческих отрядов во время неразберихи военных конфликтов в бывшей Югославии.
   Лехе особенно не нравилось это слово - "бывшая". Он ведь полюбил эту страну заочно, и вот она была вокруг него, живая, красивая, а про нее говорили, как про мертвую... И парни эти на фотографиях... Кто-то, ну, чуть постарше Лехи, кто-то, как старший брат. Такие все сильные, молодые, красивые, со счастливыми, яркими, открытыми балканскими улыбками. Им бы погулять с девчонками да потом жениться и растить таких же красивых и здоровых детей, работать на этих зеленых солнечных полях, в садах...
   Счастливые лица погибших сербских парней окружали Леху со всех сторон, так, что начала кружиться голова от бессмыслицы их коротких жизней. От глухого ужаса их смертей, как в том фильме. От несправедливости и несовершенства мира, в котором он, Леха, живет и верит в счастье.
  - За что они погибли?! - неоправданно громко и дерзко спросил он у экскурсовода.
  - Мы стражи Православия на Балканах, - горячо, даже фанатично, заговорил пожилой серб, - на перекрестке Европы и Азии, Севера и Юга, на нас обрушиваются волны мусульманских и католических культурных влияний, и мы обязаны сражаться и хранить свою веру и культуру!
   На обратной дороге в лагерь, в автобусе, Леха все думал и думал о том, какой веры он сам, за какие ценности он бы умер, готов ли он за эти ценности умереть, хочет ли... Ощущает ли он себя православным, какие обряды он соблюдает... Думал так, что устал, а ничего и не придумал, не почувствовал, не понял.
   На следующий день заканчивалось их пребывание в сербском лагере, и еще на неделю их группа, уже самостоятельно, уезжала в Черногорию, на море. На море! На неделю! Купаться, развлекаться, танцевать. У Лехи был с собой запас фирменного геля для волос, чтобы делать модные креативные прически и привлекать внимание черногорских девушек.
   Море... Солнце... Любовь... Так блаженно растаяли пять дней. Как ванильное мороженное в вазочке на столике в пляжном баре. Накупавшись всласть, решили в предпоследний день съездить на экскурсию в соседнюю Хорватию, тоже бывшую югославскую республику, в знаменитый старинный город Дубровник. Всего три часа на автобусе по увлекательно-живописной горной дороге!
   Дубровник, средневековый город-крепость, встретил раскаленными от жары каменными мостовыми, по которым ребята то измождено брели, то суетливо бежали за бодрым экскурсоводом. Часы на башне. Монастырь католический, женский, а вот, мужской. Палата, вроде, венецианская. Музей городской.
   Идти в музей у Лехи уже не было сил. Измаялся на жаре совсем. Но понадеявшись, что в тенечке, под каменными сводами, будет прохладнее, все-таки решил пойти, сесть. Если получиться, где-нибудь в сторонке, и наслаждаясь прохладой, дождаться конца этой дурацкой экскурсии, на которую они сами напросились.
   Первый зал - ни одной скамеечки, доисторические черепки да средневековые железки. "Из музея в музей - все одно и то же!" - измученно думал Леха. Второй зал - картины и фотографии городских улиц и площадей 19 века и портреты известных граждан и меценатов. "Ну, и тоска, и кому это может быть интересно?" - переживал Леха. А третий зал, вообще, пустая комната с ярко-белыми стенами!.. И повсюду, от пола до потолка, рядами, круглые маленькие фотографии. А на них - красивые хорватские парни, здоровые, молодые, улыбчивые. "Везде одно и то же", - заметил Леха, и вмиг тошно и страшно перехватило дыхание.
  - За что, за что он погибли?! - рванулся Леха к экскурсоводу.
  - За свою веру, - удивленно откликнулся пожилой хорват, - они защищали ценности своего народа от боснийцев, мусульман, и от сербов, православных, которые мешали национальному и религиозному самоопределению Хорватии. Они навязывали нам свою культуру, свои обычаи, посягали на землю наших прадедов, на нашу веру.
  - Нет веры, нет Бога! Нет его, такого, не может быть! - рьяно и как-то по-старушечьи горестно заговорил-запричитал Леха, вспоминая точно такие же фотографии в музее сербского городка. И вся-то разница, вся-то разница между ними, что там они были прямоугольные, а здесь круглые... А парни, еще живые, - и сербские, и хорватские, - здоровые, молодые и счастливые.
   Православие, католичество, ислам... Какая разница?! Мама, Родина, любовь, добро... Парни защищали одно и то же, что им было дорого. Надо было им жить, ходить на танцы, в бары, купаться в море или на Дунае, работать на виноградниках или в автомастерской, мирно греться на солнышке или блаженно замирать в тени высоких деревьев. И жить, жить, жить!..
  Нет Бога, кроме самой Жизни. Бог есть Жизнь. Разве не так все проповедуют? Живи да радуйся. Обними при встрече мать и отца. Дари цветы любимой. Здоровайся с соседом. По воскресеньям играй с друзьями в футбол на городском стадионе. Вот и вся религия. Разве мусульманин, католик и православный делают это по-разному?
   Какая чужая жестокая воля с дурным запахом заплесневелых идеологий заставила счастливых улыбчивых парней бездумно и жестоко убивать друг друга?
  Их фотографии со всех сторон окружали Леху, как десятки ясных маленьких звездочек в безвоздушно-равнодушном пространстве суетливого туристического города. Леха метнулся на улицу, но вновь попал в обжигающую жару летнего дня. Били часы на башне. Старинные статуи католических святых и мучеников, украшающие окрестные здания и площадь, сочувственно и хитро обращали к нему свои одухотворенно-слепые взоры. Но Леха в судорожной отваге прямо смотрел в их пустые каменные глазницы, и твердил про себя, как молитву:
  - Я не православный. Я не католик. Я не мусульманин. Я человек. Просто человек. Надо быть человеком. Надо уважать Человека в другом, самом чужом тебе незнакомце. Тогда не будет войны, не будет, не будет... Жизнь-то дана всем, и солнце светит всем, не разбирая наций и религий...
   Нестерпимо душно и тесно было на раскаленных от жаркого солнца узких улочках города. Леха быстро шагал в сторону старого порта, на простор , к синему морю, свободному, не скованному догмами и предрассудками людей.
   Сердце билось, сильно рвалось наружу, как у Данко из рассказа Горького, фрагмент которого Леха читал на вступительном экзамене в театральный. Золотые искорки закатного солнца уже сверкали на поверхности безмятежной бирюзовой морской воды, и облака сочного персикового цвета накрывали сонные горы. Так таял и затихал последний счастливый день путешествия Лехи в Югославию.
  
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023